Драмы

Птенцы младые[1] Кадмова гнезда!

Зачем вы здесь — в столь жалобной осанке

И с ветками просителей в руках?

Там в городе клубится фимиама

Седой туман; там песнь мольбы горячей

Возносится — и с ней страданья стон...

Не от чужих услышать я хотел

Про нужды ваши: сам сюда я вышел,

Молвой людей прославленный Эдип...

Так молви же, старик, — тебе пристало

10 Гласить за всех: что вас сюда ведет?

Загнал ли страх — иль заманила ласка?

Хотелось бы помочь вам; не из камня

Ведь наше сердце: жаль мне, дети, вас!

Эдип, властитель родины моей!

Ты видишь сам, у алтарей твоих,

Собрались дети: долгого полета

Их крылышки не вынесут еще.

Средь них и я,[2] под старости обузой,

Жрец Зевса. Лучший молодости цвет

Перед тобой, — а там народ толпами

На площадях увенчанный сидит,

20 У двух святилищ[3] девственной Паллады

И над Исмена вещею золой.[4]

Зачем мы здесь?[5] Ты видишь сам: наш город

Добычей отдан яростным волнам;

С кровавой зыбью силы нет бороться,

Нас захлестнула с головой она.

Хиреют всходы пажитей роскошных;

Подкошенные, валятся стада;

Надежда жен в неплодном лоне гибнет;

А нас терзает мукой огневицы

Лихая гостья, страшная чума.

Дом Кадма чахнет от ее дыханья,

А черный Ад богатую взимает

30 С него стенаний и мучений дань.

Не бог ты, знаю. Не как к богу мы

К тебе пришли — и я, и наши дети —

И к очагу припали твоему.

Но из людей для нас, Эдип, ты первый,

И в злоключеньях жизни безрассчетных,

И в ниспосланьях грозных божества.

Не ты ль уж раз, пришедши в город Кадма,

Освободил нас от жестокой дани,

Что мы певице ужасов[6] несли?

А ведь никто из нас тебе загадки

Не разъяснил; ты божиим внушеньем

Ее постиг и спас страну от бедствий —

Так говорит, так верует народ.

40 И вот теперь, могущественный царь,

Тебя, Эдип, мы все с мольбой усердной

Пришли просить: найди для нас защиту,

От бога ли услышав вещий глас,

От смертного ль узнав секрет спасенья.

Твой опыт[7] почве благодатной равен:

Решений всхожесть он блюдет для нас.

Спаси ж наш град, о лучший среди смертных,

Спаси и славу мудрости твоей!

Теперь за то давнишнее усердье

Ты исцелителем земли слывешь;

О, да не скажет про твою державу

Потомков наших память навсегда:

50 "При нем мы свет увидели желанный,

При нем нас гибели покрыла мгла".

Нет — стань навеки нам творцом спасенья!

То знаменье счастливое, что в город

Тебя ввело, — да осенит тебя

Оно и ныне! Коль и впредь ты хочешь

Страною править — пусть мужей своих

Тебе на славу сохранит она;

Ведь нет оплота ни в ладье, ни в башне,

Когда защитников погибла рать!

О дети, дети! Ведом — ах, как ведом

Мне вашей жажды жалостной предмет.

60 Вы в горе все; но всех страданий ваших

В груди своей я полноту собрал.

Лишь за себя болеет сердцем каждый

Из вас, родные; а моя душа

Скорбит за город — за себя — за вас.

Нет, не со сна меня вы пробудили:

Я много плакал, много троп заботы

Измерил в долгих странствиях ума.

Один мне путь открылся исцеленья —

Его избрал я. Сына Менекея,

Креонта — он моей супруге брат —

70 Послал я в Дельфы,[8] Фебову обитель,

Узнать, какой мольбой, каким служеньем

Я город наш от гибели спасу.

Теперь я дни считаю и тревожусь.

Что с ним? Давно его с возвратом жду

И не пойму причины промедленья.

Когда ж вернется он, исполню строго —

В том честь порукой — все, что скажет бог.

Счастливый признак! С речию твоей

Они приход Креонта возвещают.

80 О Аполлон-владыка! Дай, чтоб радость

Явил он словом, как являет видом!

Густого лавра[9] плодоносной ветвью

Увенчан он; несет он счастье, верь.

Сейчас узнаем — подошел он близко.

Властитель-брат мой, Менекеев сын!

Какую весть принес ты нам от бога?

Счастливую; ведь и невзгоду счастьем

Мы признаем, когда исход хорош.

Что ж молвит бог? Ответ туманный твой

90 Ни бодрости, ни страха не внушает.

Готов пред всеми говорить — а также

И, в дом войдя, наедине с тобой.

Скажи при всех: мне их несчастье душу

Сильней терзает, чем своя печаль.

Что бог мне молвил, то и я скажу.

Владыка Феб велит нам в ясной речи

Заразу града, вскормленную соком

Земли фиванской,[10] истребить, не дав

Ей разрастись неисцелимой язвой.

Как истребить? И в чем зараза эта?

100 Изгнанием, иль кровью кровь смывая, —

Ту кровь, что град обуревает наш.

Какую кровь? О ком радеет бог?

Предшественник твоей державы славной,

Эдип-властитель, Лаием был зван.

Слыхал о нем, но видеть не пришлось.

Убитый пал он; ныне же к ответу

Бог ясно требует его убийц.

А где они? Кто нам найти поможет

Тот тусклый след старинного греха?

110 Здесь, молвит бог. Кто ищет, тот находит;

А кто искать ленив, тот не найдет.

Где ж пал ваш Лаий? У себя ль в дворце?

Иль средь полей родных? Иль на чужбине?

Как говорили,[11] бога вопросить

Пустился он — и не вернулся боле.

А вестники? А спутники его?

Ужель никто улик вам не доставил?

Погибли все, один лишь спасся, в страхе

Он все забыл. Одно лишь мог сказать...

120 Что ж мог сказать он? Много даст одно нам;

Надежды край схвати — и ты спасен.

Разбойники — так молвил он — сразили

Паломника несметных силой рук.

Не посягнул бы на царя разбойник,

Когда б не злата здешнего соблазн!

Такая мысль была, но в нашем горе

Никто не встал отмстителем царя.

Коль пал ваш царь, то горе не помеха

Его убийц сейчас же разыскать.

130 Сфинкс песнею лукавой отвлекла

Наш ум от смутных бед к насущным бедам.

Мой долг отныне — обнаружить все.

Достойно Феб — и ты, Креонт, достойно

Заботу о погибшем воскресили.

Союзником вам буду честным я,

Готовым мстить за землю и за бога.

Ведь не о дальних людях я пекусь,

А сам себя от язвы ограждаю:

Тот враг, что Лаия убил, и мне

140 Той самой смертью, мнится, угрожает;

Обоим нам явлю я помощь ныне.

Теперь оставьте, дети, алтари,

С собою взяв молитвенные ветви;

Сюда же граждан Кадма созовите:[12]

Я все готов исполнить, что смогу,

А бог победу нам пошлет — иль гибель.

Идемте, дети. Царь нам все исполнит,

О чем просить явились мы к нему.

Ты ж Аполлон, чьему мы слову вняли,

130 Яви спасенье — прекрати болезнь!

Зевса отрадная весть,[13] что приносишь ты в славные Фивы

С дельфийской рощи золотой?

Страх обуял мою грудь, в напряжении сердце трепещет, —

Будь милостив, Феб-исцелитель!

Новой ли службы от нас ты потребуешь?

Иль воскресишь из могилы забвения

Древний обряд? О поведай, ласкающей

Чадо Надежды, бессмертное Слово![14]

Первой тебя я зову,[15] дочь Зевса, святая Афина,

160 С сестрой державной твоей,

Той, что на площади круглой[16] наш город блюдет, Артемидой

И с Фебом, стрельцом всеразящим.

Троицей свет нам явите спасительный!

Если когда-либо горя нависшего

Черную тучу вы мощно развеяли —

Боги родные, придите и ныне!

Ах, муки несметные терпим мы:

Охвачен заразою весь народ.

Оружие дум притупилось!

170 Гибнут роскошной земли порождения;

Жалостных мук не выносят роженицы;

Души, из тел пораженных исторгнуты,

То здесь, то там

Мчатся, как птицы небес быстрокрылые,

В пламенном рвенье к туманному берегу,

Где бог царит вечерний.

Их стаи несметные вдаль летят;

Везде неоплаканных груды тел,

180 Из них расцветает зараза!

Жены меж них и согбенные матери,

Все к алтарям, точно к брегу спасения,

С воплем беспомощным в страхе бросаются,

И льется песнь —

Льется отчаянья стон раздирающий.

Внемли, о Зевсова дщерь! светлоликую

Яви защиту в горе.

Его ж, что град жаром жжет,

Стону радуясь людей,

190 И без щитов, без копий нас терзает, —

Ареса буйного[17] из края изгони,

Отбрось врага в глубь морей,

В терем Амфитриты,[18]

Отбрось к нелюдимому брегу

Фракии бурливой!

Ведь если дань простит нам ночь —

День взыскать ее спешит.

200 О Зевс! Длань твоя

Молний пламенем грозна:

Срази его безжалостным перуном!

Владыка Феб! В помощь нам

Стрел-заступниц ярый вихрь

Направь в убийцу с тетивы лучистой!

Лучистый светоч с гор ликийских[19] принеси,

Страши врага, жги врага,

Дева Артемида!

И ты, моей родины отпрыск,[20]

210 В митре золотистой

Веди вакханок резвый хор,

Ясноликий Дионис!

Возьми огнь святой,

Огнь победный, сокруши

Среди богов презреннейшего бога!

Вы молитесь, — меж тем, от вас зависит

Отчизне оборону от болезни

И отдых от несчастий даровать.

Внемлите лишь моей усердно речи.

Не знал я божьих слов, не знал я дела —

220 Не то — без долгих поисков и спросов

Напал бы скоро я на верный след.

Но нет; я — поздний гражданин[21] меж граждан,

И вот наказ мой Кадмовым сынам.

Кому известно,[22] от чьего удара

Царь Лаий пал, сын Лабдака державный,

Тот обо всем да известит меня.

Да не боится он открыть улику

Сам на себя: вреда ему не будет,

И лишь страну оставит с миром он.

230 Да не молчит подавно о другом он, —

Коли убийца был из иноземцев, —

Казной за весть и лаской награжу.

А если вы ответа не дадите —

О друге ли, иль о себе радея —

То вот дальнейшая вам речь моя:

Убийца тот, кто б ни был он, повсюду

В земле, что скиптру моему подвластна,

От общества сограждан отлучен.[23]

Нет в ней ему ни крова, ни привета,

Ни общей с вами жертвы и молитвы,

240 Ни окропления священных уз.

Вы гнать его повинны все, как скверну

Земли родимой — так мне бог пифийский

В пророчестве недавнем возвестил.

И вот я становлюсь по воле бога

Заступником убитому царю.

Я говорю: будь проклят[24] тот убийца,

Один ли иль с пособниками вкупе,

Будь злая жизнь уделом злого мужа!

Будь проклят сам я наравне с убийцей,

250 Когда б под кровом моего чертога

Он с ведома скрывался моего!

А вы блюдите этот мой приказ

В угоду мне и Фебу и отчизне,

Лишенной сил и милости богов.

Так бог велел. Но если б даже слово

Его не грянуло с парнасских круч —

Вам все ж грешно забыть о мести правой,

Когда герой, когда ваш царь погиб.

Уж и тогда был долгом вашим розыск.

Теперь же я его наследство принял,

260 Я стал супругом царственной вдовы,

И если б бог его потомством милым

Благословил, то и детей его

Залогом общим я б владел по праву...

Но нет! Немилостив был бог к нему...

Так за него, как за отца родного,[25]

Я заступлюсь; отныне цель моя —

Найти убийцу Лаия — ему же

Отцом был Лабдак, дедом Полидор,

Кадм — прадедом, и пращуром — Агенор.

Молю богов: кто мой приказ отринет,

Да не вернет тому земля посева,

270 Да не родит наследника жена;

Да сгинет он, как гибнет град несчастный,

Иль худшей смертью, коль такая есть!

А тем, кто слову моему послушен,

Союзницей пускай святая Правда

И боги все пребудут на века.

Как ты связал меня своим заклятьем,

Так я отвечу, государь, тебе:

Убил не я; убийцы я не знаю.

Послал нам Феб мудреную загадку —

Он разрешить ее способней всех.

280 Сказал ты правду; но заставить бога

Никто не властен из живых людей.

Дозволь второе предложить решенье.

Не откажи и в третьем, если есть.

Владыке Фебу силой вещей мысли

Один Тиресий равен, государь.

Лишь от него узнать мы можем правду.

И это я исполнил: по совету

Креонта двух к нему гонцов послал я;

Зачем он медлит — не могу понять.

290 Еще есть слово — тусклое, глухое...

Какое слово? Все я должен взвесить,

От путников он принял смерть — так молвят.

Я слышал, но убийца неизвестен.

Однако если страх ему знаком —

Не вынесет проклятий он твоих.

Кто в деле смел, тот слов не устрашится.

Но вот явился грозный обличитель!

Уж к нам ведут почтенного пророка,

Что правду видит из людей один.

300 Привет тебе, Тиресий — ты, чей взор

Объемлет все, что скрыто и открыто

Для знания на небе и земле!

Ты видишь, хоть и с темными очами,

Страду лихую города больного;

Единственный его спаситель — ты.

Узнай, коли не знаешь, от гонцов:

Феб на вопрос наш дал такой ответ,

Чтоб мы, разведав Лаия убийц,

Изгнаньем их иль казнью истребили —

Тогда лишь стихнет ярая болезнь.

310 Тебе понятен рокот вещей птицы,

Знакомы все гадания пути;

Спаси ж себя, и город, и меня,

Сними с нас гнев души непримиренной!

Ведь ты — оплот наш; помогать же ближним

По мере сил — нет радостней труда.

О знанье, знанье! Тяжкая обуза,

Когда во вред ты знающим дано!

Я ль не изведал той науки вдоволь?

А ведь забыл же — и сюда пришел!

Что это? Как уныла речь твоя!

320 Вели уйти мне; так снесем мы легче,

Я — свое знанье, и свой жребий — ты.

Ни гражданин так рассуждать не должен,

Ни сын; ты ж вскормлен этою землей!

Не к месту, мне сдается, речь твоя.

Так вот, чтоб мне не испытать того же...

О, ради бога! Знаешь — и уходишь?

Мы все — просители у ног твоих!

И все безумны. Нет, я не открою

Своей беды, чтоб не сказать — твоей.

330 Что это? Знаешь — и молчишь? Ты хочешь

Меня предать — и погубить страну?

Хочу щадить обоих нас. К чему

Настаивать? Уста мои безмолвны.

Ужель, старик бесчестный — ведь и камень

Способен в ярость ты привесть! — ответ свой

Ты утаишь, на просьбы не склонясь?

Мое упорство ты хулишь. Но ближе

К тебе твое: его ты не приметил?

Как речь твоя для города позорна!

340 Возможно ли без гнева ей внимать?

Что сбудется, то сбудется и так.

К чему ж молчать? Что будет, то скажи!

Я все сказал, и самый дикий гнев твой

Не вырвет слова из души моей.

Да, все скажу я, резко, напрямик,

Что видит ум мой при зарнице гнева.

Ты это дело выносил во тьме,

Ты и исполнил — только рук своих

Не обагрил. А если б зрячим был ты,

Убийцей полным я б назвал тебя!

350 Меня винишь ты? Я ж тебе велю —

Во исполненье твоего приказа

От нас, от граждан отлучить себя:

Земли родной лихая скверна — ты!

Напрасно мнишь ты, клеветник бесчестный,

Избегнуть кары за слова твои!

Меня спасет живая правды сила.

Уж не гаданью ль ею ты обязан?

Тебе; ты сам раскрыть ее велел.

Скажи еще раз, чтоб понятно было!

360 Ужель не понял? Иль пытать решил?

Не ясно понял; повтори еще раз!

Изволь: убийца Лаия — ты сам!

Сугубой лжи — сугубое возмездье!

Велишь наполнить возмущенья меру?

Что хочешь молви: речь твоя — лишь дым.

В общенье гнусном с кровию родной

Живешь ты, сам грехов своих не чуя!

Уйти от кары поношеньем мнишь ты?

Да, если сила истине дана.

370 Есть в правде сила, есть, но не в тебе —

В тебе ж угас и взор, и слух, разум.

Ах, бедный, бедный! Тот упрек безумный —

Его от всех услышишь скоро ты.

Сплошная ночь тебя взрастила; гнев твой

Не страшен света радостным сынам.

Не мне тебя повергнуть суждено:

Сам Аполлон тебе готовит гибель.

Креонта ль слышу вымысел — иль твой?

Оставь Креонта; сам себе ты враг.

380 О власть, о злато,[26] о из всех умений

Уменье высшее среди людей —

Какую зависть вы растить способны!

Я ль добивался этого престола?

Мне ль не достался он, как вольный дар?

И что ж? Креонт, мой верный, старый друг,

Из-за него меня подходом тайным

Сгубить задумал! Хитрого волхва

Он подпускает, лживого бродягу,

В делах наживы зрячего, но полной

В вещаниях окутанного тьмой!

390 Скажи на милость, где явил ты Фивам

Искусства достоверность твоего?

Когда с кадмейцев хищная певица[27]

Живую дань сбирала — почему

Ты не сказал им слова избавленья?

А ведь решить ту мудрую загадку

Способен был не первый встречный ум —

Тут было место ведовской науке!

И что же? Птицы вещие молчали,[28]

Молчал и бога глас в груди твоей;

И я пришел, несведущий Эдип.

Не птица мне разгадку подсказала —

Своим я разумом ее нашел!

И ныне ты меня замыслил свергнуть,

400 Чтобы с Креонтом дружбу завести!

На горе ж вы (и ты, и твой учитель)

Себе самим — надумали наш город

От скверны очищать! И если б я

В тебе не видел старика — я карой

Заслуженной бы вразумил тебя!

Нам так сдается: и в его вещаньях

Пылает гнев, и, царь, в твоем ответе.

Не он спасет нас; лучше б обсудить,

Как нам исполнить Аполлона волю.

Ты — царь, не спорю. Но в свободном слове

И я властитель наравне с тобой.

410 Слугою Феба, не твоим живу я;

Опека мне Креонта не нужна.

Ты слепотою попрекнул меня!

О да, ты зряч — и зол своих не видишь,

Ни где живешь, ни с кем живешь — не чуешь!

Ты знаешь ли родителей своих?

Ты знаешь ли, что стал врагом их злейшим

И здесь, под солнцем, и в подземной тьме?

И час придет[29] — двойным разя ударом,

И за отца, и за родную мать,

Тебя изгонит из земли фиванской

Железною стопой проклятья дух,

И вместо света тьма тебя покроет.

420 Где не найдешь ты гавани стенаньям?

Где не ответит крикам Киферон,[30]

Когда поймешь, что к свадьбе в этом доме

С добром ты плыл, но не к добру приплыл,

И все иные беды, от которых

Ты станешь братом собственных детей!

Теперь, коль хочешь, поноси Креонта

И речь мою, но скоро в целом мире

Не будет доли горестней твоей!

Невыносима клевета такая!

430 Сгинь, дерзкий волхв! Скорей уйди отсюда

К себе обратно и оставь мой дом!

И не пришел бы, если б ты не звал.

Не знал же я, что вздорных слов наслышусь

Из уст твоих; а то б не звал, поверь!

По-твоему, я вздорен; что ж! Но мудрым

Я звался — у родителей твоих.

О ком сказал ты? Кто меня родил?

Родит тебя — и сгубит — этот день.

Опять загадка! Кто тебя поймет?

440 Не ты ль загадок лучший разрешитель?

Коришь меня за то, чем я велик?

В твоем искусстве[31] и твоя погибель.

Зато я землю спас — она важнее.

Я ухожу.

Веди меня, мой сын.

Да, уходи! Досаден твой приход

И беспечально будет удаленье.

Что ж, я уйду, но раньше дам ответ вам

На ваш вопрос. Тебя не устрашусь я —

Меня низвергнуть не тебе дано.

Внемли: тот муж, которого ты ищешь

450 С угрозой кары, Лаия убийца —

Он здесь! пришлец — таким его считают;

Но час придет — фиванцем станет он,

Без радости отчизне приобщенный.

На слепоту взор ясный променяв,

На нищенство — державное раздолье,

Изгнанником уйдет он на чужбину,

Испытывая посохом свой путь.

Узнает он, что он своим исчадьям —

Отец и брат, родительнице — вместе —

И сын и муж, отцу же своему —

460 Соложник и убийца. Вот ответ мой!

Теперь иди и взвесь его, и если

Хоть каплю лжи ты в нем найдешь — в вещаньях

Считай меня невеждой навсегда!

Кто он, чью длань вещего бога

Со скалы дельфийской

Примерил взор — страшного дела

Тайный совершитель?

Пора ему в глубь пустынь

Коней-летунов быстрей

Бежать без оглядки.

Среди зарева молнии гонит его

470 Вседержавного Зевса разгневанный сын,

И рой неотступных

Мчится вслед Эриний.[32]

Раздался клич — клич с белоснежных

Круч святых Парнаса:[33]

Заросший след тайного мужа

Все раскрыть стремятся.

Он рыщет в глухом лесу,

В пещерах угрюмых гор,

Как зверь бесприютный:

Одинокой стопою скитается он,

480 Лишь бы грозных вещаний тропу обмануть

Они ж неустанно

Над главой кружатся.

Страшных забот думы вспугнул

В сердце моем мудрый пророк;

Верить невмочь спорить невмочь,

Как мне решить, знать не могу.

Ни на прошлое надежды, ни на будущее нет —

Но не знал я никогда,

490 Чтобы Лаий Полибиду[34] супостатом выступал,

Не услышал и теперь.

Где ж улика того дела, где свидетель у меня

Против славы всенародной,

Что Эдипа осенила навсегда?

Не поверю, чтоб убийство он свершил.

Боги одни — Зевс, Аполлон —

Долю людей призваны знать;

Что же пророк? может ли он

500 Даром святым нас превзойти?

На сомненье нет ответа; но лишь мудростью велик

Человек перед людьми.

Пусть клевещут на Эдипа; пока слово не сбылось,

Не согласен с ними я.

Кто не видел, как пред девой быстрокрылой он стоял?

510 Доказал он свою мудрость

И усердье благородства среди нас;

Мы навеки ему верность сохраним.

Сограждане,[35] в ужасном преступленье

Меня винит — так слышал я — Эдип.

Напраслины не вынес я. И так уж

Несчастны мы; но если он считает,

Что в этом горе я способен был

Ему иль словом повредить иль делом —

Такая слава всей дальнейшей жизни

Разрушила бы радость для меня.

520 Я не в простой обиде обвинен,

А в величайшей: и перед страною,

И перед вами, и перед друзьями.

Да, слово вырвалось из уст его;

Но, видно, гнев его внушил, не разум.

Но все ж сказал он, что, научен мною,

Его опутал кривдою пророк?

Он так сказал; подумав ли — не знаю.

Как? Не кривя ни взором, ни душой,

Он произнес такое обвиненье?

530 Не знаю: мне ли знать дела владык?

Но вот он сам выходит из чертога.

Ты здесь? Зачем ты здесь? Ужели лоб твой

Такою наглостью запечатлен,

Что подступаешь к дому моему

Ты, уличенный мной убийца, ты,

Моей державы явный похититель?

Скажи на милость, трусом ли презренным

Тебе казался царь твой, иль глупцом,

Когда такое дело ты задумал?

Возмнил ли ты, что не замечу я,

Как подползать твое коварство будет,

И, распознав его, не отражу?

540 Не ты ль скорей — мечтатель безрассудный,,

Что без друзей и без богатства власть

Присвоить вздумал, честолюбец жалкий?

