ДОМ № 5 Драма в трех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Л и д и я В а с и л ь е в н а.

К а р а к а ш — ее сын, 32 года.

Н о в о с е л о в — летчик, Герой Советского Союза.

В а л я Н о в о с е л о в а — 13 лет.

С е м у ш к и н — 56 лет.

Г а н я — его сын, 14 лет.

Б а с и л о в — отец.

Б а с и л о в а — мать.

Б а с и л о в Н и к и т а }

П о л т а в с к и й Я ш а } товарищи Гани.

Л о с н и ц к и й — инженер.

О к о в и н — певец.

Л а п и д и с — врач.

В а с ю к о в — сержант милиции.

Ф и л и н — дворник.

Б е р е н д е е в — директор школы.

М а л е н ь к а я д е в о ч к а }

Я с и к } друзья.

М а т ь Я с и к а — полная женщина.

М и л и ц и о н е р.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

События, описанные в этой пьесе, произошли в конце тридцатых годов нашего столетия. Местом действия явился дом, в котором довелось жить и мне. Дом этот был построен за два года до первой мировой войны. На фасаде вылеплены головы великанов в шлемах. Широкие ворота, палисадник во дворе, черные ходы, сараи, погреба, штабеля дров таили в себе заманчивые возможности приключений и забав.

Напротив школа, в ней училось почти все детское население нашего дома…

Утро. Уходят домохозяйки на рынок, спешат на работу жильцы. Усатый дворник Ф и л и н подгребает к снеготаялке черный апрельский снег. Полная женщина моет окно на третьем этаже, высунулось в форточку заспанное лицо инженера Л о с н и ц к о г о.

Из раскрытого окна слышен симфонический оркестр, играющий «Рассвет на Москве-реке».


Л о с н и ц к и й (кричит в форточку). Вы опять включили радио, открыли окно и всю ночь не даете мне спать! Немедленно выключите. Не притворяйтесь спящим. (Скрывается.)


Музыка играет по-прежнему. Филин зажигает огонь в печи снеготаялки. Стайка ребятишек вьется около снеготаялки — сказочного домика на курьих ножках: внизу огонь, наверху снег. Из парадной двери выходит маленький мальчик Я с и к. В руках у него полевая сумка, на голове фуражка летчика. Его провожает д е в о ч к а.


Д е в о ч к а. Желаю счастливой погоды, веселого неба, ясного пути… Прилетай скорей.

Я с и к (с грубоватой нежностью). Ладно.

Д е в о ч к а. Желаю, чтоб моторы работали без отказа, чтоб ветер дул попутный, чтоб никаких аварий…

Я с и к. Ну, чего там!

Д е в о ч к а. Я буду ждать от тебя радиовесточек.

Я с и к (мужественно, но просто). Ты вот что… Ты, старуха, не волнуйся. Прощай…

Д е в о ч к а. Прощай…

П о л н а я ж е н щ и н а (моющая окно на третьем этаже). Ясик! Иди сию минуту завтракать!

Я с и к. Я занят.

Ж е н щ и н а. Сию минуту!

Я с и к (плачет). Ты же видишь, я занят!

Ж е н щ и н а. Сию минуту!

Я с и к (рыдает). Яйца, да?! Каждый день яйца… (Уходит в дом.)


Девочка за ним. Из окна первого этажа вылезает с книгами за поясом Г а н я С е м у ш к и н — мальчик озабоченный и рыжий. Из подъезда выходит тоненькая, изящная В а л я Н о в о с е л о в а.


В а л я. Мы с Аней в кино идем. Пойдешь?

Г а н я. Нет.

В а л я. Мы за тебя уплатим.

Г а н я. Я уроков еще не сделал.

В а л я. Наврешь чего-нибудь.

Г а н я. В школу опоздаем.

В а л я. Папа сегодня из Киева прилетает. Мы скажем, что ездили на аэродром его встречать.

Г а н я. Не пойду.

В а л я. Пожалуйста! (Уходит.)


Ганя смотрит ей вслед, затем прогуливается по двору. Подходит к дворнику.


Г а н я. Здравствуй, Филин! Как делишки? На других дворах снега давно уже нет… Займусь я этим двором! Ох, займусь!..


Из-за ворот голос Вали Новоселовой: «Га-а-аня! Га-а-аня Семушкин! Пойдем в кино-о-о!»

Ганя бросается к воротам, но со всего размаху налетает на входящего во двор брюнета в красноватой меховой собачьей куртке, изо всех карманов которой торчат серебряные горлышки шампанского. Две бутылки падают и со взрывом разбиваются. Ганька отскакивает в сторону и бежит. Человек в собачьей куртке — это К а р а к а ш — за ним.


К а р а к а ш. Стой!

Г а н я. Иди ты!

К а р а к а ш. Я тебя все равно поймаю.

Г а н я. Лови!

К а р а к а ш. Стой! (Ловко перепрыгивает через заборчик и хватает Ганьку.) Я вот оторву тебе сейчас ухо.

Г а н я. Попробуйте! (Вырывается.) Какое вы имеете право мне обрывать уши? Я вас в первый раз вижу. Зачем вы гонитесь за мной по двору, грозитесь, подрываете мой авторитет у дошкольников?! Нарочно я, что ли, ваши бутылки бил? Пропустите меня, мне в школу надо.

К а р а к а ш. Еще!

Г а н я. Что еще?

К а р а к а ш. Еще сердись! Ну? Это поразительно! Ну, сожми губы, подними правую бровь. Так. Нахмурился. Сейчас между бровями появится запятая… Так и есть. Черт возьми!

Г а н я. Зачем вы на меня так смотрите? Я вам не клоун.

К а р а к а ш. А сейчас улыбнись, ну, улыбнись…

Г а н я. Вы фотограф?

К а р а к а ш. Так, так… Сейчас на правой щеке появится ямочка… Поразительно!.. Вы, случайно, не знаете такую женщину… Муху Кузнецову?

Г а н я. Нет, не знаю.

К а р а к а ш. Поразительно, как похож. Может быть, она ваша сестра?

Г а н я. У меня нет сестер.

К а р а к а ш. Правильно. А у нее не было братьев… Или тетка… или мать… Нет, для ее сына ты велик. Тебе ведь лет шестнадцать?

Г а н я. Четырнадцать.

К а р а к а ш. Посидим-ка.


Они садятся на заборчик.


Четырнадцать? Когда же тебе стукнуло четырнадцать лет?

Г а н я. Сегодня.

К а р а к а ш. Значит, ты юбиляр? Поздравляю. Бежал к старой бабушке получить подарки и наткнулся на меня, разбил мои бутылки?

Г а н я. Я за Валькой бежал.

К а р а к а ш. Кто это Валька?

Г а н я. Девчонка. Дочь Новоселова, Героя Советского Союза, летчика.

К а р а к а ш. Твоя подруга?

Г а н я. Просто в одном классе учимся.

К а р а к а ш. Как же ты празднуешь сегодня?

Г а н я. В школу пойду. В читальне уроки сделаю. Поучусь. Потом домой… На завтра уроки приготовлю.

К а р а к а ш. Ну?

Г а н я. Потом спать лягу. Все.

К а р а к а ш. Небогато.


Помолчали.


Г а н я. Что это вы так смотрите? Я вам все равно шампанское не откуплю. Ведь вы сами тоже виноваты. Идете не смотрите…

К а р а к а ш. Что ж это тебе родители пирога не испекли сегодня, именин не устроили?

Г а н я. А где их взять, родителей?

К а р а к а ш. Ты сирота?

Г а н я. Да нет. Отец в командировке, он у меня вечно ездит.

К а р а к а ш. А мама?

Г а н я. Мать далеко. Телеграмму утром прислала. Поздравляет от всей души.

К а р а к а ш. Ну, а бабушки там всякие, дедушки, тетки?

Г а н я. Этих нет.


Опять помолчали.


К а р а к а ш. Да. Когда мне четырнадцать пробило, мать такой банкетище устроила! Морковный чай, трубочка сахарина, повидло. Упругое такое, как резина. Мы его отцовским клинком рубили. Ребята мне подарки принесли — кто бабочку, кто чучело петуха, кто старый наган. А один инвалид перочинный ножик подарил. Чудесный такой ножик — десять предметов: два ножа, штопор, шило, ножницы, отвертка… Подержи-ка бутылки. Я покурю. Ты куришь?

Г а н я. Нет.

К а р а к а ш. Ты вот что… Говоришь, свободен сегодня вечером?

Г а н я. Как это?

К а р а к а ш. Ну, нет там у тебя никаких слетов, съездов, костров?

Г а н я. Нет.

К а р а к а ш. Как тебя?

Г а н я. Ганя.

К а р а к а ш. Дальше.

Г а н я. Семушкин.

К а р а к а ш. Приходи, Семушкин, ко мне в сорок девятую квартиру после школы. Отпразднуем твой день рождения. Правда, твоих сверстников не будет. Но это неважно. Будут мои сверстники.

Г а н я. Значит, сегодня ваш день рождения тоже?

К а р а к а ш. Нет, просто встреча друзей детства. Кончили вместе школу, разошлись, разлетелись, встретились через пять лет, потом еще через пять лет… не встретились. Куда там! Все заняты. А сегодня третья встреча. Списались, договорились, узнали адреса. У меня все и соберутся.

Г а н я. В сорок девятой?

К а р а к а ш. Да.

Г а н я. У Лидии Васильевны?

К а р а к а ш. Я ее сын.

Г а н я. А я ее ученик.

К а р а к а ш. Видишь, как хорошо!

Г а н я. Вы прокурор на Южном Урале? Всеволод Каракаш.

К а р а к а ш. А ты почему знаешь?

Г а н я. Она про вас говорила. Пять дней назад. Сперва про греков, про Алкивиада, потом про вас…

К а р а к а ш. На уроке?!

Г а н я. Нет. Про греков на уроке, а в переменке про вас. Как вы врагов вскрывали, гнойники разные. Вас травили, а вы всех перебороли. Вроде Алкивиада.

К а р а к а ш. Ну, ты, брат, истории не знаешь. Вот я маме скажу. Алкивиад был жулик, предатель, карьерист. Вроде Чан Кай-ши. А ты меня с ним сравниваешь.

Г а н я. Потому что я не успел еще приготовить.

К а р а к а ш. У тебя когда занятия начинаются?

Г а н я. В половине третьего.

К а р а к а ш. А сейчас двадцать семь минут…

Г а н я Батюшки!.. (Бежит к воротам.)

К а р а к а ш. Значит, придешь вечером?

Г а н я. Ладно! Приду! (Убегает.)

К а р а к а ш (Филину). Тут будут спрашивать, где живет Каракаш, не забудьте — сорок девятая квартира.

Ф и л и н. Я знаю.

К а р а к а ш. Я у вас в будке оставлю свертки, а сам за цветами побегу! (Уходит.)


Филин бросает снег в снеготаялку. Опустив голову, в бобровой шапке и в распахнутой шубе, с большим чемоданом, из которого вылез рукав в золотых блестках, во двор входит О к о в и н — маленький седой человек. Из окна высовывается Л о с н и ц к и й.


Л о с н и ц к и й. Это хулиганство! Весь дом из-за вас не спит! Если вы черт знает где бываете по ночам, вы должны выключать радио!


Оковин поднимает на Лосницкого мутные усталые глаза.


О к о в и н. Хорошо.

Л о с н и ц к и й. Стыдно! Сорок лет живем в этом доме, и сорок лет я не имею покоя от вас. То вы сами пели с утра и до поздней ночи, а теперь, когда вы уже потеряли голос, вы изводите всех радиоволнами!

О к о в и н. Я не потерял голос… (Идет к дверям.)

Л о с н и ц к и й. А кого вчера чуть не освистали? Меня? Кто вчера в «Пиковой даме» провалился? Я?

О к о в и н. Я заболел.

Л о с н и ц к и й. Какая же болезнь, когда вы гуляете по улицам? Когда-то вы хорошо пели! А теперь это ужас!

О к о в и н. Ах… (Уходит в дом.)

Ф и л и н (Лосницкому). Зря вы так, Никифор Николаевич! Они сегодня взяли расчет в театрах. На покой. Ночью их провожали артисты, ужин был. Больше они петь не будут теперь. На пенсию пошли…

Л о с н и ц к и й. Сорок лет он шумит. А я работаю, мне надо сосредоточиться. Сорок лет я из-за него не могу сосредоточиться! (Захлопывает форточку.)


Из подъезда выходит Я с и к с узелком в руке. Его провожает д е в о ч к а.


Д е в о ч к а. Ты не задерживайся, Степа. Как приведешь свой поезд, сразу домой… Не пей на вокзале.

Я с и к (посмеивается и крутит ус). Хе-хе… Где это сказано, старуха, что машинисту на вокзале выпить нельзя? Может, я тысячу километров без ремонта пройду.

Д е в о ч к а. Прощай, голубчик Степушка! Уж как я ждать-то тебя буду, пирогов напеку, один с вязигой, другой с ливером. Пельмени сварю.

Я с и к. Смотри, чтоб Никита хорошо учился.

Д е в о ч к а. Он у нас отличник.

Я с и к. Ну, то-то…


Ясик выводит из парадного самокат, становится на перекладину — свистит, гудит и уезжает. Девочка ему машет вслед платочком. Затем она выносит из парадного куклу и играет с ней. Во двор вбегает худой и длинный мальчик — Б а с и л о в, подбегает к Филину.


Б а с и л о в (немного заикается). Умора! Скандал! Зверство! Хохот! Урок сорвался! Только Лидия Васильевна, историчка, входит, бац, раскрывается дверь, вбегает Ганька Семушкин. «Ты зачем без разрешения входишь?» — «Меня, говорит, задержали». — «Меня не касается». — «Нет, говорит, касается. Ваш сын меня задержал». В классе хохот, зверство, умора… «Хорошо, — говорит Лидия Васильевна, — рассказывай урок». Тут он начал такое плести, что у всех уши завяли. Алкивиад был китаец. Продал родину японцам. «Что ты за чепуху плетешь?» — она ему. А он: «Это меня ваш сын научил». Тут в классе опять умора, скандал, хохот. Лидия Васильевна кричит, ее не слушают. «Плохо тебе ставлю, Семушкин». Тут крики еще больше. Ганька орет: «Вы своему сыну лучше плохо поставьте». Дверь открывается, входит Валька Новоселова. Лидия Васильевна на нее: «Зачем без разрешения вошла?» Валька: «Нужно мне ваше разрешение! Я папу на аэродром ездила встречать. А папа мой, вы знаете, кто?!» Тогда другие начали кричать: «Это несправедливость, другим нельзя, а ей можно». Лидия Васильевна: «Новоселова, выйди из класса». Та: «Не выйду». Тут уж такой шум поднялся, что Лидия Васильевна рассердилась, ушла из класса. Тут уж такое поднялось… Ребята ругают Вальку. Валька кричит. Ганька схватил классный журнал и с ним по партам бегает. Яшка — председатель отряда — его догоняет. Вот как у нас! Теперь наш класс самый последний во всем городе! А чего в школе делается — это тяжело вспомнить. Скандал, зверство, умо…

Ф и л и н (вдруг зарычал). Уйди отсюда! Уйди! Не мешай снег таять.


