Другая Белая

Четвертая глава

К Марине вернулась ее энергия. Эмоций никаких — только действия. Два дня, что жила у Иры, обзванивала агентства недвижимости. Съездила в Лондон, посмотрела пару-тройку квартир — ужас, что предлагали за те деньги, которые она могла себе позволить платить. В конце второго дня у метро Kilburn нашла недорогую студию с кухонькой и душем. Комната чистенькая (при ней заканчивали красить стены и потолок), десять минут до метро, и прямая линия до Green Park, недалеко от которого место ее будущей работы.

Чтобы арендовать квартиру, от жильца требовались рекомендации с места работы или от уважаемых людей и счет в банке. Счет был, а вот рекомендации… Помог младший сын, работавший в московском офисе иностранной фирмы, — рекомендатели нашлись. Старший сын перевел деньги для того, чтобы заплатить депозит за месяц и еще кое-что на обустройство. «Бедные мои ребята, пришлось им все рассказать, но они молодцы, проявили себя как мужчины».

Квартира сдавалась без мебели. Нужно было срочно купить необходимое. Пошла на главную улицу — High Street[93]. Да-а, это не Виндзор… Да и Лондон ли это?! Таким она представляла себе Каир, в котором никогда не была: дешевые магазинчики «Only £1»[94], лавчонки с вывесками на арабском языке, пабы, не вызывавшие никакого желания в них заглянуть, запах восточных пряностей, странного вида явные «неангличане», подпиравшие фонарные столбы… И вот они, дамы несмелые, косяками идут по улице, демонстрируя то, чем их богато одарила природа и фаст фуд. «Да, пожалуй, хорошо одеваться для этой улицы не надо, опасно даже: „Чужой среди своих“», — посетила Марину мысль.

Ее новое жилье было в десяти минутах ходьбы, но какая разница! West Hampstead, как ей объяснил молодой сотрудник агентства, — это в прошлом место, где жили университетские преподаватели, средний класс. Оно было застроено хорошими викторианскими и эдвардианскими домами. Еще недавно район был известен как излюбленное студенческое место, где студенты снимали комнаты с общими удобствами.

Дом, где поселилась Марина, был викторианский, построенный, наверно, в конце XIX века (королева Виктория жила и правила так долго, что понятие «викторианский» в стилевом отношении довольно разнообразно), несомненно, для одной семьи. Ловкий владелец дома «нарезал» в нем больше двадцати маленьких квартирешек-комнатушек и сдавал их, благо место было бойкое. Маринина студия в своей прошлой жизни наверняка была гостиной — очень высокие потолки с сохранившейся лепниной — есть на что смотреть, лежа в кровати, — огромное «французское» окно — дверь в сад. Громко сказано — сад общий, communial, но есть возможность выгородить достаточно изолированный кусочек («Займусь садоводством!») Марину очень удивило то, что в голой комнате были темные бархатные шторы во всю высоту и ширину стены. Может быть, сохранились от прежних времен?

Вечером в дверь постучали. Сосед. Зовут Карлос. Под мышкой — маленький телевизор:

— Мы с женой съезжаем с квартиры, остается ничейный телевизор, не нужен?

— Очень нужен. Большое спасибо.

— Но за лицензию платить надо.

Оказалось, чтобы пользоваться телевизором, нужно ежемесячно платить двадцать пять фунтов, которые после полугода снижаются до двенадцати с полтиной. Освобождаются от уплаты только старики старше семидесяти пяти лет. Марина еще не успела подключиться к антенне, как получила предупреждение на фирменном бланке: «Не заплатили? Ревизор у вашего порога!» И так далее, включая угрозу судом. Позвонила, открыла счет, заплатила.

Марина купила кровать за полцены (матрас хороший), два сборных шкафа из парусины (дешево и стильно), парусиновое же раскладное садовое кресло (дешево и сердито). Кто-то выбросил из дома напротив высокий резной индийский столик со сломанной ногой, и она подобрала его под покровом ночи (капля экзотики). Черный деревянный стул со скидкой в семьдесят процентов купила просто так — потом разберемся. И еще ковер. Звучит гордо, на самом деле — синтетический палас за двадцать пять фунтов из хозяйственной лавки, но какой на нем узор! Сметливый изготовитель тщательнейшим образом воспроизвел старинный туркменский орнамент с равномерно распределенными по полю восьмисторонними медальонами — гелями (цветками, по-туркменски), за что честь ему и хвала!

Вот тут-то Марина поняла, как ей повезло, что квартира досталась ей без мебели: наконец-то она могла обустроить свое жилье по-своему! Кровать — она кровать и есть, но если ее закрыть восточным платком — это уже что-то! Подумала: «Потом подушек накуплю в „John Lewis“, там бывают очень стильные, закрою ими то, что платок не закрыл». Убегая от мужа, автоматически затолкала свои любимые ткани в чемодан — молодец! Набросила шаль на кресло. А это что за ящик? А если мы этот ящик закроем вот так, то это уже будет кофейный столик! И до чего же хорош высокий черный стул — Макинтош, да и только! Не хватало света. Марина любила, чтобы все углы комнаты были освещены. Села в автобус — двадцать минут от «Каира» до Oxford Street, потом бегом в свой любимый магазин, на четырех этажах которого можно было купить все — от косметики до ниток и пряжи. Магазин был для среднего класса, а может, и выше среднего. Лампы были для нее дорогими. Сразу же понравилась одна: большой как бы полотняный абажур на высоком керамическом основании терракотового цвета. Здорово! Но за ту же цену можно было купить две лампы, хотя и не такие стильные. Купила понравившуюся. Знала по опыту, что если и даст себя уговорить на что-то «более практичное», завтра же побежит менять. Верила первому взгляду. И несколько подушек купила, не удержалась, транжирка. Что-то коричнево-терракотово-бежевое, в стиле «ковра», а одна — просто черный атлас, с «Макинтошем» будет перекликаться. Дома все разложила — расставила: фантазийный интерьер с уклоном в этно. Яркие цвета уравновешивались мягким светом лампы. Первый «ее» интерьер в этой стране. Можно жить!

На третий день послала Дэвиду text[95]: «Когда я могу приехать за вещами? Чем быстрей, тем лучше». Тот ответил, добавив, что его не будет дома, и все ее вещи будут в гостиной. Нашла перевозчика, доехали быстро.

На диване в гостиной лежал белый лист бумаги с напечатанным текстом: «Не стесняйся пользоваться ванной, звонить по телефону, заваривать чай». «Гостеприимный какой!» На подоконнике в вазе, где всегда были сухие цветы, сейчас стоял огромный букет ярко-красных роз и ее фотография. «Боже, какие траты! Последнее прости?» Огляделась — все остальные фотографии исчезли. «Поступок из ряда вон выходящий, — отметила равнодушно, — хочет сохранить хорошую мину при плохой игре». С молодым водителем перенесли все вещи в машину минут за десять.

На обустройство ушло пять дней. «Со счетами за газ-электричество, переводом почты на новый адрес и подключением телефона и Интернета разберусь после. Завтра у меня — первый рабочий день!»

— Это ваша ошибка, девушка! — строгая дама в «английском» костюме отчитывала Марину, одетую в форму музейного смотрителя. Марина вызвала ее, чтобы помочь бледной, как мел, полной немолодой женщине, отчаянно повторявшей слово: «lоо»[96] и, судя по всему виду, собиравшейся вот-вот pop off[97]. Маринин пост был на входе, и она пожалела эту безбилетницу, пригласила присесть на скамейку в ожидании разрешения посетить так необходимый ей «лу». Заслон в виде менеджера дама не прошла. Ей вежливо объяснили, что подобные удобства — только для обладателей билетов. К удивлению Марины, дама моментально успокоилась, раздумала умирать и, кивая, удалилась. А ведь пять минут назад подобное же Маринино объяснение она не приняла! Своя свою поняла сразу — правила писаны для всех, никаких исключений! Мэри, менеджер, была хорошей теткой и прекрасно знала имя Марины. Видно, серьезно разгневалась, раз назвала девушкой.

— К вашему сведению, первый общественный туалет в Лондоне появился в 1421 году, и с тех пор их стало только больше, — с язвительной улыбкой почти пропела она.

Марина намотала себе на ус.

О’кей, проехали… Смена постов. Теперь Марина проверяла содержимое карманов желающих войти в музей. Слова — «пожалуйста, все металлические предметы: мелочь, ключи, мобильные телефоны — на поднос» она произносила с выражением и улыбкой. Многие отвечали тем же: «Как, мобильник разве металлический?», «Вам все деньги из моих карманов или только мелочь?»

Следующий пост — металлодетектор. Не очень-то приятно обшаривать и мужчин, и женщин с головы до ног. Звенели не только бесчисленные драгоценности на пальцах, шеях, в ушах и где-то еще глубоко внутри восточных красавиц, звенели заклепки на джинсах и куртках, таблетки и презервативы в фольге, протезы… Люди озабоченно и смущенно улыбались, она благодарила каждого и успокаивала: «Все в порядке, проходите, счастливого дня»

Смена постов каждые тридцать минут. До конца ее первого рабочего дня она успела принять-отдать в гардеробе несколько тяжеленных рюкзаков, один чемодан, пару детских колясок, кучу зонтов и бутылок с водой, проверить содержимое двух десятков сумок на предмет «режущего и колющего», обнаружить и конфисковать нож у молодого парня из Восточной Европы на первом проверочном посту и, — о счастье! — не переставая открывать стеклянную дверь перед посетителями, пуститься в разговор о хитросплетениях английских королевских династий с двумя дамами с севера (узнала по акценту), в конце которого, как обычно, следовал вопрос:

— Вы откуда, из какой страны?

После ее ответа — доброжелательный смех:

— Надо было встретить русскую в Лондонском королевском музее, чтобы наконец понять, кто от кто происходит в английской истории.

Они тепло попрощались. Трудовой день закончен, желаемая награда получена.

