Дозорная ветка. Стихи и переводы

В Риме однажды, во время жестокой забавы,

был я свидетелем весело пролитой крови.

Юность, страдая отвагой и жаждою славы,

ловко дразнила быка в окруженьи народа.

Стрелы свистели и жалили мощного зверя.

Рукоплескания ярость его распаляли.

Розовой пеной плевался гигант, свирепея.

Бил и растаптывал многих мужей расторопных.

Друг по отчизне, со мной оказавшийся рядом,

вспомнил охоту в литовских лесах, и тогда я

громко рассказывать начал об этой охоте,

но повредил откровенный язык чужеземцу.

Весь мой рассказ изложить предложили стихами.

Ежели правду сказать, не по собственной воле

начал я песню о зубре, но вольное слово

стало тоскою по родине, милой до боли!

Там, где сурово сияют полночные звезды,

слава о зубре идет, как о страшном убийце.

Память о нем, как дыханье его за спиною,

вдруг навевает столь мерзкую часто тревогу.

Бегством спасаясь, не видел я в этом позора.

Не унижал меня черни презрительный хохот —

неосторожность порой принимает за смелость

тот, кто не знает суровых законов охоты.

Так же и я в стихотворческом деле не сведущ

и превосходство ученых мужей понимаю,

но не могу пренебречь высочайшею волей,

будучи многим обязан великому другу[1]

Что ж, собирайте посевы с бесплодного поля.

Жажду свою из сухой утоляйте криницы.

Если б равнинами снежными стали страницы,

сразу бы ожили дерзкие образы боя.

Нет, не виновен я в том,

что рассказ не прекрасен.

Длинные стрелы в тяжелом намокшем колчане

отягощали мне плечи и били по бедрам.

Знаю, ты лучше напишешь, но лук не натянешь —

равные только в различном бывают искусстве.

Рвите, однако, стихи чужеземца, — невежды!

Острую дивную вещь я держу осторожно.

Ядом разлуки пропитан ее наконечник,

с нею обычно бродил я по северным рощам,

пар выдыхая в морозное небо отчизны!

Логово зубра таили настылые сосны.

Бешеный рев долетал до соседней державы.

Вскормленный пущей и раненный мною

смертельно,

зверь уходил от людей в направленье заката.

Зубра шатало, и силы его оставляли.

Вдруг он упал, как лохматая темная буря.

И, удивляясь громадности мертвого тела,

трое охотников между рогами уселись!

Жесткая грива по шее сбегала на плечи.

Отблески молний застыли во взоре свирепом.

К одеревенелым коленям гиганта примерзли

бурые клочья его бороды безобразной.

Если хотите увидеть великое в малом —

с виду козел, беспорядочно шерстью заросший,

но по размерам крупнее быка племенного,

будто раздумывал в день сотворения мира

образ какой обрести, но стрела зазвенела!

Я удивляюсь тому, что писали о зубре

в древнее время. Откуда пудовые губы?

Даже рога из широкого выросли носа!

Нет, не такой, как в писаниях, славный зверюга.

Много о прошлом расскажут и русские книги.

Этот народ, несомненно, для собственной пользы

с греческой буквой сдружился и очень умело

соединил ее с дивным отеческим звуком.

Есть города, где еще дорожат стариною,

живы места, где остался времен отпечаток,

но ни полслова нигде не нашел я о зубре,

видно, не знали о нем на земле до потопа.

Только лишь в северном крае, богатом лесами,

водятся эти быки, на других не похожи.

Плиний о них говорит, вспоминая бизона.

А для меня эти встречи — морозом по коже!

Ведь неспроста он зовется гривастым бизоном,

непревзойденным по дикости, злобе и силе.

Если не верите мне, ограничусь советом —

все-таки лучше прочесть, чем проверить на деле.

Тот, кто в полночных лесах не изведал волнений,

пусть болтовней занимается сколько угодно,

если чего-нибудь стоит такая свобода,—

зубры и мне и другим не однажды являлись.

Но никогда для меня не вернется то время.

Отдыха я избегал и покой ненавидел.

Сердцем к нему из Италии вдруг возвращаюсь.

Слушаю сосны и памяти сеть расставляю.

Новое дело — за временем жадно охочусь.

Но ускользают мгновенья и прячутся в прошлом!

