Драконы моря

Глава первая О вожде Тости и его домочадцах

Вдоль побережья люди селились в хуторах, неподалёку друг от друга, отчасти для того, чтобы обеспечить себя едой и не зависеть только от своего собственного промысла, и отчасти для того, чтобы защитить себя. С кораблей, огибающих полуостров Сконе, часто высылались отряды мародёров: весной — пополнить запасы свежего мяса для набегов на запад, зимой же они высаживались на берег, если возвращались с пустыми руками из неудачных походов. Когда грабители намеревались высадиться на берег, всю ночь трубили в рога, дабы соседи могли собраться и помочь отбить их натиск.

Но люди гордые и состоятельные, у которых были свои собственные корабли, считали жизнь с соседями докучливой и предпочитали селиться отдельно. Даже уходя в море, они могли защитить свои дома с помощью тех доблестных воинов, которые за деньги жили на берегу и охраняли их. В местности Холмы было много зажиточных поселенцев такого рода, а богатые бонды (крестьяне) этой области пользовались репутацией самых гордых во всём Датском королевстве. Когда они оставались дома, они охотно напрашивались на ссору со своими соседями, несмотря даже на то, что их усадьбы лежали в большом отдалении. Но обычно они были в морских походах; они с детства привыкли рыскать по морю и считать, что это их собственное частное владение, а если кто-нибудь нарушал его границы, ему пришлось бы отвечать за это.

В этих краях жил могучий бонд по имени Тости. Он был очень известным человеком, великим мореплавателем, и, хотя достиг преклонных лет, он всё ещё командовал своим кораблём и каждое лето отправлялся в плавание к чужим берегам. У него был родич в Лимерике в Ирландии, из числа тех викингов, что поселились там. Каждый год Тости плыл на запад, чтобы поторговать с ними, а заодно и помочь их предводителю, потомку Рагнара Кожаные Штаны, собрать дань с мирных жителей, монастырей и церквей. Однако с некоторых пор жизнь викингов в Ирландии пошла заметно хуже, особенно с тех пор, когда король Мюиркьяртан Кожаный Плащ, обошёл весь остров и вышел к морю с щитом в руке в знак неповиновения. Местные жители уже не были такими беззащитными, как прежде, ибо теперь они охотно подчинялись своему королю, и вымогать с них дань стало трудным и опасным делом. Даже церкви и монастыри, которые всегда легко было ограбить, построили башни из высоких камней, где ни огонь, ни меч не могли настичь священников. Поэтому многие соратники Тости считали, что более прибыльно совершать набеги на Англию или Францию, где с меньшими усилиями можно было достичь большего. Но Тости предпочитал делать то, что он привык делать, думая, что он уже слишком стар для походов в неведомые ему земли.

Жена его звалась Аса. Она была родом из приграничного леса и, обладая вспыльчивым нравом, была часто невоздержанна на язык. Но она была умелой домохозяйкой и хорошо заботилась о поместье, когда Тости не было дома. Она родила ему пятерых сыновей и трёх дочерей, но судьба их сыновей сложилась не очень удачно. Со старшим случилась беда прямо на свадьбе, где он, напившись пива, попытался оседлать быка. Следующего сына смыло за борт во время его первого похода. Но самым неудачливым из всех был их четвёртый сын, которого звали Ари. Однажды летом, когда ему было девятнадцать, он сошёлся с двумя соседскими жёнами, чьи мужья были в отлучке, и они понесли от него. Дело грозило большими неприятностями для Тости и повлекло за собой значительные расходы. Эта история повергла Ари в уныние, и он сделался очень робок и застенчив. Позже он убил человека, который всё время подшучивал над его «сноровкой», и должен был бежать из страны. Ходили слухи, что он нанялся на корабль к шведским купцам, плавал с ними на восток, и всё для того, чтобы не встретить людей, знающих о его несчастьях. С тех пор о нём ничего не было слышно. Но Асе однажды приснился сон о чёрном коне, у которого была кровь на лопатках, и тогда она поняла, что он умер.

После этого у Асы и Тости осталось двое сыновей. Старший из них звался Одд. Он был молод, грубо сложён и кривоног, у него были сильные, мозолистые руки и угрюмый нрав. Вскоре он стал сопровождать Тости в его походах и показал себя как искусный мореплаватель и умелый воин. Дома же он вёл себя часто совершенно иначе, длинные зимы ему казались скучными, и он постоянно пререкался с Асой. Он поговаривал, что лучше бы он ел прогорклую солонину на корабле, чем на праздник Йоль[1] дома. Аса отвечала ему на это, что она не видела, чтобы он хоть раз взял меньше еды, чем кто-нибудь другой за столом. Он часто дремал днём, жалуясь, что плохо спит ночью, и, как он говорил, ему ничто не помогает, даже если он берёт с собой в постель одну из служанок. Асе было не по душе, что он спит с её служанками: она считала, что они могут возгордиться и начать дерзить своей хозяйке, поэтому лучше было бы Одду позаботиться о жене. Но Одд отвечал, что не спешит с этим, в любом случае женщины, которые приходятся ему по вкусу, живут в Ирландии и вряд ли он смог бы привезти их с собой. Если бы он поступил так, то Аса вскоре перессорилась бы с каждой из них по очереди. Аса гневалась на такие речи, спрашивала — кто послал ей такого сына? — и говорила, что желала бы поскорее умереть. На всё это Одд возражал, что она может сама выбирать: жить ей или умирать, он, дескать, не осмеливается ей советовать, но со смирением принимает любое её решение.

Хотя речи его были очень медлительны, Асе не всегда удавалось вставить последнее словечко, но при удобном случае она говорила, что истинная беда выпала на её долю — потерять трёх прекрасных сыновей и остаться с таким сыном, которого она вряд ли и оплакивала бы.

Одд лучше ладил с отцом, и, как только наступала весна и запах смолы начинал доноситься из корабельного сарая на пристань, его настроение улучшалось, и он даже пробовал, при малых своих способностях, сочинить один-другой стишок. В них говорилось либо, что луг гагарок ещё не созрел для вспашки, либо что кони моря отнесут его скоро в летние страны.

Но как скальд он не достиг славы среди дочерей соседних бондов, и мало кто поворачивал голову, наблюдая за ним, когда он уплывал из страны.

Его брат был самым младшим из детей Тости, и мать берегла его как зеницу ока. Звали его Орм. Он рос очень быстро, становясь высоким и костлявым, и огорчал мать своей худобой. Поэтому всякий раз, когда он отказывался доедать долю, положенную взрослому мужчине, она думала, что вскоре лишится его, и говорила часто, что слабый аппетит, несомненно, будет причиной его гибели. На самом деле Орм любил поесть и раздражался на жалобы матери относительно его аппетита; Одд и Тости тоже часто бесились, что она сохраняет для него самые лакомые кусочки. В детстве Орм несколько раз тяжело болел, и с тех пор Аса была убеждена, что у него хрупкое здоровье. Она хлопотала вокруг него с назойливыми предостережениями, пытаясь заставить его поверить, что он мучим опасными судорогами и ему жизненно необходимы священный лук и знахарские заклинания, тогда как действительная причина «болезни» заключалась в том, что он объелся свининой и пшённой кашей.

По мере того как рос он, росло и беспокойство Асы. Она надеялась, что со временем он станет вождём и известным человеком, и радовалась тому, что он превращается в высокого, сильного парня, мудрого в речах и достойного продолжателя своего рода по материнской линии. Между тем она боялась, опасностей, которые ожидали его в пору зрелости, и часто напоминала ему о несчастьях, выпавших на долю его братьев. Она добивалась от него, чтобы он обещал ей остерегаться быков, быть осмотрительным на борту корабля и никогда не спать в одной постели с замужней женщиной. Но, кроме этих опасностей, существовало ещё многое другое, что могло погубить его, и Аса с трудом понимала, что именно она должна ему отсоветовать первым делом. Достигнув шестнадцатилетия, он мог вместе со всеми отправиться в плавание, но Аса не позволила ему сделать итого, сказав, что он ещё слишком молод и слишком слаб здоровьем. Когда же Тости спросил её, не хочет ли она сделать из него вождя кухни и героя престарелых женщин, Аса разразилась таким гневом, что он испугался и более не докучал ей, радуясь, что ему самому пока ещё дозволено уехать. Той осенью Тости и Одд поздно вернулись из похода и потеряли так много людей, что у них почти не осталось гребцов. Тем не менее они были довольны путешествием, и им было что рассказать. В Лимерике их постигла неудача, ибо король Ирландии в Мюнстере стал настолько могущественным, что викинги, поселившиеся там, вынуждены были прекратить грабежи и ограничиться тем добром, которое они нажили. Но затем его друзья попросили сопровождать их во время тайного посещения большой летней ярмарки, которая проводилась ежегодно в Мерионет, в Уэльсе, в области, куда ещё не ступала нога викингов и куда можно было добраться только при помощи двух опытных проводников. Одд убедил Тости принять их предложение; и вот семь кораблей причаливают к берегу, недалеко от Мерионет, и после тяжкого перехода по суше им удаётся тайком проникнуть на ярмарку. Там начинается лютая схватка, во время которой погибло много доблестных мужей, но в конце концов викинги побеждают, захватывают всю добычу и многих берут в плен. Их они продают в Корке, нарочно туда заехав, так как в Корке обычно собираются торговцы рабами со всего мира, дабы скупить пленных, которых привозят викинги. Властитель тех мест, Олаф Драгоценные Каменья, был христианином. Он был очень стар и очень мудр, но часто подчинялся своим причудам. Так, он давал возможность родственникам пленных выкупить своих и получал от таких сделок немалую прибыль. Из Корка, вместе с другими кораблями викингов, они направляются домой, нагруженные сокровищами. Они благополучно обогнули Ско, где прячутся в засаде люди из Вика и Вестфольда, дабы застать врасплох гружённые добром корабли, возвращающиеся домой с юга или запада.

Затем они разделили добычу между собой, и большая доля перепала Тости. Взвесив сокровища и спрятав их в своём сундуке, он объявил, что это достойное путешествие было последним и отныне он остаётся дома, ибо теперь Одд способен управлять кораблём и командой так же хорошо, как и он, кроме того, Орм всегда сможет помочь ему. Одду понравилась эта мысль, но Аса думала иначе. Несмотря на то, что было добыто много серебра, вряд ли его могло хватить надолго, если учесть, сколько ртов ей приходится кормить каждую зиму. Кроме того, у неё не было уверенности, что Одд не потратит все деньги, добытые в следующих набегах, на ирландских женщин и не приведёт их с собою в дом. Что касается окоченения в спине, на которое жаловался Тости, то это не было последствием его многочисленных походов, он заполучил эту хворь, просиживая каждую зиму в праздности у очага. Она никак не могла понять, что же происходит с мужчинами; её двоюродный дед, Свейн Крысиный Нос, напившись пива на свадьбе своего правнука, пал как герой три года назад в схватке с людьми из Смоланда. А теперь только и слышишь разговоры о болях и судорогах от мужчин, которые, наверное, готовы умереть с позором, валяясь на спине в соломе, как коровы. Пока же Тости и Одд, да и все, кто вернулся с ними домой, топят свои заботы в пиве, а затем, с наступлением зимы, они будут наслаждаться уютным житьём под одной крышей.

Когда она оставила их, чтобы приготовить ещё пива, Одд заметил, что если вся её женская родня обладала таким же сварливым языком, то, вероятно, Свейн Крысиный Нос выбрал людей из Смоланда как меньшее зло. Тости возразил, сказав, что он в главном согласен, но во многих отношениях она была хорошей женой и посему не нужно раздражать её без повода. А Одд должен сделать над собой усилие и потакать ей во всём.

Этой зимой все заметили, что Аса исполняет свои обязанности по дому с меньшим рвением и пылом, чем обычно. Кроме того, она распускала язык не так часто, как ей бы этого хотелось. Она была особенно заботлива с Ормом и иногда останавливалась и смотрела на него так, как будто созерцала некое видение. К этому времени Орм очень вырос и мог помериться силой как с любым сверстником, так и со многими старшими юношами. У него были рыжие волосы и светлая кожа, широко расставленные глаза, курносый нос и большой рот. Высокий, с длинными руками и мускулистыми плечами, он был быстр и проворен и лучше других владел копьём и луком. Он был вспыльчив и безрассудно бросался на любого, кто задевал его. Даже Одд, который любил доводить его до белого каления своими насмешками, стал вести себя более осторожно: сила делала Орма опасным противником. Но обычно, за исключением тех случаев, когда он был в ярости, Орм был спокоен и послушен и всегда был готов сделать всё, о чём его просила Аса; разве что иногда он огрызался, когда её хлопоты докучали ему.

Тости подарил ему оружие: меч, широкую секиру и красивый шлем, а щит Орм себе смастерил сам. Правда, он не смог раздобыть себе кольчугу — в доме не нашлось доспехов подходящей величины, а в то время была нехватка хороших кузнецов в стране, так как большинство из них перебралось в Англию к ярлу в Роуэн, где им лучше платили за работу. Тости сказал, что на первых порах он может обойтись рубахой из плотной кожи, пока не обзаведётся хорошей кольчугой в Ирландии — там в любой гавани дёшево продавались доспехи убитых в бою.

Однажды они беседовали обо всём этом за столом, как вдруг Аса закрыла руками лицо и заплакала. Все замолчали, и пристально посмотрели на неё — не так уж часто по её щекам текли слёзы. Затем Одд спросил, не болят ли у неё зубы. Аса вытерла лицо и обратилась к Тости. Она сказала, что весь этот разговор о доспехах убитых в бою людей кажется ей дурной приметой и она уверена, что несчастья будут преследовать Орма, как только они возьмут его с собой в море. Трижды он снился ей, лежащим на корабельной скамье и истекающим кровью, а они все знают, что её сны часто предвещают правду. Поэтому она просит Тости прислушаться к её мольбам и не подвергать жизнь их сына опасности, а позволить остаться ему дома с ней ещё на одно лето. Она верила, что опасность ожидает его в ближайшем будущем, и если его минует эта беда, то впоследствии угроза гибели пойдёт на убыль.

Орм спросил, видела ли она во сне, в какую именно часть тела он был ранен. Аса ответила, что всякий раз, когда ей снился этот сон, вид его лежащего тело заставлял её пробуждаться в холодном поту, но она видела, что волосы его окровавлены, а лицо мертвенно-бледно. Видение настолько угнетало её, что она никогда не хотела говорить об этом.

Некоторое время Тости сидел молча, обдумывая сказанное, а затем заметил, что он мало разбирается в снах, но никогда не придавал им особого значения.

— Если тебе, Аса, — сказал он, — трижды снился один и тот же сон, то это должно послужить для нас предупреждением, но, по правде говоря, мы уже потеряем власть над судьбой сына. Поэтому я не буду препятствовать тебе в этом деле, и Орм останется на лето дома, если он с этим согласен. С моей стороны, я думаю, что мне не следует ещё один раз плыть на запад, а посему твоё предложение может стать лучшим решением для нас всех.

Одд согласился с Тости, когда тот несколько раз заметил, что сны Асы правильно предсказывают будущее. Орм не был вне себя от радости от их решения, но он привык повиноваться Асе в сложных делах, и более ничего не было сказано.

Когда пришла весна и богатые люди уже начали пополнять свои команды в глубине страны, Тости и Одд, как обычно, ушли в море, в то время как Орм остался дома. Он, казалось, обиделся на свою мать, ходил угрюмым и часто притворялся больным, чтобы напугать её, но, как только она начинала хлопотать над ним и отпаивать его травами, он и в самом деле начинал верить, что болен, поэтому получал мало удовольствия от подобных игр. Аса не могла заставить себя забыть свой сон, и, несмотря на все заботы, которые он доставлял, ей было спокойнее видеть его дома целым и невредимым.

Однако, несмотря на гнев матери, тем летом он всё же отправился в своё первое морское путешествие.

Глава вторая О походе Крока и о том, как Орм отправился в своё первое путешествие

На сороковом году правления короля Харальда Синезубого, то есть за шесть лет до похода йомсвикингов в Норвегию, три корабля, оснащённых новыми парусами и наполненных вооружёнными людьми, отправились в плавание из Листерланда на юг, грабить страну вендов. Ими предводительствовал вождь по имени Крок. Он был смугл, высок, и отличался особой силой. Кроме того, он был очень известен в своей стране, ибо обладал способностью вынашивать самые дерзкие планы и насмехался над людьми, чьи замыслы не удавались, подробно объясняя им, что бы он сделал на их месте. Сам-то он ничего особенного не достиг, предпочитая разглагольствовать о подвигах, которые он намеревался совершить в ближайшем будущем, но он настолько воодушевил молодых людей своими речами о богатстве, которое могут добыть смелые воины, если они двинутся с ним в поход против вендов, что юноши собрались, приготовили корабли и избрали его своим предводителем. Он пообещал им, что в Венланде они найдут много разного добра, прежде всего серебро, янтарь и рабов.

Крок, и его люди достигли побережья вендов и нашли устье реки, куда, несмотря на сильное течение, они вошли на вёслах и доплыли до деревянных укреплений с высокими сваями, которые преграждали реку. Здесь, в темноте, они высадились на берег и напали на вендов, проскользнув незамеченными мимо береговой охраны. Но в укреплениях находилось много хорошо вооружённых защитников, которые принялись отстреливаться из луков, и людям Крока, уставшим от тяжёлого перехода на вёслах, пришлось долго биться, прежде чем венды наконец не обратились в бегство. Там Крок потерял много доблестных воинов, а когда они осмотрели добычу, обнаружилось, что она состоит лишь из нескольких железных котелков и овечьих шкур. Они спустились на вёслах вниз по реке на запад и попытались напасть на другую деревню, которая также была хорошо защищена. После ещё одной отчаянной схватки, в которой они понесли новые потери, было добыто немного копчёной свинины, изношенная кольчуга и ожерелье из полустёртых серебряных монет. Похоронив убитых, они держали совет, и Кроку пришлось туго, так как он должен был растолковывать — почему поход вышел не таким успешным, как он сулил. Но ему удалось смирить их гнев при помощи искусно подобранных речений о том, что никто не может помериться силами с неудачей или прихотями судьбы и истинного воина не могут удручать мелкие трудности. Как он разъяснил, венды стали грозными противниками, но у него созрел прекрасный замысел, который позволит им возместить все убытки. Они должны напасть на Борнхольм, чьи обитатели славятся своим богатством, остров будет слабо защищён, поскольку многие мужчины недавно покинули его и отправились в Англию. Они почти не встретят там сопротивления, и можно быть уверенным, что набег принесёт богатый урожай золота, парчи и прекрасного оружия.

Все решили, что Крок говорил хорошо, и опять воспряли духом. Они сели на корабли, направились к Борнхольму и достигли его ранним утром. Пройдя на вёслах вдоль восточного побережья острова, так как стоял туман и было безветренно, они нашли подходящее место для высадки на берег. У всех было весёлое, приподнятое настроение, но они хранили молчание, надеясь ступить на сушу незамеченными. Вдруг они услышали неподалёку лязг уключин и плеск равномерно погружающихся вёсел, и из тумана выступил длинный корабль, приближающийся к мысу. Большое, богато отделанное судно, с красной головой дракона на носу и двадцатью четырьмя парами гребцов, надвигалось прямо на них, не замедляя хода. Крок приказал всем, кто не был занят на вёслах, вытащить оружие и приготовиться к абордажу, наверняка там было чем поживиться. Но судно держало курс прямо на них, как будто кормчий и не замечал их присутствия, и плотный человек, с широкой бородой и в шлеме, стоя на носу корабля, приложил руки ко рту и крикнул хриплым голосом, когда они приблизились:

— Прочь с дороги, если вы не собираетесь драться!

Крок расхохотался, и его люди засмеялись за ним. Затем он прокричал в ответ:

— Ты когда-нибудь видел, чтобы три корабля уступали дорогу одному?

— Да, и больше, чем три! — крикнул нетерпеливо толстяк. — Большинство людей уступает дорогу Стирбьёрну. Однако давай выбирай быстрее: прочь с дороги или сражайся!

Когда Крок услышал слова толстяка, он не ответил и молча отвёл свой корабль в сторону, а его люди подняли вёсла, пока судно проплывало мимо, и никто не обнажил меча. Они увидели высокого молодого человека с длинными светлыми волосами, в синем плаще, поднявшегося с места для отдыха на корме. В руке он сжимал копьё и осматривал их заспанными глазами. Он широко зевнул, отбросил копьё и опять улёгся на прежнее место. Люди Крока узнали в нём Бьёрна Олафсона, обычно называемого Стирбьёрн, изгнанного племянника короля Уппсалы Эрика, который редко уклонялся от бури и никогда от битвы и с которым мало кто охотно столкнулся бы на море. Его судно двинулось дальше на юг, длинные вёсла равномерно вздымались и опускались, пока оно не исчезло в тумане. Но к Кроку и его людям нескоро вернулся их прежний задор.

Они двинулись на вёслах к восточным шхерам, которые были ещё не заселены, там они высадились на берег, наготовили мяса и держали долгий совет. Большинство считало, что предпочтительнее возвращаться домой, так как было очевидно, что неудачи преследуют их даже у берегов Борнхольма. Раз Стирбьёрн побывал в этих водах, значит остров так и кишит йомсвикингами, а в этом случае вряд ли там ещё что-нибудь осталось из добычи. Кое-кто поговаривал, что бесполезно было выходить в море с таким предводителем, который легко уступает дорогу одному кораблю.

Впервые Крок был не так красноречив, как обычно, но он велел вытащить на берег пива на всех, и после того, как они вышли, он произнёс примирительную речь. С одной стороны, он готов был признать, что можно рассматривать как неудачу то, что они повстречались со Стирбьёрном таким образом, но если посмотреть с другой стороны, то это большая удача, что они именно так столкнулись со Стирбьёрном, поскольку, если бы они высадились на берег и встретили там остальных йомсвикингов, им пришлось бы дорого заплатить за это. Все йомсвикинги были наполовину берсерками,[2] иногда их даже не брало железо… и они могли сопротивляться голыми руками не хуже лучших воинов из Листера. Поэтому ему не по душе было нападать на мощный корабль Стирбьёрна. На первый взгляд какому-нибудь тугодуму это может и показаться странным, но он совершенно оправдывает своё нежелание и благодарен судьбе, что ему удалось сразу же принять это решение. Бесприютные и гонимые грабители предпочтут кровавой битве сохранить свои сокровища на стороне, где-нибудь в другом месте; кроме того, ему хотелось бы напомнить, что они вышли в мире не для того, чтобы снискать дешёвую славу, но чтобы достать хорошую добычу. Поэтому ему кажется правильным думать прежде о всеобщем благе, а не о своей воинской репутации. Итак, он убеждён — они согласятся, что в этом случае он повёл себя так, как надлежит вести себя предводителю.

Искусно рассеяв дымку уныния, которая обволакивала сердца его людей, Крок почувствовал, что сам заново воспрял духом, и принялся увещевать их продолжить поход и не возвращаться домой. Он говорил, что люди из Листера, а особенно женщины, всегда отличались злоязычием и жестокосердием, поэтому их прежде всего спросят, почему они вернулись так рано, и с сомнением отнесутся к их подвигам и добытым трофеям. Ни один уважающий себя человек не может подвергать своё доброе имя насмешкам и издевательствам, поэтому он предлагает отложить возвращение домой до тех пор, пока они не раздобудут что-либо более стоящее. Самое важное сейчас, сказал он, завершая свою речь, — держаться вместе, раз и навсегда определить цель, к которой они будут стремиться, и смело и решительно встречать бедствия и лишения. Но прежде, чем он продолжит, ему хотелось бы услышать мнение своих мудрых людей.

Один человек предложил напасть на ливонские и курляндские земли,[3] где можно было собрать богатый урожай, но это предложение почти не нашло поддержки: более опытные люди знали, что многочисленные флотилии шведов ежегодно отправлялись в эти области и чужакам нельзя было рассчитывать на тёплый приём с их стороны. Другой человек слышал, что на Готланде был найден самый большой серебряный клад в мире, и они должны попробовать пошарить там, но остальные, более осведомлённые, сказали, что с тех пор, как готландцы разбогатели, они живут в огромных деревнях, которые может успешно захватить лишь могущественное войско.

Тут выступил третий человек, воин по имени Берси, который говорил мудро, и все оценили разумность его решения. Он сказал, что Восточное море превратилось в тесное и недоходное пастбище, слишком уж много людей грабят его побережья и острова, и даже такой народ, как венды, научились защищать самих себя. Ещё хуже просто, покорно повернуть домой — здесь он был совершенно согласен с Кроком. Но ему подумалось, что они могли бы уйти отсюда и направиться в земли, что лежат на западе. Сам-то он туда никогда не плавал, но некоторые люди из Сконе, которых он встречал на торгах предыдущим летом, бывали в Англии и Бретани с Токи Гормсоном и Сигвальдом Ярлом, и им было что похвалить в этих странах. Они добыли там золотые кольца, дорогие наряды, и согласно их рассказу некоторые отряды викингов стали на якорь во франкском устье и целый месяц совершали набеги вглубь страны. Там их часто поджидали сытные столы аббатов и тёплые постели княжеских дочерей. Насколько правдивы эти рассказы, сказать, конечно, трудно, но обычно можно верить лишь половине того, что вам говорят люди из Сконе, хотя на него они произвели впечатление людей знатных и зажиточных. Они пригласили его, чужака из Блекинге, на роскошную пивную попойку и не покушались на его пожитки, когда он заснул, так что, может быть, их истории не так уж лживы, тем более, что они в основном подтверждают всё, что он слышал от других участников похода. А там, где преуспели люди из Сконе, человек из Блекинге не ударит в грязь лицом. Поэтому он предлагает всем плыть в западные страны, если, конечно, большинство его попутчиков не имеет ничего против.

Многие из них одобрили его предложение и выразили своё согласие, но другие сомневались, что у них хватит запасов для того, чтобы достичь цели.

Затем опять взял слово Крок. Он сказал, что Берси внёс именно то предложение, которое как раз ему самому пришло в голову, и он собирался его обсудить. Берси здесь говорил о княжеских дочерях и богатых аббатах, за которых можно получить неплохой выкуп, но ему хотелось бы добавить, что в Ирландии, как известно, не меньше ста шестидесяти королей. Некоторые из них великие люди, некоторые незначительные, но все они обладают множеством золота и прекрасными женщинами, а их воины сражаются в льняных одеждах, и поэтому победить их будет несложно. Самой же трудной частью их путешествия может оказаться переход через залив Саунд, где на них могут напасть местные жители, но трёх хорошо оснащённых кораблей, которым не отважился бросить вызов сам Стирбьёрн, будет вполне достаточно, дабы внушить уважение даже в Саунде. Кроме того, большинство викингов, обитающих в этих краях, в это время года уже плывут на восток; да и в любом случае ближайшие несколько ночей не будет луны. Что касается еды, то они смогут достать всё, что им нужно, как только они успешно преодолеют Саунд.

К этому времени все снова воспрянули духом, и к ним вернулся прежний задор. Они сказали, что замысел хорош и что Крок самый мудрый и рассудительный из всех предводителей. Все гордились тем, что не чувствовали никакого смятения перед походом на запад, хотя на их памяти ни один корабль в округе не решился проделать подобное путешествие.

Они пустились в путь и дошли до Моэна, где отдыхали один день и одну ночь, ожидая благоприятного ветра. Затем они направились к Саунду в непогоду и вечером достигли его перешейка, так никого и не встретив. Позже, уже ночью, встали на якорь с подветренной стороны Маунда и решили выйти на берег в поисках провизии. Три отряда, каждый в определённом месте, тайком высадились на сушу. Ватаге Крока сразу же повезло: они подошли к овечьему загону, неподалёку от большого дома, и им удалось бесшумно убить пастуха и его собаку. Затем они ловили овец, перерезали им горло, но животные блеяли так громко, что Крок приказал своим людям поторопиться.

Они вернулись на корабль той же дорогой, что и пришли, поторапливаясь, как могли, так как каждый нёс на своих плечах овцу. За собой они слышали крики людей, проснувшихся в доме, и вскоре до них донеслось хриплое рычание собак, которых, спустив с привязи, вели по их следу. Вдруг они услышали вдали женский голос, который, прорываясь сквозь собачий лай, громко позвал: «Орм, Орм!» Затем раздался крик: «Подожди! — и ещё раз пронзительно и безнадёжно прозвучало: — Подожди! Останься!» Из-за ноши людям Крока трудно было двигаться быстро, к тому же дорога была каменистой и крутой, а они ничего не видели во тьме облачной ночи. Сам Крок шёл последним, неся на плечах овцу и сжимая в руке секиру. Ему совсем не хотелось ввязываться в драку из-за каких-то овец и рисковать жизнью из-за таких мелочей, поэтому он грубо подгонял своих людей, когда кто-нибудь из них спотыкался и замедлял ход.

Корабль стоял на вёслах около плоских камней. Все вернулись с пустыми руками и готовы были отойти сразу же, как появится Крок. Кое-кто поджидал его на берегу на случай, если ему понадобится помощь. Отряду Крока оставалось ещё несколько шагов до корабля, когда два огромных пса выскочили на тропинку прямо за ними. Один из них бросился на Крока, но тот успел отскочить в сторону и нанести удар топором. Другой пёс мощным прыжком сбил с ног человека, идущего прямо перед ним, и вцепился клыками ему в горло. Подбежали двое из отряда и убили собаку, но когда они склонились над своим напарником, они увидели, что горло его разорвано и он истекает кровью.

В то же мгновение копьё просвистело у головы Крока, и два человека побежали вниз по склону к плоским камням. Они мчались так стремительно, что опередили своих сопровождающих. Впереди бежал человек с непокрытой головой, без щита, но с коротким мечом в руке. Неожиданно он споткнулся и плашмя рухнул на камни. Два копья пролетели над ним и поразили его спутника. Но человек без шлема немедленно вскочил на ноги и, взвыв как волк, ударил в висок первого, кто подскочил к нему с поднятым мечом. Затем он развернулся лицом к Кроку, который находился прямо позади него. Всё произошло в одно мгновение. Он яростно набросился на Крока, но тот всё ещё держал свою овцу и теперь, сбросив её под ноги противнику, нанёс ему такой сильный удар обратной стороной топора, что тот рухнул на землю без сознания. Крок нагнулся над ним и разглядел молодого человека с бледным лицом, рыжими волосами и вздёрнутым носом. Он пощупал пальцем то место, куда пришёлся удар топора, и обнаружил, что череп не проломлен.

— Возьму-ка я этого телёнка вместе с овцой, — сказал он. — Будет грести вместо того человека, которого он убил.

Они подняли его и отнесли на корабль, где и бросили на вёсельную скамью. Затем, когда все поднялись на борт, кроме тех двоих, что остались лежать мёртвыми на берегу, они взялись за вёсла как раз в тот момент, когда огромная толпа преследователей высыпала на берег. Небо только просветлело, и несколько копий, не причинив никакого вреда, всё же долетели до корабля. Люди налегли на вёсла, довольные сознанием того, что теперь у них есть свежее мясо на борту, и корабль покинул землю, где среди людей на берегу вдруг появилась женщина в длинном синем платье, с развевающимися волосами, которая взбежала на вершину камня и, протягивая руки по направлению к кораблю, кричала что-то. До них донёсся лишь слабый отзвук её плача, но ещё долго после того, как они исчезли, она стояла на камне и смотрела им вслед.

Так Орм, сын Тости, который позже был знаменит как Рыжий Орм, или Орм Мореход, отправился в своё первое путешествие.

Глава третья О том, как они поплыли на юг, и о том, как они нашли себе хорошего проводника

Люди Крока были уже очень голодны, когда они достигли острова Погоды, поскольку почти весь путь им пришлось пройти на вёслах. Там они вышли на берег, чтобы собрать хворост и приготовить себе добрый ужин. На острове они обнаружили лишь нескольких старых рыбаков, которые благодаря своей нищете вовсе не боялись грабителей. Зарезав овец и оценив их тучность по достоинству, они накололи куски мяса на копья и принялись жарить их на огне. Когда растоплённый жир стал потрескивать, у них потекли слюнки, ведь их ноздри уже давно не чуяли этого доброго запаха. Многие обменялись между собой историями о том, когда и кому в последний раз довелось отведать такой вкусной пищи, и все согласились, что начало их путешествия к западным землям было многообещающим. Затем они набросились на еду и ели с такой жадностью, что у каждого сок мяса стекал по бороде.

К этому времени Орм уже пришёл в сознание, хотя чувствовал себя ещё слабым и голова у него кружилась. Он с трудом держался на ногах, перебираясь на берег вместе с другими. Там он сел, подперев голову обеими руками, и не отзывался, если кто-нибудь с ним заговаривал. Но спустя некоторое время, когда его вырвало и он выпил немного воды, он почувствовал себя лучше. Когда же он почуял аромат жареного мяса, он вскинул голову, как будто только что пробудился, и взглянул на сидящих вокруг людей. Человек, сидевший ближе всех к нему, дружелюбно усмехнулся и, отрезав немного от своего куска, протянул ему.

— Возьми, поешь, — сказал он. — Наверняка ты ничего вкуснее в своей жизни не пробовал.

— Я знаю, — ответил Орм. — Я же снабдил вас овцами.

Он медленно взял мясо, задумчиво окинул взглядом людей, сидевших у костра, и спросил:

— Где тот, кого я ударил? Он мёртв?

— Мёртв, — ответил его сосед, — но среди нас за него некому отомстить, поэтому ты будешь грести вместо него. Его весло было прямо перед моим, и было бы хорошо, если бы мы стали друзьями. Меня зовут Токи, а тебя?

Орм назвал ему своё имя и спросил опять:

— Человек, которого я убил, был хорошим бойцом?

— Как ты мог заметить, он был немного медлителен, — ответил Токи, — кроме того, он не был так искусен во владении мечом, как я. Но нельзя с него спрашивать слишком много, ведь я лучший боец на мечах в нашем отряде. Всё же он был человеком сильным, надёжным и хорошего рода. Его звали Али, его отец засевает двенадцать бушелей[4] ржи. В море он уже выходил дважды, так что если ты будешь владеть веслом так же хорошо, как и он, значит, ты неплохой гребец.

Услышав всё это, Орм воспрял духом и принялся за еду. Но спустя несколько минут он спросил опять:

— А кто был тот, кто уложил меня на землю?

Крок сидел неподалёку от них и слышал их разговор. Проглотив последний кусок, он расхохотался, поднял свою секиру и произнёс:

— Вот девушка, что тебя поцеловала. Если бы она тебя укусила, ты бы уже не спрашивал её имени.

Орм посмотрел на него такими глазами, как будто он никогда в жизни не моргал, и сказал со вздохом:

— У меня не было шлема, и я запыхался от бега, если бы не это — всё пошло бы иначе.

— Ты тщеславный молокосос из Сконе, — сказал Крок, — и к тому же воображаешь себя бойцом. Но ты ещё молод и тебе не хватает благоразумия настоящего воина. Предусмотрительные люди не забывают шлем дома, когда они выбегают из дома спасать овец, они его не забывают, даже когда у них украли их собственную жену. Но, кажется, ты из тех людей, которым благоволит судьба, может быть, ты и принесёшь нам удачу. Мы уже видели три проявления её благосклонности к тебе. Сперва ты шлёпнулся на камни, когда в тебя летели копья, затем, у Али, которого ты убил, нет родича или близкого друга среди нас, дабы отомстить за него, и, наконец, третье, я не убил тебя, поскольку мне нужен был гребец, чтобы заменить Али. Посему я верю, что ты человек, которого преследует большая удача, и тем самым ты можешь быть нам полезен. Поэтому я дарую тебе свободу и беру в нашу ватагу при условии, что ты согласен взять весло Али.

Все нашли, что Крок говорил хорошо. Орм задумчиво прожевал мясо и сказал:

— Я принимаю твой дар и не думаю, что я должен стыдиться этого, несмотря на то, что ты украл моих овец. Но я не буду грести как простой раб, ибо во мне благородная кровь. И хотя я молод, я держался как настоящий воин, убив Али один на один. Именно поэтому я требую, чтобы мне вернули мой меч.

Слова Орма вызвали долгий и запутанный спор. Одни говорили, что он не имеет прав на такое требование и должен довольствоваться тем, что ему дарована жизнь; другие же отметили, что гордость — не изъян в молодом человеке и требование того, к кому благоволит судьба, нельзя так просто пропускать мимо ушей. Токи рассмеялся и сказал, что ему кажется странным, что так много людей — целых три корабельных команды — беспокоятся: можно ли носить парню меч или нет. Человек по имени Калф, которому не нравилось требование Орма, хотел драться с Токи за такие слова. Токи ответил, что рад оказать ему такую услугу, как только тот наконец доест овечью почку, с которой он уже так долго мучается. Но Крок запретил им драться по такому пустяковому поводу. Кончилось всё тем, что Орм получил свой меч обратно, но с условием, что будущее покажет, как к нему относиться — как к рабу или как к напарнику. Кроме того, Орм заплатит за меч, ибо это было истинно прекрасное оружие, и он должен добыть не хуже в ближайших походах.

К этому времени поднялся лёгкий бриз. Крок сказал, что им было бы хорошо этим воспользоваться, и отдал приказ готовиться к отплытию. Они все поднялись на борт, и корабли двинулись по пути через Категат на полных парусах. Орм долго смотрел на море и потом сказал, что им повезло, так как в это время года дома остаётся очень мало кораблей. Иначе, насколько он знает свою мать, она бы давно уже шла бы за ними по пятам с войском, состоящим из половины населения всего Моунда.

Затем он протёр рану на голове и смыл с волос запёкшуюся кровь; при этом Крок заметил, что шрам на лбу ему пригодится, дабы красоваться перед женщинами. За это время Токи нашёл ему шлем из старой кожи, но с железным обручем. Он сказал, что на сегодняшний день это уже не шлем, но он нашёл его у вендов и ему больше нечего предложить Орму. Вряд ли он сможет предохранить от удара секирой, но всё же это лучше, чем ничего. Орм примерил шлем и решил, что он подойдёт ему, когда спадёт опухоль. Он поблагодарил Токи, и оба убедились, что они стали друзьями.

При хорошем попутном ветре они обогнули Ско и согласно обычаю принесли в жертву Эгиру[5] овечьего мяса, свинины и пива. Некоторое время после этого над ними реяли и пронзительно кричали чайки, что они приняли за доброе предзнаменование. Они спустились на вёслах вниз, к побережью Ютландии, где земли были пустынны и из песка часто торчал остов разбитого корабля. Пройдя немного дальше в южном направлении, они высаживались на двух маленьких островках, где нашли воду и пищу, но ничего более. Спустились вдоль побережья на запад, поскольку им сопутствовал благоприятный ветер, и люди воспряли духом, отдыхая от утомительного перехода на вёслах. Токи сказал, что, вероятно, Орм принёс им хорошую погоду, поскольку ему везёт во всём, но лучшая из удач, которые выпадают человеку, — это удача в погоде. Он сулил ему хорошее будущее, и Орм подумал, что, может быть, Токи и не ошибся. Но Крок не соглашался с таким мнением.

— Это я приношу вам хорошую погоду, — сказал он. — Хорошая погода и благоприятный ветер сопутствуют нам с самого начала, задолго до того, как к нам присоединился Орм. Если бы я не знал наверняка, что мне везёт с погодой, я бы не отважился на такое путешествие. Но Орму тоже везёт, может быть, правда, не так часто, как мне. Но чем больше удачливых людей на корабле, тем лучше для всех нас.

Берси Мудрый согласился с его словами и сказал, что человек без удачи вынужден нести самую тяжёлую ношу.

— Человек может победить другого человека, оружие может одолеть оружие, богов мы можем усмирить жертвоприношением, а против дурного сглаза есть заговор, но ни один человек не может противостоять неудаче.

Токи сказал, что не ведает ничего о своей удаче, кроме того, что ему всегда очень везло в рыбном промысле. Он всегда мог достойно постоять за себя, но благодаря умению и силе, а не своему везению.

— Но меня больше занимает, будет ли у нас удача в золоте и в женщинах во время нашего похода? Я уже слышал множество хороших рассказов о богатствах, которые можно найти на западе, но, кажется, прошло много времени с тех пор, как я последний раз обладал золотым кольцом или женщиной. Если даже мы найдём серебро вместо золота и там не окажется княжеских дочерей, как сулил Берси, а будут только франкские жёны, то я не буду роптать, ибо я человек несуетный.

Крок сказал, что ему придётся потерпеть ещё немного, каким был ни было сильным его желание. Токи смирился, заметив, что действительно пока не видать, чтобы в этих краях золото и женщины росли на деревьях.

Они плыли вдоль ровного побережья, где не было ничего, кроме песка и мха, да изредка попадалась рыбачья хижина. Потом они миновали мыс, на котором возвышались большие кресты, и поняли, что находятся в христианских землях, недалеко от франкских берегов. Мудрые люди знали, что кресты были воздвигнуты великим императором Карлом, родоначальником всех императоров, дабы охранить эти земли от северных мореплавателей. Но боги Севера оказались сильнее.

Они вошли в бухту, чтобы избежать надвигающейся бури и переночевать. Зеленоватая солёная вода, какой они нигде больше не видели, вздымалась и опускалась во время прилива и отлива. Никого здесь не было, ни кораблей, ни людей, лишь виднелись развалины каких-то старых строений. Когда-то здесь было много деревень, пока не пришли первые норманны. С тех пор всё было разграблено и опустошено, поэтому теперь люди должны были идти далеко на юг, прежде чем они находили стоящую добычу.

Они дошли до места, где море сужалось между Англией и материком, и здесь все стали поговаривать, что нужно направиться к английским берегам. Им было известно, что недавно скончался король Эдгар и ему наследуют сыновья, которые ещё не в том возрасте, чтобы попытаться защитить страну от викингов. Но Крок, и Берси, и другие наиболее разумные из команды настаивали на том, что всё же земля франков предпочтительнее, так как король франков и германский император не поделили границы и враждовали друг с другом, а прибрежные области страны во время войны всегда обещали хорошую наживу для норманнов.

Итак, они продолжали спускаться к франкскому побережью, но чем дальше они отдалялись от моря, тем пристальнее и внимательнее они озирались по сторонам, поскольку здесь начиналась область, отвоёванная некоторыми норманнами у короля франков. В мысах и устьях рек здесь повсюду виднелись древние надгробные камни, но куда более устрашающе выглядели длинные пики с насаженными на них бородатыми головами. Это значило, что владельцу этих мест неугодно принимать у себя на берегу мореплавателей из родных, северных стран. Крок и его люди подумали, что подобный недостаток радушия свойствен людям, которые уже обладают богатствами этих земель, да и нечего больше ожидать от людей из Сконе и Сьяланда, которые поселились в этих краях. Орма спросили, нет ли у него здесь родичей? Он ответил, что, насколько он знает, у него здесь никого нет, поскольку все его родичи плавают к берегам Ирландии, но он учтёт эту выдумку — насаживать головы на шесты, поскольку дома это может послужить прекрасным оберегом для его овец. Все расхохотались и решили, что язык у него подвешен неплохо.