В тесной подсобке Марина переоделась и обменялась впечатлениями дня с уставшими коллегами, успела кивнуть молодой привлекательной польке, которая достаточно хорошо помнила русский язык, чтобы заговорщически прошептать «мы (славянки) здесь лучшие», и вышла на улицу в теплый и еще солнечный день.

Улыбка, которая, согласно должностной инструкции, не сходила с ее лица целый день, все еще на своем месте. Марина уже привыкла улыбаться первым встречным и принимать их улыбки без смущения. Приезжие из России смущались. Сегодня в музее была известная русская актриса. Марина приятно удивилась, как модно и к лицу одета (последний раз видела ее в роли бомжихи), приветствовала ее на русском — та изобразила, что падает в обморок, и, прочитав имя на нагрудном знаке, воскликнула:

— Марина! Вы должны мне помочь! Я уже несколько дней в Лондоне и не знаю, как себя вести — мне все улыбаются! Как мне реагировать?

— Улыбаться! — улыбнулась Марина.

Медленно пересекла «Green Park»[98], который в этот летний солнечный день был даже не «green»[99], а многоцветным от множества сидящих в шезлонгах, и просто лежащих на траве людей всех цветов кожи. Спустилась в Tube[100], вошла в переполненный — час пик — вагон, через двадцать минут вышла на «Kilburn». Шагая в толпе, думала: «Вот я и слилась с массами британских трудящихся. Девушка, ты получила, что хотела!»

— А правда, Майкл в профиль похож на Мефистофеля?

Стоящий рядом симпатичный швед Дэн весело хохочет в ответ на шутку Марины.

— По какой причине вы, двое, так счастливы? — с подозрением смотрит менеджер.

— Без причины, — отвечают они в унисон.

— Мы просто счастливы здесь работать, — находится Дэн.

Да, это счастье так от души смеяться, предвкушая начало рабочего дня. Как давно она не была так счастлива!

Похожий в профиль на Мефистофеля добрейший Майкл огромным ключом открывает тяжелую дверь, солнце наполняет холл, за солнцем вливается толпа посетителей.

— Доброе утро. Добро пожаловать в музей. Ваши билеты, пожалуйста. Вашу сумку, пожалуйста. Колюще-режущее есть? Металлические предметы из карманов на поднос, пожалуйста. Спасибо, проходите к металлодетектору. Счастливого дня!

Марина уже вошла в рабочий ритм, научилась получать удовольствие от работы. Как и в былые годы, она — в музее. Музейщик — это не работа, это судьба. Должность скромнее, чем была, но всему свое время и место: в другой стране на другом языке — уже это своего рода вызов (как здесь любят это слово «challenge»). Каждый день она делом доказывала, что, как и писала в своем CV, умела работать с большим количеством людей в стрессовой ситуации и в команде (летний сезон в этом музее — постоянный стресс). А «команда»? Смотрителей летом в музее было много: в немногочисленный постоянный штат вливались те, кто, работал по трехмесячному контракту, у них разный возраст, разный цвет кожи, разное образование, но общий энтузиазм, доброжелательность и желание поддержать. Марина уже симпатизировала многим, и ей отвечали тем же. Ближе этих людей у нее тогда и не было никого в этой стране.

Непосредственным местом ее работы были три «объекта»: Королевская галерея, Королевские конюшни и Парадные апартаменты дворца, в которых жила семья наследника престола, в летнее время уезжавшая ближе к природе. За одну рабочую неделю, таким образом, Марина и ее коллеги меняли свою «дислокацию» несколько раз. Так и ходили с форменной одеждой в футляре вокруг памятника королеве Виктории из одного музея в другой.

Каждый музей требовал кроме общих знаний еще и знания истории и коллекций каждого в отдельности. Марина купила все имевшиеся официальные путеводители, и все вечера просиживала у компьютера, готовя экскурсию по коллекции карет. Ответы на вопросы были для нее любимой частью работы.

Загорелый крепыш в шортах:

— Что изображено на британском флаге и почему его называют «The Union Jack»[101]?

— На флаге изображены три креста, наложенные друг на друга. Красный прямой крест Святого Георгия, покровителя Англии, синий диагональный крест Святого Андрея, покровителя Шотландии, и крест Святого Патрика, покровителя Ирландии, тоже диагональный. Флаг — символ объединения трех стран. А насчет названия существуют несколько версий. Мне больше нравится та, которая связана с именем короля, создавшего флаг: James на латыни звучит как Jacobus, то есть Jack. Джеймс VI Шотландский, сын казненной Марии Стюарт, стал Джеймсом I Английским[102] и объединил наконец короны двух государств. Именно он назвал свои владения Великобританией.

— А Уэльса почему нет?

Дискуссий на эту тему Марина за свою жизнь с Дэвидом провела более чем достаточно, поэтому без запинки ответила:

— Потому что к тому времени Уэльс уже давно официально был частью Англии.

— Спасибо. Я сам из Австралии. На нашем флаге ваш флаг тоже изображен.

Марина мысленно возликовала: «Он сказал ваш! Hooray![103] Сам с акцентом, моего и не заметил».

— Мы все еще от вас зависим — были колонией, стали частью Содружества. Думаем отделяться. Многие из англичан хотели бы к нам переселиться, к бывшим-то каторжникам, но непросто это для вас, виза нужна. — Австралиец громко и довольно захохотал. — Мы свою историю от каторжников ведем и очень этим гордимся. У меня вот древо генеалогическое есть. Могу показать, когда в следующий раз приеду.

В Музее карет — две дамы:

— Мы слышали, что из-за кареты чуть не сорвалась коронация.

— Да, был такой случай. В 1902 году перед коронацией Эдуарда Седьмого. Шталмейстер, заведовавший Королевскими конюшнями, проснулся от ночного кошмара: ему приснилось, что Золотая государственная карета, — да, вон та, роскошная, — не пройдет в арку двора. Проверили — и правда: со времени последней коронации дорога под аркой была немного приподнята. Это быстро исправили, и все прошло без неприятностей.

В Королевской галерее американцы:

— Говорят, у английской королевы больше работ Фаберже, чем в Кремле.

— Да, коллекция великолепная и по числу изделий она больше, но в Оружейной палате Кремля находится десять пасхальных императорских яиц, которые и прославили этого ювелира, а в нашей Галерее — три.

По нескольку раз в день Марина объясняла, что бесценная коллекция собиралась правителями Англии на протяжении столетий, но не является частной собственностью королевы: она лишь хранит ее для нации.

Самые трудные вопросы, как всегда, — детские. Мальчишка лет десяти, подталкиваемый отцом:

— Папа говорит, что история — самый страшный предмет на свете, потому что в ней — все мертвецы, это так?

Марина весело ответила:

— Это отчасти так. Ты что хочешь выбрать в школе — «науку» или «искусство»? Папа считает, что «науку»? Но ведь и там полно мертвецов. Посоветуйся с папой.

Папа хохочет:

— Мы подумаем.

Конечно, проблемы были. Например, она никак не могла привыкнуть обращаться к мужчинам «sir» и к женщинам — «madam». Ну какие же они «сэры и мадамы»?! Туристы, и одеты, кто во что горазд: «дамы» любого возраста и телосложения в шортах и майках, их спутники не лучше, у большинства — тяжелые рюкзаки за спиной… С завистью смотрела на коллег, которые произносили титулы автоматически, не задумываясь. «Это во мне все еще „совок“ сидит с его „мужчиной“ и „женщиной“».

На утренних брифингах почти не понимала, что говорит молодая женщина-менеджер, пару лет назад приехавшая из Новой Зеландии. «Да, акцент, но другие же ее понимают». Спросила однажды, оказалось, что и другие ничего не понимали, просто стояли и наслаждались солнечным утром. И сколько еще всего было по мелочи…

С первых дней коллеги рассказывали Марине, что в музее работает женщина, у которой русский муж. Прошло уже несколько недель, а встретить эту женщину так и не удавалось. В один из воскресных дней она обратила внимание на молодую пару с коляской, гулявшую по залу. Глянула в коляску, — а там маленькая девочка с серыми глазками. Девочка эта могла быть только одной национальности — русской. Подняла глаза на родителей: а вот и русский папа, который создал свою копию. Мама — совсем другая. Марина уже догадалась:

— Пэт?

— Марина? — обнялись.

Заговорили по-английски все трое сразу, но Пэт спохватилась:

— Говорите на своем языке — он скучает.

Муж, Сергей, был симпатичным простоватым «качком» Марина спросила его, как жизнь.

— Да плохо. Работы нет. С английским проблемы. С квартирой проблемы. Пэт согласна в Москву переехать, а там что? Вы же знаете, наверно, сколько стоит снять даже однушку на окраине. Отец недавно умер, мать зовет жить вместе…

Пэт, услышав знакомые ей, наверное, слова «отец» и «мать», присоединилась к разговору на английском:

— Папа Сергея умер. Мы были на похоронах — такое горе, такое горе… Помолчали. Обменялись номерами телефонов.

Познакомились Пэт и Сергей в России на теплоходе, который шел из Москвы в Питер через Кижи. Пэт была с подружкой, и Сергей — тоже с подружкой. Своей. Пэт отбила. Марина чувствовала, что англичанка любила русского парня. Всегда его хвалила: какой он заботливый, как девочку любит, ни в какие пабы не ходит, как его сверстники в этой стране.

— Вы знаете, Марина, мне очень повезло. Наши парни жениться не хотят и любить не умеют — только секс подавай.

Вот так. Слышать такое о соотечественнике было приятно.

Приятельские отношения завязались у Марины и с милой женщиной по имени Мэри. Невысокого роста с некрашеной седой головой, но модной стрижкой, она всегда выглядела элегантно — даже в «суровом» форменном костюме. И туфли на ней всегда были модные и дорогие — что еще может украсить женщину в форме? Мэри работала здесь давно, была в штате музея. На работе общаться было почти невозможно, но иногда они шли вместе до метро после работы. Марина, не углубляясь и не драматизируя, рассказала про развод. Мэри это никак не прокомментировала, о себе сказала, что замужем никогда не была и не хотела, дочку вырастила одна. Долгое время работала учительницей в школе. При упоминании об этом она нервно замотала головой, как будто с кем-то не соглашаясь:

— Все ногти там обломала! — она посмотрела на свой безупречный маникюр.

