Дракула

ГЛАВА XXIII

Дневник доктора Сьюарда

3 октября

Мы сидели в ожидании лорда Годалминга и Куинси — время тянулось очень медленно. Профессор всячески старался занять и приободрить нас, особенно Гаркера — я видел, как озабоченно он время от времени искоса поглядывал на него. Бедняга так подавлен свалившимся на него горем, что просто страшно смотреть. Еще вчера вечером темноволосый молодой человек, веселый и полный сил, сегодня он превратился в мрачного изможденного старика, седовласого, с запавшими горящими глазами и горестными морщинами на лице. Не иссякла только его энергия; более того, он как пылающий факел. Вероятно, это и спасет его — поможет ему преодолеть тяжкий период отчаяния и вернуться к нормальной жизни, если все сложится хорошо. Бедняга, если мое горе казалось мне ужасным, то уж его…

Профессор, хорошо понимая это, всячески старался отвлечь Гаркера и рассказывал поразительно интересные вещи. Воспроизведу по памяти то, что он поведал нам:

— Я основательно изучил все попавшие ко мне в руки бумаги, имевшие отношение к этому чудовищу; и чем глубже вникал в них, тем больше убеждался в необходимости его уничтожить. В них много говорится о его успехах, и видно, что он сознает свое могущество. Благодаря исследованиям моего друга Арминия из Будапешта удалось выяснить, что в жизни это был совершенно необыкновенный человек: военный, он же воевода, и алхимик — а алхимия в его времена считалась вершиной научного знания. Он обладал незаурядным умом и невиданными познаниями, а сердце его не ведало страха и жалости. Граф даже учился в Шоломанче, и не было науки в те времена, которую бы он не постиг. Очевидно, что после физической смерти его умственная мощь сохранилась, лишь слегка ослабела память. Конечно, кое в чем его интеллект инфантилен, однако он подвижен и способен к развитию. Граф экспериментирует, и вполне успешно. И, не окажись мы на его пути, он, вероятно, стал бы — а в случае нашего поражения и станет — родоначальником существ нового типа, которые будут обитать «в смерти», а не «в жизни».

Гаркер застонал:

— И эта сила направлена против моей любимой! Но как он экспериментирует? Зная это, мы можем покончить с ним!

— Как только граф прибыл сюда, он начал испытывать воздействие своих сил на окружающих — постепенно, но уверенно продвигаясь вперед. К счастью для нас, у него довольно неразвитое, в каком-то смысле даже младенческое, сознание: если бы он сразу предпринял кое-какие шаги, мы бы давно оказались бессильны перед ним. В любом случае граф полон решимости добиться успеха, у него впереди столетия — он может позволить себе не спешить. Festina lente[100] — вот его девиз.

— Не понимаю, — устало перебил профессора Гаркер. — Пожалуйста, объясните поподробнее! Вероятно, горе и беспокойство притупили мой ум.

Ван Хелсинг положил ему руку на плечо:

— Хорошо, дитя мое, постараюсь. Разве вы не видите, как постепенно и осторожно это чудовище пробовало свои силы, постепенно копило знания, как он использовал больного-зоофага, чтобы проникнуть в дом нашего друга Джона; ведь вампир хоть и может проникать в дом как ему угодно, но лишь после приглашения кого-нибудь живущего там. Но это, конечно, не главные его опыты. Разве мы не знаем, что поначалу все эти громадные ящики перетаскивали грузчики. Так было им запланировано. Но по мере того как его инфантильный интеллект развивался, граф задумался: почему бы ему самому не переносить их? Он начал помогать грузчикам, потом увидел, что все идет хорошо: он может обойтись и без посторонней помощи.

Это открыло перед ним новые возможности: если он рассредоточит свои могильные ящики по разным местам, тогда только ему одному будет известно их расположение. Можно даже запрятать их глубоко в землю и пользоваться ими ночью или же в то время, когда он способен изменить облик, — в таком случае никто не сможет узнать, где эти убежища! Но, друг мой, не отчаивайтесь — он понял это слишком поздно! Уже все его логова стерилизованы — кроме одного, но мы найдем его до захода солнца. Тогда у чудовища не останется укрытий. Я медлил сегодня утром, чтобы действовать наверняка. Ведь мы рискуем бо́льшим, чем он! Значит, нам надо проявить и бо́льшую осторожность. Время — час дня, и, если все обошлось благополучно, Артур и Куинси должны быть уже на пути к нам. Сегодня наш день, и нам надо действовать уверенно, не торопясь, но и не упуская возможностей. Подумайте! Ведь когда вернутся наши друзья, нас станет пятеро!