Они затаились в засаде в устье реки и захватили несколько рыбачьих лодок, но нашли там мало стоящего и не могли добиться от людей ответа на вопрос: где здесь богатые деревни? После того, как они убили некоторых из них и всё равно не услышали ничего внятного, они отпустили остальных, так как вида они были убогого и не могли быть использованы как гребцы, а уж тем более проданы как рабы. Несколько раз они выбирались на берег под покровом ночи, но добыли немного, поскольку люди здесь жили в больших, хорошо охраняемых деревнях и им несколько раз пришлось поторопиться к своим кораблям, чтобы избежать окружения со стороны противника, который превосходил их числом. Они только надеялись, что скоро им удастся добраться до границ области, где власть принадлежала норманнам.

Однажды вечером они встретили четыре длинных корабля, идущих на вёслах с юга. Они выглядели тяжело нагруженными добром, и Крок приказал своим кораблям приблизиться к ним, чтобы те увидели, как много людей у них на борту. Это был безветренный вечер, и они гребли медленно, следуя друг за другом. Незнакомцы прикрепили большой щит к верхушке мачты в знак того, что у них дружелюбные намерения, и люди Крока завязали с ними разговор на расстоянии полёта копья, пока каждый из предводителей пробовал оценить силы своего соперника. Незнакомцы сообщили, что они из Ютландии и возвращаются после длительного похода домой. Предыдущим летом они на семи кораблях совершали набеги на Бретань и отважились зайти далеко на юг. Они перезимовали в устье Луары, и затем двинулись вверх по реке, но по пути на них напал жестокий мор, и вот теперь они возвращаются домой на кораблях, которые они ещё в силах вести. Когда их спросили, что им удалось добыть, они ответили, что мудрый мореплаватель никогда не считает своё добро до тех пор, пока не доставит его домой. Они могли сказать только, что у них нет оснований быть недовольными походом (ко времени встречи они успели тщательно подсчитать всю захваченную добычу). Затем они рассказывали о трудностях путешествия на юг, но отметили, что, несмотря на это, те, кто до сих пор не был в Бретани, найдут там, чем поживиться.

Крок спросил, нет ли у них вина или доброго пива в обмен на свинину и сушёную рыбу, пытаясь под таким предлогом подойти поближе к их кораблям. Его подмывало напасть на них и одной схваткой возместить все убытки от их затянувшегося похода. Но предводитель ютов преградил им путь своим кораблём, поставив его носом к ним, и ответил, что они предпочитают сохранить вино и пиво для себя.

— Но, конечно, подходи поближе, — крикнул он Кроку, — если ты хочешь отведать чего-нибудь другого.

Крок сжимал в руке копьё, и, казалось, был в нерешительности, но в этот момент на одном из кораблей ютов поднялась суматоха. Можно было видеть, как два человека борются прямо на верхнем краю борта; затем они, не разжав рук, рухнули в воду. Оба исчезли из виду, и один из них больше не всплыл. Другой появился на поверхности в некотором отдалении от судна только для того, чтобы нырнуть под воду вновь, когда кто-то из людей с корабля метнул в него копьё. На судне ютов царила суматоха и доносились крики, но, когда люди Крока спросили, что случилось, им не ответили. Начали сгущаться сумерки, и, обменявшись короткими замечаниями, юты взялись за вёсла и принялись грести, прежде чем Крок решил, вступать ему в битву или нет. Вдруг Токи, сидевший на левом борту у весла, прямо позади Орма, крикнул Кроку:

— Эй, пойди взгляни сюда! Я становлюсь день ото дня удачливее в рыбной ловле!

Одной рукой сжимая весло Токи, другой — весло Орма, из воды на них пристально смотрел человек. Он был очень бледен, с большими глазами, чёрными волосами и чёрной бородой.

— Он смелый парень и хороший пловец, — сказал один из команды. — Он поднырнул под наш корабль, чтобы скрыться от ютов.

— И к тому же не дурак, — заметил другой, — поскольку догадался, что мы лучше, чем они.

А третий сказал:

— Он чёрен, как тролль, бледен, как труп, и не похож на тех людей, что приносят с собой удачу. Опасно брать его на борт.

Затем они обсудили преимущества и недостатки такого поступка, и некоторые из них принялись задавать вопросы человеку в воде. Но он не двигался и лишь крепко сжимал вёсла, моргая глазами и покачиваясь на волнах. Наконец Крок приказал поднять его на борт; в любом случае, если понадобится, его всегда можно будет прикончить, объяснил он тем, кто был против этого.

Итак, Токи и Орм потянули вёсла и выволокли человека на борт. Он был хорошо сложён, обнажён до пояса, в едва прикрывающих его лохмотьях, а кожа у него была жёлтого цвета. Он пошатывался и едва мог стоять на ногах, но тем не менее сжал кулак, погрозил им в сторону корабля ютов, когда они отдалились на некоторое расстояние, плюнул и заскрежетал зубами. Затем он выкрикнул что-то и рухнул на палубу. Но вскоре он опять вскочил на ноги, ударил себя в грудь и, воздев руки к небу, завопил на не понятном никому языке. Когда Орм состарился и рассказывал обо всём, что выпало на его долю, он говорил, что никогда в своей жизни не слышал такого скрежета зубов и такого жалобного, звенящего плача.

Все удивились и принялись спрашивать его: кто он таков и что с ним случилось? Он понял кое-что из сказанного и смог им ответить на ломаном северном языке, что он ют, не любит грести по субботам и ненавидит людей, от которых он только что убежал. Но всё это не показалось им осмысленным, и многие придерживались мнения, что он одержимый. Они дали ему еды и питья, и он с жадностью поел рыбы с фасолью, но, когда они предложили ему солёной свинины, он отверг её с отвращением. Крок сказал, что пока он будет гребцом, а затем, когда путешествие окончится, они смогут его хорошо продать. Тем временем Берси, употребив все свои познания, пытался почерпнуть что-нибудь полезное из сказанного незнакомцем и таким образом определить, из какой же страны он родом.

В течение нескольких дней Берси присаживался, заводил долгую беседу с незнакомцем, и по мере своих возможностей они как-то понимали друг друга. Берси был человеком терпеливым и хладнокровным, большим обжорой и хорошим скальдом. Он ушёл в море из-за сварливой жены. Он был мудр и очень хитёр, в конце концов ему удалось по кусочкам собрать то, что говорил незнакомец. Всё это он и сообщил Кроку и остальным.

— Он не одержимый, — сказал Берси, — несмотря на то, что он выглядит таковым. Кроме того, он не ют, как мы считали. Он говорит, что он иудей. Это народ с Востока, убивший человека, которого христиане почитают как бога. Это убийство свершилось давно, но христиане по сей день сохраняют ненависть к иудеям, убивают их, не принимают у них выкупа и не проявляют к ним милосердия. По этой причине многие иудеи живут в землях, которыми правит калиф Кордовы, ибо в этом королевстве человек, которого они убили, не почитается за бога.

Берси добавил, что молва об этом доходила до него и раньше; оказалось, что многие тоже слышали об иудеях. Орм сказал, что они пригвоздили того человека к дереву так же, как в старые времена поступили сыновья Рагнара Кожаные Штаны с главным священником Англии. Никто не понимал, как они могли почитать за бога того, кто был убит иудеями, ведь очевидно, что истинный бог не может быть убит людьми. Затем Берси приступил к изложению того, что ещё ему удалось уловить из рассказов чужеземца.

— Он был рабом у ютов около года и перенёс много мучений, поскольку отказывался грести по субботам. Бог иудеев гневается на тех, кто чем-либо занят в этот день. Но юты не понимали этого, несмотря на то, что он пытался объяснить им, били его и морили голодом, если он отказывался грести. Именно в это время он и научился немного нашему языку, но, говоря о них, он проклинает их на своём наречии, так как он не знает подходящих слов в нашем. Он говорит, что он часто плакал, когда был у них, и молил своего бога о помощи, а завидев наши приближающиеся корабли, он понял, что его мольбы услышаны. Когда он выпрыгнул за борт, он захватил с собой человека, который часто избивал его. Он просил своего бога защитить его и не позволить этому человеку избежать кары. Именно благодаря этому его не задело ни одно копьё и он нашёл в себе силы поднырнуть под корабль. Имя его бога настолько могущественно, что он отказался называть его мне, как я его ни уговаривал. Вот и всё, что он говорит о ютах и о своём бегстве от них. Он хотел многое рассказать о том, что могло бы нам пригодиться, но я не очень отчётливо понимаю его речь.

Всем было любопытно узнать, что именно собирался рассказать им иудей, и наконец Берси удалось передать им суть.

— Он говорит, — сообщил им Берси, — что он был богатым человеком в своей стране, которая находится в королевстве калифа Кордовы. Его зовут Соломон, и он серебряных дел мастер, а заодно и великий скальд. Он был захвачен в плен вождём-христианином, который пришёл с севера и опустошал их края. Этот вождь назначил ему очень большой выкуп, а когда он заплатил, продал его работорговцу, ибо христиане не держат слова перед теми, кто убил их бога. Работорговец продал его на море купцу, откуда он и попал в плен к ютам. Ему не повезло, поскольку там его заставляли грести по субботам. Теперь он страшно ненавидит ютов, но это ничто по сравнению с той ненавистью, которую он испытывает к вождю-христианину, обманувшему его. Этот вождь очень богат и живёт на расстоянии однодневного перехода от моря. Он говорит, что готов с удовольствием показать вам путь, чтобы мы ограбили владения вождя, сожгли его дом, вырвали ему глаза и бросили обнажённым среди камней и деревьев. Он настаивает, что мы найдём там много добра.

Все согласились, что это лучшее известие, которое они слышали за последние дни. Соломон, который сидел рядом с Берси, когда тот пересказывал, и пытался по мере сил следить за речью, вскочил на ноги с ликующим выражением лица и громко возопил. Затем он бросился на пол перед Кроком, засунул пучок бороды себе в рот и принялся жевать его. Потом он схватил ногу Крока и поставил её себе на шею, бормоча, как пьяный, слова, которые никто не понимал. Когда он несколько успокоился, он стал подыскивать слова на их языке, которые он знал, и сказал, что он хочет верно служить Кроку и его людям, пока они не добудут эти богатства, а он не насладится местью. При этом он попросил дать ему обещание, что ему позволят своими руками вырвать глаза этого вождя-христианина. И Крок и Берси согласились, что это была обоснованная просьба.

На каждом корабле люди принялись обсуждать сказанное, и это воодушевило их. Все сказали, что, может быть, чужеземец не смог самому себе принести удачу, если взглянуть на всё, что с ним произошло, но им он может принести гораздо большее. А Токи подумал, что ему никогда не доводилось подцепить лучшей рыбы. Все обращались с иудеем как с другом, собрали для него кое-какую одежду и угостили его пивом, хотя у самих его оставалось мало. Земля, куда он собирался их вести, называлась Лэон, и они приблизительно знали, где это находится — по правую руку, между страной франков и королевством калифа Кордовы. Это могло занять пять дней хорошего плавания на юг от берегов Бретани, которые они уже могли видеть. Они принесли жертву, были вознаграждены благоприятной погодой и вышли вскоре в открытое море.

Глава четвёртая О том, как люди Крока достигли королевства Рамиреса, и о том, как они с пользой посетили его

Когда Орм состарился и рассказывал обо всём, что выпало на его долю, он обычно говорил, что не сожалеет о том времени, когда он был на службе у Крока, хотя и попал к нему не по своей воле. Рана на голове доставляла ему неприятности только несколько дней; он хорошо сошёлся с людьми, и вскоре они перестали относиться к нему как к пленному. Они с благодарностью вспоминали тучных овец, которых добыли у него, да и, помимо этого, он обладал многими достоинствами, которые делали его хорошим напарником. Он знал также много стихов, как и Берси, а от своей матери он научился произносить их так, как это делают настоящие скальды. Кроме всего прочего, он умел рассказывать лживые истории настолько правдиво, что все верили, хотя он и признавал, что в этом ремесле он уступает Токи. Итак, все оценили его как прекрасного, разумного спутника, способного развеять часы скуки во время долгого дня, когда дул попутный ветер и они отдыхали на вёслах.

Кое-кто из команды был недоволен тем, что Крок оставил Бретань, не попытавшись сперва пополнить запасы свежего мяса, поскольку еда, которая была на корабле, уже начинала портиться. Свинина была прогорклой, вяленая треска покрылась плесенью, мука зачервивела, а вода прокисла. Но Крок и те, кто побывал в подобных походах, продолжали утверждать, что такая пища привычна для настоящего мореплавателя. Орм съедал свою долю охотно и любил рассказывать остальным о тех лакомствах, которыми его потчевали дома. Берси сказал, что он усматривает мудрое провидение богов в том, что в море с наслаждением ест то, что дома не предложил бы рабам или собакам, а только свиньям.

Токи больше всего беспокоило, что кончилось пиво. Как он уверял всех, он человек неприхотливый и может переварить всё что угодно, если вынудят обстоятельства, даже собственные башмаки из котикового меха, если только всё съеденное будет сдобрено хорошим глотком пива. Его пугала сама возможность столкнуться с опасностью, не имея при этом пива, и он часто вопрошал иудея о достоинствах пива в той стране, куда они направлялись, но ни разу не получил чёткого, утешающего ответа. Он рассказывал всем о пирах и попойках, в которых он участвовал, и сожалел, что не выпил тогда столько пива, сколько бы мог выпить.

На вторую ночь в море поднялся сильный ветер, погнал высокие буруны, и они были рады тому, что небо оставалось чистым, поскольку они шли по звёздам. Крок уже начал подумывать, не разумнее ли выйти в открытое море, но опытные мореплаватели из команды сказали, что как бы далеко на юг ни заплыл корабль, по левую руку всегда будет земля. Только воды Нервасунд[6] ведут в Рим, который находится в самом центре мира. Перед людьми, плывущими из Норвегии в Исландию, стоит куда более сложная задача, поскольку вокруг лишь открытое море и нет земли, которая бы укрывала от ветра.

Иудей разбирался в звёздах и показал себя как искусный мореход, но в данном случае от него было мало пользы, ибо у его звёзд были другие имена, к тому же он страдал морской болезнью. Орм мучился тем же, и они с Соломоном постоянно перевешивались через борт, всё время думая, что они могут умереть в этот момент. Иудей жалобно выл что-то на своём наречии, когда его не рвало, но как только Орм приказал ему замолчать, он ответил, что молит своего бога, который всегда является ему в облике бури. Тогда Орм сгрёб его за шиворот и объяснил, что, хотя ему и дурно сейчас, у него хватит сил, чтобы выбросить его за борт, если он издаст хотя бы ещё один вопль, поскольку ветер достаточно силён и без его бога.

Слова подействовали на иудея, а к утру ветер стих, море успокоилось, и оба почувствовали себя лучше. У Соломона лицо было зелёного цвета, но он дружески усмехнулся Орму и, казалось, не таил на него злобы. Он лишь показал пальцем на восходящее солнце и, подыскав известные ему слова, сказал, что красные крылья утра вздымаются над морем, а это значит, что его бог был здесь. Орм ответил, что его божество является в таком торжественном облике, что лучше бы держаться от него на почтительном расстоянии.

Позже утром они увидели прямо над собой горы. Они подошли к берегу, но никак не могли найти укромную бухту, где бы могли встать на якорь. Иудей сказал, что эта часть побережья ему незнакома. Они выбрались на берег и тут же столкнулись с многочисленными обитателями тех мест. После короткой схватки поселенцы обратились в бегство, а люди Крока опустошили их хижины и возвратились на корабль, захватив еды, коз и нескольких пленных. Все радовались тому, что удачно совершили набег, и с удовольствием отведали бы ещё раз вкус жареного мяса. Токи искал всюду пиво, но ему удалось обнаружить лишь несколько мехов с вином, которое было таким терпким и кислым, что он сказал, что когда он делает глоток, то чувствует, как его желудок сморщивается. Он не смог выпить всё один и, отдав приятелям остатки вина, просидел весь вечер в одиночестве, печально напевая что-то, и слёзы текли у него по бороде. Берси предостерёг всех, чтобы они не тревожили его, ибо он становился опасен, когда напивался до слёз.

Соломон переговорил с пленными и сообщил викингам, что они находятся сейчас во владениях князя Кастилии, а страна, в которую они направлялись, расположена дальше на запад. Крок сказал, что придётся ждать ветра, чтобы двинуться в этом направлении, а тем временем им ничего не остаётся, кроме как есть и отдыхать. При этом он заметил, что положение может стать щекотливым, если на них здесь нападут мощные вражеские отряды или их корабли загородят им выход из залива. Но Соломон, как мог, объяснил, что им здесь нечего бояться, поскольку вряд ли у князя Кастилии есть свои корабли в море и, для того чтобы собрать подходящее войско, потребуется много времени. Он рассказал им, что в прежние времена князь Кастилии был могущественным правителем, но теперь его вынудили подчиниться калифу Кордовы и даже платить ему дань. Кроме императора Германии Отто и императора Василия в Константинополе, в мире больше не было столь могущественного владыки, как калиф Кордовы. Но люди громко рассмеялись на это и сказали, что иудей, несомненно, принимает за правду всё, что он рассказал, но, очевидно, он мало что понимает в подобных вещах. Они спросили: слышал ли он когда-нибудь о короле Дании Харальде и знает ли он, что нет более могущественного короля в мире, чем он?

Орм ещё нетвёрдо стоял на ногах после морской болезни, и ему совсем не хотелось есть, и это его сильно тревожило, так как он боялся, что он тяжело заболел, а он всё время беспокоился о своём здоровье. Вскоре он, скорчившись, лёг у одного из костров и заснул, но ночью, когда все уже спали, пришёл Токи и разбудил его. С текущими по щекам слезами он жаловался, что Орм единственный друг, который у него есть, и посему он хотел бы спеть ему песню, которую он только что вспомнил. Эта песня была о двух медвежатах, как он пояснил, выучил он её ещё ребёнком на коленях у своей матери, и эта самая красивая песня, которую он когда-либо слышал. Говоря это, он сел рядом с Ормом, вытер слёзы и принялся петь. Орм обладал странным нравом: если его разбудить от крепкого сна, он переставал быть общительным. Но сейчас он слушал покорно, лишь повернулся на другой бок и попытался уснуть.

Токи не мог вспомнить песню до конца, и это приводило его в отчаяние. Он жаловался, что весь вечер просидел один и никто не подошёл и не пожелал составить ему компанию. Но больше всего его огорчало то, что Орм даже не бросил на него дружеского взгляда, дабы приободрить его, хотя он-то, как только взглянул на Орма, сразу же увидел в нём своего лучшего друга. Теперь-то он понял, что Орм просто никчёмный мерзавец, как все люди из Сконе, и если этот молокосос забыл, как надо себя вести со старшими, то хорошая трёпка сразу же всё ему напомнит.

Продолжая произносить подобные речи, он поднялся на ноги и оглянулся в поисках подходящей палки, но Орм уже окончательно пробудился ото сна и молча сел. Увидев это, Токи попытался дать ему пинок, но, когда он поднял ногу, Орм выхватил головню из пламени и бросил ему прямо в лицо. Токи, увернувшись, упал на спину, но мгновенно вскочил на ноги, с белым от ярости лицом. Орм к этому времени тоже поднялся, и теперь они стояли лицом друг к другу. Луна светила ярко, но глаза Орма мерцали угрожающим красным блеском, когда он в бешенстве бросился на Токи, в то время как тот пытался вытащить меч. Оружие Орма лежало в стороне, и у него не было времени добираться до него. Токи был огромным, сильным мужчиной, с широкими плечами и крепкими руками, тогда как Орм хоть и мог помериться силой со многими, всё же уступал взрослым воинам. Одной рукой он зажал шею Токи, а другой стиснул его правое запястье, чтобы он не смог вытащить меч. Но Токи схватил его за куртку, неожиданным рывком оторвал от земли и легко перебросил через голову. Орм не расцепил рук, хотя казалось, что его хребет вот-вот затрещит, и, перевернувшись, упёрся коленями в поясницу Токи. Затем он опрокинулся на спину, повалив на себя Токи, и с усилием перевернулся таким образом, что тот очутился под ним, и лежал, уткнувшись лицом в пыль. К этому времени пробудился кое-кто из команды, и Берси подбежал к ним с верёвкой, ворча, что ничего другого нельзя было и ожидать, раз они позволили Токи так напиться. Они связали его по рукам и ногам, несмотря на то, что Токи неистово отбивался. Но спустя короткое время он утихомирился и долго кричал Орму, что он только что вспомнил, как заканчивается песня. Он начал было петь, но Берси окатил его холодной водой, после чего тот заснул.

Проснувшись на следующей утро и поняв, что он связан, Токи принялся страшно ругаться, будучи не в состоянии вспомнить, что именно произошло вчерашней ночью. Когда всё ему рассказали, его охватило раскаяние, и, терзаясь угрызениями совести, он пояснил, что его преследует великое несчастье, ибо, когда он пьёт, он становится невыносим. Пиво, сказал он, совершенно изменяет его, а теперь, к сожалению, и вино оказывает на него такое же действие. Он с тревогой осведомился, относится ли к нему Орм как к своему врагу. Орм ответил, что не относится, и добавил, что с удовольствием продолжит поединок, когда Токи будет дружески к тому расположен. Но при этом он просит его об одном условии, а именно: пусть Токи воздержится от песнопений, ибо крик козодоя или карканье старой вороны на крыше дома звучат куда более сладкозвучно, чем его ночное пение. Токи расхохотался и пообещал, что он постарается усовершенствовать свои способности; он был добрым человеком, за исключением тех случаев, когда вино и пиво искажали его натуру.

Вся команда считала, что Орм очень ловко выкрутился из переделки, особенно если учесть его молодость. Лишь немногие из тех, кто сталкивался с Токи в таком состоянии, оставались целы и невредимы. Поэтому приятели Орма стали относиться к нему с большим уважением, да и сам он был горд собой. После случившегося они прозвали его Рыжий Орм, не только потому, что он был рыжеволос, но ещё и потому, что он оказался человеком храбрым и неспособным на необдуманные поступки. Спустя несколько дней поднялся благоприятный ветер, и они вышли в море. Держась подальше от земли, они взяли курс на запад и, пройдя вдоль берегов королевства Рамиреса, обогнули мыс. Затем они прошли на вёслах мимо отвесных скал и, повернув немного на юг, очутились у изломанных берегов маленького архипелага, который всем напомнил их родные острова в Блекинге. Наконец они достигли устья той реки, о которой говорил иудей. Дождавшись прилива, они вошли в него и поднимались по реке на вёслах до тех пор, пока не были остановлены плотиной. Здесь они вышли на берег и держали совет. Соломон описал предстоящее путешествие, сказав, что отважный человек мог бы дойти меньше чем за день до крепости того, кому он желал отомстить. Этого человека звали Ордоно, и, будучи маркграфом короля Рамиреса, он является самым отъявленным и подлым злодеем (по словам иудея) во всём христианском мире.

Крок и Берси подробно расспросили его о крепости, пытаясь понять, какова её мощность и большое ли войско её защищает. Соломон ответил, что она находится в такой скалистой и пустынной части страны, что войско калифа, которое в основном состоит из конницы, никогда не подходило к ней. Это позволило злодею превратить крепость в надёжное убежище, за стенами которого хранится много добра. Она сложена из дубовых стволов и защищена земляным валом, обнесённым частоколом. Войско, защищающее крепость, может насчитывать около 200 человек. Соломон считал что вряд ли они бдительны, поскольку возможность нападения маловероятна, кроме того, большая часть людей маркграфа обычно отсутствует, так как мародёрствует на юге.

Крок сказал, что число защитников его тревожит меньше, чем земляной вал и частокол, которые не позволяют совершить внезапное нападение. Кое-кто из людей считал, что проще простого поджечь частокол, но Берси напомнил, что огонь может охватить крепость и в таком случае они получат мало прибыли от похода. В конце концов они решили довериться своей удаче и договорились, как они будут действовать, когда достигнут места. Сорок человек должны были остаться на борту корабля, тогда как остальные с наступлением вечера отправятся в путь, поскольку так будет безопасней. Затем они бросили жребий, дабы определить, кто должен остаться на корабле, и все были на месте, когда жеребьёвка началась.

Каждый осмотрел своё оружие, и в жаркий полдень все легли вздремнуть в тенистой дубовой роще. Затем они немного подкрепились, и, как только наступил вечер, отряд, состоящий из 136 человек, отправился в путь. Крок, иудей и Берси возглавляли отряд, а остальные шли чуть поодаль, облачённые кто в кольчуги, кто в кожаные куртки. Большинство было вооружено мечами и копьями, хотя у некоторых были секиры, но у каждого были щит и шлем. Орм шёл рядом с Токи, который разглагольствовал о том, что полезно разминать суставы перед битвой, поскольку они сиднем просидели столько недель за вёслами.

Они шли через бесплодную, пустынную местность, где не было видно никаких признаков жизни. Эти пограничные области, лежащие между христианским королевством и королевством Андалузии, уже давно были необитаемыми. Они держались северного берега реки, перейдя вброд несколько маленьких её притоков. Тем временем сгустились сумерки, и через несколько часов они сделали привал, дожидаясь появления луны, дабы продолжить путь. Затем они повернули ещё на север, пройдя через долину, быстро пересекли унылую местность, поскольку Соломон показал себя как прекрасный проводник, и прежде, чем небо стало серым, они достигли крепости. Там они спрятались в кустарнике и опять передохнули, вглядываясь в темноту и пытаясь различить что-нибудь при бледном лунном свете. Вид частокола их несколько обескуражил; он состоял из грубых стволов, каждый из которых был вдвое выше человеческого роста, и из огромных ворот, укреплённых на самом верху. Всё это выглядело устрашающе.

Крок заметил, что будет нелегко поджечь всё это и он предпочитает брать крепость приступом, не применяя огня. Иначе им придётся складывать хворост у частокола, поджигать его и надеяться на то, что пламя не перекинется на само строение. Он спросил Берси, нет ли у него замысла получше, но тот покачал головой, вздохнул и сказал, что выбирать не приходится, хотя ему и не хотелось бы прибегать к поджогу. Соломон тоже не мог ничего предложить, он пробормотал лишь, что с удовольствием бы посмотрел, как горят неверные, но он рассчитывал на ещё более страшную месть.

Во время этого обсуждения Токи подполз к Кроку и Берси и спросил, почему они медлят. Его уже мучила жажда, и он считал, что чем скорее они нападут на крепость, тем быстрее он найдёт что-нибудь выпить. Крок объяснил ему, что они обсуждают, как войти в крепость. На это Токи сказал, что если они дадут ему пять копий, то он сможет доказать, что он умеет не только грести и пить пиво, но и кое-что другое. Все спросили, что он задумал, он же ответил лишь, что если всё пройдёт хорошо, то он обещает им вход в крепость, но владельцы оружия должны быть готовы к тому, что им придётся приделывать новые древки для копий, когда они получат их обратно. Берси, который знал Токи давно, посоветовал довериться ему. Итак, были принесены копья, и Токи обрезал древки в том месте, где дерево соединялось с железом, так что от каждого остался лишь короткий обрубок. Затем он объявил, что он готов приступить к делу. Он и Крок с горсткой людей, сопровождающих их, тайком прокрались к валу, прячась за камнями и кустами. Из крепости несколько раз донеслось пение петуха, но в остальном ничто не нарушало ночную тишину.

Они подползли к валу короткой дорогой, от ворот. Здесь Токи поднялся на ноги у частокола и воткнул один из своих наконечников между двух брёвен на высоте около метра от земли, приложив всю свою силу, чтобы он засел там крепко. В другую щель, чуть выше, он воткнул другой наконечник. Затем, убедившись, что они сидят достаточно крепко, он поставил ногу на укороченное древко, беззвучно приподнялся и вставил третий наконечник в следующую щель. Но в таком положении он не мог бесшумно укрепить наконечник, и Крок, который теперь понял замысел Токи, дал ему знак, чтобы тот спускался вниз, шепнув, что им придётся теперь забить эти костыли, несмотря на опасность разбудить кого-нибудь из спящих. Затем, зажав в руке два оставшихся наконечника, он занял место Токи и вогнал в щель третий несколькими ударами топора. Точно так же он поступил с четвёртым и пятым наконечником, расположив их несколько выше остальных. Как только он забил последний костыль, он вскарабкался по ним и очутился на самой вершине частокола.

Сразу же после этого они услышали крики и громкий звук рога, доносящийся из крепости. Но остальные викинги поспешно последовали за Кроком по устроенной Токи лестнице и вскоре очутились вместе с ним на частоколе. Внутри, вдоль частокола, находился деревянный помост для лучников. Крок и его соратники спрыгнули на него и столкнулись с несколькими людьми, вооружёнными луками и копьями. Ещё сонные, они выбежали перехватить их и уничтожить. Они забросали нападающих стрелами с земли, и два человека погибли, но Крок и остальные побежали по мосту к воротам в надежде отворить их и впустить свой отряд в крепость. Началась жестокая схватка, поскольку уже многие из защитников крепости подбежали к воротам и подкрепление прибывало каждую минуту. Один из двадцати воинов, последовавших за Кроком, висел на частоколе со стрелой в глазнице, трое других были убиты во время их перебежки по мосту. Но те, кому удалось благополучно спрыгнуть на землю, сбились в плотную группу и, издав воинственный клич, прокладывали копьём и мечом дорогу к воротам. Было очень темно, и им приходилось довольно туго, поскольку враг нажимал и спереди, и сзади.

Затем они услышали воинственный клич из-за стен, это были те, кто остался на склоне холма. Как только они увидели, что попытка подняться на частокол удалась, они побежали к земляному валу. Многие уже рубили ворота топорами, другие взобрались по лестнице Токи, спрыгнули вниз и бросились на подмогу своим товарищам. Схватка вышла горячей и беспорядочной, едва ли можно было разобрать — кто нападающий, а кто защитник. Крок уложил нескольких своей секирой, но сам получил удар дубинкой по затылку от огромного человека с чёрной заплетённой бородой, который оказался предводителем защитников. Шлем Крока частично смягчил удар, но всё же он зашатался и упал на колени. Наконец Токи и Орму удалось пробить себе дорогу сквозь массу людей и щитов, которая была такой плотной, что невозможно было орудовать копьём, и они бежали до ворот, поскальзываясь, ибо земля была жирна от крови. Общими усилиями они отодвинули засов — и ватага викингов хлынула внутрь. И толпа защитников, что попалась им на пути, была сокрушена и вырезана до единого.

Среди христиан возникло страшное смятение, и с жалкими воплями они спасались бегством. Соломон, который был среди первых, кто ворвался в ворота, мчался впереди викингов как одержимый, спотыкаясь о тела убитых. Подняв меч, валявшийся на земле, и занеся его над головой, он крикнул своим соратникам сквозь шум и гам, что молит их поспешить к самой крепости. Крок, который был всё ещё оглушён ударом и едва мог передвигать ноги, приказал с того места, где он лежал, чтобы его люди следовали за иудеем. Многие викинги вломились в дома, которые были расположены рядом с валом, дабы утолить жажду и в поисках женщин. Но большинство преследовало бегущих защитников до замка, который находился в самом центре крепости. У ворот замка было много христиан, которые пытались проникнуть внутрь, но прежде, чем ворота затворились за ними, подоспели преследователи, и битва закипела вновь прямо у замка; у христиан не оставалось иного выбора, как защищать себя. Большой человек с заплетённой чёрной бородой отважно сражался, уложив двоих, которые напали на него, но в конце концов он был загнан в угол, и на него обрушились такие удары, что он вскоре рухнул на землю. Увидев упавшего, Соломон бросился к нему, схватил его за бороду и плюнул ему в лицо, но бородатый человек взглянул на него отсутствующим взглядом, перекатился на другой бок, закрыл глаза и умер.

Увидев это, Соломон принялся громко жаловаться на то, что он обманут, что он не смог полностью отомстить, ибо ему не позволили собственными руками убить этого человека. Оставшиеся в живых христиане прекратили обороняться, когда увидели, что их предводитель мёртв, и сдались на милость победителя. Некоторых из них пощадили, поскольку они могли быть проданы как рабы. Обеспечив себя мясом и напитками, в которые входили и вино и пиво, викинги принялись рыскать по крепости в поисках добычи, оспаривая женщин, которых они обнаружили в самых потаённых углах крепости, ибо они не знали женщин уже много недель. Вся найденная добыча ссыпалась в одну огромную кучу, состоящую из украшений, оружия, нарядов, парчи, кольчуг, утвари, уздечек, серебряных блюд и многого другого, но, когда всё это было пересчитано, ценность добытого превысила все их ожидания. Соломон объяснил, что все эти богатства суть плоды разбойничьих набегов на Андалузию. Крок способный уже стоять на ногах, но всё ещё в повязке, смоченной в вине и обёрнутой вокруг головы, обрадовался, увидев добычу, но стал опасаться, что на корабле может не хватить места для всего этого. Но Берси заверил его, что они что-нибудь придумают.

— Никто, — сказал он, — не сетует на тяжесть ноши, если это его собственная добыча, которая лишь окрыляет вёсла.

Остаток дня они провели пируя и в хорошем расположении духа. Затем они выспались, и, когда наступило утро, стали собираться в обратный путь. Все пленные были тяжело нагружены добычей, но и самим викингам нашлось что нести. В подземельях замка были найдены несколько пленных из Андалузии; они рыдали от радости, когда их освободили, но выглядели они слишком измождёнными, чтобы нагрузить их ношей. Поэтому им была дарована свобода, и они пошли вместе с викингами по пути к кораблю, откуда они собирались отправиться с Соломоном на юг, в их родную страну. Было захвачено несколько ослов, и Крок, оседлав одного из них, поехал во главе процессии, при этом его ноги волочились по земле. Остальные ослы шли рядом, нагруженные едой и пивом, но их груз становился всё легче и легче, поскольку люди часто останавливались, чтобы отдохнуть и освежиться.

Берси пытался поторопить их, говоря, что они должны как можно скорее дойти до корабля. Он боялся, что начнётся погоня, так как нескольким защитникам крепости удалось скрыться, они могли уйти уже достаточно далеко и собрать новые силы на подмогу. Но никто не обращал внимания на его увещевания, поскольку всем было весело, а многие уже упились пивом. Орм взял тюк шёлка, бронзовое зеркало и большой стеклянный кубок, и всё это было неудобно нести. Токи тащил на своих плечах огромный деревянный сундук, украшенный резьбой и набитый всевозможными вещами. Другой рукой он вёл девушку, которая ему приглянулась и которую он собирался держать при себе по возможности долго. Он был в прекрасном расположении духа и разглагольствовал перед Ормом о том, что эта девушка может оказаться дочерью маркграфа, но вскоре он погрустнел, задумавшись, найдётся ли на корабле для неё место. Он не очень уверенно стоял на ногах из-за выпитого пива, но оказалось, что девушка уже была заботливо к нему расположена и поддерживала его, когда он спотыкался. Она была хорошо сложена и очень молода, и Орм заметил, что редко видел девушек прекраснее её и неплохо было бы пользоваться таким же успехом у женщин, как Токи. Но Токи ответил, что вопреки их дружбе он не может делить её с Ормом, поскольку она особенно приглянулась ему и, если допустят боги, он оставит её себе.

Наконец они дошли до корабля, и люди, которые оставались на борту, возликовали при виде такой богатой добычи, ибо был договор, что каждый из них получит свою долю. Все поблагодарили Соломона, и он получил множество дорогих даров, после чего отправился в путь вместе с теми, которых они освободили, так как ему поскорее хотелось покинуть страну христиан. Токи, продолжавший всё это время пить, всплакнул, услышав, что Соломон их оставил, и сказал, что теперь некому помочь ему побеседовать с девушкой. Он вытащил меч и собирался бежать за ним, но Орму и другим удалось его утихомирить, не применяя силы. Наконец он удовлетворённо примостился рядом со своей девушкой, предварительно крепко привязав её к себе верёвкой, чтобы она не убежала и чтобы её никто не смог украсть.

На следующее утро они принялись делить добычу, что было не так уж просто. Каждый хотел иметь равную долю, но было решено, что Крок, Берси, кормчий и некоторые другие должны получить втрое больше, чем остальные. И хотя разделить добычу поручили мудрейшим среди них, было трудно угодить каждому. Берси сказал, что раз захват крепости есть заслуга Токи, он тоже должен получить тройную долю, и все согласились с этим. Но Токи ответил, что он примирится с обычной долей, если ему позволят взять на борт девушку.

— Ибо я хочу взять её с собой на родину, — сказал он, — даже если она и не дочь маркграфа. Мы уже прекрасно сошлись, а когда она обучится нашему языку и сможет понимать наши с ней беседы, будет ещё лучше.

Но может случиться так, заметил Берси, что это обернётся не таким уж большим преимуществом, как это сейчас кажется Токи. Крок добавил, что корабль уже очень тяжело нагружен добычей, и если даже не принимать во внимание, что они потеряли в бою одиннадцать человек, он всё равно сомневается, что на борту найдётся место для девушки. Иначе они вынуждены будут оставить на берегу часть ценной добычи.

Услышав это, Токи вскочил на ноги, посадил девушку себе на плечо и приказал всем взглянуть на неё, приняв во внимание, как она красива и какое у неё прекрасное телосложение.

— Я не сомневаюсь, — сказал он, — что она вызовет желание у каждого мужчины. Но если кто-либо из вас домогается её, я готов сразиться с ним здесь и сейчас, на секирах или мечах. Победителю достаётся девушка, а тот, кто погибнет, облегчит корабль больше, чем она его обременит. Так будет справедливо!

Девушка крепко держалась одной рукой за вихры на щеке Токи. При его словах она покраснела и прикрыла глаза другой рукой, но вскоре убрала её, казалось, ей нравится, что на неё смотрят. Все решили, что Токи хитроумно поставил своё условие. Но никто не вызвался сражаться с ним, несмотря на красоту девушки, поскольку все любили его и побаивались его силы и его умении владеть оружием.

Когда вся добыча была поделена и принесена на борт, было решено, что надо позволить Токи взять девушку на корабль, хотя он и был тяжело нагружен, ибо Токи заслужил эту награду. Затем они держали совет, обсуждая возвращение домой, и договорились, что они поплывут вдоль английских и франкских берегов только в том случае, если будет плохая погода. Если же погода будет хороший, то поплывут к берегам Ирландии, а оттуда направятся домой, обогнув Шетландские острова С таким добром, как у них, было бы опасно встречаться с другими кораблями.

Теперь у них было изобилие еды и питья, и они ели и пили вдоволь. Все были веселы, возбуждены и рассказывали друг другу, что они купят на всё это добро, когда доберутся до дома. К этому времени Крок окончательно пришёл в себя, но предводитель другого судна пал в битве, и Берси заступил на его место. Токи и Орм сели опять за старые вёсла на корабле Крока, считая, что эта работа будет лёгкой, так как им придётся плыть по течению. Токи внимательно следил за девушкой, которая большую часть времени проводила рядом с ним, и был настороже, когда кто-нибудь подходил к ней без повода.

Глава пятая О том, как Кроку дважды изменила удача, и о том, как Орм сделался левшой

Они подошли на вёслах к устью реки во время отлива и принесли в жертву меха с вином и мясом, дабы благополучно возвратиться домой. Затем, сложив вёсла, они пустились в плавание при слабом ветре, направляясь вдоль длинного изгиба бухты. Тяжело нагруженный корабль сильно осел в воде и двигался медленно, на что Крок заметил, что им придётся грести до кровавых мозолей на ладонях, прежде чем они увидят родные берега. Когда Орм состарился и рассказывал обо всём, что выпало на его долю, он говорил, что никогда не слышал таких неудачных слов, ибо с этого времени удача, которая до сих пор сопутствовала Кроку, изменила ему, как будто боги услышали всё и решили сделать его слова пророчеством.

Семь кораблей, держащих курс на север, возникли из-за южного мыса в заливе. Завидев суда Крока, они свернули в бухту и двинулись по направлению к ним. Они приближались достаточно быстро, и их вёсла часто вздымались над водой. То были корабли, каких никто из людей Крока никогда не видел, — продолговатые, низкие и легко скользящие по воде. На них было много вооружённых людей с чёрными бородами и в странных шлемах. Гребцы, сидящие по двое за одним веслом, были обнажены, и их чёрно-коричневая кожа блестела на солнце. Они надвигались прямо на викингов, и до них донеслись хриплые выкрики и резкий грохот маленьких барабанов.

Три корабля Крока шли рядом друг с другом, держась поближе к берегу, дабы их не окружили. Крок не желал отдавать приказ спускать парус, ибо, как он сказал, когда поднимется ветер, это будет их преимуществом. Токи поспешил спрятать девушку среди тюков с добычей, нагромоздил их вокруг неё, так он хотел защитить её от стрел и копий. Орм помогал ему, затем они заняли места у борта вместе с остальными. Орм был уже хорошо вооружён, поскольку в крепости он позаботился о щите, кольчуге и хорошем шлеме. Человек, стоящий рядом с ними, сказал, что наверняка эти незнакомцы — христиане, жаждущие отомстить им, но Орм подумал, что это скорее люди калифа, поскольку на их щитах и знамёнах не было видно креста. Токи был рад тому, что утолил жажду прежде, чем началась битва, так как всё идёт к тому, что здесь будет жарко.

— А у тех из нас, кто уцелеет, — сказал он, — будет что порассказать своим детям, ибо эти люди выглядят очень воинственно, да к тому же сильно превышают нас числом.

К этому времени незнакомцы приблизились к ним на кратчайшее расстояние, и на викингов обрушился град стрел. Они умело управляли кораблями, обступив викингов и нападая на них со всех сторон. Судно, которым управлял Берси, было ближайшим к берегу, поэтому они не смогли окружить его, но судно Крока находилось справа, дальше всех от берега, и на него пришёлся основной натиск противника. Два корабля незнакомцев подошли друг за другом к нему со стороны моря и, окружив по бокам, сцепились с судном Крока железными крюками, и с дикими криками перескочили на палубу к викингам. Они заполонили корабль, который ещё больше осел в воде и теперь отстал от остальных. Затем третьему судну противника удалось зайти с носа и прикрепиться к кораблю со стороны берега. Итак, Берси и оставшийся корабль викингов смогли выйти из залива, хотя они едва сдерживали суровый натиск противника, в то время как Кроку и его людям пришлось противостоять сразу трём кораблям в одиночку. К этому времени поднялся ветер, и оба корабля викингов относило всё дальше и дальше от того места, где бушевала лютая битва и потоки крови стекали в воду.