— Приходилось работать физически? — уточнила Марина.

— О, там нужны твои силы без остатка, а ногти… это я смеюсь. Знаете, когда мы учились, была теория «ребенок — пустой сосуд, который нужно наполнить знаниями», а сейчас теория другая: «ребенок — шкатулка с драгоценностями, которую нужно уметь открыть». Вот и открывала так, что без ногтей осталась, — Мэри расхохоталась. Потом снова посерьезнела:

— Когда мы учились, учитель был для нас высшим авторитетом. А посмотрите, что сейчас! Предмет такой ввели — «права ребенка», и в каждом взрослом учат видеть потенциального врага. В этой стране всегда кидаются в крайности.

Насчет кидания в крайности Марина промолчала, но со знанием своих прав у современных подростков сталкивалась сама. Как-то шла по Oxford Street и остановилась: трое мальчишек, разыгравшись посередине тротуара, мешали пройти. Она дотронулась до плеча одного из них и немедленно получила в ответ:

— Вы не имеете права меня трогать!

Oxford Street была недалеко, и как ни занята была Марина работой и подготовкой к ней, в выходные дни она иногда выезжала в центр. В один из солнечных дней шла по улице, задумавшись, и вдруг почувствовала оживление среди прохожих: смеялись, фотографировали. Оглянулась — прямо по проезжей части улицы (по воскресеньям ее центральная часть, как правило, закрыта для машин) ехали велосипедисты, их было много, очень много, они заполонили собой всю дорогу, и были… голыми, в буквальном смысле — без ничего. На некоторых, правда, были шлемы, а за плечами — рюкзаки. Марине стало и смешно, и, говоря честно, противно: велосипедисты всех возрастов — от юного до преклонного, обоих полов и всех имеющихся в природе и в Лондоне комплекций. Поток не кончался. Марина отвернулась, когда рядом с ней проехала голая тетка с необъятными, трясущимися и раскачивающимися во все стороны частями тела. Чтобы избежать этого зрелища, зашла в «House of Frazer», истратила четырнадцать фунтов на не очень-то и нужную ей помаду. Такова была ее «плата за выход» из этого странного действа. Придя домой, она включила телевизор, ожидая объяснения под рубрикой Breaking News[104], но ни в горячих, ни в обычных новостях о том, что видела, не было произнесено ни слова. На следующее утро отыскала крохотную заметку в популярной газете о том, что вчера в Лондоне на Oxford Street прошла очередная акция британского общества нудистов в защиту альтернативных средств передвижения и против загрязнения окружающей среды на улицах Лондона. Сухо, без комментариев. «А сами они эту среду, надо полагать, облагородили», — усмехнулась про себя Марина.

О Дэвиде Марина не вспоминала, по крайней мере днем. Ночью, конечно, память подбрасывала картинки, но в душе было пусто — ни сожаления, ни прощения. Марина не узнавала себя: она всегда была вспыльчивой, но отходчивой, всегда все прощала и первая мирилась, а тут — не могла и все! Думала: «Хорошо хоть, не звонит — номер телефона по фамилии узнать у провайдера проще простого». Хотя… почти каждый вечер… да, почти каждый вечер один и тот же индиец попадал «не туда». Марина вспомнила, что после нескольких бокалов вина Дэвид начинал говорить как-то по-другому — мягче. Он объяснял это тем, что в таком состоянии к нему возвращался его мягкий уэльский акцент, шутил еще, что уэльсцам очень легко имитировать индийский акцент. Этот «индиец», может быть, и не индиец вовсе? Как бы то ни было, Дэвид, наконец-таки, позвонил и сдержанно, по-деловому попросил о встрече.

Встретились у станции метро, сели на скамейку — идти куда-либо Марина наотрез отказалась.

— Выслушай меня, — начал Дэвид, — я не все рассказал тебе. Ты не все знаешь о моей жизни. Когда мы встретились в Москве, я лечился от страшной депрессии, поэтому и не звонил несколько месяцев. Меня предала женщина, с которой я хотел встретить старость и умереть. Она была гораздо моложе, закрутила со мной, когда я еще работал, был боссом, думала, наверно, что богатый. Вместе мы не жили, встречались только — я все оттягивал женитьбу.

Марина молчала, тупо глядя на букашку, в который уже раз пытавшуюся взобраться на травинку: упала, снова упала… «Значит, я была суррогатом, заместителем его прежней любви… Не эта ли его любовь носила красное белье и чулки на резинках?» Мысль — откровенно бабская, но укол самолюбию был болезненным, поэтому она почти не слушала Дэвида. Он продолжал:

— Эта стерва, мать Крис, изломала мне всю жизнь, я поклялся больше не жениться. Кэролайн, женщина эта, вот так же, как ты, часто плакала. Случайно выяснил, что все это время у нее был кто-то еще. Она призналась сразу: «А ты как думал!» Я все порвал в тот же час. Потом депрессия навалилась… Когда тебя увидел, просто не мог поверить — так ты была на нее похожа. Потом уже понял — ничего общего у вас не было и нет. Ты особенная, но и ты стала уходить. Я решил: еще раз не выдержу, видно, на роду написано быть одному. Вот поэтому так… я себя не оправдываю… грубо и глупо все вышло.

Марина заставила себя подумать: «Может быть, вернуться и снова попытаться наладить жизнь назло той, молодой? Вот он вроде в любви объясняется».

— Мне плохо без тебя. Я не лучшего мнения о себе, но для тебя… — он остановился, как будто оборвал свою мысль, потом продолжил:

— Please, please reconsider[105], давай вернем все назад и будем жить, как прежде. Я знаю, ты ждешь от меня уверений, что я изменюсь, приму твой образ жизни и прочее. Я тебя люблю, но старую собаку не научишь новым трюкам, как мы говорим. Я честен с тобой.

Как прежде? Нет, нет и нет, она даже думать не могла про это «прежде»:

— Прости. Как прежде, я не могу. Ты не отчаивайся, мы разные очень. Пришли мне бумаги о разводе, я все подпишу — никаких финансовых претензий, конечно. Прощай.

Ушла, не оборачиваясь.

Летний сезон заканчивался, постоянной работы для нее в музее не было, хотя она знала, что несколько вакансий всегда бывало в конце сезона. Поговорила с менеджером, молодой, энергичной, приветливой Хелен, которая не раз хвалила ее.

— Да, вы работали неплохо, иногда очень неплохо, но вы же понимаете, что наш музей особый, нужна стопроцентная четкость и исполнительность, а у вас были ошибки.

Марина знала свои ошибки: молодой парнишка не вынул из кармана мобильный телефон, он зазвенел на металлодетекторе, и она сделала замечание — стоявшая рядом Мэри обернулась с грозным укором в глазах. Кажется, даже кулак показала, мол, не сметь посетителям замечания делать. Две дамы очень близко подошли к открытому экспонату, Марина попросила отойти подальше.

— Не опекайте нас! — возмущенно воскликнула одна из них. Наверняка, нажаловалась потом.

Как-то Марина была ответственной за доставку бутербродов из столовой — питание раздавалось бесплатно. Мэри сказала, что взяла ленч из дома, на нее не брать, а Марина все-таки прихватила один лишний бутерброд, на всякий случай, получила строгий выговор. Еще что-то было… Да, пиджак! Каждое утро в конце брифинга был вопрос и голосование: «Jackets on or off?»[106] В очень редких случаях голосовали за «on», как правило, за «off». Кто-то сказал о жителях острова: «Нация, выросшая на сквозняке». И правда, нация, не чувствительная к холоду, что, однако, не означает, что они не болеют. Марина не любила и боялась холода, что вызывало искреннее непонимание коллег: «Ты же из России, должна быть привычной». Отвечала: «Я привыкла тепло одеваться, когда холодно!» Как не замерзнуть, стоя полчаса в продуваемой всеми ветрами арке или охлажденном до температуры осени зале в тоненькой блузке с короткими рукавами! Она стала замечать, что некоторые нарушали приказ, и в середине рабочего дня все-таки надевали пиджаки. Марина стала иногда делать то же самое, но, что позволено Юпитеру, не позволено быку. На старых сотрудников менеджеры, может быть, смотрели сквозь пальцы, но ей всегда делали замечания. Музей особый — это верно.

Грустно было сдавать форменную одежду, пропуск, нагрудный знак. Грустно было получать прощальный подарок — чашку с изображением музея. Грустно расставаться с «командой», которую привыкла видеть каждый день.

Летний сезон традиционно заканчивался party в одном из лондонских дворцов. Девчонки обсуждали купленные по этому случаю наряды, мужчины жаловались на «бесполезные траты» жен (у них самих в шкафах хранились купленные много лет назад и на всю жизнь смокинги). Предстоящее событие относилось к разряду black tie party.

Мэри спросила:

— Марина, вы идете? Нет? Почему? Нет партнера? Чепуха! У меня его тоже нет, а я пойду и вечернее платье надену! Партнеры в наши дни совсем не обязательны!

Марина смеялась:

— Согласна, но я не пойду.

И настроение было не то, и вечернее платье без партнера, как ни храбрись, неуместно.

Коллега сказала, что будут вакансии в Виндзоре. Действительно, нашла их на сайте. Позвонила. Хелен, которая с ней беседовала и пригласила на работу два года назад, была в отпуске после рождения ребенка. Предложили прислать документы. Разговор был в позитивном тоне. Ездить из Лондон в Виндзор и работать полный рабочий день она не осилит, понимала — нужно переезжать. Полезла в Интернет, нашла очень полезный сайт «findaproperty.com»[108], но дорого, как все дорого, а вот это… вполне возможно. Не долго думая, позвонила: еще свободно, поехала — подходит! Заплатила штраф за нарушение условий контракта о найме жилья (не прожила положенные полгода), нашла того же «мэна с вэном»[109], переехала в домик почти в центре Виндзора, в переулочке. Квартирка была переделана из чердака. Глянула в единственное окошко — о чудо, за окном Крепость! Да за такой вид из окна она была бы готова жить хоть в скворечнике! Ее чердак и был чуть больше скворечника. Но в Виндзоре!