При его последних словах мы вздрогнули: раздался стук в дверь, два коротких удара — так обычно стучит почтальон. Мы с Гаркером бросились в переднюю, но Ван Хелсинг жестом велел нам молчать, подошел к двери и открыл ее. Мальчишка-рассыльный подал ему телеграмму. Профессор, закрыв дверь, взглянул, кому она адресована, вскрыл и прочитал вслух:

— «Берегитесь Д. Он только что, в 12:45 из Карфакса поспешно направился к югу. Видимо, совершает обход, может заглянуть к вам. Мина».

Наступило молчание. Его прервал Джонатан Гаркер:

— Слава богу, скоро мы встретимся!

Ван Хелсинг быстро повернулся к нему и сказал:

— Все случится по воле Божьей, когда и как Он пожелает. Не бойтесь, но и не радуйтесь преждевременно; как бы именно то, чего мы так жаждем, не привело к нашей гибели.

— Меня теперь волнует только одно, — возбужденно воскликнул Гаркер, — как стереть этого зверя с лица земли. Ради этой цели я готов даже продать свою душу!

— Тише, тише, дитя мое! — перебил его Ван Хелсинг. — Бог не покупает души, а дьявол если и делает это, то не выполняет обещаний. Но Бог милостив и справедлив. Он знает о ваших страданиях и любви к дорогой мадам Мине. Подумайте, сколь возросло бы ее горе, если бы она услышала ваши безумные слова. Доверьтесь нам, ведь мы преданы нашему общему делу, и сегодня все должно кончиться. Настает время действовать; днем вампир не сильнее человека и до захода солнца не сможет изменить свой облик. Ему нужно время, чтобы добраться сюда; смотрите, уже двадцать минут второго — до его прихода еще есть немного времени. Будем надеяться, что Артур и Куинси появятся раньше.

Приблизительно через полчаса после телеграммы от миссис Гаркер раздался уверенный стук в дверь. Это был самый обычный стук, так стучат тысячи людей, но при его звуке наши сердца сильно забились. Мы переглянулись и все вместе вышли в переднюю; каждый держал наготове свое оружие: в левой руке — против потусторонних сил, в правой — против смертных. Ван Хелсинг отодвинул задвижку и, приоткрыв дверь, отскочил, приготовившись к нападению. Как же мы обрадовались, увидев на пороге лорда Годалминга и Куинси Морриса! Они быстро вошли и закрыли за собой дверь. Артур, проходя через переднюю, объявил:

— Всё в порядке. Мы нашли оба логова, в каждом — по шесть ящиков, мы их уничтожили!

— Уничтожили? — переспросил профессор.

— Да, он не сможет ими воспользоваться!

Наступила пауза, потом Куинси сказал:

— Теперь остается лишь одно — ждать здесь. Если до пяти он не появится, нам придется уйти — нельзя оставлять миссис Гаркер одну после захода солнца.

— Он скоро придет, — ответил Ван Хелсинг, просматривая свою записную книжку. — Nota bene[101]: в телеграмме мадам Мины сказано, что он движется к югу; значит, ему придется переправиться через реку, а это возможно только во время отлива, то есть приблизительно около часа дня. Для нас важно то, что он выбрал юг. Пока он лишь смутно что-то подозревает. И из Карфакса последовал туда, где менее всего ожидает нашего появления. Вероятно, вы побывали в Бермондси перед самым его приходом. Раз он еще не здесь, значит, в Майл-Энде. Дорога заняла у него некоторое время — ему надо было вновь переправляться через реку. Поверьте, друзья мои, ждать осталось недолго. Нужно составить план нападения, чтобы ничего не упустить… Тише! Всё! Время пришло! Приготовьте оружие!

Профессор предупреждающе поднял руку, и мы услышали, как в замочной скважине входной двери тихо повернулся ключ.

