Другое имя зла

Глава 1.

По развалинам старого города. Прячась в провалах стен. Дальше. Дальше, туда, где можно спрятаться и пересидеть какое – то время, в относительной безопасности. Шли мы. Стук сердец заглушал шум, производимый нашими шагами. Что стало с городом? Как такое могло произойти? Почему именно с нами? Мы и прежде пытались выжить на обломках некогда великой империи зла. За что, все это? Центр – Невский проспект и прилегавшие к нему улицы. Сюда приезжали люди со всего мира и со всего города. Зачем? Да, просто – в бесцельном, хаотичном, броуновском движении, ощутить себя частью этого удивительного места. Никто был не нужен ни кому, и каждый был нужен всем. Они были атомами, молекулами этих улиц. Становились естественными частицами города, как здания, мосты, фонари, рекламные щиты и автобусные остановки.

А теперь? Теперь людей на улицах не было.

С каждым нашим шагом росла уверенность в том, что мы – я и она остались последними из всех подлинно живущих в этом городе. Остальные гроздьями висели на фонарях. Кто за шею, кто за ноги, за руки. Окровавленными ржавыми крюками за ребра. У всех – открыты глаза. Такое ощущение, что все они провожают нас взглядами, в которых нет ничего, кроме боли. Даже останки сожженных. Прикованные к основаниям столбов, к перилам, решеткам, казалось, осознавали наше присутствие. Все – повешенные, сожженные, распятые, посаженные на колья, колесованные и четвертованные, с отрубленными головами – все они, чувствовали нас. Сотни, тысячи неживых не мертвых, кто сосчитает их? Больше всего пугало не это полу – существование мертвых тел, повергало в шок то, что они стали, частью общей картины пустого города. Сам город стал другим. Дома с выбитыми глазницами окон, порванными ртами дверей, с обугленными и обрушенными стенами. Исчезли краски и цвета. Все было серым и отталкивающе холодно-черным вокруг. Мертвое, но каждый кусок камня, каждая обугленная деревяшка, осколок закопченного стекла – были наделены способностью ощущать.

Мы. Я и она. Кажется, встретил ее три дня назад. Кажется потому, что время здесь не определить. Все часовое разнообразие и великолепие определителей времени, в мертвом городе не функционировало. Вначале, пытался, кое-как вести отсчет, хотя бы дней. Сбился и бросил это занятие. Теперь просто пытаюсь выжить, вне времени. Эти попытки осложнены тем, что я не один. Плюс ко всему, я влюблен в нее. Впервые в жизни, по настоящему. Впервые, кого-то, кроме себя. Вспоминаю, как все произошло и понимаю, это – рок. Вот только чей – ее или мой?

Итак, три ориентировочных дня назад… Мне необходимо было, пополнить запасы продовольствия и питьевой воды. Залез в маленький продовольственный магазинчик, коими во все времена был напичкан город. Петроградка не составляла исключения. Остановился у стеллажа и раздумчиво принялся выбирать продукты. Выбор оказался самым обыкновенным: несколько пачек крекеров, мясные консервы, пара плиток шоколада и литровая пластиковая бутылка с минеральной водой. В тот момент, когда готовность уйти начала перерастать в движение, раздался шум. Я быстро привык, к абсолютной, ватной тишине. Никаких звуков, шорохов, кроме тех, что производил сам. Впрочем, был один случай, но слишком загадочный для попытки его осмысления.… И вот теперь, этот, который прозвучал из-за двери, ведущей в подсобные помещения магазина. Шум не просто оглушил, он напугал и ошеломил и без того настороженное, обернутое тишиной сознание. Если пытаться квалифицировать звук, он был скорее шорохом, чем шумом. Я стек в пространстве. И вот уже на полу, сижу на корточках и сжимаю в ладони покрытой холодным, липким потом рукоятку ножа, единственного моего оружия. Длиннойчутьменьшеполуметра,обоюдоострыйстремякровостоками,солиднойгардойитяжелойрезиновойручкой.Купил у одного чудака, которого звали Вадим Марь. Продажа оружия была длянегостилем жизни. Однажды позвонив, предложилкупить гранатомет "муха" по сходной цене. Мотивировал предложение тем, что любая вещь в хозяйствепригодится. Он был прав, но нет пророков в своем отечестве. Может быть поэтому, Отечества уже не осталось.

Нож был похож на меч гладиатора. Было время, когда очень гордился им. Но никогда не думал, что это красивоеоружие будет единственным предметом способным защитить мою жизнь.

Прошел первичный шок. Вернулась способность размышлять. Это могли быть крысы. Они единственные из живых существ, никуда не исчезли. Пропали все: собаки кошки, птицы. Остались только крысы. Они изменились. Изменился не только размер. Который стал достигать габаритов крупной кошки. Стало другим их поведение. Крысы стали настоящими хозяевами пустого города. Они были прекрасны в своей стремительной внезапности. В таком соседстве устраивало одно, здоровущие грызуны не проявляли ко мне ни какого интереса. Если источником шороха была крыса, самое разумное из всего – убраться из магазина подобру-по– здорову. А вдруг это не крыса? Что если человек? Живой человек! Тогда риск встречи с мутировавшим грызуном был не значителен, по сравнению с возможностью поговорить с выжившим человеком. Кем бы он ни был. Я поднялся. На цыпочках, выставив перед собой нож, тихонько пошел к двери. Обычная белая дверь. Сколько дверей пришлось открыть за свою тридцатилетнюю жизнь? В большинстве случаев ожидавшее за дверью не оправдывало надежд. Любопытство и в этот раз пересилило чувство страха. Приготовил фонарик и открыл дверь. Коридор метров пять длинной. Справа у стены какие-то коробки. Слева две двери. Первая – распахнута, надпись на табличке гласила "Заведующий". Не к месту подумал: "Ушел на базу и увел за собой весь город". В кабинете пусто. Отсюда ни каких звуков не могло раздаться. Если только канцелярская дребедень, в изобилии валявшаяся на столе, вдруг сама по себе не ожила. Вторая дверь вела в перпендикулярный первому, более длинный коридор. Здесь на одну дверь больше. Тупиковая выходила на улицу. Воспользоваться ей в случае необходимости не смог бы. Дверь заперта изнутри на огромный висячий замок. Вторая сделана из металла. Своим видом походила на корабельную. По моему разумению она вела в холодильник. Открыть этот сейф не удалось. Оставалась третья дверь. Она тоже была закрыта на металлический засов снаружи. Все было очень странным. Отодвинул засов. Звук получился точно такой, какой услышал в холле магазина. Распахнул дверь. Из темноты, промелькнув на мгновение в луче фонаря, рядом с головой пролетела бутылка. Звонко врезалась в противоположную стену и осколками застучала по полу. Я прижался к стене. Спустя время подумал – а, ведь это – водка! Мысль подействовала, как нашатырный спирт. Вернулась способность соображать: "Это человек, человек!". Честно говоря, не знал, радоваться этому или нет. Но получил то, что искал.

– Эй, сволочь, не кидайся, убью! – отвык говорить вслух, поэтому голос даже для самого себя прозвучал жутко и пусто, как воронье карканье мутной осенью.

– Ты, кто? – это из темноты, хрипло и напряженно.- Человек, – ответил я.

– Покажись.

– Ладно, только не кидайся больше, – надо выходить. Решиться на это было очень непросто. Что могло взбрести в голову хриплоголосому собеседнику? Даже его пол по голосу не смог определить. Набрался смелости и встал в дверном проеме, светя фонарем под ноги.

– Ты живой?

– Думаю, да, – ответил, переводя луч фонаря в сторону своего невидимого собеседника. Помещение было маленьким. В правом дальнем углу, на куче какого-то хлама сидело человеческое существо. Женщина. Естественно. Все в соответствие с теорией относительности. Я был мужчиной. Первым человеком, которого должен был встретить, если кто – нибудь кроме меня сохранился, вне всякого сомнения, должна была быть женщина. Вот она и сидит передо мной. Ева. Она Ева, а я выходит Адам. Ну и имечко!

– Как ты оказалась в этой запертой снаружи комнате?

– Этот засов можно закрыть и изнутри. Когда я услышала, что кто-то вошел в магазин и начал возиться, задвинула засов. Получилось шумно. Испугалась и не стала дальше запираться. А про того, кто был внутри магазина решила, что он испугается и убежит. Или захочет посмотреть, что здесь шумит. Одним словом, будет какая-то определенность. Я сижу здесь, все чего – то жду. А чего…– она как-то устало, но очень выразительно махнула рукой.

– Выключи, пожалуйста, фонарь. Сейчас света боюсь больше, чем темноты, – попросила она.

– Я выключу, но можно подойти и сесть рядом? – очень спокойно попросил я. Человек, способный запустить в возможную опасность целой бутылкой водки, заслуживает очень аккуратного обращения.

– Нож убери тоже, пожалуйста, – словно и не слышала.

– Хорошо, – сказал, успев рассмотреть ее. В прежнее время, на улице прошел бы мимо, не заметив. А теперь она Ева – первая женщина. Очень хотелось верить, что не последняя. Но отношения в любом случае завязывать надо. Желательно, чтобы отношения строились на основе дружбы и добрососедства. Конечно, главной была возможность общения и как следствие, получения из этого общения, какой-либо информации. Потом она была, на первый взгляд, единственным нормальным явлением в последнем периоде моей жизни.

– Так можно сесть рядом с тобой? – повторил свой вопрос.

– Вначале закрой дверь, – это был, так сказать, ответ. Убрал нож в ножны. Подошел к двери и осветил фонариком хитроумные запоры. Из продолговатого выреза на двери торчал металлический цилиндр. Им и можно было создать иллюзию, того, что дверь заперта снаружи. Под щелью располагался еще один засов. Он надежно запер дверь изнутри. Пока шел к ней не в первый раз в своей жизни удивился женской логике. Конечно, если какая-либо логика применима к этому случаю: "Почему она задвинула сначала наружный засов? Нормальным, на мой взгляд, было закрыться изнутри. Все еще светя фонариком под ноги, нерешительно огляделся, примеряясь, куда бы пристроиться. Садиться рядом, как – то неловко, да и можно напугать ее, а контакт только начал налаживаться. Правда, ловил себя на мысли, что наш диалог больше похож на разговор слепого и глухого. Поэтому решил сесть метрах в двух от нее на какую – то неприятного вида кучу тряпья. Еще раз посмотрел на нее и выключил фонарь. Услышал слабый вздох облегчения. Отметил, что вновь стал привыкать к шуму, производимому не мной. Довольно долго молча сидели. Прислушиваясь и привыкая к обществу друг друга. Потом неожиданно, вместе произнесли вслух:

– Познакомимся???

Вместо одновременного ответа на одновременный вопрос засмеялись. Не назвал бы наш смех жизнерадостным. Но когда смеялись, впервые за последнее время почувствовал себя человеком. Когда смех сам собой закончился, показалось, что более нелепый и странный звук для этого места и для сумеречного города в целом трудно представить.

– Меня зовут Юрий Юзовский, – представился и опасливо посмотрел в ту сторону, где в темноте находилась она. Никаких замечаний по этому поводу не последовало.

– Очень приятно. Я Наташа Иванова, – мне показалось, что церемонность и интонации в ее голосе были не уместны. Да и фамилия самая, что ни наесть заурядная. Однако сказал: Мне тоже очень приятно. Слушай, у меня конструктивное предложение. Насколько понял, ты, как и я, имеешь смутное представление о произошедшем? – Наташа промолчала. Расценил молчание, как подтверждение правильности своего предположения и продолжил:

– больше всего нам не хватает, – информации. Давай, каждый расскажет свою историю. Потом попробуем сложить факты и представить общую картину событий. Потом попытаемся построить планы на будущее. Если оно в этом месте существует. Согласна?

– Хорошо. Я согласна. Только ты первый расскажи свою историю. Я очень плохо представляю и понимаю, что произошло. Послушаю, может, что-нибудь прояснится. – Собственно, что я хотел? Основные позиции в отношении полов не претерпели изменений, под воздействием произошедших перемен. Видимо, патриархат фундаментален. Что бы его уничтожить, надо перебить всех мужчин. Почему тогда меня забыли? Придется начинать рассказ самому, как представителю сильного пола, последнему, вероятно.

– Из своей прошлой жизни. Той, существовавшей, до всего этого, мало что помню. Не знаю, чем это объяснить. Шоком от всего произошедшего, или тем, что в прошлой моей жизни нет ничего такого, что стоило бы помнить. Сохранились, какие то смутные воспоминания. Куски, из которых, не сложить целой картины. Не хочу об этом говорить. Напрягаться, пытаясь вспомнить, не хочу тем более…… – Я тоже очень плохо помню прошлую жизнь. Но кажется, главным были муж и дочка. О них помню все. Еще, в одном твердо уверенна, я не ленинградка. Жила где-то в области. А где, наверное, не вспомню. – Перебила меня Наташа.

– Может это воздействие этих проклятых событий сказывается? Возможно. Симптомы у нас очень похожи. Но продолжу, с твоего разрешения, – ей, удалось уловить, нотку раздражения в моем голосе. Очень тихо, как-то зажато проговорила:

– Извини, пожалуйста. Больше не буду перебивать.

