Древнерусские княжества X–XIII вв.

А.К. Зайцев. Черниговское княжество

Исторической географии Черниговского княжества уделялось внимание как в общеисторических, так и в историко-географических работах. Начиная с «Истории Российской» В.Н. Татищева каждое крупное исследование истории древней Руси содержит наблюдения, касающиеся географии Черниговской земли. Уже в 1811 г. К.М. Бороздиным была составлена небольшая серия исторических карт Черниговской земли, состоящая из плана древнего Чернигова, карты его окрестностей, схемы сражения под Любечем 1016 г., плана городища Беловежи и карты Черниговского княжества[189]. Пределы Черниговской земли, очерченные К.М. Бороздиным, на картах последующих исследователей лишь незначительно варьировались.

Дореволюционные исследователи, специально изучавшие географию Черниговского княжества, ограничивали свои наблюдения современными им границами губерний или, широко понимаемой ими, Северской землей[190]. Более или менее полные очерки исторической географии Черниговского княжества содержатся либо в историко-географических исследованиях, посвященных всей территории Руси[191], либо в монографиях по истории Черниговского княжества[192].

Дореволюционная историческая география была по своей сути подсобной, вспомогательной дисциплиной. Исследователи занимались главным образом локализацией географических названий и определением границ княжеств, причем не учитывалось отличие племенных территорий от государственных. Накопленный обширный историко-географический материал рассматривался «преимущественно в статическом плане»[193], что лишало историческую географию ее историзма и порождало ошибочные, в некоторых случаях ставшие традиционными, представления об отдельных участках границ земель-княжений. Дореволюционные историко-географы не уделяли достаточного внимания истории образования территории Черниговского княжества. Формирование Черниговской земли объяснялось декларируемой, но не аргументированной анализом конкретного материала «северянской колонизацией» земель «отсталых» вятичей и радимичей[194], что соответствовало господствовавшим воззрениям того времени на образование Древнерусского государства и в конечном счете на государство вообще[195].

Проблема формирования государственной территории Руси во всей своей глубине была поставлена лишь в советской историографии. Эта проблема, возникшая в связи с общей задачей изучения образования и развития Древнерусского государства на основе строго научной методологии, была в общих чертах успешно решена в работе А.Н. Насонова ««Русская земля» и образование территории Древнерусского государства».

Известно, что «по сравнению со старой родовой организацией государство отличается, во-первых, разделением подданных… по территориальным делениям… Вторая отличительная черта учреждение публичной власти, которая уже не совпадает непосредственно с населением… Для содержания этой публичной власти необходимы взносы граждан — налоги»[196]. Исходя из этих основных положений и тщательного анализа материала источников, А.Н. Насонов показал, что с учетом «процесса классообразования на местах как фактора роста государственной территории» сложение государственной территории Руси следует рассматривать как «результат борьбы господствующего класса… за расширение власти и доходов», что проявляется в распространении из «Русской земли» (политического и территориального ядра Древнерусского государства) княжеской дани и суда (аппарата насилия). Формирование государственной территории, как показал А.Н. Насонов, закономерно связано с развитием феодального способа производства и выступает как одно из проявлений этого процесса. Такой подход к изучаемой проблеме позволил историко-географическому исследованию занять существенное место в изучении социально-экономического развития Древнерусского государства[197].

Нет сомнения в том, что раздел книги А.Н. Насонова, посвященный Черниговской земле, является важным этапом в ее историко-географическом изучении. С одной стороны, в приложении «Поселения, урочища и реки Черниговской земли» А.Н. Насонов фактически подвел итог предшествующему историко-географическому изучению Черниговского княжества, критически проанализировав и уточнив местоположения черниговских летописных топонимов, результатом чего явилась карта Черниговской земли до середины XII в.[198]. C другой стороны, А.Н. Насонов поставил и в основном разрешил новые задачи: выявление политического и территориального ядра, первоначальной основы Черниговского княжества, направлений процесса образования территории княжества, определения его основных границ. Однако А.Н. Насонов не ставил перед собой задачи выявления черт внутреннего деления территории этого государственного образования, дробления его целостности.

В последние десятилетия ведущая роль в изучении истории Черниговского княжества и его географии принадлежит археологии. Эта наука в силу специфики своего предмета исследования рассматривает исторические явления в пространственном отношении, и практически любая археологическая работа по изучаемому периоду содержит элементы историко-географических наблюдений и выводов или предоставляет важный материал для исторической географии. Количество таких работ, посвященных изучаемой территории (преимущественно ее отдельным памятникам), весьма велико. Достаточно сказать, что библиография археологического изучения только междуречья Десны и Днепра насчитывает свыше двухсот наименований[199].

Успехи современного изучения истории сложения летописных сводов также позволяют по-новому взглянуть на историю формирования Черниговской земли. Здесь особенно важно доказанное А.Н. Насоновым совпадение основных этапов древнерусского летописания с этапами процесса сложения Древнерусского государства[200]. Большое значение для историко-географического изучения Черниговского княжества имеет конкретное выделение из состава Киевского свода фрагментов его черниговского источника в статьях 6654, 6655, 6658–6663 гг. Ипатьевской летописи[201].

В работах классиков марксизма-ленинизма отмечалось, что пришедшее на смену старой родовой организации территориальное разделение подданных государства лишь «кажется естественным». Новая территориальная организация возникла не сразу: «…потребовалась упорная и длительная борьба, пока она могла утвердиться… на место старой организации по родам»[202].

На протяжении X–XII вв. шел процесс распространения государственного аппарата принуждения, и это было одной из важнейших сторон формирования Древнерусского государства. Государство постепенно внедрялось в жизнь формирующегося классового общества, и удельный вес органов княжеской власти в общественной жизни Руси не был неизменным на протяжении X–XII вв. и не был равномерным для всей территории государства[203].

Задача данной статьи — изучить процесс формирования Черниговской земли как феодальной государственной территории в ее зарождении, становлении и росте. Специфика историко-географического исследования предполагает сочетание исторического (хронологическая последовательность) и географического (территориальная последовательность) способов изложения. Черниговское княжество исследуется по трем основным периодам существующей периодизации истории древней Руси IX–XIII вв. (X — первая половина XI в., вторая половина XI — середина XII в., вторая половина XII — середина XIII в.)[204] Внутри каждого соответствующего раздела исследование ведется по истории основных районов, от территориального и политического ядра княжества к его периферии.

Черниговская земля — существенное звено в системе древнерусских земель-княжений, и чтобы понять процесс формирования государственной территории Черниговского княжества, необходимо выявить его связь с процессом территориального развития Древнерусского государства. Основным в проблеме возникновения Черниговской земли является в свою очередь вопрос о. сложении политического и территориального ядра Черниговского княжества.

Государственная территория приходит на смену родоплеменным территориям, поэтому важно выяснить их соотношение. Проблема формирования ядра Черниговской земли тесно связана с вопросом о роли северян в сложении Черниговского княжества и месте этнической северянской территории в этом княжестве.

В дореволюционной литературе под Северской землей (землей северян) традиционно подразумевалась вся территория Переяславского княжества и почти вся территория Черниговского княжества[205]. Подобное широкое понятие Северской земли встречается и в советской историографии[206]. Однако наблюдения Б.А. Рыбакова, подтвержденные работой И.П. Русановой «Курганы полян»[207], показали, что значительная часть левобережья Днепра в X–XII вв. была занята полянами. Поэтому следует рассматривать вопрос о роли как северян, так и полян в сложении изучаемой территории.

При определении «племенных» территорий (территорий союзов племен) Левобережья и в свою очередь их соотношения с государственной территорией можно выделить несколько взаимосвязанных вопросов. Они рассматриваются в следующем порядке: термин «северяне — севера» и его значение; территория левобережных, или черниговских, полян и соотношение ее с территорией северян; восточные и западные северяне и время включения их территории в состав «Русской земли» и Древнерусского государства; северо-восточная часть «Русской земли» — ядро Черниговской земли-княжения.

В Повести временных лет термин «северяне, суверены» встречается лишь дважды — под 884 и 885 гг., причем в Ипатьевском списке он вовсе отсутствует[208]. В обеих редакциях Повести под 1024 г. есть термин «сѣверянинъ»[209]. В остальных случаях употребляется «сѣверъ», «сѣверо»[210]. За исключением известия 1024 г., которое, по мнению А.А. Шахматова, относится к Начальному своду, все упоминания о севере-северянах появились в летописи при создании Повести временных лет[211]. А.А. Шахматов в реконструкции Повести счел необходимым под 884 и 885 гг. исправить «сѣверяне», «сѣверены» на основное — «сѣверъ»[212].

Термин «Сѣвера» для обозначения территории, прилегающей к Десне и Сейму, часто применялся наравне с термином «Северская земля» еще в летописании XVI–XVII вв. и посольских книгах[213]. Распространен он и в украинских источниках XVII в., причем в «Летописи Самовидца» употребляется только «Сѣверъ»[214]. Интересно, что Лазарь Баранович, архиепископ черниговский (1657–1693 гг.), в подражание патриарху «всея Руси» титулуется «милостью божию православный архиепископ Черниговский, Новгородский и всего Севера»[215]. Следует также иметь в виду и указанную Б.А. Рыбаковым[216] надпись «Severia» на иностранных картах России XVI–XVII вв. В начале XVII в. встречается даже термин «сѣверяне», утративший, конечно, свое племенное содержание. Этим термином названы в посольском донесении войска Болотникова[217].

Объяснение племенного названия «сѣвера», стоящего несколько особняком в ряду полян, кривичей, бужан и др., по созвучию со стороной света неудовлетворительно[218]. Другие объяснения, как показал Х. Ловмяньский, также неубедительны[219].

Наиболее приемлемым представляется объяснение этого термина, данное В.В. Седовым, который, отмечая, что славяне в процессе расселения застали в области днепровского Левобережья балтское (к северу от Десны и Сейма) и ираноязычное (к югу от них) население, считает этот термин иранским по происхождению. Исследования лингвистов показали, что слово «север», как и гидронимы этого района Сев и Сава, может восходить к иранскому «seu» — «черный»[220]. В.В. Седов поддерживает это мнение лингвистов, анализируя археологический и антропологический материал, подтверждающий наличие ираноязычного субстрата на территории северян XI–XII вв.[221] Он считает, что в V–VII вв. днепровское лесостепное Левобережье было занято ираноязычными (сармато-аланскими) племенами, значительная часть которых была вытеснена славянами в бассейн Дона в самом начале VIII в.[222]

Это заключение позволяет считать, что племенной союз левобережных славян, сложившийся на основной территории распространения роменской культуры VIII–X вв.[223], получил наименование «северо» по дославянскому названию местности, заселенной носителями этой культуры. Некоторые племенные союзы славян (древляне, поляне, дреговичи и др.), как известно, получили наименование по названию местности («прозвашася имены своими, гдѣ сѣдше на которомъ мѣстѣ»[224]). Отличие в данном случае лишь в том, что это иноязычное, древнее название местности, сохранившее свой отличительный характер от других племенных названий (север, севера, а не северяне). Длительное, до конца XVII в., бытование этого географического термина на изучаемой территории, устойчивость его, несмотря на то что северяне утратили свои этнографические особенности ранее большинства других племен, свидетельствуют в пользу приведенного мнения.

А.Н. Насонов считал, что первоначальным ядром Черниговского княжества было междуречье нижней Десны и Днепра, являвшегося, по его мнению, северянским. Не принимая мнения Б.А. Рыбакова о существовании полян на Левобережье, А.Н. Насонов, однако, учитывал отмеченное там Б.А. Рыбаковым наличие двух обрядов погребения и по отношению к населению территории, лежащей к востоку от Десны, применял термин «восточные северяне»[225]. Основываясь на известии Повести временных лет под 1024 г., указывающем «сѣвер» в «челе» полка Мстислава Владимировича Черниговского в сражении при Листвене, А.Н. Насонов связывал северян с Черниговом, считая, что отвести показания этого текста можно лишь в случае, «если бы нашлись археологические данные о том, что в Чернигове жили поляне или какое-либо другое племя»[226]. Исследования И.П. Русановой показали, что в X–XII вв. правобережная территория полян и левобережная территория лесостепи вплоть до устья Сейма являлись единой областью с однородным населением, с полным тождеством погребального обряда и инвентаря погребений[227]. Если не для всего X в., то для второй его половины это не вызывает сомнения. И.П. Русановой отмечено также, что пределы указанного единства археологического материала на левом берегу Днепра почти полностью совпадают с границами «Русской землиц, выявленными А.Н. Насоновым на основании анализа летописных известий[228].

В связи с этим представляет значительный интерес замеченное С.С. Ширинским совпадение западной границы ареал?? второго периода распространения диргема (883–900 гг.) в Восточной Европе с восточной границей «Русской земли»[229]. Исследователь справедливо связывает почти вековое исключение юго-западной области восточного славянства из сферы распространения куфических монет с появлением на этой территории раннегосударственного образования, противостоящего Хазарскому каганату, который изолировал зарождающееся государство от контактов с Востоком. На рубеже IX и X вв. наступает третий период распространения диргема, когда эти монеты вновь обнаруживаются по всей восточнославянской территории[230].

Приведенные соображения подтверждают мнение А.Н. Насонова о сложении «Русской земли» в IX в.[231] Вместе с тем восточная граница «Русской земли», совпадающая с границей территории полян X–XII вв. (по И.П. Русановой) и с границей распространения диргема (с 883 по 900 г.), делит на две части основную область распространения роменской культуры, совпадающую с территорией, носившей до XVII в. название «Севера». Таким образом, мы приходим к выводу, что в IX в. территория племенного союза оказалась рассеченной политической границей на западную часть, вошедшую в состав «Русской земли», и восточную, находившуюся, вероятно, в зависимости от Хазарского каганата до конца IX в.

Необходимо заметить, что установленная И.П. Русановой граница полян с северянами[232] противоречит свидетельству Повести временных лет о том, что северяне населяли территорию по Десне, Сейму и Суле[233]. На карте И.П. Русановой северян от Десны отделяют южные отроги брянских лесов, нижнее Посемье — полянское и только самое верховье Сулы у северян. В начале XII в., когда население Левобережья до нижнего Сейма включительно имело выявленный археологически единый этнографический облик, составителю Повести временных лет известно было, что северяне («сѣверъ») жили не только по Сейму, но и по Десне и Суле. Определение территорий славянских племен для летописцев не было случайной задачей[234], поэтому нет основания не доверять в данном случае историку конца XI — начала XII в. Вместе с тем несомненно, что отмеченная И.П. Русановой этнографическая граница существовала в середине X в. Поскольку есть основания считать, что она отражает политическую границу, разделившую в IX в. Северу на две части, этническую границу западных северян и черниговских полян IX — начала X в. следует искать в пределах формировавшейся в ту пору левобережной территории «Русской земли», т. е. между средней Десной и Днепром.

Попытка Г.Ф. Соловьевой определить этнические границы северян IX–X вв. по обряду трупосожжения на стороне встретила возражения со стороны В.В. Седова, по мнению которого этот обряд не может служить этнографическим признаком[235]. Однако, рассматривая трупосожжение как архаичный славянский обряд, сохранившийся у северян[236], С.С. Ширинский на основе изучения рядовых и дружинных погребений Черниговщины пришел к выводу, что границей северян и полян до середины X в. была р. Сновь. Картографирование погребальных памятников левобережных (черниговских) полян, проведенное С.С. Ширинским, свидетельствует, что «на протяжении второй половины X в. они успевают расширить свою территорию за счет восточных соседей — северян от Седнева на р. Снови (летописный Сновск. — А.З.) до Новгорода-Северского, и, судя по вооруженности седневской дружины, это расширение происходило отнюдь не мирным путем»[237].

Вряд ли следует рассматривать этот процесс как расширение племенной территории полян вооруженным путем. В нем ведущую роль играли не «поляне» (вооруженные общинники), а именно седневская, сновская дружина, т. е., вероятнее всего, летописная сновская тысяча, упомянутая лишь в XII в. Письменные известия XI в. о воеводах — тысяцких и их дружинах свидетельствуют о ближайшем отношении их к организации суда и дани[238], т. е. о вхождении в раннегосударственный административный аппарат.