Даже в такой страшный миг я не мог не восхититься удивительным проявлением сильного характера. Всегда, когда мы вместе охотились или просто путешествовали по свету, лидером у нас был Куинси Моррис — он составлял план действий, а мы с Артуром безоговорочно подчинялись ему. Старая привычка сработала и на этот раз. Быстро оглядев комнату, Куинси мгновенно составил план нападения и, не проронив ни слова, жестами расставил нас по местам. Ван Хелсинг, Гаркер и я замерли у двери: профессор должен был контролировать ее, а мы, когда она откроется, оказаться между нею и вошедшим, отрезав ему выход. Лорд Годалминг и Куинси встали друг за другом, спрятавшись так, что они были вне поля зрения вошедшего, но могли мгновенно преградить ему путь к окну. Ожидание стало столь напряженным, что секунды тянулись как в кошмарном сне.

В передней раздались осторожные шаги: очевидно, граф был готов к неожиданности, по крайней мере чего-то опасался. Вдруг одним прыжком он очутился посреди комнаты, прежде чем кто-нибудь из нас успел даже пальцем пошевелить. Он походил на пантеру — и столько хищного, нечеловеческого было в его повадках, что мы на миг оторопели от его внезапного появления, но тут же опомнились.

Первым пришел в себя Гаркер — он метнулся вперед и заслонил дверь, ведущую в другую комнату. При виде нас лицо графа исказила ужасная гримаса — он оскалился, но злобная усмешка мгновенно сменилась холодным, презрительно-надменным взглядом льва — царя зверей. Когда в едином порыве мы двинулись на него, выражение его лица вновь поменялось. Как жаль, что мы все-таки не продумали толком план нападения: даже в этот момент я не понимал, что́ нам делать и поможет ли в данной ситуации наше смертельное оружие.

Гаркер попробовал выяснить это на практике — большим кривым непальским кинжалом[102] он в бешенстве замахнулся на графа. Удар был страшный, граф спасся лишь благодаря дьявольской ловкости, с которой отпрыгнул назад. Опоздай он на секунду — и острое лезвие пронзило бы его сердце. Но оно лишь кончиком полоснуло его сюртук, из разреза выпала пачка банкнот и посыпались золотые монеты. Лицо графа стало таким жутким, что я испугался за Гаркера, хотя видел, что он поднял свой смертоносный нож для второго удара. Невольно я подался вперед, выставив левую руку с распятием и частицей Святых Даров, и тут же ощутил в ней могучую силу. Я не удивился, когда чудовище, съежившись, отступило — даже прежде, чем мои друзья инстинктивно последовали моему примеру. Выражение лютой ненависти, бессильной злобы, дьявольского бешенства, исказившее его черты, не поддается описанию. Восковой цвет его лица сделался зеленовато-желтым, оттенив пылающие глаза; а красный шрам на бледном лбу выглядел как разверстая рана.

В следующую секунду граф, ловко проскользнув под рукой Гаркера, схватил с пола горсть монет, пронесся через комнату и прыгнул в окно. Оконное стекло разлетелось вдребезги, а Дракула рухнул на каменные плиты двора. Сквозь звон разбитого стекла было слышно, как, ударившись о них, звякнули золотые соверены.

Мы бросились к окну, но граф уже вскочил, целый и невредимый, и, взбежав по ступенькам, стремительно пересек двор и распахнул ворота конюшни. Потом обернулся и крикнул нам:

— Хотите загнать меня в угол? Да вы же все, как стадо баранов на бойне, — безликие, бледные. Вы еще горько пожалеете об этом! Думаете, лишили меня убежища? Как бы не так! Вы еще узнаете, что значит моя месть! Она продлится многие века — время работает на меня. Женщины, которых вы любите, уже мои, а с их помощью и вы станете моими клевретами, будете выполнять мои приказания и, как шакалы, ждать моих подачек. Ясно?

И, презрительно ухмыльнувшись, граф исчез в конюшне: мы услышали скрежет задвигаемого ржавого засова. Где-то открылась и захлопнулась дверь.

Первым из нас прервал молчание профессор, когда мы, поняв, что бежать за ним через двор бессмысленно, бросились в переднюю:

— А ведь мы узнали сейчас немало! Несмотря на свои громкие слова, это чудовище боится нас, а еще боится времени, боится нужды! Если б было не так, зачем ему убегать? Сам тон выдает его — или уши меня обманывают! Зачем ему подбирать деньги? Скорее за ним! Представьте себе, что вы гонитесь за хищным зверем. А уж я не оставлю здесь ничего ценного для него, если он вздумает вернуться.