– Да, ерунда. Там, в прошлой жизни, были какие-то люди. К одним относился нормально к другим хуже. Но ни лиц, ни тем более имен, вспомнить не могу. Не могу восстановить и то, чем занимался тогда. Денег вроде хватало, с голоду не умирал. Думаю, единственным, достоинством тогдашней жизни, было то, что жил – один. Без семьи, без докучливых соседей. Вел преимущественно ночной образ жизни. Не то, что бы шлялся ночью по городу в поисках острых ощущений или пикантных приключений. Нет. Просто сидел дома и ждал перемен, но, – тут, я хмыкнул: не таких, какие настали, естественно. Смотрел в темное окно и думал, пытался постигнуть цели и задачи бытия: тут, хмыкнул вторично: бесперспективное, изначально занятие. Понимаешь, 23 февраля, запомнил этот день очень четко. Как – никак праздник защитников Отечества. Как и все мужские особи, достигшие половой зрелости, конечно, отметил это событие чрезмерным возлиянием. Наверное, поэтому дальнейшие события довольно продолжительное время казались, либо похмельным бредом, либо близящемся преддверием белой горячки. Хотя, не пойми превратно – алкоголиком никогда не был. Не был и абстинентом. Кроме того, в этот день впервые за долгое время, недели за две, пошел снег. До этого, если помнишь, была оттепель. Она сожрала все белое и чистое. Выдавила наружу вечное, как само время, собачье дерьмо. Краткая весна не радовала, впереди еще два месяца богатой на сюрпризы зимы. В этот день 23 февраля начали падать легкие пушистые комочки снега. Температура была около нуля градусов. Хлопья, соприкасаясь с землей, превращался в отвратительную жидкую кашу. Лег спать, где-то в районе трех ночи, поэтому на следующий день проснулся очень поздно. Поднялся, мучаясь головной болью, пошел на кухню. Щелкнул кнопкой электрического чайника. Отправился по своим, маленьким, делам в туалет. Света не было. Проверил свет в ванной, на кухне и в прихожей. Результат одинаковым оказался во всех случаях. Электричества не было. Однако справил нужду и попытался слить воду. Воды не было тоже. В квартире сумрачно. Возникло ощущение, что проспал почти до вечера. Подошел к окну – сумерки. С низкого серого неба падал вчерашний снег. Все было нервирующе странным. Снег падал такими же хлопьями, как и вчера, но, долетая до какого – либо предмета, в этот момент смотрел на подоконник – исчезал бесследно. Никаких капель, ничего. Вот он есть, и вот его нет. Фокус, проще говоря. Освещение, как будто уже пять вечера. Именно тогда до меня дошла еще одна несуразность. В городе абсолютно тихо. В доме тоже не было слышно никаких звуков. Я живу, жил на Саблинской улице. Она не далеко отсюда находится. Не сказал бы, что это оживленная магистраль, но машины ездили по ней с большой интенсивностью. Абсолютная тишина. Решил оставить отгадки на эти ребусы и кроссворды до лучших времен. Пошел на кухню выпить таблетку от головной боли. Попробовал вскипятить оставшуюся в электрическом чайнике воду на газовой плите. Таблетку выпил. С газом произошла такая же история, как со светом и водой. Центральное отопление тоже саботировало потребности в коммунальных услугах. В общем, умерли все, остался один Юрий Юзовский. Как показала практика, эта моя не очень удачная шутка оказалась в дальнейшем пророческой, – в третий раз за время нашей встречи я хмыкнул, и в этот раз тоже безрадостно: – сел, значит на табуретку у окна на кухне. Удивился, что не особенно холодно. Решил все это дело, как следует обмозговать. А какие же мысли могут прийти в голову с похмелья? Взял и закурил. … Вот здесь меня постигло самое большое разочарование в жизни. Схватил полные легкие дыма, но не ощутил ни чего. Рот наполнился слюной со слабым привкусом табака. Многочисленные, безрезультатные попытки бросить курить исчерпали себя. Курение, как процесс перестал существовать. Какие – то неясные потуги объяснить происходящее, главным образом откатывались в сторону предположения о военном перевороте. Но какой, черт возьми, переворот может повлиять на текущее время, на снег, в конце концов, на табак. Это, какие должны быть военные, что бы отобрать все это у человека. Еще одно полностью раздавило и без того не состоятельную теорию о военном превороте – в городе было тихо, как на кладбище. Что это мог быть за путч без одного хотя бы выстрела или звука работающего танка? Значит не переворот. Тогда что? Мистических объяснений не находил в силу того, что был законченным и почти профессиональным атеистом. Проснулся азарт исследователя. Взял из вазы на кухонном столе шоколадное печенье. Откусил половину и принялся жевать. Сказать, что испытал чувство ужаса – не сказать ничего. Вкуса не было. Проглотил непонятное нечто находившееся во рту. Испытал облегчение. Как только пища попала в пищевод, в полости рта появился вкус шоколадного печенья. Запаздывающий, но он все-таки был. Кока-кола, взятая из размороженного холодильника для чистоты эксперимента, повела себя аналогично. Сначала не было ничего, потом вкус газированного напитка. Даже легонько отрыгнул углекислым газом. Стало ощутимо прохладнее. Увлекшись дурацкими эксперимента оглушенный, загадочностью происходящего, которое, впрочем, никак не повлияло на похмелье, совершенно не обратил внимания на то, что все еще не одет. Одежда валялась здесь же на кухне, в углу рядом с холодильником. Почему ночью разделся именно здесь, тоже осталось загадкой, хотя и менее важной. Оделся, натянул джинсы, тельник и шерстяные носки. Вернулось желание более осмысленно – выглянуть в окно и постараться увидеть там хоть какие-нибудь ответы. Но как только эта мысль оформилась в голове, откуда-то изнутри выполз и быстро заполнил все тело липкий, тягучий, мерзкий ужас. Такого физиологического ощущения страха не испытывал никогда в жизни… Я тебе не говорил, что страдаю прямо таки гипертрофированным любопытством? – Спросил скорее для того, что бы убедиться в том, что она не спит… – Не говорил, но я догадалась, – показалось, что она говорила улыбаясь. Это вселяло определенные надежды. Очень не хотелось встретить женщину в состояние фобического шока с признаками параноидальной истерии:

– Очень хорошо, – продолжил свое комканое повествование. Успокоился тем, что ситуация не располагает к построению отточенных фраз. Произвести впечатление красноречием в мои задачи не входило. По большому счету внешне она была заурядна.

– Я пересилил себя, постарался унять выплескивающийся ужас, подошел к окну.

Выглянул и сразу отпрянул. Нет, там не было ничего из ряда вон выходящего, все как всегда. Узкий дворик Петроградской стороны, в нем несколько чахлых кустов на убогом газоне, единственная странность – исчезающий снег. Более всего, опутывал сознание, при взгляде на улицу, заполняющий все ужас. Когда не смотрел туда, страх был управляемым. Он не проходил, но я был в состояние немного унять его. Хотя давалось это с очень большим напряжением. Вернулся в комнату. Не глядя в окно, задернул шторы. Решил, что все происходящее всего лишь сон. Следовательно, для того, что бы он кончился, надо просто лечь в постель и вновь заснуть. Тогда второе пробуждение вернет меня в мир привычной реальности. Засыпая удивился, насколько легко это получается. Когда проснулся, укрытый с головой одеялом, понял, почувствовал, что ничего, совершенно ничего не изменилось. Лежа под ватным одеялом, не открывая глаза, пытался разрешить альтернативу. Остаться жить и найти какие– нибудь ответы. Либо умереть и не забивать голову этими поисками. Думал долго, но не надумал ни чего конкретного. Только к уже физическому, как зубная боль, ощущению страха добавилось столь же физическое ощущение безысходности. К этим физиологическим ощущениям через некоторое время добавились еще одни – на этот раз самые обыкновенные. Почувствовал голод, и теперь уже желание урегулировать свои ставшие вдруг большими, проблемы в туалете. Предчувствия в неизменности и необратимости наступивших перемен подтвердились. Не было ни света, ни воды, ни газа. Однако, парадокс заключен в другом. Именно, сидя на горшке, разрешил доселе тупиковую проблему. Постановил – жить любой ценой, чего бы это ни стоило. Конечно, основано все было, на гипертрофированном самомнение. Тогда многого не знал. Это сейчас понимаю, что в этой жизни, как и в той, от меня мало что зависит. Но еще не умерла надежда добраться до того, кто заправляет всем этим хороводом. Что буду делать дальше, не знаю. После успешного и плодотворного решения проблемы в туалете прошел на кухню и произвел инвентаризацию имеющихся в запасе продуктов питания. На сутки продовольствия должно было хватить. Дальше, хочешь, не хочешь, придется выбираться из дома. Эти предположительные сутки ел всухомятку. Пытался строить какие-нибудь планы на дальнейшую жизнь. Растительный по существу образ жизни. Да, забыл сказать о телефоне – естественно, он тоже умер. В конце концов, пришел к выводу о необходимости проведения разведки. Попытаться выйти в город и уже на месте что – либо решить. Но сначала надо было экипироваться соответствующим образом. Понятия не имел, что ждет на улице. Надел теплые кальсоны, тельник, две пары носок, шерстяных – одни толстые, другие потоньше. Теплую байковую рубаху, джинсы, шерстяной свитер с высоким горлом. Кожаную на меху куртку. Тебя не утомили подробности? – опять проверил, не спит ли она.

– Нет, я слушаю, мне интересно.

– Спасибо. Взял перечатки, теплую спортивную шапку. Вытащил из кладовки спальник – немецкий очень удобный, компактный и легкий. Дома не было холодно, несмотря на неработающее центральное отопление. Как будет на улице, можно было только догадываться. Когда запихивал спальник в рюкзак, появилась твердая уверенность, что домой больше не вернусь. Спальник потом выкинул. На улице спать не приходилось, а во всех помещениях, где прятался и отдыхал, было не так уж холодно. В рюкзак положил смену теплого нижнего белья, упаковку спичек, бензин для зажигалки, умывальные принадлежности, моток веревки, ну и так кое – что по мелочам. Придирчиво выбрал обувь, остановился на ботинках фирмы Экко, они были самыми надежными, на мой взгляд. Носил уже года два, и они все еще без видимых признаков разрухи. Свою стоимость уже отработали, и теперь приносили, можно сказать, прибыль. Вернулся в комнату и из – под кровати достал вот этот вот нож. На всякий случай, спрятал за пазуху. О каких случаях в тот момент думал, ума не приложу. Был более чем уверен, что на улице никого не встречу. Я туда больше не выглядывал, даже мельком, все время от окон глаза отводил. А когда надо было, взгляд перевести делал это, чертя им по полу. Всегда трусом был. И боли боялся.… Впрочем, это так – лирическое отступление.…Ну вот, у двери оглядел уже полузабытую квартиру и вышел. Мне в голову не пришло запирать ее, просто прикрыл дверь и все. Дверь из подъезда выходила во двор. Во дворе никого не было…

– Может быть, перекусим. Торопиться некуда. Я что-то проголодался. Не возражаешь? – решил прервать повествование, потому что дальше оно было более эмоциональным. А рассказать и вспомнить, все равно, что заново пережить. Она не возражала. Зажег фонарик, свет был неярким. Привыкать к разряженной темноте долго не пришлось. Достал из рюкзака пачку крекеров, бутылку воды, гусиный паштет. Фонарь стоял задней частью на полу, пуская в потолок столб причудливого, желтого света. Обстановка походила на детскую игру в поход. Когда все приключения начинались и заканчивались в платяном шкафу. Намазал крекеры паштетом, разлил по пластиковым стаканам воду. Можно было сходить в зал магазина, взять бутылку вина, чтобы отметить знакомство. Но выползать в ненадежный сумрак не хотелось. Честно, было просто страшно. Так что прием пищи вышел более чем скромным. Когда трапеза подходила к концу Наташа спросила:

– Что думаешь делать дальше?

– Затрудняюсь четко ответить на твой вопрос. Сидя дома, хотелось доискаться ответов на вопросы, которые возникли. Теперь, когда увидел все это на улицах, самое разумное, на мой взгляд, линять из города. Может в лесу, где-нибудь всего этого нет.

– А кто сделал все это? Убил людей. Разрушил город, ну и вообще уничтожил всю прежнюю жизнь?

– Если бы знать. Знаешь за все время, которое прошло до момента нашей встречи, только один раз слышал, правда, очень далеко шум колонны машин. В тот день, когда вышел из дома. Перетрусил, спрятался в каких-то развалинах. Когда шум затих, выбрался. Не знаю, кто это или что, но когда они ехали, меня словно спеленало ужасом. Я почти престал жить в тот момент. Так что думаю, с теми, кто ехал в этих машинах встречи в любых случаях надо постараться избежать. Понимаешь?

– Понимаю. А, ты, думаешь, за городом есть люди или что…

– Не знаю я ничего, – раздраженно перебил ее, – но, на мой взгляд, чем сидеть здесь, Наташа, и переводить остаток жизни на дерьмо, лучше действовать. И желательно, чтобы в этом действии была хоть капля здравого смысла, иначе сойти с ума, дело простое в этом мире. Если в конце пути ничего нет, то каждый шаг к этому концу, это шаг от сумасшествия ожидания. Даже в том случае если там ждет что – то, еще более ужасное. Раньше говорили: "лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас", – посмотрел на нее и попытался улыбнуться. Получилось очень неубедительно.