Прими совет мой: дай сказать мне слово

В ответ тебе — и, выслушав, реши.

Учить силен ты, я ж учиться слаб.

Довольно слов; ты — враг мой и предатель

Об этом самом выслушай меня!

Об этом самом замолчи, изменник!

Не мудр же ты, коль вне стези рассудка

550 Находишь вкус в упрямом самомненье.

Не мудр и ты, коль мнишь избегнуть кары,

Предательски нарушив долг родства.

Не буду спорить; да, ты прав. Одно лишь

Скажи мне: в чем предательство мое?

По твоему ль совету — да, иль нет —

Послал я за пророком многочтимым?

И ныне тот же дал бы я совет.

Скажи тогда: давно ли царь ваш Лаий...

При чем тут Лаий? Не пойму вопроса.

560 Сраженный, пал таинственной рукой?

Давно успел состариться тот век.

А ваш пророк — он был тогда при деле?[36]

Был так же мудр и так же всеми чтим.

Назвал мое он имя в ту годину?

Не доводилось слышать мне его.

Вы не старались обнаружить дело?

Как не старались? Все напрасно было.

А он, мудрец, зачем вам не помог?

Не знаю; и в неведенье молчу.

570 Зато другое знаешь ты и скажешь.

Что именно? Не утаю, коль знаю.

А вот что: это ты его наставил

Меня убийцей Лаия назвать!

Что он сказал, тебе известно. Ты же

И на мои вопросы дай ответ.

Изволь; убийцы не найдешь во мне.

Скажи: ты муж моей сестры, не так ли?

Я муж твоей сестры; сказал ты правду.

Совместно с ней землей ты управляешь?

580 Ни в чем отказа не бывало ей.

С собой меня сравняли вы в союзе?

И ты союз изменой разорвал.

Какой изменой? Ты подумай трезво

И взвесь одно: кто променять согласен

На полное тревоги имя власти —

Влиятельный и сладостный покой?

Я никогда в душе своей не ставил

Сан царский выше царственных деяний;

Так мыслят все, кто разумом не слаб.

590 Что ни хочу я, все могу без страха[37]

Я получить; а если б сам я правил —

Как часто б делал вопреки себе!

Ужель милее царский мне венец

Безбольной чести, мирного величья?

Нет, не настолько я ума лишился,

Чтоб предпочесть тревожной власти бремя

Чете прекрасной: "выгода и блеск".

Теперь привет, улыбки мне повсюду,

Теперь в мою просители твои

Стучатся дверь — успеха им залогом

Мое вниманье. И все это, мнишь ты,

За звук пустой я уступить готов?

600 Нет, с разумом злодейство несовместно:

Ни сам к нему не склонен я, ни в долю

Меня сообщник не возьмет дурной.

И вот мой вызов: сам отправься в Дельфы,

Проверь дощечки подлинность моей!

Затем, мои сношения с пророком

Вели раскрыть; и если тут виновным

Меня найдешь — то вместе со своим

Брось и мой голос в обвиненья урну.

Но без улик не осуждай меня.

Противно правде — и дурных напрасно

610 Считать друзьями, и врагами добрых.

Кто друга верного изгнал, — тот жизни

Своей любимейший отрезал цвет.

Что ж, час придет — поймешь ты, что ты сделал.

Одно лишь время — добрым оправданье,

Других же в день ты уличишь один.

Он молвит здраво; стерегись паденья!

Решений быстрых ненадежен путь.

Но если быстр предатель нечестивый,

И мне быть быстрым царский долг велит.

620 А буду медлить — увенчает счастье

Его коварство, мне ж готова смерть.

Что ж ты решил? Чтоб я покинул землю!

Нет, не изгнанье[38] твой удел, а смерть.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда поймешь, чего достойна зависть.

Ты вовсе не доступен убежденью?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Безумен ты!

Себе кажусь я здравым.

Кажись и мне!

Довольно: ты изменник!

Где ж разум твой?

Почтение царю!

Дурному — нет!

О мой народ, народ!

630 И я народу сын, не только ты!

Оставьте спор, властители! Выходит

В час добрый к вам царица из чертога:

Пусть мир меж вас восстановит она.

Несчастные! Теперь ли время ссоре

Бессмысленной? Страдает весь народ,

А вас заботят личные обиды?

Вернись в чертог, супруг мой; удались

И ты, Креонт; ничтожного предлога

В тяжелое не возводите зло!

Сестра моя! Супруг твой, царь Эдип,

640 Ужасную вменяя мне вину,

Изгнанием грозит мне или казнью.

Да, это так! В коварном покушенье

На жизнь мою я уличил его.

Пусть пропаду, пусть вечно буду проклят,

Коль в чем-нибудь виновен пред тобой.

Ради богов, поверь ему, Эдип!

Яви почет и клятве пред богами,

И мне, и этим гражданам твоим.

Молю, о царь выслушай

650 Не гневаясь, с разумом!

Чего ж ты хочешь от меня?

Его блюдет клятвы сень;

Верным слыл он всегда;

Прости его!

Что хочешь — знаешь?

Знаю!

Что ж, скажи!

Клятву дал твой брат; не казни его

Ради тусклой мглы призрачных улик!

Так знай же: этой просьбой для меня

Ты просишь смерти или же изгнанья.

660 О нет, нет! Светлый бог свидетель мне!

Пусть погибну я без богов, друзей,

Если зла тебе я в душе желал.

Плач страны болью грудь давит мне;

Ужель весь горя круг не пройден ей,

Ужель ей новый бедствий вал[39] грозит?

Свободен он! Пусть лучше я погибну,

670 Иль из земли в бесчестье удалюсь.

Твой грустный лик внушил мне состраданье;

Но он повсюду ненавистен мне.

Ты уступил, но с гневом. Гнев пройдет.

А гнет останется. Такие души

Себе самим несносны поделом.

Оставь, меня! Уйди!

Я ухожу —

Тобой не понят, но для них — все тот же.

Зачем, жена, медлишь ты

Уйти с царем в свой дворец?

680 Хочу узнать, как спор возник.

Глухой упрек грянул вдруг;

Злой извет сердце рвет

И без вины.

Вскипели оба?

Оба.

В чем причина?

Не довольно ли? Исстрадались мы!

Что покончено — будь покончено.

Вот ты каков! Хоть ты и благомыслен,

Но расслабляешь, притупляешь дух мой?

О царь, царь! Сколько уж раз клялся я!

690 Я б безумен был, безнадежно слеп,

Если б верности изменил своей.

Мне ль забыть, как в те дни град страдал!

Не ты ль путь верный отыскал для нас?

О будь вновь лучшим нам водителем.

Скажи и мне, во имя всех богов:

Зачем ты гневом воспылал таким?

700 Скажу: ты мне почтенней, чем они.

Креонт злоумышляет на меня.

Скажи яснее: в чем его вражда?

Назвал меня он Лаия убийцей!

Со слов других? По собственной догадке?

Свои уста хранит он от хулы,

А подослал гадателя-злодея!

О, если так — освободи от страха

Свой ум, Эдип, и от меня узнай,

Что нет для смертных ведовской науки.

710 Тому я довод ясный укажу.

Однажды Лаий — не скажу: от Феба,

Но в Дельфах от гадателей его

Ужасное вещанье получил,

Что смерть он примет от десницы сына,

Рожденного в законе им и мной.

Но Лаий — говорят нам — у распутья,

Где две дороги с третьего сошлись,

Разбойниками был убит чужими!

А мой младенец? От его рожденья

Едва зарделся третий луч зари, —

И он его, сковав суставы ножек,

Рукой раба в пустыне бросил гор!

Да! Не заставил Аполлон малютку

720 Отцеубийством руки обагрить;

Напрасен страх был, Лаию внушенный,

Что от родного сына он падет;

Так оправдались вещие гаданья!

О них не думай! Если бог захочет —

Он сам сорвет с грядущего покров!

Что слышу я, жена моя? Во мне

Смутился дух мой, и в волненье разум.

Какой тревогой встрепенулся ты?

Сказала ты, что пал он у распутья,

730 Где две дороги с третьего сошлись?

Так молвили, да и поныне молвят.

Где ж эта местность? Где погиб твой муж?

Земля Фокидой[40] кличется, а местность —

Где путь двоится в Дельфы и в Давлиду.

А сколько времени прошло с тех пор?

Дошла до нас та новость незадолго

Пред тем, как ты объявлен был царем.

О Зевс! Что сделать ты со мной задумал!

Эдип мой, друг мой! Что с тобой? Скажи!

740 Постой, постой!... Каков был видом Лаий?

Каких был лет в то время он? Ответь!

Могуч; глава едва засеребрилась;

А видом был он — на тебя похож.

О смерть! Ужель я, сам не сознавая,

Себя проклятью страшному обрек?

Что ты сказал? Твое лицо мне страшно.

Боюсь, боюсь — был свыше меры зрячим

Пророк... Но нет! Еще одно скажи.

Сказать готова, хоть и страшно мне.

750 С немногими пошел он, иль с отрядом

Телохранителей, как вождь и царь?

Всех было пять; один из них — глашатай.

В повозке Лаий восседал один.

Ах, ясно все... так ясно! — От кого же

Узнали вы про смерть его, жена?

Один лишь раб от смерти ускользнул.

А где живет он ныне? Во дворце?

О нет. Когда вернулся он, увидел

Тебя царем, а Лаия убитым —

760 К моей руке припав, он умолил

Услать его из города подальше

На пастбища окраинные стад.

Я снизошла к мольбе его; и право,

Не будь рабом он, получил бы больше.

Нельзя ль скорей его обратно вызвать?

Конечно, можно. Но на что тебе он?

Боюсь, жена, — причин я слишком много

Тебе назвал желанья моего!

Да он придет! Но все ж и я достойна

770 Твою кручину разделить, Эдип.

Достойна; и кому еще доверить

Я мог бы страх встревоженной души?

Кто ближе мне в судьбы моей невзгодах?

Мне был отцом Полиб, коринфский царь,

А матерью — дориянка Меропа.

На родине вельможей первым слыл я,

До случая, который был достоин

Сомнения, но гнева не достоин.

На пиршестве, напившись до потери

Рассудка, гость какой-то в пьяном рвенье

"Поддельным сыном моего отца"

780 Меня назвал. Вскипел я гневом; все же

Себя сдержал я в эту ночь. С зарей же

Пошел к отцу и матери, чтоб правду

От них узнать. Они с негодованьем

Обидчика отвергли. Я был рад,

Но все ж сверлило оскорбленье душу:

Я чувствовал, как дальше все и дальше

Оно ползло. — И вот иду я в Дельфы,

Не говоря родителям ни слова.

Здесь Феб ответа ясного меня

Не удостоил; но в словах вещанья

790 Нашел я столько ужасов и бед —

Что с матерью преступное общенье

Мне предстоит, что с ней детей рожу я

На отвращенье смертным племенам,

И что я кровь пролью отца родного —

Что я решил — отныне край коринфский

Любить с звездой небесной наравне

И бег туда направить, где б не мог я

Стать жертвою пророческих угроз.

И вот дошел я до тех мест, в которых —

Как молвишь ты — погиб покойный царь.

800 Тебе, жена, всю правду я открою.

Когда уж близок был к распутью я,

Навстречу мне повозка едет, вижу;

Пред ней бежит глашатай, а в повозке

Сам господин, — как ты мне описала.

И тот и этот силою меня

Пытаются согнать с своей дороги.

Толкнул меня погонщик — я в сердцах

Его ударил. То увидя, старец,

Мгновенье улучив, когда с повозкой

Я поравнялся — в голову меня

Двойным стрекалом поразил. Однако,

810 Он поплатился более: с размаху

Я посохом его ударил в лоб.

Упал он навзничь, прямо на дорогу;

За ним и прочих перебить пришлось.

Но если между Лаием погибшим

И тем проезжим есть какая связь —

О, кто несчастнее меня на свете,

Кто боле взыскан гневом божества?

Нет мне у вас ни крова, ни привета,

Вы гнать меня повинны все, повсюду,

И граждане, и пришлые. И сам я

820 Проклятье это на себя изрек!

И одр погибшего я оскверняю

Прикосновеньем той руки, что насмерть

Его сразила!... Я ли не злодей?

Я ль не порочней всех во всей вселенной?

Бежать я должен — и в несчастном бегстве

Не должен взором на своих почить,

Не должен родины своей коснуться,

Не то — грех с матерью, отца убийство,

Родителя и пестуна — Полиба!

О сколь жесток — простится слово правды —

Ко мне был бог, что так меня сгубил!

830 Нет, нет, не дай, о чистое светило,

Моим очам увидеть этот день!

Пошли мне смерть, но не клейми при жизни

Меня таким несчастия пятном!

И мы в тревоге; все ж, пока свидетель

Не выслушан — надежды не теряй!

Своей надежде дал я срок недолгий —

Пока придет с окраины пастух.

Что может дать отрадного тебе он?

Пусть в показаньях он с тобой сойдется —

840 Тогда свободен от нечестья я.

В каком же слове видишь ты опору?

Он показал — так от тебя я слышал —

Что от разбойников погиб твой муж, —

От многих, значит. Коль и ныне то же

Покажет он, — убил его не я:

Один прохожий ведь не равен многим.

А если путник одинокий будет

Показан им — тогда уж нет сомнений:[41]

Убийства грех нависнет надо мной.

О, если так, то будь уверен: слово

Он произнес, как я передала.

Его обратно взять не может он:

850 Все слышали его, не я одна!

Но если б даже от тогдашней речи

Отрекся он — вещаний он и этим

Не оправдает. Феб царю судил

От сына моего погибнуть; что же,

Убил его малютка бедный? Нет!

Он сам погибель до того отведал.

Теперь не верю я гаданьям божьим:

Они с дороги не собьют меня.

Ты судишь здраво; все ж за очевидцем

860 Пошли гонцов — прошу тебя, пошли!

Пошлю не медля. Но войдем в хоромы;

Тебе во всем я рада услужить.

Судьба моя![42] Дай мне вечно

Слов и дел святую чистоту блюсти

И чтить Законы, что в небесной выси

Из лона Правды самой взошли.

Их край родной — ясный свет эфира;

Олимп им отец; родил

Не смертного разум их;

870 Не он в забвения мгле их схоронить властен!

Велик в них зиждущий бог; они нетленны.

Слепая спесь — власти чадо;[43]

Спесь же, снедью благ пресытившись вконец,

Сверх меры пышных, вред в себе несущих —

На счастья крайний уступ взойдя,

С него стремглав в глубь несется бездны.

Но ты, справедливый бог,

Молю, не оставь народ

880 В борьбе, которая нам в граде сулит счастье!

Мне будет зиждущий бог оплотом вечно.

Если ж кто рукам и речи

Путь надменности избрал,

Без страха пред ликом Правды,

Без почтения к богам —

Судьба да постигнет злая

Спесь несчастную его.

Кто в беззаконье к выгоде стремится,

890 И кто в нечестии своем,

Не признает ненарушимых граней —

Возможно ль нам стрелы гнева своего

От груди отвлечь злодея?

Если честь делам нечестья воздавать —

К чему мои песни?

Уж с молитвой не пойду я,

Где срединный храм Земли,

Ни в Фебов чертог Абейский,

900 Ни к Олимпии[44] холмам, —

Пока с очевидной силой.

Бог себя не оградит.

О Зевс-вершитель, выше всех царящий!

Коли права моя мольба —

Твой взор бессмертный обрати на дерзких!

Уж веры нет[45] Феба гаснущим словам;

Меркнет в почестях народных

Бога-песнопевца лучезарный лик;

910 Конец благочестью!

Пришла мне мысль, фиванские вельможи,

Припасть смиренно к алтарям бессмертных

С венком и с горстью ладана в руках.

Волнуется в заботах выше меры

Душа Эдипа; не умеет он,

Как должно здравомыслящему мужу,

По прошлому о будущем судить, —

Он отдается первой встречной речи,

Когда о страхе шепчет эта речь.

Моим советам он не внемлет боле;

И вот к тебе, Ликейский Аполлон[46] —

920 Ты ближе всех — с мольбой я обращаюсь:

Яви нам добрый выход из беды.

Поник ладьи отважный кормчий нашей;

Его уныньем все омрачены.

Дозвольте, граждане,[47] у вас спросить:

Где здесь Эдипа царственный чертог?

Иль лучше — самого мне укажите!

Чертог ты видишь; сам он дома, гость мой;

А здесь супруга — мать его детей.

Будь счастлива среди счастливых вечно,

930 Царя Эдипа верная супруга!

Тебе, мой гость, того же я желаю,

За ласковый привет. Скажи, однако,

В чем — или воля, или весть твоя.

Супругу твоему и дому — счастье.

Какое счастье? Кто тебя прислал?

Народ коринфский. Шлет тебе он радость...

Конечно, радость... но и горе с ней.

В чем этой вести двойственная сила?

Его царем поставят уроженцы

940 Земли истмийской[48] — так судили там.

Но разве власть уж не в руках Полиба?

О нет; он сам признал уж смерти власть.

Что ты сказал? Отец Эдипа умер?

Да. Если лгу — пускай умру я сам.

Скорей, раба, ступай за господином,

Скажи ему... — О, где вы ныне? Где вы,

Вещания богов? — Всю жизнь боялся

Его убить мой муж, и вот теперь

Его судьба сразила, а не он!

950 Друг-Иокаста, милая супруга,

Зачем сюда ты вызвала меня?

Его послушай — он тебя научит,

Как верить им — пророчествам богов!

Кто он такой? И что он мне приносит?

Гонец коринфский с вестью о Полибе,

Отце твоем: его уж нет, он умер.

Возможно ль, гость мой? Сам мне дай ответ!

Уж если с этого начать мне должно —

Да, будь уверен; нет его в живых.

960 Болезнь его сразила? Иль коварство?

Для старости и мелочи довольно.

Огнь гаснущий и ветерок задует.

Болезнь беднягу унесла, я вижу.

Еще вернее — поздние года.

Жена, жена! И стоит ли считаться

С пифийским Феба очагом, иль с криком

Невнятным птицы[49] над главой людей?

Они судили мне отца убийство —

И вот он умер, схоронен в земле,

А я, беглец, к мечу не прикоснулся!...

Уж не тоска ль по мне его убила,

970 И в этом смысле "от меня он пал"?...

Но нет: все божеские прорицанья

С собой похитил в глубь земли Полиб,

Всю их тщету изобличив пред миром!

Не я ль давно тебе о ней твердила?

Твердила, да; но страх меня стегал.

Теперь навек ты от него свободен.

А все ж я ложа матери боюсь.

Чего ж бояться, если ты уверен,

Что случай правит жизнию твоею,

А провиденью места нет нигде?

Жить надо просто, как позволит доля.

980 Брак с матерью! Иной и в вещем сне

Его свершит; и чем скорей забудет,

Тем легче жизнь перенесет свою.

Меня б легко ты в этом убедила,

Когда б не то, что мать моя жива.

Теперь же страха не сразить словами.

Зарей во тьме отца могила светит!

Зарей, не спорю; но живой боюсь.

Да что за женщина вас так пугает?

990 Меропа, старче: та, с кем жил Полиб.

Что ж страшного находите вы в ней?

Вещаньем бог меня смутил тревожным.

О нем дозволено узнать чужому?

Таить не стану. Феб мне предсказал,

Что с матерью сойтись в любви преступной

Мне суждено и кровь отца пролить.

Вот почему уж с давних пор Коринфа

Я не видал. Был счастлив я; но все же —

Отраден блеск родительских очей!

1000 Так этот страх прогнал тебя из дома?

Отца убить я не желал, старик.

О государь! К тебе с добром пришел я;

Дозволь навеки страх рассеять твой!

Тебе б я был навеки благодарен.

А я как раз затем пришел, чтоб вызвать

Тебя домой — и дар твой заслужить.

Я не вернусь, пока жива Меропа!

Дитя! ты сам не знаешь, что творишь.

О ради бога! Научи меня.

Ты из-за них в изгнанье пребываешь?

1010 Чтоб не исполнилось вещанье Феба!

Чтоб от родивших скверны не принять?

Да, старче, да; ее страшусь я вечно.

Так знай же: страх твой пуст был и напрасен.

Как пуст? мои ж родители они!

Нет общей крови у тебя с Полибом.

Что ты сказал? Отец мой — не Полиб?

Ничуть не более чем я, поверь мне!

Ты бредишь! Он отец мой, ты — ничто.

1020 Ты не был сыном ни ему, ни мне.

Но как же? Сыном он ведь звал меня!

А получил — из этих самых рук.

Из рук чужих? И так любил? Так нежно?

Так что ж? Своих им не дал бог детей.

А ты... купил меня? Иль подобрал?

Нашел тебя... в долине Киферона.

А что ж тебя в ту местность завело?

Был горных стад надсмотрщиком тогда я.

Ты пастухом был? Батраком скитался?

1030 Я был твоим спасителем, мой сын.

В какой беде простер ко мне ты руки?

О ней суставы знают ног твоих.[50]

Не вспоминай об этом древнем горе!

Я развязал израненные ноги.

Да, был в пеленках искалечен я!

И именем ты той беде обязан.

Кто это сделал? Мать? Отец? Ответь же!

Почем мне знать? Ты давшего спроси!

Что? Давшего? Не сам меня нашел ты?

1040 Да нет же; взял у пастуха другого.

Откуда был он? Отвечай, коль знаешь!

Ему был, мнится, Лаий господином.

Покойный царь фиванского народа?

Он самый; был его он пастухом.

А где он? Жив? Могу его увидеть?

Об этом лучше вам, фиванцам, знать.

Кому-нибудь средь вас пастух тот ведом?

Быть может, видел кто его иль здесь,

Иль в деревнях? Скажите все, прошу вас;

1050 Настало время тайну обличить.

Я полагаю, это — тот пастух

Окраинный, которого и раньше

Хотел ты видеть. Впрочем, лучше всех

О нем царица Иокаста знает.

Жена, скажи: не тот ли это самый,

Кому велели мы прийти сюда?

Как? Что? Кого назвал он? Не заботься,

Забудь скорее все его слова!

Тому не быть, чтоб я, с такой уликой,

Раскрыть свое рожденье упустил!

1060 Коль жизнь тебе мила, оставь расспросы.

Молю богами, — я и так страдаю.

Не бойся; пусть предстану пред тобой

Тройным рабом,[51] — не станешь ты рабыней.

Эдип, молю, послушайся меня!

Послушаться? Не обнаружить рода?

Но я забочусь о твоем же благе!

Вот это благо уж давно мне в тягость!

О, век бы не узнать тебе, кто ты!

Вы, пастуха скорей ведите!

Ты же

1070 Любуйся вволю знатностью своей!

О горе, горе! О злосчастный — это

Тебе последний мой привет; прости!

Смотри, Эдип, в каком ужасном горе

Твоя жена умчалась! Я боюсь,

Ее молчанье бурей разрешится.

Пусть разрешается чем хочет! Я же

Свой корень — как ни скромен он — хочу

Увидеть. Страх ее и мне понятен:

В ее гордыне женской стыдно ей,

Что я могу безродным оказаться.

1080 Я — сын Судьбы! от матери своей —

Она добра ко мне была — позора

Я не приму. А родичи мои —

Их Месяцами вы зовете — малым

Меня найдя, поставили великим.

Таким я стал; иным мне не бывать;

Итак, мой род — долой с тебя завесу!

Если я впрямь прорицатель,

Если верен вещий ум, —

О Киферон! Ты услышишь

Крик и шум в своих ущельях

1090 Завтра в полнолунье:

Будем тебя мы, Эдипа,

Кряж родной,

Величать отцом, кормильцем,

Песней-пляскою восславим,

Что фиванскому царству

Ты принес отраду.

А ты, Аполлон-исцелитель,

Ниспошли нам милость!

Кто тебе мать, кто, малютка,

В сонме вечно юных дев?