Вскоре ее вызвали на собеседование. Там обнаружилось, что до нее почему-то не дошло задание, высланное всем аппликантам, хотя свой новый адрес она указала. Объяснения не было. Сидела расстроенная, заполняя различные вопросники, слушая, как другие, выходя к экрану, на который проецировались картины художников, бойко выдавали приготовленные дома рассказы. Спросила шепотом у сотрудницы, можно ли ответить без подготовки — коллекцию она знала хорошо. Та посоветовалась с кем-то и отрицательно покачала головой. Ее все-таки проинтервьюировали индивидуально, как полагалось, но она уже поняла по тем, кто интервьюировал — не менеджеры, а, судя по форме, смотрители, — что эту работу она не получит. Так и вышло. Через неделю она получила письмо ожидаемого содержания. Ведомство было одно, и мнение Хелен оказалось решающим. А, может быть, — даже наверное! — не забыли и ее необъяснимый отказ от работы два года назад.

Позвонила бывшему коллеге Нику, пожаловалась. Нику было лет сорок, он работал в музее дольше нее, всегда помогал. Однажды остался из-за нее без обеда: объяснял что-то, а время и вышло. Экскурсоводом он был замечательным — рассказывал и занимательно, и с полным уважением к посетителям. Никакого «гидства»: смотрим, проходим, не отставать!

К ее огромному удивлению, Ник сказал, что с ним контракт тоже не продлили.

— Этого не может быть! Ведь ты же был лучшим!

— Марина, неужели ты не поняла: нужна только четкость и исполнительность.

Видно, Хелен сказала ему те же слова, что и ей.

Договорились встретиться. Ник приехал в Виндзор. Погуляли, потом Марина предложила ему пообедать в пабе через Темзу — это был уже не Виндзор, а Итон с его престижными колледжами. Шла вторая половина дня, и на улицах попадались ученики. Смешно было видеть десятилетних и даже младше мальчишек в форменной одежде — длинном черном фраке и белой рубашке.

Марина знала, что финансы у Ника, как и у нее, поют романсы, поэтому предложила: «Let’s go Dutch», то есть счет пополам. (Давний голландец Виллем оказался прав: это предложение было здесь в ходу.) За вкуснейшим шеппардским паем — лучшим, по ее мнению, блюдом в пабах — Ник поведал, что отправляется в долгое морское путешествие, контракт уже подписан.

— А потом?

— Кто его знает, что потом… Может, поступлю на курсы телевизионных ведущих, если денег накоплю.

— Да, ты по всем параметрам подходишь.

Когда Марина провожала его на станцию, он спросил:

— Марина, а сколько тебе лет?

— Много, друг мой. Пятьдесят четыре летом стукнуло.

— А мы в музее думали — не больше сорока.

Поцеловались в обе щеки на прощанье: «Увидимся».

Иногда приходила Ира. Перемену в жизни Марины она восприняла как-то равнодушно. В ее молодой жизни встреч — расставаний, как оказалось, было немало. До «бизнесмена» был американец. С ним она даже обручилась, но не выдержала двухмесячного отсутствия жениха и прельстилась женатым украинцем, которого ждать было не надо и который сразу предоставил в ее пользование апартаменты в центре Киева и полное содержание.

— Да разве ж я на это польстилась?! Присушил он меня! Ни о ком, кроме него, думать не могла, — горячилась она.

Сейчас в ее жизни что-то происходило: иногда светилась от счастья, иногда была черна как ночь, но не рассказывала.

— Подождите, Марина Михайловна, не сейчас, все расскажу, когда время придет.

— Только, пожалуйста, Ирочка, будь осторожна, не впутывайся ни во что сомнительное, — просила Марина.

— Да, что вы ученого учите, — только отмахивалась та.

Однажды Ира позвонила и попросила разрешения привести свою землячку. Землячка оказалась молодой — не старше сорока — скромно одетой женщиной с гладко зачесанными в пучок волосами.

— Моя бывшая учительница, надо ей помочь, — объяснила Ирка. Женщина покраснела.

— Марина Михайловна, пропадает хороший человек во цвете лет. Моя первая учительница, всегда мне отметки завышала. Да-да, не отказывайся, не перед директором. Я ведь учиться уже тогда не любила, знала — не мое.

Света, все еще красная и смущенная, заговорила:

— Ирочка, не надо, стыдно ведь как…

— Стыдно должно быть тому, кто тебя с ребенком без копейки голодать оставил. Нет, вы представьте, муж, подлец, бросил, из школы выжили, бухгалтером устроилась. Сказать, какая зарплата? Ладно, все мы знаем, какие там зарплаты — на хлеб и воду хватает… Марина Михайловна, надо Светке тут мужа найти.

Марина рассмеялась:

— Мой бывший сейчас холостой. Никого другого я не знаю. Есть один с работы, но я никогда не решусь быть свахой.

— Нужен ей скупердяй старый! Ей молодой и добрый нужен, как она сама. И такие здесь есть!

— Как ты себе представляешь поиски? Через Интернет, что ли? — помолчав, спросила Марина.

— Вот именно! У вас — компьютер, у вас — английский, у нас — невеста! Включайте, сейчас и начнем искать. Я один сайт знакомств знаю. Очень приличный. «DatingDirect». И пример объявления я вам принесла, из русской газеты вырвала. Марина взяла обрывок газетной бумаги и прочитала: «Желаю познакомиться с мужчиной для создания семьи и без вредных привычек, добрый, щедрый, порядочный и желающий создать семью. Я живу в Украине. Не пью алкоголь, не курю. Моя имя Виктория. Мой рост 180 см, вес 69 кг. Длинные светлые волосы. Я не лишена чувства юмора. Попрошу интим не предлагать»[110]. Что-то с русским языком здесь было не в порядке, но неважно — все равно заявлять о своих намерениях надо по-английски.

Сайт нашли. Просмотрели пару страниц с «женихами» соответствующего возраста. У Ирки загорелись глаза: «Ну вот, смотри их сколько!» Потом, представившись мужчиной в поиске женщины, посмотрели «ярмарку» невест: не очень, чтобы очень… Можно и побороться. Оптимизм Иры уже еле-еле вмещался в чердак с видом на старую крепость. Окутанные бриллиантовым дымом три русские женщины встали на тернистый путь поиска второй половины для одной из них, почти уверенные в том, что затерялась она именно на просторах Британщины. Зарегистрировались, заполнили длиннющую анкету. Самая ответственная часть создания своего файла — рассказ о себе с самой лучшей стороны и внятное описание своего потенциального избранника. Совместное творчество провалилось из-за того, что все трое хохотали, как сумасшедшие. Отсмеявшись, Марина выгнала гостей в маленькую кухоньку заваривать чай и, собравшись с мыслями, описала Свету и того, кого бы она сама хотела видеть рядом с ней. Как и не пьющая алкоголь Виктория, она особенно напирала на порядочность, доброту и умение понять женщину. Поставила галочку в графе: «Только с фотографиями». Оплатили карточкой месяц членства на сайте. Дошло дело до фотографий Светланы: ей распустили волосы, накрасили губы. Ирка приказывала:

— Улыбайся загадочно, радостно, сексуально, потом выберем.

Светлана оказалась фотогеничной, загрузили фотографии в ее «profile»[111], получили ответ, что файл проверят, и ответ будет отправлен через сорок восемь часов.

Одобрительный ответ был получен. Марина позвонила Ирке, та пришла с тортом, Светлана несла бутылку красного вина. После вкусной части вечера наступило время самого интересного — выбора кандидата в мужья. Сайт давал возможность сохранить скромность и, будучи невидимой, «кликнуть» в фавориты тех, кто понравился. «Кликнули» — и сразу несколько мужчин отправили свои фотографии в «profile» Светы. Приглянулась, значит. Вот тут-то возник огромный вопросительный знак: что делать дальше? Писать за Светлану по-английски означало начать врать — и куда это приведет? В эйфории надежды об этом раньше как-то не подумали. Марина предложила добавить в текст уточнение о том, что женщина только недавно начала учить язык, и просит простить за то, что обращается за помощью к подруге. Добавили. После этого те, кто вначале проявил интерес, убрали свои фотографии.

— Света, раз ты решилась на такой шаг, скромничать и прятаться ни к чему: скромность украшает, когда нет других достоинств, а у тебя их хоть отбавляй. Открывай себя, тогда те, кого не оттолкнет эта информация, дадут о себе знать, — Марине казалось, что в ее словах была логика.

Уже обнадеженная, а потом отвергнутая Света согласилась. Дней десять никто не давал о себе знать. У Марины был билет в Москву на неделю. Улетела. Когда вернулась и открыла сайт, увидела несколько сообщений для «невесты». Снова собрали совет на чердаке. Марина перевела одно письмо с кучей ошибок от черного парня двадцати с чем-то лет, пару писем от вполне симпатичных мужчин среднего возраста, которым нужны были «casual relationships»[112] и одно — от упитанного розовощекого молодца шестидесяти пяти лет, который был сфотографирован на крыше своего дома. Письмо было предельно откровенным: «Вы симпатичная девушка, английский язык можно выучить, приезжайте ко мне в Карляйль (север Англии), поможете мне крышу чинить. С этого и начнем. А дальше видно будет. Я простой человек, вдовец, в дом нужна молодая хозяйка. Если есть дети, приму с детьми. У меня самого их четверо».

Возмущению Ирки не было предела:

— Нет, ну вы только посмотрите на этого старикашку, крышу ему, видите ли, чинить нужно, ну и нахал! О’кей, будем ждать, не последний, будут и еще.

Марина подумала: «А совсем и не плох этот „жених“: написал все честно и открыто. Конечно, разница в возрасте большая, но выглядит он здоровяком, лет до девяноста доживет, мужчины здесь долгожители». Вмешиваться, однако, не стала. На следующее утро в дверь постучали. Открыла. На лестнице стояла Светлана:

— Простите, можно поговорить?