Он положил оставшиеся деньги в карман и взял пачку документов о праве собственности на дом, а остальное бросил в камин и спичкой разжег огонь.

Годалминг и Моррис выбежали во двор, а Гаркер спустился туда через окно, но ворота конюшни оказались запертыми. Пока их взламывали, графа уже и след простыл. На конюшне никого не оказалось. Мы с Вaн Хелсингом пытались разузнать о нем на заднем дворе, но никто ничего не видел.

Приближался вечер, до захода солнца оставалось не так много времени. Пришлось признать, что эту партию мы проиграли. И с тяжелым сердцем мы были вынуждены согласиться с профессором, когда он сказал:

— Вернемся к мадам Мине — нашей бедной, дорогой мадам Мине. Все, что возможно, мы сегодня сделали. А теперь должны по крайней мере защитить ее. И не нужно впадать в отчаяние. Остался всего один ящик, и необходимо его найти — после этого все будет хорошо.

Я понял, что Ван Хелсинг говорил так уверенно, чтобы успокоить Гаркера. Бедняга был совсем подавлен и лишь время от времени издавал тихие стоны, видимо думая о жене.

Печальные, мы вернулись домой, где нас ждала миссис Гаркер, внешне выглядевшая бодро, что делало честь ее стойкости и благородству. Увидев наши лица, она побледнела как смерть, на мгновение закрыла глаза, как будто молилась про себя, а потом спокойно сказала:

— Не знаю, как мне вас всех благодарить! О мой бедный, милый Джонатан! — И она, нежно обняв мужа, поцеловала его поседевшую голову. — Приляг здесь и отдохни. Все еще будет хорошо, дорогой! Бог защитит нас, если будет на то Его воля.

В ответ бедняга лишь застонал: в его великом отчаянии уже не было места словам.

Мы поужинали все вместе без особого аппетита, но все-таки немного повеселели. Возможно, нас, голодных — ведь после завтрака мы ничего не ели, — просто согрела теплая пища, а может быть, и тепло дружеского общения. Во всяком случае, мы почувствовали себя менее несчастными и обрели надежду на завтрашний день. Верные своему обещанию, мы рассказали миссис Гаркер все, что произошло. Она слушала спокойно, без страха, лишь изредка становилась белой как снег, когда ей казалось, что ее мужу угрожала опасность, или же краснела при описании проявлений его преданности ей. Во время рассказа о том, как Джонатан отважно бросился на графа, она прильнула к руке мужа и крепко сжала ее, будто защищая его от всех возможных несчастий.

Миссис Гаркер не проронила ни слова, пока мы не закончили повествование. Она поняла всю сложность нашего положения. И, не выпуская руки мужа, она встала и заговорила. О, если б я мог передать эту сцену: мягкость и доброту этой женщины — на фоне нашей сумрачной ненависти, ее светлую веру — на фоне наших страхов и сомнений; славная, милая, добрая, во всей лучезарной красоте своей молодости, вдохновенная — и с красной отметиной на лбу, о которой она ни на секунду не забывала, а у нас при виде этого клейма сжимались зубы — мы помнили, когда и как оно появилось. И знали, что при всей своей доброте, чистоте и вере она была парией, отверженной Богом.

— Джонатан, — сказала миссис Гаркер, и это имя в ее устах прозвучало как музыка, исполненная любви и нежности, — дорогой Джонатан, и вы, мои верные друзья, я хочу, чтоб вы помнили кое о чем в это ужасное время. Конечно, вы должны бороться — и уничтожить чудовище, как вы уничтожили мнимую Люси, чтобы истинная, всеми нами любимая Люси перестала страдать. Но пусть вас ведет не ненависть. Бедная душа, по чьей вине возник весь этот кошмар, и сама достойна великого сожаления. Вы только представьте себе, как обрадуется убийца, когда его худшая половина будет уничтожена, а лучшая — получит шанс обрести бессмертие. Пожалейте его, хотя это не должно помешать вам покончить с ним.