1100 Горного ль Пана подруга,[52]

Иль избранница младая

Феба-властелина?

Он навещает любовно

Склоны гор!

Иль Гермесу на Киллене,

Иль владыке Дионису

В дар принесла тебя нимфа

Там, на горных высях,

Где он с геликонскими нимфами

Водит хороводы?

1110 В лицо его не знаю, но уверен,

Друзья мои, что это он, пастух,

Тот самый, за которым мы послали.

Он очень стар, он впрямь гонцу ровесник;

К тому же в спутниках его как будто

Своих рабов я узнаю. Но вам

Скорей судить возможно: ведь и раньше

Вам был знаком тот Лаиев пастух.

Ты не ошибся, это он. Был верен

Царю он так, как только может раб.

К тебе, коринфянин, вопрос мой первый:

1120 О нем ли говорил ты?

Да, о нем.

Теперь, старик, смотри мне в очи прямо

И прямо на вопросы отвечай.

Скажи мне: был ты Лаия рабом?

Да, но не купленным:[53] я в доме вырос.

И чем ему служил ты? Чем кормился?

Почти всегда к стадам приставлен был.

Где ж ты их пас? В каких местах бродил ты?

На Кифероне или по соседству.

Ты с этим мужем уж встречался в жизни?

О ком ты говоришь? И что он делал?

1130 О том, кто пред тобой. Ты с ним знаком?

Дай посмотреть... нет, государь, не помню.

Куда ему! но все же, государь,

Заставлю я его припомнить ясно,

Хоть он и не узнал меня.

Забыл ты,

Как там, на Кифероне мы сходились?

Ты двух был стад надсмотрщиком, а я

Лишь одного. И вот, три года сряду

Мы полное там лето проводили

Вплоть до Арктура.[54] А на зиму мы

Домой спускались — я к своей избушке,

А ты к родному Лаия двору,

1140 Что ж скажешь? Правду я тебе напомнил?

Да. Только было это так давно!

Теперь припомни: не давал ли ты

Младенца мне в те дни на воспитанье?

К чему об этом спрашивать теперь?

А вот к чему: младенец этот — вот он!

Да будет проклят твой язык! Молчи!

Ты не брани его, старик! Внушенья

Не он достоин, а скорей ты сам!

В чем я виновен, государь любимый?

1150 Ты о младенце отвечать не хочешь!

И отвечать мне нечего: он лжет!

Не хочешь честью, так заставят силой.[55]

О государь, не мучь меня: я стар!

Скрутите руки за спиной ему!

Зачем, несчастный! Что ты хочешь знать?

Ты дал ему младенца, или нет?

Дал. Лучше б смерть я принял в ту годину!

Ее ты примешь, коль не скажешь правды!

А коль скажу — приму ее подавно.

1160 Ты вновь уверток ищешь, мнится мне?

Да нет; сказал ведь, что младенца дал.

А чей был он? Твой сын? Иль сын — другого?

Не мой, не мой; его — другой мне дал.

Кто он? Фиванец? Имя, род скажи!

О государь, молю тебя, довольно!

Погиб ты, если повторю вопрос!

Здесь, в этом доме жил его отец.

Кем был? Рабом? Иль ...родственник царю?

Вот ужас, вот! и мне о нем сказать!

1170 А мне — услышать. Пусть же я услышу!

То был, как говорили, сын царя.

А прочее тебе жена доскажет.

Она тебе дала младенца?

Да!

И для чего дала?

На истребленье.

Свое дитя?

Из страха злых пророчеств!

Каких?

Чтоб он не стал отцеубийцей.

А ты зачем меня другому отдал?

Мне стало жаль тебя, и я подумал:

Пусть на чужбину отнесет! А он

На горе страшное тебя сберег...

1180 Да если ты — тот брошенный младенец,

То знай — себе на горе ты рожден!

Свершилось все, раскрылось до конца!

О свет! В последний раз тебя я вижу:

Нечестием мое рожденье было,

Нечестьем — подвиг и нечестьем — брак!

Горе, смертные роды, вам!

Сколь ничтожно в глазах моих

Вашей жизни величье!

Кто меж нас у владык судьбы

1190 Счастья большую долю взял,

Чем настолько, чтоб раз блеснуть

И, блеснувши, угаснуть?

Твой наукою жребий мне,

Твой, несчастный, Эдип, пример:

От блаженства грядущих дней

Уж не жду ничего я.

Ты уметил стрелою в цель,

Ты стяжал себе лучший дар,

Счастья дар без изъяна.

Ты — о Зевс! — сокрушил в те дни

Вещей девы жестокий пыл;

1200 Ты несчастной стране моей

Стал от смерти оплотом.

С той поры ты царем слывешь,

Ты венец у людей стяжал

Высшей чести — великих Фив

Многославный владыка!

А ныне кто злополучней меж людей?

Где больше мук? Резче смена жизни где?

Где горше помрачился ум?

О, царь, славный средь царей, Эдип!

Терем ждал тебя —

Терем страшных нег;

В нем отец и сын

1210 От одних пылали уст!

Боги! могла ли столько лет

Нива отца тебя терпеть —

Молча терпеть ужас несказанный!

Но Время все знало, и раскрыло все:

Предстал пред ним тот, кому и брак не в брак,

И кем рожден, от той родил:

То ты, Лаиев потомок, ты!

Лучше б, лучше б мне

Не видать тебя;

Погребальный стон

1220 С уст моих готов слететь.

Правду скажу я: ты мне дал

Дух утомленный перевесть,

И ты же вновь тьмой покрыл мне очи!

Земли фиванской славные вельможи,

О, сколько ужасов узнать, увидеть

Вам предстоит! Какое горе вам

Покроет душу, если дому Кадма

Наследственную верность вы храните!

О, если б Истр и Фасис,[56] волны слив,

Струей могучей Фивы затопили —

Им все ж не смыть неслыханную скверну,

Что этот дом таит — еще таит,

Но вскоре обнаружит; скверну бедствий

1230 И вольных и невольных; но душе

Больнее добровольное страданье.

Скорбели мы о том, что знали раньше, —

Что нового прибавить можешь ты?

Быстрейшая для речи весть — погибла

Великая царица Иокаста!

Несчастная! Что ж в гроб ее свело?

Своя рука. Лишь тот, кто видел дело,

Его всю горечь в сердце испытал;

Но все ж, поскольку память мне подвластна,

1240 Страдалицы вам участь расскажу.

Вы помните, как в исступленье горя

Она умчалась. Из сеней она

В свой брачный терем бросилась, руками

Вцепившись в волосы свои. А там

Она, замкнувши двери, воззвала

Ко Лаию, погибшему давно,

Коря его: "Ты помнишь ли той ночи

Старинной тайну? В ней ты сам себе

Родил убийцу, а меня, супругу,

На службу мерзкого деторожденья

Своей же плоти горестной обрек!"

Она и одр свой проклинала: "Ты мне

1250 От мужа — мужа, и детей от сына

Родить судил!" И вслед за тем — конец.

Но как она покончила — не знаю.

Раздался крик — в чертог Эдип ворвался —

Не до нее тут было. Все за ним

Следили мы. Метался он повсюду.

"Меч! Дайте меч мне!" Так взывал он к нам.

То снова: "Где жена моя, скажите...

Нет! Не жена — перст нивы материнской,

Двойной посев принявшей — и меня,

И от меня детей моих зародыш!"

Тут, в исступления грозе, сам бог —

Не мы, конечно, — в терем оскверненный

Его направил. Страшно вскрикнул он

1260 И, точно силой неземной ведомый,

На дверь закрытую нагрянул, ось

Из гнезд глубоких вырвал — и вломился

Во внутрь покоя. Мы за ним. И вот

Мы видим — на крюке висит царица,

Еще качаясь в роковой петле.

Стоит он, смотрит — вдруг с рыданьем диким

Ее хватает и с петли висячей

Снимает бережно. Вот на земле

Лежит несчастная. Тогда — ах, нет!

Ужасное свершилося тогда!

Эдип срывает пряжку золотую,

Что на плече ей стягивала ризу,

И, вверх поднявши острую иглу,

1270 Ее в очей зеницы погружает. —

"Вот вам! Вот вам! Не видеть вам отныне

Тех ужасов, что вынес я, — и тех,

Что сам свершил. Отсель в кромешном мраке

Пусть видятся вам те, чей вид запретен,

А тех, кто вам нужны, — не узнавайте!"

С такими причитаньями не раз он,

А много раз, приподнимая вежды,

Колол глаза. Кровавые зрачки

Не редкой каплей темно-бурой влаги,

А черным градом истекая, лик

И бороду страдальца орошали.

1280 Так бедствие двойное прорвалось

В двойном деянии — жены и мужа.

То счастье древнее — ах, древле было

Оно по правде счастьем. А теперь

Царит в чертоге этом грех, стенанье,

Позор, погибель — все, чем только зло

Речь наша нарекла — все в нем найдешь.

Что ж ныне он? Слабеет натиск мук?

Он требует, чтоб двери мы открыли,

Чтоб показали Кадмову народу

Того, что пролил кровь отца, а мать

Свою — ужасных слов не повторить мне.

1290 Покинуть хочет он и дом и землю,

Проклятию послушный своему.

Все ж без опоры, без проводника

Не обойтись ему: невыносимы

Его терзанья. Сам ты убедишься.

Уже скрипят дверей дворцовых створы.

Ах, зрелище увидишь ты — такое,

Что жалость может и врагу внушить

О ужасное дело! ужаснее всех,

Что когда-либо жизнь омрачили мою!

1300 Что за ярость, несчастный, постигла тебя?

Что за дух кровожадный из адских глубин

Устремился и прянул тяжелым прыжком

На твою горемычную долю?

О несчастный, несчастный! Хотелось бы мне

И спросить и узнать и подумать с тобой —

Не могу, не могу! Не выносит мой взор

Этой страшной, зияющей раны!

Я несчастный, несчастный... В какие места,

О мой демон, завел ты меня? И зачем

Вдруг рассеялся стон мой в воздушных волнах?

1310 Куда ты завел меня, демон!

В невиданный, неслыханный позор!

О мрак! О мрак!

Муть ужасная, несказанная,

Тьма проклятая, непроглядная!

О горе!

И снова горе! Боль терзает плоть,

Терзает душу память лютых дел.

В таком страданье нам понятен натиск

1320 Двойной кручины и двойных стенаний.

О друг мой, друг!

Ты один из всех верность мне хранишь;

Да, тебе слепца не противен вид.

О горе!

Хоть я и темный — речи до меня

Донесся звук, и я тебя узнал.

Как ты дерзнул луч света погасить

В своих очах? Иль бог тебя подвигнул?

Аполлон то был, Аполлон, друзья!

1330 Он делам моим злой исход послал.

Но их своей рукой я вырвал — без сторонних сил.

Света дар — к чему?

Что мог отрадного увидеть я?

Свершилось так, как ты сказал.

Куда глядеть стал бы я,

С кем любовно речь вести,

Чьему привету отвечать, друзья?

1340 Ах, отправьте вдаль поскорей меня!

Я погибелью над землей навис,

Проклял сам себя и богам родным

Ненавистен стал!

Так мудр ты, царь, — и так сражен несчастьем;

Ах, было б лучше нам не знать тебя!

О, да сгинет он, он, что с ног моих

Снял оков позор, он, что жизнь мою

1350 В те дни из пасти смерти вырвал — нет любви ему!

Смерть спасла б меня,

Спасла б друзей моих от стольких бед!

И нам бы легче было так.

Исторг бы я жизнь отца?

Слыл бы я в речах людей

Супругом той, что родила меня?

1360 Богом проклят я: мать я осквернил,

Стал соложником своего отца!

Есть ли на земле зло превыше зла —

Все стяжал Эдип!

Нет, не пойму я твоего решенья;

Уж лучше смерть, чем жизнь влачить слепцом!

Мое решенье? Нет, оставь советы,

1370 Оставь упреки: лучше не найти!

Скажи, какими б я дерзнул очами

Взглянуть на Лаия среди теней,

Взглянуть на мать несчастную... пред ними

Я так виновен, что вины своей

И тысячью смертей не искупил бы.

Иль скажешь ты, что вид детей отраден

Был для меня — в таком рожденных браке?

Нет, нет, навеки взор для них закрыт.

Иль город наш, иль кремль, иль божьи храмы,

Иль светлые кумиры... Ах, пред вами

1380 Фиванец истый,[57] гражданин меж граждан —

И я всего, всего себя лишил!

Я сам сказал, чтоб все меня вы гнали,

Меня, безбожника и нечестивца,

Меня, что род свой осквернил грехом, —

И я, бесчестью сам себя обрекший,

Дерзнул бы взор на Фивы свой поднять?

Нет, нет! Мне жаль, что не могу и слуха

В ушах своих родник засыпать я;

Тогда бы тело жалкое свое

Я отовсюду оградил; я был бы

И слеп, и глух, и уж ничто б о горе

1390 Напоминать мне не могло моем.

О Киферон! Зачем меня ты принял,

Зачем не мог, принявши, истребить,

Чтоб тайной я для всех людей остался?

О царь Полиб, о родины коринфской —

Так думал я — старинный отчий дом!

В какой красе меня вы воспитали —

Злодея, порожденного во зле!

О горный путь, о мрак укромной рощи,

Где две дороги[58] с третьего сошлись!

Ты помнишь ли, ущельное распутье,

1400 Как длань моя моей же крови влагой

Из отчих жил дорогу напоила?

Что делал я при вас и что потом?

О свадьба, свадьба, — мой трофей победный!

О ты, что родила меня — и снова

От семени рождала моего!

Стал братом сын родителю, и мать

Женою сыну — большего позора

Не мог бы и придумать человек!

Но будет, будет! Гнусные деянья

Не должно в ризу речи облекать.

1410 Богами заклинаю вас: скорее

Меня ушлите за предел страны,

Иль в море бросьте, иль в могиле скройте,

Чтоб ваших взоров не смущал мой вид.

Решитесь к мужу бедствий прикоснуться,

Не бойтесь скверны: зол моих из смертных,

Опричь меня, не вынесет никто.

Креонт отныне страж[59] земли фиванской

Взамен тебя; и словом он и делом

Тебе ответить властен. Он идет!

Идет! О боги! Что ему скажу я?

1420 Как убедить его теперь сумею,

Я, что его так гнусно оскорбил?

Эдип, не бойся; без злорадства в сердце

Пришел я, без упрека на устах.

Но вы, о люди! Если смертных род

Вам не внушает уваженья — Солнца,

Властителя, всезиждущее пламя

Почтить должны вы — и такой заразой

Не осквернять нетленной чистоты.

Ее не примет ни земля сырая,

Ни дождь священный, ни небесный свет.

Скорее в дом страдальца отведите:

1430 Лишь ближний вправе видеть муки ближних.

Молю богами! Ты, великодушно

Избавивший негодного от страха,

Одну еще мне службу сослужи!

Не о себе я — о тебе радею.

Какой же службы ждешь ты от меня?

Из этих мест отправь меня в изгнанье,

Где не видать и не слыхать людей.

Отказа нет, но должен я сначала

Узнать, как бог судьбу твою решил.

1440 Его решенье нам известно: смертью

Отцеубийцу, грешника сгубить.

Так он сказал; но в положенье новом

Вновь вопросить[60] его нам долг велит.

О нечестивце вопрошать ты будешь?

И ты с ответом бога согласишься.

Пусть будет так. Но вот еще наказ.

Там, в доме... сам ведь знаешь. Но ее ты

Земле предашь по своему решенью:

Она — твоя, твой долг ее почтить.

Но я ведь — жив. О, не дозволь, чтоб город

Родимый наш был жителя такого

1450 Прикосновеньем осквернен. Отправь

Меня в пустыню, где главу возвысил

Мой Киферон. Законною могилой

Он от отца и матери мне дан:

Пусть волю их исполнит смерть моя.

А впрочем, нет: не истребит Эдипа

Ни голод, ни болезнь. Уж коль тогда я

От верной смерти спасся — знать, исход

Неслыханный мне бережет судьба.

Но будь, что будет; я всему покорен.

Теперь — о детях. Сыновей, Креонт,

Твоей заботе поручать не нужно:

1460 Они — мужчины; сами жизнь себе

И без улыбки ласки завоюют.

Но девочек мне жаль, сирот несчастных.

Досель ни разу с яствами трапеза

Им без меня не ставилась; во всем,

Что я вкушал, удел и им давался.

Их приголубь. О, если можно, дай мне

К ним прикоснуться, их слезой согреть.

О брат мой!

О благородный! Раз один обнять

Дозволь мне дочек — и в мечте забыться,

Что все по-прежнему они мои,

1470 Как в ту пору, когда их видел взор мой.

Что это?

О, ради бога! Плач их слышу я,

Моих голубок! Сжалился Креонт,

Прислал любимиц мне моих! Ведь правда?

Да, правда. Знал я, чем тебя утешить,

Чего так страстно жаждал ты душой.

Будь счастлив, друг, и пусть тебя за ласку

Не мой хранитель-демон бережет.

1480 О дети, где вы? Братских рук моих

Вы не чуждайтесь. Правда, эти руки

Недружелюбно с ясными очами

Расправились того, кто вас родил...

Родил от той, что родила его,

И этого не видел и не ведал!

Жалею вас... той мыслию, что реет

За раной глаз невидящих: какою

Вам от людей жить жизнью суждено!

Ах, не для вас собранья у соседей,[61]

1490 Взамен веселья с празднеств вы вернетесь

С унылой мглой в заплаканных очах.

Настанет час, наступит время брака —

Кто вас возьмет? Кто презрит мрак позора,

Что вас покрыл, и род ваш, и меня?

Чего в нем нет! Отца убил отец ваш,

Мать опорочил, из родного лона

На свет вас вывел, вас детей своих!

1500 Вот ваша слава; кто же вас возьмет?

Нет, не надейтесь; будете вы вянуть

Безбрачные, бездетные, одни.

Сын Менекея![62] Ты один у них

Отцом остался — мы, что их родили,

Погибли оба. О, не покидай

Их в нищете, безбрачных и безродных,

Не дай сравняться горю их с моим.

Нет, пожалей их — молоды они,

И ты один опорой им остался.

1510 О друг! Кивни главой и дай мне руку.

Спасибо. Вам же, дети — если б ум ваш

Уже созрел — я б много дал заветов.

Теперь лишь об одном[63] богов молите:

Да будет ласков жребий ваш — да будет

Он легче доли вашего отца!

Уж полна стенаний мера; во дворец со мной иди.

Как ни грустно, — повинуюсь.

Все, что в пору, хорошо.

Но условье дай поставить.

Укажи его, Эдип.

Изгони меня скорее.

Это — бога дар, не мой.

Богу стал я ненавистен.

Тем скорей получишь дар.

1520 Ты решил?

Я слов не трачу попустому; да, решил.

Что ж, вели меня отправить.

Да, иди, детей оставь.

О молю, не отнимай их!

Всем владеть ты не хоти:

И того не мог сберечь ты, что своим при жизни звал.

О сыны земли фиванской![64] Вот, глядите — вот Эдип,

Он, загадки разгадавший, он, прославленнейший царь;

Кто судьбе его из граждан не завидовал тогда?

А теперь он в бездну горя ввергнут тою же судьбой.

Жди же, смертный, в каждой жизни завершающего дня;

Не считай счастливым мужа под улыбкой божества

1530 Раньше, чем стопой безбольной рубежа коснется он.

Дитя слепого старца, Антигона,

Куда пришли мы? Как зовут страну?

Кто в ней живет? Кто бедному скитальцу

Предложит скудный милостыни дар?

Ах, о немногом просит он — и меньше

Немногого ему дают — и этим

Доволен он. Довольству научили

Его и горести, и долгий век,

И прирожденный благородства дух.

Итак, дитя, сиденье поищи мне

10 В мирском ли месте, иль в святой ограде.

Узнать пора, куда с тобой пришли.

Мы странники; что граждане прикажут,

Тому должны мы следовать, дитя.

Отец-страдалец, городские стены

Еще не близко — если глаз меня

Не обманул. А место здесь святое:

Все виноградом поросло оно,

Маслиной, лавром; рокот соловьиный

Повсюду льется в зелени ветвей.

Но вот сиденье из живого камня;[65]

Согни ж колени; старческой стопою

20 Измерил путь ты долгий, мой отец.

Изволь, присяду; помоги ж слепому!

Мне не учиться стать; не в первый раз!

Куда ж зашли мы? Можешь мне сказать?

Афины узнаю я, местность — нет.

Да, так нам каждый встречный говорил.

Но эта местность — расспросить велишь?

Да, расспроси, коль жителей в ней видишь.

Как им не быть! — Но и ходить не надо:

Какой-то путник к нам направил шаг.

30 К нам, подлинно? Уж близко подошел он?

Он пред тобою; если что надумал

Ему сказать ты — смело говори.

Услышав, чужестранец, от нее,

Чьи очи видят за обоих нас,

Что в добрый час ты к нам направлен богом

Недоуменье наше разрешить...

Об этом после; ты же рощу эту

Оставь: не место здесь стопе твоей!

Она — святая? Кто ж владеет ею?

Земли и Мрака грозные исчадья,[66]

40 Никто иной да не войдет сюда.

Но как наречь, молясь, святых богинь?

Их Евменидами[67] зовет народ наш

Всезрящими; но у других людей

И имена пристойны им другие.

О да не минут милостью своей

Просителя святые Евмениды!

Из рощи их я боле не уйду.

Что это?

Знаменье судьбы моей.

Послушай, странник. Без народной воли

Тебя изгнать отсюда не дерзну я;

Но доложить я должен о тебе.

О ради бога, не презри скитальца!

50 Открой мне все, что знать мне надлежит.

Что ж, спрашивай; я отвечать согласен.

В какую местность привели нас боги?

Что сам я знаю, все скажу тебе.

Вся эта местность благодатью дышит;

Ее владыка — Посидон святой.

Здесь чествуют и бога-огненосца,

Титана Прометея; место ж это,

Что простирается у ног твоих,

У нас зовется "медный праг земли":

Оплотом создан он Афинам нашим.

В соседстве — стогны; здесь Колон-наездник —

60 Вот этот самый — пращуром слывет.

Его же именем почтенным всех мы

Собща селян привыкли величать.

Такой наш край, прославленный не в сказах,

А в нашей всенародной вере, гость.

Так эту местность населяют люди?

Конечно: соименники Колона.

Кто ж правит ими? Иль в народе сила?

Царю афинскому они подвластны.

Совета вождь и лютой брани — кто он?

Покойного Эгея сын — Фесей.

70 К нему гонца могли бы вы отправить?

Весть передать? Или сюда позвать?

За малый труд снискать большую прибыль.

Какая ж прибыль от слепого старца?

Не бойся: зрячей будет речь моя.

Ты благороден, мнится, чужеземец,

Хоть и печальной доле обречен;

Послушай же меня, и будет лучше.

Здесь оставайся, где тебя я встретил;

Я ж о твоем приходе доложу

Селянам только — горожан не надо.

Они решат, как быть тебе — остаться

80 Почтенным гостем, иль покинуть край.

Дитя мое, ушел ли чужеземец?

Да, мой отец; спокойно говори

Все, что желаешь: мы одни с тобою.

О рой могучих, грозноликих дев!

У вас впервые я согнул колени,

Пройдя рубеж аттической земли;

Явите ж милость Фебу, милость мне.

Он сам в тот день неслыханных гаданий[68]

От долгих мук мне отдых предвещал.

"В предельный край, — так молвил он, — придешь ты.

90 Богинь Почтенных утомленный гость;

Там склон настанет горемычной жизни,

И будешь ты приявшим — благостыней,

Изгнавшим же — нещадною грозой.

А знаменьем признаешь[69] необманным

Земли внезапный трепет, грома гул

Иль пламень ясный Зевсовой зарницы".

Я знаю, вашей волею влекомый,

Нашел я к роще вашей верный путь.