Где же утрачен, какими песками засыпан

бурный источник надежд и желаний моих?

Не возвратить! Бесполезны смешные уловки.

Раз навсегда он ушел от меня безвозвратно.

Пусть погибает! Судьбе не навяжешь законов.

Хватит, не медли, займись своим делом

нежданным!

Что тут гадать, удивить ты не сможешь ученых.

Как размышляют, какие старинные книги

знают они, но о том, что пишу я сегодня,

в древних пергаментах им отыскать не удастся.

Тайна сокрыта не в книгах, а в наших лесах!

Даже в ломбардских рассказах диакона Павла

нет описаний размеров могучего зубра.

Честного старца надежный рассказ ограничен

тем, что пятнадцать мужей, не обиженных плотью,

могут на шкуре довольно свободно разлечься.

Не задержусь возле шкуры такой в изумленьи.

Где-нибудь в зале огромных рогов не замечу.

Я ведь своими руками разделывал зверя.

Что бы там ни было, долгой и трудной охоты

путь мне известен и тяжкое бремя посильно.

В северных рощах, писателям римским не равен,

родом из Польши, ходил я уверенным шагом.

Строгий отец завещал мне лесную науку —

видеть следы, обнаруживать тайные тропы

и без ошибки ветров узнавать дуновенье,

чтоб не почуял ни носом, ни ухом засады

зверь, затаившийся в тысячелетних деревьях.

Воля отца, беспощадный родительский разум

отрока в снежных сугробах потеть заставляли,

смертью глаза забавлять и пронзительным лаем

уши ласкать научили в погоне за вепрем.

Круглый свинец догонял на поляне медведя.

Лоси — пугливое чудо! — пьянея от сена,

в сеть попадались. И жаркие выстрелы воздух

вдруг потрясали. И всадники с криком скакали.

Вопли досады и чей-то ликующий возглас.

Пена и кровь! И удачи морозные дали.

Всякое с нами случалось в лесу непролазном.

Гибель грозила, но равный друзьям по охоте,

талые реки, Днепра неоглядные воды

переплывал я верхом на коне, догоняя

быстрых зверей и спокойно встречая невзгоды.

Милость фортуны и опыт лесного искусства

оберегали меня от позора и смерти,

но не смогли уберечь от нестройных созвучий,

благо лишь в том, что тебе предоставился случай

нравы зверей и природу узнать понемногу.

Нянчу тревогу и начатый труд продолжаю.

Страшен сей бык!

Но тебя он при встрече не тронет,

ежели вдруг не почует недобрые мысли.

Будучи стражем и пущи и собственной жизни,

глазом косит, головою тихонько поводит,

вроде бы в зарослях спрятан охотник надежно,

издали шорох легчайший его обнаружил —

века внезапную дрожь замечает свирепый!

Даже пройти у него на виду безопасней,

если копье не сверкнет или стрелы не звякнут.

Будет смотреть на тебя и стоять неподвижно.

Крови не жаждет. А если детеныши рядом,

шаг замедляет, в лесу повстречав человека.

Блеск и бряцанье оружия гнев распаляют.

Неосторожный щелчок отзывается эхом

жуткого рева! И в темных зрачках — непощада!

Помню, как волосы дыбом от страха вставали

и поднимали тяжелую потную шапку…

Но повторяю, тебя без причины не тронет.

К бою готовый, позволит уйти восвояси.

Все, ухожу — беззаботным прыжком на поляне

резвый детеныш родительский страх вызывает.

Матери он подражает в движении каждом.

Паводки, ямы, завалы деревьев, обрывы

и муравейники одолевает скачками,

ищет преграды, закатное солнце бодает,

спать позволяет себе удивительно редко,

мощных врагов умиляет задиристым храпом,

нежное тело жестокой игрой закаляет.

В соснах мелькает. Кружится на тесной ложбине.

Ловит низвергнутый им же помет и рогами

очень проворно его над землей распыляет.

Грубые игры! Прекрасные зрелища жизни.

Дрожь перед боем и детства притворная ярость.

В ярких заплатах шумят и толпятся осины,

словно крестьяне сбежались на праздник природы.

Шалости длятся в течение нескольких суток.

Осенью ранней проводит их Венус в дубравах —

даль оглашают веселия бодрые звуки,

холод пьянит, и протяжная нежность мычанья

душу пронзает прекраснее всякого хора!