Лицо ее мужа напряглось и потемнело: казалось, гнев прожег его насквозь. И он инстинктивно сжал руку Мины с такой силой, что костяшки его пальцев побелели. Но она даже не поморщилась, хотя, знаю, ей стало больно, и лишь смотрела на него еще более умоляющими глазами. Когда она замолчала, он вскочил, резко отняв у нее свою ладонь, и закричал:

— Дай бог, чтоб он наконец попался мне, и уж я-то постараюсь, чтобы его земная жизнь закончилась. А если бы я еще мог на веки вечные отправить его душу в ад, то охотно сделал бы и это!

— О, тише, тише! Ради бога, не говори такое, Джонатан, родной, ты просто повергаешь меня в ужас. Подумай только, мой дорогой, весь этот долгий, бесконечный день я думала, что может быть… когда-нибудь… и я буду нуждаться в жалости, а кто-нибудь, как вы теперь, с теми же основаниями для гнева откажет мне в милосердии! О муж мой! Если бы я могла, то не стала бы говорить тебе это, и молю Бога отнестись к твоим безумным словам лишь как к вспышке убитого горем любящего человека. О Господи, взгляни на его седые волосы — свидетельство страданий того, кто за всю свою жизнь никому не причинил зла и на чью долю выпали такие муки.

Невозможно было удержаться от слез. Да мы их и не стеснялись. Миссис Гаркер тоже заплакала, увидев, что ее увещевания подействовали. Джонатан бросился перед ней на колени и, обняв жену, спрятал лицо в складках ее платья. Ван Хелсинг кивнул нам, и мы тихо вышли, оставив эти любящие сердца наедине с Богом.

Прежде чем лечь спать, профессор проделал все необходимое, чтобы вампир не вошел в их комнату, и уверил миссис Гаркер в ее полной безопасности. Милая женщина сама хотела верить в это и — явно ради мужа — старалась выглядеть спокойной. Это далось ей нелегко, но думаю и надеюсь, что ей стало лучше. Напоследок Ван Хелсинг оставил им колокольчик, чтобы в случае опасности они позвонили.

Когда они ушли, Куинси, Годалминг и я условились дежурить по очереди, охраняя несчастную, попавшую в беду леди. Первым выпало сторожить Куинси, мы же с Артуром решили поскорее лечь, чтобы хорошо отдохнуть. Лорд Годалминг, который должен сменить Куинси, уже спит. Теперь и я, окончив записи, последую его примеру.

Дневник Джонатана Гаркера

3–4 октября, несколько минут до полуночи

Мне казалось, что этот день никогда не кончится. Сначала безумно хотелось заснуть с наивной надеждой, что утром, когда я проснусь, все уже переменится, — а дела таковы, что всякая перемена к лучшему. Прежде чем разойтись, мы обсуждали дальнейшие действия, но не пришли к соглашению. Нам известно, что остался один ящик с землей, но только граф знает, где он. И если Дракула решит залечь на дно, то в течение многих лет сможет морочить нам голову, а за это время… От одной лишь мысли мне делается страшно. Боюсь даже думать об этом теперь. Единственное, в чем я уверен: если может быть на свете женщина, являющая собой совершенство, то это моя бедная опороченная жена. Я люблю ее в тысячу раз больше за ее сегодняшнее великодушие, рядом с которым моя оголтелая ненависть к чудовищу достойна осуждения. Я верю, что Господь не допустит гибели столь прекрасной души. На это я уповаю. Нас несет на рифы, и вера — наш единственный спасительный якорь.

Слава богу, Мина спит, и спит спокойно, без кошмаров. Страшно представить себе, что́ может присниться ей при такой ужасной реальности. После захода солнца она наконец выглядит умиротворенной. Лицо ее засияло тихим светом, как будто после мартовских метелей наступила весна. Сначала я думал, на ее лице заиграл отблеск алого заката, но теперь мне кажется, что, возможно, тут кроется иной, более глубокий смысл. Сам я не сплю, хотя устал, смертельно устал. Однако надо спать, завтра следует собраться с мыслями, не будет мне покоя, пока…

Позднее

Похоже, я заснул, потому что Мина разбудила меня. При свете лампы, которую мы не гасили на ночь, я увидел: она сидит на кровати, а лицо у нее испуганное. Предупреждающе прикрыв мне ладонью рот, она прошептала на ухо:

— Тихо! В коридоре кто-то есть.