Рассматриваемый процесс характеризует завершение государственного освоения территории западных северян в X в., приведшее, как к следствию, к принятию западными северянами общего для «Русской земли» «полянского» этнографического облика[239]. В то же время восточные северяне в результате своей обособленности от «Русской земли» выработали к концу X в. иной, собственно северянский этнографический облик, известный по трупоположениям на горизонте и спиральным височным кольцам.

Полянский этнографический облик «Русской земли» I–XII вв. (включавшей в себя и западную часть северянской и юго-восточную часть древлянской территорий) свидетельствует о ведущей роли полянских дружин в процессе сложения «Русской земли», а также и о том, что подчинение западных северян предшествовало государственному освоению земель восточных северян.

С ослаблением Хазарского каганата на рубеже IX и X вв. арабские диргемы вновь появляются в «Русской земле». Судя по этому, летописное предание о том, что в 884 г. Олег возложил на северян «дань легъку» и запретил им платить хазарскую дань[240], подразумевает северян восточных. Начало государственного освоения их территории можно довольно надежно датировать временем около рубежа IX–X вв.

Подчинение Киеву племенных союзов восточных славян не было одноактным событием. Обычно в подтверждение этому приводятся свидетельства о неоднократных походах киевских князей на древлян и вятичей[241]. В процессе образования государственной территории[242] можно выделить начальный и завершающий этапы. Смена этих этапов хорошо прослеживается в земле древлян. Начальным этапом ее освоения было возложение дани в ее архаической форме, при сохранении местной знати. Ее сменяет около 945 г. новая, регулярная форма отчуждения прибавочного продукта, «обеспеченная целой системой административных мер, отражающая создание раннефеодального государства»[243]. Полулегендарный летописный рассказ об установлении княгиней Ольгой «погостов и даней», «уставов и уроков»[244] несомненно отмечает начало завершающего этапа государственного освоения территории. Реформы Ольги получили дальнейшее развитие в деятельности Владимира Святославича[245].

Вероятно, завершающий этап государственного освоения территории восточных северян начался почти одновременно с деятельностью Ольги в земле древлян, но не позже, ибо ямный обряд трупоположения появляется за восточными пределами основного ареала его распространения несколько ранее (I–XI вв.), чем в земле древлян (XI–XII вв.)[246].

Государственное освоение земель восточных северян, как затем радимичей и вятичей, отличалось по своей социальной природе от покорения территории западных северян. Присоединение в IX в. западных северян происходило в условиях зарождения раннегосударственного образования «Русской земли». Слияние к середине X в. западносеверянской территории с полянской можно рассматривать как основной факт сложения территориального политического ядра Древнерусского государства. Завершение освоения земель восточных северян происходило в условиях реформ Ольги и Владимира, которые «решительно отграничивали последующую эпоху от порядков первобытнообщинного строя»[247], что свидетельствует о создании раннефеодального государства.

Левобережная часть «Русской земли» была активной силой в покорении киевскими князьями территорий восточных северян, радимичей и вятичей, о чем свидетельствуют крупные дружинные центры в Левобережье в X–XI вв.

Впервые в Древнейшем своде Чернигов назван лишь в 1024 г. Столь позднее упоминание объясняется тем, что Древнейший свод, судя по его сохранившимся фрагментам, носил «характер местной, киевской «областной» истории»[248]. Однако упоминание Чернигова на втором после Киева месте в договорах Руси с греками, включенных в летопись под 907 и 945 гг., при составлении Повести временных лет, а также сообщение о нем Константина Багрянородного в середине X в. свидетельствуют о Чернигове как о важном центре, имеющем значительную долю в общих доходах «Русской земли»[249]. Раскопки выявили в нескольких местах города, в том числе и на детинце, славянские слои и остатки землянок VIII–IX вв., что позволяет предполагать возникновение Чернигова из «нескольких небольших родовых укрепленных поселков»[250].

Археологические исследования Чернигова и курганов X в. в его окрестностях выявляют значительную имущественно-социальную дифференциацию населения, заметную роль дружинного элемента в жизни этой территории[251]. Эти данные свидетельствуют и о важном значении в X — начале XI в. Сновска, Стародуба и Новгорода-Северского, которые впервые упомянуты лишь в известиях второй половины XI в. (Сновск в статье 1068 г.[252], Стародуб и Новгород в «Поучении» Мономаха в связи с событиями конца 1078 — начала 1079 г.[253]).

Географическое положение Сновска (современный Седнев) свидетельствует о его тесной связи с Черниговом: он расположен на правом берегу р. Снови, на расстоянии дневного пешего перехода от Чернигова (менее 30 км), не отделен от него естественными рубежами. О значении этого города как военного центра свидетельствует обширнейший курганный некрополь, материалы которого в значительной мере связаны с дружинным обиходом. При наличии трупоположений в яме в некрополе преобладает ранний обряд — сожжение. Северянский архаичный обряд трупосожжения на стороне представлен группой курганов, составляющей около половины всех трупосожжений[254], что свидетельствует о значительном количестве северян в Сновской тысяче. К сожалению, городище Сновска не изучено, подъемный материал неукрепленной его части относится к «раннеславянской и древнерусской поре»[255].

Курганы в окрестностях Стародуба изучены менее полно, нежели седневские, и из-за малого количества раскопанных курганов в древнейшей группе (с. Левенка) трудно судить о преобладании того или иного обряда. В трех других курганных группах близ Стародуба (с. Мериновка) представлен только «полянский» обряд погребения[256]. Стародуб находится за пределами основной области распространения ямных погребений. Однако сходство инвентаря погребений с материалами курганов древнего Сновска, наличие срубного погребения, встречающегося только в крупных дружинных центрах (Киев, Чернигов и его окрестности, Сновск), близость Стародуба к верховьям Снови позволяют предполагать непосредственную связь Стародуба со Сновском[257].

Новгород-Северский и его окрестности изучены недостаточно. Известны главным образом ямные погребения, причем одно из них твердо датировано X–XI вв.[258]

Для выявления восточных пределов ядра Черниговской земли необходимо рассмотреть земли восточных северян, входившие в XII в. в Черниговское княжество. Здесь известен в настоящее время один значительный могильник с преобладанием обряда трупоположения в яме — близ Липинского городища (в 35 км западнее Курска). Однако курганы почти полностью распаханы, и возможно, что значительная часть северянских трупоположений на материке уничтожена. Для юго-восточной северянской окраины характерны курганные группы со смешанным обрядом погребения (Броварки, Петровское, Ницахи, Гочево, Липино). В них есть хорошо датированные ямные погребения рубежа X и XI вв.[259] Эти некрополи оставлены разноплеменными гарнизонами крепостей Владимира Святославича[260], и нет сомнения в том, что государственное освоение Посемья было завершено в конце X — начале XI в.

Ранее других на этой территории упомянут г. Курск. В Повести временных лет он назван впервые под 1095 г., а также в «Поучении» Мономаха в связи с событиями 1068 г.[261] Однако в житии Феодосия Печерского есть данные о Курске первой половины XI в. Курск в это время управляется посадником, «властелином града», причем родители Феодосия были переведены в Курск из Василева, города Киевской земли[262]. Неизвестно, тянул ли Курск к Чернигову до того, как Мстислав Владимирович в 1024 г. подчинил себе Левобережье (1024–1036 гг.). Факт перевода боярской семьи из киевского города в Курск свидетельствует в пользу того, что управление северянской (восточной) территорией контролировалось (с 1036 — до 1054 г.) непосредственно Киевом. Курское Посемье окончательно вошло в Черниговскую землю лишь в середине XII в., и это ретроспективно свидетельствует о том, что оно не входило в ядро изучаемой территории.

Обращает на себя внимание расположение основных, известных по Повести городов территориального ядра — ни один из них не является географическим центром этой территории: Сновск стоял на границе черниговских полян и западных северян, Стародуб — близ северной границы «Русской земли» по соседству с восточными северянами и вятичами. Линии Чернигов — Сновск — Стародуб и Чернигов — Сновск — Новгород как бы указывают основное направление распространения политической власти Чернигова. Очевидно, эти города были форпостами государственного освоения пограничных областей радимичей и вятичей (Стародуб), вятичей и восточных северян (Новгород-Северский), так же как Сновск был ранее форпостом освоения территории западных северян.

Территории «племен», как правило, осваивались из двух или трех центров, что убедительно доказано на общерусском материале А.Н. Насоновым. Именно поэтому они оказались поделенными между различными княжествами. Это в свою очередь свидетельствует о том, что завершающий этап государственного освоения достаточно отстоял по времени от включения «племен» в состав Киевской Руси.

Соотношение земель племенных союзов (радимичских, вятичских, северянских и др.) с государственной территорией Черниговской земли является очень важной частью общей проблемы соотношения племенной и государственной территорий, тесно связанной с изучением феодальной раздробленности в древней Руси.

Классификация материалов древнерусских курганных захоронений и соотношение их ареалов с летописными известиями о расселении восточнославянских племен, предпринятые А.А. Спицыным и разработанные для отдельных племен в трудах А.В. Арциховского и Б.А. Рыбакова[263], вызвали еще в конце 30-х годов возражения со стороны П.Н. Третьякова. Основная трудность заключается в том, что границы «племен» прослеживаются по данным преимущественно XI–XII вв., когда уже формировались «феодальные области»[264]. Строгий критический разбор истории этой проблемы привел И.И. Ляпушкина к подтверждению выводов А.А. Спицына. В результате славянского расселения VI–VII вв. особенности материальной культуры отдельных племен «не только не закреплялись, но должны были стереться. Формирование этнографических особенностей и их закрепление могли происходить лишь в условиях мирной жизни, когда в ходе расселения произошло территориальное обособление этих групп… и у каждой группы стал слагаться свой устойчивый жизненный уклад. Все это могло начаться, по-видимому, сравнительно поздно, не ранее VIII–IX в., и получило свое завершение в X–XI вв.»[265].

Нет оснований для коренной ревизии «племенных» границ, выявленных археологически, ибо в IX–X вв., когда формировались специфические этнографические признаки, «племенные» территории были в силу социально-экономических причин еще обособленны, замкнуты, на «их распространялась лишь дань. Государственное влияние было значительным лишь в центрах освоения этих своего рода провинций «Русской земли». Возможна также и некоторая местная негативная реакция на господство Киева, способствовавшая устойчивости этнографических отличительных черт. Ориентировочные границы восточнославянских «племен», определенные по археологическим данным преимущественно XI–XII вв., можно признать отражающими в основном и состояние территории на X в.

При сопоставлении карты «племен», вошедших в состав Черниговского княжества, с его границами XII в. видно, что территория княжества включала в себя около половины известных восточнославянских племенных союзов: полян, северян, вятичей, радимичей, дреговичей. Однако ни один из них не вошел в эти пределы полностью. За границей изучаемой территории остались, например, вятичи Москвы, радимичи Прупоя (Пещанцы), минские и туровские дреговичи и т. д. (рис. 1). «Этническая» карта Черниговской земли, таким образом, убедительно противоречит мнению исследователей, считающих, что именно по рубежам племенных союзов раскололась Русь в XII в.[266] Ликвидация этих рубежей была наиболее ярким проявлением завершения формирования феодальной государственной территории. Нельзя согласиться и с тем, что «начало раздробленности было положено распадом пришедших на Днепр славян на отдельные союзы племен»[267]. Подобное мнение высказывалось в XIX в. Н.И. Надеждиным, М.П. Погодиным и рядом других историков. Еще В.И. Сергеевич привел ряд фактов, убедительно опровергающих эту точку зрения[268].

Для X в. рассмотренные выше факты свидетельствуют о процессе политической консолидации «Русской земли» и активном участии левобережной знати в подчинении киевскими князьями территорий восточных северян и южных районов земель вятичей и радимичей. Лишь к середине XI в. складываются предпосылки раздела «Русской земли».

На основании летописной статьи 968 г., относящейся к Древнейшему своду, А.Н. Насонов справедливо отрицал существование в Чернигове второй половины X в. княжеского стола и тем более князя, подобного древлянскому Малу или вятичскому Ходоте[269]. В рассказе 968 г. об осаде Киева печенегами (в отсутствие Святослава Игоревича) приводятся слова воеводы Претича, свидетельствующие о том, что левобережные дружины непосредственно подчинялись киевскому князю и обязаны были защитить Киев и выручить княгиню Ольгу с внуками: «…аще ли сего не створимъ, погубити ны имать Святославъ»[270].

Источники не содержат сведений о борьбе левобережной местной знати X в. с киевским князем. Зная полянскую принадлежность Чернигова второй половины X в. и то, что Полянская династия была уничтожена до X в., нельзя предполагать правление в этом городе князя местной династии. Чернигов входил в состав «Русской земли» и, судя по более раннему, в сравнении с древлянской территорией, появлению «полянского» обряда в восточносеверянской земле, опережал древлян в социальном развитии. Продолжая сравнение с древлянской землей, нельзя полностью отрицать возможность существования княжеского стола (новой, не местной традиции) в Чернигове первой половины X в. (до 968 г.), ибо известно, что после «уставлення» земли древлян, там в Овруче существовал новый княжеский стол, занимаемый Олегом Святославичем (970–977 гг.)[271]. Однако неизвестны даже вероятные претенденты из «дома Рюриковичей» на черниговский стол.

Как доказательство существования в середине X в. местных черниговских князей иногда приводятся материалы кургана Черная могила, датируемого византийской монетой 945–959 гг. (раскопки Д.Я. Самоквасова, 1872–1873 гг.). Анализ данных раскопок позволил Б.А. Рыбакову сделать вывод, что общий характер обряда погребения и его инвентаря (величина кургана, расположение его вблизи валов Чернигова X в., наличие одновременно оружия и культовых предметов) свидетельствует о захоронении «одного из неизвестных нам черниговских князей эпохи Святослава»[272]. Однако такой же характер могло носить и погребение воеводы-боярина или «старейшины града» («градника», «властелина града»), функции которых во многом связаны с архаической, дофеодальной традицией и в X в. были многообразны — от военных и фискальных до жреческих. О последнем свидетельствует описание языческих жертвоприношений в честь победы над ятвягами в летописном (983 г.) и проложном сказаниях об убитых в Киеве варягах-христианах[273]. Поэтому и материалы Черной могилы не позволяют выйти из области предположений при попытке доказать существование черниговского княжеского стола в X в.

Остается несомненным отсутствие княжеского стола в Чернигове второй половины X — начала XI в. Черниговский стол возник в результате борьбы между братьями Ярославом Мудрым и тмутараканским Мстиславом Владимировичем, приведшей к временному (1024–1036 гг.) разделу «Русской земли» по Днепру[274]. Однако, как убедительно доказал А.Н. Насонов, и в это время значительными были силы единства «Русской земли» под властью Киева, что отчетливо прослежено в стремлении составителей Древнейшего летописного свода подчеркнуть исторические права и господствующее значение Киева в «Русской земле»[275]. Поэтому после смерти Мстислава в Чернигове не был посажен князь, Ярослав стал «единовластием Русской земли».

Вместе с тем временное обособление Левобережья способствовало возвышению Чернигова. О значительных экономических возможностях княжества свидетельствует развернувшееся в Чернигове первой половины XI в. каменное строительство. Мстислав заложил около 1036 г. церковь св. Спаса — одну из древнейших, сохранившуюся до наших дней. Неподалеку от нее находился построенный несколько ранее княжеский каменный терем[276]. Летопись отмечает, что Мстислав был «милостивъ, любяше дружину по велику, a имѣнья не щадяше»[277], что свидетельствует об укреплении княжеской администрации. Обособление Чернигова при Мстиславе способствовало созданию социально-экономических предпосылок обособления феодальной области-княжения — Черниговской земли.