Басилов убегает в дом. В ворота входит К а р а к а ш с цветами.


К а р а к а ш. Ко мне никто не приехал?

Ф и л и н. Нету.

К а р а к а ш. Что же это ребята опаздывают? Помогите мне, пожалуйста, до квартиры донести.


Филин выносит из будки бутылки, свертки и несет их в дом. Во двор вбегает бледный, с классным журналом в руке Г а н я. Каракаш увидел его. Ганя прячет журнал за спину.


Эй, приятель! Отзанимался по истории?

Г а н я. Да, уже.

К а р а к а ш. Благополучно сошло?

Г а н я. Да, благополучно.

К а р а к а ш. Ну, молодец! Значит, вечером приходи.

Г а н я. Приду!

К а р а к а ш. Если в школе мою мать увидишь, скажи, чтоб не задерживалась. Скажи, что вечером будем твои именины справлять. Смотри, не опаздывай. (Уходит вслед за Филиным.)

Г а н я. Не опоздаю. (Оглядывается по сторонам и быстро бросает журнал в топку снеготаялки. Засунув руки в карманы, насвистывая, с независимым видом выходит из ворот.)


Ф и л и н возвращается. Во двор входит доктор Л а п и д и с. Еще издали он кричит Филину.


Л а п и д и с. Мальчик! Три с половиной кило! В сорочке! Сколько это на фунты?

Ф и л и н. Без малого девять.

Л а п и д и с. Вы знаете, Филин, я человек беспристрастный, но такого ребенка я не видел. Не видел! Все сиделки в один голос говорят, что это вылитый я. Один день от роду, а уже вылитый я! Они мне каждые три часа звонили на работу. А ведь вы знаете, что к нам в неотложную лечебную помощь не так-то легко дозвониться. Вы понимаете, какая чуткость! Чтоб я мог спокойно работать, они мне каждые три часа звонили из родильного дома…

Ф и л и н. Поздравляю вас.

Л а п и д и с. Спасибо, товарищ Филин. Вот тут пять рублей. Возьмите, возьмите, Филин.

Ф и л и н. Ну что вы, зачем это?

Л а п и д и с. Я сейчас отдохну, а потом по дороге на службу забегу еще раз в родильный дом имени Грауэрмана. А потом я буду с работы звонить по телефону прямо жене. Там у каждой кровати Грауэрман… то есть телефон. Я уже сам не знаю, что говорю. До свидания. (Входит в дом.)


Филин подвозит на саночках снег, возится у снеготаялки. В ворота входит директор школы Б е р е н д е е в и учительница Л и д и я В а с и л ь е в н а.


Б е р е н д е е в. Не стоит, Лидия Васильевна, так близко к сердцу принимать всякий… Что? Пустяк. Ну, детишки, ну, пошалили, ну, разные выходки… А вы так расстраиваетесь… Ведь так на них не напасешься… Чего? Сердца!

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Что вы говорите! Я тридцать пять лет преподаю и знаю, что такое шалости… Но это, это было какое-то издевательство… Такая жестокость…

Б е р е н д е е в. Вы опять плачете, Лидия Васильевна… Милая, успокойтесь… Успокойтесь, черт возьми! Вы думаете, мне не противно быть директором отстающей школы? Противно. Но я терплю. Потому что мои права урезаны. Потому что я не могу выгнать десяток типов, которые портят все стадо. Взять этого Семушкина. Ведь это законченное дитя улицы. Сегодня беру его дневник — весь в подчистках. Пять раз я вызывал его отца — не является, на письма не отвечает. Я его выгоню, дайте мне только повод, он у меня будет из школы лететь… Без чего? Без парашюта!

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Нет, Борис Борисович, вы не должны его исключать… Надо узнать, надо выяснить, что с ним… Он какой-то дикий, озлобленный. Сегодня, когда мне стало плохо, я посмотрела случайно на него… У него в глазах была такая радость, торжество…

Б е р е н д е е в. Я его выгоню. Дайте мне только повод.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Нет, Борис Борисович, пока я в школе, вы его не выгоните.

Б е р е н д е е в. Мне не нужны ученики бандиты, а учителя толстовцы! Успокойтесь, вам опять плохо, Лидия Васильевна. Ну, обопритесь на мою… Что? Руку!

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Нет, я сама дойду. (Уходит.)


К Берендееву подходит дворник Филин с обгорелым журналом в руке.


Ф и л и н. Извиняюсь, товарищ директор… Не ваша, случайно, школьная книжечка?

Б е р е н д е е в. Что это? Классный журнал?! Шестой «Б»… Вы где его взяли?

Ф и л и н. Да вот из снеготаялки вытащил.

Б е р е н д е е в. Кто же его туда бросил?

Ф и л и н. Я бы сказал, кабы знал.

Б е р е н д е е в. Спасибо.


Филин отходит. Во двор сбегает Я ш а П о л т а в с к и й — соученик Басилова и Гани, но гораздо серьезнее их, маленький профессор в очках и в пионерском галстуке.


Я ш а. Борис Борисович! У нас сейчас собрание отряда…

Б е р е н д е е в. Полтавский! Ты это видишь?

Я ш а. Да. Наш журнал.

Б е р е н д е е в. Дворник его сейчас из снеготаялки вытащил. Выясни, кто его бросил и доложи вечером… кому? Мне!

Я ш а. Есть!


Берендеев уходит. Яша смотрит на Филина, на маленькую девочку, баюкающую куклу.


Вы давно на дворе?

Д е в о ч к а. Я жду Ясика.

Я ш а. Во время перемены из нашего класса кто заходил во двор? Вспомните.

Д е в о ч к а. Басилов заходил, Ганька…

Я ш а. Еще кто?

Д е в о ч к а. Больше никто.

Я ш а. Благодарю. Можете быть свободны… (Ходит в задумчивости по двору.)


Из ворот выбегает и в отчаянии бросается к девочке Я с и к.


Я с и к (голосом, чрезвычайно похожим на голос Лапидиса). Ядвига Мартыновна! Она не выживет! Она не выживет!

Д е в о ч к а (старушечьим тоном, с латышским акцентом). Это истерик! Это паник! Какой женщин это не пережил!

Я с и к. Не нужно мне этого ребенка, пусть она выживет! (Рыдает.)

Д е в о ч к а. Стыдите, Аким Альфредович! Такой большой! Такой доктор… Стыдите!


Они заходят в дом.

Из школы слышен звонок. С булкой в зубах к воротам бежит Б а с и л о в. Ему навстречу Яша.


Я ш а. Басилов!

Б а с и л о в. Ну?

Я ш а. Ты зачем бросил классный журнал в снеготаялку?

Б а с и л о в. Обалдел?

Я ш а. Слово?

Б а с и л о в. Слово!

Я ш а. Значит, это Ганька Семушкин. Кроме тебя и Гальки, во время перемены во двор никто не входил.

Б а с и л о в. Значит, Ганька! Он по партам с журналом бегал.

Я ш а. После урока его к себе вызвал директор, велел показать дневник.

Б а с и л о в. Ну?

Я ш а. Ганька не хотел, директор его припер к стенке. Ганька показал. А там все отметки переделаны. Двойки на четверки. Тройки на пятерки. А теперь он еще журнал сжег.

Б а с и л о в. Его из школы исключат.

Я ш а. Исключат. Я к директору иду.

Б а с и л о в. Какой же ты товарищ?

Я ш а. Я ему не товарищ!

Б а с и л о в. Пропал Ганька Семушкин!


А в сорок девятой квартире В с е в о л о д К а р а к а ш ждет друзей детства. Один уже пришел — это ровесник Всеволода В а с ю к о в, сержант милиции.

Посредине комнаты под люстрой, украшенной плакатом «Здравствуйте, друзья детства!», большой сервированный круглый стол с цветами, шампанским… Каракаш читает, Васюков слушает.


К а р а к а ш. «…А когда они не виделись два дня, как она тосковала!.. Как-то они даже поклялись друг другу в вечной любви… Это, конечно, было очень смешно. Ночь. Кладбище. Лопухи. И они сидят на плите могилы безвременно погибшей восьмидесятилетней старухи. И луна. И черные ягоды шелковицы…»

В а с ю к о в. Что же тут смешного? Не пойму.

К а р а к а ш. Подожди. Это очень веселый юмористический рассказ. (Читает.) «А потом экзамены, конец школы, отъезд из родного города… Перед отъездом он подарил ей на память перочинный ножик, хороший такой ножик — десять предметов: ножницы, шило, два ножа… Потом письма все реже… И вдруг, как землетрясение: она вышла замуж и уехала в другой город. Он уже кончал университет, был комсомольским секретарем. Но едва оставался один — тоска заливала его с ног до головы… Где она?.. Один раз он видел ее в театре. Как странно… Давали «Ромео и Джульетту». Другой раз на улице. Он подошел к ней и поздоровался… Она прищурилась и не ответила. С ней был носатый человек в очках, седой… Очевидно, муж. Он слегка прихрамывал…» Ну как, смешно?

В а с ю к о в. Нет, не очень.

К а р а к а ш. Будет смешно. «И снова она ему снилась, снова щемило его сердце, когда он проходил мимо театра, где давали «Ромео и Джульетту». Он искал ее на улицах Москвы, в скорых поездах, идущих на Восток, в городах Южного Урала… А когда видел из окна вагона старое кладбище, он кряхтел и отворачивался. Ему все казалось, что вот-вот войдет она в вагон, он возьмет ее за руку и скажет про свою любовь. А она улыбнется, на правой щеке у нее появится ямочка, и она скажет, как тогда на кладбище: «Меня не надо любить, дурак».


В дверь стучат.


Да!


За дверью голос: «Телеграмма».


(Взял телеграмму. Читает.) «Приехать на встречу друзей не могу тчк Занят тчк Приветствую товарищей Козел». Вот тебе на!

В а с ю к о в. Он всегда был плохим другом. Читай дальше. Все?

К а р а к а ш. Ну да. Небольшой юмористический рассказ. Про одного знакомого. Тоже прокурор. Как ты думаешь, можно из этого сделать комедию?

В а с ю к о в. Вряд ли.

К а р а к а ш. Мало смешно?

В а с ю к о в. Да нет, совсем не смешно. И конца нету.

К а р а к а ш. Да, конца нет. Но конец я еще придумаю. Странно, почему не смешно…

В а с ю к о в. Ты врешь, Каракатица! Это ты про себя писал. И чтоб доказать самому себе, что ты стал равнодушен, ты хотел написать юмористический рассказ… Юмористический. А не смешно.

К а р а к а ш. Честное слово, я тут ни при чем. Какая чепуха! Разве это похоже на меня? Это про одного типа. Я даже могу сказать его фамилию. Пожалуйста. Аметистов. Его фамилия Аметистов! А ты в милиции работаешь?

В а с ю к о в. Я, знаешь, боюсь, что друзей детства всех в лицо не узна́ю.

К а р а к а ш. Меня ведь узнал.

В а с ю к о в. Ты другое дело. А вот на что мне со всеми видеться — не понимаю, честное слово, не понимаю. И зачем ты это затеял?.. Да я думаю, что никто и не приедет.

К а р а к а ш. Ты смеешься!


Входит Л и д и я В а с и л ь е в н а.


Л и д и я В а с и л ь е в н а. Сева, там приехал…

К а р а к а ш. Ага, приехал! А ты говоришь… Кто?

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Басилов — наш сосед, паровозный машинист. Он, когда ушел в рейс, по ошибке захватил ключ от почтового ящика. А за это время вот сколько писем накопилось. И все тебе.

К а р а к а ш (распечатывает одно письмо, читает). «Чертовски обидно. Всеволод, но ни я, ни Люся не приедем. Заняты как собаки. Передай приветы…»

В а с ю к о в (вскрывает другое письмо). От Борьки. Началась посевная. Никак… жалеет…


Каракаш и Васюков по очереди читают письма.


К а р а к а ш. «Ребята, как обидно…», «До последнего дня я думал, что смогу…»

В а с ю к о в. «Довожу до сведения, что в настоящий момент, ввиду…»

К а р а к а ш. «На следующую-то встречу я обязательно выберусь…»

В а с ю к о в. «Адресат выбыл».

К а р а к а ш. Все?

В а с ю к о в. Все.

К а р а к а ш. А от Мухи Кузнецовой нет письма?

В а с ю к о в. Нет ни от какой мухи.

К а р а к а ш. Еще приедет кто-нибудь.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Как же так, Сева? Ведь ты же со всеми списался, так израсходовался сегодня. Лучше бы ты в Гагры поехал.

К а р а к а ш. Заняты люди. Как ты не понимаешь! Васюков здесь, ты, я, сейчас еще один небольшой парнишка придет — вот вчетвером и отпразднуем встречу друзей. Шампанское! Бокалы!

В а с ю к о в. Только я должен на дежурство идти в девять часов.

К а р а к а ш. А когда освобождаешься?

В а с ю к о в. Завтра…

К а р а к а ш. Ну, тогда без тебя.

В а с ю к о в. Но завтра я обязательно приду. Или позвоню. Или еще лучше — ты ко мне позвони.

К а р а к а ш. Ладно.

В а с ю к о в. До свиданья, Лидия Васильевна. Пока, Севка. (Уходит.)

Л и д и я В а с и л ь е в н а. А какого ты парнишку пригласил?

К а р а к а ш. Из вашей школы. Ганька Семушкин. Шестиклассник. Знаешь?

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Очень хорошо знаю. Он чуть не довел меня сегодня до сердечного припадка.

К а р а к а ш. Как? И ты молчала?! Сейчас… (Бежит к двери.)

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Куда ты?

К а р а к а ш. Я найду этого шалопая, я его заставлю понять, что он шалопай!

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Я пойду с тобой. Мне нужно поговорить с его родными.

К а р а к а ш. Ты никого не застанешь. Он сказал, что отец в командировке, а мать где-то на Севере… Я его приведу сюда. Он, по-моему, очень интересный парнишка… И глаза у него такие знакомые… Он сегодня именинник. Сейчас приведу. (Выбегает из комнаты.)