– Я… Можно мне с тобой пойти, Юра? – очень робко. Даже показалось, что она хочет, чтобы я ответил отказом. Но для меня, такая возможность разделить страх пополам, надеялся, что не приумножу этот страх вдвое согласием, было лучше, чем одному тащиться в непонятном, страшном, чужом городе. Несмотря на попытки бравировать, я действительно очень боялся конца этого пути, или того, что ждет в этом конце. Так что если не страх, то хотя бы ожидание разделим поровну. Все это обдумывал довольно долго, она не перебивала мыслительный процесс. Наконец сказал:

– Решать тебе. Но я не против разделить с тобой тяготы пути. Тем более что, ты так великолепно кидаешься бутылками. Она слабо улыбнулась, и не то, чтобы чудесным образом преобразилась. Нет, в этот момент почувствовал, что рядом со мной женщина, а не просто человек. Почему – то она не ответила. Тем временем мы закончили завтрак, обед или ужин? Биологические ритмы исчезли. Теперь просто, когда хотелось, есть – ел, спать – спал, и так далее. Все с ног на голову.

– Ты не закончил свой рассказ, – сказала Наташа, когда я выключил фонарь.

– А у тебя есть желание дослушать?

– Конечно.

- Ну, тогда продолжу. У меня не было, да, наверное, еще не появились навыки выживания в экстремальных обстоятельствах. Однако, выходя из подворотни, как в кино выглянул влево, отпрянул. Потом вправо, и снова отпрянул. Слева выход на Кронверкский проспект перегораживала баррикада из составленных друг на друга в разном порядке автомобилей. Справа такая же ерунда. Решил идти к Кронверкскому. Свалка автомобилей достигала метров трех в высоту. Пришлось лезть. Я не боялся. В какой-то момент, когда машина подо мной подозрительно дернулась, и раздался скрип, захотелось, что бы вся эта пирамида завалилась и придавила насмерть. То, что ждало на той стороне впоследствии, сделало это желание еще более острым, но случай был упущен. Сразу бросились в глаза головы нанизанные срезами шей на острые пики решеток. Их было много. Очень много, и у всех открыты глаза. Они, как с фотографии смотрели на меня. Спрятаться от этого взгляда было нельзя, даже закрыв собственные глаза. Взгляды отрубленных голов, казалось, констатировали мое присутствие. Я не закричал, сейчас кажется, все это было настолько невозможным, что мозг отказался воспринимать визуальную информацию за реальность. Глаза продолжали видеть и записывать увиденное в какой-то труднодоступный для эмоций участок памяти. Вокруг люди, вернее человеческие тела, убитые самыми дикими, несуществующими способами. Повешенные за разные места, разрубленные и распиленные вдоль и поперек, распятые, сожженные, посаженные на кол. Я не мог адекватно реагировать на увиденное. Краем сознания фиксировал, что среди тех, кто бросался в глаза, не было ни одного, который бы умер ненасильственной смертью. На всех без исключения следы нечеловеческой жестокости, какого-то запредельного надругательства. Мало того все тела стали частью городского пейзажа. Распятые на деревьях, прикованные к решеткам. Одни одетые, другие совершенно обнаженные. Они по замыслу, убийц, которых наверняка было много, с какой-то безумной гармонией втиснуты в городской интерьер. Понимаешь?! Они стали частью этого проклятого города, как прежде, когда были живыми!!! – Я почти орал. Она подползла ближе и обняла за шею, уткнувшись лицом мне в грудь. У меня текли слезы, а воздух клочьями выходил из легких, и не хватало ни времени, ни сил сделать новый глоток этого воздуха. Я это все ощутил, почувствовал. Тысячи маньяков вылезли на улицы, резали, рвали, рубили и вешали людей, с которыми я вчера соприкасался в метро, просил прикурить, о чем-то спрашивал, отвечал на какие то вопросы.… Теперь они кусками не просто валялись, а осмысленно крепились, вталкивались, устанавливались. Они превратились уже не просто в кучу мертвого мяса, а стали частями декорации, какого-то безумного спектакля, где режиссером было нечто нечеловеческое.… У всех, у всех открыты глаза и смотрят, смотрят…– уже не мог говорить, уткнулся ей в волосы и, судорожно вздрагивая всем телом, рыдал. Перед глазами плыли толпы изуродованных трупов. Она тоже плакала у меня на груди. Одной рукой держалась за шею, другой гладила по спине. Спустя время не осталось никаких мыслей, ушли безумные желания. Остались только мы вдвоем, заблудившиеся в чудовищном городе, откуда не было выхода, и где умерла надежда. Просто два человека, мужчина и женщина нашли друг друга, когда все уже было потеряно, и это стало какой-то определенностью. Наши слезы были слезами маленькой, но надежды.

Потом все переживания, кошмар одиночества, встреча, перетекли в глубокий спокойный сон. Я проснулся, обнимая, чувствуя ее тепло. Впервые за все это время стало в определенной степени спокойно. У меня не возникло ни каких сексуальных желаний. Я не нашел в этом ничего странного. Проснулся первым, она пошевелилась чуть позднее. Крепче обнял ее. Мы долго лежали молча и не шевелясь. Она заговорила первой:

– Юра?

– Да,

– А может случиться так, что кто-то из нас сошел с ума и все это происходит в сумасшедшем доме, а тебе или мне это только кажется?

– Ну, если это и так, то рад, что встретил тебя в своей параноидальной галлюцинации. Все то, что мерещилось прежде, даже для сумасшедшего чересчур. Я ведь долго еще лазал по Петроградской стороне. Что-то ел, где-то спал. Уже начинало казаться, что превращаюсь в растение. Все существование свелось только к физиологическому выживанию. Физиология привела сюда и подарила встречу с тобой, Наташа. Так что в каждом минусе при желании можно попытаться отыскать плюс. Расскажи свою историю. Надо думать, что делать дальше и как выбираться из этого, извини, дерьма. Теперь, когда мы встретились, жизнь просто к физиологии не сведешь.

– Моя история не многим отличается от твоей. Точно помню, что приехала в Город, откуда– то. Жила в большом, провинциальном городе, но недалеко от Петербурга, здесь была, кажется, в командировке. Смутно все, – она заплакала едва слышно. Я обнял ее.

– Ты не хочешь кушать?

– Нет, спасибо. Все. Уже успокоилась. У меня всегда очень точно работали биологические часы. Даже в детстве никуда никогда не опаздывала. Тогда проснулась, часов семь было по моим ощущениям, а на улице уже светло. Мне куда-то рано надо было попасть. Испугалась страшно, все думаю, проспала. Вскочила, кинулась в ванну, света нет, воды тоже. Я жила в квартире однокомнатной, но она вся какая то чужая была. Снимала, наверное. В общем, умылась из чайника, быстро оделась, накрасилась, схватила сумку и бежать на улицу. Квартира на Большом проспекте была. Выскочила из подъезда и сломя голову к остановке кинулась, метров десять пробежала, прежде чем поняла, что – то не так. Остановилась и сразу увидела, что на Большом никого нет, – ни людей, ни машин. Нет, люди были, они висели на столбах, из окон, на канатах этих, на которых транспаранты над улицей вывешивали. Закричала, но сразу рот себе руками зажала и метнулась в первую открытую дверь. Оказалась здесь. Мне кажется, что уже два дня здесь сижу безвылазно. Еда тут есть, не холодно. Натащила со всего магазина тряпья, устроила постель. Нора, одним словом.

Когда она сказала "нора", у меня в голове скакнул вопрос:

– Слушай, Наташа, а крыс ты не видела?

– Нет, не видела, а если бы увидела, точно умерла бы со страха. Причем здесь крысы?

– Понимаешь, когда шорох услышал, подумал, что это крыса. Только не обижайся. Я их видел день назад примерно. Они стали просто огромными. Некоторые размером со здорового кота. Тогда их раза четыре видел. На меня они вообще никак не реагировали. Сновали шустро мимо по своим делам, а я как будто для них невидим. Они даже какими то симпатичными показались. Морды обаятельные. Умные. Глазки, которые теперь уж никак бусинками не назовешь. Такая одухотворенность и осмысленность на их мордах, это что– то особенное. Эти умные морды как бы делают незаметными их отвратительные, мерзкие хвосты, которые тоже увеличились в размерах. Ну, это так к слову. Нам пора подумать о том, что делать дальше. Чем больше об этом думаю, тем тверже становится моя убежденность в том, что надо выбираться из города. Кто бы это ни делал с людьми, человеколюбием он не отличается. Попадись к нему тьфу, тьфу, тьфу три раза, что бы ни сглазить, выбор у нас будет очень не велик. И со всех сторон выбор будет ограничен, Его списком разнообразных казней. Список, что и говорить, очень обширен, но не одна из имеющихся в реестре, меня лично не устраивает. В городе мы находимся в очень большой опасности. Меня чувство страха не покидает ни на минуту. Оно как бы приглушилось, отодвинулось на второй план, после встречи с тобой, но никуда не исчезло. Так вот, мне кажется, что опасность представляет сам город, а за городом есть леса. Черт его знает, может там и люди есть. Не знаю, что там может быть, но ведь что-то есть? Какая-то надежда у нас должна быть?! Ты согласна?

– Да. Давай сразу пойдем…

Я перебил ее и продолжил пламенное выступление:

– Пойдем в сторону Московского проспекта. Я тот район хорошо знаю. Там есть много мест, где можно спрятаться. Опять же, промышленные зоны, доберемся до выхода из города, а там уж и до Пулковских высот рукой подать. Может, повезет, машину, какую-нибудь, найдем, доедем до Сиверского. Там у меня, вернее у родителей дача. Сразу сорваться не получится. Я ведь рассказывал про шум автомобилей, он доносился со стороны Невского проспекта, а нам его по всякому переходить придется. Идти надо медленно и осторожно. Тем более что время в этом городе, кажется, перестало существовать. Раньше была прекрасная поговорка, которая в несколько измененном виде отвечает реалиям сегодняшнего дня "поспешишь, людей насмешишь". Правда, людей живых не наблюдается, но все равно торопиться не будем.

Тут в голову пришла одна очень интересная мысль, вернее просто удобоваримо оформилась из полученной ранее информации:

– Неплохо бы оружие раздобыть. В этом вопросе есть одна закавыка. Я уже искал оружие, огнестрельное, а его нигде не было. В магазины залезал, в ментовку. Оно просто исчезло и все. Холодное лежит, а огнестрельного и любого другого из которого можно поразить противника на расстоянии, нет. Газовое, пневматическое, луки, арбалеты, даже рогатки. Были такие, импортные в оружейных магазинах. Все как корова языком слизала. Почему так?

Она не стала вступать со мной в дискуссию по этому животрепещущему, вопросу. Вместо этого раздраженным, как показалось, голосом сказала:

– Юра, я в этом совершенно ничего не понимаю. Но почему мы должны идти медленно? Ведь надо как можно быстрее выбраться отсюда, пока оно нас не схватило и не сделало с нами то же, что и со всеми остальными!!!

Я тоже начал раздражаться, но еще в состояние был контролировать голос:

– Пойми, ты, этот шум он связан со всем тем, что произошло. Ставлю сто к одному, что ездят в машинах те, чьих рук дело, эта измененная реальность. Не хочу ни при каких условиях, и ни при каких обстоятельствах с ними сталкиваться.

– Но ведь я этот шум не слышала. Ты слышал его только раз и то давно. Может, те, кто там ездил, уже уехали.

– Вот именно: может быть, кажется, наверное, возможно и всякие другие слова. Все, кроме – я уверенна, я убежден!!! Только тогда, когда буду уверен в том, что источник шума не угрожает. Или хотя бы в том, что в течение этого вот часа с нами ничего не случится, только при этом условии будем двигаться быстро, хотя бы в течение этого часа.

– Не кричи на меня, пожалуйста, такое ощущение, что ты в чем– то меня упрекаешь.

– Ну, хорошо, хорошо, извини. Но я прошу тебя понять одну вещь: мы с тобой оказались в такой ситуации, когда танцы на минном поле, вероятно, в сравнении с этим, совсем уж безопасная забава. Здесь каждый шаг, каждый миг чреват неизвестно какими неожиданностями. И уж если мы решили жить. Вернее не так, выжить во всем этом, то ошибок совершать не должны никаких, ни больших, ни маленьких. Тут любая ошибка, и в этом убежден на сто процентов, будет стоить головы. Я никогда не был храбрецом, но глупцом оснований считать себя тоже не было. Так что каждый шаг должен быть безопасным, и мы в этом должны быть уверенны. Сейчас будем есть. Потом выдвигаемся, Идти будем от дома к дому. Не случайно все проезды к крупным улицам перегорожены баррикадами из машин. Очень похоже на ловушку. Как зверей хотят гнать по вырубленным просекам к центру, где нас будут ждать незнающие жалости охотники. По этим улицам мы должны идти к чему-то или кому-то. Так что первоочередной задачей является нарушить их планы. Это вопрос не просто принципиальный, это вопрос жизни или смерти. Давай сейчас поедим. Заодно успокоим, разыгравшиеся страсти. Потом со всем вниманием направляемся к Троицкому мосту.

В холле магазина увидел, что ее сапоги совершенно не приспособлены для длительного похода. Теперь предстояло проделать путь к магазину, в котором можно разжиться хорошей обувью. Такой магазин знал на Петроградке один – Экко.