В истории Черниговской земли период X — первая половина XI в. был временем формирования важнейших раннефеодальных центров (Чернигов, Сновск, Стародуб, возможно, Новгород-Северский), временем сложения территориального и политического ядра княжества. Ядром земли-княжения стал северовосточный сектор «Русской земли», опережавшей в развитии феодальных отношений другие древнерусские территории. Основным фактом формирования территории Черниговского княжества было подчинение государственной княжеской власти «племенных» территорий восточных северян, радимичей и вятичей в интересах формирующегося господствующего класса «Русской земли», и в первую очередь знати ее северо-восточной части. Однако необходимо учитывать и факт встречного процесса — классообразование в подчиняемых и подчиненных землях, иначе картина формирования государственной территории была бы неверна[278].

Подчинение значительных территорий, даннический по преимуществу способ изъятия части прибавочного продукта, оборона южных окраин — все это вызывало необходимость существования относительно единой политической организации, подчиненной киевским князьям, отражавшей общность экономических интересов складывающегося класса феодалов. Тенденцию же обособления Левобережья питали корни уже сложившихся к середине XI в. раннефеодальных социально-экономических отношений. Временный раздел «Русской земли» в 1024–1036 гг. лишал Киев доходов, поступавших из Левобережья, в пользу Чернигова и тем самым не только способствовал сложению военного и административного аппарата черниговского княжеского стола, но и содействовал развитию особых, по отношению к киевскому столу, экономических интересов левобережной феодальной знати. Пережитки родо-племенной организации территории могли лишь в некоторой мере замедлить или ускорить начавшийся в середине XI в. процесс дробления территории Древнерусского государства, процесс, начало которого отразилось в «завещании» Ярослава заповедью — «не преступати предела братня».

«Завещание» Ярослава[279] не содержит достаточных данных о размере волостей «триумвиров» «Русской земли» — Изяслава, Святослава и Всеволода Ярославичей. Оно было написано только в 70-х годах XI в. и излагало взгляды печерских летописцев на княжеские усобицы того времени[280], не преследуя в первую очередь фактографических целей. Дальнейшее изложение событий до середины 90-х годов также дает мало сведений о территории Черниговского княжества. Границы его определяются главным образом по данным конца XI и первой половины XII в., когда во время споров за волость часто употребляется аргумент отчинности[281]. Однако о владельческой принадлежности самого Чернигова в это время имеются некоторые данные, позволяющие проследить перемены на черниговском столе.

Святослав Ярославич, родоначальник черниговских князей, княжил в Чернигове с 1054 г. до 22 марта 1073 г., когда он при помощи Всеволода изгнал Изяслава и занял киевский стол[282]. Неизвестно, кто занимал черниговский стол до смерти Святослава 27 декабря 1076 г. Со времени В.Н. Татищева принято считать, что в Чернигове княжил Всеволод Ярославич[283], хотя это и вызывает сомнения[284].

В 1077 и 1078 гг. черниговский стол был предметом спора между внуками Ярослава, с одной стороны, и Всеволодом — с другой. В мае 1077 г. Чернигов на восемь дней захватил Борис Вячеславич[285]. В том же году, 15 июля, Всеволод примирился с Изяславом Ярославичем, вновь занявшим киевский стол, и вокняжился в Чернигове. 25 августа 1078 г. Борис и Олег Святославич, придя из Тмутаракани, нанесли поражение Всеволоду и вошли в Чернигов. На Нежатиной Ниве 3 октября 1078 г. они были разбиты силами киевского Изяслава Ярославича и Всеволода; в бою погибли и Борис и Изяслав[286]. После этого, вокняжившись в Киеве (1078–1093 гг.), Всеволод «переима власть Русьскую всю и посади сына своего Володимера в Черниговѣ»[287]. В данном случае очевидно, что под всей Русью подразумевается «Русская земля». Сохранение княжеских столов в Чернигове и Переяславле (по известию 1093 г. там сидел второй сын Всеволода — Ростислав[288]) свидетельствует о том, что разделение по «завещанию» Ярослава и учреждение в «Русской земле» двух новых княжеских столов были вызваны не столько стремлением предотвратить усобицы среди Ярославичей, как писали печерские летописцы, сколько необходимостью укрепления государственной власти в центрах «Русской земли». В Черниговской земле в числе факторов, вызывавших потребность усиления государственной власти, нужно отметить необходимость завершения освоения земли вятичей и обеспечения защиты от половецких набегов, ибо в конце 70-х годов XI в. половцы доходили до Стародуба и Новгорода-Северского, чего впоследствии уже не случалось.

Всеволод, получивший «всю Русскую власть», не мог уже обходиться без помощи двух княжеских столов Левобережья. Вероятно, наряду с другими причинами борьба с местническими тенденциями как левобережной, так и правобережной феодальной верхушки заставляла Всеволода пренебрегать советами «смысленых» бояр, старой знати и искать опору в младшей дружине, у «уных», т. е. у менее экономически и политически самостоятельной, а следовательно, и более надежной части дружины, за что его и осуждает составитель Начального свода[289].

В 1094 г. Олег Святославич захватил Чернигов у Мономаха, но в 1096 г. был оттуда изгнан Владимиром и киевским Святополком. В 1097 г. на Любечском съезде был принят «принцип династического разделения Русской земли между различными княжескими ветвями при соблюдении ее единства перед лицом внешней опасности»[290]. По этому решению черниговские владения Святослава Ярославича достались его сыновьям — Давыду, Олегу и Ярославу[291].

Примерное определение границ отчины Святославичей возможно при сопоставлении свидетельств второй половины XI в., с одной стороны, с преимущественно летописными данными первой половины XII в. — с другой, т. е. при рассмотрении периода формирования государственной территории Черниговского княжества в целом (середина XI — середина XII в.) и сопоставлении данных этого времени с наблюдениями, относящимися к предшествующему периоду.

Для определения границ отчины Святославичей необходимо исходить из территориального ядра Черниговского княжества — «земли», «области», которое укладывалось в границы «Русской земли», и сопоставления его с прилегающими территориями. Территориальное ядро Черниговской земли состояло из двух частей — территории Чернигова и новгород-северской территории, лежавшей к востоку от Чернигова. Первая разделялась нижним течением Десны, причем южная часть называлась в черниговских по происхождению известиях Задесеньем[292]. Об этой собственно черниговской территории, или «Черниговской волости в узком смысле», говорил в 1158 г. Святослав Ольгович: «Черниговъ съ 7-ю городъ пустыхъ: Моровиескъ, Любескъ, Оргощь, Всеволожь, а въ нѣхъ сѣдять псареве же и половци»[293]. Основными городами на собственно черниговской территории были[294]: Любеч (на Днепре), Оргощ (на р. Белоус), между Любечем и Оргощем — Листвен, Моровийск и село (?) Лутава (южнее Моровийска); в Задесенье — Всеволож (современное с. Сиволож), Белавежа (у истока р. Остер), Бахмач (на р. Борзне), Уненеж (г. Нежин на р. Остере), Глебль (на р. Бол. Ромен?)[295] (здесь и далее см. рис. 2).

Западнее Чернигова от устья Боловоса (современная р. Белоус) вверх по реке и далее до Любеча находилась «вся жизнь» черниговских князей — княжеские села, которые часто сжигались киевскими князьями, стоявшими при осадах Чернигова «на Боловесе»[296]. Эти села на Белоусе обнаружены Д.И. Блифельдом[297]. Здесь же был случайно найден в 1821 г. золотой амулет-змеевик — знаменитая «черниговская гривна», принадлежавшая, предположительно, Владимиру Мономаху[298].

Задесенье было менее заселено, возможно, из-за значительного количества болот и солонцеватых почв[299]. Вероятно, здесь помещались черниговские «свои поганые» (например, ковуи), выполнявшие роль военного заслона[300]. Очевидно стратегическое размещение этих городов. Центр обороны от нападений из Посулья — Всеволож, находясь в узком проходе между Остерскими и Придеснинскими болотами, контролировал юго-восточный путь к Чернигову. На расстоянии дневного пешего перехода (около 30 км) от Всеволожа находились: Уненеж, контролировавший переправу через р. Остер и проход между Смолежским и Остерским болотами; Белавежа и находившейся на расстоянии дневного перехода к юго-востоку от нее Глебль контролировали путь из Посулья; Бахмач контролировал восточное направление (путь от Выря). Фактически указанные города были форпостами Всеволожа.

Стратегическое значение задесненских городов хорошо иллюстрируют события осени 1147 г., когда Изяслав Давыдович и Святослав Ольгович, будучи оставлены в Посулье половцами, узнавшими о намерении киевского Изяслава Мстиславича пойти «перекы к ним к Сулѣ, идеже стояхуть», поспешили отступить в Чернигов через Глебль и Всеволож. Шедшие на Сулу Изяслав и Ростислав Мстиславичи попытались перехватить отступавших, резко изменив свой путь в северо-восточном направлении[301], но опоздали: «…поидоша имъ перекы, не перестигоша ихъ до Всеволожа, уже бо бѣ Изяславъ Давыдовичь, и Святославъ Олгович, и Всеволодич Святославъ; ушли бяху мимо Всеволожь» к Чернигову. Узнав о падении Всеволожа, жители Уненежа, Бахмача и Белавежи пытались бежать «в поле», Глебль же смог выдержать осаду[302].

Расположение указанных городов определяет собственно черниговскую территорию. Западные и южные ее пределы совпадали с границами Черниговской земли, которые не вызывали споров в ту пору, вероятно, вследствие совпадения с естественными рубежами. Эти границы были отмечены уже на карте К.М. Бороздина 1811 г. Западной границей служил Днепр. Южным пограничным пунктом на нижней Десне была черниговская Лутава, на противоположном берегу в устье р. Остер находился переяславский Остерский Городец. Западнее Лутавы граница Черниговской волости с киевской левобережной территорией шла к устью р. Тетерев по естественным рубежам (болота Выдра и Вершина). К востоку от Лутавы граница проходила по р. Остер[303] до Белавежи. Далее граница захватывает верховья р. Ромен с г. Глеблем. В середине XII в. граница Черниговской земли продолжалась восточнее, к городам Попаш, Вьяхань и Вырь, но не была устойчивой. В первой половине XII в. территория Выря была переяславской. Поэтому граница Задесенья, предположительно от Глебля, шла меридионально к Сейму, восточнее г. Бахмача. Можно напомнить, что Бахмач и Глебль находились близ границы области распространения ямных погребений, которая, как отмечалось, совпадала с пределами «Русской земли».

Северной границей собственно черниговской территории можно считать болота Перистое и Замглай — естественный рубеж с радимичами X–XII вв. У восточных пределов этой территории (р. Оновь), в 30 км от Чернигова, находился один из главных городов второй составной части территориального ядра Черниговского княжества — Сновск.

Крупнейшими городами новгород-северской территории являлись Новгород-Северский, Стародуб и Сновск. Есть основания предполагать, что древнейшим из них был Сновск, а младшим — Новгород.

Приблизительно в 20 км к востоку от Сновска находился Березый, в 30 км к востоку от Березыя — Хоробор (на р. Мене). К юго-востоку от Березыя (приблизительно в 25 км) находился Блестовит и близ впадения р. Убеди в Десну — Сосница[304]. Ропеск на р. Ирпе, недалеко от ее впадения в р. Сновь, входил в состав рассматриваемой территории. Он не подчинялся непосредственно Чернигову, как это явствует из описания событий 1158 г. Здесь Ярослав, брат новгород-северского Святослава Всеволодовича, встречал княгиню Изяслава Давыдовича, враждебного черниговскому князю[305]. В 24 км к востоку от Стародуба, на левом берегу р. Вабли находился городок Синин мост, южнее, на правом берегу Судости, находился Радощ (современный Погар)[306]. Синин мост и Радощ, вероятно, были пограничными пунктами. В 1155 г. Святослав Ольгович встречал тут Юрия Долгорукого. От Брянска и Трубчевска эти города отделены обширными лесами междуречья Судости и Десны.

К северу от р. Вабли находилась компактная территория Подесенья, не входившая, судя по данным середины XII в., в территориальное ядро Черниговской земли. Находящийся в Посемье Путивль, как и Подесенье, был вне области ямного обряда погребения и в собственно новгородскую территорию не входил. Об этом также свидетельствует черниговского происхождения фрагмент Ипатьевской летописи под 1146 г. Претендовавшие на территорию Новгорода-Северского и впоследствии захватившие ее Давыдовичи — Владимир и Изяслав — после пленения Игоря Ольговича киевским Изяславом Мстиславичем потребовали у Святослава Ольговича отказа от Новгорода-Северского: «…поиди из Новагорода [к — Х.] Путивлю, а брата ся Игоря лиши»[307].

Границы второй составной части территориального ядра Черниговской земли определяются таким образом: на западе — по р. Снови, включая правобережную полосу со Сновском и Ропеском; на севере — по р. Вабле, севернее Стародуба и Синина моста; на северо-востоке — по р. Судости, на востоке — приблизительно по границе распространения ямных погребений, указанной И.П. Русановой; на юге — по Сейму и Десне. Восточная граница образовалась еще во второй половине IX в. как предел «Русской земли», северные же границы складывались в X — начале XI в.

Важной частью рассматриваемой территории были земли Сновской тысячи. Филарет Гумилевский заметил, что под понятием «Сновская тысяча» подразумевается определенная область в течении Снови. П.В. Голубовский очертил границы ее нижним течением Снови и правобережьем Десны до устья р. Мены, что было принято М.С. Грушевским и А.М. Андрияшевым[308]. Существенный шаг вперед в определении территории Сновской тысячи был сделан А.Н. Насоновым, отметившим и доказавшим вхождение в нее г. Стародуба. Исследователь впервые показал важное значение Сновской тысячи в сложении территориального ядра Черниговской земли как образования более древнего, нежели созданное в 1097 г. Новгород-Северское княжество. Однако А.Н. Насонов ошибочно считал, что в состав Сновской тысячи XII в. входил и Новгород-Северский.

Данными для определения этой территории А.Н. Насонову послужили известия о феодальной войне между киевским Изяславом Мстиславичем и его дядей Юрием Долгоруким. Сновская тысяча упомянута лишь однажды — при изложении событий 1149 г. в Ипатьевской летописи. Разбив 23 августа под Переяславлем киевского князя, Юрий и его союзник Святослав Ольгович вступили в Киев. Черниговские Владимир и Изяслав Давыдовичи были союзны Изяславу Мстиславичу, поэтому Святослав Ольгович, как победитель в усобице, обратился к Владимиру со словами «"держиши отчину мою" и тогда взя Курескъ и с Посемьемь, и Сновьскую тисячю у Ислава (Изяслава Давыдовича. — А.З.), и Случьекъ, и Кльчьскъ и вси Дрегвичѣ»[309].

Святослав Ольгович был лишен своей отчины в декабре 1146 или в январе 1147 г. коалицией Изяслава Мстиславича и черниговских князей. Новгород-Северский, Стародуб и, очевидно, Сновск достались Изяславу Давыдовичу[310]. Ретроспектируя известие 1149 г. на события 1147 г., А.Н. Насонов пришел к выводу, что Стародуб и Новгород входили в состав Сновской тысячи. Подтверждением этому служили данные статьи 1155 г. в Ипатьевской летописи[311], свидетельствующие о том, что Святослав Всеволодович (племянник Святослава Ольговича) кроме Стародуба владел и Сновском. Однако эти известия, несомненно свидетельствующие в пользу владельческого единства Стародуба и Сновска, не говорят определенно о Новгороде-Северском в составе Сновской тысячи.