Лидия Васильевна одна у стола, заставленного угощениями.


Л и д и я В а с и л ь е в н а. Вот тебе, Севочка, и встреча друзей детства! (Гасит свет.)


На черном дворе, на дровах, недалеко от мусорных ящиков сидят Г а н я С е м у ш к и н и Я с и к. Начинает темнеть. Через арку виден парадный двор; возвращаются с работы ж и л ь ц ы, зажигается в окнах электричество.


Я с и к. Прибежал весь в волосах, злой… Прямо к Филину. «Где, говорит, Ганька Семушкин?» — «А я почем знаю». — «Где его квартира?» — «Квартира-то его вот, да в квартире-то его нет». — «Ну, я, говорит, найду, я, говорит, ему все зубы выколочу». Тебе все зубы выколотит.

Г а н я. Руки обломает. Думает, он прокурор, так ему детей драть можно. За это сам под суд пойдет. И в газете пропишут. Это ему не Николай Второй.

Я с и к. «Он, говорит, мою мать до сердечного припадка довел! Они смерти старого человека хотят. Я, говорит, за маму никого не пощажу».

Г а н я. Ну и пусть проваливает со своей мамой. Пусть только тронет.

Я с и к. А еще приходили во двор директор и Яшка Полтавский. Нашли в снеготаялке обгоревший журнал вашего класса.

Г а н я. Нашли?!

Я с и к. Директор сказал Яшке выяснить, кто его сжег.

Г а н я. Ну?

Я с и к. А Яшка ходил-ходил, шпионичал-шпионичал, всех допрашивал, у Филина выпытывал, у Зойки выпытывал… Ну, и узнал.

Г а н я. Кто же это?

Я с и к. Ты.

Г а н я. Ха!

Я с и к. Все на тебя показали. Я слышал, как Яшка Басилову сказал. Они вдвоем к директору пошли.

Г а н я. На меня говорить?

Я с и к. А зачем ты его в снеготаялку бросил?

Г а н я. Затем, что там одни двойки мне стоят. Отца вызывают, на второй год сговариваются меня оставить.

Я с и к. Теперь тебя совсем выгонят. Яшка Басилову сказал.

Г а н я. Факт, выгонят.

Я с и к. А Каракаш все зубы вышибет. А Новоселов не велит Вальке с тобой водиться. И никому ребятам с тобой водиться нельзя будет. Мне вон мать и так уже надоела. Чуть я что не так сделаю, она кричит: «У Ганьки набрался, у хулигана! Его в колонию надо отправить, чтоб других не отравлял!» Тебя в колонию надо отправить…

Г а н я. Мой отец возьмет свои боевые подарки и пойдет к Ворошилову. «Погляди, маршал, что с моим делают». Он их всех намахает… Или я сам как возьмусь! Все восемь томов истории девятнадцатого века прочту. Твой Басилов сразу затрещит.

Я с и к. Не успеешь. Тебя выгонят.

Г а н я. Ну и что? А я поезд от крушения остановлю — кто мне тогда что сделает? Или диверсантов поймаю.

Я с и к. Это на границу надо ехать.

Г а н я. И поеду. На Алдан поеду золото рыть. Привезу самородок в шесть кило, нате вот… жертвую на танк. Только меня к себе возьмите связистом. Думаешь, не возьмут? Я навру, скажу, что мне шестнадцать лет, скоро семнадцать будет, добровольцем иду. Брата моего убили, так я вот иду.

Я с и к. У тебя же нет братьев.

Г а н я. Это не важно. Я побратаюсь с командиром, а его убьют.

Я с и к. А вдруг не убьют?

Г а н я. Дурак! Ты думаешь, я тебе Зойка! Или Басилов? Или Яшка-доносчик? Мне ваша школа как собаке зубной порошок нужна. Я и так все знаю. ГТО первой ступени сдал? Сдал. С парашютом прыгал? Прыгал.

Я с и к. А где твой значок?

Г а н я. Еще не выдали, не было у них. Завтра зайду получу. А то еще шел я как-то по Жуковской улице, вижу — дым, пожар. Маленький деревянный домик так и пылает. А со всех сторон к нему мчатся пожарные части: Загородная, Железнодорожная, Кривоколенная… В окне четвертого этажа вся в пламени женщина…

Я с и к. Ты же говорил, что домик маленький, деревянный…

Г а н я. А четыре этажа — это что, большой, по-твоему? Теперь по шестнадцать этажей строят. Она зовет на помощь. Пожарники лестницы устанавливают. А она хочет прыгать вниз. «Разобьешься!» — ей кричат. Тут я хватаюсь за водосточную трубу, спасаю женщину, имени своего не говорю и скрываюсь в толпе. Меня ищут, а меня нет.

Я с и к. Ну, и…

Г а н я. Так и не нашли.

Я с и к. Почему же ты не заявился?

Г а н я. Что я, трепач, чтоб в таком героизме сознаваться? Пусть ищут.

Я с и к. Я б сознался.

Г а н я. Ты еще маленький. А у меня и так две медали за спасение утопающих есть. Я их не ношу.

Я с и к. А ты… не врешь, Ганька?

Г а н я. Не ношу я эти медали!

Я с и к. Нет, про все. Про женщину, про утопающих.

Г а н я. Ну да, только у меня и дел сидеть тут с тобой и врать! Это они в школе думают — раз уроков не сделал, ты и не человек. Уроки! Если б они знали, какие я ежедневно героизмы совершаю! Кто? Ганька! Рыжий такой? Не рыжий, а русый.

Я с и к. А сегодня ты какой героизм совершил?

Г а н я. Сегодня еще не успел. Думаешь, это так легко. Ребенок! Ходил по улицам, смотрел. Хотел старуху через площадь перевести — нет старухи, кошелек ходил искал, чтоб отдать владельцу, — никто не теряет. В трамвай сел, сейчас, думаю, карманника поймаю, в милицию поведу, — нету карманников. Ничего подходящего лету, проявить себя невозможно. А мне надо, Ясик, ой как надо проявить себя! Был бы сейчас перелет через полюс — в крыло бы спрятался, зайцем бы пролетел. Меня исключают, педагогический совет, а меня нет. «Кто за то, чтоб исключить Семушкина? Поднимите… что? Руки!» Вдруг врывается Коля — комсорг. Красный весь. «Стойте!» — кричит. «Не голосуйте! — кричит. — Он герой! Он сейчас уже над проливом Лаперуза пролетает!» Тут весь педагогический совет краснеет, директор бледный, у всех руки опускаются.

Я с и к. А ты им радиограмму давай!

Г а н я. Да! Прощаю вас, жалкие люди…

Я с и к. Хорошо бы тебе полететь!

Г а н я. Самое время.

Я с и к. А если тебе вдруг открыться, что ты женщину из пожара спас?

Г а н я. Не поверят.

Я с и к. Она тебя узнает.

Г а н я. Темно было.

Я с и к. Сейчас на реке ледоход пошел. Может, ты бы там кого-нибудь спас?

Г а н я. Был я там, никто не тонет. Милиционер стоит.

Я с и к. А если бы ты спас кошку или ребенка, это ведь такой же почет, как и на самолете?

Г а н я. Даже еще больше. (Смотрит на Ясика.) А ты на Москве-реке был?

Я с и к (не понимает, почему Ганя на него так пронзительно смотрит). Бы-ыл…

Г а н я (смотря Ясику прямо в глаза). Ты про Папанина знаешь?

Я с и к (отворачиваясь). Знаю.

Г а н я. Иди!

Я с и к. Куда?

Г а н я. Иди к Каменному мосту, там лестница прямо к реке спускается. Выбирай себе льдину побольше, садись на нее и поднимай флаг.

Я с и к. Какой флаг?..

Г а н я. Иди, я тебе говорю! А я у моста стоять буду, ты кричать начнешь, флагом махать, я в воду, и тебя со льдины сниму. Ты Папанин, я — Водопьянов. Оба герои.

Я с и к (тихо). Я боюсь.

Г а н я (зловеще). Боишься? А когда я гибну, ты не боишься? Когда меня топят со всех стопой — не боишься? Выручить товарища не хочешь? Прославиться боишься? Червяк!

Я с и к. Льдина перевернется. Ты не успеешь.

Г а н я. Слушай, Ясик, ты меня давно знаешь. Ты еще совсем дитя был, а я уже ходил в школу. Я тебя человеком сделал, во все наши игры принимал, когда тебя мальчишки из третьего дома излупили, я им войну объявил. Скоро мы совсем уже вырастем. Ты будешь в шестом классе, а я буду уже студент или летчик. Тогда я тебя над всей Москвой на самолете кружить буду. Я тебя в школе никому обидеть не дам. Да и не нужно. Разве тебя тронет кто, если завтра в «Правде» будет написано: «Происшествие. Школьник Евгений Семушкин спас во время ледохода героически забравшегося на льдину Ясика Цыпленкова». Ну, решай! Ну, скорей! Если делать — так сегодня, потому что завтра меня уже выгонят. Ну! От тебя зависит. Это же вопрос жизни и смерти школьника Евгения Семушкина.

Я с и к. Пойдем!


Уходят. С другого конца двора выбегает м а л е н ь к а я д е в о ч к а.


Д е в о ч к а. Ясик!


Зовет и сталкивается с входящими во двор соучениками Гани — Я ш е й П о л т а в с к и м и Б а с и л о в ы м.


Б а с и л о в. Твой Ясик с Ганькой куда-то побежал…

Д е в о ч к а. Я-си-ик!.. (Уходит.)

Я ш а. Значит, его нет дома?

Б а с и л о в. Отец дома.

Я ш а. Где он живет?

Б а с и л о в. Кажется, за аркой.

Я ш а. Живете в одном доме — и «кажется».

Б а с и л о в. Отвяжись! Не был я у него никогда. И никто из ребят не был. Не зовет. Что мы, силой к нему полезем?

Я ш а. Ну, сейчас мы этому отцу все выложим. Вот ты — он, а я — я. Постучались. «Войдите». Здрасьте. Вы отец Семушкина?

Б а с и л о в. Я.

Я ш а. Нет, вы ему не отец!

Б а с и л о в. Что такое?

Я ш а. Если вы отец, почему вы никогда у сына в школе не были? Почему не ответили ни на одно письмо директора? Почему даже по телефону не позвонили?

Б а с и л о в. Я… я… был занят. Мне не до вас.

Я ш а. А нам до вас. Из-за вашего сына весь класс штрафной ротой называют.

Б а с и л о в. Мне нет дела до вашего класса. Мой сын никогда себе этого не позволит. Он очень хороший мальчик. Это его школа развратила.

Я ш а. А вы знаете, что ваш сын сегодня бросил классный журнал в снеготаялку? Я об этом сегодня же расскажу директору.

Б а с и л о в. Не может быть!

Я ш а. Ага! Не может быть? А вы знаете, что его дневник полон подчисток, что он самый последний ученик, что из-за него сегодня Лидия Васильевна ушла в слезах из школы? Если вы ответственный работник, вы должны понимать, что иметь такого сына — это позор.

Б а с и л о в. Позор!

Я ш а. Если вы не примете мер, мы пойдем к вам на службу и расскажем там, какой вы отец!

Б а с и л о в. Расскажем!

Я ш а. Школа тут ни при чем! Вашего сына так избаловали дома, что никто в школе его не может остановить. Воображаю, что он вытворяет в своей квартире, ваш «хороший мальчик». Довольно!

Б а с и л о в. Довольно!

Я ш а. Что довольно?

Б а с и л о в. Довольно его терпеть!

Я ш а. Ты за отца говори.

Б а с и л о в. Не хочу. Пошли!

Я ш а. Пошли!


В маленькой, изолированной комнатке-квартире (раньше здесь, очевидно, было помещение для лифтера) на первом этаже, под лестницей, живут Семушкины. У окна спиной к зрителю высокое кресло.

В дверь стучат. Неизвестно откуда скрипучий голос отвечает: «Войдите!»


Я ш а и Б а с и л о в (входят, останавливаются у дверей). Здравствуйте!


Им никто не отвечает.


Б а с и л о в. Нет никого.

Я ш а. Кто же нам сказал «войдите»?

Б а с и л о в. Послышалось.


Тот же скрипучий голос говорит: «Здравствуйте, ребята!» Ребята оглядываются — никого. «Подойдите!» У окна, глубоко в кресле, невидимый вошедшим и зрителю, сидит ч е л о в е к. Яша подходит к креслу. Басилов идет за ним.


Ч е л о в е к. Если хотите со мной говорить, поверните кресло. Оно легкое.


Яша и Басилов поворачивают кресло вместе с сидящим в нем человеком, старым, худым, в халате. Говорит он с трудом, двигает только левой рукой, левая часть лица неподвижна.


Я ш а. Мы товарищи… соученики Гани… А вы его бабушка?

С е м у ш к и н. Я его отец.

Я ш а и Б а с и л о в. Отец?

С е м у ш к и н. Садитесь. Вот на стул и на кровать.


Ребята усаживаются.


Простите, не могу вас ничем угостить — я почти не двигаюсь. То есть, нет, конечно, я двигаюсь, только очень медленно. Вот год назад я совсем не ходил. А теперь, например, я свободно могу дойти до двери и обратно. На это уходит не больше двадцати семи минут.

Я ш а. Мы ничего не хотим. Спасибо.

Б а с и л о в. Вы больны?

С е м у ш к и н. Глупейшая история. В семнадцатом году я возвращался с германского фронта на крыше поезда. Заснул, поезд остановился. Я упал вниз, сильно расшибся, потом выздоровел, работал… А вдруг три года назад заболел гриппом, и вот видите. Удар, паралич… Вы разве не знаете об этом? Ганя вам не рассказывал?

Б а с и л о в. Рассказывал, только не об этом. Как вы на транспорте работаете, всюду ездите…

Я ш а (незаметно для старика толкает Басилова в бок). Путаешь все. Это не Ганька, это другой рассказывал.

С е м у ш к и н. Конечно. Ганя этого не мог говорить. Я служил до болезни калькулятором…

Б а с и л о в. Это он не о вас…

С е м у ш к и н. Ведь вы товарищи Гани? Я так много знаю о всех вас. Вот вы, наверно, Яша Полтавский — председатель отряда?

Я ш а. Правильно.

С е м у ш к и н. Вы писали киносценарий. Ну как, готово уже?

Я ш а. Все времени нет.

С е м у ш к и н (Басилову). А вы, вы, наверное, Сережа Мулин?

Б а с и л о в. Нет, я Басилов.

С е м у ш к и н. А, Басилов! Это вы принесли в класс ежа? Попало вам?