Недаром первыми я встретил вас,

100 Я, трезвый, вас, бесхмельных сотрапезниц,[70]

И камень ваш, не тронутый булатом,

Сиденьем первым труженику стал.

Итак, богини, ниспошлите мне

Во исполненье Фебовых обетов

Судьбы земной предел и завершенье,

Коль стал достоин милости я вашей,

Испив до дна страдания фиал.

Внемлите, дщери изначальной Тьмы!

Внемли, Паллады град непобедимый,

Столица славы, древние Афины!

Пред вами тень несчастного Эдипа:

110 О сжальтесь же! Не тот уж я, что был...

Умолкни! Старцев шествие я вижу:

Тебя, знать, ищет их тревожный взор.

Я умолкаю. Отведи с дороги

Меня подальше в рощу. Знать я должен

Их замыслы; лишь в знании для смертных

Благоуспешной мудрости залог.

Смотри! Его нет... Где же он?

Уж не покинул ли рощу, след скрывая,

120 Пришелец, не знавший удержу!

Исследуй все вокруг,

Повсюду взор мечи!

С чужбины, с чужбины этот старец в наш

Край прибрел: не дерзнул бы он

Так своей осквернить стопой

Рощу сильных, суровых дев...

Их мы назвать дрожим.

130 Да, без оглядки мы проходим

Мимо, робкой молитвы вздох

Им мы голосом тихим шлем.

И что ж? Их оскорбил скиталец

Без стыда, без страха!

И напрасно кругом озираемся мы

По ограде святой:

Ускользнул он от нашего взора.

Это я, тот скиталец: по голосу вас

140 Я, селяне, узнал.

Это ты! Это ты!

Неприветлив твой образ, нерадостен глас.

Не должны вы меня нечестивцем считать.

О защитник наш Зевс! Кто пред нами стоит?

Перед вами — несчастный, жестокой судьбе

Обреченный, старейшины этой земли!

Я чужими глазами свой путь нахожу:

Посмотрите, бреду,

Большой, за малою следом!

О да! Твоих глаз свет потух.

150 С детства ли был ты незряч в своей дороге

Столь долгой и столь бедственной?

Но не прибавь к беде

Проклятий божества!

Зашел ты, зашел ты далеко за грань:

Берегись заповедных мест,

Где в кратиру воды святой

Сладкий ярого меда сок

160 Жертвой благой течет:

Их берегись, несчастный путник,

Отстранись, удались, уйди —

Ты стоишь далеко от нас —

Слышишь речь мою, горький странник?

Из запретной чащи

Уходи! Если хочешь мне дело сказать —

Из дозволенных мест

Говори, а дотоле — ни слова!

170 Что велишь ты мне делать, родная моя?

Мой отец, волю граждан почтить мы должны,

Уступая, где надо, и слушаясь их.

Прикоснись же ко мне.

Дай мне руку, отец.

Чужестранцы! Не будет вреда мне от вас,

Если сень я покину, доверившись вам?

Никто против воли твоей не посмеет

Увести тебя, старец, отсюда.

Сюда?

Дальше, старец, дальше!

180 А теперь?

Дальше, дальше, дева!

Ты разве меня не слышишь?[71]

. . . . . . . . . . . . . . . .

Слабой поступью, не спеша,

Следуй дальше, отец, за мной.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Помни, странник: в земле чужой

Воля граждан — тебе завет:

Что им любо — воздай почет.

Что не любо — чуждайся!

Так веди меня, дочь,

Чтобы, местную веру смиренно почтив,

190 Мог я слово сказать и услышать ответ.

С неизбежностью нам ли бороться?

Дошел ты до края земли каменистой,

Оставаться здесь можешь без страха.

Вот здесь?

Я сказал: довольно!

Можно сесть?

Да, на камень, сбоку

Он низок; согни колено!

Это мне предоставь, отец...

Ох, тяжко, тяжко!

Шаг за шагом со мной иди.

200 Силе любящих рук доверь

Тела старого слабый вес.

Слепая, жестокая доля!

Здесь, несчастный, спокойно вздохни

И ответствуй: откуда ты?

Что за горе тебя ведет?

Кто ты, откуда родом?

Я изгнанник, друзья! Не пытайтесь...

К чему запрет, скиталец, твой?

210 Не пытайся узнать, кто я!

Нет, прекрати расспросы!

Почему?

Страшен род мой!

Молви!

О дитя! Что мне делать?

Ты какого семени сев?

Кем рожден? Говори, пришлец!

Страшно, родимая, мне! Что мне сказать?

До предела дошел ты; признайся!

Да, мне признаться пора; правды не скрыть!

Слишком долго вы медлите; молви!

220 Ведом вам Лаия сын?

Увы!

Род Лабдакидов?

О боги!

Ведом несчастный Эдип?

Так это ты?

Не пугайтесь же этого слова!

Горе, горе!

Горе мне!

Горе!

Моя дочь, что случилось со мною?

Уходите из нашего края!

Вы не то обещали мне, старцы.

Нет от богов[72] рокового возмездия

Тем, кто обиды карает обидами;

230 Тщетно к обману обман прибавляешь ты:

Им не добро, а лишь боль порождается.

Нет, нашу землю покинуть обязан ты,

Прочь уходи от предела священного,

Чтоб не обрушилась

Божья на город кара!

Где же ваша кротость, друзья?

Старца вид почтенный

Вам противен стал

В миг, что напомнил вам

240 Весть о делах его невольных,

Дайте же мне умолить вас, безрадостной;

Хоть надо мной сжальтесь вы!

Я за отца вас прошу горемычного,

Я; не слепыми встречаю глазами я

Взор ваших глаз, точно племени вашего

Отпрыск; о сжальтесь над долей несчастного!

Как перед богом, пред вами предстали мы.

Сирых обрадуйте: радость нежданную

Нам подарите.

250 Всем, что вам дорого, вас заклинаю я,

Чадом, женою, имением, богом, —

Сжальтесь! Не встретить под солнцем вам смертного,

Кто б мог богов ниспровергнуть волю.

Верь, дочь Эдипа: и тебя нам жаль,

И об его мучениях скорбим мы.

Но гнев богов нам страшен; ради них —

Мы не изменим прежнего решенья.

Когда поток струится[73] праздной славы

В устах людей, какая польза в нем?

260 Благочестивы, слышал я, Афины

Превыше всех; лишь в них гонимый странник

Найдет надежный, ласковый приют.

Что ж? Оправдалась ли на мне их слава?

Не вы ли из священного приюта

Меня подняв, изгнать хотите вон?

Чего боитесь? Имени пустого!

Иль образ мой смутил вас? Нет, не он;

Свои ж деянья, если молвить правду,

Я претерпел скорее, чем свершил.

Отца проклятье, матери проклятье —

Они пугают вас, ведь так? Но где же

270 Моя порочность тут сказалась, где?

На зло ответил злом я;[74] будь я даже

В сознанье полном — и тогда б вины

Тут не было. Но нет: когда я пал —

Я пал в неведенье; а кто казнил —

Те ведали, кого они губили.

О взвесьте все, богами вас молю!

Принудив кров покинуть благодатный,

Нас не оставьте помощью своей.

Негоже из почтения к блаженным

Святые их заветы[75] попирать.

Нет, верьте, старцы: видит божий глаз

280 И благочестье смертных, и нечестье,

И нет злодеям от него спасенья.

Не омрачайте ж родины счастливой

В богопротивном рвении своем.

Просителю залог спасенья давши,

Храните верность до конца ему.

Я знаю сам, нерадостен мой вид —

И все ж страшиться вам меня не должно:

Я освящен и просветлен страданьем,

И счастлив будет мой приход для вас.

290 Когда придет ваш царь — вы все поймете;

Пока ж — стерпите, не творите зла!

Твои советы, старец, мне внушают

Немалый страх: его в словах немногих

Не выскажешь. Но мы согласны: дело

Пускай решит державный царь Афин.

А где же ныне пребывает он?

В отцовском граде правит он; тот страж,

Что нас прислал, гонцом к нему умчался.

Как мните вы? Уважит он желанье

300 Слепого старца? Выйдет он ко мне?

Конечно, выйдет: имя привлечет.

Кто ж возвестит его царю афинян?

Хоть путь не близок, но молва привыкла

Гонцов перегонять; ее услышав,

Царь будет здесь, не бойся. Все народы

Твое, бедняга, имя облетело.

Хотя б и спал он, вялостью объятый —

На твой призыв он быстро поспешит.

О, да придет он, городу на благо

И мне: глупец лишь сам себе не друг.

310 О Зевс! Что вижу? Что сказать, отец мой?

Родная, Антигона, что случилось?

Там — женщина к нам близится; везет

Ее этнейский конь.[76] Ее чело

Убор дорожный фессалийский кроет,

От солнца защищая. Кто она?

Что мне сказать?

Ужель она? Иль нет? Иль заблуждаюсь?

То признаю, то нет; как быть, не знаю...

О боги!

Она, она! Улыбкою приветной

320 Ее глаза сияют; нет сомненья,

То он, возлюбленный Исмены лик!

Дитя, что молвишь?

Дочь твою я вижу,

Мою сестру; по голосу узнаешь.

Отец, сестра! О, нет имен дороже

Душе моей. Я с болью вас искала —

И с болью новою смотрю на вас.

Дитя, ты здесь?

О зрелище печали!

Ты к нам пришла?

Пространствовав не мало.

Дай руку, дочь!

Даю ее обоим.

330 О, дочери мои!

О, сколько бедствий!

Над ней и надо мной?

И надо мной.

С чем ты пришла?

С заботой о тебе.

Тоска томила?

Да, и весть несу.

Помог мне он — в других угасла верность.

А братья где? Чем заняты, скажи!

Не спрашивай, ужасна участь их.

Что это! Видно, у египтян нравам

Они учились[77] и укладу жизни!

Там, говорят, мужчины в теремах

340 Сидят у кросен, жены ж той порою

Вне дома средства к жизни промышляют.

Так и у вас. Те, коим долг велит

Нести обузу трудовой заботы —

Как девы, нежатся в тени хором,

И вместо них уход за горемычным

Лежит на вас. Ты, друг мой Антигона,

Едва подросши и окрепнув телом,

Со мной повсюду спутницей несчастной

Невзгоды старца делишь. Сколько лет

Блуждаешь ты без пищи, босонога,

В глуши лесной! Да, молодой главою

350 Дождя удары, зной палящий солнца

Ты выносила, ни во что не ставя

Уют домашний, лишь бы от меня

Нужды голодной отвратить страданья!

А ты, Исмена, тайно от фиванцев

И раньше вестницей гаданий Феба[78]

Ко мне ходила, верный страж отца,

С тех пор как был я изгнан из отчизны.

И ныне, дочь моя, какую весть мне

Приносишь ты? Что привело тебя?

Уж не с пустыми ты пришла руками

360 Ко мне, я знаю; чует страх душа.

О мой родитель, как томилась я,

Следя пути твоих скитаний — это

Оставлю я; к чему рассказом грустным

Испытанное горе повторять?

Твоих несчастных сыновей невзгоды

Тебе пришла поведать я, отец.

Сначала в рвенье праведном Креонту

Они престол хотели уступить,

Спасая град от пагубы старинной,

370 Что твой несчастный обуяла род.

Так разум им советовал. Но вскоре —

По воле бога и в порыве духа

Преступного — они в мятежном споре

За царский ухватилися венец.

И вот, в отваге юношеской, младший

Лишает власти старшего, в изгнанье

Его ссылая. Тот в гористый Аргос —

Так убеждает нас молва — идет.

Там — новый брак, там — смелая дружина,[79]

380 И там — решенье: покорить Кадмею

Или погибнуть в славе до небес.

Да, мой отец. Не слов лишь вереницы,

Нет, дел грозу я принесла тебе;

И как средь них твоим страданьям отдых

Богов готовит милость — не пойму.

С чего решила ты, что их заботы

Я стал достоин и спастись могу?

Так новые пророчества вещают.

Пророчества? Какие, дочь моя?

Живой и мертвый станешь ты желанным

390 Залогом счастья гражданам навек.

Но что за счастье дать могу я людям?

В твоих руках победы дар для них.

Теперь я муж, когда ничем уж стал я!

Губили боги — и возносят боги.

Низвергли юного — возносят старца!

Так знай: пророчеств ради этих вскоре —

Уж близок час — Креонт сюда придет.

В чем замысел его? Скажи мне, дочь!

Ты будешь жить в земле, подвластной Фивам,

400 Но на фиванский не взойдешь порог.

Какой же прок томиться у дверей?

Твоя могила им была бы скверной.

Не нужен бог, чтоб это понимать.

Вот почему он хочет, чтобы ты

Жил рядом, но не сам себе хозяин.

Но буду ль я покрыт землей родною?

Нельзя, отец: ты кровь родную пролил.

Тогда вовек им мною не владеть!

Но им и это сбудется бедою.

410 Какой бедою? Почему, дитя?

Твой гнев сразит их у твоей могилы.

Откуда же пришли такие вести?

Из Фебова чертога, от послов.

Сам Феб меня вещанием почтил?

Так говорят вернувшиеся мужи.

А сыновья мои об этом знают?

Обоим ведом Фебов приговор.

О нечестивцы! Знали ведь — и все же

Милей отца престол им царский был!

420 Мне больно слышать, но роптать не смею.

О разгорись же, распря роковая!

О боги! Мне исход отдайте в руки

Грядущей битвы, поднятых мечей!

Тогда ни тот, кто ныне властью грозен,

Не сохранит ее, ни тот изгнанник

Своей отчизны не увидит вновь.

Да, горе им! Когда родитель их

Бесчестно из отечества был изгнан —

Никто из них его не удержал,

Не заступился, нет: детей раченьем

Меня глашатай всенародно в Фивах

430 Изгнанником безродным объявил!

Не говори, что родина мне этим

Желанный дар по праву поднесла!

Да, было время: пыл души мятежный

Мгновенной смерти жаждал; я готов

Принять был гибель[80] от меча иль камня —

Но нет; никто той просьбы не исполнил!

Прошли года; остыл душевный жар;

Я понял, что раскаяньем безмерным

Жесточе жизнь разрушил я свою,

Чем юности моей грехом невольным.

440 И вот, тогда решеньем запоздалым

Меня народ насильственно изгнал,

Они ж, родные дети, не хотели

Помочь отцу и, слова не замолвив,

Скитаньям горьким обрекли меня.

Лишь эти девы помогают мне

По мере сил своей природы женской;

Их милостью и пищу я имею,

И мой приют, и родственную помощь.

А те отцу державу предпочли:

Им любо властвовать, землею править...

450 Что ж в добрый час! Но другом им не буду,

И впрок им власть лихая не пойдет.

Я верю, да; и из твоих вещаний

Я эту веру черпаю, дитя,

И из того старинного завета,

Которым Феб меня благословил.

Пусть искушать меня Креонт приходит,

Иль кто другой из городских вельмож:

Но вы, мои гостеприимцы, вместе

С богинями, блюдущими ваш край,

Явите только вашу мне защиту.

И вы во мне спасителя найдете,

460 От тех, кто нынче стал моим врагом.

И ты, Эдип, достоин состраданья,

И эти девы. А за то, что края

Ты нашего спасителем приходишь,

Ты и от нас совет благой прими.

Советуй, друг; я все готов исполнить.

Очиститься ты должен перед теми,

Чья сень тебя впервые приютила.

Очиститься; но как? Скажите мне!

Святой струи рукой благоговейной

470 Из родника живого зачерпни.

Что ж делать мне с той непорочной влагой?

Там чаши есть, художника изделье;

Их рукоятки и края обвей...

Чем? Зеленью иль шерстяной повязкой?

Волною чистой агницы младой.

Дальнейший ход обряда объясни мне!

К заре поднявши лик свой — возлияй.

Из тех же чаш, что указал ты, лить мне?

Да, три струи; но третью чашу всю —

480 Я чем наполнить должен? Все скажи!

Водой и медом, а вина не лей.

Дар примет черная земля; а дальше?

Стеблей маслины трижды девять ей

Ты возложи и сотвори молитву.

Ее прочти мне; вся ведь святость в ней.

"Как мы Благими их зовем — благою

Душой пусть примут гостя во спасенье".

Так ты молись, иль за тебя другой,

Но шепотом, неслышными устами.

490 Затем уйди, лица не обращая.

Все это ты исполни — и без страха

В свою среду тебя мы примем; ныне ж

Мой ум встревожен за тебя, мой гость.

Селян советы слышали, родные?

Да, слышали;[81] повелевай, отец.

Мне прегражден тот путь двойной преградой:

И зренья нет, и телом я ослаб.

Одна из вас пусть заместит меня.

Суть не в числе: и одного довольно,

Когда полно в нем сердце благочестья.

500 Итак, спешите, но одним меня

Не оставляйте: неспособен стал я

И краткий путь без помощи пройти.

Охотно все свершу.

Лишь укажите,

Как путь найти к святилищу богинь.

У той опушки рощи, чужестранка;

Там страж живет; он даст тебе, что нужно.

Иду. Останься, Антигона, здесь.

Отца храни. Дочерняя забота

Хоть тяжела, родным она не в тягость.

510 Хоть жестоко будить древнее зло,

Что в глубине сердца заснуло,

Но все же спросить я должен.

О чем же?

О том, как грянул удар нещадный

И счастье твое разрушил.

Во имя гостеприимства

Не трогай моих страданий!

О деле идут смутные слухи, —

Друг, правды весть я хочу услышать.

Горе!

Не томи отказом!

Увы!

520 Молви, друг! Я ли уж не был к тебе уступчив?

Испытал я беду, злую беду,

Сам не гадав, бог мне свидетель:

Моей в том не было воли.

Но чья же?

Греховным браком меня опутал

Народ; ничего не знал я.

Ты матери ложе, молвят,

Растлил в нечестивой неге?

О горе мне! Смерть в вашем вопросе.

530 Да! Эти две рождены в том браке!

Боги!

Дочери проклятья.

О Зевс!

Да, со мной в том же они зачаты лоне.

Итак, они и дщери тебе...

И дщери, да, и сестры отцу.

Увы!

Тысячу раз я стенал — увы!

Ты страдал?

Нет страданьям забвенья!

Ты свершил?

Не свершил!

Как?

Я принял дар —

540 Ах, не такою наградой спасителя

Почтить был должен град, спасенный мною.

Несчастный, дальше! Пролил ты кровь?

К чему вопрос? Что хочешь ты знать?

Отца?

Новый удар, на боли боль.

Ты убил?

Да, убил. И однако

Что, скажи?

... Нет вины!

Как?

Услышь ответ:

Если б не тронул я,[82] был бы я сам убит.

Я пред законом чист: свершил, не зная.

Наш царь идет — Фесей, Эгея отпрыск;

550 Твоя, знать, просьба вызвала его.

Сын Лаия, и раньше много раз

Весть о твоем кровавом ослепленье

Мне приходилось слышать; уж по ней

Я догадался, кто ты. Вид твой ныне

У всех сомнений отнимает почву:

Одежда жалкая, несчастный лик —

Тебя бесспорно выдают и сердце

Мне заливают жалости волной.

Ответь же мне, безрадостный Эдип,

С какой нуждою к нам пришли вы — сам ты

И спутница несчастная твоя?

560 Пожалуй, лишь в неслыханном желанье

Ты мог бы получить у нас отказ.

И сам чужим я вырос[83] на чужбине

И много бедствий[84] у чужих людей

Своей главою вынес — как и ты.

А потому и помощь чужестранцам —

Таким, как ты — мой неуклонный долг.

Как ты, я смертен, и тебя не боле

Уверен в счастье завтрашнего дня.

Фесей, ты кратким, благородным словом

570 Мне длинной речи тягость отпустил.

Ты сам сказал, кто я, кто мой родитель,

Какой земли я гражданином был.

Одно осталось: моего желанья

Предмет назвать — и речи всей конец.

Ты прав; его услышать жажду я.

Пришел я с даром: собственное тело

Несчастное тебе принес я. Знаю,

Что нероскошен с виду этот дар:

Не красотою важен он, а пользой.

Какая польза мне — тебя принять?

580 Увидишь сам, когда наступит время.

В какой же час объявится она?

Когда умру и ты мне дашь могилу.

Ты говоришь о жизненном пределе,

Как будто жизнь тебе уже ничто?

Нет, но с пределом и ее мне дашь ты.

Изволь; желанье скромное твое.

Не говори! Напасть грозит лихая.

Кому же?[85] Мне, иль сыновьям твоим?

Они домой меня влекут насильно.

590 Что ж, согласись: нерадостно изгнанье.

Когда хотел остаться, — изгнан был!

Глупец, от гнева пользы нет в несчастье!

Узнай сначала все — затем кори.

Что ж, молви; в знанье лишь совета сила.

Фесей! Мой жребий — зло превыше зла.

Ты о несчастьях рода речь заводишь?

К чему? И так их вся Эллада знает.

Но где ж еще чрезмерность зол твоих?

Вот где она. Своя же кровь изгнала

600 Из родины меня. А возвратиться

Не волен я: ведь я — отцеубийца!

И все ж, сказал ты, за тобой пришлют?

Да; их заставит божьей воли слово.

Какой бедой пророчество грозит им?

В твоей земле им гибель суждена.

Но разве есть нам отчего раздорить?

О сын Эгея дорогой, богов лишь

Ни старость не касается, ни смерть;

Все прочее всесильною рукою

Стирает время. Убывают силы

610 И наших тел, и матери-земли,

Хиреет верность и коварство крепнет,

И мягкий ласки ветерок — не вечно

Он будет веять, ни от друга к другу,

Ни от страны к стране. Сегодня — здесь,

Заутра — там менять готовы люди

Раздор на дружбу, дружбу на раздор.

Пусть ныне ясен небосвод, и в мире

Живут фиванцы с родиной твоей:

Бог времени в теченье непрерывном

Рождает много и ночей, и дней;

Из них любой ударом прихотливым

620 Пожатий верных узы рассечет.

И вот тогда струя их жаркой крови

Мой хладный прах в могиле утолит,

Коль Зевсом — Зевс, и вещим — Феб остался.

Довольно: страх в вещаньях нерушимых

Живет для смертных. Дай мне кончить тем,

С чего я начал: соблюди мне верность —

И будешь ты доволен поселенцем

Мест этих, если правду молвил бог.

Да, государь; в таких словах и раньше

630 Земле он нашей благодать сулил.

Как я дерзну твою отринуть дружбу,

Когда незыблем в нашем доме общий

Очаг стоит, куначества залог?

Когда, проситель Евменид почтенный,

Земле несешь ты дар благой и мне?

Все это свято нам; твою приемлю

Я благодать: живи в стране моей.

Приятно здесь тебе остаться — старцам

Твою охрану поручу; а нет —

640 Иди со мной. Сам выбирай, что лучше;

Твой выбор будет и моим, Эдип.

О Зевс! Будь ласков к благородству их!

Что ж скажешь ты? Согласен жить со мною?

Я был бы рад; но нет, нельзя. Лишь здесь...

Что ж дальше? "Здесь"? Не буду прекословить.

Я поражу врагов, меня изгнавших.

То был бы дар, достойный пребыванья.

Так будет, знай. Лишь ты будь верен слову!

На том стою: не выдам я тебя.

650 Связать тебя присягой не дерзаю.

Она не крепче слова моего.

Как быть теперь!

Чего же ты боишься?

За мной придут!

Твоя охрана — здесь.

Не уходи!

Учить меня бесцельно.

Но в страхе...

Страх душе моей неведом.

Ты знаешь ли угрозы их?

Я знаю,

Что нет того, кто б против воли нашей

Тебя отсюда увести дерзнул.

Пусть тешат гнев угрозами пустыми, —

660 Придут в себя, — и больше нет угроз.

Пусть земляки твои в тщете речей

Тебя страшат насильственным уводом, —

За дело лишь возьмутся, — путь сюда

Покажется им морем неприютным.