Можно уточнить представления о Сновской тысяче середины XII в., выявив звенья, связывающие известия 1149 и 1147 гг. В начале 1149 г. Святослав Ольгович владел Новгородом-Северским: «Ростиславъ Смоленьскии проси дчери у Святослава у Ольговича за Романа, сына своего, Смоленьску; и ведена бысть из Новагорода в неделю по водохрещахъ, мѣсяца геньваря въ 9 дѣнь»[312]. Полная дата свидетельствует о современности записи и достоверности известия. Другое сообщение, восходящее к черниговскому летописанию[313], свидетельствует, что Новгород был возвращен Святославу летом 1147 г. После успешного освобождения Святославом «вятичей» и прилегающих территорий «Изяславъ Давыдовичь из Новагорода иде Чернигову» и Давыдовичи запросили мира у Святослава: ««будемы вси за одинъ мужь…. а отцину свою възми и, что есми взяли твоего, то ти възворотимъ» — и цѣловаша крест, и не управиша»[314]. Этот союз послужил поводом к убийству в Киеве 19 августа 1147 г. старшего Ольговича — Игоря, что и позволяет определить дату его заключения. Замечание летописца Святослава Ольговича «и не управиша» перекликается с известием 1149 г. об отчинах и, вполне очевидно, не относится к Новгороду-Северскому. Территории к востоку от Десны Святослав возвратил себе в походе первой половины 1147 г. Изяслав тогда же оставил Новгород, следовательно, речь шла о городах к западу от Новгорода, т. е. о Сновской тысяче. Рассмотренные известия не позволяют включать в состав Сновской тысячи Новгород-Северский, поскольку, возвращая ее себе в 1149 г., Святослав уже с лета 1147 г. владел Новгородом.

Рассмотрим свидетельствующие в пользу владельческого единства Стародуба и Сновска известия статьи 6663 (1155) г. Ипатьевской летописи.

После смерти киевских князей Изяслава Мстиславича (13 ноября 1154 г.) и Вячеслава Владимировича (декабрь того же года) в Киев вступил (в конце декабря 1154 — начале января 1155 г.) черниговский Изяслав Давыдович. Уже в январе 1155 г. Юрий Долгорукий вошел в Смоленскую землю и двинулся через Черниговскую землю на юг[315]. У Синина моста Юрия встретил союзный ему Святослав Ольгович. Тогда же из Стародуба к ним прибыл Святослав Всеволодович, который повинился перед своим дядей Святославом, и Юрий по просьбе Святослава Ольговича примирился с запутавшимся в своих политических расчетах князем[316]. После этого все трое пошли в Стародуб и оттуда к Чернигову. Изяслав Давыдович вынужден был вернуться в Чернигов, и Юрий 20 марта занял киевский стол. «Тогды прщѣха къ Святославу Олговичю сыновець его Святославъ Всеволодичь и цѣлова к нему хрест. Тогда же прида ему 3 городы, а Сновескъ собѣ отъя и Корачевъ, и Воротинескъ, занеже бѣ его отступилъ, и поиде Святославъ Олгович Сновьску»[317]. Таким образом, имеются свидетельства одновременного владения Святославом Всеволодовичем в 1155 г. и Стародубом и Сновском[318]. Упоминание Стародуба Ипатьевской летописью под 1156 г. имеется в искаженном при переписке или редакции тексте (возможно, уже в XII в.) и не позволяет судить о его владельческой принадлежности[319].

Когда Святослав Всеволодович получил эти города? Прямых указаний на Сновск и Стародуб, кроме рассмотренных, в предшествующие годы нет. Есть косвенные свидетельства, позволяющие использовать ретроспективные построения. Б.А. Рыбаков, отметив, что уже зимой 1153 г., по свидетельству Ипатьевской летописи, Святослав Всеволодович имел «свою волость», справедливо предполагает, что в это время он владел Сновском, Стародубом, Корачевом и Воротынском, полученными при разделе 1151 г.[320] Правда, автор считает, что Сновск был получен от черниговского Изяслава Давыдовича, что накладывало на Святослава Всеволодовича вассальные обязанности по отношению к этому князю. Вопрос об отношении Святослава Всеволодовича к черниговскому и новгород-северскому князьям в 1151–1155 гг. в данном случае существенный.

Изяслав Давыдович вокняжился в Чернигове после сражения на р. Руте (12 мая 1151 г.), где Юрий Долгорукий и его союзники Святослав Ольгович, Святослав Всеволодович и Владимир Давыдович потерпели тяжелое поражение (последний погиб в этой битве). Вскоре за поражением Юрия у Переяславля-Русского (17 июля 1151 г.) Святослав Ольгович и Святослав Всеволодович обратились к черниговскому князю с предложением мира на условии раздела по отчинному принципу: «отцинѣ межи нама двѣ: одина моего отца Олга, а другая твоего отца Давыда, а ты, брате, Давыдовичу а я Олговичь, ты же, брате, прими отца своего Давыдово, а што Олгово, а то нама дай». Изяслав «отцину има узвороти, а свою к собѣ прия»[321].

После соглашения Святослав Всеволодович резко изменил ориентацию и повел самостоятельную, по отношению к Святославу Ольговичу, политику. Оп активно участвовал в походе на Городец-Остерский против замешкавшегося в Руси и тем самым нарушившего условия мира Юрия Долгорукого. Святослав же Ольгович уклонился от непосредственного участия в походе и демонстративно оказал Юрию почтительный прием после его поражения. Последующие события в Черниговской земле показывают, что Святослав Всеволодович и далее ориентируется на Изяслава Давыдовича и киевского Изяслава Мстиславича, выступая против Святослава Ольговича. Осенью 1152 г. он поспешил на помощь Изяславу Давыдовичу для обороны Чернигова, осажденного Юрием Долгоруким и Святославом Ольговичем. Следует предположить, что основные владения Святослава Всеволодовича находились в западной части «отчины» Ольговичей (Сновск, Стародуб), иначе ему не удалось бы своевременно соединиться с Изяславом. Был он и в числе князей, пришедших в феврале 1153 г. с киевским Изяславом Мстиславичем к Новгороду-Северскому, и после осады ушел «в свою волость»[322].

Наиболее вероятно, если не очевидно, что именно эти действия Святослав Ольгович рассматривал в марте 1155 г. как измену и в наказание за них лишил своего племянника Сновска и других городов. Сновская тысяча была отчиной Ольговичей, и союз ее владельца с черниговским князем был изменой князю новгород-северскому.

П.В. Голубовский считал «соединение» Сновской тысячи со Стародубом во владении Святослава Всеволодовича случаем единичным, хотя отмечал вхождение ее после 1149 г. «в состав удела Стародубского»[323]. Для такого утверждения нет оснований. Более того, вопрос о Стародубе как особой территории при переделах и отчинных спорах не поднимался. Речь шла о Сновской тысяче (1149 г.), о Сновске (1155 г.), обладание Сновском подразумевало и владение Стародубом.

Известия о Стародубской волости появляются лишь в конце 60-х — середине 70-х годов XII в., но они не позволяют судить о ее соотношении со Сновской тысячей, ибо после известия 1155 г. Сновск упомянут лишь в статье 1203 г. Радзивилловской летописи и в статье 1234 г. Ипатьевской летописи[324]. После же сообщений о событиях 1174 г. Стародуб на два столетия исчезает со страниц летописей. Однако известия 60-х — 70-х годов XII в. о Стародубе могут служить для уточнения данных об отношении Сновской тысячи к Новгороду Северскому и Чернигову.

В 1166/67 г. после смерти вщижского князя Святослава Владимировича черниговский Святослав Всеволодович отдал выморочный Вщиж сыну, а «лепшую»[325] волость дал своему брату Ярославу. Центром второй, лучшей волости вщижского князя был Стародуб[326]. Двоюродный брат Всеволодовичей — новгород-северский Олег Святославич, считая незаконным получение Ярославом Стародуба, потребовал у черниговского князя «в Правду наделения». Его поддерживали сами стародубцы. Киевский Ростислав Мстиславич также признал право Олега на Стародуб, «усмотрив Правду… много же посыла Ростиславъ къ Святославу, веля ему у Правду надѣлити Олга». После военных действий Святослав дал Олегу четыре каких-то города[327]. Дальнейшие события показали, что новгород-северский князь не был удовлетворен этим наделением и в 1174 г. вновь попытался овладеть Стародубом.

В начале 1174 г., когда в Киеве вокняжился луцкий князь Ярослав Изяславич, черниговский Святослав Всеволодович потребовал у него наделения в Киевской земле. Ярослав ответил отказом, после чего Святослав взял «изъездом» Киев. Ярослав Изяславич, не успев «совокупиться с братьею» (т. е. Ростиславичами), поспешно бежал из Киева. Святослав Всеволодович захватил имущество Ярослава, его семью, дружину и возвратился в Чернигов. Все это произошло в марте 1174 г.[328]

Вслед за этим новгород-северский Олег Святославич договорился со своими шуринами Ростиславичами (Рюриком и Давыдом) и Ярославом Изяславичем о совместных действиях. Вступив в Черниговскую землю, Ярослав и Ростиславичи сожгли Лутаву и Моровийск, однако Святославу Всеволодовичу удалось заключить с ними перемирие. Тем временем Олег «с братома» (т. е. Игорем и Всеволодом Святославичами) подошли к Стародубу, но, не взяв города, отступили. Последовало вторжение Святослава и Ярослава Всеволодовичей, осада Новгорода-Северского, и Олег вынужден был просить мира.

Это событие излагается в Ипатьевском своде дважды: в конце статьи 6682 (1174) г. и в конце статьи 6683 (1175) г. Первый вариант текстуально совпадает с рассказом статьи 6683 (1175) г. Лаврентьевской летописи. В некоторых местах интересующего нас сообщения совпадение неполное, есть разночтения. Важно отметить, что в Ипатьевской летописи опущено сообщение о походе Ярослава в черниговскую землю: «…и много зла створивъ Кыеву поиде Чернигову»[329].

С восстановлением этого пропуска становится ясным совпадение основных фактов в двух указанных фрагментах: одновременное нападение Олега Святославича с востока и Ярослава с Ростиславичами с запада на черниговского Святослава Всеволодовича (в первом отрывке участие в походе Ростиславичей несомненно, ибо Ярослав в марте лишился дружины, более того — со своей дружиной и киевлянами, но без Ростиславичей он не сумел даже защитить в то время Киев); сепаратный мир правобережных князей со Святославом (т. е. их фактическое предательство); тяжелое поражение Олега Святославича. Рассматриваемые события в обоих случаях связаны с вокняжением Романа Ростиславича в Киеве, что позволяет уточнить хронологию событий.

В первом отрывке за военными действиями следует просьба Ростиславичей к Андрею Боголюбскому дать Киев их брату — смоленскому Роману. Во втором же говорится, что Ярослав Изяславич, узнав об этих намерениях Ростиславичей, оставил Киев, где и вокняжился Роман. Следовательно, описанная в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях борьба произошла между мартом (захват Киева Святославом) и 29 июня 1174 г. (гибель Андрея). Учитывая распутицу (конец марта — начало апреля) и время на сношения с Андреем (не позже июня), эту усобицу следует датировать концом апреля — маем 1174 г.

Поскольку Роман Ростиславич вокняжился в Киеве не позже конца 1174 г. (в это время смоленский стол уже занимал его сын Ярополк, изгнанный из Смоленска в начале 1175 г.)[330], «вторую» усобицу можно датировать лишь 1174 г. Учитывая общую политическую обстановку, весьма трудно допустить, что в краткий отрезок времени (максимум полгода) на одной территории произошли два столь сходных события.

Упорное стремление новгород-северского князя возвратить себе Стародуб, подкрепленное ссылкой на законность («Правду»), показывает, что отделение Стародуба от собственно Новгород-Северской волости было явлением новым, и подчеркивает длительность, устойчивость административного подчинения Стародуба и всей Сновской тысячи Новгороду-Северскому. С 1160 г. до первых десятилетий XIII в. в Черниговской земле известны лишь две военные усобицы — столкновения именно из-за Стародуба в 1167 и 1174 гг.

С конца XI в., с установлением в Черниговской земле Новгород-северского княжения, и до середины XII в. Сновская тысяча была в составе Новгородской волости. Поэтому при чтении источника и создается впечатление вхождения Новгорода-Северского в Сновскую тысячу, т. е. представление, противоположное действительному положению вещей. Игорю Ольговичу до его пленения в августе 1146 г. принадлежала не Сновская тысяча, а Новгород-Северский, и в его волость входил Сновск. Давыдовичи требовали от Святослава: «"поиди из Новагорода Путивлю, а брата ся Игоря лиши". Святославъ же рече: "ни волости хочю, ни иного чего, развѣ толико пустите ми брата"». Изяслав Мстиславич делил, изгнав Святослава, не Сновскую тысячу, а Новгород, Путивль, Курск. Давыдовичи получили волость Игоря — Новгород-Северский и волость Святослава — Путивль. Курск отошел к Переяславлю[331]. О Сновской тысяче или о Стародубе при разделах 1146–1147 гг. не упоминалось вовсе.

Трудно выявить рубеж Сновской тысячи и Новгорода-Северского. П.В. Голубовский предполагал, что им была р. Мена, на которой находился г. Хороборь. В этом городе в. 1153 г. был заключен мир между Изяславом Давыдовичем и Святославом Ольговичем, после чего они «разъѣхастася кождо въ свояси». П.В. Голубовский справедливо полагал, что для заключения мира чаще всего избирались пограничные города[332].

Итак, возникшая в X в. (судя по данным курганных могильников) раннефеодальная территориальная единица — «тысяча» становится в конце XI в. частью новой административной территориальной единицы (Новгород-Северского княжества) и отделяется от нее (в целом или своей северной частью — Стародубом) в середине XII в. уже как волость.

Состоялся передел территориального ядра земли-княжения: новгород-северская территория в конце 40-х годов XII в. оказалась разделенной на две части, а с конца 60-х годов ее западная часть стала тянуть к Чернигову.

Несомненна связь Сновской тысячи с Черниговом в X–XI вв. Об этом свидетельствуют и местоположение Сновска, и археологические материалы Седнева-Сновска[333]. Не вызывает возражений и указанная А.Н. Насоновым связь Сновской тысячи с распространением дани и княжеского суда, с государственным освоением значительной части территории будущего Черниговского княжества[334]. Важное военное значение Сновской тысячи для Чернигова подтверждают события 1068 г., когда Святослав Ярославич именно под Сновском разбил половцев, а также то, что изгнанный из Чернигова в 1096 г. Олег Святославич бежал в Стародуб, выдержавший 33-дневную осаду[335].

Сновская тысяча — более древнее образование, нежели Новгород-Северское княжество, возникшее после Любечского съезда, и до 1097 г. несомненно существовало административное подчинение Сновска Чернигову, которое затем начало слабеть в связи с появлением княжеского стола в Новгороде-Северском.

Возникает вопрос: не дают ли свидетельства о том, что Новгород-Северский не входил в середине XII в. в территорию Сновской тысячи, основания считать Новгород вне пределов Сновской тысячи и в X–XI вв.? Дать определенный ответ на этот вопрос в настоящее время не представляется возможным. Географическое положение Новгорода-Северского аналогично положению Стародуба — на границе «Русской земли», что свидетельствует как будто в пользу первоначального вхождения Новгорода в состав Сновской тысячи в X–XI вв. По археологическим данным уже нельзя увидеть аналогию со Стародубом: древнейшие курганы окрестностей Стародуба дают материал, близкий к курганам Сновска, близ Новгорода такие курганы неизвестны. Правда, это может говорить лишь о более позднем возникновении города, подчеркнутом и самим его названием — Новый город. Дальнейшие археологические исследования смогут уточнить паши представления о Сновской тысяче X–XI вв.

Итак, можно лишь предполагать вхождение Новгорода-Северского в состав Сновской тысячи в X–XI вв. Возможно, что Новгород был избран Олегом как новый центр по той же причине, какая заставила позже Андрея Боголюбского перенести стол из Суздаля во Владимир. В старых центрах, Сновске и Стародубе, была сложившаяся феодальная знать, которая могла в некоторой степени сдерживать князя. В сравнительно молодом городе князь мог создать более надежную опору для своего стола. Если это предположение верно, то решающий шаг к ликвидации Сновской тысячи как территориальной единицы был сделан в конце XI в., когда Новгород-Северский перестал быть частью Сновской тысячи, а Сновская тысяча стала составной частью собственно Новгород-Северской волости. Эти соображения позволяют оставить в силе тезис А.Н. Насонова о двух составных частях древнего территориального ядра Черниговской земли. Именно к территории Сновской тысячи с востока и севера начиная с X в. постепенно «прирастали земли восточных северян, вятичей и радимичей»[336].