Марина впустила гостью, налила свежезаваренного чаю и стала слушать.

— Марина, посоветуйте мне, что делать. Ирочка — хорошая девочка, она мне хочет добра, но она молодая и красивая, она хочет для меня принца, а мне принц не нужен. Ответьте тому Бобу, что я согласна к нему приехать и крышу чинить. Я сегодня не спала всю ночь, все думала. Он такой добрый на вид, и возраст его для меня и моего сына очень даже подходящий… по бабам ходить не будет. Только Ире не говорите.

— Света, только знай, что будет очень трудно. Даже если человек такой, как пишет, тебе понадобится уйма терпения и доброты, — что еще могла сказать Марина?

— Да мне ли терпения занимать? — тихо и серьезно ответила Света. — А хуже, чем я живу, уже просто некуда.

«Скоро сказка сказывается…» На этот раз и дело было сделано на удивление скоро: на следующий день был получен ответ с адресом и вопросом, не нужны ли деньги на дорогу. Боб хотел прислать чек. Светлана отказалась, попросила только встретить на вокзале в Карляйле. Марина взяла у Боба номер телефона, дала свой, попросила сразу же позвонить ей как встретятся. Светлана решила ехать на следующий день. К концу следующего дня, Марина, не вытерпев, позвонила сама. Боб довольным голосом пробасил:

— Не волнуйтесь, все в порядке, она сама вам все скажет.

Света прокричала в трубку:

— Он хороший, я буду очень стараться ему понравиться! «Дай Бог, чтобы сладилось», — подумала Марина. Она все еще верила в чудеса.

Через пару дней к ней ворвалась Ирка:

— Куда Светка делась?!

— В Карляйль уехала, — предвидя грозу и готовясь к обороне, ответила Марина. — Мы уже три раза созванивались. Ей там нравится.

Ирка плюхнулась в садовое кресло и вдруг горько-прегорько зарыдала с причитаниями, из чего можно было сделать вывод, что плакала она о чем-то своем — не о Свете.

Оказалось, что летом, когда Марина работала, и они не встречались, у Иры приключился роман. И какой! Все, как мечтала. Симпатичный и состоятельный сорокалетний домовладелец из Виндзора ходил в ее ресторан каждый день, как на работу, объяснился в любви, привел в свой дом, назвал хозяйкой, познакомил с сыном, даже поехал с ней на Украину знакомиться с родителями. Ира влюбилась «до смерти», как она выразилась. Стали жить вместе. И что? По ее словам, она умудрилась все испортить: все время была чем-то недовольна, беспричинно плакала, на что-то жаловалась, обижалась, в чем-то бесконечно упрекала… Сама не могла понять, что с ней происходило. Близился день его рождения, были приглашены его друзья и подруги. Ирина устроила сцену ревности. Перед самым праздником он попросил ее забрать свои вещи и уйти из его дома. Больше не отвечал на звонки. Поговорили лишь однажды.

— За что ты так со мной? Я ведь любил тебя, — с горечью спросил Крис.

Если бы она могла объяснить! Она сама ничего не понимала, эта красивая девочка, у которой в жизни было столько «прелестей»: садистка-мать, воровавшая в своем магазине все, что плохо и хорошо лежало, и вымещавшая свои проблемы на беззащитной девчонке, «бизнесмен»-любовник… Деньги, нервы, обиды, запивавшиеся французскими винами, а то чем и покрепче.

Марина молчала, потрясенная, а Ира все повторяла: «Почему? Почему?» Вдруг перестала реветь и зло бросила: «Отсюда не уеду никогда! Наше быдло рыгающее ненавижу!» После этого Марина месяца два ее не видела: с работы она уволилась, телефон не отвечал.

Марина гуляла по любимому Виндзору. Смотрела на лица. Присматривалась к парам. Смотреть на молодых было забавно: для них главными были дети. Рожали не по одному, а по два, по три. И обязательно еще один у мамы в животике ждет своего часа присоединиться к семейству. Интереснее было разгадывать истории пар постарше, иногда даже очень постарше: ходят, как школьники, за ручку, но бросают друг на друга иногда такие взгляды…

Однажды гуляла по парку, присела на скамейку. На другом краю в обнимку сидела пара — мужчина и женщина лет пятидесяти (Марина уже научилась определять возраст сквозь морщины — по глазам, по выражению лиц). Смеялись чему-то, потом высокая загорелая спортивного вида женщина встала и потянула мужчину за руку, сказав: «Let’s go!»[113], а тот, как бы в шутку, лениво протянул: «I can’t»[114]. Его подруга потянула его руку еще сильнее, и проникновенно, даже страстно, глядя ему в глаза, низким голосом сказала: «You can!»[115] Звук и явный смысл ее слов еще звучал у Марины в ушах, когда они уходили, взявшись за руки. Позавидовала. Кольнула заноза, что скрывать: «Выглядят не как любовники в привычном романтическом смысле, — скорее, партнеры. Наверное, надежность, уверенность друг в друге, партнерство для них… эротично? Россия-то всегда с Франции мерки снимала… А здесь все иначе — не лучше, не хуже, а по-другому». Марина как бы спорила про себя с Полиной и ее представлениями о природе влечения. Рассмеялась над собой: «Кто про что, а я… Девушка, подумай о чем-нибудь еще, кроме этого. Например, о том, что дома тебя ждут неоплаченные счета…»

Счета приходили регулярно. Марина начала самостоятельную жизнь независимой одинокой женщины, иногда вспоминая свои страхи по этому поводу и смеясь над ними. Ей понравилось самой ходить в банк и в небольшой виндзорский супермаркет. Везде были очереди, но какие! Праздник души, именины сердца, а не очереди: люди стояли на расстоянии вытянутой руки, при неосторожном сближении — «Sorry»[116]. Но и стоять надо было физически, а не как в былые годы в Москве занимать три очереди сразу или сначала занять, а потом уже заполнять формы или собирать товары с полок. Наблюдала однажды перепалку — да какая там перепалка, в Москве бы подумала, что соседи встретились. Пожилой джентльмен сделал замечание даме, подошедшей близко к окошку кассира в банке: вас, мол, тут не стояло, на что та, вспыхнув, стала заверять, что к окошку подошла просто так: «Я никогда в жизни не была queue-hopper!»[117] Прыгать по очередям значит не уважать себя и окружающих. Иногда в супермаркете какая-нибудь старушка никак не могла достать из сумки кошелек, а потом еще полчаса осведомлялась о стоимости каждого товара. Марина при этом замирала, ожидая взрыва праведного народного гнева, но «народ» безмолвствовал: ни демонстративных вздохов, ни посматриваний на часы, не говоря уж о гневных окриках, не было. Люди миролюбиво и терпеливо ждали. И, подойдя к кассе, также неспешно здоровались, отвечали на шутки всегда приветливого кассира и уходили в хорошем настроении. Мамы с детьми, часто орущими в несколько голосов, беременные женщины стояли в общей очереди. Отдавать свое место в голове очереди и идти в хвост решались только самые отважные: старики и Марина. Зато и благодарность за это была такой горячей и искренней, что хорошее настроение не покидало до конца дня.

Неожиданно позвонила Айгуль. После того памятного вечера они встречались несколько раз. Один раз Марина пригласила всю семью на обед в их с Дэвидом дом. (Муж Айгуль Грэм очень не понравился Дэвиду. Typical![118] Марина не помнила, чтобы ему кто-то когда-то нравился.)

Когда закончились приветствия и восклицания типа «давно не виделись!», Айгуль погрустнела и рассказала, что с Грэмом они разошлись, и она осталась одна с дочкой. Двое детей от первого брака («Я женщина с прошлым», — говорила Айгуль) подросли и жили отдельно. Марина удивилась новости, вспомнив, как у нее на кухне муж Айгуль признавался в любви к своей жене. Правда, очень театрально, как будто доказывал что-то.

— Мы ругались, не переставая. Это все из-за его мамы, она меня не хотела видеть и не пускала внучку к себе… Я так старалась ей понравиться, дочку назвала ее именем… Не помогло. Грэм меня любил, но в конце концов не выдержал, сказал, что не может бросить мать. Марина, я звоню посоветоваться. Мне больше не с кем. Мои коллеги, приятельницы… им я этого не могу сказать, они все такие сдержанные, такие устроенные. Мне плохо одной. Недавно я стала покупать Sunday Times[119], там объявления о знакомствах на последней странице. Все-таки эту газету читают люди определенного социального уровня — выше среднего. Вот мне понравилось одно объявление: «Обеспеченный и образованный домовладелец ищет женщину-азиатку для отношений». Я позвонила, он предложил приехать. Что вы об этом думаете?

Марине стало по-настоящему страшно, она даже перешла на «ты», чего между ними прежде не было.

— Айгуль, с тобой все в порядке? Ты здорова? Не смей никуда ездить! Приезжай ко мне в Виндзор.

Марина встретила ее на станции, они пошли в ее любимое кафе «Театральное» у моста через Темзу. «Господи, до чего хороша Айгуль, просто — „тополек мой в красной косынке“[120]. Грэм — идиот, такую женщину упустил», — это было первой мыслью Марины при встрече. Приступили к «делу».

— Айгуль, у тебя на работе есть мужчины?

— Ты же знаешь, Марина, (Айгуль тоже перешла на «ты»), тебе сын, наверное, говорил, что у нас больше мужчин, чем женщин, и неженатые есть, но там сблизиться с кем-то невозможно: это считается в высшей степени непрофессиональным.

— Да запуганы они просто своими сумасшедшими феминистками — вот и причина.

— Это правда. — Айгуль улыбнулась, улыбка у нее была очень красивой.

«Красавица моя, встретишь ты еще мужчину — какие твои годы», — это Марина подумала про себя, но не озвучила: слишком банально, и не утешения нужны женщине, а мужчина, реальный и любимый.

Мужчины! Ау! Где вы, bloody hell[121], шьертт побьерри!!!