Голос один неожиданно все покрывает

мощью утробы и листья срывает с деревьев…

Мало известны пределы зубриного века,

истины ради, и я ничего не добавлю —

кто сосчитает на убыль идущие годы?

Но говорят егеря, что по разным приметам

помнили зубра, которому было за двести,

стадо свое охраняя и страха не зная,

гордо носил он блестящую с проседью гриву.

Может, кого-нибудь вновь одолело сомненье?

Все, что пишу, на глазах у людей происходит

в той стороне, что и былью и славой богата,

а потому ей и выдумок бабьих не надо.

С бременем правды, которая давит на плечи,

россказней бред обойду стороной, как болото,

ведь возвращаться пустому с охоты не легче,

впрочем, пока ты идешь налегке, — наслажденье,

но какова благодарность? Итак, продолжаю.

Бор покажу. И приятнее это и проще.

В милые дали, в осенние рощи пустые

прелести жизни пришли, и рога затрубили.

Ветры запели, рожденные бурным движеньем

стройных оленей и наших мужей благородных,

сердце свое оживляющих первой охотой

после безумных сражений и тягот военных.

Отдых приятный и труд совмещает охота.

Мускулам крепость дает и волненье — на пользу.

Старость нависнет, а тело останется твердым.

Слава охоте! Она продлевает нам годы,

слух развивает, глаза обостряет и чувства.

Не заблуждаюсь, минувшее время — свидетель,

то одноногий, а то одноглазый бродяга —

между собою воюют и люди и звери.

Всюду сраженья! И даже деревья воюют.

Ель и береза качаются в схватке смертельной.

Что удивляться? Шумит неразумная сила!

Кровь дешевеет, хотя на пролитие крови

даже князья обладают сомнительным правом.

Давние споры… Столетья прошли, и причины

стали известны, а все же неясностей много,

много догадок, но нет подтверждений надежных.

Вот почему бесполезны такие сужденья.

Пусть же другие, которым не дорого имя,

ложью любой для ушей наслажденья находят.

Дальше о малоизвестном писать не желаю!

В бор возвращаюсь — дыхание теплого ветра

луг цветоносный и пашни отцов овевает.

Свыше предписано право, которым владеем,

не выбираем путей, но вкушаем свободу.

Дети растут, и не старится мощное племя!

Общими силами землю свою охраняем,

но понимаем, что нету надежнее стража,

чем изобилие жизни и мир настоящий!

Солнце встает, и отвага зовет на охоту.

Тот, кто сильней,

тот быстрее прорвется к загону.

Всюду недобро, однако, свирепость и злоба

подлым путем прорываются к призрачной власти.

Ненависть точит несчастных правителей наших.

Зависть не раньше, чем сердце врага, затихает.

Часа единого им не дано без тревоги.

Празднуют горе, чванливо считая победы,

после которых сомнительны общие силы.

Грабят себя! Победитель увозит добычу,

а побежденный в печали спешит на чужбину

и опасается стрел отдаленной отчизны.

Следом за ним и жена поспешает в изгнанье.

В страхе она, потому что толпа озверела

и не гнушается самой постыдной забавой.

Случаи часты — отдав на заклание зубра,

самка с детенышем к новому стаду прибьется.

Вместе с весною и бодрость вернется и сила.

Все позабудется. Вот как нежданные беды

верность ломают и ставят любовь под сомненье.

Матери Первой[2] наказ не нарушил потомок

и вековечит заботой богатства лесные,

предпочитая сиянию звонкого злата

золото осени в рощах своих и дубравах.

Смотрит за ними народ, глубоко убежденный

в том, что деревья, и пашни, и реки, и долы

неразделимы. Хотя корабли прибывают

с разным товаром и глаз удивляют работой.

Живы леса! И шумят неизбывные реки.

Быстро плоты проплывают с дарами природы,

соединяя далекие области наши.

И плодородная почва не требует пота.

Жнивом веселым пестрит урожайное поле.

Скот многочисленный бродит в поемных долинах.

Зреют сады. Табунами проносятся кони.

Все у нас есть, что имеют другие народы.

Но из всего выделяем зеленые недра,

не от спесивости ценим их выше чужого,

ценим обилие меда и желтого воска,

смол корабельных и меха для зимней одежды.