Б а с и л о в. Нет, я его домой взял. Кормлю свежими мухами.

С е м у ш к и н. Ему еще молоко можно давать. (Оживился.) Как хорошо, ребята, что вы зашли. Ко мне уже давно никто не ходит. Все заняты.

Б а с и л о в. А где ваша жена?


Яша толкает его.


С е м у ш к и н. У меня нет жены.

Б а с и л о в. Ну, а родственники, знакомые?

С е м у ш к и н. Заходит иногда одна старушка да дворник Филин, а родственников у нас нет, мы ведь не местные. И Ганя очень занят. Вот и сейчас, он ведь до сих пор еще не возвращался.

Б а с и л о в. Уроки давно кончились.

С е м у ш к и н. Он, наверно, общественную работу ведет. Или гуляет. Нет, он не гуляет — знает ведь, что я еще не обедал. Скоро прибежит из школы, сготовит обед, посуду вымоет, за лекарством сбегает, постель постелет, уберет комнату… где ж тут гулять.

Я ш а. Он… вам обед готовит?

С е м у ш к и н. Да. И завтрак и ужин.

Б а с и л о в. Квартиру убирает? Посуду моет?

С е м у ш к и н. Да… приходится.

Я ш а. А это… обеды хорошие?

С е м у ш к и н. Ну, как мальчик, ребенок, может готовить? Я ему вслух рецепты из поваренной книги «Подарок молодым хозяйкам» читаю, а он готовит. Оладьи хорошо делает, яичницу, котлеты. А супы хуже.

Я ш а. Послушайте… А кто вам белье стирает, полы моет?

С е м у ш к и н. Ганя.

Б а с и л о в. А на рынок кто ходит?

С е м у ш к и н. Ганя. Он и за пенсией бегает и письма за меня пишет. Он даже… бреет меня ловко так… (Всхлипывает.) Не думал я, что у меня такой сын будет… Ведь это ангел, ангел-хранитель… (Слеза течет по его худой щеке.) Нет, не надо воды. Лучше капли, пять капель. Спасибо… Ведь ему только четырнадцать лет сегодня исполнилось. А он… Ведь он уже год в кино не был. Товарищи ему рассказывают, а он мне. Я говорю — иди сам посмотри, а он денег жалеет. А нас двое. Он ведет все хозяйство, и еще три рубля в месяц на газеты остается. Вот сегодня его день рождения, а мне ему даже нечего подарить. В старых вещах я нашел ножик — не помню, откуда он у меня. Интересный такой ножик — десять предметов: два ножа, ножницы, штопор… Вы откройте, откройте… Хочу ему подарить. Как вы думаете — ему понравится?

Б а с и л о в. Хороший ножик.

С е м у ш к и н. Ведь он до полночи не спит, обед на завтра сготовит, постирает, уберется — и за уроки. Пять минут посидит над учебником и над книгой засыпает. А завтра приходит из школы — «отлично»! По математике пять! По географии пять! По истории пять! За весь год только две четверки. А вы тоже так учитесь?

Б а с и л о в. Нет.

Я ш а. Мы хуже… немножко хуже.

С е м у ш к и н. Вот видите! А у вас ведь времени для уроков больше и условия другие. Ну, правда, у него способности невероятные.

Я ш а. Да… способности есть.

С е м у ш к и н. Есть, есть! А как к нему относятся товарищи, педагоги? Любят его?

Б а с и л о в. Вот…

Я ш а. Да!

С е м у ш к и н. А как же его не любить! Ведь он был раньше ужасный шалун. Живой такой, энергии целый вулкан. Но доктор сказал, что он не должен меня волновать, что при малейшем волнении я могу… Что?

Я ш а. Вы успокойтесь, вы такой бледный стали…

С е м у ш к и н. Ничего, ничего… Значит, он хороша ведет себя в школе?

Я ш а. Здорово! Здорово ведет себя!

С е м у ш к и н. Вот видите…

Б а с и л о в. Мы лучше уйдем.

С е м у ш к и н. Нет, подождите, он сейчас вернется… Дайте еще пять капель… Просто я не видел давно людей… А вы его друзья, вы его большие товарищи?

Б а с и л о в. Да, мы его большие товарищи.

Я ш а. Вам, наверно, обедать пора, а Гани еще нет. Давайте я вам подогрею.

С е м у ш к и н. Нет, я не хочу… Ничего… Вы посидите тут… а я немного вздремну… Вы почаще приходите… Я скоро…


Пауза. Перочинный ножик падает из рук старика. Яша и Басилов, не глядя друг на друга, на цыпочках идут к двери. Старик спит. Дверь тихонько закрывается.


З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Тот же вечер. Тот же двор, освещенный большими электрическими фонарями.

В то время, когда ребята входили в квартиру Семушкина, во двор спустилась с большим букетом белой сирени п о л н а я ж е н щ и н а — мать Ясика — и подошла к дворнику Ф и л и н у. По дороге она взывает.


М а т ь Я с и к а. Ясик, иди ужинать! Ясик! Вот я иду к тебе. (Филину.) Товарищ дворник! Герой Советского Союза Новоселов уже дома?

Ф и л и н. Нет, еще не вернулся.

М а т ь Я с и к а. Когда приедет, передайте ему. (Дает букет.) Только не говорите, от кого. Скажите — просто от невидимки.

Ф и л и н. Скажу. (Уносит букет в свою будку.)

М а т ь Я с и к а. Ясик! Ужинать! (Уходит в дом.)


Во двор вернулись Г а н я и Я с и к. Ясик дрожит, мокрый костюм прилипает к телу, струйка воды стекает с одежды и оставляет мокрый след. Ясик плачет и размазывает по лицу грязные слезы.


Г а н я. Вот и пришли. Не реви, дура.

Я с и к. Да, не реви… Как я теперь домой вернусь — мать увидит, что я весь мокрый.

Г а н я. Окажи, что дворник поливал улицу и облил тебя.

Я с и к. Да… поливал… (Чихает.) Вот теперь заболею… (Чихает.)

Г а н я. Перестань чихать, будь мужчиной… Мало ли что в жизни происходит!


Ясик чихает.


На́ тебе мой пиджак — грейся. Тихонько зайди в дом и сразу в кровать под одеяло. Перестань чихать!

Я с и к (чихает). Да… А куда одежу?

Г а н я. Под кровать кинь.

Я с и к. А утром?

Г а н я. До утра просохнет.

Я с и к. Под кроватью не просохнет. (Чихает.)

Г а н я. Ты не чихай, я тебя прошу. Ты отвлекайся, думай о красном автобусе или о самолетах… Вот, например, медведи по тайге ходят, пчелы летают, водопад…


Ясик чихает.


Ну, давай я тебе лицо разотру, чтоб оно красное стало. Не вздыхай так. Сейчас ляжешь, заснешь, до утра все и пройдет. А завтра лежи весь день в постели, говори — голова болит, одежда-то под кроватью за день высохнет. Связался я с тобой!

Я с и к. Не три так лицо.

Г а н я. Вот теперь хватит. А то совсем фиолетовый. Давай я тебе штаны немножко выжму…

Я с и к. А милиционер не найдет теперь нас?

Г а н я. Нет, мы далеко убежали. Что же ты, Ясик, за человек! С тобой совершенно нельзя было связываться! Только залез на льдину, начал кричать, как псих, а когда я бросился спасать — тебя уже милиционер вытащил.

Я с и к. Да… как другая льдина налетела… как я перевернулся… как я закричу…

Г а н я. А зачем на меня сказал? Такая толпища собралась, а ты при всех начал кричать, что это я тебя подговорил на льдину залезть, чтоб потом спасти. Невыдержанный ты человек. Ведь меня чуть не убили. Спасибо милиционер не дал.

Я с и к. Да… А зачем ты сказал, что я твой брат и все вру?

Г а н я. А что мне было делать! Ведь это могло судом кончиться. Ну, иди домой. Э-эх, работник! Только не болтай, слышишь? А то мне совсем тогда конец. Иди и сразу в кровать. Давай пиджак.


Ясик чихает, всхлипывает и заходит в дом. Ганя идет к своей квартире. Ему навстречу Ф и л и н.


Ф и л и н. Там до тебя гости пришли. У старика сидят. Пионерчик ваш Яшка, что ли. И Басилова сынок.

Г а н я. Кто же их пустил?

Ф и л и н. Сами пошли.

Г а н я. Как же так, Филин? Ведь они отцу все расскажут. Про дневник, про снеготаялку, про историю. А отцу волноваться нельзя. Ведь меня и так из школы выгоняют. А я сам не пойду завтра в школу.

Ф и л и н. Ну, ну…

Г а н я. Не пойду — и все.

Ф и л и н. Что же ты делать будешь?

Г а н я. На Алдан поеду… золото добывать.. Ты тут за стариком посмотришь — я вам буду деньги высылать. Приеду, лучших профессоров-гомеопатов найду — лечите старика. Самые дорогие лекарства давайте — заплачу. Думаешь, Филин, я фантазирую? Нет, я твердо решил. К морю его повезу. Ты был у моря, Филин?

Ф и л и н. Не пришлось.

Г а н я. И я не был. Оно такое, что совсем берегов нету. Один берег есть, а других нету. Как тысяча наших дворов.

Ф и л и н (недоверчиво). Тысяча?

Г а н я. Ну, семьсот пятьдесят. И лодки на нем, и дозорные корабли, большие, как наш дом, в темноте ходят, и луна.

Ф и л и н. Ты брось баловать, Ганька. Пойди к директору, повинись, скажи — не станешь больше.

Г а н я. Да я уж тысячу раз говорил.

Ф и л и н (недоверчиво). Тысячу?

Г а н я. Ну, семьсот пятьдесят! Не верит он больше мне. Зачем они к отцу пошли? Давно?

Ф и л и н. Да уж с полчаса.

Г а н я. Если отцу скажут — убью их. А ведь они скажут. Они затем и пошли!

Ф и л и н. Не ладно ты, парень, живешь. Не ладно… (Отходит.)


Ганя хочет заглянуть в окно своей квартиры, но навстречу ему из парадного выходит мрачный К а р а к а ш.


К а р а к а ш. А-а! Вот я тебя наконец нашел!


Ганя бросается к воротам, Каракаш делает несколько шагов за ним.


Ну, куда ты, чудачок!.. Чего ты бегаешь, как заяц… Иди, поговорим с тобой…


Ганя бежит к воротам, подбегает к Филину.


Г а н я. Что же это такое?! В квартиру не войдешь — прокуроры гоняются, из школы исключают, отцу жалуются… (Убегает за ворота.)

К а р а к а ш. Я с ним поговорить хочу, а он бегает… Чего это он?..

Ф и л и н. Оставьте вы его… не до вас тут…

К а р а к а ш. Меня никто не спрашивал?

Ф и л и н. Никто.

К а р а к а ш. Ты скажи, чтоб он ко мне зашел… (Уходит в дом.)


Из парадного выходят Я ш а и Б а с и л о в. Они подавлены тем, что видели.


Я ш а. Тихонько… Не спотыкайся.. Живешь от рождения в этом доме, а где ступеньки — не знаешь.

Б а с и л о в. Да… Живешь от рождения, а не знаешь.

Я ш а. Ну ладно.

Б а с и л о в. Ты куда?

Я ш а. Никуда.

Б а с и л о в. В школу не пойдешь? Тебя директор ждет.

Я ш а. Не пойду.

Б а с и л о в. А что ему завтра скажешь?

Я ш а. Не знаю.

Б а с и л о в. Он ведь только предлога ждет, чтоб исключить Семушкина.

Я ш а. Я спать пойду домой.

Б а с и л о в. И я пойду спать.

Я ш а. Слушай, Басилов! Придет завтра перед уроками директор к нам в класс и спросит: кто сжег журнал? Тогда ты, Басилов, вставай и признавайся.

Б а с и л о в. В чем признаваться?

Я ш а. Во всем. Как ты обошелся с журналом. Как расшалился и нечаянно порвал его, а потом струсил и бросил в огонь.

Б а с и л о в. Я?

Я ш а. Я бы сам признался, да мне не поверят. Я в это время с комсоргом у директора в кабинете сидел.

Б а с и л о в. А я?

Я ш а. А ты живой парень, первый ученик, и поведение отличное, взысканий нету. Тебе — ну, выговор вынесут, ну, родителей позовут, ну, в отряде проработают… А Ганьке, знаешь, что будет?

Б а с и л о в. Ладно.

Я ш а. Согласен?

Б а с и л о в. Ладно, сказал. И все.

Я ш а. Я еще зайду к Ганьке попозже. Тебе свистну — выходи во двор…

Б а с и л о в. Зачем, скажи, он врал, что отец на транспорте работает. Зачем?

Я ш а. Кто его знает! Кто его знает, зачем люди врут…


Басилов уходит в дом, Яша на улицу. Из правого парадного выходит Л а п и д и с. Кричит Филину.


Л а п и д и с. Он уже прибавил двадцать четыре грамма! Не может быть, чтобы и другие дети так быстро прибавляли в весе.

Ф и л и н (равнодушно). Сердечное поздравление. На дежурство направляетесь?

Л а п и д и с. Да. Ночью мне опять будут звонить из родильного дома. Все-таки удивительно милые, отзывчивые люди. Вы знаете, Филин, о чем я думал ночью? Я ни минуты не спал. Я думал. Очень неприятно, что моему Светику (я его назову Светозаром — ничего?) придется воспитываться в этом дворе. Его могут обидеть. Вот, например, этот рыжий, за которым гонялся сейчас гражданин…

Ф и л и н. Ганя Семушкин.

Л а п и д и с. Этот Семушкин отчаянный шалун. Вот он в воротах стоит. (Озабоченный судьбой маленького Светозара, он уходит, по дороге бросая негодующий взгляд на Ганю.)


Г а н я подходит к Филину.


Ф и л и н. Ну, не уехал я а Алдан?

Г а н я. Еще уеду. Ушли от отца?

Ф и л и н. Ушли.


Ганя идет к себе.

За воротами автомобильная сирена. Филин открывает ворота. Во двор въезжает маленькая машина — голубой «Оппель». За рулем загорелый, в кожаном пальто, веселый, широкоплечий Н о в о с е л о в. У подъезда машина останавливается. Из машины выпрыгивает В а л я. За ней Новоселов.


Н о в о с е л о в. Филин! Посмотри, друг, за машиной, я через час обратно покачу. Валюха! Держи ключи! Я побежал, а ты пока вытри стекла и закрой ее.


Филин подносит ему букет белой сирени.


Что это?

Ф и л и н. Тут у нас одна толстуха такая живет. Передайте, говорит, от невидимки.