Но людям Крока некогда было заботиться о том, куда отдаляются корабли их товарищей, поскольку у них было достаточно соперников на их собственной палубе. Так много людей перескочило к ним на борт, что судно всё время кренилось и грозило потонуть. И хотя многие из нападающих, получив удар мечом, попадали в воду или назад, на свой корабль, большое число оставалось на палубе, и к ним с двух сторон прибывала подмога. Крок бился отважно, и те, кто ещё сомневался, убеждались в этом, издав предсмертный вопль, но вскоре он осознал, что противник слишком превосходит их числом. Тогда он отбросил щит, вскочил на борт и, взмахнув топором, перерубил две цепи, связующие один корабль с другим. Но человек, которого он тяжело ранил перед этим, схватил его за ногу, а в то же самое время копьё воткнулось ему в плечо, и он упал на палубу чужого корабля, где на него навалились враги. Он был крепко связан и взят в плен.

После того многие из отряда Крока погибли, ибо они пали духом и защищались не с таким рвением, как прежде. Наконец весь корабль был занят, а команда перебита, за исключением нескольких человек, среди которых находились Токи и Орм, но которые были уже окружены. У Токи в бедре застряла стрела, но он всё ещё держался на ногах, тогда как Орм получил удар по лбу и с трудом мог видеть из-за крови, застилающей ему глаза. Оба были очень утомлены. Меч Токи переломился о выступ щита, но когда он отступил назад, его нога наткнулась на бочонок вина, который он захватил в крепости и спрятал на носу корабля. Отбросив в сторону обломок меча, он ухватился за бочонок обеими руками и поднял над головой.

— Это не должно пропасть даром, — пробормотал он и швырнул его в ближайшего противника, сокрушив двух вместо одного и опрокинув нескольких, которые повалились на их тела.

Затем он крикнул Орму и остальным, что больше на этом корабле делать нечего, и с этими словами бросился в море в надежде доплыть до берега. Орм и другие, как могли, оттеснили врага и последовали за ним. Вслед им было пущено много стрел и копий, и две из них попали в цель. Орм нырнул, всплыл и заработал руками так быстро, как он только мог. Когда Орм состарился и рассказывал о том, что выпало на его долю, он говорил, что нет ничего труднее, чем плыть в тесной кольчуге, когда ты уже выбился из сил. Вскоре силы оставили Токи и Орма, и они утонули бы, если бы их не подобрал вражеский корабль, где их крепко связали, дабы они не оказывали никакого сопротивления.

Итак, викинги потерпели поражение, а их победители гребли к берегу, осмотреть отнятую добычу и похоронить убитых. Они очистили палубу корабля, который они захватили, выбросив трупы за борт, и принялись обыскивать судно, в то время как хорошо охраняемых пленных со связанными руками перевезли на берег. Их было девять, и все они были ранены. Они ожидали смерти, молча глядя на море, но оттуда не показывались ни корабли Берси, ни корабли их преследователей.

Токи вздохнул и начал бормотать что-то самому себе. Затем он сказал:

Орм лёг на спину, глядя в небо, и произнёс:

Но ни у кого не было так тяжело на душе, как у Крока. С начала похода он считал себя удачливым человеком и героем, а теперь ему приходилось видеть, как удача покидает его с каждым часом. Он созерцал, как перебрасывают тела его напарников через борт судна, которое было когда-то его кораблём, и промолвил:

Токи заметил, что это знаменательное совпадение, что целых три скальда оказались в столь немногочисленной компании.

— Даже если вы и не можете состязаться со мной в умении складывать стихи, — сказал он, — всё равно не падайте духом. Помните, что скальдам дозволено пить из самого большого рога на пире богов.

В это время они услышали пронзительный визг, доносившийся с корабля, сопровождаемый громким гулом, который означал, что незнакомцы обнаружили девушку в её укромном месте. Они перенесли её на берег, и здесь разгорелся спор, кому именно она должна достаться. Несколько человек начали ссориться, крича друг на друга высокими голосами, и их бороды так и ходили ходуном. Токи сказал:

— Пока вороны спорят, кому обладать курицей, ястреб отсиживается, пестуя своё сломанное крыло.

Девушка была подведена к вождю незнакомцев, толстому человеку с седой бородой и золотыми кольцами в ушах, облачённому в красный плащ и державшему в руке серебряный молот с длинной белой рукояткой. Он внимательно изучил её, поглаживая бороду, затем обратился к ней, и все увидели, что они понимают язык друг друга. Девушка долго говорила что-то, показывая несколько раз на пленных, но на два вопроса, которые он задал ей, так же указывая на них, она отрицательно покачала головой. Вождь кивнул и дал ей приказ, которому она, казалось, неохотно повиновалась. Она воздела руки к небу и крикнула что-то, но, когда он опять заговорил с ней суровым голосом, покорно сняла с себя одежду и предстала перед ним обнажённой. Все люди окружили их, кивая, подёргивая бороды и восхищённо перешёптываясь, ибо она была истинно прекрасна. Вождь приказал ей повернуться, пристально осматривая, трогая пальцами её длинные коричневые волосы и ощупывая кожу. Затем он поднялся и коснулся перстнем, который он носил на указательном пальце, её живота, грудей и губ, после чего, бросив несколько слов своим людям, поднял свой красный плащ и обвил вокруг неё. Услышав его слова, все положили руки ей на лоб и поклонились, подобострастно шепча что-то. Затем девушка оделась, оставив красный плащ при себе, ей дали еды и питья, и все обращались с ней почтительно.

Пленники молча наблюдали за всем происходящим, и когда девушке подарили плащ и дали еды и питья, Орм заметил, что, кажется, ей больше повезло, чем всей компании Крока.

Токи согласился и сказал, что ему было тяжело видеть её в первый раз во всей красе, когда она принадлежала уже другому мужу, поскольку он провёл с ней мало времени и всё время должен был куда-то спешить. А теперь он может зарыдать от одной мысли, что ему никогда не выдастся случай расколоть череп пузатого, седобородого вождя, который запачкал её тело своими грязными пальцами.

— Меня утешает лишь надежда, — добавил он, — что она доставит мало радости этому старику. Как только я её увидел, мне она показалась разумной и полной достоинств, несмотря на то, что мы не могли понимать друг друга. Посему я думаю, что пройдёт время, и она сама воткнёт нож в брюхо этому старому козлу.

Всё это время Крок сидел в глубоком молчании, подавленный своей участью, повернув голову к морю; его совсем не занимало, что происходит на берегу. Но внезапно он издал крик (на что незнакомцы оживлённо захохотали), ибо далеко в бухте возникли четыре корабля, идущих на вёслах к берегу. Это были корабли, преследовавшие Берси. Они двигались медленно, и вскоре стало видно, что один из них, тяжело осевший в воде, был сильно повреждён: в борту зияла огромная пробоина и многие вёсла были переломаны.

Это зрелище привело пленников в восторг, несмотря на то, что до того они были сильно удручены, страдали от ран и мучились жаждой. Ибо они поняли, что Берси удалось протаранить один корабль и противник был вынужден прервать сражение, оставшись лишь с тремя кораблями, и вернуться ни с чем обратно. Кое-кто стал подумывать, что Берси может вернуться и освободить их. Но Крок сказал:

— Он потерял много людей, ибо, когда я видел его в последний раз, большое число вражеских воинов перебралось к нему на борт. Он должен был догадаться, что кто-то из нас остался в живых, раз наш корабль не вышел из бухты. Посему я думаю, что он предпочтёт добраться до дома с тем добром, которое уцелело. Он поплыл либо на обоих кораблях, если у него хватит людей, чтобы вести их, либо на одном. Если он благополучно достигнет берегов Блекинге, сага о походе Крока будет рассказываться по всему Листерланду и запомнится на века. Теперь-то нас, несомненно, убьют, ибо гнев этих людей возрос оттого, что два наших корабля ушли у них из-под носа.

Но Крок оказался на этот раз плохим пророком. Им дали еды и питья, и какой-то человек осмотрел их раны. Так они поняли, что отныне они сделались рабами. Некоторые предпочли это смерти, другие же сетовали на свою горькую участь и желали умереть. Вождь незнакомцев доставил на берег своих рабов с галер и позволил им поговорить с викингами. Эти люди происходили из самых разных стран, поэтому они обращались к викингам на диковинных наречиях, но никто не говорил на языке, который они могли бы понять. Незнакомцы остались здесь ещё на несколько дней, приводя в порядок повреждённый корабль.

Много гребцов на этом корабле было убито, когда Берси протаранил судно, и пленные викинги заменили павших. Они привыкли грести, и сперва эта работа не казалась им тяжёлой, тем более, что на этом судне люди сидели по двое за одним веслом. Но каждый был прикован цепью за ногу, кроме того, они должны были грести обнажёнными, чего они очень стыдились. У них была почти белая кожа в сравнении с другими рабами, и солнце так нещадно опаляло их спины, что каждый восход солнца для них был началом новой пытки. Но спустя какое-то время они стали смуглыми, как их товарищи по несчастью, перестали вести счёт дням, а лишь гребли, спали, чувствовали голод или жажду, пили, ели и опять гребли, и так до тех пор, пока они не стали уставать оттого, что им приходилось грести чуть дольше, чем обычно. Тогда они засыпали прямо за вёслами, но продолжали грести по-прежнему равномерно, чтобы бич надсмотрщика не пробудил их ото сна. Так они познали жизнь настоящих рабов на галерах.

Они гребли в дождь и лютый зной, иногда их обдувал свежий бриз, но холода не было. Будучи рабами калифа, они не ведали, куда они гребут и на что направлены их усилия. Они проплывали близ крутых берегов и плодородных долин, с трудом проходили широкие реки с сильным течением, на берегах которых видели чёрных и коричневых людей и иногда, на расстоянии, женщин, чьи лица были скрыты покрывалом. Они прошли через залив Нервасунд, направились к границам владений калифа, и на пути им встречалось множество богатых островов, чьи имена им были неведомы. Став на якорь в просторной гавани, они были заключены в дома для рабов, пока не пришло время вновь выходить в море; затем опять налегали на вёсла, преследуя чужестранные корабли до тех пор, пока не покажется, что сердце выскочит сейчас из груди, и лежали, задыхаясь на палубе, в то время как битва, которую они были не в силах наблюдать, свирепствовала рядом с ними.

Они не знали ни радости, пи печали и не молили ни о чём богов ибо были слишком заняты на вёслах, следя настороженными глазами за человеком с бичом в руках, надзиравшим за ними. Они люто ненавидели его, когда он хлестал их, но ещё больше они ненавидели его, когда гребли в изнеможении, а он расхаживал среди них с большим куском хлеба, смоченным в вине, ибо знали, что им придётся работать вёслами без передышки, пока силы не оставят их. Не понимая того, что он говорит, они научились распознавать по голосу, сколько ударов бича он назначит им как вознаграждение за их нерадивость. Их единственным утешением была надежда, что ему уготован ужасный конец и им подвернётся случай, перерезать ему горло или хлестать его по спине до тех пор, пока сквозь потоки крови не будут видны кости.

Когда Орм состарился и рассказывал обо всём, что выпало на его долю, он говорил, что эта история длилась долго, а рассказывается коротко, ибо один день сменял другой и наконец время для них остановилось. Правда, были приметы, которые подтверждали, что время идёт, и одной из таких примет была его борода. Сделавшись рабом, он оказался самым молодым среди всех и единственным безбородым. Но спустя долгое время борода начала расти, и она была более рыжей, чем волосы на голове. Со временем она отросла настолько, что касалась рукоятки его весла, и ему приходилось пригибаться с каждым взмахом, дабы нечаянно не задеть её.

Второй приметой было то, что постепенно возрастала его мощь. Он был уже довольно силён, когда его приковали к скамье, поскольку привык сидеть на вёслах на корабле Крока. Но рабу приходится тяжелее, чем свободному человеку, поэтому гребля на галере была для него настолько мучительным испытанием, что первые несколько недель он был болен и у него кружилась голова. Он видел людей, надорвавших себе грудь, они изрыгали кровавую пену, падали навзничь со скамьи, корчась от боли, и умирали, а их тела выбрасывали за борт. Но он знал, что у него нет выбора: либо он будет грести, подобно своим товарищам по несчастью, даже если это приведёт его к смерти, либо на его спину падут удары бича надсмотрщика. Он выбрал первое, ибо однажды он почувствовал удар бича и понял, что если он почувствует его вновь, то безумное бешенство овладеет им, и тогда его ждёт неминуемая смерть.

Итак, он грёб из последних сил, даже когда ему застилало мраком глаза, а спина и руки горели как в огне. Но спустя несколько недель он заметил, что перестал сознавать свою усталость. Возросла его мощь, и отныне ему приходилось заботиться, чтобы весло, которое теперь стало лёгкой палкой в его руках, не треснуло от слишком сильного рывка, так как за сломанное весло раб получал несколько жгучих ударов бича. Длительный срок рабства у калифа на галерах он провёл за веслом, расположенным на левом борту судна, поэтому он был повёрнут к нему правой стороной, а вся тяжесть рывка при гребле приходилась на левую руку. С тех пор он всегда держал свой меч и подобное оружие левой рукой, хотя копья продолжал метать правой. Та мощь, которую он добыл столь нелёгким трудом, превышала силу обычных людей и не покидала его вплоть до глубокой старости.

Но была и третья примета, напоминающая, что проходит время, пока он трудится на галерах. Он неожиданно поймал себя на том, что начинает понимать кое-что из чужого языка, на котором говорили все вокруг него; сперва это были только отдельные слова, но постепенно он научился понимать всё больше и больше. Некоторые рабы были родом из далёких стран, расположенных на юге и востоке, и переговаривались на наречии, похожем на тявканье собак, которое никто, кроме них, не понимал. Другие невольники были из христианских стран, лежащих на севере, и говорили на языке тех мест. Но многие рабы были из Андалузии, и их приковали к вёслам за то, что они были морскими разбойниками, бунтовщиками, или за то, что они досаждали калифу мятежными речами о боге и пророках. Эти люди, как и их владельцы, говорили по-арабски. Надсмотрщик с бичом также изъяснялся на этом языке, а так как самое разумное для раба — это пытаться понять, что от него хочет этот человек, то надзиратель превратился для Орма в хорошего учителя языка, хотя он и не прилагал к этому никаких усилий.

Этот язык было очень трудно понять, но ещё тяжелее было на нём говорить, поскольку там были такие звуки, которые исходили из самых глубин горла и не походили ни на что, кроме как на рёв быков или кваканье лягушек. Орм и его товарищи не переставали удивляться, что чужеземцы сознательно причиняют себе такие неудобства, издавая столь сложные звуки, вместо того чтобы говорить просто и естественно, как это делают у них на севере. Тем не менее Орм быстрее других освоил язык, отчасти потому, что он был моложе остальных, но отчасти и потому, что он ребёнком всегда охотно произносил сложные и ещё неведомые ему слова, которые он слышал в старых песнях, будучи даже ещё не в состоянии понять, что они означают.

Итак, Орм был первым, кто начал понимать, что именно говорилось вокруг них, и первым, кто мог сказать пару слов в ответ. Поэтому он стал толмачом для своих напарников, и поэтому приказания передавались через него. Ему удалось многое узнать от тех рабов, которые говорили по-арабски. Благодаря этому к нему стали относиться как к предводителю норманнов, хотя он и был самым молодым среди них, так как ни Крок, ни Токи не смогли запомнить ни одного слова из этого странного языка.

Много позже Орм часто говорил, что после хорошей удачи, силы и умения владеть оружием нет ничего более полезного для человека, который попал к чужеземцам, чем способность усваивать их наречие.

На корабле находилось пятьдесят воинов и семьдесят два раба, на которых приходилось восемнадцать пар вёсел. Сидя на скамьях вплотную друг к другу, они часто перешёптывались о том, как бы им освободиться от цепей, обезоружить людей и добыть себе свободу. Но цепи были крепкими, а рабы находились под пристальным надзором охраны, которая появлялась, как только корабль вставал на якорь. Даже когда они вступали в сражение с вражескими кораблями, назначалось несколько воинов, которые должны были следить за ними и убивать всякого, кто выказывал какие-либо признаки беспокойства. Когда их доставили на берег в одной из военных гаваней калифа, они были заперты в домах для рабов, где они находились под строгим наблюдением, и им не позволялось даже собираться вместе до тех пор, пока корабль не был готов к отплытию. Казалось, им не оставалось ничего, кроме как сидеть на вёслах, пока в их телах ещё теплится жизнь, и ждать, когда вражеский корабль одержит победу над их хозяевами и отпустит рабов на свободу. Но у калифа было много кораблей, и каждый раз они превышали числом противника, поэтому едва ли на это можно было рассчитывать. Тех рабов, кто показывал свой строптивый нрав или во всеуслышание проклинал своих хозяев, засекали до смерти либо выбрасывали за борт живыми. Если же провинившийся был сильным гребцом, его лишь кастрировали и вновь сажали за вёсла. И хотя рабы никогда не допускались к женщинам, это считалось самым тяжёлым наказанием.

Когда Орм состарился и рассказывал обо всём, что выпало на его долю, он всё ещё помнил, где именно на корабле сидели викинги, а какие места занимали остальные рабы. И когда он рассказывал свою историю, он переводил слушателей от весла к веслу, растолковывая, что за человек сидел здесь, кто среди них умер, как на их место пришли другие рабы и кто из них получил большее число ударов бичом. Он говорил, что ему нетрудно было запомнить всё это, ибо в своих снах, он часто возвращается на корабль и видит напряжённые спины, покрытые рубцами, слышит стоны гребцов, занятых своим непосильным трудом, и, как прежде, замечает ноги надсмотрщика, приближающегося к нему. И часто он добавлял при этом, что нет большего счастья в мире, чем пробуждение от этого сна, ибо только тогда отдаёшь себе отчёт, что это лишь снилось.

У левого борта, через три весла от Орма, сидел Крок, который к тому времени очень сильно изменился. Орм и другие викинги знали, что ему приходится тяжелее, чем остальным, ибо он привык повелевать и всегда был уверен в своей удаче. Он был очень угрюм, редко отвечал, если к нему обращались, и хотя благодаря его силе ему было нетрудно выполнять взваленную на него работу, он грёб как будто в полусне, глубоко задумавшись о чём-то. Постепенно взмах его весла замедлялся, и затем его весло выбивалось из общего ряда, за что он бывал жестоко исхлёстан надсмотрщиком. Но никто никогда не слышал, чтобы он закричал от боли или пробормотал проклятия. Крок лишь сильнее налегал на вёсла и догонял остальных, но его взгляд задумчиво следил за удаляющейся спиной надсмотрщика; так человек смотрит на назойливую осу, которую он не может прихлопнуть рукой.

С Кроком делил весло человек по имени Гунни, который громко жаловался, когда ему за счёт Крока перепадали удары бича, но Крок мало обращал внимания на его плач. Наконец однажды, когда надсмотрщик нещадно избил их обоих и жалобы Гунни стали нестерпимыми, Крок взглянул на него так, как будто для него было внове его присутствие, и промолвил:

— Будь терпелив, Гунни. Тебе недолго осталось выносить меня. Я вождь и не рождён служить другим людям. Но у меня есть замысел, который мне осталось воплотить, если только моя удача позволит мне сделать то, что я должен сделать.

Он замолчал и не сказал больше ни слова, и Гунни не мог добиться от него, что это был за замысел, который он должен был воплотить.

Прямо перед Ормом сидели два человека по имени Халл и Огмунд. Они часто беседовали между собой о добрых временах, что были прежде, о еде и питье, о красивых девушках на севере и подыскивали подходящую смерть для надсмотрщика. Но им даже не приходило в голову поразмыслить над тем, как выбраться отсюда. Рядом с Ормом сидел чужеземец с темно коричневой кожей, у которого за какой-то проступок был отрезан язык. Он был хорошим гребцом, и ему редко доставались удары бича, но Орм предпочёл бы сидеть со своим земляком либо, на худой конец, с кем-нибудь, с кем можно было бы поговорить. Но хуже всего для Крока было то, что безъязыкий гораздо лучше мог кашлять, нежели говорить, и более страшного кашля Орм никогда в своей жизни не слышал. Когда он закашливался, его лицо серело, а он сам заглатывал воздух, как пойманная рыба, всё это вместе выглядело так устрашающе и жалко, что казалось, ему недолго оставалось жить. Это заставило Орма позаботиться о своём здоровье. Не то чтобы он очень высоко ставил жизнь раба на галерах, но он бы не хотел умереть от кашля, безъязыкий лишь убедил его в этом. Чем больше он размышлял о подобной смерти, тем больше впадал в уныние, и ему хотелось, чтобы Токи сидел рядом с ним.

Токи находился в нескольких вёслах за Ормом, так что им изредка выдавалась возможность поговорить, особенно когда их привозили на берег и обратно. В домах для рабов их рассадили по четверо в клетки, согласно тому, как они сидели на корабле. Токи сохранил свою прежнюю весёлость и всегда находил над чем посмеяться, несмотря на то, что он часто ссорился с человеком, который делил с ним весло. Имя этого человека было Туми, и, по мнению Токи, он прилагал гораздо больше усилий во время еды, чем во время гребли. Токи складывал хулительные стишки о Туми и о надсмотрщике и распевал их, когда грёб, чтобы Орм и другие могли их слышать.

Но большую часть времени его занимали мысли о побеге. Сперва, когда Орм и Токи могли разговаривать, он шепнул, что у него есть хороший замысел и единственное, что ему требуется, — это маленький кусок железа. Тёмной ночью, когда корабль будет стоять в гавани и все, кроме охраны, будут спать, он при помощи этого куска разогнёт цепь у себя на лодыжке. Сделав это, он передаст железо другим викингам, и каждый из них бесшумно разорвёт свою цепь. Когда все будут свободны, они в темноте передушат охрану и возьмут их оружие. Затем, оказавшись на берегу, они смогут постоять за себя.

Орм сказал, что замысел был бы хорош, если бы он был осуществим, и он сам не прочь приложить руку к уничтожению охраны, но сомневается, что им удастся зайти так далеко. Где они найдут подходящий кусок железа и как они, обнажённые люди, постоянно находящиеся под пристальным наблюдением, пронесут его тайком на борт? Токи вздохнул и добавил, что есть трудности, которые следует обдумать, но у него нет замысла получше этого. Кроме того, он сказал, что им сейчас нужно выждать время, ибо удобный случай может подвернуться сам собой.

Ему удалось украдкой сообщить то же самое Кроку, но тот безучастно выслушал его и не выказал особого рвения.

Вскоре после этого корабль поставили в сухой док на одной из верфей калифа, дабы почистить его и заново просмолить. Эту работу должны были выполнить несколько рабов, среди которых были и норманны, которые хорошо знали корабельное дело. Для этого их сковали попарно и приставили вооружённую охрану. Вокруг всё это время прогуливался надсмотрщик с бичом, дабы подгонять их, а два воина, вооружённые мечами и луками, ходили за ними по пятам. Неподалёку от корабля рядом с бочкой питьевой воды для рабов стоял огромный котёл с кипящей смолой.

Крок и Гунни стояли рядом с бочкой, когда к ней приблизился один из рабов, поддерживая своего напарника, который едва мог передвигаться, поскольку во время работы очень сильно повредил ногу. Он опустился на землю и принялся пить воду, когда подошёл надсмотрщик, дабы посмотреть, что здесь затевается. Раненый лежал на боку и стонал, но надсмотрщик решил, что он притворяется, и хлестнул его бичом, чтобы тот поднимался на ноги. Но человек остался лежать на прежнем месте.

Крок находился недалеко от него, у дальнего края бочки. Он шагнул по направлению к ним, потянув за собой Гунни, и его прежняя вялость неожиданно исчезла. Когда он приблизился к ним и увидел, что цепь ещё достаточно длинна, он рванулся вперёд, схватил надсмотрщика одной рукой за ремень, а другой за шею и, оторвав от земли, поднял над головой. Надсмотрщик завопил от ужаса, и ближайший из охранников повернулся и ударил Крока мечом. Но тот, казалось, не почувствовал боли. Отступив на два шага в сторону, он бросил надсмотрщика в котёл с кипящей смолой в тот момент, когда меч другого охранника опустился ему на голову. Крок зашатался, но устоял на ногах. Затем он усмехнулся и промолвил: «Теперь ко мне вернулась моя удача», — после чего упал на землю и умер.

Все рабы завопили от восторга, но радость викингов была омрачена печалью, и ещё много месяцев спустя они вспоминали подвиг Крока и его последние слова. Все согласились, что он умер так, как подобает предводителю, и высказали предположение, что надсмотрщик достаточно хорошо просмолился в котле. Токи сложил вису[7] в честь Крока, в которой говорилось так:

Когда они опять вышли на вёслах в море, у них был новый надсмотрщик, который, казалось, учёл участь своего предшественника, ибо был скуп на удары бича.

Глава шестая Об иудее Соломоне и госпоже Субайде и о том, как у Орма появился меч Голубой Язык

Соседу Орма по веслу становилось всё хуже и хуже, пока наконец он вовсе не перестал грести. Поэтому, когда корабль встал на якорь в одной из военных гаваней на юге, которая называлась Малага, его отправили на берег, и все ожидали, кого же посадят на его место. Последние несколько недель Орму приходилось выполнять всю работу за двоих, и он надеялся, что теперь у него будет подходящий напарник. Новичок появился на следующее утро. Его втащили на корабль четверо воинов, и никому не понадобилось заглядывать ему в рот, чтобы убедиться, что язык у него был на месте. Он изрыгал такие страшные проклятья, которых прежде ещё не слышали на корабле. Это был прекрасно сложённый молодой человек, безбородый и с красивыми чертами лица.

Его доволокли до скамьи и крепко держали до тех пор, пока не замкнули цепь вокруг его лодыжки. По щекам его струились слёзы, но то были слёзы гнева, а не скорби. Капитан корабля и надсмотрщик подошли взглянуть на него, и он немедленно принялся осыпать их проклятиями и бранью, называя такими именами, которых Орм никогда не слышал. Рабы замерли, ожидая, что ему сейчас же зададут страшную трёпку, но капитан и надсмотрщик лишь поглаживали бороды, задумчиво проглядывая письмо, которое им передала охрана. Оба кивнули головами и принялись перешёптываться о чём-то между собой, в то время как новичок продолжал насылать хулу на них, говоря, что они ублюдки, пожирающие свинину и спаривающиеся с ослицами. Наконец надсмотрщик пригрозил ему бичом и приказал придержать язык за зубами. Когда капитан и надсмотрщик отошли, новичок неистово зарыдал, так что тело его сотрясалось от плача

Орм не знал, что всё это означает, но подумал, что вряд ли можно рассчитывать на помощь своего напарника, пока его не огреют бичом. Во всяком случае, ему было теперь с кем перемолвиться словечком. Но сперва новичок пренебрегал беседой и отклонял все дружеские предложения Орма. Как Орм и опасался, он не был гребцом и никак не мог привыкнуть к своему новому образу жизни, всегда находя повод пожаловаться на еду, которая приходилась Орму по вкусу, хотя её и было недостаточно. Но Орм был снисходителен к нему, выполнял работу за двоих и шептал ему слова ободрения, насколько ему позволял его арабский. Несколько раз он спрашивал новичка, кто он такой и за что он был послан на галеры, но не получал никакого ответа, кроме надменного взгляда и пожатия плечами. Наконец он удостоил Орма ответом, объявив, что он человек хорошего рода и не привык к допросам рабов, которые не могут даже выражаться подобающим образом. На всё это Орм сказал:

— Если бы за те слова, что ты сейчас вымолвил, я бы схватил тебя за горло, то тебе пришлось бы худо. Но лучше, чтобы между нами был мир и мы стали друзьями. На этом корабле мы все рабы, и ты мало чем отличаешься от других. К тому же ты не единственный здесь, у кого хорошая родословная. Я и сам таков, а зовут меня Орм — и я сын вождя. Это правда, что я плохо говорю на твоём языке, но ты говоришь на моём ещё хуже. Посему, мне кажется, что нам нечего делить, а если у кого-нибудь из нас и есть преимущества, то я думаю, не у тебя.

— Прискорбно слышать твои слова, — отвечал новичок. — Однако, кажется, ты человек разумный. Вполне возможно, что твой народ считает тебя человеком достойного происхождения, но вряд ли ты можешь равняться со мной, ибо со стороны матери я происхожу от самого Пророка, да будет благословение Его имя! Знай же, что язык, на котором я говорю, есть язык Аллаха. Всё же другие языки были созданы злыми духами, дабы воспрепятствовать распространению верного учения. Так что, ты видишь, между нами не может быть равенства. Моё имя Халид, сын Езида; мой отец был начальником стражи при калифе, потому я владею большим богатством и свободен от всякого труда, не считая того, что ухаживаю за своими садами, развлекаюсь с друзьями и занимаюсь музыкой и поэзией. Я признаю, что здесь мне временно приходится заниматься иным, но это ненадолго, да сожрут черви глаза того, кто засадил меня сюда! Я сочинил песни, которые поются по всей Малаге, и немногие из живущих поэтов так же искусны в этом ремесле, как я.

Орм заметил, что, вероятно, в королевстве калифа живёт множество поэтов, раз ему довелось здесь встретить хотя бы одного. Халид ответил, что множество людей пробуют слагать стихи, но совсем не все могут быть названы истинными поэтами.

После такой беседы они сошлись получше, хотя Халид по-прежнему оставался плохим гребцом, а иногда вовсе не мог взяться за вёсла, так как у него была содрана кожа на руках. Несколько позже он рассказал Орму, что привело его на галеры. Он должен был несколько раз повторять сказанное, прибегать к иносказаниям, дабы пояснить, что он подразумевает, ибо трудно было понять его речь, но в конце концов Орм уловил суть рассказа.

Халид сообщил ему, что своим сегодняшним тяжёлым положением он обязан самой прекрасной девушке во всей Малаге, дочери правителя города, человека знатного, но со злым нравом. Красота его дочери была такова, что даже поэту трудно было представить что-либо более прекрасное. Однажды Халиду выдался счастливый случай увидеть её без покрывала на праздник урожая. С этого мгновения он полюбил её превыше всех других женщин и сочинял песни в её честь, которые таяли у него на губах, когда он пел. Спустя какое-то время он проник через крышу в дом, который находился рядом с дворцом, где она жила, и ему посчастливилось поймать на себе её взгляд, когда она сидела в одиночестве на крыше. Он восторженно выкрикнул приветствие и, обратив к ней протянутые с мольбой руки, уговорил её поднять ещё раз покрывало с лица. Это был знак того, что она отвечает взаимностью на его любовь, и великолепие её красоты заставило его почти потерять сознание.

Он убедился, что госпожа благоприятно к нему расположена, и подкупил богатыми дарами служанку, что позволило ему посылать ей записки. Затем правитель города уехал в Кордову, дабы представить калифу годовой отчёт, и госпожа послала Халиду красный цветок. В ответ на это Халид переоделся старухой и при потворстве служанки пробрался к ней в покои, где они наслаждались друг другом. Но спустя короткое время её брат напал на него в городе и в возникшей схватке был ранен благодаря умению Халида владеть оружием. По возвращении правителя города Халид был заключён под стражу и предстал вскоре перед ним.

На этом месте рассказа Халид почернел от ярости, злобно плюнул и послал самые страшные проклятия на голову правителя. Затем он продолжил:

— По закону он ничего не мог со мной сделать. Допустим, я возлежал с его дочерью, но я увековечил её в изысканных песнях. Казалось, он понимал, что у человека с таким происхождением, как моё, вряд ли было намерение жениться на дочери простого бербера. Я ранил его сына, но только после того, как он первым напал на меня. Если бы не мой мирный нрав, он вообще не ушёл бы от меня живым. За всё это правитель, если только он действительно истинный приверженец закона, должен был быть благодарным мне. Вместо того он во гневе созвал совет, и вот решение этого совета! Слушай же, о неверный, и изумляйся!

Орм слушал с любопытством, хотя многие слова были ему незнакомы, и человек на соседней скамье тоже слушал, поскольку Халид рассказывал свою историю громким голосом.

— Он прочитал вслух одно из моих стихотворений и спросил, не я ли написал его. Я ответил, что любой в Малаге знает не только эти стихи, но и кто их сочинил, ибо это песнь, восхваляющая город, лучшее, что было когда-то написано. Там говорится о том, что, если бы Пророк вкусил плоды, которые приносит виноградная лоза, он не был бы столь суров и не запретил бы нам вкушать сей сладкий сок; борода его была бы орошена вином, чаша полна, и, восхваляя вино, он лишь упрочил бы своё учение.

Провозгласив эти стихи, Халид залился слезами, а затем объяснил, что из-за этих строк он был приговорён к работам на галерах. Ибо калиф, приверженец истинной веры и наместник пророка на земле, предписал, что каждый, кто поносит пророка и хулит его учение, должен быть наказан. Правитель же города прибег к этому закону, как к хитрой уловке, дабы отомстить ему.

— Но я утешаю себя тем, что моё нынешнее тяжёлое положение продлится недолго, — сказал Халид. — Мой род сильнее, чем его, и к тому же пользуется благосклонным вниманием калифа, так что вскоре я буду освобождён. Вот почему никто на корабле не осмеливается ударить меня бичом, ибо они знают, что ни один человек не может безнаказанно прикоснуться к тому, кто происходит от самого Пророка.

Орм спросил, когда жил этот пророк, и Халид ответил, что он умер более чем 350 лет назад. Орм заметил, что, должно быть, он действительно был очень могущественным человеком, если он спустя такое долгое время защищает своих родичей и решает, что его народ может пить, а что не может. Ни один человек не обладал такой властью в Сконе, даже король Ивар Широкие Объятья, который был самым могущественным человеком на севере.

— Никто в моей стране, ни король, ни простолюдин, — сказал он, — не может устанавливать закон о том, что пить людям, а что нет.

Познания Орма в арабском сильно увеличились благодаря тому, что его напарником был Халид, ибо под конец им нашлось о чём говорить друг с другом. Спустя несколько дней он осведомился, где находится страна Орма и как он попал на корабль. Тогда Орм рассказал ему историю о походе Крока, о том, как он к ним присоединился, и о том, что из всего этого вышло. Перечислив всё, что с ним приключилось, Орм добавил:

— Как видишь, многим я обязан моей встрече с иудеем Соломоном. Я думаю, что он был удачливым человеком, ибо освободился от рабства, да и пока оставался у нас на корабле, нам всегда сопутствовала удача. Он говорил, что был важным человеком в городе, который зовётся Толедо, где он был мастером серебряных дел и лучшим поэтом.

Халид сказал, что, конечно же, слышал о нём, ибо он знаменит своим искусством отделывать серебро. Кроме того, он действительно неплохой поэт.

— Не так давно, — сообщил он, — я слышал одну из его песен, которую распевал бродячий певец с севера. В ней говорилось о том, как он попал в руки к маркграфу, который плохо с ним обращался, как он сбежал и направил свирепых разбойников на его крепость, которую они взяли приступом, убили владельца и насадили его голову на шест, дабы вороны клевали её. После этого он вернулся в свою страну с золотом маркграфа. Это была достойная песня, очень простая, но там недоставало утончённости выражений, которую мы ценим в Малаге.

— Он не умалил своих подвигов, — сказал Орм. — Если у него хватило сил преодолеть все трудности, дабы отомстить своему врагу, он должен был бы охотно сделать что-нибудь для своих друзей, которые сослужили ему такую службу. Это мы освободили его от рабства, взяли приступом крепость и помогли ему осуществить возмездие. И если он и вправду известный человек в своей стране, он может воздать нам должное и освободить тех, кто сидит здесь за оказанную ему услугу. Если он не поможет нам, я не вижу иного пути добыть себе свободу.

Халид сказал, что Соломон знаменит своими богатствами и что сам калиф высоко его ценит, несмотря на то, что он неверный. Орм понадеялся на это, но ничего не сказал землякам. Халид взялся передать всё Соломону, вкупе с приветствиями от Орма, как только его отпустят.

Дни проходили, но никаких приказаний об освобождении Халида не было. Из-за отсрочки он сделался более буйным, чем обычно, и ругал безразличие своих домочадцев. Он принялся сочинять длинные стихи о пагубном влиянии вина, надеясь, что ему удастся записать их, когда они будут в порту, и отослать калифу. Но когда ему пришлось воспевать воду и лимонный сок, провозглашая их преимущества над вином, стихи прекратились. Тем не менее он продолжал осыпать проклятиями команду корабля по любому поводу, и до сих пор его ещё не коснулся бич надсмотрщика. Из всего этого Орм заключил, что он ненадолго задержится среди них.

Однажды утром, когда они стояли в одной из восточных гаваней, вернувшись вместе со многими другими кораблями из длительной погони за африканскими пиратами, четыре человека взошли на борт их судна. Когда Халид увидел их, он побледнел от радости и не мог ответить на расспросы Орма, что это за люди. Один из них был придворным, в большом тюрбане и длинном плаще. Он подал капитану корабля письмо, которым тот почтительно коснулся своего лба и с благоговением прочитал. Другие люди были домочадцами Халида, ибо, как только последний был освобождён от цепи, они бросились в объятья друг к другу, плача, обмениваясь поцелуями и восклицая как безумные. Двое других были слугами, которые несли одежду и корзины с пищей. Они облачили Халида в прекрасную мантию и предложили ему еды. Орм крикнул ему, чтобы тот не забыл своего обещания, но Халид уже упрекал своих домочадцев за то, что они не привезли с собой цирюльника, и ничего не услышал. Затем Халид спустился со своей свитой на берег, капитан корабля подобострастно пожелал ему доброго пути, на что он снисходительно кивнул и удалился рука об руку со своими домочадцами.

Орм сожалел, что Халид покинул корабль, поскольку он был занимательным собеседником, кроме того, Орм боялся, что, будучи вновь на свободе, он едва ли вспомнит и выполнит своё обещание. Человек, сменивший Халида, был владельцем торговой лавки и обвинялся в том, что искусно обвешивал своих покупателей. Он быстро уставал, и от него было мало толку в гребле, поэтому его часто бичевали, после чего он долго стонал и бормотал молитвы. Орм получал мало удовольствия от бесед с ним, и эта часть времени, проведённая на галерах, казалась ему наиболее скучной. Он возлагал надежды на Халида и Соломона, но чем больше проходило времени, тем реже он вспоминал об этом.

Но наконец в Кадисе наступил счастливый день. На борт взошёл человек с отрядом воинов, по его приказу со всех норманнов были сняты цепи, выдана одежда и башмаки, и их перевезли на другой корабль, который отправлялся вверх по реке, в Кордову. Они должны были идти на вёслах против течения, но их не заковывали в цепи, но стегали бичом и часто сменяли, когда они выбивались из сил. Более того, им, впервые за долгое время, позволили сидеть вместе и беспрепятственно разговаривать друг с другом. Они были рабами на галерах два года и большую часть третьего. Токи, который всё время пел и хохотал, сказал, что не знает, что станет с ними теперь, но он точно знает одно, что это подходящее время для того, чтобы наконец утолить жажду. Орм ответил, что было бы лучше, если бы он подождал чьего-либо позволения, ибо, если ему не изменяет память, Токи однажды уже утолял свою жажду. Токи согласился, что лучше будет подождать, но добавил, что ожидание даётся ему нелегко. Всех тревожило, что же должно с ними произойти, и тогда Орм пересказал свой разговор с Халидом о Соломоне. Тогда все громко воздали хвалу иудею, а заодно и Орму и, несмотря на то, что он был самым младшим среди них, признали его отныне своим предводителем.

Они подошли к городу калифа, который раскинулся на двух берегах реки со множеством лепящихся друг к другу домов, белыми дворцами, пальмовыми площадями и высокими башнями. Они удивились его величине и великолепию, которые превосходили всё, что они себе представляли. А изобилие роскоши показалось им достаточным, дабы снабдить богатой добычей всех викингов датского королевства.

Их провели через город, где они с удивлением разглядывали толпы людей. Они сожалели только, что среди них попадалось слишком мало женщин и все они были закутаны в плащи, а их лица были спрятаны под покрывалами.

— Вот уже три года, как мы находимся среди этих чужеземцев, — сказал Токи, — и нам даже не позволили ни разу почуять запаха женщины.

— Если нас освободят, — отозвался Огмунд, — нам бы следовало хорошенько позаботиться о женщинах, тем более, что их мужья настолько уродливы, что не могут равняться с нами.

— Каждый мужчина в этой стране может иметь четырёх жён, — сказал Орм, — если он исполняет заповеди пророка и принимает его учение. Но, однажды решившись на это, он должен раз и навсегда отказаться от вина.

— Достаточно трудно сделать выбор, — промолвил Токи, — хотя их пиво казалось мне всегда слишком жидким. Правда, может быть, нам не довелось отведать их отборного варева. Но четыре женщины — это как раз то, что мне сейчас нужно.

Они пришли в большой дом, где находилось множество воинов, и переночевали там. На следующее утро появился какой-то незнакомец и проводил их в другой дом, расположенный неподалёку от первого, где их вымыли, подстригли им волосы и преподнесли прохладительные напитки в кубках изящной работы. Затем им выдали одежды из очень мягких тканей, так как их кожа отвыкла от простого, грубого платья после того, как они провели столько времени обнажёнными. Они взглянули друг на друга и расхохотались, увидев перемену, произошедшую в их облике. Затем их провели в большую залу, где их с горячими приветствиями встретил какой-то человек. Не сразу они узнали в нём Соломона, который выглядел совершенно иначе и походил теперь на богатого и могущественного князя.

Он радушно их принял, пригласил к столу и просил их чувствовать себя как дома. Но он уже успел позабыть всё, что знал из северного языка, и поэтому только Орм и мог поддерживать с ним беседу. Соломон рассказал, что, как только он проведал об их тяжёлом положении, сразу же сделал всё, дабы помочь им, ибо в своё время они оказали ему такую услугу, за которую ему хотелось бы отблагодарить их. Орм, как мог красноречиво, поблагодарил Соломона, но сообщил ему, что им не терпится узнать, свободные ли они люди отныне либо всё ещё рабы.

Соломон ответил, что они остались по-прежнему рабами калифа, и здесь он ничего не может поделать, но отныне они будут служить в отряде телохранителей калифа, который набирался из числа лучших пленников, захваченных в сражениях, и из рабов, которые именно для этого и приобретались в чужих землях. Калиф Кордовы, продолжал он, чувствует себя в большей безопасности, когда его окружают вооружённые чужеземцы, ибо их не могут подкупить родственники или друзья в случае, если недовольство вспыхнет в стране.