– Нам надо решить вопрос с твоей обувкой. Да и рюкзак какой – нибудь подходящий найти. В него личные вещи положишь, и кое-какой запас продовольствия.

– А чем тебе не нравятся мои сапоги, – с обидой в голосе спросила Наташа.

– Сапоги хороши. Слов нет, но они совершенно не годятся для того, что нам предстоит осуществить. Придется дойти до магазина "Экко", там единственная обувь, которой в моем представлении можно доверять во всех случаях жизни, даже таких. Потом он не так далеко от нас находится. Подберем там обувь, а дальше по Каменноостровскому проспекту двинемся к Неве.

Выходить на улицу было страшно. Как в ледяную прорубь броситься, зная, что утонешь. Однако, набрав в легкие побольше воздуха, мы бросились в эту прорубь. Сам первый, позабыв свои прочувствованные и продуманные доводы о необходимой осторожности, задал такой темп, что мы достигли начального этапа нашего путешествия быстро. Серьезных преград на пути не было. Единственное, пострадавшее за время марш-броска, было сбитое дыхание. Какое-то время стояли перед дверями магазина и пытались отдышаться. Почему-то не заходя внутрь помещения. Дверь в салон оказалась открытой. Прошли внутрь. Я придирчиво рассматривал выставленные модели, наконец, остановился на одной. Хорошая, крепкая, спортивная пара, на устойчивой платформе, плюс ко всему еще и влагостойкая. На витринах нужного размера, как всегда не оказалось. Пришлось идти внутрь магазина и искать необходимое там. Нашел то, что было нужно с помощью фонарика. Быстро вернулся к Наташе, и предложил померить обновку. Пока она переобувалась, решил с помощью все того же фонаря обыскать другие помещения магазина. В одной из комнат на столе стоял довольно вместительный, кожаный рюкзак, прихватил его и вернулся в зал. Наташа внимательно разглядывала отражение своей обутой ноги в зеркале. Женщины, есть женщины, что им конец света, когда есть возможность повертеться перед зеркалом. Раскрыл рюкзак, высыпал содержимое прямо на пол. Ничего путного там не оказалось, рюкзак принадлежал женщине, так что все находки исчерпались средствами гигиеническими и косметическими, без которых ни одна уважающая себя особа слабого пола, шагу не ступит. Затолкал бесполезные находки ногой под скамейку, еще раз проверил многочисленные отделения, но больше ничего не обнаружил. Протянул рюкзак Наташе:

– Вот держи, сейчас перейдем через дорогу наберем продуктов, мало ли что там дальше будет. Неприкосновенный запас хранить будешь ты. Переложи необходимые вещи из своей сумки в эту, а ее оставим здесь.

– Ага, – сказала, не отрываясь от зеркала. Мне эти дела стали надоедать, решил деликатно поторопить:

– Наташа, эти ботинки на тебе выглядят бесподобно. Да, и сама ты более чем хороша. Но пора, красавица, проснись, как у поэта сказано, – Наташа оторвалась от своего занятия, очень внимательно посмотрела на меня, а потом улыбнулась. Ее улыбка, очень мне понравилась. Вот мимо такой, в свое время, не прошел бы без похотливого шевеления в душе. В ее взгляде промелькнуло что-то такое, значение чего понять не удалось. Она быстро преложила из своей маленькой сумочки в рюкзак какие-то шкатулки и мешочки. Я не возражал, не вдавался в подробности, остановил, только тогда, когда она попыталась следом отправить вместительный кожаный кошелек:

– Он нам не нужен. Забыла? Мы живем в эпоху прогрессирующего коммунизма? Деньги отменены, как факт. Будем считать, что кошельком и его содержимым оплатили магазину услуги. Все пошли, пора. И так долго провозились.

Наташа молча, опровергнув опасения, выполнила то, что сказал. Пошла следом за мной к выходу из магазина. Она продолжала удивлять меня. Никак не мог просчитать ее поступки. Конечно, мы мало знакомы, да и познакомились при обстоятельствах, что лучше и не думать. Но в ней есть что-то странное. Это отличает ее от всех женщин, с которыми мне приходилось сталкиваться прежде. Может быть, странность объясняется тем, что она оказалась в совершенно чуждом мире, чужом для человека конца двадцатого века. Размышляя, таким образом, дошли до того места, где Большой проспект упирается в Каменноостровский. На этот раз он действительно упирался, потому что от дома к дому Большой перегораживала автомобильная баррикада, полностью закрывшая обзор. Не буди лихо, пока оно тихо. Первые трудности не замедлили сказаться. Повернулся к Наташе. Выражение ее глаз очень не понравилось. – Оно было испуганным.

– Кого ты боишься, меня или кого-то другого? Если меня, то для нас еще не поздно выяснить отношения. Если не доверяешь мне, скажи сейчас. Как видишь, наше путешествие не обещает быть ни легким, ни приятным. Не доставало еще того, чтобы в этом путешествии между нами существовали, какие-нибудь недосказанности и двусмысленности. Проблем и так хватает с избытком, так что давай попытаемся сократить их число. Итак, готов выслушать твои претензии, просьбы, предложения. Даже справедливую критику.

Последнее сказал с явной иронией, но она не поддержала попытку, свести беседу к шутке. Вместо этого в глазах стало еще больше страха. Вслед за ним не замедлили показаться и слезы.

– Юра, не сердись, пожалуйста. Я боюсь, что стану обузой. Мешать буду, и в результате погублю обоих! Когда ты меня нашел, я почувствовала, что думаешь о том, какие проблемы могут возникнуть из-за этой встречи…

Я нетерпеливым жестом прервал ее:

Наталья, во-первых, обузой ты станешь тогда, когда придется тащить тебя на себе. Честно тебе скажу, очень бы этого не хотел. Конечно, я готов носить такую женщину как ты на руках хоть всю жизнь, но не в этом месте. Теперь по поводу нашей встречи: естественно не стал брызгаться радостью. Не буду врать, ты правильно поняла мои мысли, когда мы встретились. К сожалению, весь прошлый опыт общения с женщинами был очень неудачным, хотя он и не применим здесь. Естественно, думал о тебе как об обузе. С того момента, кое-что изменилось в моем отношение к тебе. Вот выберемся из этого дерьма, я тебя такой радостью окачу с ног до головы, существование какой ты и представить не могла, – надо было найти какие-то другие слова, чтобы успокоить ее. Но в голове была звенящая, злая пустота. Вполне объяснимая. Эта девчонка смогла прочитать мои мысли, а мне понять ее ни как не удавалось. Мало того, теперь еще больше уверился в том, что, действительно, ко всем многочисленным проблемам добавилась еще одна и весьма существенная. Внимательно посмотрел на нее, светлые короткие волосы. Большие, при этом освещении, серые глаза. Прямой аккуратный носик, губки бантиком, в общем, все дела. Но в целом оценка три. В глазах безысходность, как у коровы, которую ведут на убой, и она, эта корова, прекрасно это осознает, но полностью подчинилась судьбе. О том, чтобы бросить ее здесь одну не могло быть и речи. Ни когда не болел избытком совести и сейчас не самое подходящее для этого заболевания время. Потом не спать, переживать. Нет, на это не способен.

– Наташенька, милая не сердись на меня, не плачь, пожалуйста. Все понимаю. В твоем представлении я, этакая бездушная скотина. Это не так. Сейчас просто не то время, чтобы быть джентльменом. Я не брошу тебя, это правда. Рад, что мы встретились, это тоже, правда. Но нас ждет впереди трудная и страшная дорога. Она полная черт знает каких сюрпризов. Мне необходимо быть уверенным, что ты не сломаешься на полпути, Здесь нет врачей, психологов, милиционеров. Здесь вообще никого нет, и не к кому обратиться за помощью. Надеяться остается, хотим того или нет, только друг на друга. Прошу только об одном. Слушайся меня, старайся выполнять то, что говорю по возможности быстро и четко, иначе погибнем оба, а я этого не хочу. Понимаешь?! Есть альтернатива всему этому – ты берешь на себя командование экспедицией. Со своей стороны обязуюсь, хоть на Коране, беспрекословно исполнять все твои приказания. Не думай, что бремя власти и ответственности, тем более за жизнь уже ни чужого человека, настолько легко.

Она стояла, закрыв лицо руками, и мотала головой, как лошадь в июле, пытающаяся отогнать кровожадных слепней. Для полного сходства не хватало хвоста…

– Юра, я все понимаю, не думай, что бестолковая. Постараюсь сделать все зависящее, все, что в моих силах, что бы ни быть обузой. Больше не буду докучать тебе вопросами, слезами. Просто все это, окружающее давит на меня. Оно держит в постоянном напряжение и страхе. Я боюсь, Юрочка! Очень боюсь. Думать от страха не могу, никаких мыслей не осталось…

Тут она поступила очень по-женски. Быстро шагнула ко мне и, обняв за пояс, плотно прижалась всем телом. Лицо спрятала у меня на груди. Почувствовал ее тепло, несмотря на большое количество надетой одежды. Возникло ощущение, что это своего рода бессознательный спектакль. Не отдавая отчета, она с помощью сексуального влечения, которое, что уж тут поделаешь, против природы не попрешь, возникло у меня, пыталась закрепить право быть защищаемой и оберегаемой. Но постепенно желание пропало. Ему на смену пришла жалость к ней и злость на себя. Извечное стремление расставлять все по полкам доводило до абсурда. Это было более чем глупым, находясь в мире полной неразберихи и хаоса. В котором, пытаться что-либо систематизировать, чистой воды безумие. Она со всеми женскими штучками давно поняла это и уже пытается приспособиться к новым условиям жизни. А я, дурак, занимаюсь анализом этих условий, вместо того, чтобы элементарно выживать. Долго стояли на фоне этой нелепой свалки автомобилей, в которой, впрочем, угадывался совершенно определенный порядок. Обнимал и гладил ее свободной рукой по волосам. Она тихо стояла, но объятия не ослабли, скорее напротив, словно хотела слиться со мной, стать единым целым.

– Ну, все, золотко. Все. Пора идти. Сейчас перелезем через преграду. Зайдем в магазин, пополним запасы съестного, и двинем дальше.

– Ты, правда, не бросишь меня? – Завела опять свою шарманку. Снова, здорово!!! Нашел силы и сдержался. С ее появлением в перечне наиболее часто возникающих эмоций кроме страха и безысходности под номером третьим теперь значилось – раздражение. Закрыл глаза, несколько раз вздохнул и выдохнул, а потом прямо посмотрел на нее

– Клясться не буду. Хочу, просто напомнить о Библии, – сам опешил от слов, но собрался с духом и продолжил. Ведь женщины любят "ушами": – Мы, как в этой священной книге, для верующих. Ты ведь верующая? – спросил, заранее зная ответ. В ответ кивок. О том, что сам не верил в Бога в этот момент решил не напоминать: – Вспомни, там говорится об Адаме и Еве после грехопадения. Разгневанный Бог изгнал из рая на землю с тем, чтобы они в поте лица добывали себе хлеб насущный. Когда они очутились на земле, она показалась после рая адом. Не знаю, за какие грехи нас изгнали из прошлой жизни, хотя ее тоже как не тужься раем назвать невозможно. Однако мы оказались здесь. Это место непохоже ни на одно описания ада, с которыми знаком из литературы. Как бы то ни было мы здесь, вдвоем. Нам предстоит не только выжить, на нас, если отталкиваться от аналогий, лежит бремя воссоздания всего человечества. Но главным является – выжить, а там посмотрим. Так что Ева, моя первозданная женщина, в этом сумрачном Освенциме, со всей откровенностью говорю, – ты мне нравишься "совсем некстати, появилась циничная мысль о том, что выбирать собственно не из чего". И в связи со всем этим, моя Ева, я несу ответственность за праматерь всего рода людского. Ну, и конечно, за его папу, не в меньшей степени, – "вот бред-то". Наплел такого, что перекосило, однако ей, по-моему, понравилось. Я был очень убедителен. Надо было очередное пламенное выступление закончить чем– нибудь весомым, как бы печать на договор поставить. Не нашел ничего лучшего. Отыскал ее губы и поцеловал. Это был скорее поцелуй первоклассника, который совершенно случайно попал в губы предмета обожания. Но поцелуй есть поцелуй, он возымел оживляющее действие и спящая царевна проснулась. Она ответила на мою улыбку. Робко, но ответила. Поправила сбившуюся в процессе выяснения отношений прическу. Назовем то, что было у нее на голове именно так. Ох, уж эти женщины, вернее женщина!!! Что бы как-то оживить прекратившийся разговор, вновь открыл рот, но на этот раз был краток:

– Когда будешь готова продолжить скорбный путь, дай знать.

Она улыбнулась. Я с какой-то радостью признал у нее наличие чувства юмора. Это обнадеживало в том плане, что не весь путь который удастся пройти, она будет хлюпать носом и разводить полезную для простуды сырость.

– Все, Юрочка, я готова, пошли дальше, – вытерла остатки влаги с глаз, выражала всем видом готовность преодолеть возможные и невозможные препятствия, которые повстречаются на пути. А если не хватит, то свернет и преодолеет еще парочку, которые лежат вне дороги. Дай-то Бог, конечно. Прежде чем кинуть верную мою женщину на автомобильную баррикаду, решил провести небольшой инструктаж. Энтузиазм энтузиазмом, но мне предстояло лезть рядом с ней, а значит, и рисковать выходило поровну.