Н о в о с е л о в (хохочет). От невидимки! А сколько сейчас времени?

Ф и л и н. Девятый.

Н о в о с е л о в. Ого! Передай привет невидимке!


Берет букет и убегает в дом.


В а л я (Филину). У папы сегодня ночью большой тренировочный полет — на четыре тысячи километров. И все вслепую.

Ф и л и н. Как это вслепую?

В а л я. Только по приборам.

Ф и л и н. А ежели приборы не годятся, — значит, потерял летчик дорожку?

В а л я. Да.

Ф и л и н. И такой летчик есть в нашем доме. Дружок твой Ганька. Совсем вслепую летает. (Уходит за ворота.)


Валя подходит к окну Семушкина и зовет.


В а л я. Ганя! Семушкин! Выйди на минутку.


Выходит Г а н я без пальто.


Г а н я. Тише, отца разбудишь. Я пришел, он уже спит…

В а л я (обиделась). Пожалуйста. (Идет к дому, размахивая ключиком, от машины.) Воображала!

Г а н я. Ну, чего тебе?

В а л я. Ничего.

Г а н я. Ты ведь звала.

В а л я. Я сегодня с папой в Химки ездила. Опять полтора километра сама машину вела — папа учил. Это совсем не трудно. Хочешь, покажу? Можно в один день научиться.

Г а н я. Рассказала отцу, чего сегодня в школе случилось?

В а л я. Вот еще. У него тренировочный полет. Расстраивать человека из-за пустяков!

Г а н я. Все равно придется рассказать.

В а л я. Не придется. Он только через сутки домой вернется, а потом отдыхать будет, а потом все и забудет. А какое мороженое вкусное в Химках, с холодной вишней… Вот скоро поедем с тобой одни, без папы, за город, я тебя учить править буду. Ладно?

Г а н я. Не ладно. Уезжаю я.

В а л я. Куда?

Г а н я. Отсюда не видно.

В а л я. Врешь ты!

Г а н я. Тогда узнаешь.

В а л я. Надолго?

Г а н я. Может, на год, может, на два.

В а л я. А я?

Г а н я. Что ты? Я тебе писать буду.

В а л я. Куда же ты поедешь?

Г а н я. Всякие есть места… Сейчас сидел за столом, думал… А лампу газетой закрыл, чтобы на отца свет не ложился… А форточка открыта. И ветер газету раздувает так, раздувает. А я прямо за столом и заснул. И спал я только одну минуту… И сразу будто я в лодке, а газета парус, и лодка едет, едет по всему дому, сквозь станы, прямо по квартирам, по коридорам, по лестницам… И все спят. А я один плыву… И меня зовут: «Эй, на «Гремящем»! Ганя! Семушкин!.. Выйди на минутку!». Я просыпаюсь… Отец дремлет… А ты меня через форточку зовешь… Правда, наш дом похож сейчас на корабль в море ночью, а?

В а л я. Ты серьезно едешь?

Г а н я. Серьезно. Ты видела море? Не в кино, а на самом деле?

В а л я. Видела, в Ялте.

Г а н я. Какое оно?

В а л я. Оно такое… Оно похоже на траву, если трава далеко и ее много… А иногда на туман. Ты серьезно едешь?

Г а н я. А что мне делать?! Ведь журнал-то сегодня в снеготаялку бросил я.

В а л я. Ты?

Г а н я. А Яшка узнал… рассказал директору, и отцу моему сказал, и меня завтра из школы выгонят — они уже все решили. А родители со всего дома на меня заявления пишут, что я их детей гублю. Я сегодня Ясика чуть не погубил в речке. А тут еще Каракаш, такой лохматый, бегает, сын Лидии Васильевны, бить меня хочет за мамашу. У нее сегодня из-за нас сердечный припадок был.

В а л я. Что же делать, Ганя? Надо отряд собрать, товарищей…

Г а н я. Товарищи меня защищать не будут. Я для них первый дезорганизатор, весь наш класс разложил…

В а л я. Надо папе сказать. Он сам к директору пойдет, к отцу твоему…

Г а н я. Улетит он сегодня. А завтра меня выгонят.

В а л я. Ну и пусть нас выгоняют вместе. Я без тебя не останусь!

Г а н я. Глупости! Мальчишество! Ты должна остаться, нагнать, что пропустила, в отряде проявить себя.. А после школы к моему старику забегай, покорми его, а я вам часто писать буду, деньги посылать. Ну, чего ты плачешь, глупая… Я уж все обдумал, ведь другого выхода нет.

В а л я. Ганя, тебе не холодно? Пойди пальто надень.

Г а н я. Нет, пусть старик спит.

В а л я. Ты к маме поедешь? Скажи правду.

Г а н я. Нет. Она далеко.

В а л я. Какая она? Высокая?

Г а н я. Средняя.

В а л я. Ты никогда о ней не говорил. У вас дома даже ее карточки нет. Она полная?

Г а н я. Нет.

В а л я. На тебя похожая?

Г а н я. Да что ты пристала!

В а л я. Нехорошая она. Бросила вас одних…

Г а н я. Врешь, она хорошая! Приезжал один человек, от нее привет привез. Молодец, сказал, у вас мамаша. Она у нас первая красавица, быстрая такая, деловитая… Она уж пятый год на севере живет. Начальником всех столовых была, от складов ключи имела, факторией заведовала, у местного населения меха скупала, а взамен керосин давала, ружья, патроны, всякие консервы…

В а л я. А почему она с вами не живет?

Г а н я. Разошлась она с нами. А пишет она красиво, ровно так. Почти каждый день пишет. К себе зовет, тоскует по мне…

В а л я. А деньги она вам посылает?

Г а н я. Зачем? Нам не надо — свои есть. Ведь она не знает, что отец болен, — я не пишу. У нас «все в порядке» — вот и весь разговор. «Я здесь учусь, приехать к тебе не могу, папа работает, здоров…»

В а л я. Как здоров? Ведь он же болен сейчас…

Г а н я. А зачем ей знать? Как бросила нас, уехала, отец здоровый был… Мы сюда перебрались, тут его и разбило. Он просил не писать. Я и не пишу. Я отца не брошу. Вылечу его, Валька, вот увидишь, вылечу, кончу школу, и поедем мы с ним путешествовать. По всем краям охотиться будем, убьем медведя — в факторию принесем. Вот вам шкура, давайте нам две тысячи патронов! Пожалуйста, говорит. И нас не узнала — мы такие загорелые, бородатые. А мы улыбнулись только и пошли. И ей не открылись… Пойду на отца посмотрю.

В а л я. Значит, ты сегодня не уедешь?

Г а н я. Сегодня не могу.

В а л я. А завтра?

Г а н я. И завтра тоже не могу. Вылечу отца, тогда… Ну, выгонят, ну, в другую школу поступлю — там отличником буду, а вечерами работать — я ведь азбуку для балета сочинил, потом киноаппарат усовершенствую, чтобы на одном аппарате без перерыва вся картина вертелась. Потом уколы против паралича изобретаю. Пересадку спинного мозга от мертвеца к больному — раз, и человек здоров… Дел много, будьте уверены.

В а л я. Ганя… Можно, я поцелую тебя?

Г а н я. Можно…


По радио из квартиры Оковина звучит опера.


Л о с н и ц к и й (открывает форточку и кричит). Тише!.. О!


Увидев Ганю и Валю, он с шумом захлопывает форточку. Стук форточки спугнул ребят. Валя отходит к машине. Ганя идет за ней, подходит к машине и, не глядя на Валю, нажимает кнопку сигнала. Машина гудит. Сверху голос Новоселова: «Валька! Где ты там застряла?»


В а л я. Иду, папа!


Ганя берет за руку Валю. Она вырывает руку.


Г а н я. Ладно. (Уходит в дом.)

В а л я (запирает машину и идет за ним). Ганя! (Тихо говорит под форточкой.) Ты обиделся, Ганя?

Г а н я (выбегает из дома). Отцу плохо! Звони в неотложную помощь. Опять удар… Да не реви ты! Ладно, я сам… (Подбегает к будке Филина, открывает дверь, снимает телефонную трубку.) Алло! Неотложную помощь. Занято? Неотложную помощь… Занято? Алло! Неотложную врачебную помощь…


Сразу темно, в темноте слышен голос Гани. В глубине сцены освещается маленький овал. В нем видно, как к телефону подходит в белом халате доктор Л а п и д и с.


Л а п и д и с. Слушаю.

Г а н я. Это неотложная помощь?

Л а п и д и с. Да, да. А это из родильного дома? Я узнал ваш голос.

Г а н я. Это неотложная помощь? Говорят с Герценовского переулка, дом пять.

Л а п и д и с. Как? Как? Что-нибудь случилось дома?

Г а н я. Да, случилось.

Л а п и д и с. Боже мой, боже мой… Что такое?

Г а н я. Это неотложная помощь?

Л а п и д и с. Да, да!

Г а н я. Тут плохо с одним человеком… Приезжайте.

Л а п и д и с. С каким человеком?

Г а н я. С Семушкиным.

Л а п и д и с. Кто говорит?

Г а н я. Говорит его сын, Семушкин.

Л а п и д и с. А-а-а-а… Хулиганчик!

Г а н я. Что?

Л а п и д и с. Семушкин? Рыжий такой? Я за тобой давно наблюдаю. Вот ты, оказывается, какое еще озорство придумал. Но на твою беду ты напал на соседа. Мне известны все твои выходки, босяк! Это уж последнее дело хулиганить по телефону.

Г а н я. Нет! Это правда! Он болен… Приезжайте скорее.

Л а п и д и с (заволновался). Откуда ты говоришь?

Г а н я. Из дома.

Л а п и д и с. Пусть к аппарату подойдет кто-нибудь из взрослых.

Г а н я. Нет никого.

Л а п и д и с. Пустяки! Я не буду гонять машину. Ты, наверно, опять хулиганишь. Пусть подойдет управдом или ответственный съемщик.


Короткий звоночек — отбой. Ганя повесил трубку. Больница и Лапидис скрываются.


Г а н я. Он не верит!

В а л я. Надо самим бежать за врачом.

Г а н я. В аптеку, к Каменному мосту. Там есть доктор! (Бежит к воротам.)

В а л я. Подожди! На машине!.. Так быстрей. Я повезу. Мы его сюда… Открой ворота!


Валя за рулем. Дает газ. Ганя открывает ворота и прыгает на ходу в выезжающую на улицу машину.

Услышав звук сирены и шум автомобиля, вверху выходит на балкон Н о в о с е л о в.


Н о в о с е л о в. Валя! Что за баловство! Валя! Куда ты? (Скрывается.)


Пауза. Шум автомобиля затих. Из парадного выбегает Н о в о с е л о в и бежит к воротам.


Филин! Задержи машину!


Из ворот выбегает заспанный Ф и л и н.


Ф и л и н. Леонид Николаевич! Товарищ Новоселов! Я думал, это вы им велели… Как же так…

Н о в о с е л о в. Догоняй машину!

Ф и л и н. Не догонишь. Ваша дочка поехала. И Ганька Семушкин. Далеко уж они. Я у ворот и ахнуть не успел — они мимо прокатили на полном газу.

Н о в о с е л о в. Куда они поехали?

Ф и л и н. Вниз, к Моховой… Вышел за ворота, сел на табурет и задремал. Замаялся я. Весь день снег таял.. Разве их догонишь теперь!.. (Поражен страшной догадкой.) Леонид Николаевич! А ведь Ганька Семушкин из дома уходить решил, в люди захотел, на Алдан или еще куда… А дочка-то ваша, ведь она ему первая подружка…

Н о в о с е л о в. Что за чепуха! Не станет Валька из дому бежать. Зачем ей?

Ф и л и н. Ну, может, провожает его.

Н о в о с е л о в. Где у тебя телефон? (Подходит к будке, берет телефонную трубку, набирает номер.) Говорит Новоселов. Да, летчик. Да, да, именно. Так вот, тут у меня машину увели, голубую такую, минуты четыре назад. Двадцать девять — тридцать. К Моховой… Ребятишки во дворе побаловаться решили. Задержите, пожалуйста. Ну конечно, их вместе с машиной привезите. Герценовский переулок, пять.

Ф и л и н. А я на улицу выйду, товарищ Новоселов, встречу… (Уходит за ворота.)


Из парадного выходит грустный К а р а к а ш. Услышав слова Филина, обращенные к летчику, он подходит.


К а р а к а ш. Товарищ Новоселов, кажется?

Н о в о с е л о в. Слушаю.

К а р а к а ш. Мне нужно с вами поговорить.

Н о в о с е л о в. Пожалуйста.

К а р а к а ш. Я — Каракаш, сын учительницы вашей дочери.

Н о в о с е л о в. Так.

К а р а к а ш. Сегодня в школе ваша дочь вместе со своим приятелем Семушкиным довела мою мать до сердечного припадка.

Н о в о с е л о в. Каким образом?

К а р а к а ш (начинает горячиться). А таким образом, что ваша дочь поставила себя в привилегированное положение перед всем классом.

Н о в о с е л о в. Так, так.

К а р а к а ш. Ваша дочь вместе с Семушкиным устроила форменную травлю моей матери. Вы зайдите к нам, зайдите, старуха сама не своя… Это, может быть, странно, что мы с вами, ровесники, должны объясняться из-за моей матери и вашей дочери. Но приходится, вы видите…

Н о в о с е л о в. Ничего странного нет. Только… виноват, не ошибаетесь ли вы? Там у них в классе тридцать душ. Не может быть, чтоб именно моя дочь…

К а р а к а ш. Нет, я не ошибаюсь…


Во время их разговора во двор вошел Я ш а П о л т а в с к и й. Он протяжно свистит и кричит.


Я ш а. Ба-а-силов!


Сверху ему отвечает Басилов.


Б а с и л о в. Иду-у-у!

К а р а к а ш. Товарищ Новоселов, вы уважаемый человек, гордость нашей страны… Неужели вы думаете, что я заговорил с вами, чтоб оклеветать вашу дочь? Я прокурор. Если я что-нибудь говорю, я всегда отвечаю за свои слова.

Н о в о с е л о в. Погоди, погоди… Вы не обижайтесь. Но это так странно… и неожиданно…


Из парадного выбегает Б а с и л о в и подходит к Яше.


К а р а к а ш. Вот, кажется, соученики вашей дочери. Давайте спросим их.

Н о в о с е л о в. Ну-ка, артисты, рассказывайте, что у вас сегодня было в классе.

К а р а к а ш. Говорите только правду. О Вале, о Семушкине.

Я ш а. Что о Семушкине? Мальчик как мальчик. Ну, озорной… Так ему не сорок лет.