В мае дубы посылаем в широкое море.

Строят из них корабли и дома воздвигают.

Новых купцов отправляют безлесные страны.

В дружбе клянутся. И наша земля не скудеет.

Всюду деревья растут с удивительной силой,

бóльших размеров, чем здесь, ты нигде не увидишь!

Может быть, скажешь, что эти деревья бесплодны?

Белки на ветках висят, и куницы играют

инеем черным. А желуди, птицы, и пчелы,

и бескорыстная щедрость цветов безымянных?

Благоухание меда стоит на полянах!

Заняты делом с утра и мужчины и дети,

ульи в деревьях долбят высоко над землею.

Сети трясут и гусей добывают стрелою.

Падает птица. И зрелища нету прекрасней.

Много всего! И глухарь, как зовет его Плиний,

здесь обитает — двойная добыча охоты —

тело врачует от разных болезней, а также

радует душу веселым своим опереньем.

Разные люди, как могут, его добывают.

Бьют из мушкетов и в соснах готовят ловушки.

Пусть добывают! Для всех наш закон одинаков.

Жизни достойный, достоин еще и свободы.

Эту свободу нам дарит обилие края,

кстати, замечено мною, что зверь неуклонно

силу теряет и рыба в реке пропадает,

если хозяин ведет себя слишком стесненно

и почему-то стрелять и ловить забывает.

Сколько садов без общенья с людьми одичало?

Та же причина — бессмысленность плодоношенья.

Дивное что-то у нас происходит в отчизне!

Видимо, бог захотел, чтобы все перед нами

было открыто и каждому в меру доступно,

либо волшебные силы участвуют в жизни,

тайный туман покрывает рожденье и гибель,

необычайное нечто наш разум тревожит.

Бредням и сказкам не верю, но все же замечу —

странная сила присуща на севере зелью,

эта же сила и в песнях гуляет и в слове,

сущая правда, хотя христианская вера

пытке огнем подвергает за тайную ересь.

Всех, кто отмечен молвою и кто не доносит,—

сразу хватают и вяжут и в воду бросают,

если увидят, что тонет, — считают невинным,

если не тонет, — виновным его называют.

Помню, как жертва барахталась в темной пучине,

но не могла погрузиться в нее с головою,

словно волна от несчастного прочь убегала,

кровь цепенела, толпа исступленно кричала,

чудилось мне, что вода на себя не похожа,

даже огонь справедливей к злодею, и все же

лучше природы ничто не очистит нам душу,

ясные дали и дальние цели охоты

много целебней для нашего слуха и зренья

всяких кошмарных видений и хитрого зелья.

Зверь начеку! Но и ты, как всегда, наготове.

Ветер хрипит и звенит от собачьего лая.

Замерли в роще седые от инея кони.

Эй, берегись, пропадешь, ерунду вспоминая!

Думай о том, что затравленный зверь на свободе

чувством и разумом нас превосходит внезапно.

Долго не ждет. Да и песня моя об охоте

тоже не больше, чем краткое время, потерпит.

Рык раздается — медведь напоролся на пику!

Взвизгнул кабан, неудачно стрелою задетый.

Лик исказили и тело взбесили уколы

воющих стрел. И пошла роковая потеха!

Жуткая ярость хрипит в необузданной пасти,

но, как дубина, ударила меткая пуля.

Зверь налетел на березу, и лопнула древо,

как от мороза! И дальше умчалась погоня.

Дрогнул простор. Это зубра, достойного песни,

в чаще далекой почуяли наши собаки.

Легкие стрелы, как молнии в бешеной туче,

в шкуре блеснули, и гром загремел из дубравы.

Зубр, озираясь, к загону помчался прыжками,

в зарослях просек после себя оставляя.

С громкими криками всадники вслед поскакали,

гул прокатился и к утренним звездам вознесся.

Зубр заметался — стена преградила дорогу.

Замер в раздумье — куда повернуть от погони.

Дротики тут же с шипением в шкуру вонзились.

Кровь запылала, и страх перекинулся в злобу.

Первым ударом собак расшвырял по загону!

Болью пришпоренный, новых врагов обнаружил

и на людей обратил распаленную ярость.

Копья, свисая с него, застучали о сосны.

Юноши, хлопнув бичами, рванули поводья

и врассыпную погнали коней в бездорожье.