Соломон также сообщил им, что, прежде чем они станут телохранителями, они погостят в его доме, дабы отдохнуть и восстановить утраченные силы. Итак, они оставались у него пять дней, и всё это время их потчевали так, как потчуют героев на пиру Одина. Они вкушали самые изысканные блюда, всевозможные напитки приносились по их первому зову, музыканты играли для них, и они хмелели каждый вечер, ибо пророк не запрещал Соломону пить вино. Однако Орм и его товарищи внимательно следили за Токи, чтобы он, выпив лишнего, не принялся плакать и не сделался опасен. Хозяин предоставил каждому из них по молодой рабыне, и это привело их в восторг. Они единодушно согласились, что иудей оказался прекрасный человек и настоящий вождь, ни на каплю крови не уступающий людям с севера. Токи сказал, что у него не было более удачного улова, чем тот, когда он вытащил из воды этого достойного человека. Они засыпали под утро на низких мягких перинах, на которых им никогда ещё не доводилось лежать. За столом же они часто ссорились между собой обсуждая, кто из них обладает самой красивой рабыней.

На третий вечер их пребывания в доме иудея Соломон пригласил Орма и Токи пойти вместе с ним в город, сказав, что есть ещё один человек, которого они должны поблагодарить за своё освобождение и который, может быть, больше всех приложил к этому усилий. Они уже довольно долго шли по улицам, когда Орм спросил, не Халид ли, лучший поэт Малаги, приехал в Кордову и не его ли они собираются навестить? Но Соломон ответил, что они направляются к куда более знатному лицу.

— И лишь чужеземец, — добавил он, — может считать этого Халида лучшим поэтом. Иногда я пробую подсчитать сколько истинно великих поэтов наберётся во всех владениях калифа. И я прихожу к заключению, что честь называться великим поэтом может быть оказана лишь пяти из нас и Халид едва ли входит в число этих избранных, хотя ему и нельзя отказать и некотором умении обращаться с рифмами. Но, как бы там ни было, ты правильно поступаешь, Орм, называя его своим другом, ибо без его помощи я бы никогда не узнал, что произошло с тобой и с твоими людьми. Так что, если вы встретитесь и он опять назовётся лучшим поэтом, не возражай ему.

Орм заметил, что у него достаточно ума и опыта, чтобы не спорить со скальдами относительно их достоинств, но тут в разговор вмешался Токи, который жаловался, что его вынудили принять участие в прогулке, при том, что он не понимает ни слова из всего, что было сказано, а посему, не лучше ли было бы ему вернуться назад, в дом Соломона. Соломон ответил, что совершенно необходимо, чтобы он был с ними, поскольку так было приказано.

Через узкие ворота, которые открылись, чтобы впустить их, они вошли в сад, обнесённый стеной. Пройдя мимо прекрасных деревьев, диковинных растений и цветов, они подошли к месту, где бил высокий фонтан и прозрачная вода извивалась в траве маленькими ручейками. С противоположной стороны подошли четыре раба с носилками в сопровождении двух рабынь и двух чернокожих мужчин с обнажёнными мечами.

Соломон остановился, и Токи и Орм последовали его примеру. Носилки положили на землю, и рабыни почтительно встали по бокам. Затем появилась женщина под покрывалом на лице. Соломон трижды поклонился ей, держа руки у лба, а Токи и Орм подумали, что она, должно быть, королевской крови. Тем не менее они остались неподвижны, ибо считали, что мужчина не может унижаться перед женщиной.

Она изящно кивнула головой Соломону, повернулась к Токи с Ормом и прошептала что-то из-под покрывала, глядя на них дружелюбными глазами. Соломон вновь поклонился ей и произнёс:

— Воины с севера, поблагодарите Её Высочество Субайду, ибо вы освобождены по Её повелению.

Орм промолвил, обращаясь к женщине:

— Если мы обязаны Вам своим освобождением, то мы благодарим Вас, Госпожа. Но кто Вы и чем мы заслужили Вашу благосклонность, нам это неведомо.

— Мы уже встречались, — ответила она, — и, возможно, вы вспомните моё лицо.

С этими словами она откинула покрывало, и иудей вновь поклонился ей. Токи дёрнул себя за бороду и пробормотал Орму:

— Это же моя девушка из крепости, и сейчас она выглядит прекраснее, чем когда-либо. Видимо, ей сопутствует большая удача, ибо с тех пор, как мы её видели, она успела сделаться королевой. Надо разузнать, приятно ли ей встретиться со мною вновь.

Женщина взглянула на Токи и спросила:

— Почему ты обратился к своему другу, а не ко мне?

Орм пояснил ей, что Токи не понимает по-арабски, но говорит, что помнит её, несмотря на то, что сейчас она прекраснее, чем когда он видел её в последний раз.

— И мы оба рады, — добавил он, — что и удача и власть вновь вернулись к Вам, ибо нам кажется, что Вы более остальных заслуживаете и того и другого.

Она с улыбкой взглянула на Орма и промолвила:

— Но ты, рыжий человек, всё же изучил язык этой страны. Кто же из вас достойнее, ты или твой друг, который был однажды моим владыкой?

— Мы оба считаем себя достойными мужами, — ответил Орм. — Но я молод, и на мою долю выпало меньше испытаний, чем на его. Кроме того, он совершил подвиг, когда мы брали приступом крепость, которая была Вашим домом. Поэтому я думаю, что он лучший среди нас, хотя он и не может сказать Вам об этом на языке этой страны. Самым же лучшим среди нас был Крок, наш предводитель, но он уже мёртв.

Она сказала, что помнит Крока и что хороший предводитель редко доживает до старости. Орм рассказал ей, как он умер, и она, кивнув, промолвила:

— Странно, как нас свёл случай. Вы захватили дом моего отца, убили его самого и большинство его людей, за что должны были бы отплатить, мне своими жизнями. Но мой отец был очень жесток, особенно с моею матерью, и я всегда ненавидела и боялась его, как лохматого дива. Я была рада тому, что его убили, и не сожалела ни о том, что оказалась среди чужеземцев, ни о том, что мною будет обладать твой друг, хотя было бы лучше, если бы могли говорить друг с другом. Меня не отталкивал запах его бороды, мне нравились его весёлые глаза и добрый смех. Кроме того, он ласково обращался со мной, даже когда был пьян и его обуревала похоть. Он не оставил синяков на моём теле и дал мне самую лёгкую ношу по пути на корабли. Я бы охотно сопровождала его на родину. Скажи ему это.

Орм пересказал всё Токи, который выслушал его с удовольствием. Когда Орм закончил, Токи сказал:

— Ты видишь, как мне везёт с женщинами! Но она лучшая из всех, которых я видел, можешь сказать ей об этом. Ты полагаешь, что она намеревается сделать меня важным человеком в этой своей стране?

Орм ответил, что об этом не было сказано ни слова. Затем, передав похвалы Токи, он попросил её рассказать, что же произошло с ней, когда они расстались на берегу моря.

— Капитан корабля привёз меня в Кордову, — начала она. — Нет, он не прикасался ко мне, несмотря на то, что заставил меня обнажиться перед ним, ибо он знал, что я окажусь прекрасным подарком для его хозяина, великого визиря. Поэтому отныне я принадлежу великому визирю калифа, которого зовут Альманзор. Он самый могущественный человек во всех владениях калифа. Он поведал мне учение Пророка, возвысил меня от рабыни до главной жены, поскольку считает, что моя красота превосходит красоту его других жён. Хвала Аллаху за это! Итак, вы принесли мне удачу, ибо, если бы вы не пришли разрушить крепость моего отца, я бы так и жила в повседневном страхе перед ним, и многие злые люди посягали бы на мою красоту, предлагая себя в мужья. Поэтому, когда Соломон, который изготавливает для меня самые драгоценные украшения, сообщил мне, что вы живы, я решила сделать всё, что в моей власти, дабы помочь вам.

— Мы благодарны троим за избавление от галерных работ, — сказал Орм, — Вам, Соломону и человеку из Малаги по имени Халид. Теперь мы знаем, что Ваше слово оказалось самым весомым, а посему мы особенно благодарим Вас. Нам очень повезло, что мы встретили таких людей, как Вы и эти два скальда, ибо в противном случае нам не оставалось бы ничего другого, как гнуть спины на галерах и надеяться на быструю смерть. Мы гордимся тем, что находимся на службе Вашего господина и оберегаем его от врагов. Но мы удивлены тем, что Вам удалось убедить его, несмотря на ту власть, которой Вы обладаете, ибо к людям с севера относятся здесь как к самым опасным врагам ещё с тех пор, как здесь были сыновья Рагнара Кожаные Штаны.

— Вы оказали хорошую услугу моему господину Альманзору, — ответила Субайда, — когда захватили крепость моего отца, ибо иначе он не узнал бы о том, что я существую. Кроме того, народу этой страны хорошо известно, что люди с севера всегда были отважными воинами, которые крепко держат своё слово. И калиф Абдуррахман Великий, и его отец, эмир Абдулла, содержали на службе многих норманнов, ибо прежде ваши люди опустошали испанское побережье, но сейчас норманны редко заходят в эти края. Поэтому среди телохранителей калифа нет ни одного человека с севера. Если вы будете доблестно и верно служить моему господину Альманзору, вас богато вознаградят и командир охраны выдаст вам доспехи и хорошее оружие. Но прежде у меня есть дары для каждого из вас.

Она сделала знак рукой одному из рабов, который стоял за носилками, и он преподнёс два меча с великолепно украшенными ножнами и ремнями, с тяжёлыми пряжками из чеканного серебра. Они радостно приняли дары, ибо чувствовали себя обнажёнными без меча на поясе. Они вынули их из ножен, проверили, острые ли у них лезвия, и взвесили на руке. Соломон взглянул на мечи и сказал:

— Они выкованы в Толедо, где работают лучшие кузнецы по серебру и стали. Они до сих пор делают мечи прямыми, как это было принято во времена готского короля, прежде чем слуги Пророка пришли в эту землю. Ни один кузнец ни в одном горне не выкует меч лучше, чем этот.

Токи расхохотался от восторга и принялся бормотать что-то самому себе. Наконец он произнёс:

Орм обеспокоился, что его не сочтут скальдом, и, подумав с минуту, поднял свой меч и промолвил:

Субайда рассмеялась и сказала:

— Дать мужчине меч всё равно, что дать женщине зеркало; они ни на что больше не смотрят. Но приятно видеть, что дары принимаются с такой радостью. Может быть, они принесут вам удачу.

На этом их встреча закончилась, ибо Субайда сказала, что настало время им прощаться, хотя может случиться так, что они ещё встретятся. Затем она села в носилки, и рабы унесли её.

По пути домой к Соломону все трое воздавали беспрестанно похвалу Субайде и восхищались её дорогими дарами. Соломон рассказал, что знает её чуть больше года и часто продаёт ей драгоценности. Он с самого начала узнал в ней ту самую девушку, которую Токи захватил в плен в крепости маркграфа, несмотря на то, что она стала прекраснее с тех пор. Токи сказал:

— Она прекрасна и добра, к тому же не забывает тех, кто привязан к ней. Мне тяжко было видеть её опять, зная, что она отныне жена знатного человека. Но всё же я рад, что она не принадлежит этому старому, брюхатому козлу с серебряным молотом, который захватил нас в плен. Но, как бы там ни было, я не ропщу, ибо девушка, которую мне подыскал Соломон, вполне для меня годится.

Орм спросил Соломона о господине Субайды, Альманзоре, как он стал таким могущественным человеком в стране. Ведь наверняка калиф обладает большей властью, чем он? Соломон всё ему разъяснил. Прежний калиф, Хакам Учёный, сын Абдуррахмана Великого, был могущественным правителем вопреки тому, что большую часть времени проводил за чтением книг и беседами с мудрецами. После своей смерти он не оставил ничего своему сыну по имени Хишам, который был тогда младенцем. Хакам предписал лишь, чтобы его доверенный советник и его любимая жена, которая и родила ему сына, правили страной до тех пор, пока Хишам не достигнет зрелого возраста. Но, к сожалению, эти двое так увлеклись властью, что заключили юного калифа в замок под тем предлогом, что он слишком свят по природе, чтобы тревожить его земными делами. Советник, пользуясь своим могуществом, одержал множество побед над христианами на севере, за что и был назван Альманзором, что означает «победитель». Королева, мать молодого калифа, долгое время превыше всего на свете любила Альманзора, но затем она стала докучать ему, ибо была много старше и к тому же чересчур властолюбива. Теперь она, как и её сын, заключена в замке, а Альманзор один правит страной, как наместник калифа. Многие подчинённые ненавидят его за то, как он обошёлся с калифом и его матерью, но многие любят его за победы, которые он одержал над христианами. Но он всегда был хорошим владыкой для своих телохранителей, ибо всегда полагался на них как на щит, оберегающий его от врагов и завистников. Орм и его люди могут преуспеть у него на службе, несмотря на то, что сейчас здесь царит мир, ибо каждую весну Альманзор выступает с могущественным войском в поход против короля Астурии и князя Кастилии либо против короля Наварры и князя Арагоны, доходя до северных границ земли франков. Все эти правители живут в вечном страхе перед ним и рады платить дань, с тем чтобы отсрочить его набег.

— Но от него не так-то легко откупиться, — продолжал Соломон, — и причина кроется в том, что он несчастен. Он очень могуществен, и ему всегда сопутствует удача в сражениях, но, несмотря на это, все знают, что его мучают длительные приступы ужаса. Ибо он поднял руку на калифа, который есть тень Пророка, и отнял у него власть. Именно поэтому он живёт в ежедневном страхе перед гневом Аллаха, и нет у него мира в душе. Каждый год он ищет примирения с Аллахом, начиная всё новые войны против христиан. Именно поэтому он никогда не принимает дань от христианских князей сразу, но заставляет каждого из них приносить её по нескольку месяцев в году, дабы нашёлся повод вновь ревностно взяться за меч. Он, самый могущественный из всех воинов, что рождались на этой земле, дал великую клятву, что умрёт на поле брани, повернув лицо к тем лжепоклонникам, которые верят, что сын Иосифа был Богом. Его мало занимает поэзия или музыка, поэтому сейчас наступили плохие времена для поэтов, в отличие от тех, что были при Хакаме Мудром, но в часы досуга он любит забавляться изделиями из золота, серебра и драгоценными каменьями, стало быть, мне не на что роптать. Я купил дом в Кордове, дабы чаще развлекать его. И покуда он процветает, покуда ему сопутствует удача, он всегда будет хорошим повелителем для серебряных дел мастера.

Всё это Соломон изложил Орму, а тот пересказал Токи и остальным. Все согласились, что Альманзор, должно быть, очень могущественный властитель, но его ужас перед Аллахом был непонятен им, ибо норманнам был незнаком страх перед богами.

Когда пришло время покинуть дом иудея, он дал им множество мудрых советов, но прежде всего он предупредил Токи, чтобы тот никогда не упоминал, что Субайда была его добычей.

— Правители, так же как и мы, не любят встречаться с бывшими любовниками их женщин, — сказал он, — и слишком смело с её стороны то, что она позволила тебе взглянуть на неё опять, хотя там и были свидетели, которые, если понадобится, поклянутся, что ничего неблагоприятного не случилось. Но Альманзор очень проницателен во всём, так что Токи придётся хорошенько держать язык за зубами.

Токи ответил, что им нечего за него бояться, он их не подведёт, а единственное, чем он сейчас озабочен, какое имя дать своему мечу. Ибо этот меч наверняка изготовили великие кузнецы, равные тем, которые выковали меч Сигурда Грам, или Мимминг, который принадлежал Дидрику, или Скофнунг, которым владел Рольф Кляча. Поэтому, как и все эти мечи, его оружие должно носить какое-то имя. Но, как бы усердно он ни думал, ни одно имя не приходило ему в голову. Между тем Орм назвал свой меч — Голубой Язык.

Они с благодарностями покинули Соломона и были отведены во дворец Альманзора, где были переданы начальнику дворцовой стражи, который выдал им доспехи и оружие. Так начались их служба телохранителями при Альманзоре. И семь человек с севера избрали Орма своим предводителем.

Глава седьмая О том, как Орм находился на службе у Альманзора, и о том, как он пустился в плавание с колоколом святого Иакова

Орм заступил на службу в Кордове на восьмой год правления калифа Хишама, то есть за три года до того, как Буи Толстый и Вагн Акинсон отправились с йомсвикингами в поход против норвежцев. Он оставался на службе у Альманзора четыре года.

Люди из числа телохранителей калифа пользовались большим почётом в Кордове, они были даже одеты иначе, нежели обычные жители. У них были лёгкие и тонкие кольчуги, но гораздо более прочные и такой изящной работы, которой ни Орм, ни его люди никогда прежде не видели. Шлемы блестели, как серебро, иногда они накидывали алые мантии поверх доспехов. По краям их щитов была искусно выгравирована надпись, которая также находилась на стяге Альманзора, который всегда несли во главе войска. Надпись гласила: «Лишь Аллах приносит победу».

Сперва, когда Орм и его люди были приведены начальником стражи к Альманзору, их поразил его облик, ибо они ожидали увидеть героя. Он был очень непривлекательным человеком маленького роста, лысоватый, с жёлто-зелёным цветом лица и тяжело нависшими бровями. Он восседал на широкой кровати, обложенный грудой подушек, и равномерно подёргивал бороду, отдавая отрывистые приказы двум писцам, сидящим перед ним на полу и записывающим всё, что он говорил. На столе, рядом с его кроватью, стояла коробка, покрытая медью, за ней чаша с фруктами и большая плетёная клетка, где играли и крутились колесом несколько маленьких обезьян. Пока писцы записывали сказанное, он брал плоды из чаши и просовывал между прутьями клетки, созерцая, как обезьяны ссорятся из-за подачки и протягивают свои карликовые ручки, требуя ещё фруктов. Но вместо того, чтобы улыбнуться на их шалости, он лишь смотрел на них печальными глазами, проталкивал сквозь прутья ещё фруктов и вновь диктовал что-то писцам.

Спустя некоторое время он позволил отдохнуть писцам, и велел начальнику стражи приблизиться к нему вместе с его людьми. Оторвав взгляд от клетки, он пристально посмотрел на Орма и остальных викингов. У него были чёрные, печальные глаза, но казалось, что в их глубине горит какой-то огонь, поэтому люди с трудом выдержали его взгляд. Он придирчиво осмотрел одного за другим и покачал головой.

— Эти люди держатся как воины, — обратился он к начальнику стражи, — они понимают наш язык?

Начальник стражи указал на Орма и сказал, что остальные языка не знают и потому считают его своим предводителем.

Альманзор спросил Орма:

— Как тебя зовут?

Орм ответил и добавил, что на их наречии его имя означает «змея». Потом Альманзор вновь задал вопрос:

— Кто твой король?

— Харальд, сын Горма, — ответил Орм, — ему принадлежит Датское королевство.

— Я не знаю его, — промолвил Альманзор.

Тебе повезло, господин, — сказал Орм, — ибо куда бы ты ни направил свои корабли, властители бледнеют, услышав его имя.

Альманзор пристально взглянул на Орма и произнёс через некоторое время:

— У тебя острый язык, и ты получил такое имя по заслугам. Твой король — друг франков?

Орм улыбнулся и ответил:

— Он был их другом, когда в его владениях вспыхнули недовольства. Но когда судьба повернулась к нему с лучшей стороны, он сжёг города франков и саксов. Моему королю всегда сопутствует удача.

— Может статься, что он и хороший король, — промолвил Альманзор. — А кто твой бог?

— Не так легко ответить на твой вопрос, господин. Мои боги — это боги моего народа, и мы считаем, что они так же могущественны, как и мы. Их немало, и некоторые из них уже стары настолько, что все люди, кроме поэтов, лишь докучают им своими просьбами. Самого сильного среди них зовут Тор. Он такой же рыжий, как и я, и его считают покровителем всех смертных. Но самый мудрый среди них — Один, покровитель воинов, и мы благодарны ему за то, что норманны лучшие войны в мире. Я не знаю, что сделал для меня каждый из наших богов в отдельности, знаю лишь, что я для них ничего особенного не сделал. Но кажется мне, что на этой земли они не обладают никакой властью.

— Теперь слушай внимательно, что я скажу, неверный, — промолвил Альманзор. — Нет бога, кроме Аллаха. Не говори мне ни то, что их много, ни то, что их трое; в День Суда тебе же будет лучше, если ты не будешь произносить подобных вещей. Нет бога, кроме Аллаха, Живого и Сущего, и Мухаммед — пророк Его! Это истина, и в это ты должен верить. Когда я иду с войной против христиан, я делаю это во имя Аллаха и пророка, и плохо придётся тому человеку в моём войске, кто не почитает их. Поэтому отныне ты и твои люди не должны поклоняться никому, кроме истинного бога.

— Люди с севера, — ответил Орм, — поклоняются своим богам только по необходимости, ибо нам кажется глупым докучать им болтовнёй. С тех пор как мы принесли жертву морскому богу по пути домой, мы не поклонялись ни одному богу в этой стране, но, как оказалось, от этой жертвы было мало толку, ибо вскоре после этого появились твои корабли и нас захватили в плен. Вероятно, наши боги обладают малой властью в этой стране, поэтому я охотно подчинюсь твоему приказанию и буду поклоняться твоему богу, ибо я твой слуга. Но позволь мне спросить моих земляков, что они думают об этом.

Альманзор кивнул в знак согласия, и Орм сказал своим людям:

— Он говорит, что мы должны поклоняться его богу. У них только один бог, которого зовут Аллах, и он не любит других богов. Я думаю, что его бог очень могуществен на этой земле, а наши боги бессильны так далеко от родины. С нами будут лучше обращаться, если мы будем следовать обычаям этого народа, кроме того, я считаю, что было бы глупо противоречить воле Альманзора.

Все люди согласились, что у них нет выбора и было бы безумием прогневить такого могущественного господина, как Альманзор. Наконец Орм обернулся к Альманзору и сообщил, что все они готовы поклоняться Аллаху и клянутся не призывать других богов.

Альманзор призвал двух священников и судью, перед которыми они должны были принести святую клятву служения Мухаммеду, которую Орм произнёс вслед за Альманзором. Клятва гласила: нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его. Все, кроме Орма, с трудом повторили клятву, несмотря на то, что она была несколько раз отчётливо произнесена для них.

Когда обряд был закончен, Альманзор был очень доволен и сообщил священникам, что сослужил хорошую службу Аллаху, обратив этих неверных, с чем те согласились. Затем, засунув руку в медную коробку на столе, он вытащил оттуда горсть золота и дал каждому по пятнадцать, монет, а Орму тридцать. Они поблагодарили его, и начальник стражи увёл их.

— Ну вот мы и распрощались с нашими богами, — сказал Токи. — Наверное, так и следует поступать на чужой земле, где царствуют другие боги, но если я когда-либо вернусь домой, я буду более ревностно служить нашим богам, нежели этому аллаху. Всё же я полагаю, что он лучший бог в этих краях, к тому же он уже снабдил нас золотом. Если бы ему ещё удалось снабдить нас несколькими женщинами, моё мнение о нём сильно бы возросло.

Вскоре после этого Альманзор объявил войну против христиан и выступил на север с отрядом телохранителей и могущественным войском. Три месяца он грабил Наварру и Арагон, и за это время Орм и его люди добыли столько золота и женщин, что остались вполне довольны своей службой у столь грозного правителя. Каждую последующую весну или осень они находились на поле битвы под стягом Альманзора, пережидая в Кордове жаркое лето и то время года, которое люди с юга называют зимой. Они сделали всё, чтобы привыкнуть к обычаям этой страны, и у них не было поводов жаловаться, ибо Альманзор часто одаривал их богатыми дарами, дабы упрочить их верность, а всё, что они добывали в битве или грабежом, им позволялось оставить себе, кроме одной пятой, которую они должны были уступать ему.

Но иногда им всё же надоедало быть приверженцами Аллаха и слугами пророка. Когда они находили во время походов вино или свинину в домах христиан, им не терпелось отведать добычи, но это было запрещено. Этот запрет показался им особенно странным, и изредка они осмеливались ослушаться, но Альманзор очень сурово наказывал за непослушание. По этой причине они были вынуждены, слишком часто на их взгляд, молиться Аллаху и поклоняться пророку. Ибо каждое утро и каждый вечер всё войско становилось на колени, повернувшись лицом туда, где, как говорили, располагался город пророка, и каждый человек кланялся несколько раз, прижимаясь лбом к земле. Это казалось им унизительной насмешкой над людьми, го они согласились, что ничего не остаётся, кроме того как принять и этот обычай.

Они отличились в битвах и завоевали себе громкие имена в отряде телохранителей. Они считались лучшими воинами в отряде, и, когда дело доходило до дележа добычи, никто не оспаривал их право выбирать первыми. Их было восемь, и все они были знаменитыми людьми: Орм и Токи, Халли и Огмунд, Туми, который грёб с Токи, Гунни, который грёб с Кроком, Ранн, который был одноглазым, и Ульв, который был самым старшим среди них. Однажды, задолго до этого, на празднике йоля он умудрился разорвать себе угол рта, и с тех пор все называли его Волчий Оскал, ибо его рот был кривее и гораздо шире, чем у обычных людей. Удача была к ним настолько благосклонна, что лишь один человек из них лишился жизни за те четыре года, которые они провели на службе у Альманзора.

Они совершали набеги повсюду, в бороде Альманзора уже появилась седина, но он всё с большей неистовостью продолжал изводить христиан, проводя всё меньше и меньше времени дома, в своём спокойном дворце в Кордове. Они были с ним, когда он двинулся далеко на север до Памплоны, в королевство Наварры, где они дважды тщетно пытались взять приступом город. На третий раз они захватили его и предали огню и мечу. Здесь Туми, который делил весло с Токи на галерах, был убит камнем из катапульты. Они поплыли на собственном корабле Альманзора на Майорку, где правитель острова выказал строптивость, за что около отсечённых голов его самого и его тридцати родичей была выставлена стража. Они выстояли в пыльный и знойный день в жестокой схватке, когда их теснили люди кастильского князя, но всё же враг был окружён и истреблён. Там, на следующий вечер после битвы, был выстроен холм из христианских трупов, с вершины которого один из священников Альманзора призвал слуг пророка к молитве. Затем они двинулись в долгий поход на королевство Лэон и настолько опустошили короля Санчо Толстого, что его собственные люди отреклись от него, ибо он был настолько толст, что не мог более сидеть на коне, и, свергнув его с престола, они пришли и выплатили дань Альманзору

Всё это время Орм и его люди не прекращали удивляться могуществу и власти Альманзора и той великой удаче, которая сопутствовала ему во всех походах, но больше всего их удивлял страх Альманзора перед Аллахом и те способы, к которым он прибегал, дабы ублажить своего бога. Все комья грязи, которые налипли на его сапогах и одежде, пока он находился в пути, каждый вечер тщательно соскребались его слугами и ссыпались в шёлковый мешок. Затем по окончании каждого похода мешок, наполненный грязью, отвозился в Кордову. Он предписал, чтобы вся грязь, собранная во время его войн с христианами, была зарыта с ним, когда он умрёт. Ибо пророк сказал: «Благословен тот, кто прошёл пыльными путями, сражаясь с неверными».

Но вопреки всему страх Альманзора перед Аллахом не пошёл на убыль, и в конце концов он решил предпринять самый мощный набег из всех тех, которые он уже совершил. Он замыслил разрушить священный город христиан в Астурии, где похоронен апостол Иаков, который был великим чудотворцем. Осенью, на двенадцатом году правления калифа Хишама, то есть на четвёртом году службы Орма и его людей у Альманзора, он собрал огромное войско, которого никогда не было в Испании, и двинулся на север, перейдя через Пустынную Страну, старую границу, разделявшую Андалузию и христианскую Астурию.

Они достигли христианских поселений на дальней стороне Пустынной Страны, куда ещё не ступала нога андалузцев, и каждый день здесь случались ожесточённые стычки, ибо христиане устраивали засады в горах и ущельях. Однажды вечером, когда войско разбило лагерь и Альманзор отдыхал в своём шатре после вечерней молитвы, внезапно напали христиане. Сперва они чуть было не разбили наголову мусульман, поскольку целый отряд ворвался в лагерь, в суматохе всюду раздавался лязг мечей и крики о помощи. Услышав шум, Альманзор выскочил из своего шатра в шлеме и с мечом в руке, но без доспехов. В тот вечер Орм и два его человека, Халли и Рапп Одноглазый, стояли на страже у входа в шатёр. Когда появился Альманзор, несколько вражеских всадников на полном скаку понеслись к шатру. Увидев Альманзора, они узнали его по зелёному покрывалу на шлеме, так как он был единственным в войске, кто носил этот цвет, и с победными криками метнули в него копья. Было темно, Альманзор был уже не молод и не смог уклониться от них, но Орм, находившийся ближе всех к нему, внезапно бросился на него сзади, сбил с ног и принял два копья на свой щит, а одно попало ему в плечо. Четвёртое копьё поцарапало бок Альманзора до крови, когда он уже лежал на земле. Халли и Рапп поспешили вперёд навстречу врагам и, метнув копья, выбили одного из седла. Тут подоспели на помощь остальные, и многие христиане были убиты, а многие обратились в бегство.

Орм вытащил копьё из плеча и помог Альманзору подняться на ноги, раздумывая, как отнесётся его господин к тому, что он был сбит с ног и валялся лицом в пыли. Но Альманзор был очень доволен своей раной. Он был ранен впервые в жизни, и ему показалось хорошим предзнаменованием, что Аллах позволил ему пролить кровь за него, защитив от тяжёлых увечий. Он приказал, чтобы перед ним предстали предводители трёх конных отрядов, и упрекнул их при всём войске в том, что они недостаточно хорошо охраняли лагерь. Они пали ниц перед ним и признали свою нерадивость, после чего Альманзор, как он поступал обыкновенно, когда находился в хорошем расположении духа, выслушал их мольбы и позволил им заплести бороды перед казнью.

Халли и Раппу он дал по пригоршне золота. Когда все воины выстроились перед ним, Альманзор приказал Орму выступить вперёд. Он пристально посмотрел на него и произнёс:

— Рыжебородый, ты поднял руку на своего господина, чего не вправе делать ни один воин. Что ты ответишь на это?

— Воздух так и кишел копьями, — ответил Орм, — и ничего другого не оставалось делать. Я думаю, что твоя слава, господин, настолько велика, что то, что случилось, не нанесло ей ущерба. Кроме того, ты упал лицом к врагам, стало быть, никто не может сказать, что ты отвернулся от них в испуге.

Альманзор молча перебирал бороду. Затем он кивнул и промолвил:

— Это достойный ответ. Ты спас мне жизнь, и я перед тобою в долгу.

Он приказал принести ему сундук, достал оттуда тяжёлое золотое ожерелье и сказал:

— Я вижу, что тебе нанесли копьём мучительную рану в плечо. Это исцелит тебя от боли.

С этими словами он надел ожерелье Орму на шею, и тем самым ему была оказана высочайшая почесть. После случившегося Альманзор ещё больше стал ценить Орма и его людей. Токи пощупал ожерелье и порадовался за Орма, что тот получил такой богатый дар.

— Клянусь, — сказал он, — этот Альманзор — лучший из правителей, которым человек может служить. Но всё-таки я думаю, что тебе и нам всем повезло, что ты не уложил его на спину. На следующий день войско выступило в поход, и наконец они подошли к священному городу христиан, где был похоронен апостол Иаков. На месте его могилы был выстроен большой храм. Здесь произошла тяжёлая битва, ибо христиане, веря, что апостол придёт им на помощь, сражались до последней капли крови. Но в конце концов Альманзор разгромил их, и город был сожжён дотла. Здесь христиане хранили наиболее ценные свои сокровища, ибо городу никогда ещё не угрожал враг. Поэтому была захвачена огромная добыча вкупе со множеством пленных. Но более всего Альманзору хотелось стереть с лица земли храм, который стоял на могиле апостола, но он был сложен из камня, и его нельзя было предать огню. Поэтому он приказал пленным и своему войску разрушить храм до основания. В башне храма находилось двенадцать колоколов, каждый из которых носил имя одного из апостолов. Они высоко почитались христианами, особенно самый большой колокол, который звался Иаков.

Альманзор приказал взять эти колокола с собой в Кордову, дабы поместить их в главной мечети таким образом, чтобы в их зев можно было залить благовонного масла и возжечь вечный огонь во славу Аллаха и пророка. Они были невероятно тяжелы, и были построены огромные носилки, каждые из которых должны были попеременно нести шестьдесят пленников. Но Иаков-колокол был настолько тяжёл, что для него не удалось построить носилок, и его нельзя было перевезти через горы на повозке, запряжённой волами. Но Альманзор очень неохотно оставил бы его, ибо считал, что это самая лучшая добыча, которую ему когда-либо удавалось захватить.

Поэтому он приказал соорудить помост на катках и поставить на него колокол, дабы дотащить его до ближайшей реки. Когда всё было готово, к кольцу колокола прикрепили длинные стальные шесты, и несколько человек попыталось втащить его на помост. То ли людям с юга недоставало силы, то ли они были ленивы в работе, но когда они взялись за длинные и крепкие шесты, те переломились, и колокол остался на земле. Орм и его люди, которые наблюдали за работой, засмеялись, а Токи добавил:

— Шестеро взрослых мужчин могут поднять этот колокол как пёрышко.

А Орм добавил:

— Да и четверо справятся с ним.

Затем он, Токи, Огмунд и Рапп Одноглазый подошли к колоколу, продели короткий шест в кольцо и втащили колокол на помост.

Альманзор, проезжая мимо на коне, остановился взглянуть на происходящее. Он подозвал Орма и сказал:

— Аллах наделил тебя и твоих людей большой силой, хвала Его имени! Кажется, ты тот человек, который сможет присмотреть, чтобы колокол в целости и сохранности был доставлен на корабль, и охранять его по пути в Кордову, ибо я знаю, кроме тебя, этого никто не сделает.

Орм поклонился и ответил, что дело ему не кажется трудным.

Затем Альманзор выбрал двух сильных мужчин среди пленников и приказал им тащить колокол вниз по берегу реки до того места, куда сможет подойти корабль. Далее они должны будут сесть за вёсла на корабле, который будет дожидаться их. Два человека из отряда Альманзора будут сопровождать их, помимо викингов, дабы помогать последним в пути.

К помосту были привязаны канаты, и Орм и его люди вместе с рабами и колоколом двинулись в путь. Некоторые пленники тащили помост за канаты, другие же заблаговременно подкладывали под него катки. Это был утомительный переход, поскольку тропа, по которой им приходилось идти, чаще всего спускалась вниз, и колокол, сдвинувшись с места, мог упасть с помоста. Так, в самом начале пути несколько рабов, перемещавшие катки, были раздавлены. Но Орм прикрепил канаты к заднему краю помоста так, чтобы они могли следить за колоколом, когда тропинка становилась слишком крутой. После этого работа закипела быстрей, и наконец они добрались до того места, где их ждал на якоре корабль.

Это был торговый корабль, небольшой, но построенный на славу, с просторной палубой, десятью парами вёсел, мачтой и парусом. Орм и его люди быстро подняли колокол на борт при помощи канатов и подпорок, рассадили рабов по вёслам и пустились вниз по реке. Река вела на запад, туда, где когда-то на вёслах прошли корабли Крока, направляясь к крепости маркграфа. Норманны были счастливы оказаться вновь на корабле.

Викинги взялись присматривать за гребцами, которые казались им неуклюжими и ленивыми. Люди Орма согласились между собой, что никогда не видели такой нерасторопной гребли, и если так будет продолжаться, то они вряд ли когда-нибудь достигнут Кордовы. Они были удручены, когда не нашли кандалов на корабле, так как это значило, что кому-то придётся не смыкать глаз ночью. Несмотря на это, нескольким пленным всё же удалось бежать.

Дойдя до устья реки, они обнаружили там множество больших военных кораблей Альманзора, которые не могли из-за своей величины подняться по реке, хотя многие отряды покидали их и по суше добирались до главного войска. Орм и его люди обрадовались, увидев корабли, и немедленно послали двух воинов из отряда Альманзора, дабы те позаимствовали побольше кандалов, и вскоре рабы были прикованы к своим скамьям. Орм тоже занял кое-что про запас, так как путь до Кордовы обещал быть долгим. Сделав это, они укрылись в заливе и стали на якорь, ожидая благоприятной погоды.

Вечером Орм, Токи и Гунни вышли на берег, в то время как остальные сторожили корабль. Они спустились вниз по берегу, направляясь к маленьким складам, где торговцы заключали сделки, выгодно продавали награбленную добычу и предлагали всё необходимое для плавания. Они уже почти прошли один из складов, когда шестеро человек вошли в него, и Гунни внезапно остановился на полпути.

— Кажется, и нам следует заключить сделку с этими людьми, — сказал он. — Вы видели первых двух человек?

Ни Орм, ни Токи не заметили их лиц.

Гунни сказал:

— Это люди, которые убили Крока.

Орм побледнел, и дрожь пробежала по всему его телу.

— Если это так, — промолвил он, — то они своё уже отжили.

Они обнажили мечи. Орм и Токи по-прежнему носили то оружие, которое дала им Субайда, и Токи всё ещё не подыскал подходящего имени для своего меча, равного Голубому Языку

— Мы задолжали Кроку прежде, чем Альманзору, — сказал Орм. — Каждый из нас жаждет мести, но мне принадлежит право отомстить первым, ибо я его преемник. Вы двое ступайте за склад и следите, чтобы они не ускользнули.

В этом складе двери были расположены в каждой стене. Орм вошёл в ближайшую из них и увидел шестерых людей, беседующих с торговцем. Торговец при виде Орма с обнажённым мечом спрятался за какими-то тюками, но шестеро мужчин с корабля с воплем обнажили оружие. В помещении было темно и тесно, но Орм сразу же заметил одного из тех, кто убил Крока.

— Ты уже молился сегодня вечером? — крикнул он и внезапно ударил его мечом так, что его голова отскочила и покатилась по полу.

Двое других немедленно набросились на Орма, и ему пришлось защищаться. В то же время трое оставшихся побежали к задней двери, но Токи и Гунни опередили их. Токи разрубил одного на месте, выкрикнув имя Крока, и нанёс страшный удар другому, но ему негде было развернуться, так как склад был мал и битком набит товаром. Один из защищавшихся вскочил на скамью и попытался нанести удар Орму, но задел мечом за стропило, и Орм успел швырнуть ему в лицо свой щит. Шип щита вонзился ему прямо в глаз, и человек упал замертво. После этого схватка длилась недолго. Второй убийца Крока был зарублен Гунни, стало быть, Орм убил двух, а Токи трёх. Торговец, который во время битвы затаился в своём углу, был отпущен целым и невредимым.

Когда они вышли из сарая с окровавленными мечами, несколько человек приближались к тому месту, услышав крики и звон оружия, но, завидев викингов, они повернули и побежали обратно. Токи высоко держал свой меч, и густая кровь стекала по лезвию на рукоятку и крупными каплями падала на землю.

— Теперь я знаю, как назвать мой меч, — сказал он — О брат Голубого Языка, отныне ты будешь знаменит, как Красная Скула!

Орм пристально смотрел на убегающих людей с корабля.

— Мы тоже должны поспешить, — сказал он, — ибо теперь мы вне закона в этой стране. Но это ничтожная цена за возмездие.

Они быстро добрались до корабля и рассказали остальным всё, что произошло. Затем, несмотря на то, что стемнело, они снялись с якоря и вышли в море. Их радовала мысль, что Крок отмщён, но в то же время они понимали, что нельзя терять времени и нужно немедленно выбираться из этой страны. Они, как могли, подгоняли гребцов, а Орм собственноручно взялся за кормило, тогда как те двое из отряда Альманзора не подозревали того, что случилось, и задавали вопросы, не получая на них ответа. Наконец корабль вышел из залива в открытое море, поднялся ветер с юга, и они уже могли идти под парусом. Они направились на север, держась подальше от земли. Вскоре наступил рассвет, и пока не было никаких признаков погони.

Они заметили несколько островов по левому борту, и Орм приказал подойти к одному из них. Здесь они высадили на берег двух воинов из отряда Альманзора и просили передать приветствия от них калифу Кордовы.

— Мы были бы грубиянами, если бы бросили службу у такого правителя, не попрощавшись с ним, — сказал Орм. — Скажите ему от нашего имени, что нам выпал жребий убить этих шестерых в отместку за Крока, ибо он был нашим предводителем, хотя шесть жизней — это малая плата за его смерть. Мы присваиваем этот корабль и рабов, ибо уверены, что не нанесём ему этим убытков. Мы также берём колокол, поскольку он делает корабль устойчивым, а у нас впереди ещё опасный морской путь. Мы все считаем, что он был хорошим господином, и если бы нам не пришлось убить этих шестерых людей, мы бы с радостью остались подольше у него на службе. Но выходит так, что нам ничего не остаётся, кроме как покинуть эту страну.

Воины пообещали слово в слово передать их послание. Затем Орм добавил:

— И было бы хорошо, если бы вы, вернувшись в Кордову, передали наши приветствия богатому иудею, поэту и серебряных дел мастеру по имени Соломон. И поблагодарите его за великодушное гостеприимство и услугу, которую он оказал нам, ибо вряд ли мы когда-нибудь увидимся вновь.

— И скажите госпоже Субайде, — сказал Токи, — что два человека с севера, которых она знает, шлют ей приветствия и благодарность. Скажите ей также, что мечи, которые она дала, сослужили нам хорошую службу и их лезвия ещё не зазубрились, несмотря на ту работу, которую нам пришлось ими проделать. Но скажу для вашей же пользы: не передавайте это послание при Альманзоре.

Затем они оставили их на острове, дав им еды на время, пока какой-нибудь корабль не подберёт их.

Когда рабы на вёслах увидели, что корабль вышел в открытое море, они принялись громко кричать и жаловаться, и было ясно, что они предпочли бы тоже остаться на острове. Людям Орма пришлось применить пруты и обрезки канатов, дабы утихомирить их и заставить грести, ибо ветер упал, и викинги беспокоились, что у них остаётся мало времени, чтобы выйти из этих опасных вод.

— Хорошо, что мы хоть приковали их, — сказал Гунни, — иначе нам пришлось бы применить мечи и побросать их за борт. Жаль, что мы не припасли настоящего бича, поскольку пруты и обрезки канатов не подходят для таких мулов, как они.

— Как ни странно, ты прав, — откликнулся Токи. — Когда мы сидели за вёслами на галерах, мне и не приходило в голову, что нам будет недоставать бича надсмотрщика.

— Да, как говорится, ничей хребет не болит так, как твой собственный, — ответил Гунни. — Но, боюсь, нам придётся исполосовать эти хребты, если мы хотим выбраться отсюда.

Токи согласился, и они опять принялись прохаживаться вдоль скамей и хлестать рабов, заставляя их грести быстрее. Но они по-прежнему двигались медленно, и, заметив это, Орм произнёс:

— Прутами и обрезками канатов не научишь людей грести, если они не привыкли к вёслам. Посмотрим, может быть, нам удастся уговорить колокол, чтобы он помог нам.

С этими словами он взял топор и изо всех сил ударил тупой стороной по колоколу, в то время как гребцы опускали вёсла. Колокол загудел, и рабы в ответ налегли на вёсла. Благодаря этому вскоре они стали двигаться быстрее, и Орм приказал своим людям сменять друг друга у колокола. Они обнаружили, что если ударять по нему деревянной дубинкой, обшитой кожей, то колокол звенит гораздо тоньше, и это открытие их очень позабавило.