Я бесшумно встал и, подойдя к двери, осторожно открыл ее.

Передо мной, растянувшись на тюфяке, лежал мистер Моррис и смотрел на меня. Призывая к молчанию, он поднес палец к губам и прошептал:

— Тише! Спите спокойно, всё в порядке. Тут всю ночь будет кто-то дежурить, мы решили не испытывать судьбу!

Его вид и решительный жест не допускали возражений, я вернулся к Мине и рассказал ей, в чем дело. Она вздохнула, и подобие улыбки промелькнуло на ее измученном, бледном лице. Обняв меня, она нежно сказала:

— Да поможет Бог этим добрым, храбрым людям!

С тяжелым вздохом Мина легла на кровать и вскоре опять погрузилась в сон. Я же не сплю и пишу эти строки — хотя нужно попытаться заснуть.

4 октября, утро

Ночью Мина снова разбудила меня. Видимо, мы спали довольно долго — хмурый рассвет уже очертил контуры окон, а газовая лампа горела тускло.

— Скорее позови профессора, — проговорила она торопливо. — Мне нужно немедленно видеть его.

— Зачем? — спросил я.

— У меня есть идея. Она возникла еще ночью и, видимо, созрела, пока я спала. Меня нужно загипнотизировать до восхода солнца, и, может быть, я смогу что-нибудь рассказать. Скорее, дорогой мой. Осталось мало времени.

Я открыл дверь. Доктор Сьюард лежал на тюфяке и, увидев меня, мгновенно вскочил.

— Что-то случилось? — спросил он в тревоге.

— Нет, — успокоил я его, — но Мина хочет немедленно видеть профессора Ван Хелсинга.

— Я позову его, — сказал он и поспешно ушел.

Через пару минут одетый в халат Ван Хелсинг уже был в нашей комнате, а мистер Моррис и лорд Годалминг расспрашивали в дверях доктора Сьюарда. Увидев Мину, профессор, скрывая беспокойство, ободряюще улыбнулся и произнес:

— О моя дорогая мадам Мина, вижу перемены к лучшему. Смотрите-ка! Друг мой Джонатан, наша дорогая мадам Мина выглядит совсем как прежде! — А потом повернулся к миссис Гаркер и оживленно добавил: — Скажите, чем я могу вам помочь? Ведь не зря же вы позвали меня в такой неурочный час.

— Я хочу, чтобы вы меня загипнотизировали! — ответила она. — До восхода солнца. Мне кажется, я смогу кое-что рассказать, может быть, что-то важное. Скорее, времени мало!

Профессор без лишних слов усадил Мину на постели и, вперившись в нее пристальным взглядом, стал делать пассы, проводя то одной, то другой рукой от ее макушки и вдоль лица. Несколько минут Мина не сводила с него глаз, у меня бешено колотилось сердце — я ощущал приближение какого-то перелома. Постепенно глаза ее закрылись, она сидела совершенно неподвижно, лишь по легкому ритмичному движению груди было видно, что она жива. Профессор сделал еще несколько пассов и остановился — я заметил, что на лбу у него выступили крупные капли пота. Вдруг Мина открыла глаза, но это была совсем другая женщина — с отсутствующим взглядом и чужим голосом, который, как мне показалось, звучал не от мира сего.

Ван Хелсинг поднял руку, требуя молчания, и знаком велел мне позвать остальных. Они вошли на цыпочках, закрыв за собой дверь, и встали у изножья кровати. Мина их явно не замечала. Наконец профессор нарушил молчание и тихо, чтобы не мешать течению ее мыслей, спросил:

— Где вы?

Она ответила неопределенно:

— Не знаю. У сна нет своего места.

Несколько минут царило молчание. Мина сидела неподвижно, а профессор стоял рядом, пристально глядя на нее, мы же, свидетели этого, едва дышали. В комнате постепенно светлело; не сводя глаз с лица Мины, профессор подал мне знак поднять шторы, что я и сделал, и, казалось, мы увидели само начало дня. На горизонте проре́залась красная полоска, по комнате разлился розовый свет. И тут Ван Хелсинг заговорил вновь:

— Где вы теперь?