– Ты пойдешь первой, я иду позади и так сказать страхую. Наташа хочу, что бы ты крепко– накрепко уяснила вещь! Помни, прежде чем поставить ногу и перенести на нее вес тела, убедись в том, что-то место, на которое собираешься опереться рукой или ногой, абсолютно надежно. Ты не просто должна быть уверена в этом, ты должна знать это наверняка. Только после этого можешь двигаться дальше. То, через что предстоит перелезть очень ненадежно, любое неправильное движение и вся эта пирамида Херопса может завалиться. Ладно, если придавит как червей. Сразу и на смерть, но если только покалечит?! Перспектива ожидания смерти в этом мире, отягощенная плюс ко всему болью физической это тебе не эвтаназия. Двумя словами предельная внимательность и осторожность!!! Девочка, ты все поняла и запомнила?

– Да, Юрочка, все поняла и все запомнила, полезли скорее, – ей прямо таки не терпелось доказать, что обузой для меня она не является. И вот мы уже у подножия этого нелепого сооружения. Глядя на него в непосредственной близи, снизу вверх, получил подтверждение своим опасениям. Это творение было, мягко сказать, ненадежно. Машины стояли в три ряда друг на друге, как попало. Держалась эта конструкция, на неизвестно чьем честном слове. Но еще по прежним временам, если втемяшилось в голову, что в том или ином случае поступать надо именно так, а не иначе, переубедить меня в обратном не удавалось никому, даже мне самому. Можно было поискать других путей, но это не только потеря времени, но и возможностью встретиться с новой, неизвестной неопределенностью. Новых, непознанных опасностей не хотелось. Лучше рискнуть, переползая через нагромождение автомобилей. Так что:

– Вперед моя девочка! Но еще раз напоминаю осторожность, прежде всего! – Она медленно оперлась руками о капот вишневой семерки, который выступал из общей гармонии в нашу сторону. Оттолкнувшись ногами от земли, запрыгнула на него. Внутри у меня, что – то треснуло от страха. Не хотелось признаваться, но боялся за нее.

– Не дергайся!!! Это все не склеено и не зацементировано! Дунешь – рухнет. Двигайся мягко, как кошка. Никаких лишних движений. Ни какой суеты.

– Я поняла, поняла, просто поторопилась. Больше не буду. – Кое-где приходилось подсаживать ее. В один момент принялся даже вспоминать все яркие картины моей прошлой жизни. Но скрежет, родившийся от неловкого движения Наташи, где – то в глубине этой фантастической пробки, затих. Мы продолжили восхождение на этот хренов Эверест. На верху, устроившись на крыше старой модели БМВ, передохнули. Впрочем, отдыхом подобное время провождение назвать трудно. Там на верху, боялись даже глубоко дышать. Что бы успокоиться, посидели немного и тронулись дальше. Она опять хотела идти первой, но я остановил и взял на себя функции первопроходца. Перед этим сказал, что бы она спускалась так же как я. К данному случаю не относилось понятие легко спускаться или подниматься. Все было одинаково трудно и опасно. Не знаю, кто был архитектором этой авангардной скульптуры. Чье честное слово соединяло ее и почему, но когда достиг земли, переползание показалось страшным сном. А переход Суворова через Альпы – детской забавой. Была еще Наташа. Когда скоренько перевел дух, она уже миновала верхний ярус баррикады. Теперь висела на руках, уцепившись за дверцу с выбитым стеклом автомобиля, марку которого определить не смог. Она пыталась нащупать ногами опору, но опоры не было. Движения становились все более и более бессмысленными. Понял, что она близка к панике. Подошел сзади, вытянулся на носках и подхватил ее руками за ягодицы.

– Не волнуйся, отпусти руки, я держу. Не сразу, но она выполнила тест на доверие. Удалось перехватить, и вот она уже у меня на руках. В классической позе молодоженов перед порогом родного дома. Она обнимала за шею и неровно дышала. В голову полезли разные непристойности. По поводу первой брачной ночи и прочей чепухи. Тут обратил внимание, что ее глаза закрыты. Это направило мыслительный процесс в другое русло. "Вот так вот, дружочек, хочешь этого или нет, нравится это, или нет, но тебе удалось убедить ее. Она теперь всецело тебе доверяет. А, о том хорошо это или плохо придется подумать, как – нибудь на досуге". Бережно опустил ее на землю и, не выпуская руки, повел в сторону ближайшего продовольственного магазина. И эта дверь оказалась открытой. Прямо таки, город открытых дверей. Набрал в магазине печенья, мясных и рыбных консервов, полиэтиленовую бутылку с водой. Все аккуратно уложил в ее рюкзак. Пока занимался пополнением продовольственной корзины, Наташа безучастно бродила вдоль прилавка. Разглядывала выставленные товары. С вино – водочной витрины взял бутылку Киндзмараули и затолкал в свой рюкзак. Действие вызвало заинтересованность. Когда помогал одевать Наташе рюкзак, в ее глазах проскальзывали искорки веселого лукавства. По-моему, она о чем – то хотела спросить. Вопрос прямо таки вертелся у нее на языке и сверкал в глазах:

– Юра, можно задать тебе один вопрос?

– Ты уже задала, – улыбнулся я.

– Когда? – в голосе слышалось неподдельное удивление.

– Само выражение "можно задать вопрос" является, по сути, вопросом. Но, тем не менее, мой ответ – да. Задавай

– Юра, кем ты был, до всего того, что произошло?

Я потер лоб рукой. Почему – то мне хотелось быть искренним. Вот только где взять эту искренность? Как вспомнить правду о прошлой жизни?

– Я же говорил, что плохо помню все, что было до этого. Точно не знаю, то ли филологом, то ли философом, а может историком. Одним словом образование гуманитарное. Меня до сих пор бросает в дрожь при воспоминаниях о таблице умножения, не говоря уж о таблице Менделеева. Языком болтал, но в чем уверен, по специальности не отработал ни одного дня. Гуманитарии нужны государственной системе только в период стабильности. А болтуны не нужны ни в какое время. Я, скорее всего, был болтуном. Почему тебя так заинтересовало мое прошлое?

– Да, так. Говоришь интересно. Что – то подобное и предполагала о твоем образовании. И потом, какие-то вещи замечаешь и очень точно определяешь их. А какие-то мимо тебя проходят, даже краешком не касаясь сознания.

– Ладно, хватит заниматься психоанализом. Еще есть, какие – ни будь вопросы? Если есть, то разрешаю задать. – Последнюю фразу произнес, барственно склонив голову. Тоном величаво – вельможным. Она засмеялась. Я снова подумал, что смех и улыбка очень ее украшают. Наташа спросила:

– А зачем, вино взял?

– Ох, уж эти женщины! Ничто не скроется от глаз ваших! – С пафосом произнес я – Объяснением моему поступку могут служить несколько причин. Первая, – мы должны выпить чудесного вина за встречу и за наше счастливое знакомство. Вторая, – должны выпить все того же чудесного вина за твою обновку. Чтобы дольше носилась, и в самую непогоду твои ноги оставались сухими и теплыми. И, наконец, третья причина хорошее сухое вино в разумных, естественно, количествах благоприятно сказывается на деятельносати организма. Какие еще вопросы, рядовой?

– Никак нет господин генерал, больше вопросов не имеем! – Опять засмеялись, что – то часто в последнее время. Ох, не к добру это.

– Тогда, солдат, в путь. Сейчас найдем место, где можно подкрепиться и передохнуть. А потом со свежими силами, отправимся дальше. – Когда пошли, черт дернул начать размышления вслух:

– Странное дело, трупы только на больших улицах, а на маленьких нет. Как удалось этим, которые поубивали всех, произвести колоссальную по масштабам и усилиям операцию совершенно бесшумно и в такие короткие сроки. Во всем этом много странного. Никак не получается все это объяснить, – тут, наконец, заметил, что Наташа отстала и плетется позади. Как – то сжалась вся. Остановился, и подождал пока догонит.

– Наташенька, извини меня. Но кажется с нами, что – то происходит. Мы начинаем, как – то меняться. Я, к примеру, все меньше и меньше обращаю внимание на покойников. Стал привыкать к ним, что ли. Теперь, когда о них думаю уже так не трепещу, как в начале. Поэтому, естественно, хочется понять, что все это значит. С мертвецами, то же не все в порядке. Когда на инх смотришь, складывается ощущение, словно убили только что. А ведь прошло немало времени с начала всего этого. Значит, здесь что – то не так со временем, или какой-то особый температурный режим и влажность определенная. Их как бы законсервировали. Что поделаешь, раз уж "посчастливилось" оказаться здесь, надо пытаться постигнуть этот мир, – Наташа окончательно ушла в себя. Как будто глаза развернула зрачками в себя и теперь рассматривала внутреннюю стенку затылка. Обругал себя. Решил впредь наблюдения натуралистических подробностей новой реальности не вести в слух.

– Наташенька, все. Прости меня. Торжественно обещаю и клянусь, больше к этой теме не возвращаться. Извини, пожалуйста. Давай залезем, в какую– нибудь квартиру и устроим праздничный банкет. Жаль только, вина взял для такого случая маловато.

Она кивнула головой, но выражение лица по – прежнему было отчужденным. Решил прибегнуть к психологическому приему. Лучшим средством от горьких дум является преодоление трудностей, с использованием физической силы. Тут, как нельзя кстати, подвернулось открытое окно первого этажа серого, старого дома. От добра – добра не ищут. И так слишком долго находились на открытом пространстве, что бы космические пришельцы, если во всем произошедшем были виноваты, именно, они, засекли и положили конец нашим робким попыткам остаться в живых.

– Вот окно открытое. Давай в него залезем и устроим внутри привал. Я тебя подсажу, потом предам рюкзаки. Следом сам, как – ни будь, залезу, – план выполнили сравнительно без труда, и без потерь. Если не считать того, что, залезая, несильно оцарапал руку о жестяной отлив подоконника. Мы оказались в узкой как пенал комнате расположенной, скорее всего, в обычной питерской коммуналке. Об этом говорил допотопный замок на двери, расположенной напротив окна. Прежде чем начать осмотр временного убежища, все – таки решил расставить все точки над всеми буквами.

– Наташа, извини еще раз, за возвращение к неприятной теме. Но задать этот вопрос просто необходимо. Каждое мгновение, в независимости оттого, что вижу, убеждаюсь, – мы последние оставшихся в живых в городе. У тебя нет такого чувства?

– Да. Я то же в этом уверенна. И кажется, что если бы был кто – либо живой, мы бы почувствовали. Или знали наверняка. А так, их никого нет. Все умерли. Мне страшно думать, почему мы до сих пор живы. И о том, зачем так происходит!

Комната была небольшая. Она очень походила на монашескую келью. Хотя те, в моем, представление были несколько большими по размеру. Жила в ней, скорее всего молодая семья. Причем, вероятно, оба были иногородними. Об этом говорили многочисленные цветные фотографии, служившие единственным украшением стен, оклеенных нелепыми обоями. Снимки отличались искренностью и какой-то провинциальной наивностью. На всех фотографиях были изображены молодые люди. Парень и девушка. Вот они на набережной Невы. Вот он сидит верхом на каменном льве. А вот она забралась на самоходную установку во дворе Артиллерийского музея. Вот и фотография из дворца бракосочетаний. Он слишком серьезен и надут, чтобы ни признать в нем однослойного лимитчика, всего добившегося своими руками, без помощи мамы и папы. Хотя и достиг он, судя по интерьеру этой, с позволения сказать, комнаты, немного. Справа от окна, у стены шкаф, верхняя секция, за стеклянными дверцами забита книжками в мягких переплетах, и книгами с яркими обложками. Библиотека развлекательного чтения, главным образом детективы и фантастика. Человеку с такими вкусами было бы легко адаптироваться, в этой, будь она проклята, новой реальности. Нижняя секция закрыта. Не стал ее открывать. Вряд ли там прятался забытый любовник. Напротив шкафа стояла аляповатая, как и вся мебель середины девяностых, тумбочка. Она выполняла функцию подставки под телевизор и видеоплеер. За стеклянной, изогнутой дверцей выстроены в ряд видео кассеты. Телевизор, и плеер были выпущены фирмой "Голд Стар", до переименования ее в загадочную аббревиатуру "Эл Джи". Одним словом дотошность выбравшегося в город крестьянина сквозила из каждого угла. По диагонали от тумбочки стоял разобранный диван устаревшей образца. Если смотреть с этого дивана телевизор, лежа под таким углом, шея затечет ровно через десять минут. Однако размер комнаты не допускал иной планировки расстановки мебели. По этому упрекнуть хозяев этой квартиры в отсутствии вкуса было нельзя. Единственное, в чем их можно было упрекнуть, в отсутствии средств для реализации вкуса и воображения. Впрочем, теперь и это уже неважно. Рядом с изголовьем дивана, у стены стоял квадратный стол. Под него задвинуты два мягких стула. Стол был застелен скатертью. На нем у стены стояла ваза с засохшими гвоздиками в количестве трех штук. Очевидно символ не умирающей, но подсыхающей любви. Рядом с вазой уверенно размещался двухкассетный магнитофон с радиоприемником, обозначенной ранее фирмы. Над столом, на мой взгляд, высоковато к стене крепился стеклянный кухонный шкафчик. В нем стояли немногочисленные сервировочные приборы. Ну и естественно, на двери большое прямоугольное зеркало. А справа от двери затейливая полочка, на которой стояла косметика и лежали многочисленные и разнообразные расчески. Предмет коллекционирования богатой на волосы хозяйки. Дверь в комнату заперта. Я не стал пытаться ее открыть. Необходимости в этом пока не было. Вот и все убранство этой комнаты, в которой переживали свои дни хорошие и плохие, молодая чета. Они надеялись, испытывали разочарование, любили и просто жили здесь. Теперь все пусто. И как всякая пустота совершенно бессмысленна.