Но вскоре поднялся ветер, и надобность в гребцах отпала. Ветер всё время усиливался, становясь всё более и более порывистым, пока не превратился в бурю, и дело приняло угрожающий оборот. Ульв Волчий Оскал заметил, что больше и нечего было ожидать, если люди выходят в море, забывая о дарах воде. Но другие не согласились с ним, вспомнив, что их предыдущее жертвоприношение принесло им мало пользы, ведь вскоре после этого они попали на галеры Альманзора. Гунни предложил принести жертву Аллаху, и некоторые поддержали его. Но Токи сказал, что, по его мнению, Аллах мало разбирается в том, что происходит на море. Тогда высказался Орм:

— Я не верю, что человек может быть более могуществен, чем тот или иной бог. И я думаю, что было бы глупо пренебрегать одним богом ради другого. Но одно мы знаем точно, есть один бог, который пока оберегает нас. Я говорю об Иакове; ведь благодаря его колоколу мы ещё не перевернулись, кроме того, он помогает нам и на вёслах. Итак, давайте помнить про него.

Все согласились, что это было хорошо сказано, принесли жертву Эгиру, Аллаху и Иакову, после чего опять воспряли духом.

К этому времени они ещё не понимали, где они находятся, зная только, что уже далеко удалились от Астурии. Они знали также, что если будут держать курс на север, куда их и гнал шторм и всё дальше будут уклоняться от запада, то окажутся где-нибудь в Ирландии или Англии, а может, даже и в Бретани. Поэтому они собрались с силами и решили грести против ветра. Пару раз им удалось различить знакомые звёзды, и они уверились, что найдут дорогу.

Их главной заботой были рабы, которые, хотя и не были заняты на вёслах, были перепуганы, промокли и продрогли, а кроме того, многие страдали от морской болезни. У всех были зелёные лица, стучали зубы, и некоторые из них умерли. На корабле почти не было тёплой одежды, а с каждым днём холодало, поскольку осень была уже близко. Орм и его люди жалели рабов и помогали им по мере сил: тем, которые ещё могли есть, они давали лучшую еду, поскольку знали, что эти рабы будут ценной добычей, если они довезут их до дома.

Наконец шторм стих, и целый день они наслаждались прекрасной погодой и хорошим ветром, взяв курс на северо-запад. Рабы тоже воспряли духом и оживились на солнце. Но к вечеру ветер совсем прекратился, опустился туман, который начал сгущаться. Было очень сыро, и все тряслись от холода, особенно рабы. Ветра не было, и корабль лежал на волнах, тяжело покачиваясь.

— Мы попали в опасное положение, — сказал Орм. — Если мы будем стоять здесь и ждать ветра, рабы умрут от холода. Если же мы заставим их грести, они наверняка умрут от усталости, поскольку слишком сильно истощены. Хотя им придётся недолго грести, прежде чем мы увидим солнце или звёзды.

— Я думаю, мы должны заставить их грести, так они хоть немного согреются, — сказал Рапп. — Мы примерно знаем, куда нам плыть, поскольку буря шла с юга.

Они сочли предложение Раппа хорошим, и рабам было приказано взяться за вёсла, что они сделали с большой неохотой, ибо действительно у них не осталось сил. Люди Орма опять принялись поочерёдно бить в колокол, и казалось, что он звучит сладкозвучней, чем прежде. Они гребли всю ночь, иногда позволяя рабам отдохнуть и поспать, продвигаясь сквозь густой, плотно их обступивший туман.

Когда наступило утро, Огмунд стоял у кормила, а Рапп бил в колокол, все же остальные спали. Вдруг оба они замерли, прислушались, взглянули друг на друга и прислушались опять. Слабый звон донёсся до них издалека. В изумлении они разбудили остальных и принялись слушать вместе. Протяжный звон повторился несколько раз, но уже немного ближе.

— Кажется, мы не одни, кто идёт на вёслах под удары колокола, — сказал Токи.

— Давайте двинемся потихоньку дальше, — предложил Ульв Волчий Оскал. — Ибо это может быть Ран[8] со своими дочерьми, которые соблазняют мореходов нежным пением и ворожбой.

— Больше похоже на карликов за наковальней, — сказал Халли, — не очень хотелось бы заводить с ними знакомство. Может быть, мы рядом с островом, которым владеют тролли?

Слабый звон всё ещё доносился издалека. Все невольно похолодели и ждали, что скажет Орм. Рабы тоже прислушались и начали горячо перешёптываться между собой, но их наречие было неведомо Орму и его людям.

— Что это такое, никто не может сказать, — промолвил Орм. — Но лучше не бояться такой мелочи и продолжать грести, как мы гребли до сих пор. Что же касается меня, то я никогда не слышал о ворожбе при утреннем свете.

Все согласились с этим и продолжали грести. Между тем удары колокола раздавались всё ближе и ближе. Лёгкое дуновение ветра тронуло их волосы, туман начал редеть, и внезапно все закричали, увидев землю. Это был скалистый берег какого-то острова или мыса. Они не сомневались, что звон доносился отсюда, хотя к этому времени он прекратился. Они видели зелёную траву, нескольких пасущихся коз и две или три хижины, около которых стояли люди и глядели в море.

— Они не похожи на троллей, — сказал Орм, — да и на дочерей Ран тоже. Давайте выйдем на берег и узнаем, куда нас занесло.

Они так и сделали. Люди на берегу не выказали никакого страха перед вооружёнными людьми, лишь почтительно подошли к ним и приветствовали их. Их было всего шестеро, и все были стариками с белыми бородами и в длинных коричневых плащах. Никто не понимал, что они говорят.

— В какую страну мы попали? — спросил Орм. — И кто вы такие?

Один из стариков понял его и, повернувшись, крикнул:

— Lochlannach, lochlannach![9]

Затем он ответил Орму на его языке:

— Вы в Ирландии, а мы слуги святого Финньяна.

Когда Орм и его люди услышали это, они преисполнились радости, ибо вскоре они должны оказаться дома. Теперь они видели, что причалили к маленькому острову, за которым виднелось побережье Ирландии. На этом острове жили лишь старики и их козы.

Старики тихо совещались между собой, удивляясь чему-то. Затем тот, кто понимал северный язык, сказал Орму:

— Ты говоришь на наречии норманнов, а я понимаю его, ибо в те дни, когда я был молод, я много жил с норманнами, прежде чем я приехал в эту страну. Но я никогда не видел, чтобы люди с озёр были одеты так, как ты и твои люди. Откуда ты? Ты белый человек с озера или чёрный?[10] И почему ты приплыл на звук колокола? Сегодня день святого Брандана, и мы звоним в колокола, дабы почтить его память. Мы услышали удары твоего колокола с моря и решили, что это сам святой Брандан отвечает нам, ибо он был великим мореходом. Но во имя Господа нашего, Иисуса Христа, скажите, крещёный ли вы люд, коль вы плаваете по морю со святым колоколом?

— Старик умеет болтать, — сказал Токи. — Тебе есть о чём поговорить с ним, Орм.

— Мы чёрные люди с озёр, из страны короля Харальда, хотя мы и не ведаем, жив ли король Харальд, или нет, так как давно не были дома. Наши плащи и наряды — испанские, поскольку мы прибыли из Андалузии, где находились на службе у могущественного правителя по имени Альманзор. Наш колокол называют Иаков, он из храма в Астурии, где похоронен апостол Иаков, и это самый большой колокол в тех краях, но как и почему он сопровождал нас в походе, слишком долго рассказывать. Мы слышали об этом Христе, которого ты упомянул, но оттуда, откуда мы родом, его совсем не почитают, и мы не крещены. Но раз вы христиане, наверное, вы будете рады узнать, что на нашем корабле тоже есть христиане. Они наши рабы и происходят из тех же мест, что и колокол. Им пришлось довольно туго во время нашего путешествия, и будет хорошо, если они выйдут сейчас на берег и передохнут, прежде чем мы опять отправимся в плавание. Вы не должны нас бояться, ибо вы кажетесь добрыми людьми, и мы не причиним вам зла. Мы возьмём у вас несколько коз, но ничего более, поскольку не останемся здесь надолго.

Когда старикам объяснили всё, что он сказал, они принялись перешёптываться между собой, покачивая головами, и наконец всё тот же человек ответил, что они часто принимают мореплавателей у себя на острове и никто ещё не причинил им зла.

— Ибо мы сами не делаем зла людям, — сказал он, — и у нас нет никакого имущества, кроме этих коз, наших лодок и хижин. Это остров святого Финньяна, которого Господь наделил большой властью, и он оберегает нас. В этом году он послал нам много коз, так что вы не будете испытывать недостатка в еде. Добро пожаловать, и не гнушайтесь тем малым, что мы можем предложить вам. А мы, старики, годами живём здесь одни и поэтому с радостью выслушаем историю о вашем походе.

Итак, рабы высадились на сушу и корабль вытащили на берег. Орм и его люди остались на острове Финньяна и жили в мире и согласии с монахами. Те ловили рыбу и откармливали рабов, так что вскоре они выглядели уже не такими измождёнными. Орм и другие рассказали монахам всё, что приключилось с ними, и хотя старики с трудом понимали чужой язык, они с жадностью слушали вести из далёких стран. Но больше всего их восхищал колокол, равного которому не было во всей Ирландии. Они провозгласили, что свершилось великое чудо: святой Иаков и святой Финньян издали беседовали друг с другом посредством колоколов. И часто во время службы они ударяли в колокол святого Иакова и ликовали, когда долгий звон эхом разносился над морем.

Глава восьмая О пребывании Орма у монахов святого Финньяна и о том, как великое чудо свершилось в Еллинге

Пока они отдыхали у монахов на острове святого Финньяна, Орм и его люди обдумывали, как им лучше поступить, когда поправятся рабы и они смогут продолжить путешествие. Всем хотелось поскорее попасть домой, и Орму не меньше других, да и в это время года им не угрожала опасность столкнуться с морскими разбойниками, поскольку уже мало кто выходил в море. Но зимнее плавание обещало быть тяжёлым и могло окончиться тем, что все рабы умрут у них на руках. Поэтому разумнее всего было пускаться в путь как можно скорее, тогда они смогли бы доплыть либо до Лимерика, где отец Орма был известным человеком, либо до Корка, где правил самый богатый торговец рабами, Олаф Драгоценные Каменья. Они спросили монахов, как, по их мнению, им разумнее всего поступить.

Когда монахи поняли, чего от них добиваются, они начали горячо переговариваться между собой, и было видно, что этот вопрос их сильно развеселил. Затем один из них сказал:

— Сразу видно, что вы вернулись из далёких краёв и не ведаете, как обстоят дела в Ирландии. Вам будет нелегко добраться до Лимерика или до Корка, ибо Бриан Бору правит теперь в Ирландии, и хотя вы родом из далёких стран, вы наверняка слышали о нём.

Орм сказал, что часто слышал от отца о короле Бриане, который вёл войну с викингами в Лимерике.

— Больше он не ведёт войну с ними, — продолжил монах. — Сперва он был вождём в Дэлкасе, тогда викинги в Лимерике начали против него войну. Затем он стал королём Томонда, и тогда уже он начал войну против них. Со временем он стал королём всего Мюнстера, затем он взял приступом Лимерик, убил множество викингов, а те, что уцелели, бежали к себе на родину. Отныне он величайший герой Ирландии, король Мюнстера и лорд Лейнстерский, и те чужеземцы, что остались у нас на побережье, выплачивают ему дань. Сейчас он ведёт войну с королём Малахи, который правит всеми нашими королевствами в Ирландии, с тем чтобы отнять у него власть и забрать себе его жену. Олаф Драгоценные Каменья платит ему дань и должен снабжать его воинами в походах против короля Малахи. Даже Сигтрюг Шелковистобородый из Дублина, самый могущественный из всех чужеземных вождей в Ирландии, дважды выплачивал ему дань.

— Важные известия, — промолвил Орм. — Король Бриан оказался могущественным вождём, но мы видели правителей и посильнее его. Но, даже если всё, что ты говоришь, правда, я не вижу, что нам мешает продать ему наших рабов.

— Король Бриан не скупает рабов, — ответил монах, — ибо он берёт всё, что ему нужно, у своих соседей и у людей с озёр. Кроме того, известно, что больше всего на свете он любит три вещи, и три вещи на свете он ненавидит. Больше всего он любит следующее: верховную власть, которая у него уже есть, множество золота, которого у него тоже есть, и самую прекрасную женщину, которая известна всему миру, Гормлайт, сестру Мэльмора, короля Лейнстера. Её он ещё должен заполучить. Она была женой короля Дублина, Олафа Кварана, который оставил её, ибо она была чересчур остра на язык. Сейчас она замужем за королём Малахи, который только и делает, что развлекается с ней, и едва ли окажется способным выиграть сражение. Когда Бриан победит Малахи, ему достанется в жёны Гормлайт, ибо он никогда не отказывается от того, что задумал. А больше всего он ненавидит язычников, людей с озёр и поэтов, которые восхваляют других правителей. В ненависти и в алчности он неистов, и ничто не может его успокоить. Итак, поскольку вы люди с озёр и язычники в придачу, мы бы не советовали вам приближаться к нему слишком близко, ибо нам бы не хотелось, чтобы вас убили.

Викинги внимательно выслушали монаха и согласились между собой, что вести торговлю с королём Брианом им невыгодно. Орм сказал:

— Кажется, Иаков-колокол был нам хорошим проводником, указав нам ваш остров, а не владения короля Бриана.

— Колокол святого Финньяна тоже вам помог, — сказал монах. — Ну, а теперь, когда вы увидели, что творят святые даже для язычников, не было бы самым разумным для вас начать верить в Бога и стать христианами?

Орм ответил, что особенно не размышлял по этому поводу, но не думает, что существует необходимость в подобном решении.

— Может быть, это более необходимо, чем ты думаешь, — сказал монах, — ибо осталось всего двенадцать лет до конца света, когда Христос появится на небе и будет судить всех смертных. Прежде чем это случится, все язычники будут крещены, и с твоей стороны неразумно быть одним из последних. Уже сейчас больше неверующих приходят к Богу, чем раньше, и вскоре лишь немногие из них останутся жить в своей слепоте. Но наверняка пришествие Христа уже близко, ибо самый злостный из язычников, король Дании Харальд, недавно был крещён. Теперь пришло время и тебе поступить так же, как и он, отказаться от своих лжебогов и принять истинную веру.

Орм и его люди с удивлением глядели на монаха, а двое или трое из них вдруг разразились хохотом, хлопая себя по коленкам.

— Скоро он нам расскажет, — сказал Токи, — как король стал монахом, подобно ему, и сбрил себе волосы.

— Мы путешествовали повсюду, — промолвил Орм, — в то время как ты находился с братьями на пустынном острове. Тем не менее ты сообщаешь нам более важные известия, чем мы тебе. Но то, во что ты хочешь заставить нас поверить, будто бы король Харальд сделался христианином, уже не мелочь. Я думаю, что кто-то из мореходов, желая посмеяться над тобой, рассказал тебе всё это, зная, насколько ты прост и доверчив.

Но монах утверждал, что говорит правду, ибо это известие они услышали из уст их собственного епископа, когда он навещал их два года назад. И семь последующих воскресных дней они молились за тех христиан, чьи дома были разграблены викингами, воссылали хвалу Господу и благодарили Его за великую победу над язычниками, которую он одержал.

Эти слова убедили людей в том, что монах говорил правду, хотя им по-прежнему трудно было в это поверить.

— Он же происходит от самого Одина, — говорили они, глядя друг на друга в удивлении, — как же он мог связаться с другим богом?

— Всю жизнь ему сопутствовала великая удача, — говорили они, — которая была дарована ему Эйсиром. Его корабли уходили в походы на христиан и возвращались, доверху нагруженные их добром. Зачем ему понадобился бог христиан?

Они сидели ошеломлённые и лишь покачивали головами.

— Он уже стар, — промолвил Ульв Волчий Оскал, — и, может быть, впал в детство, подобно королю Уппсалы Ани. Ибо правители пьют больше пива и обладают большим числом женщин, чем простые люди, а это с годами настолько утомляет человека, что его разум меркнет и он уже не ведает, что творит. Но короли поступают так, как им заблагорассудится, даже когда мудрость оставляет их. Вот почему короля Харальда заманили в христианскую веру.

Все согласно кивнули и принялись вспоминать истории о людях, которые к старости становились странными и причиняли своим семьям множество неудобств причудливыми выходками. Все согласились между собой, что плохо придётся человеку, который доживёт до того времени, когда у него выпадут зубы и померкнет разум. Монахи возразили, что его ожидают вещи и похуже, когда, через двенадцать лет, наступит День Страшного Суда. Но люди ответили, что позаботятся об этом, когда придёт время, а пока не собираются обращаться к Христу, опасаясь лишь Его суда.

Орму и без того было о чём подумать, ибо ему следовало решить, куда им разумнее всего направиться, раз им не стоит ехать на торги внутри страны. Наконец он сказал своим людям:

— Хорошо быть предводителем, когда есть добыча, которую надо делить, и пиво, которое тебе наливают первому, но это не так приятно, когда приходится решать за других; пока же я ещё не придумал чего-либо стоящего. Ясно одно, что мы должны отплывать сейчас, ибо рабы уже готовы, и чем дольше мы задержимся здесь, тем труднее будет наше путешествие. Мне кажется, что нам следует поступить так: мы отправляемся к королю Харальду, поскольку при его дворе много богатых людей, которые дадут нам хорошие деньги за рабов, а если и вправду окажется, что он стал христианином, то у нас есть для него хороший подарок, который поможет нам заручиться его покровительством. Что касается меня, то я лучше сделаюсь его дружинником, чем буду младшим сыном в доме моего отца, если, конечно, старик и мой брат Одд ещё живы, в чём я не уверен. А тем из вас, кто стремится поскорее попасть домой, будет легче добраться оттуда до Блекинге, когда мы по окончанию путешествия поровну поделим деньги. Но главное, чтобы наши рабы не умерли, когда мы войдём в холодные северные воды.

Затем он обратился к монахам и сказал, что желал бы заключить с ними сделку. Они отдают ему все козьи шкуры, которые у них есть, вкупе с ненужной им одеждой, а он оставляет им двух своих самых хилых рабов, ибо они всё равно погибнут в пути, а оставшись на берегу, окрепнут и смогут пригодиться монахам. В придачу к этому он охотно даст им несколько серебряных монет из Андалузии. Монахи расхохотались и сказали, что это самая лучшая сделка, которую когда-либо удавалось заключить между ирландцами и людьми с озёр, но больше всего им хотелось бы заполучить Иаков-колокол. Орм ответил, что так дело не пойдёт, и в конце концов сделка была заключена, и рабы были обеспечены зимней одеждой.

Приготовляясь к путешествию, они прокоптили рыбу и козье мясо, прихватив с собой к тому же множество репы, которую выращивали монахи. Монахи дружелюбно помогали им во всём, не сетуя на то, что их гости значительно уменьшили число коз в их стаде. Гораздо больше их огорчало то, что священный колокол останется в руках язычников и что Орм и его люди не обратились в христианство. Когда пришла пора прощаться, они сделали последнюю попытку поведать правду о Христе, святом Финньяне, Дне Страшного Суда и обо всём том, что произойдёт с ними, если они не примут истинную веру. Орм ответил, что у него сейчас мало времени заниматься подобными вещами, и добавил, что он был бы плохим предводителем, если бы отправился в путь, не отблагодарив их щедро за гостеприимство, которое они оказали ему и его людям. С этими словами, он запустил руку в свой кошель на поясе, достал оттуда три куска золота и отдал монахам.

Токи расхохотался, увидев это, но затем сказал, что он так же богат, как и Орм, и намеревается свататься в один из лучших домов в Листере и сделаться знатным человеком в том краю. И он тоже дал три куска золота монахам, которые были изумлены подобной щедростью. Остальные не последовали примеру предводителя, но, дабы не уронить своего достоинства, также подарили что-то старикам; все, кроме Ульва Волчий Оскал. Они насмехались над его скупостью, но он лишь криво ухмылялся и скрёб бороду на щеке.

— Я не предводитель, — сказал он, — и, кроме того, я становлюсь стариком. Ни одна старуха, не говоря уж о девушках, не пойдёт за меня замуж и не принесёт мне хороший дом в приданое. Поэтому я лишь предусмотрителен, а не скуп.

Когда рабы поднялись на борт и были прикованы к своим скамьям, Орм отошёл от острова святого Финньяна и направился на восток, вдоль побережья Ирландии. Дул сильный ветер, и они двигались быстро. Все страдали от осеннего ненастья, несмотря на то, что были закутаны в козьи шкуры, ибо Орм и его люди отвыкли от холода в южных странах, и теперь ветер пронизывал их до костей. Но вопреки всему у них было прекрасное расположение духа, поскольку они были уже недалеко от родины. При этом они всё время были настороже, так как опасались нападения со стороны своих земляков. Ибо монахи рассказывали, что с тех пор как Ирландия усилиями короля Бриана перестала быть приманкой для викингов, их многочисленные корабли видели у побережья Англии. Поэтому, дабы избежать столкновения с ними, Орм приказал держаться подальше от земли, когда они проходили Ла-Манш. Им повезло, и они не встретили ни одного корабля. Итак, они вышли в открытое море и долго плыли, пока не увидели берег Ютландии. Их обдавали холодные брызги морских волн, и они хохотали от радости, видя вновь перед собой датскую землю и указывая друг другу различные береговые знаки, которые они заметили, ещё когда отправлялись с Кроком на юг.

Они обогнули Ско и взяли курс на юг. Земля находилась с подветренной стороны, и рабам пришлось опять грести по мере своих сил под удары колокола святого Иакова. Орм переговорил с людьми в рыбачьих лодках, которые пересекли им дорогу, и выяснил у них, долго ли ещё им плыть до Еллинге, где король Харальд Синезубый и держал свой двор. Затем они почистили оружие и привели в порядок одежду, дабы предстать перед королём в подобающем их достоинству виде.

Рано утром они вошли в Еллинге и пришвартовали корабль к сваям у пристани. Отсюда они могли видеть королевский замок, обнесённый частоколом. На пристани находилось несколько хижин, из них выходили люди и с любопытством смотрели на Орма и его людей, ибо они выглядели как чужеземцы. Затем викинги перетащили колокол на берег, используя тот же помост и катки, что и в Астурии. К этому времени вокруг них собралась толпа изумлённых зевак, которые пришли посмотреть на чудо и узнать, откуда прибыли чужеземцы. Орму и его людям было странно слышать, как вокруг все говорят на их родном языке. Они сняли цепи с рабов и обвязали их канатами, дабы те тащили колокол к королевскому замку.

Внезапно они услышали крики со стороны замка и увидели толстого человека в плаще с капюшоном, сбегающего к ним с холма. Он был без бороды, на груди у него висел серебряный крест, и лицо его выражало ужас. Он добежал, задыхаясь, до хижин и, широко раскинув руки, закричал:

— Пиявки! Пиявки! Есть ли здесь хоть одна милостивая душа, которая даст нам пиявок? Мне немедленно нужны свежие кровяные пиявки.

Они было решили, что он чужеземец, но он хорошо говорил по-датски, хотя и задыхался от бега.

— Пиявки в замке ослабли и не сосут кровь, — продолжал он, тяжело дыша, — а при зубной боли ему помогают только пиявки. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, есть здесь кто-нибудь, у кого есть пиявки?

Ни у кого в хижинах пиявок не оказалось, и толстый священник застонал от отчаяния. К этому времени он спустился на пристань к тому месту, где стоял на якоре корабль Орма, и неожиданно заметил колокол и людей, стоящих вокруг него. Глаза его сверкнули, и он подскочил к ним, чтобы разглядеть его поближе.

— Что это? — вскричал он. — Колокол, святой колокол? Не во сне ли я его вижу? Это колокол или дьявольское искушение? Как он попал сюда, в страну мрака и злого духа? Никогда в жизни мне не довелось видеть такого чудесного колокола, даже в императорском соборе в Вормсе!

— Его называют Иаков, по имени апостола, — промолвил Орм, — и мы привезли его из апостольского храма в Астурии. Мы услышали, что король Харальд стал христианином, и подумали, что подобный дар будет ему приятен.

— Чудо, чудо! — возопил священник, заливаясь слезами и простирая руки к небу. — Ангелы господни взглянули на нас в час нужды, когда ослабли наши пиявки. Но это, это исцеляет лучше пиявок. Скорее, скорее! Промедление опасно, ибо боль его сильна.

Рабы медленно тащили колокол, пока священник непрерывно увещевал людей, дабы они приложили силу и помогли доставить колокол в замок побыстрее. Он непрестанно говорил, как будто его покинул разум, вытирал заплаканные глаза и обращал лицо к небесам, восклицая что-то на таинственном наречии. Орм и его люди предположили, что у короля Харальда болят зубы, но никак не могли уяснить, чем ему может помочь их колокол. Но священник бормотал, что он счастлив, называл их посланниками Бога и сказал наконец, что теперь всё уладится.

— Хвала Всемогущему Господу, у него осталось не так уж много зубов во рту, — говорил он, — но те, что остались, причиняют нам столько же хлопот, сколько и другие козни дьявола в этой варварской стране. Несмотря на его годы, у него часто болят все зубы, кроме двух синих, и в такие дни к нему опасно подходить близко, ибо он богохульствует беспрестанно. Этим летом ему так сильно досаждал коренной зуб, что он едва не причислил к лику великомучеников брата Вилибальда, ибо он поразил его в голову тяжёлым распятием, которое надлежит использовать для облегчения страданий, а не наоборот. Брат Вилибальд уже на ногах, хвала Господу, но много недель он был болен, и у него кружилась голова. Брат Вилибальд и я вручили наши жизни милости Божьей, когда прибыли вместе с епископом Поппо в эту страну мрака, дабы проповедовать Евангелие и исцелять людей, но всё же было бы излишне принять мученичество ради нескольких старых зубов. Нам не позволяется даже выдернуть некоторые из них. Он запретил нам это под страхом смерти, ибо он не желает походить на одного старого короля Швеции, который скончался, посасывая молоко из рожка. Теперь вам известны те трудности и опасности, которые мы претерпеваем, со рвением проповедуя повсюду истинную веру. Брат Вилибальд самый мудрый целитель во всей бременской епархии, я тоже занимаюсь целительством, но, кроме того, я регент, а зовут меня брат Маттиас.

Он перевёл дыхание, отёр пот со лба и прикрикнул на рабов, чтобы они пошевеливались. Затем он продолжил:

— Но главная трудность, с которой мы столкнулись в этой стране, — здесь нет мощей, которые бы помогли нам исцелять людей. Нет даже хотя бы одного зуба святого Лазаря, облегчающего боль, который можно найти в самых отдалённых уголках христианского мира! Ибо миссионерам не позволяется брать с собой мощи, дабы они не были осквернены руками язычников. Мы вынуждены полагаться на наши молитвы, святой крест и земные способы исцеления, но иногда этого оказывается недостаточно. Никто из нас не сможет осуществлять исцеление духовное среди данов, пока у нас не будет мощей, а время этому ещё не пришло. Ибо вопреки тому, что здесь было убито три епископа и бесчисленное множество священнослужителей и тела некоторых из этих мучеников были преданы земле по христианскому обряду, Святая Церковь предписала, чтобы ни одна косточка епископа или великомученика не была вырыта, пока тело не пролежит в земле тридцать шесть лет. Но когда придёт это время, целителям здесь уже будет нечего делать.

Он покачал головой и грустно что-то пробормотал самому себе, но вскоре вновь воспрял духом.

— Но теперь я вижу, — заговорил он опять, — что Господь лишь подготавливал нас ко свершению великого чуда, и отныне мне, и брату Вилибальду будет легче. Правда, я нигде в Священном Писании не встречал упоминаний о том, что святой Иаков мог исцелять от зубной боли, но колокол, привезённый прямо с его могилы, должен обладать такой чудодейственной силой, что перед ним не устоит никакое зло, в том числе и зубная боль. Посему, предводитель, я не сомневаюсь, что вы посланы Богом для меня, брата Вилибальда и всех христиан в этой стране.

— Премудрый господин, — промолвил Орм, — как вы можете исцелить зубную боль колоколом? Мои люди и я побывали в дальних краях и повидали много удивительного, но такие чудеса нам не попадались.

— Насколько нам, сведущим целителям, известно, — ответил брат Маттиас, — есть два средства от зубной боли, и оба эти средства хороши. Что касается меня, и, думаю, брат Вилибальд согласится со мной, то я придерживаюсь мнения, что древнее предписание святого Григория наиболее действенно. Вскоре у вас будет возможность убедиться в этом.

К этому времени они дошли до земляного вала, обнесённого частоколом, и старый привратник открыл для них большие ворота, в то время как стража трубила в рог, оповещая, что прибыли гости. Врат Маттиас шёл впереди и ликующе распевал псалом: «Vexilla regis prodeunt».[11] За ним следовали Орм и Токи, сопровождаемые рабами, которые вместе с несколькими людьми с пристани тащили колокол.

За частоколом находилось множество домов, принадлежавших домочадцам короля. Ибо король Харальд жил гораздо более пышно, чем его отец, выставляя напоказ свои богатства. Он расширил и без того огромный пиршественный зал короля Горма, придав ему ещё больше роскоши и великолепия, и построил длинные дома для своих слуг и гостей. Окончание постройки кухни и пивоварни прославляли скальды, и знающие люди говорили, что они превышают величиной кухню и пивоварню короля в Уппсале. Брат Маттиас повёл их прямо к дому, где почивал король, ибо, состарившись, король Харальд проводил большую часть времени с женщинами или наслаждаясь своими сокровищами.

Это был высокий и длинный дом, но сейчас он был просторнее, чем в прежние дни, ибо епископ Поппо убеждал короля Харальда вести праведную жизнь христианина, и король отказался от услуг большинства своих женщин, оставив при себе лишь нескольких, самых молодых. Прежние его женщины, которые принесли ему детей, жили теперь за стеной замка. Но именно в то утро здесь царила суматоха, и множество людей, мужчины и женщины, в замешательстве бегали по дому. Некоторые из них остановились взглянуть на приближающуюся толпу, недоумевая, что это за люди, но брат Маттиас, прервав псалом, прошёл в королевский дом, а вслед за ним вошли Орм и Токи.

— Брат Вилибальд, брат Вилибальд! — закричал он. — Король, возрадуйся и восхвали Господа за чудо, которое Он сотворил ради тебя! Твоя боль вскоре исчезнет! Я подобен Саулу, сыну Киса, ибо я вышел за пиявками, но вместо них обрёл святыню.

Пока люди Орма с трудом втаскивали колокол в королевские покои, брат Маттиас принялся пересказывать всё, что случилось.

Орм и его люди учтиво приветствовали короля Харальда, глядя на него с любопытством, ибо сколько они себя помнили, его имя было у всех на устах, и им было странно видеть его, после стольких лет, старым и немощным.

Его ложе было у короткой стены, так что он находился лицом к двери. Ложе было очень высоким, на нём были навалены подушки и шкуры, и оно было такой ширины, что на нём могло поместиться три или четыре человека, не касаясь друг друга. Король Харальд сидел на краю его, обложенный подушками, закутавшись в мантию, отороченную мехом выдры, и на голове у него была жёлтая вязаная шапочка. На полу у его ног примостились две молодые женщины, а между ними стоял котёл с горячим углём. Каждая держала его ногу у себя на коленях и растирала от холода.

Самые невежественные люди, увидев его, сразу бы догадались, что перед ними великий правитель, несмотря на его нынешнее положение. В его круглых глазах было ожидание грядущих мучений, когда он обвёл взглядом людей, находящихся в его покоях, но наконец его взор остановился на колоколе. Он почти не обращал внимания на всё происходящее вокруг него, а только часто и прерывисто дышал, ибо боль на время оставила его, и он ожидал, что она вернётся и опять примется изводить его. Он был могучего телосложения, очень грузен, с широкой грудью и большим животом. У него было крупное, красное лицо с лоснящейся, гладкой кожей. Волосы у него были белыми, но густая борода, лежащая заплетёнными косами у него на груди, была жёлто-серой, а от нижней губы шла узкая прядь, которая совершенно пожелтела, и в ней уже не было седых волос. Рот у него был влажен от снадобий, которые он пил, дабы утихомирить боль, и оба его глазных зуба, знаменитые как своей длиной, так и своим цветом, блестели больше обычного, подобно клыкам старого кабана. Глаза у него были выпученные и налитые кровью, но в них, в широкой лобной кости и больших седых бровях таилось грозное величие.

Епископ Поппо не присутствовал при всём этом, поскольку он бодрствовал при короле всю ночь, молясь за него. Кроме того, ему пришлось выслушивать ужасные угрозы и богохульства, которые выкрикивал король, когда боль становилась особенно нестерпимой, и к утру он совсем выбился из сил и удалился немного отдохнуть. Но брат Вилибальд, который вместе с братом Маттиасом всю ночь приготавливал и опробовал различные снадобья, оставался на ногах и был ещё бодр. Это был маленький, сморщенный человек с большим носом, поджатыми губами и красным рубцом на лбу. Он усердно кивал, пока слушал рассказ брата Маттиаса обо всём, что случилось, и схватился руками за голову, когда увидел в дверях колокол.

— Это воистину чудо, — вскричал он пронзительным и ликующим голосом. — Подобно тому, как вороны принесли пищу пророку Илие, когда он был один в пустыне, эти путники прибыли к нам во спасение с помощью, ниспосланной с небес. Исцеление словом и молитвой помогло лишь на несколько минут, ибо, как только нетерпение заставит нашего господина открыть рот, боль вернётся опять. Так было всю ночь. Но теперь мы сможем исцелить его. Сперва, брат Маттиас, вымой-ка хорошенько колокол святой водой, затем переверни его на бок и промой его зев, ибо на поверхности я не вижу пыли, которая нам понадобится. Я затем смешаю эту пыль с остальными снадобьями.

Итак, они перевернули колокол на бок, и брат Маттиас протёр его зев тканью, смоченной в святой воде, которую он затем выжал в чашу. В колоколе было много пыли, и отжатая вода была почти чёрной, к великой радости брата Вилибальда. Затем брат Вилибальд принялся смешивать свои снадобья, всё это время произнося поучительные рассуждения для тех, кто с любопытством наблюдал за тем, что он делает.

— Древнее предписание святого Григория особенно действенно в подобных случаях, — говорил он. — Оно очень просто, и в приготовлении нет ничего, что следовало бы держать в тайне. Сок тёрна, жёлчь кабана, селитра и бычья кровь, щепотка конской редиски и несколько капель можжевёловой воды — всё это смешивается с равным количеством святой воды, которой обмывались мощи. Смесь необходимо держать во рту, пока не пропоют три стиха из псалма. Всё это следует трижды повторить. Это самое действенное средство против зубной боли, которое известно целителям. И оно никогда не обманывает ожиданий, при условии, что мощи были достаточно крепки. Апулианские целители старого императора Отто считали, что лягушачья кровь более действенна, нежели бычья, но мало кто придерживается этого мнения в наши дни. Кроме того, лягушачью кровь нелегко раздобыть зимой.

Он извлёк из своего сундука две железные бутыли, откупорил их, понюхал, покачал головой и послал несколько слуг на кухню за свежей жёлчью и бычьей кровью.

— В случаях, подобных этому, необходимо всё самое лучшее, — сказал он, — а раз уж у нас есть настолько чудодейственные мощи, то надо позаботиться и об остальных снадобьях.

Всё это заняло какое-то время, и казалось, что короля Харальда боль мучает уже меньше. Он взглянул на Орма и Токи, очевидно недоумевая при виде неизвестных в чужеземных доспехах, ибо они всё ещё были в красных плащах и с резными щитами Альманзора, а застёжки на шлемах опускались очень низко, прикрывая щёки и шею. Он сделал им знак, дабы они подошли поближе.

— Что вы за люди? — спросил он.

— Мы ваши люди, король Харальд, — ответил Орм. — Но прибыли мы сюда из Андалузии, где были на службе у Альманзора, великого правителя Кордовы, пока кровь не пролилась между нами и ним. Крок из Листера был нашим предводителем, когда мы отправились в поход на трёх кораблях. Многие погибли, и он тоже был убит. Я — Орм, сын Тости, вождя из Холмов в Сконе, и мы прибыли к вам с этим колоколом. Когда до нас дошла весть, что вы стали христианином, государь, мы решили, что это хороший дар для вас. Я не знаю, обладает ли он целебной силой, но на море он был нам верным помощником. Это самый большой из всех колоколов на могиле святого Иакова в Астурии, где мы были с нашим господином Альманзором, который особо ценил этот колокол.

Король Харальд молча кивнул, но одна из двух женщин, сидящих у его ног, обернулось, взглянула на Орма и Токи и поспешно произнесла по-арабски:

— Но имя Аллаха, Милостивого и Великодушного! Вы люди Альманзора?

Они оба посмотрели на неё, изумившись тому, что слышат этот язык при дворе короля Харальда. Она была красива на вид, с коричневыми большими глазами, широко расставленными на бледном лице, и чёрными волосами, падающими двумя тяжёлыми косами ей на грудь. Токи никогда хорошо не знал арабского, но прошло уже столько времени с тех пор, как он последний раз говорил с женщиной, что он решился вставить словечко и ответил:

— Ты родом из Андалузии, — сказал он. — Я видел там много женщин, подобных тебе, но не таких красивых.

Она быстро улыбнулась ему, показав белые зубы, но затем печально опустила глаза.

— Незнакомец, говорящий на моём языке, — промолвила она нежным голосом, — ты видишь, какую пользу принесла мне моя красота. Я, в которой течёт благородная кровь, рабыня у невежественных язычников, которые опозорили меня, сняв с меня покрывало, должна растирать гниющие ноги старого Синезубого. В этой стране нет ничего, кроме холода и мрака, звериных шкур и вшей, да еды, которую изрыгнули бы даже псы Севильи. Только в Аллахе я нахожу утешение моей ужасной участи, до которой меня довела моя красота.

— Мне кажется, ты слишком хороша для той работы, которую ты здесь исполняешь, — сказал Токи — Тебе следовало бы найти такого человека, который мог бы предложить тебе что-нибудь получше, чем пальцы своих ног.

Она опять лучезарно улыбнулась ему, хотя слёзы выступили у неё на глазах. Но в это время король Харальд гневно спросил:

— Кто ты такой, чтобы перешёптываться с моими женщинами?

— Я — Токи, сын Серой Чайки из Листера, — отвечал Токи, — и меч да проворный язык — всё, чем я обладаю. Я не намеревался выказывать своё неуважение к вам, государь, обратившись к вашей женщине. Она спросила меня о колоколе, и я ответил ей, а она сказала, что это дар, который принесёт тебе столько же радости, сколько и она приносит вам, да и пригодится не меньше.

Король открыл рот, чтобы ответить, но лицо его почернело, он издал рёв и повалился навзничь на подушки, так что две молодые женщины, сидевшие у его ног на корточках, упали на пол. Мучительная боль вновь вернулась к нему.

В спальных покоях возникло некоторое замешательство, и те, кто стоял ближе всех к королевской постели, отступили на несколько шагов назад на случай опасности. Но брат Вилибальд к этому времени приготовил своё снадобье и отважно направился к королю с улыбкой и ободряющими словами.

— Сейчас, сейчас, ваше величество! — сказал он и перекрестил сперва короля, а затем чашу со снадобьем, которую он держал в руке. Другой рукой он взял маленькую роговую ложку и пропел торжественным голосом:

Король пристально посмотрел на него и его чашу, яростно фыркнул, затряс головой, застонал и в гневе заревел:

— Прочь от меня, поп! Прочь от меня со своими заклинаниями и причастием! Хальбьёрн, Арнкель, Грим! Хватайтесь за свои секиры и раздавите эту вошь!

Но эти люди часто слышали подобные приказы короля и остались недвижимы. Брат Вилибальд смело обратился к королю вновь:

— Потерпите, государь, сядьте и выпейте, ибо этот напиток преисполнен святой силы. Лишь три ложки, государь, и вам даже не придётся проглатывать их. Пой, брат Маттиас!

Брат Маттиас, который стоял за братом Вилибальдом с огромным распятием, затянул святой гимн:

Король, казалось, покорился, ибо он смиренно позволил приподнять себя на постели. Брат Вилибальд быстро поднёс ложечку смеси ко рту короля, в то время как все в спальных покоях замерли в ожидании. Король побагровел, приняв снадобье, но продолжал плотно сжимать губы. Затем, когда три стиха были пропеты, он покорно всё выплюнул, после чего брат Вилибальд, не прерывая пения, дал ему следующую ложечку смеси.

Все, кто находился тогда в спальных покоях, соглашались потом, что спустя несколько секунд, после того, как он принял вторую ложку, и прежде, чем стихи гимна были пропеты, король закрыл глаза и оцепенел. Затем он открыл их, сплюнул снадобье, глубоко вздохнул и потребовал пива. Брат Вилибальд прервал пение и с тревогой наклонился над ним.

— Лучше, наше величество? Боль прошла?

— Прошла, — произнёс король и опять сплюнул. — Твоё снадобье было кислым, но, кажется, оно оказалось действенным,

Брат Вилибальд воздел руки в радости.

— Осанна! Вскричал он. — Чудо свершилось! Святой Иаков внял нашим мольбам! Вознесите хвалу Господу, государь, ибо наступают лучшие времена! Зубная боль не будет больше омрачать ваш дух и не поселит тревогу в сердца ваших слуг.

Король Харольд кивнул головой и погладил конец своей бороды. Он схватил обеими руками огромный кубок, который подал ему слуга, и поднёс к губам. Сперва он глотал осторожно, боясь, что боль возвратится, затем увереннее, до тех пор, пока не опустошил кубок. Он приказал наполнить его вновь и предложил его Орму.

— Пей! — приказал он. — И прими нашу благодарность за помощь, которую ты оказал нам.

Орм принял кубок и стал пить. Это было самое лучшее пиво, которое ему когда-либо доводилось пробовать, крепкое и густое, такое, какое может себе позволить варить лишь король. И пил он его с удовольствием. Токи посмотрел на него и затем со вздохом сказал:

— Если ты скальд, то ты должен выпить, — сказал король Харальд, — но после этого ты сложишь вису об этом.