Особое место в Черниговском княжестве первой половины XII в. занимало Курское Посемье, переходившее то к Чернигову, то к Переяславлю[337]. О первоначальной владельческой принадлежности Курска нет единого мнения. В.Г. Ляскоронский о принадлежности Курска писал неопределенно; П.В. Голубовский считал, что Курск был временно у Всеволода Ярославича, а в 1097 г. «был возвращен Северской земле»; В.В. Мавродин, ссылаясь на указанных авторов, писал о принадлежности Курска по разделу Ярослава к Переяславскому княжеству, но не привел новых аргументов[338].

М.П. Погодин писал о принадлежности Курска Переяславскому княжеству, выдвигая два основных довода: в 1096 г. Курском владел Изяслав Владимирович, сын Мономаха, и при Мстиславе и Ярополке Владимировичах он также был во владении Мономашичей[339]. С.М. Соловьев доказал, что до 1127 г., когда в Курске был посажен Изяслав Мстиславич, город принадлежал Чернигову[340], но в полемике с М.П. Погодиным С.М. Соловьев высказал неаргументированное предположение, что в 1096 г. Курск был захвачен Изяславом у Святославичей.

Спор о принадлежности Курска в исторической литературе отражает противоречия источников о Курском Посемье. Поэтому проблему следует рассмотреть на протяжении длительного отрезка времени.

В Курске первой половины XI в. было посадническое управление, контролировавшееся, вероятно, непосредственно из Киева. В «Поучении» Мономаха есть свидетельство о принадлежности Курска Всеволоду Ярославичу[341]. С.М. Соловьев и (с дополнительными аргументами) И.М. Ивакин доказали, что первый «путь» Мономаха — «первое к Ростову идохъ сквозѣ Вятичѣ, посла мя отець, а самъ иде Курьску» — относится к осени 1068 г. Эта дата принята в настоящее время Д.С. Лихачевым и В.А. Кучкиным[342].

В условиях половецкого нападения, после киевского восстания 15 сентября 1068 г., Всеволод ушел от опасности в дальний Курск. Черниговский же Святослав разбил 1 ноября у Сновска численно превосходящих половцев[343]. Курск в данном случае действовал обособленно от Чернигова, активно выступающего против половцев. Вполне естественно, что бегство Всеволода не описано дружественными ему и его сыну летописцами, оно лишь между прочим упомянуто в рассказе Мономаха о своем первом походе.

Следующее упоминание Курска в Повести временных лет связано с борьбой Изяслава и Мстислава Владимировичей против Олега и Ярослава Святославичей в начале 1096 г. Это известие — «в се же время приде Изяславъ, сьшъ Володимерь ис Курска к Мурому, и прияша и Муромци, и посадника я Олгова»[344] — можно считать прямым указанием на принадлежность Курска Изяславу Владимировичу, сыну переяславского князя Владимира Мономаха, ибо судя по «Посланию» Мономаха сам Курск не вызывал споров в усобице 1096 г.[345]

Однако из статьи 1127 г. Лаврентьевской летописи, где содержатся третье и четвертое летописные упоминания Курска, уже следует, что город принадлежал до 1127 г. Черниговскому княжеству. Эта статья несколько сокращена, но почти дословно совпадает со статьей 1128 г. Ипатьевской летописи (исключая сообщение о смерти Брячислава, отсутствующее в ипатьевском тексте)[346]. Причем и в первом рассказе (захват Чернигова Всеволодом Ольговичем и последовавшая усобица) и во втором (поход на Полоцк) упоминания о Курске в ипатьевском тексте отсутствуют. В первом случае, считал А.И. Насонов, «рукою переяславца вписано, что Ярополк Переяславский посадил посадников по Семи, а в Курске — Изяслава Мстиславича», а во втором (фрагмент: «…и сына своего Изяслава ис Курьска с своим полком посла и на Логожескъ, а другаго…») — переписчик переступил строку[347].

Мнение о переяславской вставке недостаточно убедительно. Лаврентьевская летопись дает связный рассказ. В начале 1127 г. Всеволод Ольгович изгнал своего дядю Ярослава Святославича из Чернигова, после чего послал за половцами, готовясь отстоять захваченное. Половцы пришли «и сташа у Ратьмирѣ дубровы за Выремь послали бо бяхуть послы ко Всеволоду. И не пропустиша их опять; Ярополчи бо бяхуть посадници по всей Семи и Мстиславича Изяслава посадилъ Курьскѣ». Не дождавшись посланцев, половцы бежали. В Ипатьевской летописи при текстуальном совпадении включительно до известия о том, что половцы послали послов ко Всеволоду, несомненно опущено, что половцев захватили на обратном пути, а также сообщения о посажении посадников и Изяслава Мстиславича, ибо совершенно неуместно сохранилось начало фразы о посадниках: «Ярополчи бо бяху посадничи…»[348]

Странно видеть в одной статье два случайных пропуска, касающихся именно Курска; здесь можно заподозрить умышленное, хотя и небрежное, редактирование. Известно, что в Лаврентьевской летописи местами сохранились (в переяславском сокращении) фрагменты более раннего по сравнению с сохранившимся в Ипатьевской летописи киевского текста[349]. К их числу следует отнести и два интересующих нас упоминания о Курске.

То, что в августе 1127 г. Мстислав отправил в поход на Полоцк в числе других князей «Изяслава ис Курьска» и черниговского Всеволода Ольговича, свидетельствует о примирении последнего с Мстиславом Владимировичем, как считали М.С. Грушевский и А.Е. Пресняков, ценою Курска[350].

Дальнейшие события (конец 1132 г. — январь 1136 г.) подтверждают то, что Курск был отнят в 1127 г. у Чернигова. В это время произошла усобица из-за Переяславля, и Всеволод Ольгович был в союзе с внуками Мономаха Мстиславичами, претендовавшими на переяславский стол. Мстиславичи вышли из борьбы в конце 1134 — начале 1135 г. Всеволод же Ольгович продолжал борьбу до 12 января 1136 г., когда был заключен мир: «…и вда Ярополкъ Олговичемъ отчину свою [отчину свою ко Олговичем — Х.], чего и хотѣли»[351].

Чего же хотели Ольговичи? На то, что претензии Всеволода Ольговича были связаны с территорией Переяславского княжества, указывают его требования и последовавшие походы на Переяславль в 1135 г.: «…пакы Олговичи начаша просити у Ярополка: "что ны отець держалъ при вашемъ отци, того же и мы хочемъ"»[352] В Левобережье известна лишь одна отчина Мономашичей, оказавшаяся впоследствии в Черниговской земле, — Курское Посемье. О том, что Ярополк отдал Ольговичам Курск, свидетельствует Новгородская I летопись: в 1137 г. в Новгород для помощи Святославу Ольговичу в борьбе со Всеволодом Мстиславичем, изгнанным новгородцами и закрепившимся в Пскове, прибыл Глеб Ольгович с курянами и половцами[353].

Обращает на себя внимание ссылка Ольговичей на то, что их отец, Олег Святославич (умер в 1115 г.) держал Курск при Мономахе (т. е. не позже 1113–1115 гг.). Очевидно, это дало Святославу Ольговичу некоторое основание назвать в 1149 г. «Курск с Посемьем» первым в числе своих «отчин», взятых у Давыдовичей[354].

Из статьи 1139 г. Лаврентьевской летописи видно, что в Курске после Глеба княжил Святослав Ольгович. Однако это известие («…и тогда Всеволодъ приведъ брата ис Курьска Святослава и иде с ним [к — РА.] Переяславлю на Андрѣя…») отсутствует в текстологически одинаковом с Лаврентьевским текстом фрагменте статьи 1140 г. Ипатьевской летописи[355]. В обоих отрывках сохранились, однако, слова сына Мономаха — Андрея: «…отец мои Курьскѣ не сѣдѣл, но вь Переяславли» («мой отец сидел не в Курске, а в Переяславле»). В рассматриваемой статье можно видеть то же почти механическое изъятие свидетельства о владельческой принадлежности Курска, что и в описании 1127 г.

До конца 1146 г. Курск принадлежал Ольговичам. В 1146 г., после занятия киевского стола Изяславом Мстиславичем Святослав Ольгович, вступив в союз с Юрием Долгоруким против Изяслава, дал Курск сыну Юрия — Ивану, о чем сообщает черниговское известие Ипатьевской летописи[356]. Однако вскоре после изгнания Святослава Ольговича Курск перешел к переяславскому Мстиславу, сыну Изяслава Мстиславича[357]. В 1147 г. при приближении к Курску Святослава Ольговича и Глеба Юрьевича, сменившего умершего брата Ивана, куряне будто бы сказали Мстиславу: «…оже се Олгович, ради ся за тя бьемъ и с дѣтьми, а на Володимире племя, на Гюргевича, не можемъ рукы подьяти»[358], — т. е. сами куряне признавали власть Мономашичей, а не Ольговичей. После этого куряне послали к Глебу, и тот посадил в Курске и в Посемье своих посадников. Известно также (из переяславского, по мнению А.И. Насонова, известия), что Глеб уже тогда претендовал на Переяславское княжение[359].

Осенью 1149 г., когда Юрий Долгорукий впервые занял киевский стол, Курск, как мы видели, принадлежал уже Давыдовичам, у которых его «взя» Святослав Ольгович.

Последнее упоминание о Курске в связи с Переяславлем относится к 1151 г. В переговорах с Юрием Долгоруким его брат Вячеслав, бывший номинальным киевским князем при Изяславе Мстиславиче, обращается к Юрию: «…поѣди же у свои Переяславль и в Курескъ». В данном случае киевский летописный текст[360] свидетельствует о Курске и Переяславле как о двух территориях, находящихся в одном владении — владении Юрия. Вероятно, Святослав Ольгович, возвратив себе Курск, отдал его Юрию согласно прежней договоренности, по которой Курск принадлежал Ивану и Глебу Юрьевичам. Следующее упоминание о Курске сделано в статье 1161 г.[361], где сказано о том, что Олег — сын княжившего в Чернигове Святослава Ольговича — «пача ся просити у отца Курьску», т. е. к этому времени Курск вошел в Черниговскую землю.

Рассмотренные известия позволяют сделать следующие выводы. Источники отражают спорность изучаемой территории в первой половине XII в., причем если о владении Сновской тысячей споры шли только между внуками Святослава, и Давыдовичи признавали отчинные права Ольговичей, то о Курске спор шел между Ольговичами и Мономашичами, причем в борьбе с Мстиславичами Ольгович уступал Курск младшему Мономашичу. Население Курского Посемья недоброжелательно относилось к Ольговичам. Мономашичи, владевшие Курском, либо сидели на переяславском столе, либо претендовали на него, — и это свидетельствует в пользу длительной связи Курска с Переяславлем. Эту связь можно объяснить не только участием переяславской знати в покорении восточных северян X в., но и пограничным положением Курска, примыкавшего к возглавляемой Переяславлем системе обороны южных рубежей Левобережной Руси.

Владельческую преемственность Курска можно представить так: по «завещанию Ярослава» он входил в состав Переяславской земли. Не позже чем с 1113 г., а возможно, и с конца XI в. (после Любечского и Уветичского съездов) по 1115 г. Курск принадлежал Олегу Святославичу и до 1127 г. входил в Черниговскую землю. В 1127 г. в Курске княжил Изяслав Мстиславич, а затем до 1136 г. в нем были посадники из Переяславля. С 1136 по 1138 г. в Курске княжил Глеб Ольгович, затем его брат Святослав, и до конца 1146 г. Курск входил в состав Черниговской земли, подчиняясь Новгороду-Северскому. В конце 1146 г. Курск получил ненадолго Иван Юрьевич; в 1147 г., до августа, в нем были посадники Мстислава Изяславича, затем, до осени 1148 г. — посадники Глеба Юрьевича. С осени 1148 г.[362] по июль — август 1149 г. в Курском Посемье были посадники Давыдовичей; затем Курск отошел к Святославу Ольговичу, но уже в начале 1151 г. он назван во владении Долгорукого. В 50-х годах XII в. судьба Курска недостаточно ясна. Возможно, до весны 1152 г. в нем сидел Василько Юрьевич, оставленный с небольшой дружиной в помощь Святославу Ольговичу[363]. Затем там, видимо, правили посадники переяславского Мстислава Изяславича. Во второй половине 1154 г. на Левобережье появился и в декабре вокняжился в Переяславле Глеб Юрьевич. Вероятно, в это время Курск тянул к Переяславлю. Только в конце 50-х годов, скорее всего со смертью Долгорукого, Курск окончательно отошел к Черниговской земле. Итак, за сто лет (после смерти Ярослава) Курск принадлежал Черниговскому княжеству около 40, а Переяславскому — около 60 лет.

Рассмотрев историю владельческой принадлежности Курска, можно сделать следующее наблюдение: изъяв из текста Киевского свода в составе Ипатьевской летописи черниговские вставки, отмеченные А.Н. Насоновым, мы не найдем в нем указаний на владение Курском Изяславом Мстиславичем и черниговскими князьями. Вместе с тем такие указания были в более ранней редакции Киевского свода, сохранившейся (в сокращенных отрывках) в составе Лаврентьевской летописи.

На первый взгляд исключением представляется известие 1149 г. о Курском Посемье, которое А.Н. Насонов не указал среди черниговских вставок статьи 1149 г. Ипатьевской летописи[364]. Однако отнести это известие к числу бесспорно киевских или переяславских нельзя, ибо оно не отразилось в Лаврентьевской летописи. Трудно предполагать, что киевский или переяславский летописец включил в число отчин новгород-северского князя земли дреговичей, названные в 1142 г. волостью киевской (Клеческ)[365], а также Курск — отчину и дедину Мономашичей. В Киевской летописи следовало бы ожидать сообщение о том, что Юрий Долгорукий дал эти территории Святославу, но мы узнаем, что последний сам «взя» их. Более всего вероятно, что это текст летописца Святослава Ольговича. Он произвольно подвел под понятие отчины названные территории, воспользовавшись прецедентом держания его отцом Курска.

В первой половине XII в. на Курск претендовали Долгорукий с сыновьями, Изяслав Мстиславич и его сын Мстислав, а также черниговские князья. Поскольку кроме сообщений о Курске во владении черниговских князей были изъяты и известия о Курске во владении Изяслава, то, вероятнее всего, в такой редакции был заинтересован Юрий Долгорукий[366]. Можно предположить редакцию киевского летописания Юрием Долгоруким, проведенную в конце его правления и не нашедшую отражения в летописании Переяславля-Русского (отразившегося в Лаврентьевской летописи).

Каковы же были границы Курского Посемья? Кроме Курска здесь упомянуты Ольгов и Рыльск, следовательно, западная граница проходила между Рыльском и Путивлем (т. е. западнее «гнезда» поселений вокруг Рыльска). Северная граница, вероятно, находилась в районе г. Крома, ибо известно, что в 1147 г. из Мценска (Святослав Ольгович и Глеб Юрьевич «поиде къ граду [Крому — Х.] на Изяславича» Мстислава, который тогда владел Курском[367]. Впрочем, неясно, входил ли Кром в Курское княжество или только находился вблизи его границы.

Восточная и юго-восточная границы русских земель ориентировочно указаны С.А. Плетневой: от верховьев Сейма в направлении к верховьям Северского Донца и г. Донца (Донецкое городище на р. Уды близ современного Харькова). Северо-восточнее Донецкого городища С.А. Плетневой обнаружены древнерусские городища XII–XIII вв.[368] Отнесение их и территории между Пслом и р. Уды к землям Курского княжества возможно с учетом того, что при постоянной половецкой угрозе заселенность этих лесостепных окраин была невелика (С.А. Плетнева указывает три городища). Нужно предполагать, что характер освоения этих земель был схож с сезонным промысловым использованием лесных угодий того же района в виде «бортных ухожаев» жителями Путивля XVI–XVII вв.[369] Эта территория (курско-харьковский участок лесостепи) представляла собой клин, врезавшийся в степи с севера. За восточной границей Курского Посемья, указанной С.А. Плетневой, в районе рек Воронеж и Битюг известны неукрепленные поселения, связываемые исследовательницей с бродническими группами окраин лесостепи[370].