– Садитесь, пожалуйста, – отодвинул стул, приглашая Наташу. Опять приходилось выступать в очередной роли. На этот раз официанта. Быстро вытащил припасы и водрузил в середине стола бутылку вина. Воспользовавшись любезностью отсутствующих хозяев, достал из шкафчика две тарелки, два бокала вилки и ножи. Найденным там же хитрым штопором откупорил бутылку вина. Расскрыл консервы и распечатал пачку крекеров. Все это насколько было возможно, красиво расставил на столе. Ловко разлил вино по бокалам. Приготовления к банкету были завершены. Взял свой бокал, не садясь, произнес тост. Впервые в жизни он получился искренним и настоящим на мой, конечно, взгляд:

– Наташа я хочу выпить этого прекрасного вина, не побоюсь этого слова, за тебя! За то, что я тебя встретил. Может быть, неправильно говорить в этот момент о своем страхе, но у меня его стало меньше. Не весь он, но какая-то одна часть, которую я называю – страхом одиночества, исчезла. Ты вернула мне, уже казалось навсегда потерянные, какие то простые человеческие чувства, мысли, желания. Никогда не мог предположить, что эти вещи могут быть такими важными. Наташенька, я почти перестал быть человеком, и к своему счастью встретил тебя. Спасибо тебе, за то, что ты есть!!!

Чокнулись и выпили по половине бокала вина. Все было бы хорошо, если бы не опаздывавший вкус. Это поубавило торжественности и приподнятости моим мыслям. Хотя Наташа смотрела на меня с признательностью, я почувствовал себя не ловко. Моя неловкость объяснялась тем, что когда произносил, тост с одной стороны был, совершенно искренен. То, что ворочалось с другой, было таким, что я поспешил затолкать это в самые потаенные уголки сознания. Знание о том, что у тебя могут быть подобные мысли, заставляет врать самому себе. Для того, что бы сохранить хотя бы внешние признаки человечности. Тем временем Наташа готовила бутерброды. Сказывалась школа жизни, которую получила в замужестве. Теперь это переносилось и перераспределялось на меня. Впрочем, это не напрягало. Мы перекусили. Особого аппетита не было. Не знаю, что тому виной, то ли запаздывавший вкус, или немудреная пища. Поэтому вскоре нетерпеливо покручивал бокал за тонкую ножку. Наконец, не выдержал и обратился к ней:

– Скажешь, что – нибудь? – Вначале она, было, мотнула головой, но видимо сочла неловким оставить мой тост без ответа. Слава Богу, а то я уже примеривал на себя наряд тамады.

– Юра, хочу поблагодарить тебя за все то, что ты сделал для меня. И прошу тебя не сердиться. Все то, что с нами происходит не укладывается у меня в голове, может быть по этому я так часто вывожу тебя из себя. Но хочу, чтобы ты знал. Если бы не было тебя, то уже давно не было бы и меня. Ты спасаешь не только мою жизнь, но и мое здравомыслие. – Допили вино. Чего греха таить ее слова мне были приятны. Не стал распространяться по поводу возможности умереть и сохранить здравомыслие в этом мире, хотя очень хотелось. Мы взяли хороший старт, и чтобы ни сбиваться с ритма, и не упускать инициативы из рук, я снова наполнил наши бокалы. Алкоголь, видимо, не утратил своих свойств после того, что произошло. Я слегка захмелел и по тому решил брать быка за рога.

– Предлагаю в ознаменование наших успехов, а они согласись не маленькие. Мы как – ни как живы. Выпить на брудершафт, с тем, чтобы упрочить и без того теплые, я бы сказал добросердечные отношения.

Она смутилась. Видимо не ожидала от меня такой прыти, а зря…

– Ой, ты знаешь. Я уже пьяная. И потом…

– Знаю, знаю! У тебя муж и дочка в другом городе.

– Все – таки каким ты умеешь быть злым и жестоким, – наконец то она наговорила мне дерзостей. Я почувствовал, что в этот момент она сказала правду. Прекрасно, значит, с основными составляющими моего характера, успела познакомиться. Однако выглядеть законченным негодяем, пользующимся любым моментом, чтобы делать больно, вне зависимости от того каков этот момент, мне не хотелось. По большому счету это было неправдой. Не такой уж я плохой, каким кажусь сам себе. И уж всяко лучше того, каким представляют меня люди. Наташа не составила исключения из списка. Пришла пора извиняться:

– Наташа, я в очередной раз прошу у тебя прощения. Просто хотел сказать, что мы стали заложниками такой ситуации, когда нести ответственность перед кем – то, или пред чем-то, глупо. Тем более, когда все это в наполовину стертом состоянии является частью меняющейся памяти. Но пойми, я не хотел обидеть ни дорогих тебе людей, ни тем более память о них. В этом я тебе даже завидую. Мне нечем дорожить в той, моей прошлой жизни. Хотя казалось бы, там было много всякого. Сейчас все что имею, фактически, это только ты. Как и у тебя, хочется того или нет, все что есть, сосредоточено в моем не совсем пропорциональном лице. Это самое главное. Не знаю, что ждет нас за городом. Не знаю, дойдем ли мы туда. Но чтобы нам добраться, придется создавать новую мораль. Новые принципы бытия и человеческих взаимоотношений. Все нормы, все условия, а равно с ними и условности нам придется творить двоим. Для двоих. Потому что, повторюсь, весь мир, все хорошее, что в нем осталось, только ты и я. Я в меньшей степени. Что будет дальше, не знаю, но вчера уже нет. Дай нам бог, как можно дольше невредимыми прожить в неизмеримо длинном сегодня.

Она молчала. Тупо уставилась в свой бокал. Почти услышал, как ворочаются мысли в ее голове. Думала над моими словами. Меня просто, как это часто случалось, перло на волнолом. Как долго она переваривает! Не хватало и дальше в духе опереточного сердцееда, ломать крепости кокетливой дамочки. Такое ощущения, что сделал ей непристойное предложение. А мамзели и хочется и колется. Но хочется, кажется, больше. Наконец затянувшаяся пауза, была прервана:

– Ты прав, Юра. Наверное, прав. Но только мне кажется, ты не совсем понимаешь. Мы в один день лишились всего. А ты очень легко это принял!

– Легко ты говоришь?! Да не легко! Просто я ничего не могу изменить, ни тогда, ни сейчас! Ты можешь?! Прошу верни все назад! Если нет, то хотя бы пойми, всего того больше уже нет. Может быть оно где – то, но мы не там!!! – Остальное меня возмутило ничуть ни меньше. Это излюбленное "наверное". Да прав я, прав, чертова ты кукла!!!

– Юра, я не умею так же хорошо как ты излагать свои мысли, и, наверное, что – то не правильно сказала. Я не хотела тебя обидеть. Я согласна, давай выпьем на брудершафт.

Боже, какая жертвенность. А с другой стороны, не слишком ли я многого требую от этой девчонки. Еще совсем недавно сам, обезумев от страха, носился по Петроградской стороне. Стоило повстречать кого – то более испуганного, слабого и беззащитного, мгновенно почувствовал себя сильным полом. И, давай строить, а сам бы на ее месте? Сразу бы кинулся в объятия первого встречного. В независимости от того, что этот первый, скорее всего последний. Я махнул рукой:

– Ладно, все, проехали. Будем считать, что дебоширы выдворены с нашего праздника. Кажется, мы остановились на брудершафте?

Я поднялся со своего места, обошел стол и помог встать ей. Мы переплелись руками и мне, что бы дотянуться до своего бокала пришлось присесть. Когда это запутанное мероприятие закончилось, я взял у нее из рук бокал и поставил его вместе со своим на стол. Поцеловал ее. Теперь этот поцелуй не был поцелуем влюбленного ребенка. Я пытался все делать по-настоящему. Она вначале не разделила моего рвения, а потом все смелее и смелее стала отвечать мне. В конце концов, ее язык оказался в моем рту. С радостью констатировал еще одно ее достоинство. Целовалась она очень хорошо. Одновременно с поцелуем я поймал себя на странной раздвоенности восприятия мной происходящего. Я целовал ее, и на этот поцелуй адекватно реагировал не только рот, но и все тело. Это одна грань восприятия. А другая часть меня стояла в стороне, щурилась, не без цинизма и пошлости подмечала, что ей это было нужнее, чем мне самому. Она прямо таки вжималась в меня. Словно хотела раствориться во мне и стать частью меня. Может быть, лучшей частью. Но даже тот второй, не мог не признать, что происходящее, нравилось мне. И нравилось все больше и больше. Ртуть уже переполняла мой термометр, от высочайшего накала желания. Я сумел оторваться от нее и на руках отнес к нелепому дивану. На диване наши поцелуи и объятия перешли в следующую фазу. Для меня этот этап стал более агрессивным и нетерпеливо жестоким. Постепенно терял голову. Тело стало пустым. Вся сила и вся его тяжесть сосредоточилась в одном органе. Почувствовал, что нас разделяет преграда, в качестве которой выступало огромное количество одежды. Стал помогать ей раздеваться. Но как всегда со мной бывало в такие моменты, моя рассудочность помахала мне рукой на прощание. Я больше мешал, чем помогал. Ее действия, носили более осмысленный характер. За очень маленький промежуток времени она успела раздеться и теперь уже вносила неоценимую лепту в разоблачение меня. В этом деле она тоже была профессионалом с большой буквы. И вот нет больше ни каких преград, как нет и сознания, чтобы запечатлеть в памяти происходящее. Как много я узнал в этом мире! И лучшим из всего того, что когда– либо испытывал с женщиной, то же ощутил здесь. Переполняющая страсть, неизбывное желание, не просто спариваться, а обладать женщиной, всей без остатка. Я не помнил деталей. Очнулся легким и пустым, как оболочка куколки покинутая бабочкой. Не осталось сил шевелиться и думать. Смотрел на нее. Она обнаженная лежала на животе, глаза были закрыты. На губах застыла сладкая полуулыбка. Когда ко мне вернулась способность говорить, пошутил, пытаясь вернуть себе репутацию прожженного циника:

– Надеюсь, я у тебя был первым мужчиной?

– Неужели это так важно, сейчас?

– Да, нет. Просто пошутить пытался. Не удачно получилось. Извини. Для меня теперь все уже не важно, кроме тебя, – чувствовал, что говорю пошлые банальности, но ничего не мог с собой поделать. Лишний раз убедился, что все мужчины были тестом в руках женщины. Я оставшийся последним, не исключение из их числа. Сейчас хотелось спасать ее, защищать, заслуживать любовь.

– Ты не замерзла? Надо поискать в этом заведении, какие – нибудь постельные принадлежности.

Поднялся с дивана, и слепо доверяясь интуиции, пошел по направлению к книжному шкафу. Интуиция меня не подвела. Впрочем, других вариантов не было. В нижней секции шкафа находилось постельное белье, пуховое одеяло и две подушки. Наташа поднялась и помогла застелить постель. Вид обнаженной женщины, готовящей ложе любви, опять начал пробуждать успокоившиеся было инстинкты самца. Что и говорить обнаженная она выглядела сногсшибательно. Я опять начал жаждать ее. Мы легли и накрылись одеялом. Прижал ее к себе.

– Тебе было хорошо, радость моя? – спросил я, очень надеясь на положительный ответ.

– Очень хорошо, Юрочка. Мне даже в голову не приходило, что здесь мне может быть, хоть как – нибудь хорошо. А ты? Что чувствовал, ты?

– Так хорошо, как с тобой мне не было ни с одной женщиной. Даже не буду пытаться найти этому объяснения. Ты самая лучшая из тех, кто был у меня когда-либо. Давай останемся здесь, и проведем остаток жизни, не вылезая из постели.

– Не надо так говорить, пожалуйста.

– Да, что ты. Я просто шутить пытаюсь. Сейчас передохнем и тронемся в путь. Прочь из этого ужасного места.

Я лег на спину. Сейчас как – никогда хотелось выкурить сигарету. Она повозилась и устроилась головой у меня на плече. Ее рука блуждала, гладя меня по животу. Какие бы нибыло мысли, опять стали покидать мое бренное тело.

– Юра, я хочу тебе одну вещь сказать. Но не знаю, как ты на нее отреагируешь, – сказала она, продолжая гладить меня по животу. Ее рука спускалась все ближе и ближе к возможному эпицентру ядерного взрыва. А он, этот эпицентр был уже почти готов. Поэтому, все мои реакции сводились к одному, предугадать которую труда не составляло. Я был топленое масло.

– Милая, какая у меня может быть реакция? Говори, у нас друг от друга больше не может быть секретов. – Она помолчала, я уже начал беспокоиться, когда Наташа прервала затянувшуюся паузу.

– Юрочка, знаешь, у меня перед всем этим была задержка. И хотя сейчас она продолжается, но больше никаких симптомов беременности я не замечаю.