Ответ прозвучал задумчиво, но твердо, и вместе с тем Мина как будто силилась понять что-то. Она заговорила тем же голосом, каким расшифровывала вслух свои стенографические записи:

— Не знаю. Все здесь мне незнакомо!

— Что вы видите?

— Ничего. Кромешная тьма.

— Что вы слышите?

Тут я почувствовал напряжение в ее голосе:

— Плеск воды. Она булькает, слышу негромкий шум волн. Снаружи.

— Значит, вы на корабле?

В недоумении мы переглянулись в поиске ответа на вопрос о том, что происходит. Догадка напугала нас.

— О да! — последовал быстрый ответ.

— Что еще вы слышите?

— Слышу топот над головой. Лязг цепей, скрежет стоп-механизма лебедки[103].

— Что вы делаете?

— Лежу спокойно — так неподвижно, как будто умерла!

Голос ослабел и перешел в глубокое дыхание, как во сне; Мина закрыла глаза.

К тому времени солнце поднялось уже довольно высоко, стало совсем светло. Ван Хелсинг взял Мину за плечи и осторожно опустил ее голову на подушку. Несколько минут она лежала, как спящее дитя, потом глубоко вздохнула, проснулась, удивленно посмотрела на нас, столпившихся вокруг нее, и задала лишь один единственный вопрос:

— Я говорила во сне?

По-видимому, Мина и так знала ответ, но ей хотелось услышать, о чем она говорила. Профессор повторил ей весь разговор, и она сказала:

— Нельзя терять ни минуты: возможно, еще не поздно!

Мистер Моррис и лорд Годалминг уже направились к двери, но профессор спокойно окликнул их:

— Подождите, друзья мои. Судно это явно поднимало якорь. В огромном лондонском порту многие суда сейчас готовы к отплытию. Которое из них наше? Слава богу, у нас вновь есть нить, хотя неизвестно, куда она приведет. Мы были слепы, как это свойственно людям. Теперь, оглядываясь назад, мы понимаем, что, вероятно, будущее было бы гораздо яснее нам, если бы мы в полной мере смогли оценить то, что имели возможность увидеть! Увы, кажется, я выражаюсь не совсем ясно? Итак, теперь мы знаем, что́ было у графа на уме, когда он подбирал деньги, хотя Джонатан угрожал ему своим ужасающим кинжалом, которого испугалось даже это чудовище. Он решил бежать. Вы слышите? Бежать! Зная, что у него остался всего один ящик и несколько человек преследуют его, как собаки — ли́са. Граф понял, что из Лондона надо уносить ноги. Погрузив на судно свой последний ящик с землей, он покидает страну. И думает, что сбежит, но нет! Мы последуем за ним. «Ату!» — как сказал бы наш друг Артур, надев свой красный охотничий костюм. Наш старый лис хитер, ох как хитер! И мы должны взять его хитростью. Ведь я тоже хитер, и мне кажется, знаю, что у него на уме. Так что пока мы можем быть спокойны: нас отделяет от него вода, которую он не захочет пересечь, а если и захочет, то не сможет — судно должно пристать к берегу, а это возможно лишь при полном или хоть каком-то приливе. Смотрите, солнце уже высоко, и весь день до его захода принадлежит нам. Примем ванну, оденемся, позавтракаем, это нам всем не повредит, теперь мы можем поесть с удовольствием — графа уже нет в этой стране.

Мина, умоляюще взглянув на Ван Хелсинга, спросила:

— Но зачем нам его разыскивать, раз он уплыл?

Профессор взял ее руку, погладил и сказал:

— Пока не расспрашивайте меня. После завтрака я отвечу на все вопросы.

Без лишних слов мы разошлись по комнатам, чтобы переодеться.

Когда все позавтракали, Мина повторила свой вопрос. Несколько мгновений Ван Хелсинг смотрел на нее серьезно и печально, а потом заговорил:

— Моя дорогая, милая мадам Мина, теперь нам, как никогда, необходимо настичь его, даже если придется последовать за ним в саму преисподнюю!

Она побледнела и спросила едва слышно:

— Почему?

— Потому что, — ответил он горестно, — он может жить сотни лет, а вы лишь смертная женщина. С тех пор как он оставил свою метку на вашем горле, надо бояться времени: оно не на нашей стороне…

Я едва успел подхватить Мину — она упала без сознания.