Устойчивой южной границей Курского Посемья, или собственно Курской волости первой половины XII в., было верхнее течение р. Пела. Если южная граница курских земель и отходила к северу, то не далее Псла. В разгар усобицы 1147 г. заняв Курск, «посажа посадникы свои Глѣбъ Гюргевичь по Посѣмью за полем» (Глеб — сын Долгорукого)[371]. Под «полем», вероятно, подразумеваются безлесные земли междуречья Сейма и Пела. Крутой правый берег и дубравы вдоль течения Пела были удобны для надежной обороны Посемья. Возможно, в районе современного г. Сумы, где течение Псла обращается к югу, шла граница Курского Посемья с территорией г. Вырь, куда беспрепятственно проходили половцы в 1113, 1127 гг. и во второй половине XII в.

Город Вырь упомянут в Повести временных лет (1113 г.) и в «Поучении» Мономаха, когда к городу, осажденному половцами, поспешил только что севший на киевском столе Владимир, сюда же пришел на помощь и Олег Святославич[372]. Территория этого города и тянувших к нему городов (Зартый — на Сейме, выше устья р. Вир; Попаш — в верховьях Сулы и Вьяхань — на р. Терн)[373] располагалась между верховьями Сулы и Сеймом, западной границей соприкасаясь с Задесеньем. Под 1147 г. летопись упоминает вырские города, как принадлежащие киевскому Изяславу Мстиславичу. Они отказались подчиниться захватившему Курск Глебу Юрьевичу и пришедшему к нему на помощь Изяславу Давыдовичу, заявив: «князь у нас Изяслав»[374]. Эта волость занимала важное место в системе обороны русских земель от нападений с юго-востока; и за окончательным присоединением к Черниговской земле Курского Посемья последовало присоединение Выря — в конце 50-х годов здесь поневоле вокняжился изгнанный из Киева Изяслав Давыдович.

Вырь в дальнейшем тянул к Новгороду-Северскому, о чем косвенно свидетельствуют события 1185 г., последовавшие за поражением Игоря Святославича, героя «Слова о полку Игореве». В то время как Кончак выступил к Переяславлю, хан Кза напал на земли Игоря, направляя удар на Путивль («пойдем на Семь, готовъ намъ полонъ собранъ, емлем же городы без опаса»). В этом походе он не мог миновать территорию г. Выря, которую Б.А. Рыбаков справедливо называет «воротами Русской земли»[375]. Территория Выря оказалась в результате гибели Игоревых дружин незащищенной, что свидетельствует в пользу того, что она тянула к Новгороду, а не к Чернигову; присоединение этой территории к черниговскому Задесенью неправомерно.

Географически расположенный в Посемье Путивль не входил в политическое территориальное понятие «Курск с Посемьем». Путивль, как отмечалось, находился за пределами области распространения ямных погребений, а следовательно, и «Русской земли». В 1146 г., отдав Ивану Юрьевичу Курск с Посемьем, Святослав оставил за собой Путивль[376]. Захватив земли Ольговичей, Изяслав Мстиславич Давыдовичам «изискалъ: ото Новгородъ и что Святославлѣ. волости», т. е. волости Игоря и Святослава; «а волости Святославли и Игоревѣ далъ вам есмь…. Святослава прогналъ а волость вам есмь изискалъ и далъ Новьгородъ и Путивль»[377]. Итак, Путивль — одна из волостей Святослава, и вполне очевидно, что во время нахождения Курска в Переяславском княжестве Путивль был в Черниговской земле.

Следует внимательнее приглядеться к территории, прилегающей к ядру Черниговской земли. К нему в первой половине XII в. не примыкали непосредственно радимичи, вятичи или восточные северяне.

События середины XII в. позволяют выявить некоторые черты административно-территориальной структуры Черниговского княжества.

В 1142 г. черниговские князья вступили в усобицу со своим старшим братом — киевским Всеволодом Ольговичем (1139–1146 гг.). Поводом послужили перемещения в Киевской земле, вызванные смертью Андрея Владимировича. Переяславского 22 января 1142 г. Стремясь овладеть всей Киевской землей, Всеволод направил Вячеслава Владимировича, княжившего в Киевской волости — г. Турове, в Переяславль, Туров же дал своему сыну Святославу. Это вызвало недовольство Игоря и Святослава Ольговичей: «…волости бо даеть сынови, а братьи не надѣли ничимъ же»[378]. К новгород-северским Ольговичам присоединились черниговские Давыдовичи, и общим требованием стало наделение их черниговскими землями, оставшимися за Всеволодом, но тот предложил «по городу: Берестин и Дорогычинъ, Черторыеск и Кльчьскъ, a отчинѣ своеѣ не дасть Вятичь». На это братья ответили: «Мы проримъ у тебе черниговьскои и новгороцкои волости, a киевьскоѣ [кыевскые — Х.] не хочемь. Онъ же Вятичь не съступяшеть»[379]. В конце года, когда Всеволоду удалось привлечь на свою сторону Давыдовичей, уступив им кроме Берестья и Дорогочина — просимую черниговскую волость — Вщиж и Ормину, младшие Ольговичи вынуждены были согласиться на Городец Остерский и Рогачев (Игорь), Клеческ и Черторыеск (Святослав)[380]. «Вятичи» остались за Всеволодом.

Таким образом, Черниговская земля, как и Киевская, делилась на волости. В ней были волости собственно черниговские (здесь — Вщиж и Ормина) и волости новгород-северские («Вятичи»).

Географическим названием Вщижской волости было Подесенье[381]. Кроме Вщижа и Ормины в Подесенье известны Воробейна и Росусь[382]. Характерно расположение этой территории по отношению к этнической территории радимичей и вятичей, Она как бы продолжает по правому берегу Десны Стародубский клин Сновской тысячи между землями вятичей и радимичей, на севере соседствуя со смоленскими кривичами, вышедшими в верховья Десны.

В 1156 г. во Вщиже появился княжеский стол, который занял малолетний Святослав, сын Владимира Давыдовича[383]. После его смерти (1166 г.) во Вщиже княжил один из сыновей Святослава Всеволодовича[384].

К востоку от Подесенья находилась так называемая «Лесная земля». В конце декабря 1146 г., после сдачи Путивля Давыдовичам и Изяславу Мстиславичу, союзники Святослава Ольговича советуют ему бежать из Новгорода-Северского в «Лесную землю» «и тако побѣже Святославъ из Новагорода Корачеву». Затем, узнав о приближении Изяслава Мстиславича, Святослав из Корачева «бѣжа за лѣс у Вятичѣ»[385]. Следовательно, Корачев[386] был вне «Вятичей» и «Лесная земля» находилась между землями Новгорода-Северского и «Вятичами». В начале 50-х годов XII в. Корачевом владел Святослав Всеволодович: в марте 1155 г. Святослав Ольгович отобрал у него Корачев и Воротынск за «отступление» к Давыдовичам[387]. Однако в дальнейшем Святослав Всеволодович возвратил себе этот город, ставший, как считает Б.А. Рыбаков, его личным доменом[388].

Северная граница «Лесной земли» выявляется по летописным данным о пределах земли вятичей.

Приблизительно в начале мая 1147 г. Святослав Ольгович, возобновив борьбу с коалицией Изяслава Мстиславича, направил половцев из Дедославля[389] «на смолняны, и повоеваша верхъ Угры. В то же веремя выбѣгоша посадничи Володимери [и — Х.] Изяславли из Вятичь [и — Х.], изъ Бряньска, и изъ Мьченьска, и изъ Блеве [Блове — Х.]; и оттуда (т. е. из Дедославля. — З.А.) иде Девягорьску, иде заемъ вси Вятичи и Добрянескъ, и до Воробиинъ Подеснье, Домагощь и Мценескъ»[390]. Далее сообщается, что из Девягорска Святослав Ольгович направился к Мценску и на пути к Крому, в Спаши, его встретили послы Давыдовичей.

Итак, бегство посадников Давыдовичей «из Вятичь», согласно этому отрывку черниговского летописания[391], началось в результате военных действий Святослава в двух направлениях: западном, вдоль верховий Угры, близ которых находился г. Обловь (Блеве — Блове)[392], и в юго-западном — Дедославль, Девягорск, Мценск, Спаш[393]. Вероятнее всего, половцы от Облови направились вниз по р. Болве к Брянску, в Подесенье.

Н.П. Барсов справедливо понимал эти известия в том смысле, что посадники бежали из «Вятичей» и близлежащих к ним территорий Брянска, Мценска и Облови и что войска Святославa заняли всю территорию вятичей вплоть до Брянска, Воробиина и т. д. То есть эти пункты были сопредельными с «Вятичами». Основанием такому пониманию служило указание Карачева в статье 1146 г., Мценска и Спаша в статье 1152 г., Облови в статье 1159 г. Ипатьевской летописи за пределами «Вятичей»[394].

Предложенное Н.П. Барсовым понимание летописного текста соответствует исторической действительности, так как, исходя из восстановленной им границы, можно выявить местонахождение Домагоща, указанного в цитированном отрывке 1147 г.

Домагощ традиционно отождествлялся с с. Маговка (38 км к югу от Карачева). Топонимически сопоставление Домагощ — Маговка уже вызывало сомнения[395]. Т.Н. Никольская доказала археологически неправомерность такой локализации — в окрестностях Маговки не удалось обнаружить следы древнерусского поселения. Однако принимая тот же ориентировочный район поиска, Т.Н. Никольская ошибочно сопоставляет Домагощ с городищем у с. Слободка[396].

Домагощ назван в числе сопредельных с «Вятичами» городов, поэтому его следует искать вдоль границы этой территории по линии Брянск — Мценск, а не к югу от Корачева, бывшего уже вне «Вятичей». Учитывая, что к западу от Корачева в сторону Брянска шли леса, Домагощ следует искать к востоку от Корачева, ближе к Мценску. Здесь на левом берегу Оки, против устья Зуши, согласно писцовым книгам Белевского уезда 1628–1631 гг. и выписи 1613 г., существовал Домагощ, с. Городище Домагашевское, оно же просто с. Городище. При описании рыбных угодий Спасопреображенского монастыря указано: «…ото Мценского рубежа (устье р. Зуши. — А.З.) на низ по реке по Оке, по другую сторону реки Оки, против села Городища Домагашевского — три озерка»[397].

Городище у с. Городища Мценского района Орловской области (напротив устья Зуши) содержит вещи и керамику XII–XIII вв. и, в верхних слоях, керамику XVI–XVII вв.[398] Достоверность предложенной локализации подтверждается топонимическими данными. Домагощ относится к числу архаических славянских топонимов типа Радогощ, Будагощ и т. п., собранных в работе П. Арумаа. Наибольшие скопления названий на «гощ» наблюдаются в Новгородской и Орловской областях, и только там зафиксировано это редкое название: два новгородских гидронима «Домагоща» и «Домагощ» Белевских писцовых книг[399]. Таким образом, достаточно надежно определяется северная граница «Лесной земли» и южная граница «Вятичей» середины XII в. Западная и южная границы «Лесной земли», или Корачевской волости, вероятно, также совпадали с лесами (к западу от Корачева граница с Подесеньем, к югу — в районе междуречья Навли и Неруссы). Восточная граница, вероятно, лежала ближе к Домагощу. Неясно, образовывали ли Мценск, Домагощ и Спаш одну волость, известно лишь, что они не входили ни в территорию «Вятичей», ни в Курскую волость-княжение.

Обращаясь к летописным «Вятичам» XII в., мы видим явное несовпадение этой территории с этнографической областью вятичей, выявленной по археологическим данным как VIII–X, так и XI–XIV вв.[400]Вполне очевидны здесь две качественно различные территории: племенная (к XI–XII вв. — этнографическая) область и административно-территориальная единица — часть политической, государственной территории.

По письменным известиям XII в. нельзя получить достаточно ясное представление об области расселения вятичей, так как в летописи упоминаются лишь вятичи Черниговской земли. О суздальских или рязанских вятичах можно лишь догадываться по словам черниговских князей о «наших вятичах», что подразумевает существование и «ненаших» вятичей.

Следует заметить, что в текстах XII в. лишь в статье 1146 г. Ипатьевской летописи термин «вятичи» упомянут несомненно в значении этнонима[401]. Дважды, в статьях 1147 и 1159 гг., сказано о том, что противником были заняты «вси Вятичи» тогда, когда речь шла лишь о черниговских «Вятичах»[402]. Один раз косвенно, а другой раз и прямо Ипатьевская летопись называет «Вятичи» волостью (статьи 1142 и 1147 гг.)[403]. В «Вятичи» можно бежать и «выбежать» из них, стоять в них, прийти и т. п.[404]С другой стороны, Повесть временных лет употребляет слово «вятичи» в этническом смысле. В статье 981 г., например, говорится: «В сем же лѣтѣ и вятичи побѣди (Владимир Святославич. — А.З.) и възложи на нь дань»; и далее: «В лѣто 6490 заратишася вятичи, и иде на ня Володимиръ и побѣди е второе»[405]. Таким образом, в летописных известиях XII в. о «Вятичах» речь шла преимущественно как о территории, которая не совпадает с этническими границами вятичей. Более того, и в пределах Черниговской земли название «Вятичи» в середине XII в. сохранилось лишь за северной частью племенной территории. Южная часть их территории хотя и сохранила вятичские этнографические черты, «Вятичами» в летописи не называлась.

Территория Черниговского княжества складывалась и после «завещания» Ярослава[406]. Мономах, будучи черниговским князем, положил начало завершению государственного освоения земли вятичей в походах на Ходоту и его сына в начале 80-х годов XI в.[407]Однако и в последующие полстолетия «Вятичи» оставались малоосвоенным районом, враждебным черниговской администрации. В литературе отмечался факт убийства Кукши, проповедовавшего христианство в «Вятичах» около 1110 г., как свидетельство недостаточной освоенности этой территории[408]. Неоднократно в пользу позднего государственного освоения территории вятичей приводился аргумент длительного сохранения у них языческого обряда погребения. Даже тот факт, что преследовавшие Святослава Ольговича в 1147 г. Давыдовичи вели переговоры с вятичами, свидетельствует, что в этой земле сохранилась своя, вятичская знать. Давыдовичи «…съзваша вятичѣ и рѣша [рѣста — Х.] имъ: «се есть ворогъ нама и вамъ, а ловите его [убити лестию и дружину его избите, a имѣние его — Х.] на полъ вама»»[409]. Вятичи не поддержали посадников Давыдовичей. Враждебное их отношение к Святославу и в равной мере к Давыдовичам свидетельствует о недавнем покорении вятичей, которое завершилось, судя по датировке известных здесь городищ (первая половина или середина XII в.[410]) и упоминанию в 1147 г. посадников, ко времени Всеволода Ольговича.

Северные границы «Вятичей» совпадали с пределами Черниговской земли и определяются на основании преимущественно известий 1147 г. К востоку от Дедославля и далее на север к Сверилеску шла граница с Рязанской землей; далее она проходила севернее Оки через среднее течение рек Лопасни и Протвы (в верховьях последней жила голядь Смоленской земли); затем, отклоняясь к югу, через среднее течение р. Угры до Облови шла граница с Ростово-Суздальским и Смоленским княжествами[411]. На этой границе черниговское государственное освоение встретилось с шедшим из Муромо-Рязанской и Ростово-Суздальской земель освоением вятичей[412].

Кроме указанных в «Вятичах» упоминаются города: Козельск (на р. Жиздре), Воротинеск (на левом притоке Оки р. Выссе), Мосальск (на р. Можайке, бассейн р. Угры), Колтеск (правый берег Оки), Неринск[413], Серенск (на р. Серене, левом притоке р. Жиздры)[414].