Б а с и л о в. А Лидию Васильевну он любит. Мы все ее любим…

Я ш а. И завтра будем всем классом перед ней извиняться.

Н о в о с е л о в. Ну, вот видите, они хорошие ребята…

Я ш а. А насчет Вали, товарищ Новоселов, я давно собираюсь к вам зайти.

Н о в о с е л о в. Что еще?

Я ш а. Я председатель пионерского отряда имени Героя Советского Союза Новоселова.

Н о в о с е л о в (сконфузился). Ну, и в чем дело?

Я ш а. А в том, что вы за все время ни разу в отряде не были, а в школу только на праздники приходите. А нам мало! Вы наш шеф, наш сосед. Мы вас должны часто видеть.

Н о в о с е л о в. Это правильно, ребята… Но занят ведь я…

Я ш а. Это обычная отговорка, товарищ Новоселов. Неужели вы одного часа в неделю для нас отыскать не можете? У нас есть родители, которые и побольше времени уделяют школе.

Н о в о с е л о в (Каракашу). Первый выговор за последние три года.

К а р а к а ш. Но справедливый, товарищ Новоселов.

Н о в о с е л о в. Ну, говори, говори, паренек.

Я ш а. А как вы распустили свою дочь! Ведь она слова не скажет, чтобы не козырнуть вами. Конечно, вы такой отец, которым надо гордиться, но зачем она через каждую минуту говорит: «Мой папа первый летчик, герой»? Она хочет доказать, что только у нее настоящий отец. А у нас, товарищ Новоселов, отцы хотя и не такие, как вы, но тоже не последние люди. У нас отцы труженики, герои своего дела, граждане Советского Союза. Это тоже не так мало.

Н о в о с е л о в (Каракашу). Умно говорит парнишка! Верно! Ей-ей, верно!

Я ш а. Зачем же она опаздывает на занятия, не работает в кружках, не приходит на пионерские слеты? Чуть не сделала уроков — сейчас же: «Я папу провожала». Или: «Я папу встречала». Или: «Я с папой по радио говорила». Всегда у ней предлог есть, и всегда вас путает. А вы знаете про это и молчите.

Н о в о с е л о в. Откуда же я об этом знаю?!

Я ш а. Тем хуже, если не знаете. Должны знать.

Н о в о с е л о в. Разве ты мне сказал? Или директор? Откуда я знаю, что она спекулирует моим именем? Филин! Машина не вернулась?

Ф и л и н. Нету.

Н о в о с е л о в. Открыть ворота и ждать. (Яше.) Вас, товарищ, я попрошу завтра… нет, завтра я в полете… послезавтра быть у меня часов в восемнадцать. Можете?

Я ш а. Могу.

Н о в о с е л о в (Басилову). И ты приходи. (Каракашу.) И вы. Одну минуту. (Поспешно уходит в дом.)

Б а с и л о в. Что это у него с машиной?

Ф и л и н. Угнали. Валя и ваш Ганька. Удрал он из дому.

К а р а к а ш. Ганя!

Я ш а. Куда?

Ф и л и н. Куда? На Алдан. Их милиция сейчас по всем заставам ищет.

Б а с и л о в. Вот тебе и Ганька Семушкин!


Из парадного выходит ч е т а Б а с и л о в ы х. Басилов-отец, паровозный машинист, пожилой, лукавый. В руке узелок. Басилова-мать — тоже пожилая, спокойная, дородная.


Б а с и л о в-о т е ц. Луковичку-то положила?

Б а с и л о в а-м а т ь. Положила. И пирожок с ливером.

Б а с и л о в-о т е ц. Шестнадцатого вечерком позвони в диспетчерскую, узнай, как идем, без опозданий ли.

Б а с и л о в а-м а т ь. Ты уж, Степушка, как приедешь, на вокзале-то не пей, сразу домой иди.

Б а с и л о в-о т е ц (поглаживая ус). Опять двадцать пять!

М а т ь. Склероз ведь у тебя. Доктор не велел.

О т е ц. Одну-то рюмочку! Что ты, мать… (Целует ее.)

Б а с и л о в а-м а т ь. Никита! Проводи отца до ворот!


Басилов-сын провожает отца и тотчас же возвращается. Из дома выбегает м а т ь Я с и к а, растрепанная, взволнованная. Дрожащим голосом она кричит.


М а т ь Я с и к а. Это не дом! Это колония малолетних преступников! Где этот Ганька? Вы знаете, что он сделал? Он бросил в речку моего Ясика! У ребенка температура тридцать семь и одна десятая, ребенок кашляет, ребенок обчихал всю квартиру! (Филину.) А вы дворник, за чем вы смотрите?! (Каракашу.) Простите, мы с вами не знакомы, но это отвратительно! (Басиловой, показывая на Яшу и Басилова.) Они никому жить не дают! Под суд их! Под народный суд!

Б а с и л о в а-м а т ь. Кто ж тебе позволит детей по судам таскать? Ты это, матушка, оставь.

М а т ь Я с и к а. А если ваш сын оторвет моему сыну голову, вы мне вернете голову?!


Возвращается Н о в о с е л о в с букетом белой сирени. Подходит к Каракашу.


Н о в о с е л о в. Скажите вашей матушке, что я извиняюсь за мою дочь. Я бы сам сейчас зашел, но, к сожалению, не успею, зайду завтра. Передайте ей, пожалуйста. (Дает Каракашу букет сирени.)

М а т ь Я с и к а (тихо Филину). Мой букет! Вы ему сказали, от кого?

Ф и л и н. А как же! От невидимки.

М а т ь Я с и к а. Надо бы сказать, что от меня! Это не дети, это какие-то убийцы. (Новоселову.) Простите, мы с вами не знакомы, но я сама была ребенком, вы не поверите! Они (показывает на Яшу и Басилова) чуть не утопили моего сына.


За воротами знакомая нам автомобильная сирена.


Ф и л и н. Едут! Везут, их, Леонид Николаевич!


В ворота въезжает голубой «Оппель». На подножке стоит м и л и ц и о н е р. Управляет машиной тоже ч е л о в е к в м и л и ц е й с к о й ф о р м е. На заднем сиденье — В а л я и Г а н я.

На сцене: Новоселов, Каракаш, Басилова-мать, мать Ясика, Филин, Яша, Басилов. В окнах и у подъезда другие жильцы, привлеченные шумом во дворе. Машина останавливается у парадного.


С приездом!

Г о л о с а (в толпе). Что это случилось? Кто это приехал?

— Ребята из дому удрали.

— Неужели?!


Милиционер соскакивает с подножки и, открывая дверцу машины, приглашает пассажиров выйти.


М и л и ц и о н е р. Пожалуйте, товарищи!


С шоферского места сходит В а с ю к о в — друг детства Каракаша. Подходит к Новоселову.


В а с ю к о в. Товарищ Герой Советского Союза! (Представляется.) Сержант милиции Васюков.

Н о в о с е л о в. Здравствуйте.

В а с ю к о в. Беглецы были обнаружены возле аптеки, недалеко от Каменного моста.

Н о в о с е л о в. Спасибо.

В а с ю к о в. Машина в полном порядке.

Н о в о с е л о в. Спасибо.


К ним подходит милиционер — молоденький, рябой, приветливый паренек.


М и л и ц и о н е р. Я уж этого малого один раз сегодня видел. Бедовый малый. Мое дежурство у моста, а они там у речки баловались…

М а т ь Я с и к а. Вы слышите! Баловались! Он там топил моего сына!

К а р а к а ш (подходит к Васюкову). Васюков!

В а с ю к о в. Привелось еще раз сегодня встретиться. Опять я к вам в дом попал. Скандальный домишко, а? Ну, что, друзья собрались? Небось полная квартира набилась?

К а р а к а ш. Да нет, никто не приехал.

В а с ю к о в. Я так и думал.

М и л и ц и о н е р (в машину). Выходите, гражданинчики. (Подмигивает Новоселову.) Бедовые ребята.


Дверцы машины открыты. Но Ганя и Валя оттуда не выходят.


Идите, что же вы…


Ребята не двигаются.


Н о в о с е л о в (подходит к машине). Ну, живо!


Ребята сидят.


Что, стыдно на свет выходить? Ничего, ничего. Сумели набезобразничать — умейте отвечать при полном свете.

Ф и л и н. Не понравилось на Алдане? Домой приехали…


Из машины выскакивает Ганя.


Г а н я. На каком Алдане?

Н о в о с е л о в. Вам лучше знать, на каком.

В а с ю к о в (улыбается). Искатели приключений.

Г а н я. Каких приключений! У меня отец умирает!.. Я в неотложную помощь звонил, там отказались ехать… Босяком назвали, хулиганом! Пусть взрослый звонит… А мне каждая минута… Мы с Валькой, чтоб поскорей, на машине… за доктором… (Кричит, бледный от злости и обиды.) Мы у самого доктора почти были… вдруг этот (на Васюкова и милиционера) и этот… хватают… В машину… Что мы, воры? Или жулики? Я объясняю… Он не слушает, не слушает, никто не слушает, не верит… А он один там, лежит… (С силой.) Ну, пустите!..


Все молча расступаются перед ним. Ганя выходит из толпы и бежит к дому.


Я ш а. Басилов!


Яша и Басилов бегут за Ганей.


Н о в о с е л о в (Вале). Это правда?

Ф и л и н. Правда… Верно, больной отец у него… Одни они…

Н о в о с е л о в. Где они живут? Веди!


Новоселов и Филин идут за Ганей. Им дорогу преграждает растерянный Васюков.


В а с ю к о в. Дело в том, что…

Н о в о с е л о в. Почему же вы не расспросили его… Почему не узнали? Эх вы, сержант милиции!

В а с ю к о в. Виноват, товарищ Герой Советского Союза, но вы сами сообщили в милицию, что машину угнали, и просили задержать похитителей… Это ваши слова?

Б а с и л о в а-м а т ь (Новоселову). Что же ты, Леня… Ведь не он, выходит, виноват, а ты… Не узнал как следует… Эх ты, Ленька, Ленька, надрать тебе уши!

Н о в о с е л о в (тихо ей). Будет вам, тетя Катя, при всех-то. (Поворачивается к Каракашу.) Пойдем со мной, товарищ Каракаш. Не везет мне сегодня! Первый раз в жизни оказался кругом не прав, то есть совершенно кругом.


К нему подходит мать Ясика и берет его за руку.


М а т ь Я с и к а. Нет, вы правы! Тут отсталые элементы нарочно хотят вас скомпрометировать… Но им это не удастся… Мы вас так ценим…

Н о в о с е л о в. Знаете, что? Оставьте-ка мою руку. Я уж сам знаю, когда я прав, а когда не прав. Пошли, тетя Катя!


Новоселов, Филин, Басилова-мать уходят к Семушкину. На сцене Каракаш, Васюков, мать Ясика, милиционер и Валя в машине.


К а р а к а ш (Васюкову, показывая на милиционера). Ну, он, я понимаю, но как же ты…

В а с ю к о в. Мне было приказано начальником…

К а р а к а ш. А у самого тебя есть соображение? Ты, я вижу, как был в школе самым пасмурным учеником, так и остался. Ведь это ж тот парнишка, именинник, я его сегодня к нам на встречу друзей детства пригласил.

В а с ю к о в (обиделся). Оставьте меня с вашими друзьями детства! Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей.

М и л и ц и о н е р. Вот при исполнении служебных обязанностей мы с вами вроде и не правы, товарищ начальник.

В а с ю к о в. Это еще что?

М и л и ц и о н е р. Раз уж Герой Советского Союза — большой человек — сознался, почему бы и мне не сказать, товарищ начальник.

В а с ю к о в. Хорошо. Мы об этом поговорим с вами в отделении. (Уходит не оглядываясь.)


Из форточки высовывается Л о с н и ц к и й, который кричит вслед Васюкову.


Л о с н и ц к и й. Вы не уходите, товарищ милиционер! У нас в доме масса беспорядков! Некоторые работники искусств всю ночь заводят радио!..


Васюков ушел. Лосницкий скрывается.


М а т ь Я с и к а (милиционеру). Вы видели, как этот бандит топил моего сына, и вы еще за «его заступаетесь!

М и л и ц и о н е р. Зачем топил? Это несправедливо так говорить. Я у моста стою, я видел… Значит, помоложе это ваш сынок? Очень приятно. Они, ваш сынок, решили на льдину залезть, а этот рыжий решил его со льда снимать. Игра такая. Вроде Водопьянова и Папанина. Это даже отлично, что у них такие идеалы есть. Ваш сынок так сами объяснили, когда я их из воды вынимал.

М а т ь Я с и к а. Зачем же вы отпустили этого Ганьку? Его надо было в тюрьму отвести.

Б а с и л о в а-м а т ь (возвращается от Семушкина). В тюрьму? Ты, милая моя, из-за своего Ясика совсем уж соображение потеряла.

М а т ь Я с и к а. Вы слышали? Вы все будете свидетелями!

Б а с и л о в а-м а т ь (не обращая внимания на нее). Прав был мальчонка. Захворал его отец. Только сейчас лучше ему. У нас в доме и доктора нашли, и сестру. Они всех из комнаты выгнали. Уколы делают…


От Семушкина выходят Н о в о с е л о в, Ф и л и н, Б а с и л о в-с ы н, Я ш а. Кроме них на сцене: Каракаш, Басилова-мать, мать Ясика, милиционер, Валя в машине.


Н о в о с е л о в. Ну и вечерок!

М и л и ц и о н е р. Я могу быть свободен, товарищ Новоселов?

Н о в о с е л о в. Вы извините за ошибку.

М и л и ц и о н е р. Мы тут все виноваты. (Уходит.)

М а т ь Я с и к а. А я вам скажу, что во всем виноват Филин. Он потакает хулиганам, он не следит за детьми. Он их не воспитывает.

Ф и л и н. Гражданка, я дворник, понимаете, дворник, а не министр просвещения.

М а т ь Я с и к а. Все равно! (Уходит.)

Ф и л и н. Невидимка!

Н о в о с е л о в. Вон оно что! Филин! Вот тебе двадцатка, откупи ей завтра букет обратно. И отдай. И скажи, что я невидимок ужасно боюсь даже в кино. (Открывает дверцу машины.) Выходи-ка, принцесса!

Я ш а. Выходи, выходи…


Из машины вылезает заплаканная Валя.


В а л я (Яше). Доносчик! Это ты выдумал, что мы на Алдан убежали? Противный!

Б а с и л о в. Он и не знал…

В а л я. Молчи, долдон, подкулачник… Что Яшка ни скажет, ты все подтверждаешь.

Б а с и л о в. Да он молчит.