Итак, кубок опять был наполнен для Токи, он поднёс его к губам и пил, всё дальше и дальше запрокидывая голову. И те, кто был в спальных покоях в тот день, согласились, что мало кто опустошал этот кубок так проворно. Затем он некоторое время раздумывал, вытирая пену с бороды, и наконец произнёс громким голосом:

Люди в спальных покоях хвалили вису Токи, а король Харальд сказал:

— Мало осталось хороших скальдов в наши дни, но ещё меньше тех, что могут сложить вису, не обдумывая её часами. Многие приходили ко мне, досаждали своими хвалебными песнями и зимовали в моих палатах, сопя над моим пивом и не произнося ничего нового, кроме того, что они сочинили заранее. Я люблю людей, которым висы даются легко и которые могут развлекать меня всякий день, когда я пирую. Ты, Токи из Листера, самый искусный из скальдов, которых я слышал с тех пор, когда Эйнар Скалаглам и Вигфус, сын Глума Убийцы, гостили у меня. Вы оба должны отпраздновать йоль у меня, и ваши люди тоже. Я угощу вас лучшим пивом, ибо вы заслужили его тем подарком, который вы привезли сюда.

Затем король Харальд широко зевнул, так как он был очень слаб после бессонной ночи. Он закутался поплотнее в свои меха, устроился поудобнее и приготовился к отдыху, а две молодые женщины легли по бокам постели. Его накрыли шкурами, брат Маттиас с братом Вилибальдом перекрестили его изголовье и пробормотали молитвы. Затем все оставили покои, и постельничий короля принялся расхаживать по двору замка, трижды выкрикивая: «Король Дании спит!»

Глава девятая О том, как король Харальд Синезубый справлял праздник йоль

Множество знатных людей со всего севера съехались в Еллинге, дабы отпраздновать с королём Харальдом праздник йоль, поэтому за столом и в палатах почти не осталось свободных мест. Но Орм и его люди не были удручены этим, ибо им удалось продать своих рабов за хорошую цену ещё до начала праздника. Когда Орм поровну разделил выручку, его люди почувствовали себя богатыми и свободными, стали подумывать о возвращении в Листер, обсуждая между собой, вернулись ли два корабля Берси на родину, или же только они остались в живых после похода Крока. Но при этом они не возражали против того, чтобы остаться здесь до конца праздника, ибо им была оказана высокая честь, которая лишь умножила их славу.

Почётным гостем был сын короля Харальда, король Свейн Вилобородый,[13] который прибыл из Хедебю с большой свитой. Как и все сыновья Харальда, он родился от одной из наложниц короля, поэтому они недолюбливали и избегали друг друга. Тем не менее каждый йоль король Свейн отправлялся в Еллинге, и всем было известно почему. Ибо часто во время празднования йоля, когда было изобилие еды и пиво крепче, чем в обычное время года, случалось так, что старые люди умирали прямо за пиршественным столом либо в постели. Так было со старым королём Гормом, который находился без сознания два дня после йоля, пресытившись праздничной свининой, и затем умер. Король Свейн хотел быть поближе к королевской казне, если бы с его отцом случилось нечто подобное. Уже несколько лет он тщетно отправлялся в путешествие, и с каждым годом его нетерпение возрастало. Его споспешники были грубы и заносчивы, поэтому им трудно было жить в мире с домочадцами короля Харальда, особенно когда король сделался христианином и многие из его людей последовали его примеру. Ибо король Свейн всё ещё доверял старым богам и злорадно высмеивал отца за его обращение в другую веру, говоря, что даны ещё пожалеют об этой глупости, когда старик поймёт, что пожил достаточно долго.

Но, когда он находился в Еллинге, он не высказывал открыто своего мнения, ибо король Харальд легко впадал в гнев и, когда это происходило, он мог сделать что угодно с кем угодно. Они не обменялись ни одним лишним словом, когда приветствовали друг друга, и не пили друг за друга на своих почётных местах в пиршественной зале больше, чем того требуют обычай и учтивость.

В канун Рождества была метель, но она прекратилась, и наступили холодные, безветренные дни. В рождественское утро, когда священники служили обедню и двор замка заволокло паром из кухни, где шли приготовления к пиршеству, к пристани с юга подошёл на вёслах большой корабль, и его парус был изорван в клочья, а вёсла обледенели. Король Харальд присутствовал при обедне, но к нему послали гонцов, дабы сообщить ему об этом. Любопытствуя, что за гости прибыли к нему, он поднялся по лестнице наверх, чтобы взглянуть на судно. Это был высокий корабль, и на его носу надменно выгибалась шея и красная голова дракона, чья пасть обледенела от длительного перехода по морю. Они видели, как люди в одеждах, покрытых корой льда, спустились на берег, и среди них выделялся высокий предводитель в синем плаще и некто, такого же роста, одетый в красное. Король Харальд внимательно присмотрелся к ним, насколько это позволяло расстояние, и произнёс:

— Похоже на корабль йомсвикингов, но, может быть, это и шведское судно. На нём много дерзких людей, ибо они прибыли к королю данов без щита на мачте. Я знаю только трёх человек, которые осмелятся поступить так. Это Скеглар-Тости, Вагн Акисон и Стирбьёрн. Кроме того, они не позаботились о том, чтобы снять с корабля голову дракона, хотя им хорошо известно, что тролли на берегу не любят этого. Я же знаю только двух человек, которые не считаются с тем, что думают тролли. Это Вагн и Стирбьёрн. Но по кораблю я вижу, что предводитель не побоялся вчерашнего шторма, а я знаю только одного человека, который никогда не уклонится от бури. Поэтому, должно быть, это мой зять Стирбьёрн, которого я не видел уже четыре года. Кроме того, один из них в синем плаще, а Стирбьёрн поклялся носить синее до тех пор, пока он не отнимет своё наследство у короля Эрика. Кто этот человек, одного роста со Стирбьёрном, я не могу сказать с уверенностью, но сыновья Струтхаральда всегда были выше обычных людей, к тому же все трое — друзья Стирбьёрна. Это не может быть ярл Сигвальди, старший из них, ибо ему сейчас не до празднования йоля, после позора, который он навлёк на своё имя, уведя свои корабли из битвы у Хорундафьорда. Брат его, Хеминг, в Англии. Третий сын Струтхаральда — Торкель Высокий, И скорее всего это он.

А когда неизвестные подошли к замку и выяснилось, что он прав, король вновь воспрял духом, ибо он пребывал в унынии с тех пор, как прибыл Свейн Вилобородый. Он радушно принял Стирбьёрна и Торкеля, приказал затопить баню и угостил всех прибывших подогретым пивом.

— Даже величайшим из воинов, — сказал он, — необходимо согреться после такого путешествия. Правильно говорилось в прежние дни:

Некоторые люди Стирбьёрна были так изнурены путешествием, что едва стояли на ногах, но, когда им поднесли кубки с пивом, в их руках нашлись ещё силы, чтобы поднести их ко рту, не пролив ни капли.

— Как только вы попаритесь в бане и отдохнёте, — сказал король Харальд, — празднование йоля начнётся. И я с большей охотой приму в нём участие, ибо теперь на почётном месте я буду видеть не только своего сына.

— Вилобородый здесь? — спросил Стирбьёрн, оглянувшись. — Я был бы рад перемолвиться с ним словечком.

— Он всё ещё лелеет надежду, что когда-нибудь увидит, как я умру, захлебнувшись пивом, — сказал король. — Вот почему он приехал сюда. Но если я и умру во время празднования йоля, то лишь потому, что мне надоест видеть его отвратительное лицо. У тебя будет время и возможность поговорить с ним. Но скажи мне одно: пролилась ли кровь между вами?

— Нет, кровь ещё не пролилась, — ответил Стирбьёрн, — но за будущее я не отвечаю. Он обещал мне помочь кораблями и людьми, когда я выйду в поход против моих родичей в Уппсале. Но пока ни одного корабля не прибыло.

— Не должно быть кровопролития в моём доме во время святого праздника, — промолвил король Харальд. — Ты должен понять это, хоть я и знаю, что тебе не терпится нарушить мир между вами. Ибо отныне я поклоняюсь Христу, который во многом помогает мне, а Христос не допустит никаких раздоров ни в рождественский день, ни в последующие святые дни.

— Меня изгнали из страны, — ответил Стирбьёрн, — и я не могу позволить себе такой роскоши — не нарушать мира, ибо лучше я буду вороном, чем падалью, которой он питается. Но раз я твой гость, я не нарушу мира, какие бы боги ни покровительствовали этому пиру. Ибо ты всегда был мне хорошим свёкром, и у меня не было повода ссориться с тобой. Но у меня есть вести для тебя: твоя дочь Тира умерла. Я бы желал приехать к тебе с более радостными новостями.

— Это воистину печальное известие, — промолвил король Харальд. — Как она умерла?

— Она разозлилась, — ответил Стирбьёрн, — что у меня появилась наложница из Страны вендов. Она была в таком гневе, что начала харкать кровью. Затем она стала чахнуть и вскоре умерла. Во всём остальном она была мне достойной женой.

— Я заметил, — сказал король Харальд, — что молодые не так дорожат жизнью как старики. Но мы не должны позволить, чтобы печаль поселилась в наших сердцах и угнетала нас во время празднования йоля. Так или иначе, у меня осталось дочерей больше, чем мыслей в голове о том, как с ними поступить. Они выйдут замуж лишь за человека знатного рода и знаменитого своими подвигами. Так что тебе недолго придётся оставаться вдовцом, если какая-нибудь из них тебе приглянется. Ты увидишь их всех; я только боюсь, что будет трудно сохранить мир на праздновании йоля, если они проведают, что ты снова холост.

— Кое-что другое занимает меня больше, чем женитьба, — ответил Стирбьёрн, — но мы поговорим об этом позже.

Множество любопытных взоров следило из дверных проёмов и бойниц за Стирбьёрном, когда он направился со своими людьми в баню, ибо ему мало кто оказывал гостеприимство, и он почитался за величайшего из воинов, которые были когда-либо на севере со времён сыновей Рагнара Кожаные Штаны. У него была короткая светлая борода и тусклые голубые глаза, и люди, которые никогда не видели его прежде, перешёптывались с удивлением, находя его чересчур стройным и узковатым в плечах. Ибо все знали, что он обладает такой силой, что рассекает щиты, как ломти хлеба, и разрубает человека в доспехах от шеи до бёдер своим мечом, который зовётся Колыбельная Песнь. Мудрые люди говорили, что ему помогает древняя удача королей Уппсалы, и которая умножает его силы, что бы он ни предпринял, ему всегда сопутствует успех. Но было также известно, что на него пало проклятие его семьи, и именно поэтому он оказался правителем без страны, и именно поэтому он был подвержен приступам тоски и великой печали. Когда его охватывала скорбь, он отдалялся ото всех и просиживал днями, вздыхая и мрачно разговаривая с самим собой. Он никого не подпускал к себе, кроме женщин, расчёсывающих его волосы, да старика с арфой, который подносил ему пиво и играл для него печальную музыку. Но как только приступ тоски оставлял его, он рвался опять выйти в море и сражаться. Тогда он безрассудно закрывал глаза на то, что ему не сопутствует удача в погоде, и доводил до изнеможения сильнейших людей из своего войска.

Итак, его боялись как ни одного другого предводителя на всём севере, как будто он обладал могуществом и величием богов. И были люди, которые верили, что когда-нибудь в будущем, когда он достигнет вершин своей славы, он отправится в Миклагард,[14] увенчает себя императорской короной и победоносно обогнёт край земли на своих грозных кораблях.

Но были и другие, которые утверждали, что видят по его глазам, что он умрёт молодым и несчастливым.

Наконец в пиршественной зале короля Харальда всё было готово к празднованию йоля, и мужчины расселись по своим скамьям. Женщинам не позволялось присутствовать на пире, где все состязались между собой в количестве выпитого пива, ибо король Харальд считал, что и так будет трудно сохранить мир между мужчинами, но если женщины начнут бахвалиться своими кубками, то это будет во много раз тяжелее. Когда все заняли свои места, спальничий короля объявил громким голосом, что по велению Господа Иисуса Христа и короля Харальда отныне в зале должен воцариться мир и пользоваться острыми орудиями можно не иначе как лишь для разрезания пищи. Любой порез, удар или открытая рана, нанесённые оружием, кубком, костью, деревянной утварью, ковшом или сжатым кулаком, будут считаться умышленным убийством, святотатством и непростительным преступлением, и виновный будет брошен в воду с камнем на шее. Всё оружие, кроме ножей, приказано оставлять при входе в зал, и лишь почётным гостям, сидящим за столом короля Харальда, позволяется иметь при себе меч, ибо им полагается держать себя в руках, даже когда они пьяны.

Зал легко вмещал в себя шестьсот человек, и посередине находился стол короля Харальда, за которым сидели тридцать наиболее почётных гостей. Столы остальных гостей тянулись из одного конца зала в другой. Стирбьёрн сидел по правую руку короля Харальда, а епископ Поппо по левую. Напротив сидел король Свейн, и справа от него находился Торкель Высокий, а слева краснолицый, лысый, старый ярл с Малых Островов, которого звали Сибби. Остальные сидели сообразно знатности и происхождению, и король Харальд сам усадил их на эти места. Орм и Токи, хотя и не считались великими вождями, получили места более почётные, чем они могли ожидать, ибо король Харальд был благодарен им за колокол и, кроме того, восхищён висами Токи. Итак, Орма занимал

Место через три сиденья от епископа, а Токи через четыре, так как Орм попросил короля усадить его рядом с Токи на случай, если последний перепьёт вина и сделается опасен. Напротив них за столом сидели люди короля Свейна.

Епископ принялся читать молитву, но король Харальд приказал ему поскорее закончить. Затем они три раза подняли и осушили кубки: во славу Христа, за удачу короля Харальда и за возвращение солнца. Те из гостей, кто не был христианином, тоже осушили кубки за Христа, поскольку им не терпелось выпить пива, но некоторые из них начертали знак молота на кубках и прошептали имя Тора прежде, чем сделать глоток. Когда все пили за удачу короля Харальда, король Свейн захлебнулся пивом и закашлялся, на что Стирбьёрн спросил его, не слишком ли крепко сварено пиво и пришлось ли оно ему по вкусу.

Затем была принесена праздничная свинина, все разом замолчали, перевели дух, и многие распустили пояса, дабы сохранить силы до конца пира. И хотя кое-кто поговаривал, что король Харальд в старости не так щедр на золото и серебро, как это бывало в прежние дни, никто из празднующих йоль в его замке не мог упрекнуть его в том, что он скуп на мясо и пиво.

Сорок восемь хорошо откормленных жёлудями свиней забивались каждый йоль, и в обычае было, что если этого не хватало на весь праздник, гостей кормили досыта говядиной и бараниной. Челядь с кухни выстраивалась по двое, и каждая пара держала по большому дымящемуся котлу, за которыми несли корыта с кровяной колбасой. Их сопровождали мальчики-слуги, вооружённые длинными разветвлёнными вертелами, которыми они, когда котлы ставились у столов, вылавливали огромные ломти мяса и раздавали гостям по старшинству, так что каждый получил свою долю; кроме того, всем гостям доставалась кровяная колбаса в пол-локтя длиной. Затем на глиняных тарелках подавали хлебные лепёшки и обжаренную репу, а у подножья каждого стола выставлялся бочонок пива, дабы ничей кубок или рог не оставался пустым.

Когда котёл со свининой приблизился к Орму и Токи, они примолкли, пристально следя за мальчиком-слугой, вылавливающим куски мяса. Они с блаженством наблюдали, как он извлёк два прекрасных куска и положил им на тарелки, напомнив, как много времени прошло с тех пор, когда они последний раз пробовали столь прекрасное блюдо. И они изумились тому, что им удалось прожить так много лет в стране, где было запрещено есть свинину. Но, когда появилась кровяная колбаса, слёзы выступили у них на глазах, и они провозгласили, что никогда не ели столь достойной пищи с тех пор, как ушли в поход с Кроком.

— Это самый лучший запах, что мне приходилось осязать, — сказал Орм тихо.

— Это свинина с тимьяном, — добавил Токи сиплым голосом.

Он засунул колбасу в рот настолько глубоко, насколько это было возможно, откусил и принялся медленно пережёвывать. Затем он поспешно повернулся, схватил мальчика-слугу за полу одежды, когда тот собирался унести корыто к следующему столу, и сказал:

— Если это не противоречит приказу короля Харальда, дай мне ещё колбасы. Я провёл несколько лет и Андалузии, где не кормят так вкусно, как здесь, и все семь зим я желал лишь отведать кровяной колбасы, но её там не было.

— Нечто подобное происходило и со мной, — промолвил Орм.

Мальчик-слуга рассмеялся и заверил их, что у короля Харальда найдётся достаточно колбасы для каждого. Затем он положил каждому на тарелку по самому толстому куску, и они со рвением принялись за еду.

Некоторое время ни за столом короля, ни за остальными столами никто не разговаривал, кроме тех случаев, когда кто-нибудь требовал ещё пива или поднимал кубок, бормоча с набитым ртом хвалу королю Харальду.

Справа от Орма сидел юноша, который резал мясо ножом с отделанной серебром рукояткой. У него была светлая кожа и очень длинные, тщательно расчёсанные, красивые волосы. Он принадлежал к людям Торкеля Высокого и, очевидно, происходил из знатного рода, ибо его усадили за королевский стол вопреки тому, что у него ещё не было бороды. Кроме того, о его знатном происхождении говорил прекрасный наряд с серебряным поясом для меча. Когда все уже наелись вдоволь, он повернулся к Орму и сказал:

— Приятно сидеть на пиру рядом с людьми, которые много путешествовали на своём веку. Мне кажется, я слышал, что ты и твой сосед заплывали подальше, чем большинство из нас, здесь присутствующих.

Орм ответил, что это правда, ибо Токи и он провели шесть лет в Испании.

— По разным причинам, — добавил он, — наш поход продлился дольше, чем мы предполагали, и многие из тех, кто принял в нём участие, уже никогда не вернутся обратно.

— Наверное, многое приключилось с вами, о чём ты мог бы порассказать, — заметил юноша. — Я хоть и не побывал в столь дальних краях, как вы, но недавно ходил в поход, из которого тоже немногие возвратились.

Орм спросил, кто он такой и о каком походе он говорит.

— Я из Борнхольма, — ответил тот, — а зовут меня Сигурд. Отец мой — Буи Толстый, о котором ты, может быть, слышал. Я был с ним в битве при Хьорундарфьорде, когда он был убит. Я был взят в плен вместе с Вагном Акисоном и многими другими. Я бы не сидел здесь сегодня и не рассказывал бы тебе всё это, если бы не мои длинные волосы, ибо мои волосы спасли мне жизнь, когда отдан был приказ убить всех пленных.

К тому времени многие за столом съели свою долю, и выпитое пиво развязало всем языки. Токи присоединился к разговору и заметил, что то, что сейчас сказал борнхольмец, звучит необычно и его история многообещающая, ибо сам он всегда считал, что длинные волосы не могут быть преимуществом, а скорее являются помехой для воина. Торкель Высокий сидел и ковырял в зубах, так как это делали лишь самые знатные и учтивые люди, которые много путешествовали, повернув лицо в сторону и прикрыв рот ладонью. Он прислушивался к беседе и наконец заметил, что длинные волосы причинили много неудобств воинам и благоразумные люди всегда тщательно заплетали их прежде, чем надеть шлем. Но, добавил он, Сигурд Буисон поведает о том, как проницательный человек может воспользоваться длиной своих волос как преимуществом. Он надеялся, что каждому в пиршественной зале будет интересно послушать эту историю.

Король Свейн к этому времени уже развеселился, так как появление Стирбьёрна сперва привело его в уныние. Он сидел развалясь, откинувшись на спинку своего трона и обгладывая свиную ногу, кость от которой он бросил прямо на солому, покрывающую пол. Он с удовольствием заметил, что король Харальд, который был увлечён разговором со Стирбьёрном о женщинах, ест и пьёт больше других. Король Свейн тоже прислушивался к беседе за столом и вскоре присоединился к ней, заметив, что мудрый воин не забывает и о своей бороде, ибо если битва случается в ветреную погоду, борода может застлать ему глаза как раз в то время, когда он собирается отбить удар мечом или уклониться от летящего копья. Поэтому он всегда заботится о том, чтобы его борода была заплетена прежде, чем он вступает в битву. Но теперь ему бы хотелось послушать о том, как Сигурда Буисона спасли его длинные волосы, ибо людям, которые принимали участие в битве у Хьорундарфьорда, обычно есть что порассказать.

Епископ Поппо никак не мог справиться со всем, что ему было подано, а выпитое пиво вызвало у него икоту. Несмотря на это, он был способен изрекать что-то и присоединился к беседе, сказав, что был бы рад поведать историю о принце Авессаломе, чьи прекрасные длинные волосы послужили причиной его гибели. Это, пояснил он, хорошая и нравоучительная история записана в Святой Библии. Но король Свейн немедленно прервал его, сказав, что пусть он рассказывает подобные бредни женщинам и детям, если они его ещё слушают. По этому поводу у них возникла перепалка, но король Харальд промолвил:

— На таком празднике, как этот, который длится шесть дней, хватит времени каждому рассказать свою историю. Нет ничего лучше, чем слушать достойные рассказы, когда съедена первая доля и в кубке ещё осталось пиво. Ибо это помогает скоротать время, пока не сменились блюда, и препятствует ссорам за столом. Но я хотел бы сказать кое-что в защиту епископа. Он знает много достойных сказаний о святых, апостолах и королях, которые правили в восточных странах, ибо я сам слушал о них с удовольствием. Он рассказал мне много историй об одном из них, чьё имя было Соломон. Он был в большой милости у Господа и, кажется, был очень похож на меня, правда у него было больше женщин. Я думаю, что епископ должен сперва рассказать эту историю, пока он не осоловел от еды и питья, ибо праздничное пиво пьянит его не так, как нас, поскольку он ещё не привык к нему. Потом пусть и остальные люди расскажут, что приключилось у Хьорундарсфьорда, или Стирбьёрн расскажет о своём походе в Страну вендов. Кроме того, среди нас есть люди, которые умудрились побывать в Испании и привезли оттуда ко двору святой колокол, который сослужил мне хорошую службу. И я хотел бы услышать их историю, прежде чем праздник подойдёт к концу.

Все согласились, что король Харальд говорил мудро, и поступили так, как он предложил. Итак, вечером, когда внесли факелы, епископ рассказал историю о короле Давиде и его сыне Авессаломе. Он говорил громко, так что каждый мог его слышать, и так искусно, что всем, кроме короля Свейна, она понравилась. Когда епископ кончил, король Харальд заметил, что эта история очень поучительна и кое-кому следовало бы её запомнить, на что Стирбьёрн расхохотался и, подняв кубок, крикнул королю Свейну:

— Будь благоразумен, принц, обрати внимание на эту сагу и стриги свои волосы коротко, как это делают епископы.[15]

Это замечание пришлось по вкусу королю Харальду, который хлопнул себя по коленям и разразился таким хохотом, что сотрясалась вся скамья с его стороны стола. Когда его свита и люди Стирбьёрна увидели, что хозяин смеётся, все присоединились к нему, даже те, кто не знал повода для смеха, вскоре зал наполнился весельем. Но люди короля Свейна были недовольны. Сам он покраснел от гнева, закусил нижнюю губу, и взгляд его сделался настолько грозен, что казалось, он сейчас вскочит на ноги и бросится на обидчика. Стирбьёрн наклонился вперёд со своего места и, улыбаясь, пристально смотрел на него своими тусклыми, немигающими глазами. В зале возникло беспокойство, ибо казалось, что рождественский мир может быть нарушен. Епископ протянул руки и крикнул что-то, чего никто не услышал, все взгляды людей остановились на двух сидящих друг против друга воинах, в то время как их пальцы нащупывали ближайший предмет, который мог бы послужить оружием. Но тут шуты короля Харальда, два ирландца, знаменитые своим умением, вскочили на королевский стол в пёстрых рубахах, с перьями в волосах и принялись махать своими широкими рукавами, выпячивать грудь, топать ногами и вытягивать шеи. Затем они прокричали петухами друг на друга так искусно, что люди не могли вспомнить, когда они слышали что-либо подобное. Тут же все позабыли о распре и беспомощно развалились на своих местах, смеясь их проделкам. Так закончился первый день праздника.

На следующий день, когда трапеза закончилась и были внесены факелы, Сигурд Буисон поведал всем, что приключилось с ними в Хьорундарфьорде и как его длинные волосы спасли ему жизнь. Все знали об этом походе, когда йомсвикинги вместе с людьми из Борнхольма вышли в море могучей флотилией под предводительством сыновей Струтхаральда, Буи Толстого и Вагна Акисона, дабы отвоевать Норвегию у ярла Хакона, и лишь немногие вернулись оттуда. Поэтому Сигурд не тратил лишних слов и не упоминал о том, как Сигвальди обратился в бегство вместе со всеми своими кораблями. Ибо было бы неучтиво говорить о Сигвальди, когда среди слушателей находится Торкель Высокий, хотя всем было известно, что Торкель отважно сражался и был ранен в голову камнем, когда вражеские суда стали одерживать верх, и находился без сознания, когда его брат увёл свои корабли.

Сигурд был на отцовском корабле и принимал участие лишь в тех схватках, которые происходили на его борту. Он поведал им о смерти своего отца, о том, как Буи яростно бился, но в конце концов множество норвежцев оттеснили его и перепрыгнули к нему на корабль. Его ударили мечом в лицо и отрубили ему нос и большую часть челюсти, тогда Буи схватил два ларца со своим золотом и прыгнул с ними за борт. Он поведал и о том, как родич Буи, Аслак Лысый, сделался берсерком, что уже редко можно увидеть, и, отбросив щит и шлем, ибо его не брало железо, рубил обеими руками до тех пор, пока исландский скальд, дружинник Эйрика, сына ярла Хакона, не метнул в него наковальню и не размозжил его череп.

— После этого, — продолжал Сигурд, — тем, кто уцелел на корабле отца, ничего не оставалось делать, ибо нас было мало числом, мы были очень утомлены, и все наши корабли были очищены от людей, кроме корабля Вагна, на котором продолжали сражаться. Нас согнали к носу корабля, где было так тесно, что мы не могли поднять ни рук, ни ног, оставалось нас всего девять — и все раненые. Здесь они принялись колоть нас щитами и взяли в плен. Нас обезоружили и отвели на берег, а вскоре к нам заставили присоединиться защитников последнего корабля, и среди них был сам Вагн. Его несли два человека, ибо ему нанесли две раны копьём и мечом. Он был бледен, очень изнурён и не говорил ни слова. Нас усадили на большое бревно на берегу, связали длинной верёвкой ноги, но руки оставили свободными. Мы сидели и ждали, пока люди послали за ярлом Хаконом, дабы разузнать, как с нами поступить. Он приказал, чтобы нас немедленно убили, и ярл Эйрик, его сын, со своими людьми пришли посмотреть на казнь, ибо им было любопытно посмотреть, как будут держать себя йомсвикинги перед смертью. Нас было тридцать на бревне, девять с корабля Буи, восемь с корабля Вагна и остальные с других кораблей. Вагн сидел с правого края бревна. А известные мне имена я остальных я перечислю.

Затем он назвал все имена, которые он знал, согласно тому, как они сидели на бревне. И все собравшиеся в большой зале молчали и внимательно слушали, ибо многие из тех, что были названы, были знаменитыми людьми, и многие среди присутствующих были родичами погибших.

Затем, — продолжал он, — подошёл человек с секирой, остановился напротив Вагна и спросил: «Ты знаешь, кто я?» Вагн взглянул на него, но, казалось, не заметил его и ничего не сказал, ибо был очень изнурён. Тогда тот сказал: «Я — Торкель Глина. Может быть, ты помнишь, что ты дал обет убить меня и лечь в постель с моей дочерью Ингибьорг?» Это была правда, ибо Вагн поклялся в этом перед тем, как уйти в поход, зная, что дочь Торкеля — самая красивая девушка в Норвегии, а кроме того, и самая богатая. «Но теперь, продолжал Торкель Глина, скаля зубы, — похоже на то, что это я убью тебя!» Вагн облизнул губы и произнёс: «Йомсвикинги ещё живы». — «Им недолго осталось жить, — ответил Торкель, — и я позабочусь о том, чтобы не вышло ошибки. Ты увидишь, как твои люди погибнут от моей руки, после чего ты сам вскоре последуешь за ними». Затем он перешёл к другому концу бревна и принялся обезглавливать пленных одного за другим. У него была хорошая секира, он охотно рубил ею, и ему ни разу не пришлось ударять дважды. Но я думаю, что те, кто наблюдал всё это, должны признать, что люди Вагна и люди Буи достойно держались перед смертью. Двое, что сидели неподалёку от меня, принялись обсуждать, что они почувствуют, когда им отрубят голову, и согласились между собой, что это одно из тех событий, которое очень трудно предсказать. Один из них сказал: «У меня в руке нож, я его воткну в землю, если ещё буду понимать что-нибудь, когда у меня будет отрублена голова». Торкель приблизился к нему, голова слетела у него с плеч, и нож выпал у него из руки. Между мною и Торкелем оставалось всего два человека.

Сигурд Буисон спокойно улыбнулся слушателям, которые сидели в молчаливом волнении. Он поднял свой кубок и отпил большой глоток. Король Харальд промолвил:

— Я вижу, у тебя всё ещё цела голова на плечах, и все слышат, как ты глотаешь, так что ничего с твоей шеей тоже не случилось. Но там, на норвежском бревне, ты оказался в трудном положении, и не так уж легко догадаться, как тебе удалось уцелеть, несмотря на то, что у тебя действительно длинные волосы. Твоя история хороша, и не заставляй нас дожидаться в неведении, как она окончится.

Все издали возглас одобрения, и Сигурд Бупсон продолжил:

— Я не думаю, что, когда я сидел на бревне, мною овладел страх больше, чем другими. Но мне не хотелось умирать, не сделав чего-нибудь достойного, дабы люди рассказывали обо мне после смерти. Поэтому, когда Торкель подошёл ко мне, я сказал ему: «Не замарай мне кровью волосы». Сказав так, я закинул волосы вперёд и подставил шею, а один человек — я слышал позже, что он шурин Торкеля, — взял мои волосы, намотал их вокруг своих рук и крикнул Торкелю: «Руби!» Он взмахнул секирой, я отдёрнул голову, и шурин Торкеля подался вперёд. Секира обрушилась на его руки, отсекла их и врезалась в землю. Одна из них осталась висеть у меня в волосах.

Все в зале заревели от хохота. Сигурд смеялся вместе со всеми, а затем продолжил:

— Вам смешно, но ваш смех просто молчание в сравнении с хохотом, которым разразились норвежцы, когда увидели шурина Торкеля, корчившегося на земле, и самого Торкеля, угрюмо стоящего над ним. Некоторые из них смеялись так, что не могли держаться на ногах. Тут подошёл ярл Эйрик и спросил: «Кто ты?» Я ответил: «Меня зовут Сигурд, и я считаюсь сыном Буи. Йомсвикинги ещё живы». Ярл сказал: «Ты, наверное, и в самом деле сын Буи. Хочешь, я подарю тебе жизнь?» — «Смотря кто мне её дарит», — ответил я. «Тот дарит, — говорит ярл, — кто властен: Эйрик ярл». — «Тогда хочу», — сказал я, и с меня сняли верёвку. Но Торкель Глина был во гневе и проревел: «Даже если ты, ярл, даришь пощаду всем этим людям, Вагн Акисон не уйдёт отсюда живым!» И он подбежал и замахнулся секирой, но викинг по имени Скарди, который сидел со связанными ногами за четыре человека от Вагна, покачнулся и упал под ноги Торкелю, и Торкель свалился ничком к ногам Вагна. Тут Вагн схватил секиру Торкеля, взмахнул ей и зарубил Торкеля насмерть. «Я исполнил мой обет наполовину, — промолвил он, — а йомсвикинги всё ещё живы». Норвежцы смеялись ещё больше, а ярл спросил: «Вагн, хочешь, я подарю тебе жизнь?» — «Хочу, — ответил тот, — если мы все её получим». — «Освободить их!» — велел ярл, и это было сделано. Восемнадцать викингов было убито, а двенадцать получили пощаду.

Все остались очень довольны его рассказом и хвалили Сигурда Буисона за находчивость. Каждый обсуждал эту историю с соседом через стол, и все признали, что Вагну и Сигурду сопутствует удача. Орм сказал Сигурду:

— Мне и Токи много непонятно в том, что ты сейчас поведал, ибо нас долгое время не было в стране. Где теперь Вагн и что с ним случилось после того, как ему была дарована жизнь? Из всего, что ты поведал, мне показалось, что он обладал куда большей удачей, чем кто-либо другой, о ком я слышал.

— Никто, — ответил Сигурд, — не останавливается на половине пути. Мы были в большом почёте у ярла Эйрика, а спустя некоторое время он разыскал дочь Торкеля Глины, которая показалась ему ещё более красивой, чем он себе представлял. Она была покладиста и даже вызвалась помочь ему исполнить оставшуюся часть обета. Он взял её в жёны, и они живут в довольстве и достатке. Он подумывает о том, чтобы вернуться в Борнхольм и взять её с собой. Последнее, что я слышал о нём, он всё ещё остаётся в Норвегии и сетует на то, что пройдёт много месяцев, прежде чем он возвратится домой. Ибо он стал владельцем стольких красивых домов и больших участков земли, когда взял её в жёны, что не так-то быстро их удастся продать за надлежащую цену. Не в привычках Вагна продавать что-либо дешевле, если он не вынужден этого делать.

— Меня интересует одно в этой истории, — промолвил Токи. — А именно: ларцы с золотом твоего отца Буи, которые он прихватил с собой, когда прыгнул за борт. Ты выловил их, прежде чем покинуть Норвегию? Или кто-то опередил тебя? Если они всё ещё лежат на дне моря, то я знаю, что бы я делал, когда достиг бы берегов Норвегии. Я бы обшарил всё море за ларцы с сокровищами, ибо у золота Буи великая судьба

— Не только норвежцы, — сказал Сигурд, — но и те люди Буи, что уцелели, долго пытались выловить золото. Многие пробовали подцепить его крюками, но ничего не вытаскивали. Один человек из Вика нырнул за ним, обвязав себя верёвкой, и никто его больше не видел. Тогда все мы решили, что Буи был из тех викингов, что держат свой клад при себе даже после смерти и не пощадит никого, кто покусится на него, ибо он был могущественным человеком и любил богатство. Мудрые люди ведают, что те, кто прибывает в Высоких Чертогах,[16] становятся ещё могущественнее, чем они были при жизни. Может, так случилось и с Буи, хотя он и не обитает в Высоких Чертогах, а лежит глубоко, на морском дне, рядом со своим золотом.

— Жаль, что пропало так много золота, — вздохнул Токи. Но, как ты говорил, даже самые смелые из людей не желали бы оказаться на дне морском, в крепких объятиях Буи.

На этом второй день празднования закончился.

На следующий день король Харальд пожелал услышать о том, что приключилось со Стирбьёрном в Стране вендов и Курляндии. Но Стирбьёрн сказал, что он плохой рассказчик. Тогда один исландец из его дружины вызвался поведать историю. Его имя было Бьёрн Асбрандсон, и, кроме того, что он был знаменитым воином, он был и великим скальдом в придачу, как многие выходцы из Исландии. Вопреки тому, что он был уже пьян, он умудрился тут же сложить несколько искусных вис во славу короля Харальда. Они были сложены размером, который назывался теглаг. Это был самый новый и самый сложный размер из всех, что выдумали исландские скальды. И его стихи были так хитро построены, что было трудно понять, о чём в них говорилось. Но все выслушали их и понимающе закивали, ибо человек, не понявший скальдическую песнь, считался никчёмным воином. Король Харальд похвалил висы и подарил скальду золотое кольцо. Токи опустил голову на руки и печально вздохнул. Он проворчал, что это стоящие висы, а он никогда не сможет складывать стихи, за которые получают в дар золотые кольца.

Другой исландец, которого некоторые люди называли Бьёрн Победитель людей из Брейдафьорда и который был уже два лета в дружине Стирбьёрна, также вызвался поведать истории о походах Стирбьёрна и обо всём примечательном, что с ним приключилось. Он был хорошим рассказчиком и говорил несколько часов, не прерываясь. Все знали, что всё, что он рассказывает, было правдой, ибо Стирбьёрн присутствовал здесь. Он привёл много примеров смелости Стирбьёрна и его великой удачи, а также поведал о богатой добыче, которую они захватили. Закончил он тем, что упомянул древнюю песнь о предках Стирбьёрна, начав её с богов и завершив его дядей, Эйриком, который теперь правил в Уппсале. К этой песне он приделал от себя несколько строк, в которых говорилось:

Эта виса была встречена с шумным одобрением, и многие повскакали на свои скамьи и пили за удачу Стирбьёрна. Стирбьёрн приказал наполнить дорогой кубок и пожаловал его скальду, промолвив:

— Это не та награда, исландец, которую ты получишь, когда я буду сидеть на троне в Уппсале. Там хватит добра каждому из моих дружинников, ибо мой дядя, Эйрик, очень алчен и скопил столько, что нам остаётся лишь открыть его ларцы. Когда наступит весна, я поплыву на север, дабы сделать это, и буду рад всем, кто пойдёт со мной.

У многих людей короля Харальда и короля Свейна воспламенилась кровь от подобных речей, и они вызвались идти с ним в поход, ибо молва о богатствах Эйрика ходила по всему северу. Кроме того, набеги на Уппсалу не совершались уже со времён Ивара Широкие Объятья. Ярд Сибби с Малых Островов был уже пьян, и ему было тяжело держать одновременно и кубок и голову, но он присоединился к большинству, проревев, что он пойдёт на пяти кораблях в поход со Стирбьёрном на север, ибо, сказал он, он уже начал деревенеть от старости, а мужчина должен умереть среди воинов, а не как вол на соломе. Король Харальд сказал, что он уже слишком стар, чтобы принимать участие в походе, и его дружина должна оставаться дома, дабы поддерживать мир в королевстве, но и он не останется в стороне, если его сын, Свейн, даст людей и корабли Стирбьёрну.

Король Свейн задумчиво сделал глоток, потеребил бороду и ответил, что ему не по силам предоставить людей и корабли, поскольку он не может пренебрегать обязанностями перед своими людьми, которых он должен защищать от саксов.

— Я думаю, что будет самым справедливым, — добавил он, — если мой отец даст всё необходимое, ибо он уже стар, и его людям нечего делать, кроме как ждать трапезы да слушать болтовню попов.

Король Харальд разразился гневом, и в зале поднялся шум и гам. Король сказал, что сразу видно, что Свейн был бы только рад, если бы его отец остался без защиты в Еллинге.

— Но будет так, как я прикажу! — крикнул он, и лицо его побагровело. — Ибо пока ещё я — король данов, я и только я! Итак, Свейн, ты дашь корабли и людей Стирбьёрну!

Услышав эти слова, король Свейн замолчал, ибо он боялся отцовского гнева. Кроме того, было очевидно, что многие из его людей охотно последовали бы за Стирбьёрном в Уппсалу. Тогда сказал Стирбьёрн:

— Меня очень радует то, — промолвил он, — с каким рвением вы пытаетесь помочь мне. Я думаю, что лучшим решением будет следующее: ты, Харальд, должен решить, сколько кораблей даёт мне Свейн, а ты, друг мой Свейн, решаешь, сколько даст мне твой отец.

Это предложение позабавило всех пирующих, и благодаря этому все позабыли про ссору. Наконец было решено, что Харальд и Свейн дают по двенадцати кораблей с людьми каждый, а Стирбьёрн, кроме того, уговорит людей из Сконе пойти к нему на службу. За это Харальд и Свейн получат свою долю из сокровищ короля Эйрика. На этом закончился третий день пира.

На следующий день, когда доели праздничную свинину, на столах появились капустный суп и баранина, и все согласились, что кушанье было отменным. Вечером один человек из Халланда поведал о свадьбе в Смоланде, на которой он присутствовал. Во время торжеств возник спор из-за лошадей, и люди схватились за ножи, в то время как невеста, её подружки и служанки радостно смеялись, наблюдая за ними, и всячески подбадривали противников поскорее решить дело. Но, когда невеста, которая происходила из известной семьи, увидела, что один из родичей жениха выколол глаз её дяде, она сняла со стены факел и бросила его в жениха так, что у того загорелись волосы. Одна из подружек невесты, не теряя присутствия духа, проворно натянула свою нижнюю юбку на голову жениху и плотно её прижала, спасая ему тем самым жизнь, хотя он ужасно кричал, а голова его была чёрной и покрыта ожогами. В это время огонь перекинулся на солому, устилавшую пол, где лежали двенадцать пьяных или раненых человек, которые сгорели заживо. Эта свадьба была признана лучшей из тех, что справляли в Смоланде за последние годы, и запомнилась она надолго. Жених и невеста живут вместе в мире и согласии, хотя он и остался лыс на всю жизнь.

Когда эта история была закончена, король Харальд сказал, что ему приятно слышать о том, какое веселье царит в Смоланде, ибо большинство из них — угрюмые и ненадёжные люди. Затем он заметил, что епископ Поппо должен всегда в своих молитвах благодарить Бога за то, что его послали в Данию, где люди знают, как подобает себя вести, ведь он бы мог попасть к таким грубиянам, как люди из Смоланда.

— Завтра, — заключил он, — давайте послушаем о стране Андалузии и о том, что приключилось с Ормом, сыном Тости, и Токи, сыном Серой Чайки, во время их похода. Я думаю, что это позабавит вас всех.

Так закончился этот вечер.

На следующее утро Орм и Токи обсуждали, кому из них рассказывать историю.

— Ты наш предводитель, — говорил Токи, — стало быть, тебе и рассказывать.

— Но вы вышли в поход без меня, — отвечал Орм. — Кроме того, ты лучший рассказчик, чем я. Наконец-то у тебя появился повод вдоволь поболтать языком, ведь я заметил, что ты с трудом выслушивал все эти истории, и тебя так и подмывало вставить словечко.

— Я не боюсь того, что я буду плохо говорить, — сказал Токи, — ибо думаю, что язык у меня подвешен не хуже, чем у других. Беспокоит меня то, что я не смогу довести историю до конца, не сдобрив её пивом, ибо у меня пересыхает горло, а то, что приключилось с нами, не расскажешь в двух-трёх словах. Мне удалось держать себя в руках четыре дня, и каждый вечер я мирно покидал королевский стол трезвым. Так или иначе, мне давалось это нелегко, хотя у меня было мало поводов вмешиваться в разговор. Будет досадно, если меня опять охватит уныние и люди будут говорить, что я неучтивый человек, недостойный сидеть за королевским столом.

— Хорошо, — промолвил Орм, — будем надеяться на лучшее. Но даже если ты напьёшься, я не думаю, что такое прекрасное пиво, какое подают у короля Харальда, сделает тебя опасным и придирчивым.

— Будь что будет! — ответил Токи и с сомнением покачал головой.

Итак, в тот вечер Токи поведал историю о походе Крока и обо всём, что приключилось с ними во время путешествия. Он поведал о том, как к ним присоединился Орм, как они обнаружили в море иудея, как они взяли приступом и опустошили крепость в королевстве Рамиреса, о морском сражении между ними и андалузцами и о том, как они сделались рабами на галерах. Затем он рассказал о том, как погиб Крок, как они освободились от рабства, какую службу им сослужил иудей, и о том, как они получили в дар мечи от Субайды.