Под 1146 г. Никоновская летопись сообщает о пребывании Святослава Ольговича кроме указанных городов в Рязани, Туле, Дубке, на Дону, в Ельце, Пронске, «граде» Остре. А.Н. Насонов убедительно доказал, что эти сведения — тенденциозная вставка рязанского летописца XV в., сделанная с целью показать древнюю принадлежность этих городов Рязанскому княжеству[415].

Восточная граница Черниговской земли по данным письменных источников не выявляется. Вероятно, к югу от Дедославля она проходила вдоль верховьев Дона, между рязанским Пронском и черниговским Дедославлем, и шла вдоль этой реки к устью р. Сосны[416].

Граница со Смоленской землей шла от Облови к югу и проходила южнее смоленских пограничных городов Пацынь, Зарой и далее к западу, севернее черниговского Чичерска[417].

Территория радимичей[418] была освоена, вероятно, несколько ранее «Вятичей». Северная часть радимичской земли относилась к Смоленскому княжеству — г. Прупой (ныне Славгород) на р. Соже был смоленским. На р. Пещане, впадающей в Сож недалеко от Прупоя, согласно статье 984 г. Повести временных лет[419] жили радимичи. Эту радимичскую территорию можно соотнести с областью VIII локальной группы радимичских погребений (междуречье Сожа и Беседи), выделенной Г.Ф. Соловьевой[420].

На рассматриваемой территории в Ипатьевской летописи упомянуты лишь два города — Гомий (ныне Гомель) и Чичерск (ныне Чечерск, районный центр Гомельской области)[421].

Гомий и Чичерск в первой половине XII в. были черниговской волостью, отчиной Давыдовичей. Об этом мы узнаем из событий 1158 г.: Святослав Ольгович, вокняжившись в Чернигове, жаловался на то, что Изяслав Давыдович дал ему лишь «Черниговъ съ 7ю городъ пустыхъ… а всю волость черниговьскую собою держить и съ своим сыновцемъ». Святослав «гневался», что Изяслав ему «черниговьскои волости не исправил»[422]. Готовясь к походу на галицких и волынских князей, Изяслав Давыдович дал Святославу Чичерск. Гомий же, как видно из дальнейших событий, он оставил за собой[423]. Благодаря этому нам известны три волости, тянувшие непосредственно к Чернигову, — Гомий, Чичерск и Подесенье, где впоследствии сидел «сыновец» (племянник) Изяслава Святослав Владимирович. Эти волости, перейдя из Чернигова в Киев, пытался удержать за собой (не «исправив» их вокняжившемуся в Чернигове Святославу) Изяслав Давыдович.

Вероятно, в 60-х годах в Гомии появился княжеский стол: заняв после смерти Святослава Ольговича в 1164 г. черниговский стол, Святослав Всеволодович «посла сынъ свои в Гомии, а посадники посла по городом»[424].

Днепр являлся западной границей земли радимичей, но археологические исследования показывают, что отдельные радимичские элементы проникают на Правобережье и, наоборот, дреговичские черты встречаются на левом берегу Днепра. Особого внимания заслуживают раскопки Г.Ф. Соловьевой Зборовского городища (на левом берегу, напротив Рогачева) и курганных могильников Рогачева, находившихся также на левом берегу Днепра. Материалы этих исследований позволяют предполагать тесный контакт дреговичей и радимичей и принадлежность Рогачева к Черниговской земле[425].

Есть летописные известия о вхождении в состав Черниговской земли XII в. и части территории дреговичей к западу от Днепра, севернее Припяти, с городами Рогачевом, Клеческом (на р. Лань) и Случеском (Слуцк на р. Случь)[426].

В рассмотренном выше фрагменте статьи 1149 г. Ипатьевской летописи Святослав Ольгович объявил отчиной кроме Курска и Сновской высячи «Случьскъ и Кльчьскъ и вси Дрегвичѣ», и забрал их у Давыдовичей. Сразу же обращает на себя внимание то, что указание «вси Дрегвичѣ», подобно рассмотренным «вси Вятичѣ», не охватывает всей этнической территории дреговичей, определенной рядом археологических исследований[427]. В то время в Турове, находившемся на правом берегу Припяти, южной окраине дреговичских земель, сидел старший брат Юрия Долгорукого Вячеслав, северная часть дреговичей была Минской волостью Полоцкой земли.

Еще М.С. Середонин отмечал, что в летописании XII в. дреговичи упомянуты дважды и лишь в связи с территориями городов Случеска и Клеческа[428]. Действительно, из понятия «дреговичи» в 1116 г. исключалась территория Минской волости[429], в 1149 г. исключались дреговичские территории Турова на юге и Минска на севере. Таким образом, есть основания рассматривать термин «все Дреговичи» как название административной территории с центрами Случеск и Клеческ, составлявшей лишь часть этнической территории дреговичей, находившейся в то время во владении минских, туровских и черниговских князей.

Указания летописи на владение черниговским» князьями Случеском, Клеческом и Рогачевом (в 1142 и 1149 гг.) отмечались и в общих исследованиях, и в работах, посвященных специально Черниговской земле, но очевидно, что эти владения рассматривались как эпизодические «привески или дополнения»[430], поскольку они никем не включались в состав Черниговской земли XII в. Чаще всего Случеск и Клеческ относят к Турово-Пинскому княжеству или Турово-Пинской волости Киевской земли[431], однако во второй четверти XII в. это были обособленные от Турова волости Киевской земли.

В 1142 г. киевскую волость Клеческ получил Святослав Ольгович от Всеволода Ольговича, тогда же получил Рогачев Игорь Ольгович, князь новгород-северский. В Турове сидел тогда юный Святослав Всеволодович[432]. В 1127 г. в Клеческе был свой князь — Вячеслав Ярославич (внук Святополка Изяславича), в Турове же княжил Вячеслав Владимирович[433]. И это вызывает серьезные сомнения в правомерности отнесения Святославом дреговичей к числу своих отчин.

Обращает на себя внимание активная политика на протяжении XII в. князей Черниговской земли, и особенно новгород-северских, в отношении Полоцкой земли.

В 1151 г. полочане изгнали своего князя Рогволода Борисовича в Минск, а Ростислава «Глѣбовича к собѣ уведоша и прислашася Полотьчане къ Святославу Олговичю с любовью, яко имѣти отцемь собѣ и ходити в послушаньи его и на том целоваша хрестъ». Это свидетельство очень большого влияния Святослава на полочан можно объяснить только тем, что волости Святослава соседствовали с полоцкими[434].

Есть основания считать, что через Слуцк осуществлялась полоцкая политика новгород-северского князя. Из этого города с полком Святослава Ольговича Рогволод Борисович в 1158 г. отправился возвращать свою отчину — Друцк. Сюда же он бежал в 1161 г. из Полоцка[435]. В том же году, когда Слуцк был ненадолго захвачен Владимиром Мстиславичем, черниговскими князьями при поддержке полоцких («кривских») князей и дружин киевского Ростислава Владимир был изгнан из Слуцка[436].

Поскольку позиции Черниговского княжества в системе древнерусских княжеств в 60-х годах не ослабевали и Ольговичи не только сохранили, но и укрепили союз с киевским князем, постольку есть основания считать, что по меньшей мере до смерти Ростислава (14 марта 1167 г.) «Дреговичи» сохранялись за Черниговской землей. Дальнейшая судьба дреговичских волостей Случеска и Клеческа по данным письменных источников домонгольского времени неизвестна. Однако есть основания считать эти земли вплоть до начала XIII в. в составе Черниговской земли. В 1181 г. после сражения с Давыдом Ростиславичем смоленским у Друцка, где союзниками Святослава Всеволодовича были почти все полоцкие князья с литовскими и ливскими дружинами, Святослав пошел к Рогачеву[437].

Этот город был еще в 1142 г. во владении черниговских князей, и нет оснований сомневаться в том, что он и в 70-х годах оставался черниговским. За 30 лет, прошедших с того времени, как Рогачев был впервые упомянут во владении черниговских князей, Киевская земля раздробилась на большое количество волостей с княжескими столами, в разной степени обособившимися от киевского князя. Рогачев находился на северной окраине, и маловероятно, чтобы он сохранил свою принадлежность этой земле. На этот город могли притязать соседние с ним земли. Черниговские владения окружали его в это время с двух или даже с трех сторон: на востоке — Чичерская, на западе — Слуцкая волости. Южнее, на правобережье Днепра, в начале XIII в. находились черниговские города, из которых известна Речица. Этот город упомянут в Новгородской I летописи при описании похода новгородского князя Мстислава Мстиславича Удалого в июне — начале июля 1212 г. на киевского Всеволода Чермного, сына Святослава Всеволодовича. В том походе новгородцы, воевавшие по Днепру, взяли «на щит» Речицу и многие другие черниговские города[438].

В описании усобицы 1196 г. между Ярославом Всеволодовичем черниговским, с одной стороны, и Рюриком Ростиславичем киевским и Всеволодом Большое Гнездо — с другой, важное место отводится тому факту, что Рюриковы послы не могли достичь Владимиро-Суздальской земли, ибо Ярослав «не пустяшеть пословъ рюриковыхъ сквозѣ. свою волость, заяли бо бяхуть Олговичи вси пути»[439]. В конце XII в. черниговский князь контролировал пути сообщения южнорусских княжеств с северными. Если бы «Дреговичи» входили в Турово-Пинское княжество, союзное Рюрику, то проблемы сообщения Киева со Смоленском и Владимиром не было бы.

Каковы были границы рассматриваемой территории? Северная граница черниговских «Дреговичей» совпадала с южной границей Полоцкой земли, т. е. шла в широтном направлении от Рогачева к верховьям Немана[440]. Клеческ на р. Лани находился, вероятно, в северо-западном углу изучаемой территории, и западную границу условно можно провести западнее р. Лани. Левый берег Припяти или часть его входили в состав Турово-Пинской волости[441], граница здесь может быть проведена условно несколько севернее Припяти по лесистым болотам, разделявшим прибрежные районы Припяти и заселенные территории Случеска и Клеческа, и далее в широтном направлении в район верховий р. Брягинки, где соприкасалась с Брягинской волостью Киевской земли.

Летописные источники не дают указаний на принадлежность этой территории в XII в. Турову. Исследователи считали ее туровской как само собой разумеющееся, поскольку Случеск и Клеческ, как и Туров, находились на территории дреговичей, а в Турове, согласно Повести временных лет, если не считать легендарного Тура, уже в 988 г. был посажен свой князь — сын Владимира Святославича Святополк. Термины «Дреговичская земля» и «Туровская земля» часто употреблялись в исторических исследованиях как синонимы без достаточного обоснования[442].

Ошибочное толкование летописных свидетельств об изучаемой территории вызвано не только силой традиции. В основе фактических ошибок при определении границ Туровской волости лежало непонимание дореволюционными исследователями принципиальной разницы между племенной и государственной территорией, а из этого следовало невнимание к процессу формирования государственной территории древней Руси.

С завершением формирования Киевской земли, как следствие углубления процесса освоения этой территории феодальным государством, в конце XI — начале XII в. образуются волости, расположенные вокруг территориального ядра Киевской земли-княжения, вероятно совпадавшего с правобережной частью «Русской земли» в узком смысле этого слова.

Подобно тому как Туров и Пинск обособились от Киева в середине XII в. под властью Святополчичей, Случеск и, возможно, Клеческ обособились несколько ранее под властью северских Ольговичей. Получение черниговскими князьями отдельных киевских волостей и городов (Случеск, Клеческ, Берестий, Дорогочин, Черторыеск, а также Мозырь, Корческ, Туров, Белгород, Бужьский и др.) можно рассматривать как наделение в условное держание.

В силу недостаточной прочности экономических и политических связей между территориями феодального государства фактор отдаленности от территориального ядра Киевской земли несомненно играл свою роль в обособлении окраинных волостей и переходе в состав соседних, более могущественных земель[443]. За получением этих волостей Киевской земли в условное держание следовало во втором поколении держателей произвольное распространение на эти территории отчинного права (как мы видели на примере Святослава Ольговича).

С.М. Соловьев, рассматривая итог Любечского раздела, отмечал «неравенство в распределении волостей между тремя линиями:…Мономах держал в своей семье Переяславскую, Смоленскую и Новгородскую волости. Святополк… получил Владимир-Волынский;… всех меньше была волость Святославичей: они ничего не получили в прибавок к первоначальной волости, причем их было три брата»[444]. Нужно помнить, что по разделу 1097 г. Олег Святославич лишился черниговского стола и, следовательно, Мурома и Рязани, где стал княжить младший Святославич — Ярослав, а прежде были посадники Олега. Олег довольствовался вторым по значению, новгород-северским столом. Давыд Святославич, потеряв Смоленск, княжил в Чернигове, но не получил непосредственно всей Черниговской земли, где его фактическим соправителем стал Олег.

Однако после 1097–1100 гг. Святославичи прекратили открытую борьбу со Святополком и Мономахом, не претендовали явной на киевский стол. Несомненно, это примирение объяснялось не только необходимостью консолидации в связи с половецкой угрозой, но и какой-то компенсацией потерь, и в первую очередь потерь наиболее политически активного Святославича — Олега. Такие компенсации имели в то время место: на съезде в Уветичах Давыду Игоревичу, начавшему усобицу и потерпевшему поражение, были даны Святополком города Бужск, Дубен и Черторыеск, а Мономахом и Святославичами — по 200 гривен[445]. Возможно, такой же компенсацией было получение Олегом (в условное, временное держание) северной окраины Киевской земли — «Дреговичей» или их части со Слуцком (вероятно, от Святополка) и Курска (от Мономаха). Такое наделение можно объяснить и необходимостью привлечения Святославичей к борьбе с полоцким Всеславом и Всеславичами, с одной стороны, и с половцами — с другой, что и было достигнуто.

Рассмотрев историю территорий Черниговского княжества второй половины XI — первой половины XII в., можно считать, что его юго-западные, южные и юго-восточные устойчивые границы с Киевской и Переяславской землями сложились в период раздела Ярослава Мудрого. Государственное освоение земель радимичей и вятичей еще не было завершено. Поэтому отсутствовала определенная граница со Смоленском и Ростовом, не было сплошной территории, соединяющей ядро Черниговской земли с формирующимся ядром муромо-рязанской территории[446].

Освоение земель вятичей было завершено в первой трети XII в., несколько ранее были освоены территории радимичей. Существование в середине XII в. территории, сохранившей за собой название «Вятичи», позволяет предполагать, что она была освоена несколько позже южных вятичских районов («Лесной земли», Мценска и Домагоща), а также Подесенья, междуречья Судости и Десны. Несомненно, что в 30–40-х годах XII в. установились границы со Смоленским и Ростово-Суздальским княжествами.

Важным этапом в территориальной истории Черниговского княжества был рубеж XI–XII вв. После Любечского съезда появляется княжеский стол в Новгороде-Северском. Основная территория, образующая Черниговскую землю, делится на две части. Тянувшая прежде к Чернигову Сновская тысяча попала под власть этого нового княжеского центра. Соответственно разделу ядра происходило деление Черниговской земли. На основании известий о волостях черниговских и новгородских, а также об отчинах Давыдовичей и Ольговичей можно предположить, что граница владений Давыда и Олега шла вдоль западного рубежа Сновской тысячи и далее по Судости и Десне (рис. 2, врезка). Эти границы, конечно, очень условны, в общих чертах Давыду принадлежали земли радимичей, а Олегу — вятичей. Граница муромо-рязанских владений Ярослава Святославича, вероятно, совпадала с установившейся после отделения Мурома в 1127 г. черниговско-рязанской границей.

Возможно, что на рубеже XI–XII вв. территория Черниговского княжества увеличивалась за счет условных держаний Святослава Ольговича — Курска (с 1113 г. — несомненно) и «Дреговичей». Однако окончательно их вхождение в состав Черниговской земли произошло лишь в середине XII в. В это время завершилось сложение основных границ земли.

В это же время территория Черниговского княжества представляется разделенной на ряд территориальных административных единиц — волостей, из которых упомянуты как волости Вщижская, Корачевская; Путивльская, Гомийская. Вероятно, что Чичерск, Трубчевск, Клеческ, Слуцк, Вырь и некоторые другие города также были центрами волостей.