Когда она это произнесла, ее рука находилась непосредственно на боеголовке. Очень грамотно!!! Однако слова вернули в реальность даже такого сладострастного кота, как я. Вот черт, только этого не хватало. Симптомов она, понимаешь, не обнаруживает. И время выбрала очень точно. Как после этого не упрекнуть весь женский род в коварстве?! Но рука, которая по – прежнему, занималась подготовкой ядерного взрыва, направила мысли в другое русло. Да, нет. Зачем я так! Она теперь моя женщина, если и не любит меня, то я являюсь для нее единственной надеждой. Она ищет во мне поддержки, участия. А я только и занимаюсь, подсчетом проблем, которые она создала своим появлением в моей жизни. Эгоист. Циничный эгоист! В этот момент пика самокритики ее рука перестала делать плавные движения и замерла. Очевидно, Наташу насторожила моя, затянувшееся реакция. Поток самокритики сразу приостановился. Почему сказала это именно сейчас, когда я зацепился за нее одним местом. Но рука вернулась на исходную позицию, резко оборвал себя. Ладно, ладно, ладно, ладно, подумаем об этом потом…

– Наташа, я думаю у тебя не должно быть поводов для беспокойства. Мы убедились в том, что время здесь идет по-другому. И твоя беременность, если она существует, вряд ли напомнит о себе до тех пор, пока мы не выберемся отсюда. Когда выберемся, посмотрим. Даже если это не так, с некоторых пор последнее время я ловил себя на мысли: а, не попробовать ли себя в качестве отца? Правда, не было достойных кандидатур на роль матери. Сейчас не совсем идеальная ситуация, но все остальное меня устраивает. Не волнуйся об этом. Будет день и будет пища, для размышлений. Давай еще по глотку вина, и поспим, путь нам предстоит не близкий.

Я дотянулся. Не вставая с дивана, достал бокал, передал ей. Потом взял свой.

– Ну, за нас!!! Пошли нам, кто – нибудь хороший, удачу! – Мы выпили. Поставили бокалы. Потом долго – долго любили друг друга, выпав из ужасной реальности, в которой не было времени. Когда силы иссякли, мы уснули. Она лежала на боку в позе эмбриона, а я сзади пытался закрыть ее от всего своим телом.

Глава 2.

Путешествие к мосту, как и предполагал, начали очень медленно. Теперь у меня было больше оснований избегать опасностей, чем раньше. Не могу сказать, что полюбил Наташу. Для этого действительно был слишком циничным. Но мое отношение к ней стало другим. Более бережным. Каменноостровский проспект был почти неразрушен. Если бы не обилие мертвецов, которые впрочем, все меньше и меньше бросались в глаза, можно было бы подумать, что город просто уснул. Двигались с повышенной бдительностью и осторожностью. В тени домов, от укромного места, к укромному месту. Стояла абсолютная тишина. Как в немом кино перемещались, словно под перекрестным огнем. Прятались в подъезде или подворотне очередного дома. Переводили там дух. За это время я намечал следующий отрезок пути. Главное, возможные убежища, в которых можно спрятаться в случае возникновения хоть малейшего намека на опасность. Подворотня, подъезд, ниша, и так далее с каждым шагом все ближе и ближе к реке. Постепенно отсутствие явной опасности прогнало настороженность. Переходы становились все длиннее и длиннее. Мы миновали площадь, которая недолго именовалась Австрийской. Спрятались в нише, в которой размещалась большая двухстворчатая дверь. Я выглянул и почему – то посмотрел назад, на тот путь, который преодолели. Наташка, стояла позади, вдруг дернула меня за рукав и прошептала:

– Юра, смотри собаки, – я повернулся и проследил взглядом направление, в котором показывала ее рука. Зрелище, представшее перед моим взором, было настолько потрясающем, что во всем богатом и многообразном русском языке не найти слов, что бы обозначить его.

– Это не собаки, Наташа. Это крысы, – таким же шепотом ответил ей.

– Боже, какие они огромные! – Наташа уже не удивлялась. Она боялась, очень боялась. Я пытался не отстать от нее. На противоположной стороне проспекта, как на параде, шла колонна, состоявшая из девяти крыс. Нас разделяло по диагонали метров тридцать не больше. Это расстояние неумолимо сокращалось. Крысы шли строем. Впереди, очевидно, командирша. Она отличалась от остальных размером. Была меньше, чем другие. И цветом. Крыса была черная, в то время как остальные были серо-бурые. Та, которая шла впереди, была похожа на перевернутую клизму, с очень длинным хвостом. Черная была вся такая упитанная и шарообразная. Остальные шли парами друг за другом. Последние были как бы запряжены во что – то. Когда расстояние сократилось, я увидел, что крайняя пара вцепилась зубами в края материи, очень похожей на офицерскую плащ– палатку. На ней что– то лежало, и ноша этих волокуш была не из легких. Я уже мог разобрать выражение их морд. Если можно это так назвать. Это выражение очень мне не понравилось. Оно было слишком разумным и каким то целеустремленным. Расстояние все сокращалось и сокращалось.

– Юрочка, мне страшно, – Наташа прижалась к моему рюкзаку, вцепившись в него обоими руками. Почти вытолкнула меня из ниши:

– Что они тащат, Юра?

– У меня нет никакого желания выяснять это. Пока они вроде не видят нас, или не обращают внимания и слава Аллаху!!!

Мое состояние тоже можно назвать шоком. Видеть огромных крыс размером, превосходящим габариты матерого кота! Грызунов, которые маршируют строем, да и еще что– то тащат. Это может повергнуть в коматозное состояние людей и с более крепким самооблоданием, чем у нас. Чересчур, по моему мнению, они выглядели умными. Но Наташка, кажется, еще более испугана, чем я. Надо попытаться поддержать моего деморализованного спутника. Тихо сказал:

– Наташенька у них, наверное, новоселье. Просто мыши переезжают на новую квартиру. Ну чего ты испугалась?…

Первая крыса, словно услышала меня. Колонна находилась уже почти напротив нас. Мать – командирша резко остановилась и повернулась к своим сопровождающим. Какое-то время гримасничала, дергала носом и длинным хвостом, Со стороны, точно отдавала какие-то приказания своим подчиненным. Плавно повернула голову в нашу сторону и, не мигая, уперлась взглядом.

– Ой, – тоненько, но почти во весь голос сказала Наташа. Я полностью разделял ее мнение по этому вопросу. Спутники изучавшей нас крысы стояли не шевелясь. Словно каменные изваяния. На нас не косились. Субординация у них была на высоте. Что– то все то, что происходит, происходит, как – то не так. И то, как это происходит, совсем-совсем мне не нравится.… Не дав мне закончить свои размышления, главная крыса в сопровождении двух своих здоровенных подчиненных медленно, но уверенно направились к нам. Наташку трясло. От нее волнами исходил физически ощутимый ужас. Не знаю, наверное я попал в резонанс, и меня рикошетом от нее трясло. Но, скорее всего мне было так же страшно. Однако я не потерял способности думать и говорить:

– Заткнись, – прошипел, переходя на крысиный язык. Зарождавшийся у нее вопль захлебнулся на выходе в пространство. Нас разделяло с крысиным патрулем теперь всего три метра. Не оставалось сомнений, что конечной целью их визита, через дорогу, были мы. Я вытащил нож и выставил его перед собой. Конечно, драться с этой сворой было бессмысленно. Но сразу, без боя превращаться в куски мяса было непозволительным одолжением мерзким хищникам. О попытке договориться с ними не могло быть и речи. Не смотря на кажущуюся осмысленность их действий. В двух шагах от нас, вжавшихся в нишу в стене дома, крыса-командир плавно перетекла влево и двинулась вдоль фасада дома. Одна из сопровождающих отправилась следом. Последняя уселась в метре от нас и принялась умываться, изредка поглядывая в нашем направление. За кажущимся безразличием она умело прятала настороженное внимание. Сомнений в том, что она отреагирует адекватно, на любое проявление агрессии с нашей стороны у меня не было. Я по-прежнему сжимал в липкой от пота руке нож. На противоположной стороне оставшиеся крысы стояли, не меняя положения. Охранница закончив гигиенические процедуры, теперь неотрывно смотрела на меня. Я немного накренился вперед и посмотрел в сторону ушедших крыс. Их не было видно. Надо что-то делать. Переступил затекшими ногами. Казалось, прошла целая вечность. Как только закончил свое движение, охраннница незаметно, как бы перелилась на метр ближе к нам. На ее морде возникла неприятная улыбка. Из ощеренной пасти показались резцы длинной с указательный палец профессионального пианиста. Очень длинные… М-да-а-а…

– Наташа, стой спокойно, не двигайся. Не надо ее провоцировать, – сказал скорее себе и крысе, чем Наташе, которая, по – моему, была в полуобморочном состоянии. При моих словах крыса оскалилась еще больше, и из пасти услышал весьма красноречивое шипение. Значит, разговаривать тоже нельзя. Радует, что при всей своей разумности они не понимают человеческого языка. Иначе вряд ли бы она стала шипеть после моих исполненных миролюбием слов. Наташа не шевелилась, то ли и впрямь была в состояние комы, то ли смирилась с участью и читала неслышно отходную молитву. Ситуация была патовая. Путных мыслей у меня по поводу выхода из нее не было. Однако все разрешилось само собой. В поле моего зрения оказались исчезнувшие две крысы. Мать – командирша была налегке. А вот вторая тащила, зажав в своей пасти … пистолет. Они быстро перемещались к своим товаркам, ожидавшим их на противоположной стороне проспекта. Наш вертухай, как только крысы достигли середины проезжей части, словно получив безмолвный приказ, припустил следом. Когда вооруженные пистолетом грызуны достигли тех, что их ждали, главная оказалась во главе колонны. Та, что была с пистолетом, аккуратно положила его на волокушу, заняла свое место в строю рядом со стоявшей нашей надсмотрщицей. Построившись и подровнявшись, крысиное подразделение бесшумным шагом направилось дальше. Про себя окрестил их – трофейщиками. Когда хвост, в буквальном смысле, колонны растворился в сером сумраке вечного дня, наконец, смог пошевелиться. Почувствовал, что мое нижнее белье насквозь мокрое от пота. Оно неприятно липло и холодило тело. Не знаю, кому сказать спасибо, за то, что в городе не было ветра. Вечного папы всех сквозняков, которые в свою очередь приходились родителями простуды. В этом мире были кое – какие приятные мелочи. Но лучше бы этого мира не было вовсе.

– Наташенька, пойдем, – выдернул ее за рукав из далекой пещеры, именуемой полной прострацией:

– Они ушли…

Первые шаги родили у нее вопрос, который мучил и меня:

– Зачем они это делают?

– Не знаю, но радуюсь одному. Тому, что создатель не наделил их человеческими руками. Вид крысы наставляющей автомат окончательно бы свел меня с ума.

– Юра, они очень умные, их поступки совсем как человеческие. Не понимаю, зачем им оружие?

– Вполне возможно, что мы были свидетелями действий представителей новой цивилизации. Новых хозяев окружающей среды, во всех смыслах. Странно ни это. Мне раньше казалось, после первой встречи с крысами, что они не видят меня, или, вернее, игнорируют присутствие человека. Я для них был не более чем камнем, стоявшим вне пути. Теперь убедился в том, что мы им не настолько безразличны, насколько этого хотелось бы мне. Они не просто осознают наше присутствие. Крысы готовы пресечь любые, пусть даже непроизвольные, попытки помешать своим мероприятиям. Однако с точки зрения моей логики, а она, надеюсь по-прежнему осталась человеческой, будучи на их месте я перебил бы их, как только увидел. Может ли это служить основанием для того, чтобы предположить, что их мотивы не человеческие? Не понимаю, абсолютно ни чего не понимаю! Во всех тех местах, где я занимался поисками огнестрельного оружия, не было видно ни каких следов взлома. Витрины не разбиты, оружейные шкафы не взломаны, просто открыты. Как им все это удалось?!

– Как ты думаешь, они опасны? – обречено спросила Наташа.

– Будут! Если мы в их представлении станем мешать в осуществлении их хрен знает каких планов. – Абсолютно в этом уверен. Да и крысы недвусмысленно определили наше место в этом городе. Во всем этом было что-то еще. Продолжил свои размышления вслух:

– Знаешь, Наташа, мне пришла в голову неожиданная мысль. Что если крысы не против нашего существования? Может быть, они просто пытаются обезопасить себя. Собирают все оружие, которое способно поражать на расстоянии. Холодное оружие при их размерах и скорости не представляет для них серьезной опасности. Справиться с крысой таких размеров, будучи вооруженным даже двуручным мечом, дело сомнительное. Кроме того, с холодным оружием надо уметь обращаться. Победить подобного грызуна в единоборстве, поступок выходящий за рамки возможностей среднего человека. Крысам было наплевать на то, что я держал в руке нож. Мы не представляли для них угрозы. Не знаю как, но мне кажется, они понимали, что в наших интересах разойтись с ними по-хорошему. Они не видели в нас опасности. Трофейщики просто остановили нас и всем своим видом, весьма наглядно попросили не мешать. Если бы у нас был, хотя бы пистолет, я принялся палить от страха, не думая о последствиях. Тогда выходит, что трофейщики собирают все оружие, даже в квартирах. Хотя возможность отыскать оружие в квартире, практически равна нулю. Мало у кого пистолеты в то время лежали на видном месте.… Слушай, а что если это говорит о том, что оружие крысы прячут не только от нас?! Тогда выходит, что кроме нас есть еще люди! Собирая оружие крысы, просто хотят уровнять шансы, на случай открытого противостояния между ними и выжившими. В этом случае они имеют больше шансов победить…

Наташка остановилась как вкопанная. Она смотрела на меня, открыв все то, что возможно, на своем лице настолько широко, что казалось оно вот– вот даст трещину. Было такое ощущение, что увидела ползающих по мне золотых жуков с изумрудными глазами.