Ты и помимо слова моего

Дрожать не должен: Феб — твоя защита.

Но где бы сам ни пребывал я — имя

Тебя мое убережет от зла.

В землю гордых коней, мой гость,

Ты пришел, красоты отчизну дивной —

670 В край блестящий Колона; здесь

День и ночь соловей поет;

Звонко льется святая песнь

В шуме рощи зеленой.

Люб ему темнолистый плющ,

Люб дубравы священной мрак,

Кроткого бога[86] листва многоплодная,

Приют от бурь и зноя;

И здесь, увлекая хор

Его воспоивших нимф,[87]

Кружится

680 Он сам — Дионис желанный!

Здесь, небесной росой взрощен,

Вечно блещет нарцисс красой стыдливой,

Девы-Коры[88] венечный цвет;

Здесь горит золотой шафран

Словно пламень над пеной волн

Вдоль ручьев неусыпных.

В них Кефиса журчат струи;

День за днем по полям они,

Грудь орошая земли материнскую,

690 Живой играют влагой.

Хор муз возлюбил наш край,

И к нам с золотых колес

Нисходит

Волшебница Афродита.

Есть и древо у нас[89] — равного нет в Азии дальней,

Нет и в дорийской земле[90] — ею же царь

Древний Пелоп некогда правил:

Природы дар, смертных рук не знавший,

Дружины вражеской гроза,

700 Земли родной отпрыск благодатный,

Кроткий пестун детей — древо маслины.

Ни стар, ни млад рук ударом дерзких

Ввек не сгубит его: видит врага

Сну непокорный и день и ночь

Зевса-Мория[91] лик и взор

Ясноокой Афины.

И еще нам одну славу хранит наша отчизна;

710 Бог могучий ее нам даровал —

Ею навек нас он прославил:

Он бог коней — бог он мореходства.

О Кронов сын! Тебе гремит

Хвалебный гимн — Посидон владыка!

Гнев коней укротил здесь ты впервые,

Вручив узду в помощь человеку.

Здесь же прянул в лазурь,[92] сотнею рук

Быстро по влажным путям гоним,

Первый струг, Нереид морских

Среброногих товарищ.

720 Колон прославленный! Готовься ныне

Тех слов хвалу на деле оправдать.

Что нового, дитя мое?

К нам близится; с ним ратников немало.

О старцы дорогие! В вас одних

Предел я вижу своего спасенья.

Не бойся, друг! Хоть мы и старцы — сила

Земли афинской вечно молода.

Селяне благородные Колона!

Я вижу, страх напрасный ваши очи

730 Вдруг затуманил при моем приходе.

Зачем робеть вам и недобрым словом

Меня встречать? Я не со злом пришел.

И сам я стар, и знаю, что ваш город

В Элладе славен силою своей.

Нет; послан я — его, такого ж старца,

Уговорить вернуться в землю Кадма.

Того желает не один лишь муж,

Нет, город весь; а послан я, как родом

Ему ближайший и печальник первый.

740 А ты, Эдип несчастный, не отринь

Желаний наших: в дом родной вернись!

Тебя кадмейцы все зовут по праву,

И всех усердней — я. Я был бы худшим

Из всех людей, когда б ответной боли

Твои страданья не внушали мне.

Ты здесь, несчастный, средь чужих чужой,

Скиталец вечный; жизнь полна лишений;

Одна опора — дева молодая.

Жаль и ее мне; мог ли кто подумать,

Что на нее такой падет позор?[93]

750 Все о твоей печется нищей доле,

Не зная мужа, всякому добыча.

О стыд! О жалость! О каким бесславьем

И ты, и я, и весь наш род покрыт!

О ради бога — ведь того не скроешь,

Что на глазах у всех, — Эдип несчастный,

Послушайся меня, вернись без спора

К родному очагу, в отцовский град.

С Афинами простимся дружелюбно —

Они достойны нашей ласки — все же

Чтить выше всех повелевает Правда

760 Твой край родной, которым вскормлен ты.

Вития дерзкий, что во всяком деле

Умеешь слов лукавым изворотом

Вид лживый правды кривде придавать!

Зачем меня ты искушаешь, сети

Вторично стелешь мне таких мучений,

Что всех больнее сердцу моему?

Когда, внезапным ужасом сраженный,

Как избавленья я изгнанья жаждал[94] —

Ты утолить меня не пожелал.

Когда же стих прибой мятежной страсти,

И стал мне мил уют домашней сени —

770 Тогда безжалостно меня изгнал ты,

Презрев родства ненарушимый долг!

И вот теперь, когда народ афинский

Прием мне благосклонный оказал,

Меня сманить задумал ты коварно

Красивой оболочкой темных дел.

К чему? Любовь взаимностью сладка:

Оставь меня! Когда, нуждой томимый,

Ты лишь отказ встречаешь у людей,

Позднее же, когда беде конец,

К тебе спешат с ненужною подмогой, —

780 Ужель на ласку лаской ты ответишь?

Такая же и здесь твоя услуга:

В ней на словах добро; на деле ж — зло.

В чем это зло — скажу гостеприимцам!

Да, ты пришел за мною; но не с тем,

Чтоб дать мне жить у очага родного:

За рубежом меня укрыть ты хочешь,

Чтоб от Афин я вам оплотом стал!

Тому не быть! Но вот что будет: в Фивах

Дух-мститель мой, навеки поселенный;

Земли ж отцовской сыновьям моим

Пространства столько, сколько, умирая,

790 Они займут в падении своем!

Тебя ли хуже Фив судьбу я знаю?

Нет, верь мне, лучше: вразумил меня

И Феб, и Зевс, отец державный Феба.

А ты, сюда шаги направя, ложью

Коварных уст речистость отравил,

Забыв о том, что слов пустых избыток

Урона больше, чем добра таит.

Ты мне не веришь, знаю я; ну, что же!

Уйди отсюда, а меня оставь.

Пусть в незавидной доле я — не так уж

Она горька, коль ей доволен я.

800 Тебя послушать, враг тебе я злейший.

Меж тем как сам себе ты худший враг.

Коль ты мне друг — не искушай напрасно

Притворной речью ни меня, ни их.

Ужель в тебе твой долгий век ума

Не вырастил? Зачем порочить старость?

Язык твой остр; но кто во всяком деле

Красноречив, тот праведным не будет.

Кто говорит обильно, кто — уместно.

Твоя, знать, речь уместна и кратка!

810 Нет, не для тех, чей ум с твоим согласен.

Приют мой здесь; твое усердье тщетно;

Они со мной тебе твердят: уйди!

Они и подтвердят, что был я добр,

Когда я вновь тобою овладею.

Мной овладеешь? При такой защите?

Да, и при ней я огорчу тебя.

Что ты задумал? Чем мне угрожаешь?

Из дочерей твоих уже одну

Я захватил; теперь схвачу другую.

820 О боги!

Скоро завопишь не так.

Дочь — у тебя?

Пока — одна; но вскоре...

И вы потерпите, друзья? С позором

Отсюда не изгоните злодея?

Уйди скорее, чужестранец! Правду

Ты оскорбил и оскорбляешь вновь.

Теперь за вами дело: силой деву

Ведите, если честью не пойдет.

Меня хватают! Помогите, боги!

О люди, сжальтесь!

Что ты сделал, гость?

830 Его не трону, но она — моя.

О, властные!..

Пришелец, ты неправ!

Нет, прав!

Как прав?

Беру свое, не боле.

Сюда, народ!

Как ты посмел, пришелец? Боя жаждешь ты?

Отступи скорей!

Прочь!

Ни шагу прочь, пока буйствуешь!

Мои обиды Фивы взыщут с вас!

Я говорил вам это?

Отпусти

Ее скорей!

Приказ без власти празден.

840 Эй, руки прочь!

Ступай своей дорогой.

К нам, селяне, к нам! Весь народ восстань!

Град отвагой их, град наш оскорблен!

К нам, народ, скорей!

Меня уводят! Старцы, заступитесь!

Где ты, дитя?

Увлечена насильем!

Дай руку, дочь!

Нет мочи, мой отец.

Скорее, в путь!

Несчастный я, несчастный!

Да, уж не стало этих двух опор;

Без них скитайся! Победить ты вздумал

850 Свою отчизну и друзей природных,

Приказу коих повинуясь, я,

Хоть сам вельможа, за тобой явился, —

Что ж, побеждай! Со временем поймешь ты,

Что, как в те дни, так и теперь, себя

Ты сам караешь, угождая гневу,

Всегдашнему злодею твоему!

Стой, чужестранец!

Вы, подальше, старцы!

Ты не уйдешь, не возвратив нам дев!

А, если так — готовьте выкуп больше:

Я к той добыче новую прибавлю.

860 Какую?

В плен и старика возьму.

Кичишься тщетно ты!

За словом дело!

Лишь только б мне ваш царь не помешал...

Хвастун бесстыдный! Ты меня коснешься?

Замолкни!

Нет! Для одного проклятья

Мне сохранят еще богини эти

Мой голос. Да, будь проклят ты, злодей!

Ты вырвал у меня последний светоч,

Что мне светил во мраке слепоты —

Так пусть же Солнца зоркая зеница

Тебе такую же дарует старость,[95]

870 Бессветную и сирую, как мне!

Вы слышите, почтенные селяне?

Они обоих слышали — и знают,

Что я на дело словом возразил.

Конец терпенью! Хоть один и стар я

Его сумею силой увести.

Несчастный я!

Ужель ту мысль, пришелец, дерзости твоей

Ты исполнить мнишь!

Да!

Ужели мы не в своей земле?

880 И слабый сильного сразит — во правде!

Вы слышали угрозу?

Зевс не даст[96]

Свершиться злу.

Со мной да будет Зевс!

Насильник ты!

Пусть так; стерпеть придется.

К нам, вожди страны! Весь народ, сюда,

Поспешай скорей! Уведут гостей

За рубеж страны![97]

Что за крики?[98] Что случилось? Что за страх меня зовет

С алтаря морского бога, где я жертву приносил,

Покровителя Колона? Знать хочу я, кто виной,

890 Что пришлось прийти быстрее, чем хотелось бы прийти!

О друг — по голосу тебя узнал я —

Насилья жертвой стал я без тебя!

Насилия? Какого? Кто обидчик?

Креонт — вот этот — отнял у меня

Моих детей единственных чету.

Что ты сказал?

Что претерпел, не боле.

Беги скорей, людей от алтаря,

Всех ратников и конных вмиг и пеших

900 Отправь туда, где устием единым

Дороги две торговые сошлись.[99]

Не то — уйдут, и страннику я стану

Посмешищем, насилью покорясь.

Иди скорей, исполни все.

Его же

Мой правый гнев — когда б его вине

Он равен был — не отпустил бы целым.

Но нет; лишь своего закона кару

Мой суд его заставит испытать.

Ты не уйдешь из этих мест, покуда

910 Похищенных мне дев не возвратишь.

Своим поступком и мою попрал ты,

И родины своей, и предков честь.

Придя в страну, где уважают правду,

Где лишь законом власти длань крепка,

Ты сам себе управой стать задумал.

Берешь, что хочешь, присвояешь силой;

Как будто средь рабов ты, иль в безлюдье,

И царь земли в глазах твоих — ничто!

А ведь не Фивы[100] злым тебя вскормили:

920 Неправды облик ненавистен им.

Дай лишь узнать им, как мою державу

И божью ты обитель оскорбил,

Как ты увел просителей несчастных —

Они осудят первые тебя!

Как мог бы я, в твою пришедши землю —

Хотя б вся правда за меня была —

Презрев законную владыки силу,

Свое добро схватить и унести?

Нет; раз ты гость — не забывай о чести,

Что воздавать ты гражданам обязан!

А ты безвинно город опозорил —

930 Свой собственный, и твой преклонный век

Тебя и старцем ставит, и безумным.

Приказ мой слышал ты; услышь еще раз.

Скорей гонца за девами пошли,

Не то — в земле афинской поселенцем

Невольным весь свой век ты проведешь.

Вот какова и речь моя, и воля.

Ты понял, чужестранец? Род твой знатен,

Но рода честь ты делом запятнал.

Нет, сын Эгея, не презрел я силу

940 Земли твоей, но и безумным дело

Мое напрасно ты назвал, поверь.

Не мог я думать, что моих племянниц

Внезапно так возлюбит ваш народ,

Что у меня насильно их отнимет;

Иль что его он примет, что себя

Отцеубийства осквернил нечестьем

И матери священный одр растлил.

О нравах здесь печется благомудрый

Ареопаг — так думал я; он доступ

В страну таким скитальцам преградит.

950 Вот почему своим считал я правом

Его схватить — и все ж сдержал себя.

Но он проклятье страшное извергнул

На род мой и меня. Тогда, вскипев.

На зло и я ответил злом, не спорю.

Ведь нет для гнева[101] старости иной,

Чем смерть одна; лишь мертвые безбольны.

В делах своих, конечно, волен ты;

Хоть я и прав — на слабость обречен я

Уж тем, что я один. Но все же знай —

Как я ни слаб, в долгу я не останусь.

960 О верх бесстыдства! И кого ж порочит,

Меня ль язык твой лживый, иль тебя?

Убийством, браком ты меня коришь —

Двойным несчастьем, посланным богами

На юную, безвинную главу!

Да, боги так судили; почему?

Того не знаю; видно, ненавистен

Им был и раньше Лабдакидов род.

Но где ж ты разыскал во мне вину

Что и меня, и род мой погубила?

Ответствуй мне: когда отцу вещанье

970 Лихую смерть от сына предрекло —

Заслуживаю я ли в том упрека?

Ни от отца тогда еще не принял

Зародыша грядущей жизни я,

Ни от нее, от матери моей.

Затем, родившись, бедственный подвижник,

Отца я встретил — и убил, не зная,

Ни что творю я, ни над кем творю;

И ты меня коришь невольным делом!

Затем, тот брак... и ты не устыдился

Сестры родной несчастье разглашать

И вырывать из уст моих признанье

980 Ее позора!... А молчать нельзя:

Ответа ждет язык твой нечестивый.

Страдалица! Мне матерью была ты,

И мы не знали; и родному сыну

Себе на срам детей ты родила!

Зато я знаю: ты по доброй воле

Ее позоришь и меня, Креонт;

Я ж с нею грех тогда свершил неволей,

Неволей ныне помянул его.

Не потерплю я, чтоб и в их глазах

Меня порочил ты упреком вечным,

Что мать свою познал я в брачном ложе

990 И пролил кровь священную отца.

Скажи мне, праведник: когда б тебя —

Вот здесь, вот ныне, враг убить задумал, —

Выпытывать ты стал бы, кто такой он,

И не отец ли он тебе — иль быстро

Мечом удар предупредил меча?

Я думаю, коль жизнь тебе мила,

Ты б дело сделал, а вопрос о праве

Ты отложил до лучшей бы поры.

В такое же несчастье ввергнут я

Богов раченьем; это бы признала

Она сама, родителя душа.

1000 Но нет, не правде служишь ты; свободу

Себе и честных, и запретных слов

Ты разрешил во всем; не то — не стал бы

Меня так злобно пред людьми корить.

Фесею льстишь ты, и хвалой Афины

Возносишь за достойное житье.

Но многого не помнишь ты; не знаешь,

Что, если где-либо почет богам

Умеют воздавать — Афины в этом

Все города Эллады превзошли.

И в их земле просителей похитить

Дерзнул ты — старца с дочерьми его?

1010 О вы, богини грозные! С молитвой

Взываю к вам: заступницами будьте

Моими; пусть узнает нечестивец,

В каких мужей охране этот град!

Наш гость оправдан, государь; несчастьем

Погублен он, — помочь ему твой долг.

Довольно слов; обидчики спешат,

А мы, их жертвы, здесь стоим и спорим!

Я беззащитен, — что прикажешь мне?

Ты нам вожатым будешь; я ж, как спутник,

1020 Пойду с тобой. И если дев от нас

Ты здесь укрыл — ты сам их нам укажешь.

А если похитители в тревоге

Бегут к границе — мне исход не страшен:

За ними и другие поспешат,

И не придется им за счастье в бегстве

Из этих стран богов благодарить.

Итак, веди. Схвативший схвачен сам;

Ловца судьба словила. Так бывает:

Нейдет нам в прок неправое добро.

Защитника не жди себе, хоть знаю:

Не одиноким ты,[102] не безоружным

1030 На нашу честь так дерзко посягнул:

Заруку сильную иметь ты должен.

Тут осмотрительность нужна, чтоб землю

Не дать в обиду мужу одному.

Ты понял ныне? Или снова ветер

Развеет слово властное мое?

Пока мы здесь, упрека не услышишь;

А буду дома — делом дам ответ.

Грози, но шествуй. — Ты, Эдип, спокойно

Останься здесь. Во мне уверен будь:

1040 Коль не умру — трудиться не устану,

Пока детей тебе не возвращу.

Сторицей пусть тебе вовек воздастся

За благородство и заботу, царь!

О там бы нам быть, где крик,

И шум, и булатный звон

Услышит родимый край!

То будет ли Пифийский брег,

Иль луг светозарный,[103]

1050 Где вечных тайн пестуют людям цвет святой

Могучие богини, где

Ключ златой уста смыкает элевсинского жреца?

Там Фесей, бесстрашный в бою,

Там невинных сестер чета

Ликующим криком

Миг победы славной возвестят полям

Нашей отчизны.

Иль пройден эатский кряж,

И виден вечерний им

Горы снеговерхой склон?[104]

Ужель умчит их бег коней

В пределы родные?

Не быть тому! Грозен Колона бранный пыл,

Грозна младая мощь Афин!

Всюду медь удил сверкает, вся вперед устремлена[105]

Рать лихая; милостив к ней

1070 Бог-земледержец, бог морской,

Сын Реи любимый;

Милостива бурных госпожа коней,

Дева-Афина!

Все ль ждут? Иль грянул бой?

Надежда к сердцу льнет:

Спасенья близок час!

Не будет им обид истоком[106] крови родственной союз —

Свершит, свершит Зевс свое дело;

1080 Чует дух сражений славу.

Стать бы мне на миг голубкой быстролетной!

С тучей небесною вскоре я б вернулся, взор свой

Насытив всласть зрелищами брани.

О Зевс, всевышних царь!

Вождям земли моей,

Всевидящий, даруй

Удачливой облавой в сети похитителей загнать!

1090 И ты внемли, Дева Паллада,

Феб-ловец, и ты с сестрою,

Что пугливых ланей гонит, Артемидой,

Помощь двойную яви нам, на святое дело

Благослови город наш и граждан!

Скиталец-гость, не назовешь ты лживым

Вещателя: под слуг охраной верных

Уж близко, близко дочери твои.

Где, где? Что молвишь ты?

Отец, отец мой!

1100 О дал бы бог тебе увидеть мужа,

Который нас вернул в твои объятья!

О дети! Здесь вы?

Доблестью Фесея

И дорогих соратников его.

О, ближе, дети! Я уж и не чаял

Вас вновь в свои объятья заключить.

Изволь, отец; тоске равна отрада.

Ах, где вы, где вы?

Здесь, с тобою рядом.

О дорогие!

Для отца родного!

Моя опора!

Горе к горю льнет.

1110 Со мной, со мной! Теперь и смерти жало

Не страшно мне, когда все вместе мы.

Нежней к отцу прижмитесь, дорогие.

И ты, и ты! Вздохните полной грудью:

Пришел разлуке горестной конец.

И расскажите, как спаслись вы, кратко:

Юницам речь нехитрая к лицу.

Он — наш спаситель. Тот да молвит слово,

Кто дело сделал.[107] Вот вся речь моя.

О государь, прости, что так я с ними

1120 Разнежился. Я потерял надежду

Увидеть их — и вот, они со мной.

Но все ж я знаю, что тебе лишь этим

Благодеяньем я обязан; ты,

Да, ты их спас, единственный из смертных.

Да воздадут тебе достойно боги,

Тебе и всей земле твоей. У вас лишь

Нашел и правду я, и благочестье,

И ласковость, и верность обещанью.

Я только словом отплатить могу,

Но в знанье тверд я: все, что я имею,

Я от тебя имею одного.

1130 О дай мне руку, царь, дозволь коснуться

Главы твоей, облобызать ее...

Что говорю? Проклятьем я отмечен,

Нельзя к тебе мне прикоснуться... столько

Ужасных скверн на мне: не надо, нет.

Лишь тот, кто сам несчастием запятнан,

Лишь тот товарищем мне может быть,

Тебе же издали привет пошлю я

И попрошу, чтоб ты и впредь таким же

Мне был заступником, как в этот день.

Я б не дивился, если б ты и доле

1140 Дочерней лаской душу услаждал.

Не упрекну тебя и в том, что первым

Приветом их ты встретил, не меня.

Не в тягость мне такое предпочтенье:

Пусть жизнь моя делами блещет — речи

Мне не нужны. Тому свидетель — ты.

Не запятнал своей я клятвы ложью:

Твоих детей к тебе привел я, старец,

Живыми, здравыми, на зло врагам.

А как победа нам досталась — хвастать

Я не хочу: от них узнаешь все.

1150 Другая встреча душу мне волнует:

Взвесь речь мою, прошу тебя: она,

Хоть и кратка, достойна удивленья:

В делах людских пренебреженье — грех.

Что видел ты? Скажи, Эгеев сын;

Моя душа полна недоуменья.

Муж некий — не согражданин тебе,[108]

Но родственник — в ограду Посидона

Проникши незаметно, к алтарю

Припал, где жертву я принес недавно.

1160 Кто он? Чего святым залогом просит?

Одно лишь знаю: речью нелукавой

Твоих ушей коснуться хочет он.

Какою? Неспроста такая просьба?

Его желанье — подойти к тебе,

Сказать свое и удалиться с миром.

Но кто он, этот странник безыменный?

Ты сам припомни: в Аргосе дорийском[109]

Родных ли нет, чтоб с просьбою пришли?

О милый мой, ни слова!

Что с тобою?

1170 Не требуй от меня —

Чего? Скажи!

Я понял, понял, кто проситель этот!

Кто ж он, скажи! Ужель его отвергнем?

Он сын мой, государь; и сын, и враг.

Изранит душу слов поток постылых.

Но выслушать — не значит сразу сделать.

Какая ж боль от слова может быть?

Один уж голос ненавистен слуху

Отца; молю тебя, не принуждай!

Все ж помни: Посидона он проситель,

1180 Ужель пред богом не смиришься ты?

Дозволь, отец, хотя и молод ум мой,

Тебе советом добрым услужить.

Когда наш царь и бога волю хочет

Почтить, и голос совести своей, —

Подумай, вправе ль ты ему перечить?

А с ним и мы того ж желаем: дай нам

Увидеть брата. Ведь не может силой

Он изменить решенья твоего;

А слово выслушать — какой тут вред?

Коли он зло в душе своей замыслил,

Не слова ль свет изобличит его?

Тобой рожден он; будь он даже сыном

1190 Из нечестивых нечестивым — все же

Ты злом на зло не должен отвечать.

Пусть он придет. И у других бывает,

Что дети возбуждают гнев отца;

Но все ж возможно ласковым уветом

Заворожить души мятежный пыл.

Забудь на миг о нынешних невзгодах;

Припомни день, когда удар сугубый —

От матери и от отца — ты принял:

Печален страсти яростной исход!

Так учит страшный памятник и вечный —

1200 Угасший свет истерзанных очей.

О, уступи! Упорствовать не должно

В неправом гневе; а за благостыню

Платить неблагодарностью — не честь.

Дитя мое, о горьком угожденье

Вы просите; ну что ж! Да будет так.

Когда ж придет он — пусть никто, о друг мой,

Не властвует душой моей свободной.

Такое слово раз один лишь слышать

Довольно мне. Я хвастать не хочу.

Но все же знай: ты невредим, покуда

1210 Меня оставит невредимым бог.