Только свернув и отпрянув, спасешься от зверя —

бешеный бег беспощадного мимо проносит.

Если же струсишь и слепо рванешь напрямую —

самой короткою к гибели будет дорога.

Страх обуздай! Потому что и вправду громаден,

вдвое громаднее телом, растянутым в беге…

Ветер огромную гриву его развевает.

В чаще висят разноцветные клочья погони.

Вновь окружили! Опять острие полетело.

Некто, богатствами знатен и родом известен,

вооружился мушкетом и тешил надежду

встретиться с зубром. Стоял он, укрытый ветвями,

вдруг, словно дымное облако, зверь появился.

Через кустарник насевшего пса перебросил!

Стал озираться — откуда ужалила пуля?

Насторожился и гневно пылающим оком

рощу обвел. И хотя находился далеко,

вдруг ужаснулся несчастный владелец мушкета.

«Зубром замечен!» — подумал и умер от страха.

Так и стоял невредимый, укрытый ветвями,

только на голос друзей не хотел отзываться.

Видно, подействовал пагубный взгляд Василиска.

Темное дело! Безвольный, однако, мужчина.

Все удивлялись, что зверь находился не близко,

и насмехались над этой трусливой кончиной!

Там и зарыли. Двустишье гласит на могиле:

«Разве рок виноват. Зубра бешеный лик

Лаурина убил. Здесь покоится он».

Впрочем, и сильные тоже в лесах погибают.

Но из всего, что увидеть пришлось на охоте,

самое страшное — зверя прыжок разносящий…

Вот он опять ненавистно вбирает ноздрями

воздух, отравленный порохом, потом и псами.

Всех без разбора считает причиною боли.

Все, что увидит, хватает рогами и вертит,

в землю вбивает и вдруг над собою бросает.

Ливень мясной высоко на ветру холодеет.

Лошадь с распоротым брюхом с березы свисает.

С жалобным криком, ломая рога о деревья,

встречный олень кувыркается после паденья!

Глухо стучит голова о промерзшую глину,

дикий кабан волочит перебитую спину.

Видели мы и медведей, растерзанных зубром

только за то, что с тропы отступить не успели,—

в разные стороны клочья от них полетели!

Снег задымился. Березы обрызганы кровью.

Птицы бесстыдные в воздухе мясо хватают.

Вороны рвут потроха на изломанных ветках.

Лошадь искромсана вся! Но почти невредимый,

всадник застрял на вершине. И это случалось.

Так что без выдумки мы обойдемся и дальше.

Новую жертву внезапным прыжком настигает

и увлекает ее за собой, как стремнина.

В снежной воронке несчастный пловец завертелся,

свежая кровь потекла по рогам беспощадным —

хруст позвонков и ревущее облако пара!

Черная стая мелькает, едва поспевая,

вслед за кормильцем. Куда понесется безумный?

Кто на примете? Ни зверь, ни охотник не знает!

Вдруг повернул, возвращается к месту убийства.

Труп поддевает рогами, ворочает, топчет.

Кости и мясо растерты! Тяжелые стрелы

до оперенья вонзились в мохнатое брюхо.

Шлепнула пуля. Истошно стрелки налетели.

Дразнят зловещими криками, манят угрозой,

но не всегда помогают расчет и сноровка.

Что ожидать от быка, потерявшего разум?

В поле просторней заигрывать с ним, но не просто

выманить зверя из рощи в свободное поле.

Длинные ветви тебя из седла вырывают.

Будто ловушки, таятся кротовые норы,

ноги цепляются в беге за крепкие корни,

конь спотыкается часто, а там, где криница,

подлая наледь тончайше присыпана снегом.

Грохнулся всадник! Скорей попрощайся с лесами —

зверь настигает! Взлетает бездушное тело.

Шествует смерть по веселым дорогам охоты.

Хватит! Потеха уже переходит в безумье.

Всякой забаве полезна разумная мера.

Всякое дело нуждается в точных границах.

Все-таки славлю охоту! Она пригодится,

чтоб закалить молодежь для грядущих сражений

и укрепить распыленные силы отчизны!

Слава охоте! Враги нас врасплох не застанут.

Не ожиреет в победу влюбленная воля,

не одряхлеет, готовая к подвигу, юность!..