В этом месте рассказа и король Харальд, и Стирбьёрн пожелали взглянуть на мечи. Орм и Токи передали через стол Голубой Язык и Красную Скулу. Король Харальд и Стирбьёрн вынули их из ножен и взвесили на руке, тщательно осмотрев, и оба согласились, что никогда в жизни не видели мечей прекрасней, чем эти. Затем мечи пустили вдоль всего стола, ибо гостям хотелось осмотреть оружие. Орм беспокойно ёрзал, пока не получил Голубой Язык и пояс обратно, ибо он чувствовал себя почти голым без меча.

Напротив Орма и Токи сидели два дружинника Свейна по имени Сигтрюг и Дюри, и они были братьями. Сигтрюг плавал на корабле короля Свейна. Он был огромным, крепко сложённым человеком с широкой бородой, которой он зарос до глаз. Дюри был младшим, но тоже одним из самых отважных воинов короля Свейна. Орм заметил, что во время рассказа Токи, Сигтрюг несколько раз бросал на него мрачные взгляды и два-три раза даже прервал его своими замечаниями. Когда мечи, пущенные вдоль стола, дошли до него, он тщательно изучил их, кивнул и, казалось, не намеревался отдавать их обратно.

Король Свейн, который любил слушать рассказы о дальних странах, просил Токи продолжать. Токи ответил, что с удовольствием продолжит, как только люди за столом напротив него осмотрят мечи и вернут их обратно. Не сказав на это ни слова, Сигтрюг и Дюри возвратили мечи, и Токи принялся рассказывать дальше.

Он поведал об Альманзоре, о его богатстве и могуществе, о том, как они поступили к нему на службу и вынуждены были почитать пророка, кланяясь на восток каждый вечер. Он перечислил войны, в которых они принимали участие, и добычу, которую они там захватили. Когда он дошёл до того места, где они отправились в поход к могиле святого Иакова, и начал подробно рассказывать, как Орм спас жизнь Альманзору, за что Альманзор подарил тому золотое ожерелье, король Харальд перебил его:

— Если это ожерелье всё ещё у тебя, Орм, мне хотелось бы взглянуть на него, ибо если оно превосходит по красоте отделки твой меч, эта вещь заслуживает того, чтобы её разглядывали.

— Оно всё ещё при мне, король Харальд, — ответил Орм, — я намереваюсь сохранить его навсегда. Я всегда думал, что неразумно часто показывать его многим людям, ибо это ожерелье настолько красиво, что в них пробуждается алчность, если только они не короли или богатые правители. Было бы глупо не показать его тебе, король, королю Стирбьёрну, королю Свейну и ярлам, но я прошу тебя о том, чтобы его не пускали по рукам вдоль стола.

С этими словами он распахнул свою накидку, снял с шеи ожерелье и отдал его Сигурду Буисону. Тот передал его Хальбьёрну, спальничему короля, и тот протянул его через пустующее сиденье епископа королю Харальду. Ибо епископ Поппо сильно перебрал праздничного пива и теперь был прикован к постели, а брат Вилибальд ухаживал за ним.

Король Харальд взвесил ожерелье на руке и принялся разглядывать, держа его против света, дабы лучше оценить его красоту. Затем он объявил, что всю свою жизнь он собирает драгоценности и украшения, но не может припомнить, чтобы он видел вещь такой прекрасной работы, как эта. Ожерелье состояло из тридцати шести толстых звеньев, сделанных из чистого золота, и в каждое первое звено был вставлен драгоценный красный камень, а в каждое второе — зелёный.

Когда Стирбьёрн взял ожерелье в руки, он промолвил, что оно изготовлено искусней, чем все украшения мастеров из Виланда. Но, добавил он, может быть, что нечто равное ему по красоте хранится в сундуках его дяди. Когда ожерелье дошло до короля Свейна, он сказал, что это награда, за которую воины с радостью прольют кровь, а королевские дочери отдадут девственность.

Затем Торкель Высокий осмотрел ожерелье и, воздав ему должную хвалу, положил его на стол, недалеко от Орма. Как только он сделал это, Сигтрюг внезапно метнулся, дабы схватить ожерелье, но Орм оказался проворнее и успел первый положить на него руку.

— Кто ты такой, чтобы хватать его? — сказал он Сигтрюгу. — Я не слышал, что ты сделался королём или ярлом, а я не хочу, чтобы кто-нибудь, кроме них, прикасался к нему.

— Я хочу сражаться с тобой за это ожерелье, — ответил Сигтрюг.

— В это я могу поверить, — промолвил Орм, — ибо ты — грубый и завистливый глупец. Я бы тебе советовал держать свои руки при себе и не спорить с людьми, которые знают, как подобает вести себя.

— Ты боишься сражаться со мной, — проревел Сигтрюг. — Но ты будешь сражаться, или ожерелье перейдёт ко мне, ибо ты давно в долгу передо мной, и я требую ожерелье в уплату.

— У тебя от пива помутилось в голове, и поэтому несёшь чушь, — сказал Орм, — ибо до праздника я тебя не видел ни разу в жизни, а стало быть, и не мог задолжать. Будет лучше, — едко добавил он, — если ты сядешь на место и попридержишь язык, пока я не попросил позволения у короля Харальда ущипнуть тебя за нос. Я человек миролюбивый и не хотел бы марать руки о твоё рыло. Но даже самый терпеливый человек почувствует желание научить тебя держаться на людях надлежащим образом.

Сигтрюг был знаменитым бойцом, многие боялись его силы и свирепости, и он не привык, чтобы с ним так обращались. Он вскочил со своей скамьи, громко ревя, как бык, и изрыгая поток брани. Но ещё громче в зале прозвучал голос короля Харальда, который гневно призвал к тишине и спокойствию и приказал объяснить ему, по какому поводу возник спор.

— Твоё крепкое пиво, король, — сказал Орм, — вкупе с жадностью этого человека до золота лишили его разума, ибо он кричит, что возьмёт моё ожерелье, и утверждает, что я у него в долгу, хотя я его никогда в глаза не видел.

Король Харальд сердито заявил, что вечно люди Свейна ссорятся со всеми, и сурово приказал Сигтрюгу объяснить, что именно так вывело его из себя, раз он запамятовал, что в этой зале все должны чтить мир Христа и мир короля Харальда.

— Ваше величество, — сказал Сигтрюг, — позвольте мне объяснить, как обстоят дела, и вы увидите, что моё требование справедливо. Семь лет назад мне было нанесено жестокое оскорбление, и здесь, на пиру, слушая этих двух человек, я узнал, что они повинны в этом. Тем летом мы возвращались на четырёх кораблях домой из похода в южные страны. Там были Борк из Хвена, Серебряный Плащ, Свенсон Путешественник и я. По пути мы встретили три корабля, идущих на юг. Мы завязали с ними разговор, из рассказа этого человека, Токи, я узнал, чьи это были корабли. На моём корабле был один раб из Испании, человек с чёрными волосами и жёлтой кожей. Пока мы разговаривали с незнакомцами, этот раб бросился за борт, потащив за собой моего шурина Оскеля, очень достойного человека, и больше мы их не видели. Но теперь мы все слышим, что раб был принят на борт их корабля, это тот человек, которого они называют Соломоном и который служит им. Эти два человека, что сидят здесь, Орм и Токи, были теми людьми, которые вытащили его из воды, мы слышали это только что из их собственных уст. За такого раба я бы мог назначить хорошую цену. Этот человек, Орм, теперь предводитель тех, кто остался из людей Крока, и по закону должен возместить мне убытки. Посему я требую, Орм, чтобы ты мне с миром и по собственной воле отдал это ожерелье как плату за потерю моего раба и моего шурина. Если ты отказываешься, мы здесь и сейчас сойдёмся в равном поединке, за стенами этого дома, на участке земли, со щитом и мечом. Отдашь ли ты мне цепь или нет, я всё равно убью тебя, ибо ты сказал мне, что ущипнёшь меня за нос. Ты сказал это Сигтрюгу, сыну Стиганда и родичу короля Свейна, к которому ни один человек не обращался так резко, не умерев после этого в тот же день.

— Две вещи сдерживают меня, когда я слышу твои речи, — промолвил Орм. — Первая: ожерелье было моим, и оно останется моим, кто бы там ни прыгал с твоего корабля семь лет назад. Второе: я и Голубой Язык ещё скажем своё слово, о котором ты узнаешь завтра на восходе солнца. Но прежде давай послушаем, какова благосклонная воля короля Харальда.

Все в зале были рады тому, что возможен вооружённый поединок, ибо схватка между такими людьми, как Орм и Сигтрюг, обещала быть захватывающей. И король Свейн и Стирбьёрн придерживались мнения, что это внесёт разнообразие в празднование йоля, но король Харальд долго всё обдумывал, гладил бороду, и лицо его выражало неуверенность. Наконец он произнёс:

— Трудно принять решение по этому делу. Сомневаюсь, что Сигтрюг может требовать возмещения за убытки, которые он понёс не по вине Орма. С другой стороны — нельзя отрицать, что любой разумный человек, лишившись хорошего раба, не говоря уж о шурине, настаивает на том, чтобы ему были возмещены убытки. В любом случае, когда они уже обменялись оскорблениями, они обязаны сражаться. Ожерелье, которое носит Орм, несомненно, уже послужило поводом для многих схваток в прошлом и, я уверен, ещё послужит в будущем. Посему я не вижу причин, которые не позволили бы им решить этот спор здесь, в вооружённом поединке, за которым мы с удовольствием понаблюдаем. Поэтому, Хальбьёрн, позаботься о том, чтобы был очерчен участок ровной земли, и отгороди его верёвками, позаботься также о том, чтобы он был хорошо освещён факелами, а когда всё будет готово, объяви нам об этом.

— Король Харальд, — произнёс Орм неожиданно удручённым голосом, — я не желаю участвовать в подобном состязании.

Все посмотрели на него с изумлением, а Сигтрюг и несколько дружинников короля Свейна расхохотались. Король Харальд огорчённо покачал головой и промолвил:

— Если ты боишься сражаться, то нет другого выхода, кроме как отдать ему ожерелье и надеяться, что так ты смиришь его гнев. Но мне казалось, что твой голос звучал смелее некоторое время назад.

— Я боюсь не поединка, — ответил Орм, — а холода. У меня всегда было очень хрупкое здоровье, и я плохо переношу холод. Нет ничего опаснее для меня, чем выходить на холодный ночной воздух из жарко натопленной комнаты, после того как я выпил много подогретого пива; особенно опасно это теперь, когда я провёл столько времени в жарких странах и отвык от северных зим. Я не понимаю, почему я должен в угоду этому Сигтрюгу мучаться кашлем всю оставшуюся зиму. Ибо я подвержен насморку и кашлю, и моя матушка часто говаривала мне, что, если я сам о себе не позабочусь, обо мне никто не позаботится. Поэтому, король, я покорно прошу, чтобы бой состоялся здесь, в зале, напротив вашего стола, где вполне хватает места, и вам будет удобнее наблюдать за поединком.

Многие из присутствующих рассмеялись, узнав опасения Орма, но Сигтрюг не разделил их веселья, взбешённо проревев, что он вскоре рассеет все страхи Орма о его здоровье. Орм не обратил внимания на его угрозы и продолжал спокойно сидеть, обратившись лицом к королю и ожидая его решения. Наконец король Харальд промолвил:

— Прискорбно слышать, что в наши дни молодые люди столь не закалены. Это уже не те юноши, что были прежде. Сыновья Рагнара Кожаные Штаны не предавались столь незначительным рассуждениям о здоровье или о погоде. Да и я сам в молодые годы не думал об этом. Кроме Стирбьёрна, я давно уже не видел молодых людей старой закалки. Но, признаться, я уже стар, и мне удобнее наблюдать за поединком, не покидая трона. Нам повезло, что епископ болен и лежит в постели, ибо он никогда бы не допустил этого. Но всё же я не думаю, что мир, который мы празднуем здесь, может быть нарушен тем, на что я даю своё согласие. Также я не думаю, что у Христа найдутся возражения против подобного разрешения спора, если бой будет вестись по законам с надлежащим приличием. Посему пусть Орм и Сигтрюг сражаются в зале перед моим столом, на мечах и с щитами, в кольчугах и шлемах, и пусть ни один человек не помогает им, кроме тех, кто осмотрит их доспехи. Если один из них будет убит, стало быть, спор решён. Но если один из них не сможет более держаться на ногах, или бросит меч, или будет укрываться за столами, его противник должен прервать бой, ибо считается, что тот проиграл поединок и вместе с ним ожерелье. Я, Стирбьёрн и Хальбьёрн будем следить, чтобы поединок вёлся согласно этим условиям.

Затем люди поспешили принести Орму и Сигтрюгу доспехи, между тем как присутствующие в зале принялись превозносить и оспаривать достоинства соперников. Люди короля Харальда полагали, что Орм лучший из двух бойцов, но люди Свейна всячески расхваливали Сигтрюга, рассказывая, как он уложил девятерых в одиночном поединке, не получив ни одной раны, которая требовала бы перевязки. Громче всех говорил Дюри. Он спросил Орма, не боится ли тот, что простудится в могиле и будет кашлять. Затем он повернулся к брату и попросил его удовлетвориться ожерельем и позволить ему, Дюри, взять себе меч Орма.

Всё это время, с тех пор, как повествование было прервано, Токи угрюмо сидел и пил пиво, бормоча что-то самому себе. Но, услышав слова Дюри, он как будто очнулся. Он бросил свой нож в стол, напротив того места, где сидел Дюри, так что он вонзился в дерево и затрепетал, швырнул меч в ножнах туда же, затем перегнулся через стол так стремительно, что Дюри не успел увернуться, схватил его за уши и вихры на бороде и, повернув его лицом к оружию, произнёс:

— Ты видишь здесь оружие не хуже, чем у Орма, но если ты хочешь обладать им, ты должен добыть его своими силами, а не выпрашивать у других.

Дюри был сильным человеком, он схватил Токи за запястья и попытался развести его руки, но добился лишь того, что Токи сжал их ещё сильнее так, что Дюри застонал, но не смог высвободиться.

— Не прерывай нашей дружеской беседы, — сказал Токи, — ибо я не желаю нарушать мир короля Харальда в этом. Но тебе не вырваться, пока ты не пообещаешь, что будешь сражаться со мной, ибо Красная Скула не скрывает своей красоты от людских глаз, когда её сестра танцует обнажённой.

— Пусти меня, — прорычал Дюри, так как его подбородок был прижат к столу, — дабы я не тратил попусту время и заткнул твою глотку.

— Это уже обещание, — сказал Токи и отпустил его, обдув с пальцев клочья выдранной бороды.

Кроме налитых кровью глаз, лицо Дюри побелело, и казалось, сперва он не мог говорить от ярости. Он медленно поднялся со своего места и сказал:

— Этот спор должен быть разрешён немедленно. Мне нравится твоё предложение, ибо оно означает, что у моего брата и у меня будет по испанскому мечу. Пойдём, выйдем вместе на двор, только не забудь захватить меч.

— Хорошо сказано, — ответил Токи. — Ты и я можем обойтись без условий, поставленных королём. За то, что ты принял моё предложение, я в долгу перед тобой, пока ты жив, и мы вскоре узнаем, долго ли мне быть твоим должником.

Затем они поднялись и двинулись вдоль всего королевского стола, каждый со своей стороны, сошлись плечом к плечу в узком проходе между двух столов и вышли так вместе в одну из дверей в короткой стене зала. Король Свейн заметил, как они удалились, и усмехнулся, поскольку ему нравилось, когда его люди держали себя заносчиво, ибо это увеличивало его славу и страх перед его именем.

Тем временем Орм и Сигтрюг принялись готовиться к поединку. Был очищен участок пола, где они должны были сражаться, дабы никто из них не поскользнулся на соломе или не споткнулся о кости, которые бросали королевским собакам. Люди, которые находились в начале и конце зала, подошли поближе, дабы лучше видеть бой. Они тесной толпой расселись по скамьям, длинным столам, кое-кто сел за стол короля Харальда, а оставшиеся расположились у стены. Король Харальд был в весёлом расположении духа и с нетерпением ожидал начала поединка. И когда, повернув голову, он заметил, что из-под двери украдкой подглядывают две его женщины, он приказал, чтобы собрались все его наложницы и дочери и наблюдали за поединком. Ибо, сказал он, нельзя отказывать себе в таком развлечении, как это состязание. Он освободил для них место на королевской скамье, двух посадил себе на колени, а оставшихся на пустующую скамью епископа. Но двум самым красивым его дочерям удалось примоститься рядом со Стирбьёрном, и они были довольны, несмотря на давку и толкотню со всех сторон. Они застенчиво захихикали, когда он предложил им пиво, и наконец, осмелев, выпили его с самым решительным видом. Тем женщинам, для которых не нашлось места на королевской скамье, поставили ещё скамью рядом со столом так, чтобы она не мешала наблюдать за боем.

Хальберн-спальничий приказал трубить в рог и затем призвал к тишине и молчанию. Он объявил, что каждый из присутствующих должен сохранять спокойствие во время поединка, никто не должен выкрикивать советы сражающимся или бросать что-либо со стола на пол. Оба противника были готовы, вступили на отгороженный участок зала и стали лицом друг к другу. Когда все увидели, что Орм держит меч левой рукой, люди принялись шуметь и спорить, ибо поединок между левшой и правшой сложен для обоих противников, так как бок, со стороны которого наносится удар мечом, остаётся неприкрытым, а в таком бою от щитов мало толку.

Орм был на полголовы выше соперника, и руки у него были длиннее, но Сигтрюг был шире его в плечах, и он казался более сильным. Они держали щиты прямо перед грудью, но достаточно высоко, чтобы в случае надобности защитить шею. Каждый не сводил глаз с меча противника, дабы вовремя отразить удар. Как только они сошлись, Орм нанёс удар по ноге Сигтрюга, но тот проворно увернулся и ответил сильным ударом, который пришёлся по шлему Орма. После этого оба продолжали бой более осторожно, искусно отбивая удары щитами. Король Харальд заметил вслух, что отрадно видеть опытных бойцов, которые не обрушивают в неистовстве удары, открываясь полностью противнику. По его мнению, поединок должен длиться долго.

— Не так легко предсказать, кто из них окажется победителем, — сказал он. — Но, несмотря на свою боязнь холода, рыжий защищается лучше, и я не удивлюсь, если сегодня вечером у Свейна станет одним родичем меньше.

Свейн, который с двумя ярлами пересел на край стола, дабы лучше видеть, презрительно улыбнулся и возразил, что у тех, кто знает Сигтрюга, нет никаких сомнений об исходе поединка.

— Хоть мои люди склонны к подобным поединкам, — добавил он, — я редко лишаюсь их, разве что когда они дерутся между собой.

В то время, когда он произносил эти слова, Токи возвратился в зал. Он сильно прихрамывал, и было слышно, как он бормотал самому себе вису. Когда он пробирался к своему месту на скамье, было видно, что одна его нога была черна от крови от бедра до колена.

— Как там Дюри? — спросил Сигурд Буисон.

— Это заняло какое-то время, — ответил Токи, — но в конце концов он помочился.

Все следили за поединком, который, казалось, подходил к концу благодаря усердию Сигтрюга. Он яростно нападал на Орма, пытаясь сломать его защиту, и всё время целил в ногу, лицо или руку, которой тот держал меч. Орм защищался умело, но, казалось, не мог пойти дальше этого; кроме того, было видно, что много хлопот ему доставляет щит Сигтрюга. Он был гораздо больше, чем его собственный, и был сделан из крепкого дерева и обтянут кожей, лишь шишка в середине была из железа. Он должен был всё время следить за тем, чтобы меч не вонзился в край щита, так как это дало бы возможность Сигтрюгу сломать или выдернуть его, вывернув ему руку. Щит Орма был весь изготовлен из железа, и в середине торчал острый шип.

Сигтрюг насмешливо спросил Орма, достаточно ли ему тепло. От первого удара по щеке Орма струилась кровь, кроме того, противник рубанул его по руке, и он получил удар по ноге, в то время как Сигтрюг оставался цел и невредим. Орм не ответил, но шаг за шагом отступал вдоль длинного стола. Сигтрюг стремительно нападал, скрываясь за своим щитом и бросаясь из стороны в сторону, тогда как удары его сыпались всё чаще и чаще, и многим казалось, что конец схватки уже не за горами.

Затем Орм неожиданно бросился на противника, отразил его удар своим мечом и изо всех сил нажал своим щитом на его щит так, что шип прошёл сквозь кожу, вонзился в дерево и застрял там. Он так сильно дёрнул свой щит вниз, что у него и у его противника сломались рукоятки, затем каждый из них сделал шаг назад, высвободил меч, высоко поднял его, и они разом обменялись мощными ударами. Удар Сигтрюга пришёлся в бок Орму, меч прорубил кольчугу и вонзился глубоко в тело. Но меч Орма обрушился на шею Сигтрюга, и громкий вопль потряс стены зала, когда бородатая голова слетела с плеч, отскочила от края стола и с плеском шлёпнулась в бочку с пивом, стоявшую у его подножия.

Орм зашатался и опёрся на стол. Он вытер меч о колено, положил его в ножны и взглянул на обезглавленное тело, лежащее у его ног.

— Теперь ты знаешь, — промолвил он, — кому досталось ожерелье.

Глава десятая О том, как Орм лишился своего ожерелья

Поединок за ожерелье обсуждался повсюду в замке — в зале, на кухнях и в женских покоях. Очевидцы этого события тщательно сохраняли в памяти всё, что было сказано и сделано, дабы затем, в будущем, поведать об этом. Особенно восхваляли подвиг Орма, когда тот проткнул щит своего противника, и на следующий день исландец из дружины Стирбьёрна сложил песнь, в размере дъодохвтр, где говорилось об опасности потерять голову в бочке с пивом. Все согласились между собой, что не каждый йоль при дворе короля Харальда случаются подобные поединки.

Но Орм и Токи были прикованы к постели из-за своих ран и несколько последующих дней не присутствовали на пире, хотя брат Вилибальд дал им успокаивающие, целебные мази. Рана Токи начала гноиться, в бреду он был опасен, так что четверо человек должны были держать его, когда брат Вилибальд делал перевязку. У Орма были сломаны два ребра, и он потерял много крови, чувствовал себя очень слабым и больным. Кроме того, он потерял охоту к еде, и одно это сулило ему нескорое выздоровление, поэтому он совсем пал духом.

Король Харальд приказал одному из своих лучших спальничьих ухаживать за ними, настелить им на ложе сено вместо соломы и поддерживать огонь в очаге. Многие из людей короля, а также Стирбьёрн навестили их на следующий день после поединка, дабы обсудить случившееся и посмеяться над королём Свейном. Они ввалились шумной толпой, так что даже брат Вилибальд должен был упрекнуть их и в конце концов вытолкать за дверь. Вскоре после этого они расстались и со своими друзьями, которым не терпелось вернуться домой, когда празднование йоля закончилось. Все они отправились в путь, кроме Раппа Одноглазого, который находился вне закона в Листере и предпочёл остаться в Еллинге. Спустя несколько дней поднялась буря и разогнала льдины, после чего король Свейн поспешил выйти в море, угрюмо и немногословно попрощавшись со всеми. Стирбьёрн тоже распростился с королём Харальдом и отправился набирать людей для своего весеннего похода. Люди Орма попросились к нему на корабль, и он их взял при условии, что часть пути они будут сидеть на вёслах. Стирбьёрн хотел, чтобы Орм и Токи поехали с ним. Он навестил их в спальных покоях и сказал, что они внесли хороший вклад в празднование йоля и жалко, что им придётся провести неделю в постели из-за нескольких царапин.

— Приезжайте погостить ко мне в Борнхольм, когда журавли начнут расправлять крылья, — сказал он. — На моём корабле всегда найдётся место для таких храбрецов, как вы.

Он ушёл от них, не дожидаясь ответа, ибо он думал о более срочных делах. На этом и закончилась их беседа со Стирбьёрном. Некоторое время они лежали молча, а затем Токи сказал:

Когда отбыло большинство гостей и на кухнях царила не такая суматоха, брат Вилибальд распорядился, чтобы дважды в день для раненых викингов варилась мясная похлёбка. Несколько королевских женщин вызвались носить её из кухни в спальные покои, поскольку им было любопытно вблизи увидеть этих людей. Они могли делать это беспрепятственно, поскольку, когда праздник кончился, король Харальд слёг в постель, и брат Вилибальд и брат Маттиас, не говоря уж о епископе, проводили всё время в молитвах, дабы очистить им кровь и чрево.

Первая женщина, просунувшая голову в дверь, была та молодая мавританка, с которой они говорили, когда прибыли с колоколом ко двору короля Харальда. Токи завопил от восторга, узнав её, и сразу же попросил её приблизиться поближе. Она робко вошла, неся плошку и ложку, присела на край кровати и принялась кормить его. Другая женщина зашла за ней, села рядом с Ормом и точно так же принялась кормить его. Она была молода, высока и хорошо сложена, у неё была белая кожа и большой, красивый рот. Кроме того, у неё были густые чёрные волосы, которые она удерживала янтарным обручем. Орм никогда не видел её прежде, но она не была похожа на служанку.

Но Орму было тяжело глотать похлёбку, так как он с трудом сидел из-за своей раны. После нескольких попыток кусок мяса застрял у него в горле, и он жестоко закашлялся. От этого разболелась рана, заставив его застонать, и дух его омрачился. Губы женщины раздвинулись в улыбке, когда он сердито взглянул на неё. Когда боль прошла, он угрюмо промолвил:

— Я здесь не для того, чтобы надо мной насмехались. Но, как бы там ни было, кто ты такая?

— Меня зовут Ильва, — ответила она. — И до этого времени я не думала, что ты тот, кто может рассмешить меня. Как ты, человек, который победил лучшего воина моего брата, короля Свейна, можешь хныкать от одной ложки горячей похлёбки?

— Дело не в похлёбке, — сказал Орм. — Раны, как у меня, иногда побаливают. Мне казалось, что даже женщины догадываются об этом. Стало быть, ты сестра короля Свейна, и, возможно, ты мне принесла плохую похлёбку, от неё и вправду исходит неприятный дух. Ты пришла, чтобы отомстить мне за смерть своего брата?

Женщина вскочила на ноги и швырнула плошку с ложкой в очаг так, что похлёбка забрызгала весь пол в покоях. Её глаза яростно сверкнули, но затем она внезапно успокоилась, рассмеялась и опять присела на край кровати.

— Ты не боишься показать, что ты боишься, — промолвила она. — Надо отдать тебе должное, это уже не так мало, хотя кто из нас более благоразумен — это вопрос, на который можно ответить двояко. Я видела, как ты сражался с Сигтрюгом, и это был хороший поединок. Будь уверен, я не считаю своим врагом человека только потому, что он досадил моему брату Свейну. Ты вовремя проучил Сигтрюга. Он отвратителен, и у него было зловонное дыхание. Между ним и королём Свейном был уговор, что он возьмёт меня в жёны. Случись такое, он недолго бы радовался своей женитьбе, ибо я не из тех, кто тешится с берсерком только из его прихоти. Итак, я приношу тебе благодарность за то, что ты избавил меня от этой участи.

— Ты дерзкая и бесстыжая девка, — сказал Орм, — и, не сомневаюсь, дикая кошка в придачу. Но так всегда обстоят дела с королевскими дочерьми. Но я не отрицаю, что ты слишком хороша для такого человека, как Сигтрюг. Сам я жестоко пострадал в этом поединке и не знаю, чем всё это для меня кончится.

Ильва сжала между губами кончик языка и покачивалась, задумчиво глядя вдаль.

— Есть и другие, кроме тебя, Сигтрюга и Свейна, — промолвила она, — кто понёс потери и убытки от этой распри. Я слышала о твоём ожерелье, которого домогался Сигтрюг. Мне сказали, что ты получил его из рук короля южной страны и что это самое прекрасное украшение из всех, которые кто-либо когда-нибудь видел. Я желаю видеть его, и ты не должен бояться, что я украду его у тебя, хотя если бы Сигтрюг убил тебя, оно бы могло стать моим.

— Не завидная это участь — обладать вещью, которую все хотят заполучить, — сказал грустно Орм.

— Если ты так думаешь, — спросила Ильва, — почему ты не отдал её Сигтрюгу? Ты бы избавился от хлопот, которые она тебе доставляет.

— В одном я уверен, хотя знаю тебя недолго, — ответил Орм. — Кто бы ни взял тебя в жёны, этот человек никогда не будет рад твоему последнему слову.

— Я не думаю, что ты сможешь проверить, насколько правдиво твоё замечание, — сказала Ильва. — С таким, каков ты сейчас, я не легла бы в одну постель, даже если бы мне посулили за это пять ожерелий. Почему тебе никто не помоет волосы и бороду? Ты выглядишь хуже, чем смоландец. Но ответь мне прямо: покажешь ты мне ожерелье или нет?

— Хорошо же ты разговариваешь с раненым, — промолвил Орм, — сравнивая его со смоландцем. Да будет тебе известно, что я происхожу из знатного рода как по отцу, так и по матери. Брат бабушки моей матери был Свейн Крысиный Нос из Геинге, а он, как ты, может быть, знаешь, через свою мать происходил от Ивара Широкие Объятья. Только потому, что я слаб, я сношу твои дерзости, иначе я бы просто выбросил тебя за дверь. Но я согласен, что мне необходимо помыться, хотя я и недостаточно здоров для этого. Если ты мне окажешь услугу, я смогу убедиться, что ты более искусна в этом, чем в стряпанье похлёбки. Хотя, может быть, королевские дочери не умеют исполнять эти повседневные обязанности.

— Ты предлагаешь мне быть твоей рабыней, — сказала Ильва, — чего не осмелился сделать ещё ни один человек. Тебе повезло, что кровь Ивара Широкие Объятья течёт в твоих жилах. Но было бы забавно посмотреть, как ты будешь выглядеть, когда тебя вымоют. Итак, я приду завтра рано утром, и ты убедишься, что я не хуже других справляюсь с этими обязанностями.

— Мне также необходимо расчесать волосы, — заметил Орм. — Когда ты всё это сделаешь для меня, я, может быть, покажу тебе ожерелье.

В это время со стороны Токи донёсся шум. Похлёбка и вид женщины распалили дух Токи. Ему удалось принять сидячее положение, и они принялись вести беседу на языке молодой мавританки. Это ему давалось с трудом, но зато он очень проворно помогал себе руками, которыми он пытался притянуть её к себе поближе. Она отчаянно защищалась, била его ложкой по пальцам, но это не принесло ей успеха. К тому же она не очень сердилась, когда Токи, как мог, воздавал хвалу её красоте и в то же время всячески поносил и проклинал свою искалеченную ногу.

Наконец Орм и Ильва обернулись посмотреть на них. Ильва улыбнулась их забавам, но Орм сердито прикрикнул на Токи, чтобы тот оставил девушку в покое.

— Что, как ты полагаешь, скажет король Харальд, — спросил Орм, — если он узнает, что у тебя на коленях побывала одна из его женщин?

— Может быть, он, как и ты, заметит, — сказала Ильва, — что не завидная это участь обладать вещью, которую все хотят заполучить. Но он ничего не услышит об этом из моих уст, ибо для такого старого человека, как он, у него более чем достаточно женщин. А ей, бедняжке, не нравится среди нас, поэтому она часто плачет. Не так уж легко приходится, когда ты не понимаешь того наречия, на котором к тебе обращаются. Не тревожься о том, что она забавляется с человеком, чьи любезности она понимает и который к тому же, кажется, смелый боец.

Но Орм настаивал, чтобы Токи умерил свой пыл и не злоупотреблял гостеприимством короля Харальда.

К этому времени Токи несколько утихомирился и теперь держал девушку за одну из её кос. Он уверил Орма, что у того нет повода для беспокойства.

— Никто меня ни в чём не заподозрит, — сказал он, — пока не заживёт моя нога. Кроме того, ты своими собственными ушами слышал, как маленький поп говорил, что король Харальд приказал сделать всё, чтобы мы чувствовали себя как дома, за то, что мы досадили королю Свейну. Мне, как и всем мужчинам, необходима женщина для того, чтобы почувствовать себя как дома. Ничто другое не может так ускорить моего выздоровления, как она; я и вправду уже начал поправляться. Я сказал ей, чтобы она приходила ко мне как можно чаще, хотя бы ради моего здоровья. Кроме того, я не думаю, что она боится меня, хоть я и чересчур смело ухаживал за ней.

Закончилось всё тем, что обе женщины согласились прийти на следующее утро и помыть им головы и бороды. В это время прибыл брат Вилибальд, дабы перевязать им раны, но, увидев разлитую похлёбку, рассвирепел и вытолкал женщин за дверь. Даже Ильва не осмелилась прекословить ему, ибо все побаивались человека, который обладал властью над их жизнью и здоровьем.

Когда Орм и Токи остались одни, они лежали молча, и каждый думал о своём. Наконец Токи сказал:

— Удача вернулась к нам, раз женщины по своей воле приходят сюда.

— Её опять не будет, если ты не научишься обуздывать свои желания. Мне бы полегчало, если бы я был уверен, что ты можешь это сделать.

Токи ответил, что он вовсю старается и надеется, что у него получится.

— Хотя сомневаюсь, что она отвергла бы моё предложения, — добавил он, — если бы я был здоров и более настойчив. Ибо старый король не годится девушке с таким нравом, и она находится под строгим надзором с того времени, как она попала сюда. Зовут её Мира, она происходит из хорошего рода и жила в какой-то деревне, которая называется Ронда. Ночью викинги схватили её вместе со многими другими, увели из деревни и продали королю Корка. Затем король Корка в знак дружбы подарил её королю Харальду. Она сказала, что для неё большой честью было бы, если бы он подарил её кому-нибудь помоложе, и с кем она могла бы говорить. Я редко видел столь прекрасных женщин, так хорошо сложённых и с такой гладкой кожей. Правда, женщина, которая сидела на твоей кровати, тоже красива, хотя и немного тощая. И она, кажется, хорошо к тебе расположена. Наши достоинства очевидны, ибо мы завоёвываем благосклонность женщин даже на смертном одре.

Но Орм ответил, что ему сейчас не до женщин, поскольку он чувствовал себя более слабым, чем обычно, и сомневался, что он долго ещё проживёт.

На следующее утро, как только рассвело, женщины, как и обещали, пришли, принеся с собой горячий щёлок, воду и полотенца, и тщательно вымыли им волосы и бороды. Ильве пришлось тяжело с Ормом, поскольку он не мог сидеть, но она с честью справилась со своей задачей, придерживая его рукой и осторожно отирая его голову, чтобы щёлок не попал ему в глаза или в рот. Затем она села в изголовье его кровати, положила его голову себе на колени и принялась расчёсывать ему волосы. Она спросила, удобно ли ему, и Орм признался, что вполне. Ей было трудно расчёсывать его волосы, поскольку они были очень густы и спутаны из-за мытья, но она терпеливо исполняла свои обязанности, и он подумал, что никогда в жизни ему не было так хорошо. Она дружелюбно разговаривала с ним, как будто они долгое время знали друг друга, и Орму было хорошо оттого, что она находится рядом.

— Тебе надо будет опять помыть голову, когда ты поднимешься на ноги, — сказала она, — ибо епископ и его люди любят крестить тех, кто без сил лежит на постели. Я удивлена, что они ещё не говорили с тобой об этом. Они крестили моего отца, когда он был тяжело болен и у него не оставалось никакой надежды. Большинство людей считает, что зимой самое подходящее время для крещения — это кровать больного, ибо если человек болен, епископ лишь брызгает ему на голову, тогда как если он здоров, он должен полностью окунуться в море, что нравится немногим, поскольку вода холодна как лёд. Священникам это тоже не по душе, так как они стоят по колено в воде, посинев от холода, и стучат зубами так, что не могут произнести благословения. По этой причине они предпочитают зимой крестить тех, кто не может передвигаться. Меня епископ крестил в день Середины Лета, который называется днём Крещения, и мне это не было в тягость. Я и моя сестра сидели на корточках вокруг него в чистых белых рубахах, в то время как он читал над нами, затем он поднял руки, и мы, зажав нос, окунулись в воду. Я оставалась под водой дольше других, так что моё крещение было признано самым лучшим. Затем нам дали одежду, которую освятили, и маленькие кресты для того, чтобы носить их на шее, И никому из нас это не пошло в ущерб.

Орм ответил, что много знает о разных странных обычаях после того, как побывал в южных странах, где никому не позволяется есть свинину, и после того, как побывал у ирландских монахов, которые уговаривали его креститься.

— Но пройдёт много времени, — сказал он, — прежде чем кто-нибудь убедит меня, что соблюдение подобных обычаев приносит добро человеку и приятно Богу. Хотелось бы мне взглянуть на того епископа или священника, который заставит сидеть меня по уши в воде, зимой или летом. Точно так же мне не хочется, чтобы мне брызгали водой на голову и читали надо мной, ибо человек должен остерегаться подобного колдовства и козней троллей.

Ильва рассказала, что некоторые люди короля Харальда жаловались на боль в спине после крещения и требовали у епископа денег за причинённый ущерб, но затем все исцелились. При этом многие считают, что крещение благоприятно для здоровья. Священники не запрещают есть свинину, как Орм, без сомнения, заметил во время праздничного пира, не устанавливают никаких законов, что человек может есть, а что нет. Правда, когда им предлагают конину, они плюются и крестятся и сперва ворчали, когда люди ели мясо по пятницам, но её отец запретил им говорить об этом. Она сама не находит новую веру обременительной, но кое-кто считает, что теперь урожай стал меньше и коровье молоко не такое жирное, потому что люди забыли старых богов.

Она вытащила гребень из его волос, расчесав ещё один колтун, и принялась рассматривать его, держа против света.

— Не могу понять, как это могло случиться, — спросила она, — кажется, у тебя в волосах нет вшей.

— Этого не может быть, — ответил Орм. — Должно быть, плохой гребень.

Она сказала, что это хороший гребень для вычёсывания вшей, и она тщательно скребла им его голову, но тем не менее не может найти ни одной вши.

— Если то, что ты говоришь, правда, то я действительно плох, — сказал Орм. — Это может значить только то, что моя кровь отравлена.

Ильва предположила, что всё может быть не так плохо, как он опасается, но он был очень удручён. Он лежал молча, пока она заканчивала причёсывать его, изредка уныло отвечая на её замечания. Между тем Токи и Мире было о чём поговорить друг с другом, и казалось, что они и вправду очень близки по духу.

Наконец волосы и борода Орма были окончательно расчёсаны, и Ильва с удовлетворением взглянула на дело своих рук.

— Теперь ты меньше похож на чучело, — сказала она, — а больше на предводителя. Мало кто из женщин отвернётся теперь от тебя, и ты можешь отблагодарить меня за это.

Она взяла его щит, протёрла рукавом и поднесла к его лицу. Орм посмотрел на своё отражение и согласился.

— Ты хорошо причесала меня, — заметил он, — я полагаю, лучше, чем это делают королевские дочери. Ты заслужила того, чтобы взглянуть на моё ожерелье.

С этими словами он раскрыл ворот своей рубахи, снял ожерелье и протянул он. Ильва легко вскрикнула, когда оно коснулось её рук. Она взвешивала его на руке и наслаждалась его красотой. Мира оставила Токи, подбежала и тоже замерла от восхищения. Орм сказал Ильве: «Надень его себе на шею». И она сделала так, как он просил. Ожерелье было длинным и доходило до груди. Она поспешно поставила щит к стене, дабы взглянуть, как смотрится на ней ожерелье.

— Оно настолько длинно, что я дважды могу обернуть его вокруг шеи, — сказала она. — Как его носят?

— Альманзор хранил его в сундуке, — ответил Орм, — куда никто не заглядывал. Когда оно стало моим, я носил его под рубашкой, пока оно не натёрло мне кожу, и я тоже никому его не показывал до празднования йоля. Но мне кажется, что теперь оно попало в подходящие руки, поэтому, Ильва, считай, что оно твоё и носи его так, как находишь нужным.

Она сжала ожерелье обеими руками и взглянула на него расширяющимися глазами.

— Ты лишился разума? — крикнула она. — Что я такого сделала, что ты приносишь мне столь царственный дар? Самая знатная королева в мире ляжет с берсерком за менее богатое украшение, чем это!

— Ты хорошо причесала меня, — ответил Орм и улыбнулся ей. — Мы, потомки Ивара Широкие Объятья, либо не отдаём ничего, либо приносим богатый дар в знак дружбы.

Мира тоже пожелала примерить ожерелье, но Токи повелел ей возвратиться к нему, а не забавляться безделушками. Он уже обладал такой властью над ней, что она ему с покорностью подчинилась. Ильва сказала:

— Пожалуй, лучше всего носить его под одеждой, ибо мои сёстры, да и все женщины в замке охотно выколют мне глаза, дабы заполучить ожерелье. Но сколько бы крови Ивара Широкие Объятья ни текло в твоих жилах, я не понимаю, почему ты отдал его мне.

Орм вздохнул и ответил:

— Зачем оно мне, если моё тело скоро порастёт травой? Теперь я знаю, что я умру, так как ты не нашла вшей у меня на голове, но я догадывался об этом и раньше. Возможно, оно всё равно стало бы твоим, если бы я не был уже отмечен смертью, хотя тогда я потребовал бы от тебя кое-что взамен. Ты красивее, чем это ожерелье, и, кажется, ты сможешь отстоять его и выцарапать глаза той, кто осмелится посягнуть на него. Что касается меня, то я бы лучше пожил и посмотрел, как оно блестит у тебя между грудей.

Глава одиннадцатая О гневе брата Вилибальда и о сватовстве Орма

Далее всё происходило так, как предсказывала Ильва. Несколько дней спустя епископ стал поговаривать, что раненые должны креститься, но его слова не увенчались успехом. Орм, потеряв всякое терпение, сказал ему резко, что он ничего об этом не хочет слышать, поскольку ему и так осталось недолго жить. Со своей стороны, Токи сказал, что он скоро поправится и не нуждается ни в какой духовной поддержке. Епископ подослал брата Маттиаса, дабы тот приложил усилия и уговорил их. Брат Маттиас сделал несколько попыток обучить их Символу Веры, несмотря на все просьбы оставить их в покое. У Токи было хорошее копьё, с тонким, но крепким древком и острым наконечником. Когда брат Маттиас в очередной раз пришёл поучать их, он обнаружил Токи, сидящего на постели и задумчиво взвешивающего копьё в руке.