Кто за грани предельных лет

Жаждет жизни продлить стезю —

Тщетной дух упоив мечтой,

Станет для всех суеты примером.

День за днем свой исполнит бег,

Горе к горю прибавит он;

Редко радости луч сверкнет,

Раз сверкнет — и угаснет вновь.

И все ж пылаем жаждой мы

1220 Большей доли; но утолитель

Равноудельный

Ждет нас, подземной обители жребий,

Чуждая свадеб и плясок и песен

Смерть — и конец стремленьям.

Высший дар — нерожденным быть;

Если ж свет ты увидел дня —

О, обратной стезей скорей

В лоно вернись небытья родное!

Пусть лишь юности пыл пройдет,

1230 Легких дум беззаботный век:

Всех обуза прижмет труда,

Всех придавит печали гнет.

Нам зависть, смуты, битвы, кровь

Несут погибель; а в завершенье

Нас поджидает

Всем ненавистная, хмурая осень,

Чуждая силы и дружбы, и ласки.

Старость, обитель горя.

В старости не я один несчастен:

1240 И он, как берег северный угрюмый,

Всюду открыт волн и ветров ударам —

Так в него отовсюду

Безустанным прибоем

Валы ударяют мучений вечных:

Те от закатной межи морей,[110]

Те от восточных стран,

Те от стези срединной,

А те от полуночных граней.

Уж близится пришелец[111] к нам, отец мой.

1250 Он одинок и весь в печали; слезы

Без удержу струятся из очей.

Кто он?

Тот самый, о котором сразу

Ты догадался: пред тобой — твой сын.

О, что мне делать? Собственное горе

Оплакать раньше, сестры? Иль его,

Родителя, печальный вид? Заброшен

Он на чужбине, странник бесприютный,

Одетый в рубище; зловонный тлен

Лохмотьев ветхих старческое тело

1260 Его бесчестит; на главе слепца

Свободный ветер развевает космы

Нечесанных волос; а там, в суме

Несет он пищи нищенской остатки.

О горе мне! Как поздно понял я,

Неблагодарный, что с тобой я сделал!

Сознаться должен я: средь сыновей

Нет нечестивее меня на свете!

Я сам в том признаюсь тебе, отец,

Но ведь недаром у престола Зевса

Во всяком деле Милость восседает;

И ты, отец, совет ее прими,

Мой грех велик и больше стать не может,

1270 Но искупить его возможно мне.

Молчишь ты?

Отец, не отвращай лица, ответь!

Ужель, ни слова не сказав, с бесчестьем

Меня отпустишь ты? Хоть взрывом гнева

Молчание ужасное прерви!

О дочери измученного старца,

О сестры милые, уговорите

Его хоть вы, чтоб разомкнул застылость

Окаменелых, неприветных уст,

Чтоб убоялся отпустить с презреньем

Просителя смиренного богов!

1280 Нет, лучше сам скажи ему, несчастный,

Зачем ты здесь. Нередко слова звук,

Внушая радость, иль печаль, иль злобу,

Устам безмолвным голос возвращал.

Да, здрав совет твой; расскажу вам все.

Ты ж, Посидон, яви мне помощь ныне!

У твоего святого алтаря

Поднял меня страны властитель этой

И повелел мне, под залогом слова,

Бесстрастной речью облегчить нужду.

И вас прошу о помощи, селяне,

1290 Да вас, родные, — и тебя, отец.

Итак, зачем пришел я? — Вот зачем.

Я изгнан кривдой из земли фиванской

За то, что я, по праву первородства,

Престол державный твой занять хотел.

Изгнал меня брат младший, Этеокл,

Не пожелав ни словом убежденья

Меня склонить, ни меч скрестить в бою —

Нет, граждан он увлек лукавой речью.

Опутал, видно, сердце нечестивца

Дух-мститель твой;[112] так сам я смутно чуял,

1300 Так и пророки возвестили[113] мне.

Итак, я беглецом явился в Аргос,

Дорийский град; там стал Адраст мне тестем;

Там собрались вокруг меня герои,

Чей бранный меч в земле Пелопа славен.

Мы поклялись — походом семиратным

Идти на Фивы, чтобы с честью пасть

Иль, город взяв, низвергнуть супостата.

Ты спросишь, для чего теперь я здесь?

К тебе пришел я, мой отец, с мольбою

1310 И от себя, и от дружины всей, —

Нас семь вождей,[114] и ратью семеричной

Мы окружили кремль и стены Фив.

Там — царственный Амфиарай, боец

Прославленный и прорицатель мудрый;

Второй — Тидей, сын старого Энея,

Этолец; третий — Этеокл аргосский;

Гиппомедонт — четвертый, сын Талая;

Вождь пятый — тот, что зарево пожара

Возжечь поклялся в Фивах, Капаней;

1320 Шестым пришел Парфенопей аркадский, —

По матери он назван,[115] что лишь поздно

Отдавшись мужу, родила его, —

Прекрасной Аталанты верный отпрыск;

А я — седьмой, твой сын — пускай не твой;

Сын рока злобного; но все ж твоим

По отчеству привык я величаться —

На Фивы рать бесстрашную веду.

И все тебя, отец, мы заклинаем

Душой твоей и дочерьми твоими:

О, отпусти нам гнев тяжелый свой,

Дай наказать мне брата, что отчизну

1330 Из длани братней вырвал и похитил!

Вещаньем верным суждена победа

Той рати, что своей признаешь ты.

О ради вод, питающих отчизну,

Богов родимых ради: пожалей!

И я ведь нищ и странник, как и ты;

Чужой подвластны прихоти мы оба,

Судьбы одной печальные рабы.

А он, о низость! Негой окруженный,

И надо мной глумясь, и над тобой,

В дворце твоем властителем сидит!

1340 Но если ты за нас, родитель — быстро

Завянет спеси скошенной убор.

Его я свергну, и опять, как прежде,

Царем ты будешь — и с тобою я!

Дозволен мне полет мечтаний гордых,

Но лишь с тобой, а без тебя и жизни

Не вынесу из брани я, отец!

Почти пославшего, Эдип. Ответ

Дай человеку — и пускай уходит.

Вы правы, старцы, этою землею

Владеющие. Если б не Фесей

1350 Его прислал услышать мой ответ —

Остался б нем я на его мольбы.

Теперь, отцовской удостоен речи,

С ответом он нерадостным уйдет.

Да, нечестивец! Скиптром и престолом

Владел и ты, как ныне брат твой, в Фивах;

И ты отца из родины изгнал,

Лишил земли, пустил ходить в лохмотьях,

О коих ныне, зритель сердобольный,

Ты слезы льешь, скитальцем став и сам.

1360 Теперь уж поздно плакать! До могилы

Их донесу, на память о тебе,

Моем убийце! Да, им стал ты явно:

Ты жизнь мою страданьем отравил;

Ты отнял дом; из-за тебя, скитаясь,

Я подаяньем у чужих живу,

И если б дев-защитниц не взрастил я,

Я б смерть вкусил — по милости твоей!

Они — мои спасительницы; пищей

Я им обязан, в бедственных скитаньях

Мужей я в них, не слабых жен нашел,

А вам отец — кто хочет, но не я.

Зато теперь карающего бога

1370 Взор беспощадный на тебе почил.

И все ж ничто весь нынешний твой ужас

Пред тем, что будет, если рать на Фивы

Воистину ты двинешь. Не мечтай

Разрушить город: раньше сам ты кровью

Прах осквернишь, и брат твой заодно.

Таким я Карам вас обрек; и раньше

Я их призвал в союзницы себе,

И ныне призываю — чтоб вы знали

Впредь уважать родителя главу

И не считали для себя бесчестьем,

Что вы слепцом, вельможи, рождены, —

Иначе поступили девы эти!

1380 Да! Если истинны заветы предков,

Что в небесах блюстительница Правда

Среди законов Зевса почтена, —

То на твоем теперь престоле Кара

Взамен тебя недвижно восседает.

Иди, отвергнутый отцом преступник,

Негодный из негоднейших! Тебе

Я посылаю вслед свое проклятье.

Ты не добудешь родины желанной,

В гористый Аргос не вернешься ты.

Братоубийственной враждой пылая,

Падешь и ты, — и он, обидчик твой.

1390 Да внемлет мне ужасного Эреба

Мрак изначальный,[116] твой приют навек!

Да внемлют эти грозные богини,

Да внемлет он, что ваши души ядом

Нещадной злобы отравил, Арес!

Иди! Иди! И возвести кадмейцам

И доблестным союзникам твоим,

Каким наследством сыновей любимых

В последний раз порадовал Эдип!

Не в добрый час отправился ты в Аргос;

Теперь — конец. Оставь нас, Полиник.

О слезный путь! о горестный исход!

1400 О, для какой, товарищи, судьбины

Оставили мы Аргоса поля!

О я, несчастный! не сказать друзьям,

Что ждет нас впереди; и нет возврата.

Одно осталось: молча смерть принять.

О сестры, дети гневного отца!

Вы слышали его молитвы: сжальтесь

Хоть вы, родные, надо мною! Если

Исполнятся отцовские проклятья

И доступ вам откроется домой, —

Не отдавайте в поруганье[117] прах мой,

1410 Его почтите жертвой и могилой.

Венец прекрасной верности дочерней,

Который ныне осеняет вас,

Вы этой новой службой завершите.

Одну мне просьбу, Полиник, исполни!

Какую, Антигона, друг? Скажи!

Скорее рать отправь обратно в Аргос,

Избавь от смерти граждан и себя!

Нет, Антигона. Трусом раз прослыв —

Уж не собрать вторично мне дружины.

1420 К чему ж вторично гневу угождать?

Ужель спасет тебя отчизны гибель?

Мне, старшему, позорно перед младшим

Бежать и стать посмешищем ему.

Итак, стезю прямую ты готовишь

Отца проклятьям — смерть обоим вам?

Он хочет так — мне уступать нельзя,

Кто ж за тобой последовать дерзнет,

Отца вещанья грозные услышав?

Кто ж станет разглашать их? Умный вождь

1430 Благое молвит, о дурном молчит.

И ты решенья не изменишь, брат мой?

Не убеждай. Мой путь начертан мне —

Путь скорбный, мрачный — путь, покрытый мглою

Его вражды и памятливых Кар.

Но ваш да будет светел путь,.. лишь брата

Почтите после смерти! А в живых

Уже нам не увидеться. Прощайте!

О брат мой, брат мой!

О не плачь, родная!

Не плакать? Мне? Когда ты устремился

1440 Навстречу смерти явной, неизбежной?

Умру, коль надо.

Уступи, родимый!

Честь не велит — не убеждай!

О горе!

Погибнешь ты!

Погибну ль я, иль нет —

Решит сам бог... За вас молиться буду,

Чтоб чист от зла был жизненный ваш путь:

Вы всякого достойны счастья, сестры!

Несчастье от слепого старца снова,

Несчастье тяжкое грозит,

1480 Если рок спастись нам не даст!

Таят исход живой и верный

Знаменья богов для нас.

Всегда, всегда помнит их

Время; ждет порой,

Но порой и вмиг шлет конец...

Грянуло в горних! Зевс, Зевс!

О дети, дети, кто бы мог немедля

Ко мне Фесея славного призвать?

Его призвать — но для какого дела?

1460 Перун, возвестник Зевса окрыленный,

Меня зовет в подземную юдоль.

Смотрите! Снова бич небесный грянул.

И снова дрогнул небосвод

Сердце охватил властный страх

Душа сраженная поникла,

Небо в молниях горит.

Какой исход дает нам бог?

Горе нам сулит

1470 Гнев его; боюсь, быть беде!

Боже, что в горних! Зевс, Зевс!

О дети, близок боговозвещенный

Кончины час; пошлите же скорей!

Зачем? Где знанья твоего исток?

Я знаю твердо; торопитесь, старцы!

Пусть царь афинский поспешит ко мне!

Внемли! Внемли!

Снова грянул гром! Гул стоит.

1480 Милостив, боже, будь! Милостив будь! Зачем

Покрыт мраком лик матери-Земли?

Неправой мздой нас не карай,

Хоть проклят гость — но вид его

В бездну зла да не ввергнет нас!

Тебя, Зевс, молю!

Идет он, дети? Встречу ли при жизни

И в полноте сознания его?

Какой завет ему оставить мнишь?

За благостыню — дар обетованный,

1490 Могучий благоденствия залог.

Сюда! Сюда!

К нам, о к нам гряди, царь земли!

Там над обрывом[118] ты в честь Посидона огнь,

Святой огнь возжег, тельчей жертвы знак!

Тебе и граду и друзьям

Страдалец-гость возжаждал свой

Долг отдать — за добро добром!

Спеши, царь, спеши!

1500 Что значит крик ваш громкий и совместный —

И ваш, селяне, зов, и твой, Эдип?

Ниспала ль градом туча грозовая?

Иль гром вспугнул вас? В звоне бури — бог,

И много бедствий гнев его сулит нам.

Желанным царь, явился ты; на благо

Твои шаги ко мне направил бог.

Ты звал меня, сын Лаия? Зачем?

У грани я. Хочу обет пред смертью

Сдержать тебе и родине твоей.

1510 Где ж знаменье удара рокового?

Его сам бог мне явно возвестил,

Явив исход гаданьям необманный.

В чем объявил свою он волю, старец?

Ты слышал грома неустанный гул,

Удары стрел победоносной длани?

В твоих устах вещаний клад нелживых:

Тебе я верю. Молви, что мне делать.

Вот мой завет, Эгеев сын, — отчизне

Твоей — зари порука незакатной.

1520 Урочный холм, где смерть мне суждена

Его я сам тебе в пути насущном,

Проводником нетронутый, явлю.

Его ты бойся выдавать другому,

И где он сам, и чем он окружен:

Тебе оплотом станет он навек

От копий и щитов соседских ратей.

Обряд же таинств, ввек ненарушимых,

Ты там узнаешь от меня один.

Я б не доверил ни друзьям-селянам,

Ни дочерям возлюбленным его —

Нет, сам ты тайну береги святую;

1530 Когда ж конец почуешь жизни — сыну

Любимому в наследье передай,

Тот — своему, и так пребудет град

Ваш безопасен от сынов дракона.[119]

Затем — еще внемли мне, сын Эгея.

В несметном сонме городов нетрудно

Гордыне завестись, хотя б достойный

В них вождь царил. Ведь боги зорко видят

Да медленно остановляют взор,

Когда, безумьем обуянный, смертный

В пренебреженье топит их закон.

О да не будешь ты тому причастен!

Хоть ты и мудр, но помни мой завет.

1540 А ныне — в путь! Торопит божья воля:

Идти пора, не вправе медлить мы.

Вы, дети, следуйте за мной. Доныне

Вы темный путь указывали мне;

Теперь же я вам проводник чудесный.

Идите, не касайтесь; дайте мне

Тот холм священный самому найти,

Где рок мне сень укромную готовит.

Сюда, друзья! Сюда идти велит мне

Гермес-вожатый[120] и богиня мглы.

О свет бессветный! Некогда своим ведь

Я звал тебя. Теперь в последний раз

1550 Меня твой луч ласкает; в безднах ада

Отныне скрою душу я свою.

Хозяин дорогой! Навеки счастлив

Будь ты, и люди, и земля твоя;

А в счастия сиянье не забудьте,

Друзья, и мне честь памяти воздать.

Если доступна ты

Гласу мольбы моей,

Тьмы вековой царица —

Если ты внемлешь мне,

1560 Аидоней! Аидоней!

Вас молю:

Пусть наш гость

Смертью безбольною,

Смертью бесслезною

Снидет к вам

В мглистый приют теней,

В незримого царства

Укромный покой!

Несчетных мук[121] в жизни дни

Жала испытал Эдип:

Да будет он богом возвеличен!

Силы подземные!

Необоримый зверь[122] —

1570 Ты, что у врат всем открытых

Бодрствуешь день и ночь,

Ада жилец! Ада жилец!

Ты, чей вой

В тьме звучит,

Страшный в преданиях

Бездны полунощной

Грозный страж!

Кротко введи его,

Земли и Эреба

Суровая дщерь.[123]

На тихий луг, где в тени

Мреет душ бесплотных рой.

Тебя молю: сон дай гостю вечный.

Эдип, селяне, вечным сном почил.

1580 Вот весть моя в немногих слов убранстве.

Но как он умер — вкратце не расскажешь:

Столь многих дел свидетелем я стал"

Почил страдалец?

Вытянул у бога[124]

Он жребий вечной жизни для себя,

Но как? Безбольной, богоданной смертью?

Чудес немалых весть услышишь ты.

Ты видел сам, как он ушел отсюда:

Без помощи участливой руки —

Нет, сам ведя нас, проводник бесстрашный.

1590 И вот, придя к обрывистой стезе,

Что медными устоями[125] недвижно

В глубоких недрах почвы коренится —

Остановился он у разветвленья,

Близ Полой Чаши,[126] где погребены

Залоги дружбы вечной Пирифоя

С царем Фесеем. Здесь, среди святынь —

Скалы Фориковой, дуплистой груши

И каменной могилы[127] — сел он, снял

Лохмотья ветхие и крикнул девам,

Ему воды проточной принести

Для омовенья и для возлиянья.

1600 Послушно дочери, на ближний холм

Деметры-Хлои[128] отойдя, поспешно

Исполнили веление отца;

Омыв его, одели благолепно.

Когда ж во всем угоду получил он,

И всех желаний завершен был ряд —

Вдруг загремел подземный Зевс, и девы

От страха задрожали и, припав

К отца коленям, воплем безутешным

Заголосили; не было предела

Ударам в грудь и слез струям горючих.

1610 Эдип же, зов нерадостный услышав,

Сложивши руки над главами их,

Сказал им: "Дети, час настал мой ныне.

Уж нет у вас отца; прошли навеки

Для вас ухода тягостного дни.

Немало мук я причинил вам, знаю —

Одним лишь словом искупляю их:

Такой любви не встретите нигде вы,

Какую к вам родитель ваш питал.

Все кончено уже; в путь новый жизни

Вы без меня отправитесь теперь".

1620 И плакали они навзрыд, руками

Обвив друг друга; наконец, устав

От плача долгого, умолкли все.

Все тихо стало. —

Вдруг какой-то голос

К нему воззвал. Страх нас объял, по коже

Прошел мороз, и волосы внезапно

У оробевших дыбом поднялись.[129]

А голос звал, протяжно, многократно:

"Эдип! Эдип! Тебя зову! Давно уж

Идти пора; не в меру медлишь ты".

Поняв, что бог его зовет, Фесея

1630 К себе он требует, царя земли.

Тот подошел. "О друг желанный! — молвит

Ему Эдип, — залог священной клятвы,

Десницу, детям протяни моим —

И вы свою ему подайте, дети —

И обещай, что не покинешь их

И все исполнишь, что к их благу нужным

Найдешь". Не медля, благородный муж

Торжественную клятву гостю дал.

Тогда Эдип, бесчувственной рукою

В последний раз детей своих коснувшись,

1640 Сказал им: "Дети, стойко и смиренно

Стерпите благородный ваш удел;

Оставьте нас; не пожелайте видеть

Запретное и гласу тайн внимать.

Ступайте и оставьте здесь Фесея:

Лишь он достоин таинство узреть".

Послушались мы все его приказа

И с девами в обратный путь пошли,

Горюя, плача. Отойдя немного,

Вспять обернулись мы и видим — странник

1650 Исчез, а царь рукою заслоняет

Глаза, как будто страх невыносимый

Ему привиделся. Прождав немного,

Молитву сотворил он и послал

Привет совместный и богам Олимпа,

И матери-Земле. —

Какою смертью

Погиб тот муж — сказать никто не может,

Опричь царя Фесея. Не перун

Его унес, летучий пламень Зевса,

1660 Не черной вьюги бурное крыло.

Нет, видно, вестник от богов небесных

Ниспосланный его увел; иль бездна

Бессветная, обитель утомленных,

Разверзлась ласково у ног его.

Ушел же он без стона и без боли,

С чудесной благодатью, как никто.

И если кто меня безумным ставит —

То мне его не надобно ума.

А дети где? Где спутники-друзья?

Они вблизи, все громче и яснее

Приход несчастных возвещает стон.

1670 Сестра, сестра! Время приспело

Плач вознести по родителю! Вот оно,

Крови родной врожденное проклятье!

В долгих скитаниях

Мзду ненасытному злую платили мы;

Ныне ж очами и сердцем изведали

Исход непредставимый.

Какой исход?

Вам известен он, друзья!

Он умер, да?

Так и всем бы нам почить!

1680 Не в пылу кровавой сечи,

Не в волнах морской пучины,

Нет, ведомый тайной силой

В недра тайные земли.

Но мы, но мы! Злосчастный мрак

Нам покрыл чело и очи.

Где, в каких пределах суши,

На какой ладье пловучей

Уготован для страдалиц

Жалкий, горестный приют?

Ах, не знаю. Пусть губитель,

1690 Пусть Аид с отцом-страдальцем

И меня сведет в могилу:

В тусклых днях грядущей жизни

Нет отрады для меня.

Дети мои! Что бог судил, должно и вам

Не ропща[130] нести всечасно;

Бросьте вздохи, бросьте слезы:

Ваш жребий хулы не встретит.

И в горе, знать, есть услады доля —

Милым мне стало теперь и немилое:

Тогда я с ним свою сплетала руку.

1700 Друг мой, родитель мой,

Мглою подземной навеки окутанный,

Мне и сестре ты навеки возлюбленным,

Несчастный старец,[131] будешь!

Свершилось все?

Так, как он того желал.

Желал? Чего?

Смерть принять в краю чужом.

Темной ночью осененный,

Мирно спит он под землею;

Слух усопшего ласкает

Надмогильный плач детей.

1710 О да, о да! Мой влажный взор —

Вечный горести свидетель.

О, прочна печать страданья!

Смерть ты встретил на чужбине,

Как и сам желал, но принял

Ты кончину без меня.

О родная,[132] сиротами

Стали мы! Какой судьбине

Нас пошлют навстречу боги?

. . . . . . . . . . . . . .

Нет отца для нас с тобой!

1720 Счастливо кончил жизнь свою славный Эдип;

Дети милые, к чему же

Ваши стоны, ваши слезы?

Без бед не бывает жизни.

Назад, назад, родная!

Ах, к чему, сестра?

Душа горит...

О чем?

Увидеть сумрачный очаг...

Чей?

О несчастная! Отца!

Нельзя, сестра! Ты знаешь ведь:

1730 Строг запрет.

К чему упреки?

Знаешь также...

Вновь сомненья?

Без могилы, всем далекий...

Там и мне бы[133] смерть принять!

Ты о чем?

Нет силы жить.>

Смерти жаждешь? На кого же

Сироту-сестру оставишь?

И так мне нет отрады!

Воспряньте духом, девы!

Ах, куда бежать?

Избегли ведь...

Чего?

1740 Судьбы избегли вы лихой.

Все ж...

Что заботит так тебя?

На родину вернуться нам

Как, скажи.

Терпи: вернетесь.

Сердце ноет!

Не впервые.

Силы страсть превозмогает.

Зол пучина впереди!

Горе, горе!

Горе, да!

О, что делать! Боже, боже!

О, какою мглою страха

1750 Ты окружил нас, демон!

Прекратите ваш плач, дорогие: чей гроб

Под землей благодать осенила, о том

Неуместны людские рыданья.

О наследник Эгея, мы молим тебя!

Что заботит вас? Чем вам могу угодить?

О, дозволь нам взглянуть на могилу отца!

Я не властен, родные, ее указать.

Что ты молвишь, державный владыка Афин?

1760 Ваш отец наказал: не давать никому

Ни коснуться стопой заповедной земли,

Ни нарушить приветом святой тишины,

Что страдальца могилу навеки блюдет.

Мне за верность награда — счастливая жизнь

И безбольный покой для любимой страны.