Н о в о с е л о в. Давай ключ от машины.

В а л я (улыбается отцу). Папа, ты все еще сердишься? Ведь я же ни в чем не виновата. Я помогала Гане…

Н о в о с е л о в. Так. А когда ты спекулировала моим именем, кому ты помогала? Кому ты помогала, когда ставила себя выше всех? Всякую чепуху, опоздания, неряшество, лень моими орденами прикрывала! Орденами, добытыми кровью!

В а л я. Но, папа…

Н о в о с е л о в. Ступай домой. И не смей со мной говорить…


Валя отходит от отца, садится на ступеньки и тихо плачет.


Б а с и л о в (подходит к Вале). Валя…

Б а с и л о в а-м а т ь (берет за руку сына). Пойдем-ка, воевода, спать. Без тебя разберутся.

Б а с и л о в (уходя, Яше). Не успел я Ганьке ничего сказать. Завтра перед занятиями.

Я ш а. Ладно.


Валя перестает плакать и показывает Яше язык. Яша немедленно показывает ей кукиш. Басилов и его мать уходят в дом, Яша на улицу, Филин к воротам.


К а р а к а ш. Спокойной ночи, товарищ Новоселов.

Н о в о с е л о в. До послезавтра. Матушке привет!


Каракаш с букетом сирени уходит. На сцене Новоселов закрывает машину. Валя сидит на ступеньке.


Н о в о с е л о в (Вале). Дома будешь плакать.

В а л я. Я не о себе… Я о Ганьке плачу…

Н о в о с е л о в. Могла бы и о себе поплакать. Есть основание. Завтра ты пойдешь в школу и по очереди будешь извиняться перед всеми учителями и всеми учениками твоего класса… А на собрании ты признаешься, что всех обманывала, поступила нечестно, прикрываясь моим именем. И если я узнаю, что ты хоть где-нибудь, хоть когда-нибудь посмела козырнуть отцом и позволила себе отделиться от других своих товарищей, — худо тебе будет! Слышишь?

В а л я. Слышу.

Н о в о с е л о в. А послезавтра я буду у вашего директора и сам с ним поговорю о тебе и о Ганьке…

В а л я. Его завтра выгонят из школы.

Н о в о с е л о в. Ерунда! Это, брат, не так просто… (Садится в машину.)

В а л я. Папа! Желаю тебе счастливого полета, ясного неба…

Н о в о с е л о в. Ладно, ладно!


Дает газ и уезжает. Валя уходит в дом. Дом засыпает. В окнах гаснет свет. Слышно, как скрипят ворота, закрываемые Филиным. Пробегает запоздалый ж и л е ц. Отдаленный шум пустого трамвая. У ворот заснул, запахнувшись в баранью шубу, Филин… Вдруг громовой голос репродуктора из окна Оковина. Играют первые аккорды вступления к «Аиде». Эти звуки будят инженера Л о с н и ц к о г о. Сонный, он распахивает форточку и кричит.


Л о с н и ц к и й. Выключите радио! Или закройте окно! Вы слышите, товарищ Оковин! (Скрывается.)


Из парадного выбегает без пиджака Г а н я. Он трясет за плечо Филина.


Г а н я. Филин… голубчик… Иди со мной… Там папа… Иди, Филин…


Ганя бежит к дому, Филин за ним.


З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Через шесть дней. Комната Каракаша. Вечер. На столе увядающий букет белой сирени и плакат: «Здравствуйте, друзья детства!» Зеленая лампа освещает согнувшуюся над ученическими тетрадями Л и д и ю В а с и л ь е в н у. На полу сидит К а р а к а ш и укладывает вещи в чемодан, потом вынимает и раскладывает все на полу, потом снова укладывает, потом снова выкладывает.

На подоконнике сидит Г а н я, он смотрит в окно.


Г а н я. Совсем темно стало… Филин ворота открывает… Новоселов приехал… Выходит из машины… С какой-то женщиной… в дом зашли…

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Ты бы гулять пошел, Танюшка.

Г а н я. Нет, не хочется. Скоро Полтавский и Басилов вернутся из школы. Там пионерский сбор.

Л и д и я В а с и л ь е в н а (правит тетрадь). Какие ошибки! Что-то ужасное!

Г а н я. Завтра я в школу пойду… Шесть дней не был… Шесть дней… Я ведь совсем поправился, доктор сказал, что теперь уже можно…

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Конечно! Мы завтра вместе пойдем.

К а р а к а ш. Не влезает. (Выкладывает все из чемодана на пол.)

Л и д и я В а с и л ь е в н а. У тебя не влезет все в один чемодан, Сева!

К а р а к а ш. Влезет! Вле-зет! Сейчас я все уложу в шашечном порядке. И придавлю коленом… Тогда все влезет.

Л и д и я В а с и л ь е в н а (исправляет). Не Спорта, а Спарта.

Г а н я. А вот Оковин вышел из парадного. Встретился с Лосницким. О чем-то говорят, на наши окна показывают…

К а р а к а ш. Да, мама, тебе двадцать раз вчера звонил этот Лосницкий. Обещал вечером зайти.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Я уже с ним виделась. Кофе убежал! Ах-ах… (Разливает кофе в чашки, подает Гане и Каракашу.) А потом сами себе наливайте — у меня еще сорок пять тетрадей. Ганя, хлеба с маслом хочешь?

Г а н я. Нет.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. А тебе, Сева, я дам в дорогу жареную утку.

К а р а к а ш (вываливая все из чемодана). Опять ничего не влезло! К чему мне эта утка! В скором поезде всегда есть вагон-ресторан со свежими утками. Правда, Ганя?

Г а н я. Не знаю. Я никогда не ездил в скором поезде.

Л и д и я В а с и л ь е в н а (исправляет ошибку в тетради). Не Пелопонос, а Пелопоннес!.. Я не знаю человека, который бы не испортил себе желудка в вагоне-ресторане.

К а р а к а ш. Сейчас я все уложу по диагонали. Так, наверное, влезет. По диагонали тоже не лезет!

Л и д и я В а с и л ь е в н а. И все-таки я не согласна, Сева, что ты уже уезжаешь. Отпуск на месяц, а ты и семи дней не прожил…

К а р а к а ш. Я отдохнул? Прекрасно… Дел там много? Есть дела. Телеграммы мне посылают, просят поскорей вернуться? А как же! Тебе ведь есть о ком теперь заботиться, вместо одного сына у тебя сразу семьсот детей стало, плюс Ганя Семушкин.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Я еще не дала согласия быть директором.

К а р а к а ш. А Берендеев, бывший директор, сказал, что он уже сдал тебе… Что? Дела. (Гане.) Хлопец, ты чего нос повесил?

Г а н я. Так…

К а р а к а ш. Распустят вас на каникулы, приедешь с Лидией Васильевной ко мне в гости. Захочешь — я тебя в лагерь устрою. Будешь жить на самой вершине сопки. Цветы, ягоды, леса… Горы как на Кавказе. Ты на Кавказе был?

Г а н я. Нет.

К а р а к а ш. Эти красивее… Внизу озера, речки… А воздух такой, что на тридцать километров вперед все видно… А в выходной день мы с тобой будем на машине охотиться… У меня свой «газик», растрепанный такой, всюду ездит, любую гору берет. Ты бывал на охоте?

Г а н я. Нет.

К а р а к а ш. Там богатая охота. На зайца, на бакланов, на глухарей… Вот и тебя возьмем. Будем жить вместе. Да как еще хорошо будем жить!

Г а н я (подходит к нему, влюбленно смотрит на Каракаша). Верно, дядя Всеволод?

К а р а к а ш. Верно!

Г а н я. Можно я вас буду просто Всеволодом звать?

К а р а к а ш. Конечно, можно. Ничего не лезет! Ничего!

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Возьми мой большой желтый чемодан. Он валяется на чердаке без дела. Туда все влезет. Я тебе принесу.

К а р а к а ш. Я сам принесу.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Ты не найдешь. Еще чужой возьмешь, Только там, да чердаке, мышей много…

Г а н я. Я провожу вас, Лидия Васильевна!

К а р а к а ш. Возьми свечку! Или вот! (Достает из чемодана.) Электрический фонарик! (Вручает Гане.)

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Вперед!


Уходит вместе с Ганей. Каракаш снова все вытряхивает на пол. Встает, шагает по комнате, смотрит в окно, снимает плакат «Здравствуйте, друзья детства!», разрывает его и бросает в корзину.

Стук в дверь. Входит О к о в и н.


О к о в и н. Простите, мы не знакомы…

К а р а к а ш. Нет, мы знакомы.

О к о в и н. Да, да, тогда, шесть дней назад, у Гани… Вот о Гане я и хотел поговорить с вами и с вашей матушкой…

К а р а к а ш. Они скоро вернутся, Ганя и мама.

О к о в и н. Нет, я не хотел бы, чтоб при нашем разговоре присутствовал Ганя. Я буду говорить о нем. О нем и о себе.

К а р а к а ш. Да вы присаживайтесь.

О к о в и н. Мерси. Шесть суток прошло, как этот мальчик потерял отца… И шесть суток я не имею покоя. Я совершенно перестал спать. У меня голова разламывается от бессонницы… Конечно, смерть есть смерть и ее нельзя избежать, но в том, что произошло с мальчиком, в том, что мы, его соседи, ничего не знали… Нет, нет, мы не смеем не знать того, что происходит у нас под баком, рядом… Каждый вечер мы сидим с инженерам Лосницким, знаете, этот, которому я сорок лет мешаю сосредоточиться… Мы все время говорим о Гане…

К а р а к а ш. О нем?

О к о в и н. Да, только о нем. И мне кажется… Я ведь, товарищ Каракаш, сорок лет пел на сцене. У меня есть сбережения, у меня прекрасная квартира. И я совсем одинок. Жены уже нету, детей тоже… Как вы думаете, если я взял бы к себе, усыновил бы Ганю Семушкина? Клянусь вам, ему жилось бы неплохо. Я сделаю так, что он полюбит искусство, театр, музыку. Я передам ему все, что знаю и люблю. А я много знаю и многое люблю, товарищ Каракаш. Как вы думаете?

К а р а к а ш. Трудно сразу ответить на ваш вопрос, Сергей Николаевич…

О к о в и н. Да, да, это большой разговор, пожалуй, самый главный для меня сейчас… Это разговор о наследнике…


Стук в дверь. Входит М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Она в пальто. Толстая коса вокруг лба. Между бровями залегла маленькая озабоченная морщинка, похожая на перевернутую запятую.


М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Можно войти?

К а р а к а ш. Разумеется.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Скажите, здесь…

К а р а к а ш. Муха?! Муха Кузнецова!

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Да, Муха… Значит, тут живешь все-таки ты… Всеволод Каракаш…

О к о в и н. Я позднее зайду к вам, товарищ Каракаш, и мы продолжим нашу беседу…

К а р а к а ш (провожая его до двери). Хорошо, Сергей Николаевич…


Оковин уходит.


(Марии Владимировне.) Здравствуй, Муха, Мушка… Вот ты и приехала! Я знал, в глубине души, честное слово, был уверен, что ты приедешь. Ну, раздевайся. Ты приехала на встречу друзей детства… Но никто, кроме нас, не явился. Только Васюков… И я с ним страшно поругался. Помнишь Васюкова, пасмурный такой?.. Ну, раздевайся, чего же ты стоишь?

М а р ь я В л а д и м и р о в н а (осматривая комнату). А где?..

К а р а к а ш. Мама? Она сейчас придет. Вот будет удивлена! Она тебя очень хорошо помнит.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. А ты?

К а р а к а ш (опустив голову). Я помню тебя чересчур хорошо. Надо бы поменьше.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Но ты мне не писал. Последние годы мы совсем потеряли друг друга.

К а р а к а ш. Откуда же ты узнала про встречу друзей? Тебе Виктор написал? Он взялся разыскать тебя.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Никакого Виктора я не знаю.

К а р а к а ш. Ты была где-то на Севере, но где — я так и не мог добиться. Последнее письмо я получил от тебя давно… Ты писала, что замужем, счастлива, у тебя ребенок. Я тебе тоже писал, просил прислать карточку, ты не ответила. Потом я снова писал, и снова ничего. А потом вдруг Виктор… Он слышал, что ты живешь в Красноярске…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Это правда.

К а р а к а ш. Ты не смотри на меня так строго. Муха, Мушка, я тебя все равно не боюсь. Хотя ты и стала совеем другая…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Я очень постарела?

К а р а к а ш. Нет… Не то чтобы… Ну конечно, ты совсем другая…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а (устало). А ты такой же… лохматый…

К а р а к а ш. Нет, я не ошибся. Прилетела Муха, длинная Мушка, с ямочкой на щеке и с морщинкой между бровями, с каштановыми волосами… Ты знаешь, я ведь сегодня уезжаю.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. С кем ты едешь?

К а р а к а ш (удивлен ее резким тоном). Один. Я ведь не женат. Был, но неудачно. А теперь — нет. Она мне не могла простить тебя. Я даже ночью сквозь сон иногда произносил твое имя… Я… я ведь всегда любил тебя.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а (берет его руку). Меня не надо любить, дурак, не надо.

К а р а к а ш (целует ее руку). Я и сам знаю, что не надо.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а (встает, встряхивает головой). Ну, где Ганя?

К а р а к а ш (растерянно). Какой Ганя?

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Мой сын Ганя Семушкин.

К а р а к а ш. Твой сын? Он здесь… Он сейчас придет… Позволь. Как твоя фамилия?

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Семушкина.

К а р а к а ш. Ты? Ты Муха Кузнецова…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Я Марья Владимировна Семушкина.

К а р а к а ш. Ну да… Тогда он на чердаке с мамой. Вот почему он так похож… Но Ганя… Я ведь у него спрашивал про Муху Кузнецову.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Он не знал моей девичьей фамилии. Неужели ты сам не подумал, что Муха Кузнецова и мать Гани…

К а р а к а ш. Одно лицо? Мне в голову даже не пришло. Как странно…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Я получила телеграмму от Героя Советского Союза Новоселова. Пять дней назад… Новоселов по всей линии разослал радиограммы о моем несчастье и необходимости помочь. А его знают — он ведь пять лет был рейсовым пилотом на Севере… Я никогда не думала, что у человека может быть такое громадное количество друзей…

К а р а к а ш. А самого Новоселова ты видела?

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Да, он встретил меня в аэропорту, усадил в свою машину и привез сюда. Он мне все рассказал… Это так ужасно, Сева… И самое ужасное, что я оказалась в таком ложном положении…

К а р а к а ш. Это еще не самое ужасное.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Что тебе рассказывал обо мне Ганя?