Новые вакансии в музеях появятся только зимой, а шел октябрь. Кое-что она подкопила за время работы, на продукты хватит, но счета? Каждую зиму в Британии от холода умирают пенсионеры…

Часто думала: «Если бы Элизабет была жива…»

В конце августа 1993-го Марина впервые приехала в Лондон по приглашению английской дамы — искусствоведа из Музея Виктории и Альберта. В начале лета директор ее музея вызвала к себе в кабинет, представила не очень молодой англичанке и попросила показать музей.

Познакомились — и на целых четыре дня Марина стала ее гидом по Москве. Где только они ни побывали — проникали даже в хранилища закрытых на реставрацию музеев, и везде Марина поражалась обширности и разносторонности знаний Элизабет, мисс Эванс, как та подчеркивала, знакомясь с новыми людьми. Марина махнув рукой на свой скромный бюджет, останавливала частников, чтобы доехать до очередной достопримечательности из списка Элизабет. Дома готовила свои фирменные блюда и везла ей, домой пригласить постеснялась — квартира в Черемушках, где она жила с мужем и сыновьями, была совсем обычной и ничем не напоминала ее будущую дизайнерскую квартиру в центре Москвы. Думала, что у такой искушенной и элегантной дамы и жилищные условия должны быть соответствующими.

В последний день она пришла в номер Элизабет и прямо попросила пригласить ее в Лондон (туристические агентства Москвы тогда еще только начинали разворачивать свою деятельность). Увидела замешательство, поняла, что допустила ошибку, но та довольно быстро пришла в себя и сказала, что сделает все возможное. Между ними завязалась интересная переписка, а в начале августа Марине позвонили из Британского посольства и сказали, что на ее имя пришло приглашение из Лондона. Приглашение дошло в посольство быстрее, чем письмо с объяснением, почему Элизабет решила написать напрямую своему знакомому в посольстве, а не присылать приглашение на домашний адрес Марины. С помощью сыновей, которые тогда уже начали зарабатывать реальные «зеленые» в совместных предприятиях, купила билет — и полетела в страну своей мечты.

Начало путешествия было омрачено какой-то глупостью: уже прошла билетный контроль, один человек оставался в очереди на паспортный контроль, как вдруг она услышала свою фамилию, произнесенную громким «казенным» голосом, оглянулась и тут же была вытащена из очереди дамой в форменной одежде. Без объяснений и с видимым удовольствием та порвала посадочный талон и в ответ на «что случилось?» бросила:

— Обращайтесь туда, где покупали билет!

Марина была в отчаянии: билет-то она покупала в кассе на Пушкинской, как туда обратиться из Шереметьева! Хорошо, что она успела догнать уже уходившего мужа, и тот в конце концов выяснил, что с ее билетом все в порядке, просто неожиданно приехала группа из тридцати спортсменов, которых нужно было отправить в Лондон немедленно, поэтому она сможет улететь только поздно вечером. В своем отечестве Марина привыкла к диктатуре людей за всевозможными прилавками, но садизм той дамы в форме долго не давал успокоиться.

Самолет приземлился после часа ночи, встречавший его представитель «Аэрофлота», к которому она обратилась с просьбой посоветовать, где устроиться на ночь, попросил подождать и испарился. Так получилось, что свою первую ночь на английской земле Марина провела в аэропорту «Heathrow». Нашла свободное кресло, села, с интересом наблюдая, как прямо у ее ног на стандартном ковровом покрытии устраивалась на ночлег семья с двумя детьми — наверно, у них тоже произошла какая-то нестыковка, но больше всего удивляло, как можно довериться чистоте полов международного аэропорта. Конечно, ей не удалось даже подремать, ближе к утру решила выяснить, где вход в метро. Тащить за собой сумку и, возможно, упустить свое сидячее место не хотелось, поэтому, увидев, что мать семейства тоже не спит, шепотом попросила ее приглядеть за сумкой, увидела смятение на лице, но, приняв его за удивление (акцент?) и молчаливое согласие, ушла.

Только утром, войдя в вагон метро и сразу наткнувшись на изображение перечеркнутой красным сумки на двери вагона — не оставляйте свой и не принимайте чужой багаж (подразумевались ирландские террористы!) — поняла свою ошибку. С первым поездом она приехала в Лондон, отыскала улицу, где стоял дом Элизабет, (хороший викторианский дом с эркером) вошла в него — и все поняла сразу! Поняла свою уже почти подругу и немедленно оценила, чем для той была ее просьба приютить на пару недель: в доме жила очень одинокая, крайне беспомощная в быту женщина со странностями.

Ступив одной ногой в дом, места для второй ноги, не говоря уже о сумке, Марина найти не смогла. Везде, где видел глаз, были вещи: высокие стопы пожелтевших газет виднелись из полуоткрытой комнаты направо, кухня с раковиной, холодильником и приткнутым к нему столом угадывалась в конце коридора, но совершенно непонятно было, как до нее добраться — весь коридор был заставлен мебелью и коробками. Лестница наверх была, но всю ее занимали свернутые в рулоны ковры.

После приветствий и нескольких минут неловкого молчания Элизабет, вытянув руку, показала — вам сюда, то есть вверх по лестнице. Карабкаясь по коврам, Марина кое-как поднялась и уперлась головой в плотно висевшую одежду — дальше пути нет.

— Вы наклонитесь, тогда можно будет пройти, — подбодрила ее Элизабет.

Почти вползла в «свою» комнату и снова обомлела: в углу действительно стояла кровать с белой простыней, как и писалось в письме, но подойти к ней не представлялось возможным ни ползком, ни каким другим способом: ее окружали груды, кипы чего-то непонятного — взгляд Марины поймал сломанную видеокассету, разорванные колготки… Из этого дома ничто и никогда не выбрасывалось!

Но приспособиться можно ко всему, особенно, если окружающие живут такой же жизнью (кажется, кто-то из классиков сказал). Марина проторила путь к кровати, нашла место для сумки и уже увереннее сползла вниз по лестнице. Вскоре они с Элизабет весело пили чай с московскими конфетами в кухонке, где было только одно сидячее — стоячее место, но она как-то втиснулась.

Для нее уже был готов длинный список мест, обязательных к посещению, но Марина решила вначале просто походить по городу. Любви с первого взгляда с Лондоном не получилось, несмотря на то, что все достопримечательности из путеводителей были на месте и в лучшем виде. Готовила ведь себя, прочитала так много! Но к тому времени она уже успела побывать в Бельгии, Голландии, Германии, даже в Париже провела один день. Сравнение с барочной пышностью, ренессансной изысканностью или средневековой целостностью больших и малых континентальных городов было не в пользу Лондона с его узкими улицами, отсутствием просторных площадей и, как ей тогда казалось, архитектурных ансамблей. Его еще предстояло понять и открыть, и Марина, бессовестно игнорируя список Элизабет, начала поиски лондонских секретов, оставляя музеи на потом.

Отыскала площадь перед Букингемским дворцом и широкую Pall Mall — уже лучше, хотя сам дворец не понравился — напоминал самый нелюбимый из питерских дворцов Мариинский. С площади вошла в St. James’s Park — ах вот, где они прячут свою зелень! Вернулась на Pall Mall и пошла вниз, вышла на Regent Street, миновала Piccadilly Circus, свернула налево и — захватило дух: строгие колоннады в совершенном изгибе по обеим сторонам улицы! И так день за днем.

Один дворец все-таки тогда посмотрела. Как вошла, так и осталась там на полдня, хотя был в нем всего лишь один огромный двусветный зал. Это был Banqueting House[122] — дворец, построенный знаменитым английским архитектором Иниго Джонсом для несостоявшейся свадьбы Чарльза Первого на богатейшей испанской принцессе, а позже использовавшийся для маскарадов и увеселений. Вошла. Подняла глаза к потолку — вот он, Питер Пауль!.. Годом раньше они с Мартином рассматривали в доме Рубенса в Антверпене эскизы к полотнам для этого потолка. Он и привезен был по частям оттуда.

Марина долго ходила по залу, задрав голову, смотрела. «Видела» вытянутую руку Мартина… Усилием воли переключилась на искусство. Барокко… Уже не раз она встречала барокко в Лондоне. Стиль существовал, но как бы на птичьих правах, как иммигрант без регистрации. Это понятно — не место ему здесь. Общепризнанный стиль Англии — готика, все ее стадии — от аскетичной до сверхдекоративной. Мода на готику возвращалась вновь и вновь. И визитная карточка Лондона — Вестминстерский дворец с Биг Беном в стиле викторианской готики. Барокко пророс в католическом Риме, с которым, как известно, Генрих Восьмой разругался. Но великий стиль через все запреты и преграды сюда все же проник. На Лондон был послан Великий пожар, уничтоживший две его трети, как будто для того, чтобы освободить место для «коварного», по мнению англиканских священников, римского стиля. Архитектор Кристофер Рен, успевший посмотреть все европейские столицы, задумал построить новый Лондон. Начало этому положил главный лондонский собор Святого Павла на месте сгоревшего. Рен стал одним из немногих счастливчиков в истории, кто заложил первый камень задуманного им собора, а через тридцать пять лет был свидетелем его освящения. Все эти тридцать пять лет, однако, Рен возводил не то, что было начертано им на бумаге, и выглядело как сборная солянка разных стилей, венчавшаяся английским куполом и шпилем (такой проект был одобрен англиканскими священниками), а ответ Лондона барочному Риму и его собору Святого Петра. Это удалось. Кроме этого, Рен построил в Сити пятьдесят одну церковь, многие из них в новом стиле. Не удалось ему только — и это к счастью — претворить в жизнь план превращения Лондона в регулярный европейский город. Лондон этому воспротивился.