Наши речи услышал всевнемлющий бог

И прислужница Зевсова — Клятва.

Если так заповедал он волю свою,

Мы смириться должны. Но на родину нас

1770 В древлезданные Фивы отправь, чтобы там

Увели бы мы прочь со смертельной тропы

Наших братьев, единых по крови.

Я и в этом служить вам готов, и во всем,

Что полезно для вас и отрадно ему,

Новозванному гостю подземных глубин.

Мое рвенье не знает отказа.

Да умолкнет же плач ваш, да станет слеза.

Есть для смертных закон:

Что случилось, того не избегнуть.

Сестра родная, общей крови отпрыск,

Исмена, слушай. Тяжелы проклятья

Над семенем Эдипа — и при нас

Им, видно, всем свершиться суждено.

Казалось бы, и горя, и бесчестья,

И скверны, и греха всю чашу мы

До дна с тобой испили? Нет, не всю!

Ты знаешь ли, какой приказ недавно

Всем объявил Креонт-военачальник?...

Не знаешь, вижу, — а беда грозит

10 Ужасная тому, кто мил обеим.

О милых я не слышала вестей, —

Ни горького, ни радостного слова, —

С тех пор, как наши братья друг от друга

Смерть приняли в один и тот же день.

Но вот настала ночь, и рать аргивян

На родину бежала; я не знаю,

Сулит ли скорбь иль радость этот день.

Я так и думала — и из дворца

Тебя велела вызвать, чтоб о деле

Поговорить с тобой наедине.

20 Ты вся дрожишь... о, что случилось, молви!

Вот что случилось. Одного лишь брата

Почтил Креонт, и даже свыше меры;

Другой последней милости лишен.

Могиле отдал прах он Этеокла?

По правде праведной и по закону,

И он велик среди теней в аду.

А Полиника труп несчастный в поле

Поруганный лежит; никто не волен

Его ни перстью, ни слезой почтить;

Без похорон, без дани плача должно

Его оставить, чтобы алчным птицам

30 Роскошной снедью стала плоть его.

Так приказал достойный наш Креонт

Всему народу, и тебе, и мне...

О да, и мне! А кто еще не знает,

Тому он здесь объявит свой приказ.

И не пустым считает он его:

Плащ каменный расправы всенародной

Ослушнику грозит. Вот весть моя.

Теперь решай: быть благородной хочешь,

Иль благородных дочерью дурной?

Несчастная, возможно ль? Крепок узел;

40 Мне ни стянуть, ни развязать его.

Согласна труд и кару разделить?

Какую кару? В чем твое решенье?

Своей рукою мертвого зарыть.

Как, — хоронить запрету вопреки?

Антигена

Да — ибо это брат и мой и твой.

Не уличат меня[134] в измене долгу.

О дерзкая! Наперекор Креонту?

Меня моих он прав лишить не может.

Сестра, сестра! Припомни, как отец наш

50 Погиб без славы, без любви народной;

Как, сам себя в злодействе уличив,

Он двух очей рукою самосудной

Себя лишил.[135] Припомни, как страдальца

Мать и жена — два слова, плоть одна! —

В петле висячей жизнь свою сгубила.

Еще припомни: оба наших брата,

Самоубийственной дыша отвагой,

Одной и той же смертью полегли.

Лишь мы теперь остались. Всех позорней

Погибнем мы, когда, поправ закон,

60 Нарушим власть и волю мы царя.

Опомнись! В женской родились мы доле;

Не нам с мужами враждовать, сестра.

Им власть дана, мы — в подданстве; хотя бы

И горшим словом оскорбил нас вождь —

Смириться надо. Помолюсь подземным,

Чтоб мне простили попранный завет,

Но власть имущим покорюсь: бороться

Превыше силы — безрассудный подвиг.

Уж не прошу я ни о чем тебя,

И если б ты мне помощь предложила,

70 Я б неохотно приняла ее.

Храни же ум свой для себя, а брата

Я схороню. Прекрасна в деле этом

И смерть. В гробу лежать я буду, брату

Любимому любимая сестра,

Пав жертвою святого преступленья.

Дороже мне подземным угодить,

Чем здешним: не под властью ли подземных

Всю вечность мне придется провести?

Ты иначе решила — попирай же

В бесчестье то, что бог нам чтить велел.

Я не бесчещу заповеди божьей,

Но гражданам перечить не могу.

80 При том и оставайся. — Я же брата

Любимого могилою почту.

Несчастная! Мне страшно за тебя.

Меня оставь, — живи своею правдой.

Храни же в тайне замысел опасный,

Не посвящай чужих! И я смолчу.

Всем говори! Услугою молчанья

Ты лишь усилишь ненависть мою.

Твой пламень сердца душу леденит!

Но тем, кому служу я, он угоден.

80 Несбыточны твои желанья, верь мне!

Коль так — мой пыл остынет сам собой.

И приступать к несбыточному праздно.

Так продолжай — и ненавистна будешь

Усопшему навеки, как и мне.

Нет, пусть я буду вовсе безрассудна,

Пусть претерплю обещанный удар —

Но я не отрекусь от славной смерти.

Прощай сестра! Мечта твоя, безумна,

Но для родных ты истинно родная.

100 Здравствуй, Солнца желанный луч!

Краше всех просиявших зорь

Над Диркейским святым руслом[136]

Ты сверкнул, золотого дня

Ясный взор, после долгой мглы

Свет неся семивратным Фивам!

Ты же, жгучей шпорой вонзясь,

Вражью рать о белых щитах,

Что к нам Аргос в бой снарядил,

В бегство двинул быстрее.

110 Поднялась она гордо на нашу страну,

Под грозой Полиниковых гневных речей.

Как блистали доспехи, как веял султан!

Так парит над землею могучий орел:

Белоснежные крылья колышут его,

И угрозой с небес

Его яростный крик раздается.

Над чертогом повис орел;

Лесом гибельных копий он

120 Обложил семивратный вал.

Но вкусить не пришлось ему

Нашей крови, и смольный огнь

Не коснулся венца твердыни.

Вспять направил гордый он лет,

За спиной услышав своей

Гром оружий: хищник узнал

Силу бранную змея.

Ненавидит надменных речей похвальбу[137]

Правосудный Зевес. Он заметил поток

Необорный мужей и бряцающих лат

130 Золоченую спесь — и у грани самой

Огневицей перуна врагов ниспроверг,

Уж разверзших уста

Для ликующей песни победы.

В гулком паденье поверженный огненосец[138]

Землю ударил. Дышал он безумной злобой:

Словно смерч-лиходей,

Мнил смести он державный град.

Такой ему жребий пал;

Смертью иной прочих сразил

Бурный Арес, наш покровитель

140 Благоусердный.

И седмица вождей у ворот семерых,

Что доверилась удали в равном бою,

Свои латы оставила Зевсу побед.

Лишь они, нечестивцы, что, крови одной

По отцу и по матери, копья свои

Друг на друга направили, — смерти одной

Испытали совместную горечь.

Нам же дарует всеславный венец Победа,

Светлая гостья царицы ристаний[139] Фивы,

150 Чтоб забвения мглой

Войн годину покрыли мы.

Пусть пляски вихрь в тьме ночной

Радости мзду в храмы несет;

Ты ж, Дионис, будешь нам в Фивах

Царь хороводов!

Но я вижу владыку родимой страны,

Менекеева сына Креонта: сам бог

Ему царство недавним решеньем вручил.

Он идет. Что за думы волнуют его?

160 Знать, не даром он старцам гонцов разослал

И в совет их державный на площадь зовет

Принуждением царского слова!

О, мужи Фив![140] Божественною волей

Наш город вновь спасен из моря бед.

И вот я вас созвал — от всех отдельно,

Посланца гласом каждого — считая

Оплотом царского престола вас.

Так вы уж древней Лаия державе

Хранили верность; так, затем, Эдипу;

И наконец, по гибели отца,

Вы так же верно сыновьям служили.

170 Теперь двойная их скосила доля

В один и тот же день — убийцы оба,

Они ж и жертвы, юную десницу

Братоубийства скверной опорочив —

И унаследовал царей погибших

Престол, как родственник ближайший, я.

Я знаю: безрассудно полагать,

Что понял мысль и душу человека,

Покуда власти не отведал он.

Узнайте же, как я намерен править.

Кто, призванный царить над всем народом,

Не принимает лучшего решенья;

180 Кому позорный страх уста сжимает,

Того всегда считал негодным я.

И кто отчизны благо ценит меньше,

Чем близкого, — тот для меня ничто.

Я не таков. Да будет Зевс-всевидец

Свидетель мне! Молчать не стану я,

Когда пойму, что под личиной блага

Беда к моим согражданам крадется,

Не допущу подавно, чтобы дружбу

Мою снискал моей отчизны враг.

Отчизна — вот та крепкая ладья,

Что нас спасает: лишь на ней, счастливой,

190 И дружба место верное найдет.

Такой закон наш город вознесет,

И с ним согласен тот приказ, который

Я о сынах Эдипа объявил.

Гласит он так: героя Этеокла

За то, что пал он, за страну сражаясь,

Покрытый славой многих бранных дел, —

Почтить могилой и достойной тризной

С славнейшими мужами наравне;

Но брат его — о Полинике слово —

Кто, изгнанный, вернулся в край родной

200 Чтоб отчий град и отчие святыни

Огнем пожечь дотла, чтоб кровью граждан

Насытить месть, а тех, кто уцелел,

В ярмо неволи горькой впрячь, — о нем

Народу мой приказ: не хоронить,

Ни плачем почитать; непогребенный,

Оставлен на позор и на съеденье

Он алчным псам и хищникам небес.

Вот мысль моя, и никогда злодея

Не предпочту я доброму средь нас.

Кто ж верен родине, тому и в жизни

210 И в смерти я всегда воздам почет.

Ты так решил, Креонт, сын Менекея,

И о враге отчизны, и о друге;

В твоих руках закон; и над умершим,

И над живыми — нами, — власть твоя.

Так бдите же над исполненьем слова!

Не молодых ли это плеч обуза?

Конечно; к трупу стражу я приставил.

А нам ты что приказываешь, царь?

Ослушникам закона не мирволить.

220 Кто ж в казнь влюблен? Таких безумцев нет.

Наградой казнь ослушнику, ты прав;

Но многих и на смерть влечет корысть.

По правде не могу я, государь,

Сказать, чтоб от чрезмерного усердья

Я запыхавшись прибежал сюда.

Нет: остановок на пути немало

Внушала мне забота, и не раз

Уж восвояси я хотел вернуться.

То так, то сяк душа мне говорила:

"Глупец! Куда спешишь? Ведь на расправу!

Несчастный! Что ты медлишь? Вдруг Креонт

230 Узнает от другого, — будет хуже!"

Так мысль свою ворочал я, досужий

Шаг замедляя, — а в таком раздумьи

И краткий путь способен долгим стать,

Но верх взяла решимость: я пришел.

Хоть и сказать мне нечего, а все же

Скажу: пришел сюда не без надежды

Не испытать, чего не заслужил.

О чем же речь? Ты оробел, я вижу!

Узнай сначала про меня: то дело

Свершил не я, а кто свершил — не знаю.

240 Ответ держать поэтому не мне.

Что за увертки, что за оговорки!

Не мешкай: что за новость, объяви!

Тут поневоле мешкать будешь: страшно!

Так говори — и убирайся прочь!

Ну вот, скажу: похоронен тот труп.

Печальник скрылся. Слой песку сухого

На мертвеце и возлияний след.

Что ты сказал? Кто мог дерзнуть? Ответствуй!

Почем мне знать? Ни рытвины кругом

250 От заступа или лопаты; почва

Тверда, суха ступне и колесу:

Кто здесь и был, тот не оставил следа.

Так вот, когда дневальщик первый дело

Нам показал — всем и чудно и жутко

Внезапно стало: мертвеца не видно!

Не то, чтоб в землю он ушел: лишь сверху

Был тонким слоем пыли он покрыт,

Как бог велит во избежанье скверны.

И ни от пса, ни от другого зверя

Следов не видно — ни зубов, ни лап.

Тут друг на друга мы с обидной бранью

260 Набросились, страж стража обвинял;

Вот-вот, казалось, до ручной расправы

Дойдет — кому же было нас унять?

На каждого вину взвалить пытались —

И каждый отрицал ее. Готов был

Всяк раскаленное держать в руках железо,

И сквозь огонь пройти, и бога в клятве

Свидетелем призвать, что он невинен,

Что он ни в замысле, ни в исполненьи

Не принимал участья. Спорим, спорим, —

Нет, не выходит ничего. Тут слово

Сказал один из нас — такое слово,

Что в страхе все поникли головой:

270 Перечить не могли, а что бедою

Оно чревато — было ясно всем.

Его же слово — вот оно: с повинной

К тебе прийти и обо всем сказать.

Что было делать? Покорились, жребий

Метнули — мне досталась благодать.

И вот я здесь, что враг во вражьем стане;

Еще бы! Всем противен вестник зла.

Недоброе нам сердце ворожит;

Подумай, царь, не бог ли тут замешан.

280 Умолкни! Гневом душу мне наполнишь.

Ужель с годами ум твой отупел?

Что за кощунство! Чтобы сами боги

Заботились об этом мертвеце!

Что ж, благодетеля они в нем чтили,

Что перстью упокоили его —

Его, пришедшего в наш край, чтоб храмы

В убранстве их колонн огнем разрушить,

Разграбить приношенья, разорить

Мать-землю, надругаться над законом?

А коль злодей он — видано ли дело,

Чтоб о злодее боги так пеклись?

Нет, нет, не то. — Уже давно средь граждан

290 Я ропот слышу.[141] Им мое решенье

Противно, видно, и строптивой вые

Претит ярмо. Нелюб им новый царь.

Они и их — я это ясно вижу —

Посулом мзды презренной обольстили,

Чтоб мой приказ нарушили они.

Да, деньги, деньги! Хуже нет соблазна

Для смертного. Они устои точат

Стен крепкозданных и из гнезд родных

Мужей уводят; их отрава в душу

Сочится добрых, страсть к дурным деяньям

300 Внушая ей; они уловкам учат,

Как благочестья грань переступать.

Но все же те, кого соблазн наживы

Заманит в грех такой — хоть и не сразу —

Добьются кары строгого судьи.

Теперь заметь: как свят мне Зевса облик! —

Ты видишь, клятвой я связал себя —

Моим глазам представите вы вскоре

Виновника запретных похорон;

Не то — вам смерти не простой награда

Назначена: живые вы на дыбе

Заплатите за дерзновенье мне.

310 Я научу вас знать, где к месту алчность,

И воровать с разбором, твердо помня,

Что не везде подачка нам сладка.

Опасна гнусная корысть, и чаще

Ты с ней беду, чем прибыль наживешь.

Ответить дашь? Иль сразу уходить?

Разгневал ты и так меня довольно!

Слух ли болит иль сердце у тебя?

Еще искать ты вздумал место боли?

Я огорчил твой слух, виновник — сердце,

320 Болтать на диво мастер, ты, я вижу!

Пусть так; но труп похоронил не я.

Неправда, ты, продав за деньги душу.

Увы!

Беда, когда судья нездраво судит.

Толкуй себе, что здраво, что нездраво,

Но отыщи виновника, — не то

Поймешь: корысть чревата злой невзгодой.

И я согласен, чтоб его поймали.

Но будет ли он пойман, или нет —

Ведь в этом властен бог один — с возвратом

330 Меня не жди. И то уж я не думал,

Что жизнь цела останется моя;

Спасибо, боги, вам за милость вашу!

Много в природе дивных сил,[142]

Но сильней человека — нет.

Он под вьюги мятежный вой

Смело за море держит путь;

Кругом вздымаются волны —

Под ними струг плывет.

Почтенную в богинях, Землю,

Вечно обильную мать, утомляет он;

340 Из году в год в бороздах его пажити,

По ним плуг мул усердный тянет.

И беззаботных стаи птиц,

И породы зверей лесных,

И подводное племя рыб

Власти он подчинил своей:

На всех искусные сети

Плетет разумный муж.

Свирепый зверь пустыни дикой

350 Силе его покорился, и пойманный

Конь густогривый ярму повинуется,

И царь гор, тур неукротимый.

И речь, и воздушную мысль,

И жизни общественной дух

Себе он привил; он нашел охрану

От лютых стуж — ярый огнь,

От стрел дождя — прочный кров.

360 Благодолен! Бездолен не будет он в грозе

Грядущих зол; смерть одна

Неотвратна, как и встарь,

Недугов же томящих бич

Теперь уж не страшен.

Кто в мудрость искусство возвел,

Превыше бессильных надежд,

Тот путь проторил и к добру и к худу.

Кто Правды дщерь, Клятву, чтит,

Закон страны, власть богов, —

370 Благороден! Безроден в кругу сограждан тот,[143]

Кого лихой Кривды путь

В сердце дерзостном пленил:

Ни в доме гость, ни в вече друг

Он мне да не будет!

Непонятное диво мне разум слепит.

Это ты, Антигона? Зачем не могу

Уличающих глаз я во лжи уличить!

380 О Эдипа-страдальца страдалица-дочь!

Чего ради, царевна, схватили тебя?

Неужели дерзнула ты царский закон

Неразумным деяньем нарушить?

Да, да, она виновница; ее мы

Застали хоронящей. Где Креонт?

Он вовремя выходит из дворца.

С какой потребностью совпал мой выход?

Да, государь; ни в чем не должен смертный

Давать зарок: на думу передума

Всегда найдется. Вот возьми меня:

390 Я ль не клялся, что ни за что на свете

Не возвращусь сюда? Такого страху

Твои угрозы на меня нагнали.

Но сам ты знаешь: всех утех сильнее

Нежданная-негаданная радость.

И вот я здесь, и клятвы все забыты,

И эту деву я привел: у трупа

Лелеяла покойника. Без жребья,

Без спора мне присуждена находка.

Ее тебе вручаю я: суди,

Допрашивай, меня же от опалы

400 Освободи и отпусти домой.

Ее привел ты... как и где найдя?

Труп хоронящей — этим все сказал я.

Ты понимаешь, что ты говоришь?

Сам видел, хоронила труп она,

Тебе наперекор. Ужель не ясно?

Как ты увидел? Как схватил ее?

Так было дело. Я туда вернулся

Под гнетом яростных угроз твоих.

Смели мы пыль, что покрывала труп,

410 И обнажили преющее тело.

Затем расселись на хребте бугра,

Где ветер был покрепче — от жары ведь

Тлетворный запах издавал мертвец.

Чуть засыпал кто — руганью усердной

Его будил сосед — знай дело, значит.

Так время проходило. Вот уж неба

Средину занял яркий солнца круг,

И стал нас зной палить. Внезапно смерч

С земли поднялся, в небо упираясь

Своей верхушкой. Всю равнину вмиг

420 Собой наполнил он, весь беспредельный

Эфир; кругом посыпались с деревьев

Листва и ветви. Мы, глаза зажмурив,

Старались божью вынести напасть.

Прождали мы немало; наконец,

Все успокоилось. Глаза открыли —

И что же? Дева перед нами! Плачет

Она так горько, как лесная пташка,

Когда, вернувшись к птенчикам, застанет

Пустым гнездо, осиротелым ложе.

Так и она, увидев труп нагим,

Взрыдала, проклиная виноватых,

И тотчас пыли горстию сухой

430 И, высоко подняв кувшин узорный,

Трехкратным возлияньем труп почтила.

Увидев это, бросились мы к ней.

Она стоит бесстрашно. Мы схватили

Ее, и ну допрашивать: о прежнем

Обряде, о вторичном — и во всем

Она призналась. И отрадно мне,

И жалко стало. Да и впрямь: ведь сладко,

Что сам сухим ты вышел из беды;

А все же жаль, когда беду накличешь

Ты на людей хороших. — Ну, да что!

440 Всегда своя рубашка к телу ближе.

Ты это! Ты!... Зачем склоняешь взор?

Ты это совершила или нет?

Да, это дело совершила я.

Теперь иди, куда душе угодно:

С тебя снимаю обвиненье я.

А ты мне ясно, без обиняков

Ответь: ты о моем запрете знала?

Конечно, знала; всем он ведом был.

Как же могла закон ты преступить?

450 Затем могла, что не Зевес с Олимпа

Его издал, и не святая Правда,

Подземных сопрестольница богов.

А твой приказ-уж не такую силу

За ним я признавала, чтобы он,

Созданье человека, мог низвергнуть

Неписанный, незыблемый закон

Богов бессмертных. Этот не сегодня

Был ими к жизни призван, не вчера:

Живет он вечно, и никто не знает,

С каких он пор явился меж людей.

Вот за него ответить я боялась

Когда-нибудь пред божиим судом,

А смертного не страшен мне приказ.

Умру я, знаю. Смерти не избегнуть,

460 Хотя б и не грозил ты. Если жизнь

Я раньше срока кончу — лишь спасибо

Тебе скажу. Кто в горе беспросветном

Живет, как я, тому отрадой смерть.

Нет, не в досаду мне такая участь.

Но если б брата, что в одной утробе

Со мной зачат был — если б я его,

Умершего, без чести погребенья

Оставила — вот этой бы печали

Я никогда осилить не смогла.

Ты разума в словах моих не видишь;

Но я спрошу: не сам ли неразумен,

470 Кто в неразумии корит меня?

Отца мятежного мятежный дух

В тебе живет: не сломлена ты горем.

Ну, так узнай: чем круче кто в гордыне,

Тем ближе и падение его.

Пусть раскалится в огненном горниле

Железа сила: будет вдвое легче

Его ломать и разбивать тогда.

И пылкого коня лихую удаль

Узда смиряет малая: не след

Кичиться тем, кто сильному подвластен.

Что ж нам о ней поведать? Провинилась

480 Уж в первый раз сознательно она,

Когда закон, известный всем, попрала;

Теперь же к той провинности вторую

Прибавила она, гордяся делом

Содеянным и надо мной глумясь.

Не мужем буду я — она им будет —

Коль власть мою ей в поруганье дам.

Нет; будь сестры она мне ближе, ближе

Нам всем родного домового Зевса:[144]

Они с Исменой не избегнут кары,

И кары строгой. Обе виноваты:

490 Они вдвоем обдумали тот шаг.

Вы, позовите мне сюда Исмену.

Я только что ее в покоях видел

Безумною от крайнего волненья.

Да, кто во тьме недоброе замыслит,

В своей душе предателя взрастит;

Но хуже тот, кто, пойманный с поличным,

Прикрасы слов наводит на вину.

Ты кару ищешь мне сильнее смерти?

Нет, этого достаточно за все.

Зачем же ждать? Мне речь твоя противна;

500 Не примирюсь я с нею никогда.

Так и тебе не по сердцу мой подвиг. —

И все ж — могла ли я славнее славу

Стяжать, чем ныне? Я родного брата

Могилою почтила.

Если б страх

Язык им не сковал, они б признались

Что мыслями со мною заодно.

Завидна жизнь царей: они лишь могут

И говорить, и делать, что хотят.

Ужели всех кадмейцев ты умнее?

Спроси у них — пусть разомкнут уста.

510 Не стыдно ль мыслить розно ото всех?

Почтить родного брата — не позорно.

А тот не брат, что с ним в бою сразился?

О да, и он: одна и та же кровь.

За что ж его ты оскорбила тень?

Меня покойный не осудит, знаю.

Как? Нечестивца ты сравняла с ним!

Погиб мой брат, а не какой-то раб.

Погиб врагом, а тот спасал наш город!

И все ж Аида нерушим закон.

520 Нельзя злодеев с добрыми равнять!

Почем мы знаем, так ли там судили?

Вражда живет и за вратами смерти!

Делить любовь — удел мой, не вражду.

Ступай же к ним и их люби, коль надо;

Пока я жив, не покорюсь жене!

Посмотрите: Исмена у входа, друзья!