К а р а к а ш. Он очень мало и всегда с неохотой говорит о своей матери.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Конечно. Его отец все сделал, чтобы исказить мой образ. Я пойду за ним.

К а р а к а ш. Зачем? Вот они сами, кажется…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Я так рада тебе, Всеволод… Но мы не скажем Гане о том, что у нас было?

К а р а к а ш. Мы никому не скажем.


Входят Г а н я и Л и д и я В а с и л ь е в н а с чемоданом.


Л и д и я В а с и л ь е в н а. Вот, разыскала наконец! (Увидев чужую женщину, замолкает.)


Ганя останавливается в дверях.


К а р а к а ш. Ганя, ты видишь, кто приехал? Узнаёшь?

Г а н я. Мама…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Я, Ганюшка… узнал, узнал все-таки…

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Это…

К а р а к а ш. Это Муха Кузнецова — мать Гани. Ты помнишь ее?

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Ну конечно…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Здравствуйте, Лидия Васильевна.

К а р а к а ш. Ганя, твоя мама оказалась нашей старой знакомой — моей школьной подругой.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Какой же ты стал большой, какой ты стал громадный…

К а р а к а ш. Пойдем, мама.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Куда же вы?

К а р а к а ш. Тут был Оковин. Он очень просил нас зайти…

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Побудьте здесь, поговорите… Вы так давно не виделись. Мы скоро вернемся.

Г а н я. Всеволод… Вы вызвали такси? Хотите, я сбегаю?

К а р а к а ш. Нет, я сам. Оставайся здесь. (Уходит с матерью.)


Ганя и Марья Владимировна вдвоем.


М а р ь я В л а д и м и р о в н а (ревниво посмотрев на дверь). Тебе нравится Всеволод? (Привлекает к себе сына.) А что я тебе привезла! (Раскрывает свой чемоданчик и вынимает оттуда продолговатую коробку.) Карликовая березка, лишайник-пепельник, кустик морошки, мохнатая ива… Это я собрала для тебя. Мы будем делать с тобой гербарий, хорошо?

Г а н я. Ничего.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Ты не рад мне?

Г а н я. Нет. Я вам рад.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Вам?

Г а н я (поправляется). Тебе.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Мы совсем отвыкли друг от друга.

Г а н я. Мне папа много говорил о вас. Мой папа…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а (поспешно перебивает его). За пять дней я пролетела тундру, тайгу, весну, лето… Сколько я пережила за эти дни…

Г а н я (тихо говорит). А один раз пала…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а (снова перебивает). Мы поедем поездом, будем лететь на самолете, плыть по Енисею… Собирайся, Ганя.


Ганя с сожалением оглядывает комнату. Он неохотно берет с окна книги, тетради. На пол падает белый листок. Ганя нагибается, поспешно поднимает его и прячет в карман. Мать замечает.


Что это?

Г а н я (смущенно). Так…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Сразу секреты? От родной матери? Что это за бумажка?!

Г а н я. Так, ничего…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Покажи! Что за тайны?!

Г а н я. Это не тайны… Но я этого никому не показываю…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Даже матери? Тебя, видно, здесь настроили против меня! (Решительно шагнула к Гане, требует.) Немедленно покажи! (Отводит руку Гани от кармана, вынимает оттуда бумажку. Недоумение, а потом смущение на ее лице.) Но это оке мой старый, очень старый портрет… Лет девять, десять назад… (Смущенно возвращает фотографию Гане.) Вот видишь, какой ты глупый… Но ты еще успеешь привыкнуть ко мне. Завтра мы уедем отсюда и…

Г а н я. Я не поеду с вами!

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Как не поедешь? Ты знаешь, в какое ты маня поставил положение перед людьми? Завтра же мы уедем отсюда. Ты неразумный мальчик, тебя восстановили против меня.


Входят К а р а к а ш и Л и д и я В а с и л ь е в н а.


К а р а к а ш. Мы не помешаем вам? Мне нужно собираться в дорогу.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Почему вы плачете, Марья Владимировна?

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Новоселов меня предупредил. Здесь все принимают большое участие в Гане, но все забыли, что у него есть мать.


Стук в дверь. Входят Басиловы: о т е ц, м а т ь и с ы н, дворник Ф и л и н, В а л я Н о в о с е л о в а.


Б а с и л о в а-м а т ь. Добрый вечер. Проститься с вашим сынам пришли, Лидия Васильевна.

К а р а к а ш. Заходите!

Б а с и л о в-о т е ц. Спасибо.


Вошедшие рассаживаются на стульях, на диване, на подоконнике.


Б а с и л о в а-м а т ь. Вы, конечно, извините, что мы, конечно, натоптали, ввалились все… Но поскольку вы, Всеволод Арсентьевич, уезжаете и принимали такое участие в мальчике…

Б а с и л о в-о т е ц. Хотелось бы вместе с вами о судьбе его поговорить.

Б а с и л о в а-м а т ь. Поскольку мальчик остался совсем один…

К а р а к а ш. Он не остался один. У него есть мать.

Ф и л и н. Нет, мать — это которая при ребенке находится. А эта далеко.

К а р а к а ш. Она занята, она работает, она не может быть все время с сыном…

Б а с и л о в-о т е ц. Тогда, знаете, она должна сердцем своим быть с сыном. А сердца-то ее и не видать. Пустая, должно быть, женщина.

Ф и л и н. Я его желаю к себе взять!

М а р ь я В л а д и м и р о в н а (в ужасе). Кого?

Ф и л и н. Ганьку Семушкина!

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Это невозможно.

Ф и л и н (с ожесточением). А я желаю! Когда мне двенадцать лет было, я на кладбище ходил, могилы копал, а за каждую могилу мне пятнадцать копеек платили. Опосля я уж вырос. И дети. И внуки. И доктора, и в армии, и даже в ансамбле один поет… А могилы эти я все забыть не могу. Так зачем вот люди желают, чтоб Ганя, а он острый, очень сметливый малый, зачем желают, чтоб он о детстве своем такое же запомнил? А я не желаю, чтоб он о нашем времени такое помнил! Не желаю и не дозволю. Не дозволю! Как дворник этого дома! И желаю взять мальчишку к себе…

Б а с и л о в а-м а т ь. Ты подожди, ты не горячись, Филин. Уж очень много, Лидия Васильевна, мальчонка перестрадал. И вроде как на всех нас эта вина залегла. Мы, жильцы, соседи его, ничего не знали, как мальчонка живет, плохо интересовались. И надо нам эту вину выправить. Мальчонку этого некоторые даже усыновить захотели, уж очень он шустрый, живой человечек. И честно он так за стариком ухаживал и гордо так все перенес. Не растили его — сам вырос, и благородства полное сердце имеет. Такого сына, дай бог каждому. Ведь это друг тебе сейчас, под старость-помощь, родная кровь. И вот вопрос — кому родителями его быть.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. К Гане приехала мать.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Да. Я вам очень благодарна за ваше желание… Но мы с Ганей завтра уезжаем в Красноярск.

Б а с и л о в а-м а т ь. Тогда мы здесь вроде и ни к чему.

Г а н я (Марье Владимировне). Я не поеду с вами.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Ганя, что ты говоришь…

Г а н я (твердо). Я здесь останусь. Или с дворником Филиным. Я лучше в котлах буду спать, а с ней не поеду.

К а р а к а ш. Почему?

Г а н я. Так.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Мальчика настроили против меня. Старик ненавидел меня за то, что мы разошлись. Он внушил ребенку, что я его враг…

Г а н я. Неправда! Папа не старик! Он только был очень болен и стеснялся… и просил не писать вам… А я писал… а вы не ответили…

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Ганя, не надо так кричать. Не надо, Ганюшка.

Г а н я (прижимается к Лидии Васильевне). Зачем она так… Приехала как чужая… Не слушает совсем… Папа старик… А он всегда держал под подушкой ее карточку… Когда он умер, я нашел…

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Вы не должны так говорить с ним об отце, Марья Владимировна.

В а л я. Значит, все это неправда, Ганя? И что карабин подарила, и что писала каждый день?.. Зачем ты все это выдумал?

Г а н я. Так.

Б а с и л о в-о т е ц. От стыда. От стыда за мать. Вы простите, что я вмешиваюсь, да ведь нельзя не вмешаться. Один раз не вмешались мы — плохо вышло…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а (Гане). Ты поедешь со мной! Ты мой сын, мой, и, если понадобится, я тебя заберу силой.

Г а н я. Я все равно сбегу. Куда бы вы ни завезли меня, я сбегу.

Б а с и л о в а-м а т ь. Товарищи, давайте уйдем. Здесь нам делать нечего.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Подождите! Вот Мария Владимировна. Муся… Вы были моей ученицей и подругой моего сына. Я ее знаю двенадцать лет. Когда-то мечтала, что она выйдет замуж за моего Всеволода… Я вас очень любила. Меня нельзя обвинить, Муся, в том, что я ваш враг и настраиваю Ганю против вас. Но право быть матерью надо заслужить, заслужить бессонными ночами, мыслями, каждой жилочкой, каждой клеткой своего сердца. Нет слова священней слова «мать». Оно родится вместе с человеком. Никто не учит ребенка — он сам произносит это слово, первое слово, которое он говорит. А вы хотите силой… Эх, Марья Владимировна…

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Вы прекрасно знаете, в каких условиях я живу, где я работаю.

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Знаю, Муся. Но ведь другие матери тоже работают. И за станками, и за штурвалом самолета, и на заводах, и в колхозах… И дети их гордятся ими. А вами ваш сын не гордится.


Входят О к о в и н и Л о с н и ц к и й.


О к о в и н. Вы простите… оказывается… (Марье Владимировне.) Я не хотел вас обидеть.

Л о с н и ц к и й. Опять вы, Сергей Николаевич, бестактность совершили. Сорок лет мы с вами знакомы…

О к о в и н. Поверьте… Я так много думал в эти дни о Гане Семушкине и о себе… Я так мечтал о нем…


Пауза. Ганя подходит к Каракашу.


Г а н я. Вы уже уезжаете?

К а р а к а ш. Да.

Г а н я. Я с вами поеду, можно? Я уж давно это обдумал. Возьмете меня? Я не буду мешать вам, я тихий буду.

К а р а к а ш (стараясь не кричать, чтобы, не выдать своей радости). Тихий? Не надо! Не надо мне тихих!

Г а н я. Я веселый буду. Я буду слушать вас.

К а р а к а ш. Я езжу часто. В районы, на суды…

Г а н я. И я с вами буду ездить. А если война — я с вами на фронт пойду. Я куда хотите с вами пойду.

К а р а к а ш. Не врешь?

Г а н я (глядя ему в глаза). Нет. (Подходит к Марье Владимировне.) Мама, ну разреши мне поехать с Всеволодом. Я переведусь в школу, в его город… Я ведь в эти дни все решил. Я знаю, что и он это решил. Но он хотел, чтоб я сам сказал. Отпусти меня, мама.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Почему же ты выбрал Всеволода?

Г а н я. Потому что он смелый… Он верный… Он подходит быть мне матерью…


Затемнение.

Снова та же комната. Теперь тут только две женщины: Л и д и я В а с и л ь е в н а и М а р ь я В л а д и м и р о в н а.


М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Как же мне быть теперь, Лидия Васильевна?

Л и д и я В а с и л ь е в н а. Ждать их. Или поехать туда, вслед за ними. Ведь у вас отпуск теперь, и отпуск надолго. Вот и поезжайте. И постепенно, шаг за шагом, завоюйте снова сердце Гани. Не будьте с ним резкой, не пользуйтесь вашим правом. Поймите, что это уже почти взрослый человек. У него есть свои привычки, привязанности, своя любовь, свой взгляд на жизнь. Этот взгляд на жизнь не всегда еще правилен, но он всегда наполнен стремлением к справедливости, к правоте… И если вы захотите, вы снова найдете его… Боль, гнев, обида пройдут. Останется то, что самое ценное в ребенке, — желание стать взрослым, творить жизнь справедливую, прекрасную… Воспользуйтесь же этим, Муся… А учиться… Что ж, и взрослым тоже приходится учиться.

М а р ь я В л а д и м и р о в н а. Да… Этот урок был самым тяжелым из всех ваших уроков, Лидия Васильевна.


Снова двор дома № 5. За воротами гудит машина. Из парадного выбегают с чемоданами и корзинами Г а н я, В а л я, Я ш а, Б а с и л о в.


Я ш а. Стойте! На вокзале не поспеем. Кладите руки на чемодан. Повторяйте за мной. Клянемся быть друзьями.

Я ш а, В а л я, Г а н я, Б а с и л о в. Клянемся!

Я ш а. А если один из нас попадет в беду, мы будем помогать ему.

В с е. Клянемся!

Я ш а. А через год мы все снова встретимся, мы ни слова не утаим друг от друга.

В с е. Клянемся!

Я ш а. Где бы мы ни были, мы будем встречаться часто, как только сможем. А если дети у нас будут, пусть наши дети будут друзьями. Пусть наши жены будут подругами. И пусть друзья плюнут нам в лицо и забудут наши имена, если мы струсим в бою, предадим свою землю, свои дома, своих людей. И пусть мы будем такими людьми, что в нас будут играть дети.

В с е. Клянемся!


Гудит автомобиль. Из парадного выходят К а р а к а ш, Л и д и я В а с и л ь е в н а, М а р ь я В л а д и м и р о в н а, дворник Ф и л и н и ж и л ь ц ы дома № 5. Они выходят за ворота. Басилов и Яша хватают чемоданы и тоже убегают. Остаются только Ганя и Валя.


Г а н я. Я буду писать тебе.

В а л я. А весной снова приедешь?

Г а н я. Приеду. Вот тебе.

В а л я. Что это?

Г а н я. Залог. Ножик. Он хороший. Десять предметов. Два ножа, отвертка, ножницы, шило… Береги его.

В а л я. Спасибо.


Продолжительно гудит машина. Ганя и Валя разнимают руки и уходят. Из-за угла дома выбегают Я с и к и м а л е н ь к а я д е в о ч к а. Он в фуражке летчика. Она бросается ему навстречу.


Д е в о ч к а. Ты приехал?

Я с и к (устало, но радостно). Здравствуй, старушка! Чертовски трудный был рейс. Пришлось лететь через туманы, через два циклона, трудно было. Но пробился, пробился с честью, старушка.

Д е в о ч к а. Я знала, что ты будешь героем! Ты еще в детстве был хорошим учеником, таким отважным парнем! Я знала, что ты вернешься с победой, знала!


Сверху голос: «Ясик! Иди ужинать! Ясик!»


З а н а в е с.


1940

Загрузка...