— Не хотелось бы нарушать мир в доме короля Харальда, — промолвил Токи, — но я не думаю, что кто-нибудь осудит калеку, который защищал самого себя. К тому же жаль пачкать кровью пол в таких прекрасных покоях, как эти, а твои жилы, кажется, переполнены кровью. Но я решил, что, если смогу пригвоздить тебя копьём к стене, то поток крови не будет таким уж обильным. Не так-то просто сделать это человеку, который прикован к постели, но я постараюсь это исполнить наилучшим образом. И я клянусь, я сделаю это, как только ты примешься досаждать нам своей болтовнёй. Ибо, как мы уже говорили тебе, мы ничего не хотим больше слышать.

Брат Маттиас побелел и сложил перед собой руки в испуганной мольбе. Сперва казалось, что он что-то хочет сказать, но затем его члены начали трястись, и он стремительно покинул покои, захлопнув за собой дверь. После этого им никто более не докучал. Но брат Вилибальд, который никогда не выказывал никаких признаков страха, пришёл в обычное время, дабы перевязать раны, и упрекал их за то, что они напугали брата Маттиаса.

— Ты храбрый человек, — сказал ему Токи. — И я признаю, что ты мне нравишься больше других тебе подобных, хоть ты груб и сварлив. Возможно, это так, потому что ты не стараешься обратить нас в эту христианскую веру, а ограничиваешься тем, что исцеляешь наши раны.

Брат Вилибальд ответил, что он дольше других священников пробыл в этой стране мрака и ему удалось избавиться от подобных прихотей и честолюбивых помыслов.

— Когда я впервые прибыл сюда, — сказал он, — я, как и все члены благословенного ордена бенедиктинцев, был чересчур ревностен в своём стремлении обратить каждого язычника в христианскую веру. Но теперь я стал мудрее и знаю, что осуществимо, а что суетно. Верно, что дети в этой стране должны быть крещены заодно с женщинами, которые не слишком сильно погрязли во грехе, если таковые найдутся. Но взрослые мужчины в этой стране — истинные слуги дьявола и во имя божественного правосудия должны гореть в адском огне, как бы усердно их ни крестили. Ибо ничто не искупит той мерзости, в которой каменеют их души. В этом я убеждён, поскольку хорошо их знаю. Поэтому я не трачу понапрасну время, дабы обратить в новую веру таких, как вы.

Его голос повысился, и он яростно сверкал глазами, глядя то на одного, то на другого, размахивая руками и крича:

— Кровосмесители, убийцы и злодеи, прелюбодеи, Гадаринские свиньи, отродье Сатаны и любимцы Вельзевула, порождение василиска и ехидны, очиститесь ли вы святым крещением и предстанете, белые как снег, перед строем исполненных благодати ангелов? Нет, говорю я вам, не будет этого! Я долго жил в этом доме и познал многое. Ни епископ, ни святой отец не убедят меня, что такие, как вы, спасутся. Как люди севера могут быть допущены во врата Рая? Вы испачкаете святых дев своими похотливыми руками, вы обратите своё оружие против архангелов и серафимов, вы будете икать от пива перед самим престолом Господним! Нет, нет, я знаю, что я говорю! Крещены вы или нет, вы заслужили лишь геенну огненную. Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Аминь.

Он гневно схватил свои снадобья и повязки и бросился к Токи, дабы приложить к его ране целебные, успокаивающие мази.

— Зачем ты утруждаешь себя, — спросил Орм, — раз ты нас так ненавидишь?

— Я делаю это, ибо я христианин и должен на зло отвечать добром, — ответил он, — чего вы никогда не поймёте. Разве у меня не осталось шрама на лбу после того, как король Харальд ударил меня святым распятием? Разве денно и нощно я не пытаюсь облегчить всеми силами, которыми располагаю, страдания его осквернённой плоти? Но в конце концов будет только лучше, если такой свирепый воин, как ты, останется в живых, ибо ты охотно отправишь в ад многих своих соплеменников, прежде чем попадёшь туда сам, как ты уже сделал на празднике Рождества. Пусть волк загрызёт волка, дабы агнец Божий пребывал в мире.

Когда он наконец оставил их, Токи сказал, что ему кажется, удар по голове этим распятием не прошёл для маленького попа даром и выбил из него остатки разума, ибо большая часть того, что он говорил, была лишена смысла, с чем Орм согласился. Но оба они отметили, что он чрезвычайно искусный целитель и старательно заботится о них.

Токи начал приходить в себя, и вскоре он уже мог ходить по спальным покоям и даже выходить из оных. В это время Орм лежал в постели, ощущая тяжесть в руках, и иногда к нему приходила поговорить Ильва. Когда она была с ним, мысли о неминуемой смерти докучали ему не так сильно, поскольку она была всегда весела и разговорчива, и он с удовольствием слушал её рассказы. Но он становился опять угрюмым, когда она говорила, что он выглядит лучше и скоро встанет на ноги. Тогда он говорил, что лучше знает, что с ним случится. Но вскоре он обнаружил, что уже может безболезненно сидеть, а когда однажды Ильва опять расчёсывала ему волосы, она нашла длинную, жирную от крови вошь. Это заставило его глубоко задуматься, после чего он сказал, что не знает, какой вывод он должен сделать.

— Ты не должен думать об ожерелье, — сказала Ильва. — Ты подарил мне его, думая что умираешь, но воспоминание об этом печалит тебя, ибо ты видишь, что будешь жить. Но я с радостью верну его тебе, хотя оно и превосходит красотой все драгоценности в этой стране. Ибо я не хочу, чтобы прошла молва, что я хитростью выманила у тебя золото, когда ты лежал, ослабев от ран. Я уже несколько раз слышала подобные речи.

— Мне бы хотелось, — ответил Орм, заполучить разом и тебя, и ожерелье, иначе я не возьму его обратно ни под каким предлогом. Но прежде чем я отправлюсь к твоему отцу, узнать его мнение, мне хотелось бы знать, что ты об этом думаешь. Ибо, когда мы говорили в первый раз, ты рассказала мне, что если бы тебя вынудили стать женой Сигтрюга, ты бы вонзила в него нож прямо на супружеском ложе. Я хотел бы быть уверенным, что ты иначе расположена ко мне.

Ильва весело рассмеялась и сказала, что он не должен быть чересчур уверен в этом.

— Ибо, как тебе известно, у меня причудливый нрав, — сказала она, — и мне трудно угодить. Дочери королей становятся более прихотливыми, чем простые женщины, когда выходят замуж и оставляют отцовский дом. Ты слышал о том, что много лет назад случилось с Агни, королём Швеции, когда он взял в жёны дочь короля страны Финнов, которая не хотела ложиться с ним в одну постель? В первую ночь он возлёг с ней в шатре, над которым было высокое дерево. Когда Агни заснул, она взяла толстую верёвку и привязала к его ожерелью на шее, её люди опустили шесты палатки, закинули верёвки на ветви дерева и потянули так, что король повис под самыми ветвями. Итак, тщательно обдумай всё, прежде чем свататься за меня.

Она наклонилась, погладила его по лбу, ущипнула за ухо и, улыбаясь, так посмотрела на него, что Орм почувствовал себя лучше, чем за все предыдущие дни.

Но затем она вдруг сделалась серьёзной и задумчивой и сказала, что не стоит говорить об этом, не зная мнения её отца. Она думает, что будет нелегко добиться его согласия, если Орм не превосходит других людей имуществом, стадами овец и золотом.

— Он непрестанно сетует на то, что многие его дочери не замужем, — сказала она, — но никогда не признает, что тот или иной человек достаточно богат, знатен и достоин руки его дочери. Не такое уж это счастье быть королевской дочерью, как многим это кажется, ибо многие дерзкие юнцы украдкой подмигивают нам и хватают нас за подол юбки, когда их никто не видит, но немногие осмеливаются свататься за нас, а те, кто осмеливается, совсем падают духом при встрече с моим отцом. Жаль, что он чересчур старается подыскать знатного, богатого и достойного жениха, хотя поистине бедный человек мне в мужья не годится. Но человек, который дарит такое ожерелье и в жилах которого течёт кровь Ивара Широкие Объятья, несомненно, должен быть одним из самых богатых и знатных в Сконе.

Орм ответил, что он надеется уговорить короля Харальда дать согласие, поскольку знает, что находится в большом почёте у короля за то, что привёз ему в дар колокол, и за то, что одолел Сигтрюга.

— Но я не знаю, — продолжал он, — что за добро ожидает меня в Сконе, ибо прошло уже семь лет, как я оставил дом, и я не могу сказать, как обстоят дела с моей семьёй. Может быть, она сильно уменьшилась с тех пор, как я видел её в последний раз, и тогда возросло моё наследство. Но как бы там ни было, я, помимо ожерелья, привёз много золота с юга, так что даже если бы у меня ничего больше не оставалось, никто бы не мог назвать меня бедняком. И я могу добыть ещё больше золота тем же способом, каким я добыл это.

Ильва с сомнением покачала головой и сказала, что ей это не кажется многообещающим, так как её отец очень суров и требователен. Токи, который во время беседы подошёл к ним, согласился с Ильвой и заметил, что это как раз тот случай, когда надо всё хорошенько обдумать, прежде чем решиться на что-либо.

— Случилось так, — добавил он, — что я могу поведать вам, как лучше всего заполучить в жёны достойную женщину знатного рода при условии, что она согласна, а её отец против этой женитьбы. Отца моей матери звали Тинд Нос. Он торговал со смоландцами. У него был небольшой хутор, двенадцать коров и большой запас ума. Однажды он уехал в Вэренд по делам и там увидел девушку по имени Гюда, которая была дочерью одного знатного человека. Он решил взять её в жёны, отчасти из-за славы, которую бы она ему принесла, а отчасти потому, что она ему приглянулась. Но её отец, который звался Глум, был очень высокомерен и сказал, что Тинд недостаточно хорош для того, чтобы быть его зятем, хотя сама девушка думала иначе. Гюда и Тинд не стали терять времени на то, чтобы бранить старого дурака, а, быстренько всё обдумав, договорились встретиться в лесу, где она со служанками собирала орехи. Кончилась эта встреча тем, что он её обрюхатил, и ему пришлось дважды сражаться с её братьями, после чего они до конца своих дней ходили мечеными. В должное время она принесла двойню, и старик решил, что более не имеет смысла сопротивляться. Итак, они поженились, жили друг с другом в мире и согласии, и у них родилось ещё семеро детей, так что люди в тех краях восхваляли мудрость и большую удачу моего деда, и его слава сильно возросла, особенно когда умер старый Глум и оставил ему большое наследство. Если бы мой дед не поступил так мудро, я бы не сидел здесь и не давал бы вам советы, ибо моя мать — одна из тех двойняшек, что были зачаты под ореховым кустом.

— Если добиться женитьбы можно, лишь произведя на свет близнецов, — заметила Ильва, — то такой совет легче дать, чем ему последовать. Кроме того, существует большая разница между бондом из Вэренда, каковым был её отец, и дочерью короля данов.

Орм сказал, что не будет ничего решать, пока не встанет на ноги и не узнает мнения короля Харальда.

Это заняло какое-то время. Наконец Орму стало лучше, рана затянулась, и силы вернулись к нему. Зима к этому времени уже почти кончилась. Король Харальд тоже оправился от празднования йоля, пребывал в бодром расположении духа и был занят тем, что наблюдал за подготовкой своих боевых кораблей к походу, ибо он собирался отплыть в Сканюр, дабы собрать налог на сельдь, а заодно и переправить корабли, которые он обещал Стирбьёрну. Орм пришёл к нему и поведал всё, что он задумал. Король Харальд выслушал его дружелюбно, не выказал неудовольствия, но сразу осведомился, знатен ли Орм. Орм подробно рассказал ему свою родословную и назвал своих предков, перечислил имущество своего отца, не забыв прибавить к нему то, что везёт домой, возвращаясь из своего путешествия.

— В придачу к этому, — заключил он, — в Геинге есть много земли, которую моя мать должна была получить по наследству, но я не знаю, перешло ли это уже в её владение. Также я не знаю, кто из моих родичей и домочадцев ещё жив и как обстоят их дела. Многое могло случиться в Сконе за те семь лет, которых меня там не было.

— Ты поднёс моей дочери царственный дар, — промолвил король Харальд, — и ты оказал мне услуги, о которых я не забыл. Но взять в жёны дочь короля — это самое большее, на что может надеяться человек, и никто не сватался за моих дочерей, не предложив мне гораздо больше, чем ты владеешь. Кроме того, у тебя есть брат, который мешает прямой передаче отцовского наследства. Представь себе, что он жив и у него есть дети, как ты тогда прокормишь мою дочь? Я начал стареть с годами, хотя люди и не замечают этого, и я бы хотел хорошо выдать моих дочерей замуж. Ибо я не думаю, что Свейн будет ломать над этим голову, когда меня не станет.

Орм был вынужден признать, что он немного может дать за такую женщину, как Ильва.

— Но может случиться так, — прибавил он, — что, когда я вернусь домой, всё наследство будет принадлежать мне. Мой отец был уже довольно стар, когда я ушёл в поход, а мой брат проводит всё лето в Ирландии, и у него нет особого желания оставаться дома. Я слышал, что последние несколько лет викингам в Ирландии приходится туго с тех пор, как к власти там пришёл король Бриан.

Король Харальд кивнул и сказал, что король Бриан был причиной смерти многих данов в Ирландии и многих мореплавателей, находившихся в её прибрежных водах. Но, с другой стороны, случившееся было на руку королю Харальду, ибо среди них было много его врагов, а также и тех людей, которые были объявлены вне закона в их собственной стране.

— Но этот Бриан, король Мюнстера, — добавил он, — зашёл слишком далеко. Он собирает дань не только с моего хорошего друга короля Корка Олафа, но и с моего родича Сигтрюга Шелковистобородого в Дублине. Подобная самоуверенность не доведёт его до добра, и в ближайшее время я собираюсь послать корабли на этот остров, дабы поумерить его пыл. Было бы хорошо привезти его сюда и держать на привязи у дверей в мои покои не только для того, чтобы посмешить моих людей, когда они пьют пиво, но и для того, чтобы преподать им пример христианского смирения и предостеречь других королей. Ибо я всегда придерживался мнения, что король данов должен почитаться всеми правителями.

— Я верю, господин, — сказал Орм, — в то, что вы самый могущественный из королей. Даже среди андалузийцев и синих[17] людей есть воины, которым известно ваше имя и великие подвиги, которые вы совершили.

— Ты хорошо подбираешь слова, — промолвил король Харальд, — но ты выказал недостаток скромности, сватаясь к самой красивой из моих дочерей, не будучи обеспеченным ни наследством, ни владениями. Но я не осуждаю тебя за это, ибо ты молод и безрассуден. Я не исполню твоей просьбы, но и не откажу тебе. Таково моё решение. Приезжай ко мне опять осенью, когда я вернусь из похода, и сообщи мне о своём имуществе и владениях. Если их будет достаточно, я отдам её тебе в жёны в знак дружбы, которая завязалась между нами. Если же добра окажется недостаточно, для тебя всегда найдётся место среди моих телохранителей.

Когда Орм рассказал Ильве о своей встрече с королём Харальдом, та впала в неистовство. Слёзы появились у неё на глазах, и она крикнула, что выщиплет бороду этому старику, дабы покарать его за упрямство, а потом, не теряя времени, последует совету Токи. Но, придя в себя, она подумала и изменила свой замысел.

— Я не боюсь его гнева, — сказала она, — даже когда ревёт как бык и швыряет в меня свой пивной кубок. Ибо я слишком проворна, и ему никогда не удаётся ударить меня, а его ярость вскоре проходит. Но нрав его таков, что если кто-нибудь противоречит ему, он навсегда запомнит эту обиду и не упустит случая отомстить за неё. Поэтому лучшее, что мы можем сделать, — это не противоречить ему, иначе его гнев обернётся против нас обоих, и он отдаст меня в жёны первому богатому человеку, который попадётся ему на глаза, дабы показать, кто из нас сильнее. Но знай, Орм, что мне не нужен никакой муж, кроме тебя, и я готова ждать тебя до осени, хотя разлука с тобой будет долгой и тоскливой. Если же и тогда он откажет тебе, я не буду больше ждать и последую за тобой, куда бы ты меня не повёл.

— Когда я слышу такие слова от тебя, — ответил Орм, — я вновь чувствую себя мужчиной.

Глава двенадцатая О том, как Орм вернулся из своего долгого путешествия

Король Харальд подготовил к походу двадцать кораблей, двенадцать из которых предназначались Стирбьёрну, а на оставшихся он собирался плыть в Сканюр, дабы утвердить там свою власть и собрать налог на сельдь. Он подбирал своё войско чрезвычайно тщательно, и каждый дан стремился попасть на тот корабль, что отойдёт к Стирбьёрну, ибо им было известно, что с ним они могут захватить много добычи.

Множество людей стекалось в Еллинге, дабы присоединиться к войску. Орм и Токи искали среди них тех, кого они могли бы нанять гребцами на украденный у Альманзора корабль. Но гребцы запрашивали слишком высокую цену, а они, оказавшись неподалёку от дома, уже не так охотно делились той добычей, которую они когда-то захватили. В конце концов они договорились с человеком из страны Финнов по имени Аки, что они отдадут ему корабль в обмен на то, что он обязуется набрать на него людей, запасётся едой и всем необходимым для путешествия и развезёт их по домам — Орма в Маунд, а Токи в Листер. Они долго торговались, и в какой-то момент их переговоры грозили обернуться тем, что Токи вступит в драку с Аки, поскольку Токи хотел выручить ещё какие-нибудь деньги за корабль. Он утверждал, что корабль новый, быстрый и устойчивый на воде, хотя и отличается низкими бортами, на что Аки возражал, что такой корабль он видит впервые, и ему кажется, что он плохо построен и не стоит тех денег, которые требует Токи. В конце концов они призвали Хальбьёрна, королевского спальничьего, дабы он рассудил их. Благодаря ему всё кончилось миром, сделка была заключена, но Орм и Токи не получили от неё почти никакой прибыли.

Ни Орм, ни Токи не собирались присоединяться к войску Стирбьёрна, поскольку у каждого из них были другие намерения. К Орму очень медленно возвращались силы, так что он иногда думал, что до конца своих дней останется калекой. Он был печален и от того, что ему вскоре предстояла разлука с Ильвой, которую теперь всюду сопровождало несколько старых женщин, дабы она не виделась с Ормом с глазу на глаз. Но хотя старухи тщательно исполняли свои обязанности, они непрестанно жаловались, что король Харальд задал им работу, которая слишком трудна для их старых костей.

Когда флотилия была готова к отплытию, король Харальд попросил епископа благословить корабли, но не пожелал взять его с собой, ибо, как известно, священники приносят неудачу с погодой. Епископ хотел ехать в Сконе, дабы навестить там своих священников, наведаться в церкви и подсчитать число новообращённых, но король Харальд сказал, что ему придётся подождать, пока какой-нибудь другой корабль не поплывёт в те края. Ибо он однажды поклялся самому себе, что никогда не возьмёт с собой в море не только епископа, ни даже простого монаха.

— Ибо я слишком стар, дабы искушать судьбу, — промолвил он, — а все мореходы знают, что водяные тролли и морские духи никого не ненавидят так, как бритых людей, и как только они покидают землю, те начинают чинить козни и топят корабли. Мой племянник Золотой Харальд однажды возвращался домой из Бретани с большим числом захваченных рабов на вёслах, и его сопровождали бури, вьюги и все ужасы моря, хотя была только ранняя осень. Когда его корабль угрожал затонуть, он вспомнил, что среди них есть два бритых человека. Он выбросил их за борт, и сразу же наступила благоприятная погода. Он мог поступить так, ибо был язычником, но я совершу грех, если вышвырну за борт епископа, дабы успокоить море. Поэтому он останется здесь.

Орм и Токи намеревались пуститься в плавание в то же утро, что и король Харальд. Король спустился на пристань, дабы подняться на свой корабль. На нём был белый плащ и серебряный шлем, его сопровождало множество людей, и впереди несли его знамя. Когда он приблизился к тому месту, где стоял корабль Орма, он остановился, сказал своим людям, чтобы ждали его, и поднялся на борт без охраны, дабы переговорить с Ормом с глазу на глаз.

— Я оказываю тебе эту честь, — сказал он, — в доказательство нашей дружбы и того, что никакой вражды не существует между нами, хотя я ещё не согласился отдать тебе в жёны свою дочь. Она сейчас в доме для женщин, где находится в безопасности, ибо она девушка пылкая и, как только я выйду в море, она сбежит к тебе на корабль и заставит тебя взять её с собой, что плохо бы кончилось для всех вас. К сожалению, у меня нет подобающего подарка, дабы отплатить тебе за колокол, но, я уверен, всё изменится, когда ты возвратишься ко мне осенью.

Стояло прекрасное весеннее утро, небо было чистое, и дул лёгкий ветерок. Король Харальд находился в весёлом расположении духа. Он тщательно осмотрел корабль, ибо он хорошо разбирался в корабельном деле и был осведомлён о палубах, уключинах и мачтах не хуже, чем любой корабельщик. В это время Токи поднялся на борт, покачиваясь от тяжести огромного сундука, который он нёс на плечах. Он осторожно поставил ящик, подошёл и учтиво приветствовал короля Харальда.

— Немало должно быть добра в этом сундуке, — промолвил король. — Что у тебя там?

— Кое-что для старухи, моей матери, если она ещё жива, — ответил Токи. — Отрадно приносить дары в дом, где так долго не было мужчины.

Король Харальд кивнул и заметил, что ещё отраднее видеть молодых людей, которые почитают и слушаются своих родителей.

— Мне хочется пить, — добавил он, садясь на этот сундук, — и я бы опорожнил кубок пива прежде, чем попрощаться с вами.

Сундук заскрипел под его тяжестью, и Токи с тревожным лицом отступил от него на шаг. Орм налил пива из бочки и преподнёс королю Харальду, который выпил за удачу в пути. Он отёр пену с бороды и заметил, что пиво всегда вкуснее на море, и поэтому он просит Орма наполнить его кубок ещё раз. Орм налил, и король медленно осушил его. Затем он кивнул им на прощание, спустился на берег и направился к своему большому кораблю, к чьей мачте был уже прикреплён стяг, на котором по алому шёлку были вышиты два чёрных ворона.

Орм взглянул на Токи.

— Почему ты так бледен? — спросил он.

— У меня свои заботы, как и у остальных людей, — ответил Токи. — У тебя самого не очень весёлый вид.

— Я знаю, что я здесь оставляю, — сказал Орм, — но даже самые мудрые из людей не смогут поведать мне, что меня ждёт по возвращении. Я боюсь, что всё может измениться.

Наконец корабли вышли в море и двинулись в разных направлениях. Король Харальд взял курс на восток через архипелаг, а корабль Орма на вёслах направился на север вдоль побережья, к Съяланду. Ветер сопутствовал кораблям короля Харальда, и вскоре они исчезли вдали. Токи долго глядел, как уменьшаются их паруса, и сказал:

С этими словами он подошёл к сундуку, открыл, и внутри его оказалась мавританка Мира. Она была очень бледна, поскольку в сундуке было тесно и душно, а она пробыла там долго. Когда она вылезла оттуда, колени её подогнулись и она, полумёртвая, упала на палубу, вздрагивая и тяжело дыша. Он помог ей подняться, и она принялась рыдать, испуганно оглядываясь вокруг.

— Не бойся, — сказал Токи. — Он уже далеко отсюда.

Она, бледная, с дикими глазами, сидела на палубе и молча осматривала корабль и людей на нём. Люди на вёслах смотрели на неё такими же широко раскрытыми глазами, спрашивая друг друга, что бы это могло означать. Но никто из них не был бледен так, как Орм, и ни у кого не было столько ужаса в глазах, ибо он выглядел так, как будто его постигла великая неудача.

Аки, владелец корабля, пробормотал что-то и дёрнул себя за бороду.

— Ты ничего не говорил, когда мы заключали сделку, — сказал он, о том, что на борту будет женщина. Скажи мне хотя бы, кто она и почему она сидела в сундуке.

— Это тебя не касается, — мрачно ответил Орм. — Позаботься о корабле, а мы позаботимся о том, что касается нас.

— Тому, кто избегает ответа, наверняка есть что скрывать, — заметил Аки. — Я чужеземец в Еллинге и мало знаю о том, что там происходит, но не надо быть мудрецом, чтобы понять, что это мошенничество, которое не принесёт добра. У кого вы её украли?

Орм сел на связку канатов, спиной к Аки и, не поворачивая головы, промолвил:

— У тебя есть выбор. Или ты держишь язык за зубами, или тебя выбросят за борт. Выбирай, ибо ты тявкаешь как дворняжка, а у меня и без того болит голова.

Аки пробормотал что-то, повернулся и пошёл к своему кормилу. Он был мрачен и в злом расположении духа. Орм сидел спокойно и молча наблюдал за ним.

Спустя некоторое время девушка Токи воспряла духом, и ей дали немного подкрепиться. У неё немедленно началась морская болезнь, и она со стоном перевесилась через борт, не обращая внимания на ласковые, успокаивающие слова Токи. В конце концов он оставил её в покое, привязав к борту верёвкой, и подошёл к Орму.

— Худшее позади, — промолвил он, — хотя это не лучший и не самый безопасный способ добывать женщин. Немногие на корабле осмелились бы сделать то, что я сделал. Но я полагаю, что моя удача больше, чем у других людей.

— По крайней мере, она лучше, чем моя, — ответил Орм. — В этом я с тобой согласен.

— Это не совсем так, — сказал Токи. — Ибо тебе сопутствовала великая удача и королевская дочь — это награда получше, чем та добыча, которую захватил я. Не огорчайся, что не смог сделать того, что сделал я, мне вряд ли бы удалось увести эту девушку, если бы её охраняли столь тщательно, как твою.

Орм горько улыбнулся. Он сидел какое-то время молча, затем, приказав Раппу сменить Аки у кормила, сказал, обращаясь к Токи:

— Я полагал, что между нами двумя завязалась дружба, раз мы столько времени провели вместе. Но, как правильно говорят старики, нужно много времени, дабы проверить человека. В этом безумном деле, в которое ты втянул и меня, ты повёл себя так, как будто меня нет или я недостоин того, чтобы со мной считались.

— У тебя есть одна черта, Орм, — ответил Токи, — которая мешает тебе быть хорошим предводителем, — ты слишком обидчив. Большинство людей восхваляли бы меня за то, что я украл женщину голыми руками, не подвергая опасности кого-либо другого. А ты задет тем, что тебя заранее не предупредили об этом. Что это за дружба, если она разбивается о столь малую скалу?

Орм взглянул на него, побелев от гнева.

— Тяжело слушать твою пустоголовую болтовню, — промолвил он. — Мне нет дела до того, как ты крадёшь женщин и делишься ли ты со мной своими замыслами или нет! Мы прогневали короля Харальда и сделались его врагами, теперь, когда бы мы ни прибыли в Датское королевство, мы будем здесь вне закона. Ты обзавёлся своей женщиной и навсегда разлучил меня с моей! Не надо быть обидчивым для того, чтобы обвинить тебя в подобном доказательстве дружбы.

Токи было нечего сказать в свою защиту, и он вынужден был признать, что не подумал об этом заранее. Он попытался успокоить Орма, говоря, что король Харальд стар, дряхл и не проживёт долго, но это ни к чему не привело. И чем больше он размышлял об этом, тем сильнее казалось ему, что он навсегда разлучён с Ильвой, и гнев его возрастал.

На ночь они встали в укромной бухте и зажгли два костра. Орм, Токи, Рапп и Мира сидели у одного из них, а Аки и его люди у другого. Никому из викингов не хотелось говорить, но за тем костром тихо переговаривались о чём-то. Поев, девушка устроилась у костра и заснула, укрывшись плащом. Орм и Токи сидели молча, чуть поодаль друг от друга. Наступили сумерки, поднялся холодный ветер, и море сделалось серым, а на западе появилась грозовая туча. Орм несколько раз тяжело вздохнул и сильно дёрнул себя за бороду. И он и Токи были темны от гнева.

— Будет лучше, если мы решим этот спор, — сказал Токи.

— Слово за тобой, — ответил Орм.

Рапп отошёл собрать дров для костра. Теперь он вернулся и услышал последние слова. Он был молчаливым человеком, редко вмешивающимся в чужие дела. Однако сейчас он сказал:

— Будет лучше, если вы отложите поединок до лучших времён, ибо у нас и без того много дел. Нас всего трое, а их четырнадцать, и это довольно большая разница.

Они спросили его, что он подразумевает.

— Они замыслили убить нас из-за женщины, — сказал Рапп. — Я слышал их разговор.

Орм расхохотался.

— Хорошего зайца ты вспугнул, — горько сказал он Токи.

Токи печально кивнул головой и встревоженными глазами посмотрел на женщину, спящую у костра.

— Как есть, так есть, — промолвил он. — Лучше всего нам сейчас решить, что мы будем делать. Я думаю, что самое разумное — убить большинство из них, пока они сидят у костра и беседуют о нас. Их много, но они далеки от того, чтобы равняться с нами.

— Кажется, завтра будет бурный денёк, — заметил Рапп. — В этом случае нам не стоит убивать многих, ибо они понадобятся нам на корабле. Но что бы мы ни решили, давайте делать это сразу, иначе нас ждёт бурная ночь.

— Финны очень глупы, — сказал Токи, — и нам хватит того, чтобы убить Аки и пару его людей, тогда остальные будут спотыкаться друг о друга, дабы поскорей исполнить наши приказания. Но ты, Орм, должен решать, как нам поступить. Может быть, самое разумное — дождаться, пока они уснут, и напасть на них.

Уныние оставило Орма. Он поднялся на ноги и сделал вид, как будто приготовляет воду, дабы не привлекать внимания людей у другого костра.

— Их там двенадцать, — сказал он, сев на место, — это может означать, что двоих они послали внутрь острова за подмогой. Если это так, то на нас вскоре обрушится целое войско, поэтому, я думаю, будет лучше справиться с ними без промедления. Ясно, что они не только не ждут нападения, но и им самим не очень-то хочется драться, иначе они бы уже поквитались с Раппом, когда он был один в лесу. Сейчас мы их научим, как следует обращаться с подобными нам людьми. Я подойду к ним и заговорю, и в то время, когда они будут глазеть на меня, вы зайдёте сзади и зарубите нескольких из них быстро, иначе нам придётся туго. Я пойду без щита, в нём сейчас нет нужды.

Он поднял ковш, которым они пользовались во время еды, и направился к костру Аки, дабы зачерпнуть из бочки, которую они перетащили на берег. Два-три человека уже легли спать у огня, но большинство бодрствовало, и все насторожённо следили глазами за Ормом, пока он шёл к бочке. Он зачерпнул ковш, сдул пену и сделал большой глоток.

— Из плохого дерева твоя бочка, — сказал он Аки. — У пива от него уже дурной привкус.

— Оно годилось для короля Харальда, — угрюмо возразил тот, — значит, годится и для тебя. Я обещаю, что тебе не придётся много его выпить.

Люди рассмеялись его словам, но Орм протянул им ковш.

— Попробуй сам, — сказал он, — и увидишь, что я говорю правду.

Аки принял ковш, не поднимаясь со своего места. Затем, когда он поднёс его ко рту, Орм изо всех сил ударил по днищу ковша так, что сломал Аки челюсть, и его подбородок отвис до груди.

— Разве пиво не отдаёт деревом? — промолвил он, и в тот же самый момент выхватил меч из ножен и зарубил ближайшего из тех, кто вскочил на ноги.

Остальные, ошеломлённые внезапностью произошедшего, не успели схватиться за оружие прежде, чем Токи и Рапп набросились на них сзади. Кроме Аки, четверо были убиты, двое убежали в лес, а остальные бросились на корабль, дабы защищаться там. Орм крикнул им, чтобы они бросили оружие, обещая, что тогда сохранит им жизнь.

— Мы не уверены, что ты сдержишь слово, — прокричали те в ответ.

— Это мне понятно, — сказал Орм. — Вы можете только надеяться, что я не так вероломен, как вы.

Они посоветовались между собой и крикнули в ответ, что его предложение не даёт им уверенности и они предпочитают оставить при себе оружие. Пусть им позволят уйти, а они оставят корабль и всё остальное викингам.

— Тогда я вам сделаю другое предложение, которое даст вам больше уверенности, — крикнул Орм. — Если вы немедленно не сделаете того, что я вам приказал, все вы будете убиты на месте. Может быть, это условие ободрит вас.

Говоря это, он взошёл на корабль и направился к людям, не дожидаясь, когда Токи и Рапп последуют за ним. Его шлем был сбит камнем, который бросил один человек, его глаза сузились от ярости, и Голубой Язык влажно поблёскивал в его руке. Тогда они подчинились его приказу и бросили оружие, бормоча проклятия Аки, ибо они были раздосадованы, что всё случилось не так, как он предсказывал.

Было уже темно, и ветер разбушевался, но Орм решил, что будет неразумно оставаться надолго в бухте. Если они будут медлить, сказал он, то на них нападёт целое войско со Съяланда, дабы схватить женщину короля Харальда и вернуть её законному хозяину. Поэтому им ничего не остаётся, кроме как испробовать свою удачу в море, несмотря ни на темноту, ни на погоду, ни на то, что они так малочисленны. Ибо им ещё долго придётся расплачиваться за неразумный поступок Токи.

Не теряя времени, они поспешили перенести на борт ящики с едой и бочки пива. Девушка плакала и скрежетала зубами, боясь путешествия в столь бурную погоду, но беспрекословно подчинилась им. Орм с обнажённым мечом сторожил пленных, когда они сели на вёсла, в то время как Токи и Рапп поднимали на борт пиво. Токи очень неуклюже и неловко тащил бочку, и Орм гневно прикрикнул, чтобы они поторапливались.

— Дерево мокрое, и мои пальцы всё время соскальзывают, — печально ответил Токи, — ибо мои руки уже не те, что прежде.

Орм никогда не слышал, чтобы он говорил с таким унынием. Рука, в которой Токи держал меч, была разрублена между третьим и четвёртым пальцами.

— Я не боюсь потерять много крови, — сказал он, — но вряд ли от этой руки будет толк на вёслах. А нам нужно до рассвета убраться отсюда.

Он промыл руку в воде и повернулся к девушке.

— Ты уже много сделала для меня, моя бедная Мира, — промолвил он. — Быть может, мне ещё раз потребуется твоя помощь.

Девушка утёрла слёзы и подошла взглянуть на руку. Она тихо вскрикнула, когда увидела, насколько глубока была рана, но никто, кроме неё, не мог перевязать её так искусно. Она сказала, что было бы лучше промыть её вином, но вместо этого ей пришлось промыть рану водой, обложить её травами и разжёванным хлебом, после чего она туго перевязала руку лоскутами, вырванными из её платья.

— Самое бесполезное может оказаться полезным, — промолвил Орм. — Теперь мы с тобой оба левши.

После его слов сделалось ясно, что он уже не так сильно гневается на Токи. Потом они отошли от суши с семью человеками на вёслах и Токи, сидевшим у кормила. Вывести корабль из бухты и обогнуть берег с подветренной стороны было самым тяжёлым делом, которое выпадало на долю Орму со времён, когда он трудился рабом на галерах. У него было наготове копьё, дабы убить первого ослабшего пленного, и когда один из них замешкался при спаде волны и был отброшен на спину, он тут же вернулся на свою скамью и немедленно взялся за весло. Девушка сидела, сжавшись, у ног Токи, и глаза у неё были жалкие и испуганные. Токи толкнул её ногой и приказал ей вычёрпывать воду вёдрами, но, хотя она подчинилась, от её работы было мало толку и корабль был полузатоплен, когда они, наконец, обогнули берег и смогли поднять парус.

Остаток ночи их носила буря. Орм сам сел у кормила, но ему удалось лишь направить корабль на северо-восток, и оставалось только надеяться, что они не сядут до рассвета на мель. Никто из них не думал, что они смогут уцелеть во время такой бури, которая была сильнее, чем та, что настигла их на пути в Ирландию. Тогда сказал Рапп:

— У нас на борту пятеро пленных, они безоружны и подчиняются нам. Вряд ли они пригодятся нам на вёслах, но они могут нам помочь успокоить бурю, если мы принесём их в жертву.

Токи сказал, что считает правильным это предложение, надо выбросить за борт одного или двух и посмотреть, что из этого выйдет. Но Орм сказал, что они не могут этого сделать, ибо он обещал пленникам жизнь.

— Если ты хочешь принести жертву морю, — обратился он к Токи, — то я могу предложить тебе принести в жертву твою женщину. Я думаю, что всё изменится, если мы избавимся от того, кто приносит нам столько несчастья.

Но Токи сказал, что, пока он дышит, а его рука способна держать меч, он не позволит этому случиться.

Больше об этом не говорили ни слова. Когда наступил день, пошёл дождь, и буря начала уменьшаться. Когда стало совсем светло, они смогли различить берег Халланда впереди. В конце концов им удалось зайти в бухту, но парус их был изорван, а корабль полузатоплен.

— На этом корабле, — промолвил Орм, — я плыл от могилы святого Иакова, и мне осталось плыть недалеко. Но я вернусь домой без моего ожерелья, без Иакова-колокола и с малой прибылью, которую я получил за них.

— Ты вернёшься домой с мечом и кораблём, — сказал Токи, — а я с мечом и женщиной. И мало из тех, кто плавал с Кроком, обладают такими доказательствами их доблести.

— С нами ещё великий гнев короля, — заметил Орм, — и ничего хуже этого ожерелья не может висеть на шее человека.

Трудности их путешествия закончились. Они высадили пленных на берег и отпустили их с миром. Затем, отдохнув немного, они починили корабль и зашили парус. Наступила благоприятная погода, и они двинулись вдоль побережья, сопровождаемые лёгким ветром. Даже девушка воспряла духом и помогала им, так что Орму не было её присутствие в тягость.

К вечеру они приблизились к ровным и плоским скалам неподалёку от дома Тости, у которых когда-то покачивались корабли Крока, готовые к отплытию. Они во главе с Ормом поднялись по тропинке, ведущей к дому. Тропинка обрывалась у пенистого потока, через который был переброшен мост из трёх брёвен. Орм сказал:

— Осторожно, третье бревно гнилое.

Затем он внимательно посмотрел на него и добавил:

— Оно прогнило задолго до того, как я оставил дом, и каждый раз, когда мой отец переходил через мост, он говорил, что надо в конце концов починить его. Теперь я вижу, что хоть меня здесь долго не было, оно по-прежнему не починено и всё ещё держится. Если этот мост ещё цел, то вполне может быть, что старик, мой отец, тоже жив, несмотря на то, что прошло много времени.

Неподалёку они увидели гнездо на высоком дереве, в котором стоял аист. Орм остановился и свистнул, и аист захлопал крыльями и застучал клювом в ответ.

— Он меня помнит, — сказал Орм. — Тот самый аист, и мне кажется, что мы с ним переговаривались последний раз только вчера.

Затем они открыли ворота и прошли через них. Орм сказал:

— Тщательно закройте ворота, ибо моя мать гневается, когда убегают овцы, а когда она вне себя, её трудно выносить весь вечер.

Собаки принялись лаять, и в дверях появились люди, которые с удивлением смотрели на трёх приближающихся викингов. Затем женщина протолкалась через кучку людей и направилась к ним. Это была Аса. Она была бледна, но в остальном она выглядела такой же живой и проворной, как всегда.

— Орм, — сказала она, и её голос задрожал. Затем она добавила: — Господь наконец внял моим мольбам.

— Кажется, в наши дни его уши забиты молитвами, — промолвил Орм. — Но я не думал, что ты и все люди приняли христианство.

— Сперва я одна, — ответила Аса, — а затем и все остальные.

— Все уже вышли в море? — спросил Орм.

— А никого и не осталось, — ответила она. — Одд ушёл в поход и не вернулся год спустя после того, как ты покинул нас. Тости умер в год великого падежа скота. Но мне удалось выжить, ибо я приняла истинную веру. Я уже тогда знала, что мои мольбы не останутся без ответа и ты вернёшься ко мне.

— Нам есть о чём поговорить, — сказал Орм, — но было бы хорошо, если бы мы сперва поели. Это мои люди, а эта девушка — чужеземка и не принадлежит мне.

Аса ответила, что теперь Орм хозяин дома, и все его друзья становятся её друзьями. Итак, они вошли в дом и были приняты как герои. Слёзы стояли в её глазах, когда она принесла на стол те тарелки, которые, как ей было известно, были особо любимы Ормом. Им было что порассказать друг другу, и их истории заняли несколько вечеров. Но не было сказано ни слова о том, как Токи добыл себе женщину, ибо Орм не хотел прогневать мать сразу по возвращении домой. Аса тут же позаботилась о Токи и стала так искусно лечить его руку, что вскоре она начала заживать. Она нежно и ласково обращалась с Мирой, хвалила её волосы и красивое лицо, но им было не о чем поговорить. Она была немного разочарована, что Орм и его люди не желают возблагодарить Бога за их удачное возвращение, но она была слишком полна радости, чтобы обидеться на это, и заметила лишь, что Орм и его люди поймут её лучше, когда будут старыми и мудрыми.

Сперва Орму показалось странным, что Аса так ласкова и весела, и прошло уже шесть дней, пока он, наконец, не услышал одно из её едких и острых замечаний о служанках. Тогда он понял, что Аса не изменилась.

Орм и Токи помирились, но ни один из них не упоминал об Ильве. Когда они рассказывали Асе всё, что приключилось с ними, Орм чувствовал свою прежнюю привязанность к Токи и красноречиво восхвалял его, но как только он вспоминал об Ильве, он мрачнел и вид Токи и его женщины приносил ему мало радости. Мира с каждым днём хорошела, смеялась, пела песни, и им с Токи было так хорошо вместе, что они не обращали внимания на беды других людей. Аса предсказала, что у них будут красивые дети, и, когда Мира поняла её слова, она ответила, что они сделают всё, дабы это пророчество сбылось. Аса заметила, что ей пора подыскивать жену для Орма, но тот угрюмо ответил, что время ещё не пришло.

Теперь Токи не мог возвратиться домой по морю, хотя бы пока корабли короля Харальда находились в Сканюр. Поэтому он решил отправиться в Листер по суше и купить для этого лошадей. Никто не сопровождал его, ибо Рапп остался у Орма. Рано утром они отправились в дорогу, учтиво поблагодарив Асу за гостеприимство, и Орм проводил их немного, дабы показать им кратчайший путь до Листера.

— Здесь мы расстанемся, — промолвил Орм, — и я от души желаю тебе приятного путешествия. Нелегко говорить о будущем, ибо король Харальд не уймётся, пока не выследит тебя, куда бы ты ни скрылся.

— Видно, такова наша участь — нам не везёт с королями, — ответил Токи. — Альманзор, король Свейн и король Харальд — все они теперь наши враги, и человек, который принесёт им наши головы, будет щедро вознаграждён. Но как бы там ни было, о своей голове я позабочусь.

Итак, они расстались. Токи и Мира поехали на восток и исчезли в лесу, а Орм поскакал обратно сообщить Асе о гневе короля Харальда и, о том, какая опасность нависла над ними.