Сердобольные слезы[145] текут из очей;

Ее щеки в крови; над бровями печаль,

Словно туча, нависла, горячей струей

530 Молодой ее лик орошая.

А, это ты в тени укромной дома

Змеей ползучей кровь мою точила,

И я не ведал, что рощу две язвы,

Две пагубы престола моего!

Скажи мне ныне: признаешь себя ты

Сообщницей в том деле похорон,

Иль клятву дашь, что ничего не знала?

Коли она призналась — то и я.

Ее вину и участь разделяю.

Нет, не разделишь — Правда не велит:

Ты не хотела — я тебя отвергла.

540 Но ты несчастна — и в твоем несчастье

Я не стыжусь быть дольщицей беды.

Любовь не словом дорога, а делом;

О деле ж знает царь теней, Аид.

О, не отталкивай меня! Мы вместе

Умрем и смертью мертвого почтим.

Ты не умрешь. Чего ты не коснулась,

Своим не ставь; за все отвечу я.

Какая жизнь мне без тебя мила?

Спроси Креонта: он тебе опора.

550 К чему насмешки! Легче ли от них?

Верь, горше слез нас мучит смех такой.

Чем же утешу я тебя хоть ныне?

Себя спаси; тебе я жить велю.

О горе, горе! Жить с тобой в разлуке?

Ты жизни путь избрала, смерти — я.

Но я тебя отговорить пыталась.

Кто прав из нас, пускай рассудят люди.

Но в этом деле обе мы виновны.

Нет. Ты жива, моя ж душа давно

560 Мертва; умерших чтит моя забота.

Ума решились эти девы, вижу:

Одна — теперь, другая — с малых лет.

Да, государь, ты прав; врожденный разум

Со счастьем вместе покидает нас.

Впрямь, коли ты со злой влечешься к злу!

Мне жизнь не в жизнь с ней розно, государь.

Не говори ты "с ней"! Ее уж нет.

И ты казнить решил невесту сына?

Есть для посева и другие нивы!

570 Нет, коли все давно сговорено!

Дурной жены я сыну не желаю.

О Гемон,[146] как не дорог ты отцу!

Его женитьба — не твоя забота.

И сына ты лишишь такой невесты?

Лишу не я: разлучница здесь смерть!

Как видно, казни ей не избежать.

Ты понял верно. Но довольно. Стража!

Домой их уведите... Да, еще:

Двух женщин этих под охраной верной

Держать, свободы не давать отнюдь:

580 И смельчаки не презирают бегства,

Коль сознают, что смерть недалека.

Блаженны вы, люди, чей век бедой не тронут!

Если ж дом твой дрогнул от божьего гнева,

Смена жизней лишь приумножит наследье кары.

Мятежится за валом вал,

Точно лютых вьюг разгул

Подводный ад на гладь лазурных волн извлек.

580 На свет ил дна всплывает черный,

Страждет скал прибрежных кряж,

Протяжным стоном вою бури вторя.

Я вижу растущую в роде Лабдакидов,

За бедой беду в череде поколений;

Не искупит жертва сыновняя[147] отчих бедствий, —

Сам бог в погибель дом ведет.

Рос последний в нем цветок,

600 Последний свет он лил на весь Эдипа дом.

Увы! Серп бога тьмы подземной

Срезать и его готов:

Безумье речи, — разума затменье.

Твою, Зевс, не осилит власть

Человечьей гордыни дерзость

И сон-чародей перед тобой бессилен,

И дней неустанный ход;

Старости чужд, вечно державен ты,

Вечно тебя Олимпа

610 Свет лучезарный нежит.

Человеку ж дан и в прошлом,

И ныне, и впредь закон:

Бди, борись — все тщетно;

В уделе Земном все под Бедой ходит.

Надежд сонм обольщает ум,

Но одним он бывает в пользу,

Другим — на беду легкообманной страсти.

Грядешь ты, не чуя зла, —

И в ярый огонь ступишь негаданно.

620 Видно, недаром предкам

Мудрость внушила слово:

Благодать во зле мы видим,

Когда ослепленный ум

В гибель бог ввергает;

Недолго нам ждать: близко Беда ходит.

Но я Гемона вижу; в гнезде он твоем

Стал единственным ныне...[148] Как тускл его взор!

Знать, о доле невесты проведал жених;

630 Знать, не сладко с надеждой прощаться!

Узнаем вскоре сами без пророков.

Мой сын, ужель ты гневен на отца,

Про приговор решительный невесте

Узнав? Иль, что бы я ни делал, прочен

Сыновнего почтения завет?

Отец, я твой; ты путь мне указуешь

Решеньем благостным, и путь тот — мой.

Не так мне дорог брак мой, чтоб заветам

Твоим благим его я предпочел.

Ты прав, мой милый. Пред отцовской волей

640 Все остальное отступать должно.

Затем и молим мы богов о детях,

Чтоб супостатов наших отражали

И другу честь умели воздавать.

А кто и в сыне не нашел опоры —

Что скажем мы о нем? Не ясно ль всем,

Что для себя он лишь кручину создал

И смех злорадный для врагов своих?

Нет, нет, дитя! Не допусти, чтоб нега

Твой ясный разум обуяла; женской

Не покоряйся прелести, мой сын!

Кто с лиходейкой делит ложе — верь мне,

650 Морозом веет от таких объятий!

Нет горше язвы, чем негодный друг.

Отринь и ты ее, презренья полный:

Она нам — враг. Пускай во тьме подземной

Себе другого ищет жениха!

Я уличил ее уликой явной

В том, что она, одна из сонма граждан,

Ослушалась приказа моего;

Лжецом не стану я пред сонмом граждан:[149]

Пойми меня, мой долг — ее казнить.

И пусть взывает к родственному Зевсу:[150]

Когда в родстве я зародиться дам

Крамоле тайной — вне родства бесспорно

660 Еще пышнее расцветет она.

Нет. Кто в кругу домашних безупречен,

Тот и гражданский долг исполнит свято;

Напротив, кто в безумном самомненье

Законы попирает, кто властям

Свою навязывает волю — мною

Такой гордец отвержен навсегда.

Кого народ начальником поставил,

Того и волю исполняй — и в малом,

И в справедливом деле, и в ином.[151]

Кто так настроен,[152] тот — уверен я —

Во власти так же тверд, как в подчиненье.

670 Он в буре брани на посту пребудет,

Соратник доблестный и справедливый.

А безначалье — худшее из зол.

Оно народы губит, им отрава

В глубь дома вносится, союзной рати

В позорном бегстве узы рвет оно.

Но где надежно воинство — его там

Ряды блюдет готовность послушанья.

Храни же свято стяг законной власти,

Не подчиняя женщине ума.

Уж если пасть нам суждено — от мужа

680 Падем, не в женской прелести сетях!

Нам мнится, если возраст нам не враг,

Твоими разум говорит устами.

Ах, разум, разум... Да, отец мой, высший

То дар богов для смертных, спору нет;

И что неправ ты — это доказать

Не в силах я — и не хочу быть в силах.

Но прав, быть может, также и другой?

Поверь, отец: что делает народ,

Что говорит и чем он недоволен,

690 Мне лучше видно. Страх простолюдину

Твой взор внушает,[153] прерывает речи,

Что неугодны слуху твоему.

А я, в тени, и вижу все, и слышу.

Я слышу, да, как все ее жалеют,

Все говорят: "Ужель погибнет та,

Что гибели всех менее достойна? —

Ужель за подвиг столь прекрасный — кару

Столь жалостную понесет она? —

Ту, что, родного брата в луже крови

Найдя, непогребенным не снесла,

Не потерпела, чтоб от псов голодных

Он поруганье принял и от птиц —

Ее ль златым мы не почтим венком?"

700 Так глухо бродит темная молва.

Отец! Ведь мне всего добра на свете

Дороже благоденствие твое.

И быть не может иначе: ведь слава

Цветущего отца — величье сына,

Как и отцу отраден сына блеск.

Не будь же однодумен: не считай,

Что правда только в том, что ты сказал.

Кто лишь в себе высокий разум видит,

Иль чары слова, иль души величье —

Тот часто вдруг оказывался пуст.

710 Ты — человек, и как бы ни был мудр ты, —

Позора нет познать и уступить.

Когда поток весенних вод избыток

Стремит в долину — гибкие лишь лозы

Его выносят, а деревьев силу

Он, с корнем вырывая, истребляет.

Когда моряк натянет корабельный

Канат и не захочет отпустить —

Не миновать ладье перевернуться.

Нет, уступи, смири свой гордый дух!

Дозволь и мне, хоть я и молод, словом

Тебя правдивым вразумить, отец:

720 Всех совершенней я того считаю,

Кто сам в себе клад мудрости хранит.

Но он немногим достается; прочим —

И доброму совету внять хвала.

Полезно обоюдное ученье,

Коль доля правды у обоих есть.

Седые старцы мы; не время нам

У молодого разуму учиться!

Одной лишь правде! Если ж молод я, —

Смотреть на дело должно, не на возраст.

730 А дело ли ослушника почтить?

Почтить дурных я не просил, отец.

Ну, а ее ты к ним не причисляешь?

Ни я, ни всенародный глас фивян.

Народ ли мне свою навяжет волю?

Ты ныне слово юное сказал.

Своей мне волей править, иль чужою?

Единый муж — не собственник народа,

Как? "Мой народ" — так говорят цари!

Попробуй самодержцем быть в пустыне!

740 Жене ты покорился, вижу я!

Коль ты — жена; я о тебе забочусь.

Ты, негодяй?[154] И судишься с отцом?

Так должно; Правды ты завет нарушил.

Нарушил, если власть я чту свою?

Хорош почет, коль ты богов бесчестишь!

Презренный, женской прелести угодник!

Все ж не дурному делу я служу.

Ты в каждом слове лишь о ней радеешь!

Нет; и о нас с тобой, и о богах.

750 Живой ее ты не получишь в жены!

Она умрет... пусть так! Но не одна.

Еще угрозы? Вот венец дерзанью!

Угрозы? Нет; тщете ответ бессильный.

Тщеты питомец не учитель мне!

757 Ты говорить лишь хочешь, а не слушать?

756 Раб женщины, не раздражай меня!

755 Отец!... другого б я назвал безумцем.

758 Что ж, называй! Но не на радость, верь мне,

К хуле и брань прибавил ты.

Эй вы!

760 Сюда преступницу ведите! Тотчас

На жениха глазах ее казню.

Нет, этого не будет! Глаз моих

Уж не увидят боле ни невеста

В мученьях казни горестной, ни ты:

Других ищи союзников безумью!

Его шаги торопит гнев, владыка —

Советник лютый в юных дней пылу.

Что ж, в добрый час! Пускай в своей гордыне

И дерзости себя хоть богом мнит:

Их он и этим не спасет от казни.

770 "Их", ты сказал? Ужель казнишь обеих?

Ты прав: лишь ту, что прикоснулась к трупу.

Какую ж ей ты приготовил казнь?

За городом, в пустыне нелюдимой,

Врыт в землю склеп;[155] из камня свод его.

Туда живую заключу, немного

Ей пищи дав — так, как обряд велит,

Чтоб города не запятнать убийством,

Пусть там Аиду молится — его ведь

Она считает богом одного!

Быть может, он спасет ее от смерти.

А не спасет — на опыте узнает,

780 Что почитать подземных — праздный труд.

Эрот, твой стяг[156] — знамя побед!

Эрот, ловец лучших добыч,

Ты и смертному сердце жжешь

С нежных щек миловидной девы.

Подводный мир чует твой лет; в чаще лесной гость ты;

Вся бессмертная рать воле твоей служит;

Всех покорил людей ты —

790 И, покорив, безумишь.

Тобой не раз праведный ум

В неправды сеть был вовлечен;

Ты и ныне лихую рознь

В эти души вселил родные.

Преграды снес негой любви взор молодой девы —

Той любви, что в кругу высших держав судит.

Нет поражений играм

800 Царственной Афродиты!

О, что вижу? И сам послушания долг

Позабыть я готов, и из старческих глаз

Неудержно струится горючий родник.

Антигону ведут — ах, не в дом жениха:

Ее ждет всеприемлющий терем!

В последний путь, старцы земли родимой,[157]

Я собралась теперь.

Этот солнца лучистый круг,

Ах, в последний вижу я раз.

810 Все прошло: живую меня

В дом ведет свой мрачный Аид

К берегу плача.

Нет мне проводной песни,

Подруг игры не услышит мой

Свадебный терем,

О, нет: владыке невеста я мрака.

Но ты чести стяжала нетленный венец,

С ним нисходишь ты славно в обитель теней.

Не ползучая хворь иссушила тебя,

820 Не жестокий булат твою грудь изрубил:

Ты нисходишь живая, одна среди жен,

Своему повинуясь закону.

Погибла так в горя расцвете, молвят,

Гостья с фригийских гор:[158]

Где белеет Синила кряж,

Там живую камня побег,

Точно цепкий плющ, охватил,

Бурный дождь струится по ней,

Снег белеет, —

830 Так говорят сказанья.

Поныне там от бессонных слез

Камень влажнеет;

Такую гибель и мне судил демон.

Не забудь: то богиня, бессмертных дитя,[159]

Мы же смертные люди и дети людей;

А ведь грешен запретной гордынею тот,

Кто с богами[160] и в жизни равняет себя

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И в загробной всесилии доли.

Глумишься ты? Ради богов отчизны нашей!

840 Скоро меня не будет;

Долго ли ждать вам?

О мой родимый край,

О счастливое племя,

О волны Диркеи! О роща

Царицы ристаний, Фивы!

Я вас зову в свидетели,

В какой меня могильный склеп, в страшный плен

Ведут, поправ людской закон,

И нет слезы мне от друзей!

850 О, что ждет меня?

Уж не числюсь среди живых я,

Еще не став между мертвых мертвой.

Прейдя земной отваги грань,

К престолу Правды вековой[161]

Припала ты теперь, дитя.

Отца, знать, искупаешь горе.

Коснулись вы самой больной моей кручины,

Той незабвенной смерти,

Рока — его же

860 Тяжесть несем мы все,

Славный род Лабдакидов.

О терем проклятья! О ложе!

О ласки родимой крови,

От матери сыну жаркий дар!

От них ведь я несчастных дней нить веду.

И вот безбрачной девой к ним

Меня проклятье гонит — в ад;

А ты, бедный брат,

870 Негу брака познал[162] — и ею

Живую, ах! мертвый к мертвым сводишь.

Почет богам — наш долг святой.

Но кто приемлет власти скиптр,

Тот власти должен честь блюсти.

Тебя ж дух гордой мысли губит.

Ах, без друзей, без песни брачной

Меня несчастную уводят

В последний, подневольный путь!

Этого ока святого сияние боле

880 Я не вправе видеть;

Боги! И никто меня почтить не хочет

Хоть слезой участья!

Конечно! Дайте волю человеку

Пред смертью чувства изливать свои —

Конца не будет жалобам и плачу!

Теперь довольно. Уведите деву

Скорей под полого кургана сень,

Как я сказал вам, и одну оставьте.

Там полная ей воля будет. Хочет —

Пусть тотчас примет смерть; а то и дальше

Живет во мраке птицей гробовой.

Нам от нее не будет оскверненья:

Я крови родственной не пролил, только

890 От мира жизни отлучил ее.

О склеп могильный! Терем обручальный!

О вечный мрак обители подземной!

Я к вам схожу — ко всем родным моим,

Которых столько, в лютой их кончине,

Приветила царица мглы ночной.

Теперь и я... Казалось, жизни этой

Конец далек, и что же? Злейшей смертью

Последовать за ними я должна.

И все ж — не каюсь я.[163] Я верю, милой

Приду к отцу, к тебе, родная, милой,

К тебе желанной, брат родимый мой.

900 Родители, когда почили вы,

Своими я омыла вас руками,

Убрала вас и возлияний дань

Вам принесла. А за твою, о брат мой,

Своей я жизнью заплатила честь...

[И все ж — не каюсь я. Разумный скажет,

Что и тебя почтила я разумно.

Да, будь детей я матерью — вдовою

Убитого супруга — я б за них

Не преступила государства воли;

Вам ведом крови родственной закон?

Ведь мужа и другого бы нашла я,

И сына возместила бы утрату,

910 Будь и вдовой я, от другого мужа.

Но раз в аду отец и мать мои —

Другого брата не найти мне боле.

Таков закон. Ему в угоду честью

Тебя великою почтила я.

Тень братняя! Виной зовет Креонт

Поступок мой и дерзкою отвагой.]

И вот меня схватили и ведут

На смерть — до брака, до веселья свадьбы,

Не дав изведать мне ни сладких уз

Супружества, ни неги материнства;

Нет, сирая, без дружеской слезы

920 Я в усыпальницу схожу умерших.

Но где ж тот бог, чью правду, горемыка,

Я преступила? Ах, могу ли я

Взирать с надеждой на богов, искать в них

Заступников? За благочестья подвиг

Нечестия я славу обрела!...

Что ж! Если боги — за царя, — то в смерти

Познаю я вину и искуплю.

Но если он виновен, — горя чашу

Мою — не более испить ему.

Не стихает, я вижу, мятежный порыв

930 В Антигоны душе.

Не стихает он, да, по ведущих вине,

И за медленность их наказание ждет.

О бездушное слово! Уж в гибели пасть

Ты ввергаешь меня!

Да, пожалуй. Совет мой — покончить совсем

С безрассудной надеждой на лучший исход.

Что ж, идем; я готова. О боги отцов!

Вы простите — прости ты, родная земля!

940 О, смотрите, фиванцы! Царевна идет —

Остальная наследница древних владык.

Вот судья мой — и вот преступленье мое:

Благочестию честь воздала я!

И Данае-красе[164] светоч небесный —

Меднокованных врат тьмой заменить пришлось.

Терем могильный

Скрыл невесту от глаз людских в те дни.

А ведь рода почет был ей велик, дитя,

950 И ей лоно затем Зевса согрел дождь золотой.

Знать, могуча вовек рока над нами власть.

Над ней ни злато, ни булат,

Ни крепкий вал, ни легкий струг,

Забава волн, нам не даст победы.

Гневен был он и царь Фракии дикой,

Сын Дрианта, Ликург;[165] сам Дионис его

Смелость изведал.

Все ж в затворе и он окончил дни.

В хладном камне остыл гнева багровый жар;

960 Цвет дерзанья поблек; понял тщету мыслей своих

Царь, что бога хулил в злобе безумной он,

Громя вакханок грозный пыл,

Ретивых светочей восторг,

Святую песнь Муз поляны горной.

Там, где в каменных Врат голубеющем мареве[166]

Двум преграду морям положили бессмертные,

970 Где Босфора пловцов в мгле Салмидесс ждет,

Там видел сосед-Арес

Братьев-Финидов рану.

Лихая их мачеха сгубила.

Потух в зрачках страдальцев ясный солнца свет;

Их смял не меч — нет, руки кровавой

Коварный взмах, кознь иглы рабочей.

В склепе чахли они — и жестокую матери

980 Долю в плаче глухом вспоминали. Вела она

Славный род от вельмож древледержавных,

Царевны афинской дочь.

Взрастила в пещере дальней

Крутой горы вьюг отцовских стая[167]

Лихая Бореаду, легкую как вихрь.

Но брак приспел — и познала рока

Царица власть, о дитя родное![168]

Мы к вам пришли, фиванские вельможи,

Путем совместным. Двое нас, но пара

980 Очей одна — и зрячий вождь слепцу.

Что нового мне скажешь, друг Тиресий?

Скажу; а ты послушайся пророка!

Не в первый раз тебе я повинуюсь.

И оттого ты прямо правишь город.[169]

Недавний опыт говорит: ты прав.

Так знай: опять по лезвию идешь!

Тревожит сердце речь твоя; в чем дело?

Внемли, все скажут знаки ведовства.

На древнем сидя волхвовском престоле,

1000 Где вещей птицы[170] гавань для меня,

Неведомые клики я услышал,

Разящий, непривычный слуху глас.

Ударами когтей окровавленных

Друг друга в злобе вещуны терзали —

Таков был шум их мечущихся крыл.

Мне страшно стало; огненную жертву

На всепалящем алтаре решил

Я принести. И что ж? Гефеста пламя

Не вспыхнуло из тучных бедр овцы;

Лишь на золу сочилась прелой влаги

Струя густая и, дымясь, шипела;

Вверх брызгала из лопнувшей плевы

1010 Желчь черная; покровы тука жижей

Стекали долу, обнажая мяса

Куски кровавые. — Все это мне

Вот этот отрок указал, как мглою

Покрылся свет[171] пророческих вещаний.

Ведь он — вожатый мне, народу ж — я.

И в этой мгле, что над страной нависла,

Твой замысел виновен, государь.

И очаги, и алтари святые

Осквернены заразой мертвечины:

Недаром псы и птицы разнесли

Царевича несчастного останки.

Вот почему ни жертвенных молений

1020 От нас, ни бедр воспламененных дани

Бог не приемлет; птица не издаст[172]

Понятных звуков в вещей перекличке,

Вкусив отравы человечьей крови.

Мой сын, опомнись. Не в позор ошибка —

Нет, это общий всех людей удел.

Но раз ошибся человек — не будет

Он ни безумным, ни бессчастным, если

Путь к исцеленью из беды найдет.

Убожества примета — гордый нрав.

Нет, уступи усопшему; кто станет

1030 Лежачего колоть? Какая доблесть —

Второю смертью мертвого казнить?

Совет мой благ, благой внушенный мыслью,

И радостно его принять ты можешь —

Полезный дар от любящей души.

О старче, старче! Все вы, как стрелки,

Себе мишенью грудь мою избрали.

Теперь и ведовством меня донять вы

Пытаетесь, и племенем пророков

Уж расценен, распродан я давно.

Торгуйте, наживайтесь; пусть к вам в дом

Из Сард[173] электр стекается, и злато

Из Индии, — его же скрыть в могиле

1040 Не дам! Хотя бы Зевсовы орлы

К престолу бога самого примчали

Его растерзанную плоть — и этой

Не испугаюсь скверны я, Тиресий:

Не властен смертный бога осквернить!

Нет, нет, не быть царевичу в могиле!

И мудрецов крушенье терпит мудрость,

Когда прикрыть неправду дела дымкой

Красивых слов внушает им — корысть.

О, люди!

Кто точно взвесит, кто из вас рассудит...

О чем вещаешь снова ты, старик?

1050 Насколько лучший дар — благоразумье?

Насколько худший — неразумье, мнится,

Своей болезни сущность ты назвал!

Не стану бранью отвечать пророку.

А кто сказал, что я в вещаньях — лжец?

Волхвам стяжанье свойственно бывает,

А произвол разнузданный царям!

Ты с государем говоришь! Забыл?

Нет, помню: мне же царством ты обязан.[174]

О, мудр ты, мудр: когда б и честен был...

1060 Не вынуждай сокрытое открыть!

Что ж, открывай! Но не корысти ради.

Моя корысть на пользу лишь тебе.

Свое решенье я не продаю!

Запомни же. Немного вех ристальных

Минуют в горних Солнца бегуны —

И будет отдан отпрыск царской крови

Ответной данью мертвецам — мертвец.

Ты провинился дважды перед ними:

Живую душу, дщерь дневного света,

В гробницу ты безбожно заключил,

1070 А Тьмы подземной должника под солнцем

Удерживаешь, не предав могиле

Нагой, несчастный, полный скверны труп.

Он не тебе подвластен и не вышним —

Ты заставляешь их его терпеть!

И вот, покорный Аду и богам,

Уж стелет сеть нещадного возмездья

Эриний сонм — и ты падешь в нее,

Равняя кары и обиды чаши.

Корысть вещанье мне внушила, да?

Дай срок: ответят из твоих покоев

Мужчин и женщин стоны за меня.

1080 И города соседние возропщут

В бурливых сходах на тебя, в чьих стогнах

Голодный пес, иль дикий зверь, иль птица