Иногда они выходили вместе с Элизабет. Всю жизнь проработав в музее, в пятьдесят шесть лет она не работала, получала пенсию по инвалидности: Элизабет не вдавалась в подробности, а Марина не спрашивала. У Элизабет была светская жизнь: приглашения на разного рода встречи, в театры, на выставки. Она была вхожа в клубы (английские клубы того времени все еще были закрыты для женщин — те могли быть приглашены только как гости попить чай с любимыми английскими scones[123] в специальной гостиной). Неуемная Элизабет, пригласив в один из дней Марину на такое чаепитие, через какие-то темные коридоры и проходы протащила ее в святая святых — гостиную, где в удобных клубных креслах сидели джентльмены с газетами, причем в это послеобеденное время многие из сидящих спали, закрыв этими газетами лицо.

— И они платят колоссальные годовые членские взносы, чтобы иметь возможность сбежать от…

Элизабет приложила палец ко рту и тем избавила Марину от необходимости закончить фразу, которая явно не отличалась корректностью по отношению к английским дамам.

Побывали они и на вернисаже модного художника, и на специальной экскурсии в Британском музее — вечером, после закрытия, только для друзей музея. Элизабет оказалась еще и «девчонкой-шарлатанкой»: ее членство в «друзьях» давно истекло, поэтому был приведен в исполнение план «инвалид». В вестибюле музея стояли коляски, Марина выкатила одну из них, усадила туда свою подругу, и «инвалид» с сопровождающим беспрепятственно въехал в музей — инвалидам здесь везде дорога. Так весь вечер Марина и катала коляску, но за свои труды была вознаграждена — представлена многим знакомым Элизабет: журналисту, который вел раздел «Культура» в солидной газете, даме без особой профессии, прекрасно разбиравшейся в истории и искусстве Древней Греции, а также не первой молодости вдовцу с баронским титулом, пригласившему их погостить в его поместье где-то на севере. Ввиду ограниченности времени встречу перенесли на весну: «Ну уж весной обязательно!» Познакомила ее Элизабет и со своим «platonic boy-friend»[124], высоким простого вида мужчиной, работавшим в типографии.

— Раз в неделю мы встречаемся на ланче, этого требуют приличия — женщина, даже такая, как я, никогда не бывшая замужем, должна иметь друзей-мужчин.

Дни шли, и Марина узнавала все больше о Лондоне и о своей приятельнице с ее полной загадок жизнью (чего стоила, например, ее фраза «я выросла во дворце»). В своем или в королевском? Или: «Наш род ведет свое происхождение от кельтов». Это звучало гордо. Марина знала, что кельты — коренное население Британии — были загнаны в дальние уголки острова еще римлянами. «Боудика[125] моя», — думала она с нежностью. И почему она тогда стеснялась расспрашивать? Все думала, неудобно, а Элизабет, может быть, ждала вопросов, хотела поговорить! Девушкой-то она была скромной и хорошо воспитанной, несмотря на вынужденное хулиганство.

Элизабет была хранительницей коллекций своих родителей — те, как видно, коллекционировали все — от газет до произведений искусства. Некоторые коллекции представляли музейную ценность: например, коллекция французской графики, о продаже которой она вела переговоры с Лувром. Единственным, что добавила к этим коллекциям сама Элизабет, была одежда. Она объяснила, что консультирует некоторые европейские дома моды, и те в благодарность иногда присылают ей что-то из остатков коллекций. Элизабет всегда была одета элегантно — это Марина отметила еще в Москве — немного старомодно, но недешево и всегда к лицу.

Марина с изумлением разглядывала изысканные платья начала века, длинные платья ар-деко с открытыми спинами (дамы были совсем бестелесными), широченные юбки до колена и маленькие приталенные жакетики с воротником, открывающим шею и грудь, послевоенного времени (какие немыслимо тонкие талии — только что закончилось time of austerity[126]), а вот это она уже сама носила студенткой — костюмчик типа «шанель»: узкая юбка выше колен, прямой жакетик (приятно вспомнить, что тоненькая была). Именно эта коллекция была развешена над лестницей перед входом в ее комнату, не давая свободно войти, но, осознавая ценность, Марина уже не ленилась каждый день «кланяться» и ползать под ней по-пластунски.

Прожиточный минимум Элизабет был более чем скромным, но как-то она обронила:

— Я не бедная. Родители оставили и землю, и деньги в банке, но по завещанию я могу их снимать со счета только с согласия сестры. Мы с сестрой ненавидим друг друга с детства — она живет на севере с любовником и не отвечает на мои письма и просьбы.

«Какие, все-таки, мы разные», — думала Марина. Сестры у нее не было, но как можно ненавидеть того, с кем росла?

Элизабет удивила ее и своей терпимостью к «иному» — вот чего не было ни в характере Марины, ни в окружающей ее московской жизни. Соседями мисс была пара мужчин, именно, пара, жившая семейной жизнью. Марина в щелочку в заборе видела, как они натягивали в саду веревку, развешивали на ней мокрое постельное белье и всякие иные мелкие вещи — smalls. Они шутили между собой, через забор переговаривались с Элизабет. Однажды та сказала, что соседи пригласили их в гости — как-нибудь в один из вечеров на рюмочку шерри. Она, говорила об этом без комментариев, как будто, это было обычным делом. Марина, считавшая себя женщиной, мыслящей современно, обнаружила, что таковой она не была, и явление, только-только вышедшее в ее стране из подполья, принять была не готова. Ее страшила даже мысль о том, чтобы войти в дом, где живет нетрадиционная семья — о чем с ними разговаривать?! А Элизабет, постоянно подчеркивавшая, что она «девица», как она это принимает? Непонятно.

Одна из светских знакомых Элизабет, узнав, что у нее гостит русская из Москвы, пригласила Марину на пару дней, чтобы показать живописные окрестности Лондона. Элизабет расстроилась:

— Вы им расскажете, как ужасно я живу.

Но посмотрев на Марину, добавила:

— Я знаю, вы ничего им не скажете. Они интересные люди, съездите.

Их дом — после дома Элизабет — показался Марине уютнейшим в мире: чистый до блеска, с экзотическими африканскими фигурами у входа и антиквариатом в гостиной. Пахло домом, а не запасниками музея. Здесь жили муж и жена — Роджер и Алина. Он архитектор и художник, она работала на ВВС, полька, попавшая в Англию в начале войны. Оба были старше Марины лет на десять, как ей показалось. Завтракали на залитой солнцем веранде со стеклянным потолком (любимые англичанами conservatories). Перед ними была огромная зеленая лужайка, окруженная с трех сторон высокими деревьями. Роджер только что скосил траву, кругом стоял чудесный свежий аромат. Вдруг он пристально вгляделся в какую-то птичку, только ему заметную, вскочил, схватив фотоаппарат со стола, и унесся. Вернулся и сказал негромко, как бы про себя:

— Я разочаровался в людях. Любить птиц приятнее и легче.

На следующий день они отправились в Лондон на вернисаж. Роджер и другие художники выставляли свои живописные полотна, графику, прикладное искусство. Потом веселой компанией поехали в Сохо, где был заказан зальчик в итальянском ресторане… На следующее утро Алина вызвав такси, уехала в город, а они вдвоем поехали смотреть окрестности. Вот когда Марина впервые увидела меловую основу острова: она просвечивала сквозь траву на холмах.

По возвращении Элизабет встретила ее немного настороженно, Марина дотронулась до ее руки, улыбнулась — целоваться-обниматься между ними не было принято. В этот вечер поехали в театр на какую-то старую комедию. Зал быт полон, удивило, что всю одежду — плащи, пальто, жакеты — зрители держали у себя на коленях, в гардероб не сдали. Это сделала только Марина, заплатив один фунт. Ее плащ сиротливо висел в пустом гардеробе. Публика, как оказалось, знала и эту старую комедию и артистов, поэтому была настроена радостно. Давно, со времен вахтанговской «Принцессы Турандот», Марина не видела, чтобы в театре так единодушно и заразительно смеялись (пожалела, что сама схватывала лишь отдельные слова, но вне культурного контекста содержание осталось непонятым).

А после театра Марина и Элизабет, стоя спиной к Эросу[127] на Piccadilly Circus, наблюдали удивительное зрелище — театральный разъезд. Удивительным оно было для Марины (она даже оглянулась: может быть, кино снимают?), а чудо состояло в том, что люди выходили из театра парами: каждая дама была в сопровождении своего индивидуального кавалера, и кавалер этот не тащился покорно и не косился по сторонам — он вел свою даму, был хорош собой, с иголочки одет, побрит и все его внимание принадлежало только спутнице. Никаких шерочек с машерочками, как в Москве. Бывает же такое! И где они взяли столько приличных и трезвых мужчин, пожелавших пойти в театр? Это культурно-демографическое потрясение было таким сильным, что, вернувшись в Москву, Марина именно с него начинала свой рассказ о двух неделях в Лондоне.

Несмотря на все различия, она все больше привязывалась к Элизабет, и чувствовала, что та отвечает ей взаимностью, иногда мелькала мысль: «а ведь, похоже, что, кроме меня, никто чужой в этом доме никогда не бывал». Нет, какие-то люди заходили, конечно: раз в неделю женщина приносила продукты и убиралась в ванной, — единственное незахламленное помещение — как-то зашел сантехник, но все это не для общения, не для чашки чая.

Почти перед ее отъездом Элизабет впервые пригласила ее в свою комнату. По замыслу викторианского архитектора, это, несомненно, была гостиная, но в доме Элизабет служила ее спальней. Марина уже как должное приняла, что широкая кровать здесь была единственным доступным местом — все остальное пространство большой комнаты с прекрасными пропорциями и эркером занимали книги — в шкафах по стенам, на широкой каминной полке, на столе и высокими стопками по всему полу. Марина присела на краешек кровати — Элизабет лежала («у меня нет морщин, потому что я много лежу», — не раз говорила она) — и выслушала ее исповедь:

— Я каждый день выхожу, вечерами бываю в обществе известных людей, но никто из них даже не догадывается, как я невыносимо одинока…

Проведя в Лондоне две недели, Марина уезжала с грустью, хотя город в тот приезд так и не полюбила. Они продолжали переписываться, Марина звонила, но больше они друг друга не видели. Как-то, позвонив после довольно долго го молчания Элизабет, Марина услышала в трубке чужой голос и слова «she passed away»[128]: не дожив до шестидесяти, Элизабет умерла от рака. Марина подумала: «От одиночества».