Далеко не всегда можно установить хотя бы приблизительные пределы этих территорий, что, возможно, объясняется спецификой феодальных границ. Однако нельзя считать, что территория волостей неустойчива, и их размер определять той территорией, на которую распространялась власть одного князя. При всей гипотетичности границ и при очевидно малом количестве упоминаний о волостях все же несомненно то, что к середине XII в. в Черниговской земле в основном завершается формирование относительно устойчивых территориальных административных единиц, т. е. управляемых феодальным государством территорий — волостей. В это же время появляются в Черниговской земле первые известные нам княжеские столы за пределами территориального ядра, например, Курск, Вщиж, Путивль.

Фактор территориальной отдаленности в сочетании с местными центробежными тенденциями несомненно способствовал отделению после 1127 г. муромо-рязанских земель[447]. Еще ранее (в конце XI — начале XII в.) черниговские князья лишились Тмутаракани[448].

Итак, период с середины XI в. до середины XII в. был временем завершения процесса государственного освоения, сложения государственной территории Черниговской земли силами обособившегося Черниговского княжества, временем образования его основных границ.

В соответствии с этим по отношению к центру Древнерусского государства Киеву вторая половина XI — первая половина XII в. — время завершения процесса обособления Черниговской земли.

На первом этапе этого периода можно еще наблюдать относительное равновесие или борьбу тенденций обособления и тенденции сохранения единства с Киевом, особенно во время правления Всеволода Ярославича, владевшего «всей Русской землей» и вместе с тем сохранявшего княжеские столы в Чернигове и Переяславле. В первой трети XII в. центробежная тенденция победила окончательно. На завершающем, третьем этапе (до середины XII в.) наблюдается появление новой тенденции, которая выражалась в стремлении черниговских князей к обладанию киевским столом при сохранении за собой господствующего положения в Черниговской земле в целях использования киевского стола как инструмента наступательной политики Чернигова, вторгавшейся в интересы сопредельных княжеств. Эта эффективная общерусская политика проявлялась даже в простейших формах сюзеренитета черниговских князей по отношению, например, к полоцким князьям.

Летописные источники дают мало сведений для историко-географического изучения Черниговской земли второй половины XII — первой половины XIII в. Особенно это касается конца отмеченного периода. Если для второй половины XII в. на основе данных Ипатьевской летописи в сопоставлении со свидетельствами Лаврентьевской и Новгородской I летописей еще слагается сравнительно последовательная картина состояния Черниговской земли, то историко-географические известия первой половины XIII в. скудны и фрагментарны. Достаточно сказать, что в это время летописи сообщают лишь о четырех неизвестных до этого городах — Речице, Мосальске (Новгородская I под 1214 и 1231 гг.), Серенске (Лаврентьевская под 1232 г.) и Соснице (Ипатьевская под 1234 г.). Из прежде названных кроме Чернигова летописи упоминают менее десятка городов.

Важно заметить и то, что начиная с 1188 г. Новгород-Северский надолго исчезает со страниц летописей.

Летописные данные рассматриваемого периода представляют большей частью известия об общерусской политике черниговских князей. Для второй половины XII — начала XIII в. это объясняется отсутствием глубоких военных вторжений и внутренних усобиц в Черниговской земле, относительной крепостью ее государственной власти.

Если вопрос о политическом единстве Черниговского княжества был важен при изучении формирования его территории во второй половине XI — середине XII в., то для последующего периода, когда феодальная раздробленность в разной мере развития охватила земли-княжения древней Руси, этот вопрос является первостепенным.

Со смертью вщижского Святослава Владимировича (последнего Давыдовича) обе ветви Ольговичей — Всеволодовичи и Святославичи могли претендовать как на отчину на любую волость Черниговской земли. Князь, сидевший на черниговском столе, был обязан «в Правду наделить» других, младших князей. Если в первой половине XII в. временами проявлялось фактическое равноправие двух столов и даже тенденция Новгорода к обособлению, то во второй половине XII в. ослабленный территориальной урезкой (за счет Сновской тысячи), зависящий от наделений черниговского князя новгород-северский стол становится не только юридически, но и фактически младшим, вторым столом Черниговской земли. В обстановке еще завершавшегося государственного освоения земли было возможно отделение компактных, значительных по размеру территорий. При сложившейся государственной территории с характерной для феодальной системы чересполосицей и относительно прочной политической связью административно-территориальных единиц следует ожидать обособления менее обширных единиц — волостей и в основе этого обособления (не отделения) видеть дальнейшее углубление социально-экономических отношений, присущих феодализму.

Нет возможности, не выходя за рамки историко-географического исследования, полно охарактеризовать развитие этих отношений в волостях Черниговской земли. Достаточно отметить появление в них княжеских столов (Вщиж, Путивль, Рыльск, Трубчевск, Козельск и др.). Важен и отмечавшийся археологами факт роста городов, развития в них ремесел. Характерными примерами тому являются Вциж (раскопки Б.А. Рыбакова) и недавно раскопанный и давший отличные образцы ремесленных изделий Серенск[449]. В более крупных городах возводились каменные храмы, например построенная накануне монгольского вторжения церковь в Путивле[450]. Последовательный ход развития этого процесса был нарушен трагедией 1239–1240 гг.

Еще в конце 30-х годов черниговские князья при вступлении на киевский стол, а позже и новгород-северские (Святослав Ольгович, Святослав Всеволодович) при переходе в Чернигов пытались сохранить за собой новгородские и черниговские волости («Вятичи», «Радимичи», Подесенье, «Лесную землю»), находившиеся вне собственно черниговской и новгородской волостей. Уже в 1223 г. при перечислении князей, возглавлявших поход на Калку, о старшем в Черниговской земле Мстиславе Святославиче (внуке Всеволода Ольговича) говорится в Ипатьевской летописи, что он сидел «в Козельске и в Чернигове». В Хлебниковском списке в том же контексте сказано следующее: «Тогда бо бѣ Мьстилавъ Романовичь в Кыевѣ, а Мьстиславъ Козелскьги въ Чернѣговѣ, а Мьстиславъ Мьстиславичь в Галичи. Тии бо бяху стариишины в Рускои земли»[451]. Попутно можно заметить, что состав русских войск, участвовавших в сражении на Калке, где, наглядно и трагически проявились последствия феодальной раздробленности, дает представление о территориальной структуре Древнерусского государства первой половины XIII в. Слова «полкы рускыя» отражают понятие всей территории государства; и «черьниговцемь приѣхавшим, и кияномъ и смолняномъ и инѣмь странамъ» — земли-княжения; «а куряне и трубчане и путивлици — киждо со своими князьми»[452] — волости-княжения земель.

Возвращаясь к упоминанию о черниговском князе как о князе одновременно и козельском, можно прийти к выводу, что тенденция сохранения за собой отчины в сочетании с практикой наделения получила свое выражение в закреплении наделов за разными ветвями рода Ольговичей.

Отмечая, что акт раздачи волостей в летописях назывался наделением, Л.В. Черепнин пишет: «По-видимому, к слову «надел» восходит и последующий термин "удел"»[453]. Так как есть достаточные свидетельства о наделениях в Черниговской земле второй половины XII в., то с учетом прослеживающихся черт раздробленности земли во второй половине XIII в. можно считать, что практика наделения в сочетании со стремлением князей сохранить свою отчину привела к появлению в первой половине XIII в. уделов Черниговской земли. Однако до начала XIII в. Черниговская земля несомненно и очевидно выступает в источниках как единое политическое целое. Более того, в ее общерусской политике проявляется единство Ольговичей, их «одиначество». Первая после 1174 г. черниговская усобица вспыхнула лишь спустя 52 года.

Вот два примера черниговского «одиначества». Вся Черниговская земля с полоцкими князьями, половцами и новгородцами участвует в войне 1180–1181 гг. против союза смоленских князей и Всеволода Большое Гнездо. Характерна речь Святослава Всеволодовича, обращенная к братьям: «…ce азъ старѣе Ярослава, а ты, Игорю, старѣе Всеволода, a нынѣ я вамъ во отця мѣсто остался. А велю тобѣ, Игорю, сдѣ остати съ Ярославомъ блюсти Чернигова и всеѣ волости своей, а я поиду съ Всеволодомъ к Суждалю»[454].

В конце 1191 г. Игорь и Всеволод Святославичи выступили в поход на половцев. «Святославъ пусти три сыны: Всеволода, Володимера, Мьстислава; а Ярославъ пусти своего сына Ростислава; а Олегъ Святославичь пусти сына Давыда»[455]. Интересно, что старший сын Святослава Всеволодовича — Олег упомянут особо от своих братьев вслед за своим дядей, черниговским князем, т. е. в числе старших князей Черниговской земли.

Усобица вспыхнула вскоре после побоища на Калке. В начале 1226 г. владимиро-суздальский князь Юрий Всеволодович «ходи в помочь Михаилу Всеволодичю на Олга Курьскаго и створь миръ межи ими», в установлении мира участвовал и митрополит[456]. Из Новгородской I летописи известно, что Михаил, сын Всеволода Чермного и шурин Юрия Всеволодовича, в 1225 г. княжил в Новгороде Великом по предложению владимирского князя. Тот факт, что усобица не могла разрешиться без вмешательства крупных, посторонних Черниговской земле дружин, говорит о значительной силе Олега Игоревича Курского. Можно предполагать, что спор шел из-за черниговского стола и что Олег Курский занимал либо новгород-северский, либо, скорее всего, черниговский стол. Во всяком случае, из известных в это время Ольговичей он наиболее вероятный претендент на стол, освобождавшийся после гибели черниговского [1219(?)–1223 гг.] Мстислава Святославича. В сражении на Калке (Олегу в ту пору было 49 лет) он, несомненно, второй среди черниговских князей.

Усобица 1226 г. способствовала обособлению Курска. Во всяком случае, отсутствие прямых и несомненных сведений о Новгороде-Северском, сравнительно частые упоминания Курска, факт соперничества курского князя с черниговским — все это позволяет предполагать падение значения Новгорода в Черниговской земле и возвышение нового центра — Курска.

Изучая проблему феодальной раздробленности Черниговской земли на основе данных о политической деятельности ее князей, говоря об относительном единстве их, нельзя обойти вопрос о княжеских снемах, известия о которых также прерываются в первом десятилетии XIII в. Подобно тому, как внуки Ярослава Мудрого после раздела «Русской земли» практиковали снемы[457], так и почти всем общечерниговским событиям рассматриваемого периода предшествовали, как сообщают источники, княжеские съезды.

Записи о снемах в Черниговской земле становятся частыми после усобиц из-за Стародуба, в которых вопрос о наделении волостями был связан с нарушениями каких-то правовых норм, «Правды наделения». Известны черниговские снемы 1180, 1190, 1195, 1196, 1206 гг.[458]

Судя по тому, что известно о снемах на Руси, можно считать, что и черниговские снемы рассматривали кроме общеполитических вопросы о волостях, правовые вопросы и другие общечерниговские внутренние дела. Следует заметить, что в снеме 1180 г. кроме князей и дружины участвовало и боярство «черниговской стороны».

Снемы способствовали выработке относительно устойчивых норм в распределении волостей земли, ибо «практическая деятельность снемов была достаточно широкой, и как раз на практике складывались и определялись правовые нормы более или менее постоянного, устойчивого характера»[459].

В Черниговской земле рассматриваемого периода можно констатировать сложение относительно устойчивой политической структуры, феодальной иерархии, тесно связанной с административным членением государственной территории княжества.

Сведения об общерусской политике черниговских князей в конце XII — первой половины XIII в. не позволяет достаточно реально представить рост или сокращение основной территории Черниговской земли. Вместе с тем, несмотря на неполноту данных, несомненно активная внешняя территориальная политика имела своим основанием устойчивую внутреннюю территориальную структуру, проявляющуюся в определенной иерархии (в деталях она недостаточно ясна) высших феодалов земли — ее князей.

Эта общерусская политика отражала стремление князей Черниговской земли к увеличению феодальной ренты, перераспределению ее в их пользу за счет соседних земель, что и вело к столкновению с феодалами других земель-княжений, и в первую очередь с владимиро-суздальскими князьями.

Во второй половине XII — первой половине XIII в. основными соперничающими силами были феодалы Владимиро-Суздальской и Черниговской земель. Потомки Юрия Долгорукого не отказались ни от своих южнорусских владений (Переяславское княжество оставалось в их руках), ни от борьбы за Киев (на него притязал накануне монгольского вторжения Ярослав Всеволодович). Черниговские князья в свою очередь принимали активное участие в новгородских делах[460], особенно во второй половине 20-х — начале 30-х годов XIII в. В 20-х годах XIII в. на юго-западе Руси выступает третья мощная сила, ставшая главным соперником Чернигова в его южной политике, — Галицко-Волынская земля.

1206 год был годом наибольшего, но не длительного успеха Ольговичей. На галицкое наследство претендовали: Рюрик Ростиславич с сыновьями и племянниками, сын Всеволода Большое Гнездо, князь Переяславля-Русского Ярослав и Ольговичи. Владимир, сын Игоря Святославича, успел опередить Ярослава Всеволодовича и занять Галич (братья его Роман и Святослав сели в Звенигороде и Владимире). Всеволод Чермный захватил у Рюрика Киев, а Ярослава изгнал из Переяславля и посадил там своего сына. Однако к концу года Чермный лишился киевского стола, а в Переяславле сел сын Рюрика Владимир. Несколько ранее брат Чермного Глеб Святославич лишился Белгорода[461].

Кульминацией борьбы на юго-западе была гибель Романа и Святослава Игоревичей, казненных галицкими боярами в 1211 г.[462], — и коалиционный поход летом 1212 г., возглавляемый Мстиславом Романовичем смоленским и Мстиславом Мстиславичем новгородским, на киевского Всеволода Чермного и на Чернигов. Причина похода на Киев заключалась в том, что Всеволод Чермный «изгони… внукы Ростиславли из Руси», виня их в гибели двух Игоревичей. В результате похода в Киеве вокняжился Мстислав Романович (1212–1223 гг.)[463]. Новый период борьбы за власть в Юго-Западной Руси был начат черниговским Михаилом Всеволодовичем в 1229 г.[464] и прерван монгольским нашествием.

Невозможно на карте Руси рассматриваемого периода найти княжество, с которым Черниговская земля не находилась бы в союзе или вражде. Существование (в разное время) прочерниговских группировок или партий в Киеве, Новгороде, Галицко-Волынской, Полоцкой и Рязанской землях, а соответственно и противостоящих им просуздальских и других партий свидетельствует не только о претензиях черниговских или владимиро-суздальских князей на общерусское господство, но и о наличии в древней Руси конца XII — первой половины XIII в. кроме центробежных еще и центростремительных тенденций. Развитие тенденции к единению русских земель было прервано нашествием Батыя, активной политикой Орды, препятствовавшей, как это было доказано А.Н. Насоновым, консолидации Руси.

В середине XIII в. Черниговская земля как относительно единая и определенная государственная территория прекращает свое существование.

Черниговская земля образовалась не в результате раздела по «завещанию» Ярослава. История ее образования начинается с формирования территориального и политического ядра почти за столетие до возникновения Черниговского княжества. Основные же ее границы сложились почти век спустя после смерти Ярослава Мудрого, когда черниговские дань и суд встретились с распространением дани и суда, идущим из других древнерусских центров. В итоге Черниговская земля включила в себя обширные части территорий ряда бывших восточнославянских племенных союзов. Наряду со стабилизацией внешних границ земли, шел внутренний процесс становления структуры государственной территории, то есть процесс формирования феодальных административно-территориальных единиц — волостей. Таким представляется длительный путь формирования Черниговской земли как государственной территории в собственном смысле слова. Этот классовый по своей природе процесс был важной чертой проявления феодализации одной из крупнейших областей древней Руси. Именно из феодальных территориальных единиц — волостей и складывались в конце XII–XIII в. удельные княжества Черниговской земли.