«Если бы была жива Элизабет, подруга моя, мы были бы вдвоем… А что если позвонить Алине и Роджеру? Давно это было, живы ли они?» Позвонила. Ответил Роджер, узнал без долгих объяснений, тотчас же попросил: «Марина, вы можете приехать? У меня депрессия, так тошно…»

Марина поехала в Стэнмор, на север Лондона, по дороге думала: «Столько лет прошло — узнаем ли друг друга?»

Встретил постаревший, но все еще привлекательный Роджер.

— А вы почти не изменились!

— Спасибо. Слишком щедрый комплимент.

— Жены нет дома.

Наверно, что-то изменилось в лице Марины, потому что он тут же пошутил:

— Не волнуйтесь, я для вас уже не опасен. Мне семьдесят пять лет, и я только художник. С утра готовлю баранину со специями на медленном огне, а вот картошечка, а вот и винцо.

Все так мило, уютно, по-московски.

— Ну расскажите, что у вас случилось?

Неожиданно для себя Марина начала рассказывать все.

Все, начиная с ее приезда в Англию. Роджер слушал, не прерывая. Никаких комментариев, но Марине стало гораздо легче: большое дело выговориться. Оба помолчали какое-то время. Потом он сказал:

— You’ve been very resilient[129].

Это замечание о своей стойкости, Марина слышала не раз, не возражала, но про себя никогда не соглашалась: «Декабристку нашли! Да разве я выживаю? Я живу, мне интересен каждый день. А проблемы — так у кого их нет».

— Пойдемте посмотрим, чем я занимаюсь, — пригласил Роджер.

Пошли в гараж, который он переделал в мастерскую:

— Провожу здесь почти все свое время.

Кругом были картины, многие из них Марине нравились. Она вспомнила, что он архитектор по своей прежней профессии, а дело его жизни — живопись. Вернулись в дом и, усевшись в удобные кресла, начали долгий разговор обо всем — давно так хорошо не было! Поздно вечером Роджер вызвал такси до метро. На прощание сказал:

— Приезжайте еще, буду ждать!

Роджер звонил еще и еще и приглашал Марину, каждый раз добавляя: «Алина уехала отдыхать» или «Алина повезла группу в Польшу». Была в этом какая-то недосказанность. Роджер как-то сказал, что живут они с Алиной нормально — как брат с сестрой. («Наверное, пора в таком возрасте, — думала про себя Марина, — но вот почему сын предложил ему переехать от „сестры“ к нему? Все тот же сюжет: уходил старик от старухи?») Марина как-то даже попросила Роджера:

— Что если я буду приезжать, когда Алина дома?

Тот снова перевел разговор на гарантии безопасности. Когда она ехала к нему, ощущала дискомфорт, приезжала — все, как рукой, снимало. Они подружились. Им было интересно вместе — даже мыслей о том, что он другой национальности и может чего-то не понять, у Марины никогда не возникало.

Марина понимала, что нравилась ему, — ну и прекрасно! Он ей тоже очень нравился. Как это замечательно друг другом восхищаться просто так — без корысти и даже без романтического флера! Их дружба оборвалась нелепо. Однажды Роджер позвонил, долго мялся, что было ему не свойственно, и, наконец, вымолвил:

— Вы не могли бы мне позировать?

— Обнаженной?

— Да.

Марина, взяв паузу, обреченно подумала: «Я же обязательно простужусь». А он тоже, наверное, чувствовал себя неловко и только усугубил эту неловкость, добавив:

— Это — работа, она оплачивается.

Тему замяли, разговор скомкали, но звонков больше не было. Двое взрослых — более чем — друзей не смогли «разрулить» неловкую ситуацию. Для Марины это было большой потерей. Она осталась одна. Можно, даже нужно было перезвонить, посмеяться, быть может, даже согласиться в принципе (когда потеплеет), но Марина заметила, что ей все меньше и меньше хотелось общаться с кем бы то ни было. Даже ежевечерние разговоры по телефону с семьей давались ей нелегко: «Как вы? Я тоже. Все в порядке. Погода? По сезону. Нет, снега нет. Я не помню, при мне его еще ни разу не было. Держитесь. Целую». Вешала трубку и… И ничего не хотела…

«Вторник. Ничего нового. Существовал»[130]. Среда. Ничего не делала. Существовала. Четверг.

По утрам не хотелось открывать глаза, перед ней выстраивались все ее грехи — и нынешние, и из далекого-далека: младшему сыну было четыре года, он с наслаждением топтался в луже, а она на него накричала. Как она могла! На детей кричат только русские… А однажды он просил ее пойти с ним на фильм о Пеле, а вместо этого она повела его на какую-то ей интересную мелодраму. А старший сын приехал с первой журналисткой практики, первые деньги заработал, а она тут же попросила взаймы, отдала потом? «Да, о чем это я!? Мама отнюдь не молоденькая в Москве с медсестрой живет, по мне, конечно, скучает, хоть и виду не подает… Муж родной, тридцать лет вместе, один… Недавно звонила, сказал: „Наши души, как птички, на одной веточке сидят“. И чем всю жизнь гордилась — тем, что врать не умела! Ну да, ведь мы же такие искренние, душа широкая и вся нараспашку. Правдой-маткой по физиономии — любимая национальная забава. Свекровь, покойница, правильно говорила: „Притворись“. „Молчи, скрывайся и таи…“[131] Никогда не умела и только жизнь людям портила… А орала как на того же мужа, когда он возвращался из своих командировок: „Мать-одиночка я!“. Да, одиночкой была, но ведь всегда знала, что так будет, никаких надежд на какой-то иной расклад он и до свадьбы не подавал. Какие мальчишки замечательные, любящие, у такой-то матери! Я — жуткое, бессердечное создание, виновата во всем… Моя вина, моя великая вина! И что лежу сейчас, скрючившись в темноте и света не хочу — это наказание мне за все».

Немного легче становилось только вечером. Включала телевизор, а смотреть не могла: все люди жили нормальной жизнью, что-то делали, а она ни на что не способна, читать даже не могла — не понимала о чем там, беспрестанно текли слезы.

Однажды увидела рекламу антидепрессанта. Вот оно что, у нее депрессия! На следующий день пошла в аптеку: «Такие лекарства только по рецепту». Записалась к врачу, подготовила объяснительную речь, но, когда пришла на прием, никаких речей не потребовалось: врач спросил о симптомах и, уже выписывая рецепт, предупредил:

— Антидепрессант начнет действовать через две-три недели — не раньше.

Какой там раньше! Начала пить таблетки, стало еще хуже, прочитала инструкцию — оказалось, что так и должно было быть, значит, лекарство попало в цель. «Будем ждать, — калачиком свернувшись на постели думала Марина. — Хорошо, что одна, какой был бы кошмар, если бы это случилось, когда жила с Дэвидом: он не любил ничего некрасивого, а выгляжу я сейчас — краше в гроб кладут».

Тот недавно прислал message. Марина отметила, что выбрал для него розовый фон с каким-то узором и неформальный шрифт — как знак протянутой руки. Однако текст был делового, на первый взгляд, содержания: «Недавно разбирался в гараже и обнаружил твою сумку, которую пропустил летом. На ней французская надпись. Скажи, что с ней делать — выбросить или?..»

«Ничего ты не забыл, все было тобой просчитано. Сумку ты оставил специально, чтобы был повод для контакта, знал, конечно, что в такой фирменной сумке — Полина подарила в Париже — что-то дорогое». Так оно и оказалось: Марина никак не могла отыскать нескольких любимых тряпок — значит, они остались в той сумке.

Ответила:

— Эти вещи мне нужны, но у меня нет ни малейшего представления, как я могу получить их назад.

На следующий день — ответ уже безо всякого фона:

— Очень жаль, что ты так груба со мной.

Он прав. Но не дарить же ему эти шмотки! Нашла в себе силы написать, чтобы оставил сумку в том магазине, где она работала: «Я предупрежу продавцов».

К концу года депрессия начала понемногу сдаваться. На 1 января Марина купила билет на новогодний концерт в Barbican Hall[132]. Концерт был замечательный, публика — в приподнятом настроении, наряднее, чем всегда. В заключение концерта на сцену вышел певец, обернутый в британский флаг, и запел песню, прославлявшую Англию:

Весь зал встал и запел вместе с ним. Марина тоже встала и, уловив мелодию, начала подпевать и одновременно крутить головой по сторонам — она заметила слезы на глазах у многих. Оказывается, английский патриотизм не только футболом ограничивается. А то как-то нелогично: уэльсцы — патриоты Уэльса, шотландцы — патриоты Шотландии, а основная нация англичане — патриоты Соединенного королевства? Марина уже усвоила их безграничную, превышавшую, по ее мнению, размеры разумного политкорректность, но не до полного же отречения от самих себя?! Слава Богу, оказывается, не отреклись еще. Уже не раз она слышала «страшные истории» о том, что само слово «англичанин» стало в официальном употреблении табуированным. Действительно, в анкетах она этого слова никогда не встречала, вместо него — «британец», который мог быть «European», «Asian» или «African». Смотрела как-то по телевизору интервью с известным актером. Сказав «мы, англичане», он покраснел, закашлялся и извиняющимся голосом тут же поправил себя: «Я хотел сказать британцы».

Концерт воодушевил, и Марина нашла в себе силы полететь в Москву. Мама по-прежнему жила в однокомнатной квартирке на Мосфильмовской, но уже не одна, а с энергичной сиделкой из Молдавии — веселой девушкой Асей с сильными руками и медицинским образованием. У нее был муж и шестилетний ребенок. Марина догадывалась, что негласно все они жили в десятиметровой маминой кухне, хотя Ася утверждала, что собрались только по случаю каникул. Все две недели Марина делила с ней кушетку рядом с телевизором — ее муж с сыном спали на двухместном диване на кухне. Жили, как сельди в бочке. Уезжать все равно было грустно.