– Ты, что зависла? – пощелкал у нее перед лицом пальцами:

– Сбой системных файлов?

К ней медленно вернулась возможность складывать звуки в слова.

– Юра, так, что это значит, что не всех людей убили?! Значит, есть живые? Мы можем с ними встретиться?! Это правда, я правильно поняла?

– Наташа, поняла, ты, правильно. Во всем этом есть одно "но". Все выше сказанное, попытка построить более – менее логичные рассуждения. На самом деле, к моему величайшему сожалению, цена этим построениям, ломаный грош в базарный день. Все они не опираются ни на один мало-мальски подтвержденный факт, а значит совершенно бессмысленны. Поэтому они не более чем абстрактная игра пытающегося остаться холодным и здравым моего ума. Но даже, если мы предположим, что все это так, как я думаю, обольщаться не стоит. Вероятнее всего другие люди представляют опасность не только для крыс, что очевидно. Но как бы это неприятно не звучало, для нас тоже.

Зародившаяся у нее надежда, скомкалась от моих слов. Сама она тоже сникла, и на глазах появился непременный атрибут любого женского разочарования – слезы.

– Наташенька, ты пойми, что все это не более чем человеческая логика. Конкретно моя. Я всегда был пессимистом. В этом мире мы с тобой больше похожи на крыс. Крысы, не знаю почему, похожи на людей. Но это совсем не значит, что они руководствуются в своих поступках нашей, человеческой логикой. Скорее всего, это не так. Может быть, они этим оружием украшают тронную залу своего короля, или повелителя, или кто у них там командует. Мы ведь не знаем их представлений о красоте, как впрочем, и всего остального о них. Одно совершенно очевидно, у них существует иерархия. Все остальное темный лес. Скорее всего, что все это я просто придумываю. Или скажем так, пытаюсь отыскать истину не имея ни каких конкретных знаний об этом месте. Занятие конечно идиотское.

Обнял ее. Слезы текли, как горошины. Но плакала она тихо. Это не истерика. Просто человеку всегда надо на что– то надеяться. И очень важно для него иметь хоть не большое подтверждение того, что его надежда не беспочвенна.

– Успокойся, заинька. Когда будешь, готова идти дай знать. Отказываться от первоначального плана у нас оснований пока нет. Потом мне кажется, если нам удастся выбраться за город… Там будет, более– менее все ясно и понятно, – врал, конечно, но и самому очень хотелось на это надеяться. Хлюпнув последний раз носом, отстранилась от меня, вытерла руками мокрое лицо, сказала:

– Все, Юр, я успокоилась. Просто, когда ты сказал о других людях, у меня надежда какая – то появилась. Глупо конечно. На что здесь можно надеяться?! Ну что, пошли?

– Понимаю. Надеяться нам не на кого, кроме нас самих. Пойдем, славная моя.

Как же назывался этот мост? С моей памятью творились чудеса. Казалось, совсем недавно знал все это, а теперь на месте названий сплошной пробел. Желание вспомнить доводило до полового бессилия. Места были знакомыми и родными, а вот как они назывались.… Хоть убейте! Всплывали какие-то слова, но они совершенно не были связаны с тем, что я видел перед своими глазами. Странно быстро я принял все изменения произошедшие с городом. Может быть, Наташка права в том, что я неадекватно отношусь ко всему этому. Впрочем, она сама вначале жалась и постоянно держалась за руку, как ребенок, который боится потеряться. Сейчас идет спокойно, рядом, уже не путается под ногами. Значит, и с ней происходят изменения. Не будем сейчас задаваться вопросом о странностях нашего восприятия. Оставим на-потом. На какое потом?

– Натуля, – для привычной тишины, голос прозвучал пугающе громко. Она вздрогнула. То ли от звука моего голоса, то ли ожидая от меня очередной гадости или следующего словесного поноса. Никак не могу разобраться в своих чувствах по отношению к ней. Подчас ее мучительно, до сердечных колик жалко. А иногда просто удавить хочется. Атмосфера этого проклятого города сводит с ума.

– Наташа, – повторил свое обращение:

– Сейчас зайдем в этот сад у реки, черт, забыл, как называется. Хрен с ним! – тут я пой мал себя на мысли, что забыл, как называется и сама река:

– Слушай, как называется эта река? – в ее взгляде вместе с недоверием проскальзывал легко угадываемый страх. Видимо, решила, что забрало у меня окончательно упало, и теперь я полностью оформившийся параноик.

– Нет, Наташа, я не шучу. Правда, забыл. У меня с памятью какие-то забавные штуки происходят. Помнишь, как в песне: "Что– то с памятью моей стало…" Все исчезает куда– то, вот только что помнил, и на тебе, ничего нет.

– Река называется Нева, – мое объяснение не имело положительного результата. Она и впрямь думает, что крыша у меня съезжает все больше и больше.

– Наташа, а у тебя не так? С памятью все в порядке? Понимаешь, у меня какие-то провалы. Только что помнил, даже помню, что называл это совсем недавно, а сейчас, как ни напрягаюсь вспомнить не могу.

– Вроде бы нет. Правда мне кажется, я многих названий и не знала. Я ведь в командировке была, а не на экскурсии. И потом, я из другого города. В Питере редко бывала. Но вот это Нева. А вот там сквозь деревья просматриваются стены Петропавловской крепости.

Посмотрел направо, куда указывала ее рука. Увидел сквозь голые деревья парка стены из красного кирпича. Абсолютно точно. Когда она произнесла эти названия, бреши в памяти заполнились. Все встало на свои места. Надолго ли?

– А как мост называется? Помнишь?

– Не знаю. – Прозвучало очень неуверенно.

– Не знаешь или не помнишь? Это очень важно! – Очень не хотелось съезжать в пропасть безумия одному.

– По-моему, не знаю. Я ведь говорила. Я из другого города. Здесь главным образом перемещалась на метро.

– Так, ладно, сейчас засядем в этом парке. Перекусим. Отдохнем немного. Проведем военный совет. Выработаем тактику дальнейшего нашего продвижения. Цель – форсирование Невы. По мосту мне идти, честно говоря, страшно. С него вниз не сиганешь, в случае чего. В общем, поедим и подумаем.

Ели молча. Прием пищи стал неприятной, но необходимой обязанностью. Спасло и делало его более – менее терпимым запаздывавшее ощущение вкуса. Откусывал, начинал пережевывать пищу. Желудок соответственно вырабатывал сок, готовился к приему еды. Глотал, он получает набившие оскомину крекеры и мясной паштет. Следом приходит надоевший, хуже пареной репы вкус. Но он был не связан с самим приемом съестного внутрь. Терпеть было можно. Все здесь приходило с очень большим опазданием. За тарелку горячего супа продал бы душу дьяволу. Обед запили такой же безвкусной водой. Теперь настала пора говорить о делах наших скорбных. Чтобы продемонстрировать существование в нашем обществе, весьма ограниченном, наличие демократии и продекларировать равенство полов, обратился к Наташе, как бы отдавая инициативу в принятие решения:

– Как думаешь, будет лучше перебраться через реку?

– Юра, ты же сам говорил, что по мосту идти опасно. Значит, придется идти по льду.

Ни как она не хотела брать обязанность, даже совещательного голоса.

– Да, по льду. По тонкому льду, – вздохнул я. Если бы можно было не переправляться через реку, сделал бы это с удовольствием.

– Но где, по льду? По открытому пространству – спрятаться негде. Там, наверное, на фарватере льда нет. Если есть, то он действительно очень тонкий и нас не выдержит. Под мостом, та же петрушка. У опор наверняка все размыто, и толщиной он там, как папиросная бумага. Ну, у тебя есть какие – нибудь мысли по этому поводу?

О чем интересно думает, когда я все силы положил на алтарь успеха нашего предприятия? Что это все мне одному нужно?!

– Юрочка, не знаю. Я в этом совершенно ничего не понимаю. Давай поступим так, как ты считаешь нужным.

Ох, уж мне эта рабская покорность всему: мне, судьбе. Впрочем, выбор и вправду невелик. И не ее в том вина. В конечном итоге она права все равно будет по– моему.

– Значится так, Натунчик! – бодро сказал я, что бы разогнать внутреннюю неловкость и неуверенность. Говорил это, одновременно развязывая рюкзак. Достал из него веревку, –

– Пойдем под мостом. По льду. У меня здесь есть веревка, обвяжемся ей и она будет нашим страховым полисом. Запомни самое главное, если провалишься под лед, не бултыхайся. Старайся сохранить спокойствие. Выплывай на поверхность и хватайся за что – нибудь надежное, что будет поблизости. Например, за опору моста или за участок льда, по которому уже прошла. Я тебя за веревку вытащу. Если в воду вваливаюсь я, то ты ложись опять же на тот участок, по которому прошли, и потихоньку подтаскивай к себе веревку. Но самое главное это не паниковать. Пойду первым, я тяжелее тебя, и то место, по которому уже прошел, тебя всяко выдержит. Конечно, все это будет хорошо, если под мостом есть лед. О том, чтобы идти по середине реки не может быть и речи. Тогда нам останется одно – идти по мосту. Но идти нам придется быстро, почти бежать, а он зараза очень длинный.

В просветах между деревьями было видно, что река покрыта льдом, но вот какой он? А в особенности, какой он под мостом, название которого крутилось у меня на языке но никак не могло выскочить на свободу. Гадай, не гадай, но пока не увидишь все своими глазами и не потрогаешь руками, предположения не стоят ничего.

Вот и Нева. Наташе пришлось опять напомнить мне название этой очень широкой реки. Оно у меня опять куда – то выскользнуло. Раньше воспринимал ее, как прекрасное украшение моего города, теперь я боялся Невы. Но страх был несколько иным, чем тот который испытывал до того, как увидел реку. Порадовало то, что лед у гранитной набережной был на вид надежным. Спускаться на реку пришлось напротив Петропавловской крепости. Как только ноги оказались на льду с ним произошли фантастические изменения. Лед был абсолютно прозрачным, нигде не было снега. Но ноги не скользили. Удивляло не это. Вода, которая текла подо льдом была буро – зеленого цвета. Как только мы вступили на лед, он кардинально поменял свой цвет. Был свинцово – серым, и вдруг стал бутылочно-зеленым. Цвет был насыщен и глубок. Таких ярких цветов в этом городе я не видел. Но почему произошло это изменение цвета? Мне не удалось ухватить тот момент, когда лед стал другим. Однако стоять раскрыв варежку и изумляться свойствам волшебного льда времени не было. Я обвязал Наташину талию одним концом веревки. Нашел второй конец и обвязался сам. Прежде чем тронуться в путь, еще раз провел инструктаж:

– Наташа, иди так, что бы веревка была слегка ослаблена, но следи за тем, что бы она ни касалась льда. Между нами будет примерно метров восемь. Иди только по тому месту, по которому я уже прошел. Буквально след в след. Помни все то, что я тебе сказал ранее и главное не паникуй, – последнее в равной степени относилось и ко мне. Поджилки тряслись. Что – то настораживало в этом "Ледовом походе". Лед был странным, подо льдом неизвестно какая глубина и какое течение. Что и говорить не каждый день совершал подобные путешествия, было от чего впасть в расстройство. Но все равно по льду мне казалось идти безопасней, чем по мосту. Вздохнул и пошел. Несколько раз за пять шагов обернулся. Наташа стояла и внимательно следила за раскручивающейся веревкой. Посмотрел вперед и взял курс на первую опору моста. Через четыре шага веревка натянулась, а потом сразу преослабла. Оглянулся, увидел, что Наташа точно выполняет мои инструкции. Хотел поймать взгляд, что бы подмигнуть и улыбнуться ей, но не удалось. Потом одернул себя и напомнил, что не на общественном катке и смотреть надо, прежде всего под ноги. До моста дошли без приключений. Чувствуя над собой нависшую громаду тысячетонной конструкции, немного успокоился. Шел, внимательно смотря вперед, и периодически переводя взгляд под ноги. Лед пока опасений не вызывал. Вдруг веревка резко дернулась назад. Сразу среагировал. Следуя своим инструкциям, быстро распластался на льду. Потом медленно начал поворачиваться на пузе, назад, в ту сторону, где провалилась под лед Наташа.

– Дура чертова!!! – Заорал во весь голос. Она стояла и смотрела на меня оловянными глазами. Поднимаясь, продолжал орать:

– Я тебе что говорил! Держи дистанцию. А ты мне в затылок дышишь, на пятки наступаешь! Еще раз так сделаешь, прибью!!!

Она заревела, и мне показалось, что плач звучал громче, чем ор.

– Юрочка, милый прости, прости меня! Не ругайся! Мне очень страшно! Никогда так не было страшно, как сейчас! Я боюсь, ты так далеко от меня! Я не могу… не могу идти на расстоянии от тебя. Я прошу тебя, давай вернемся и побежим по мосту! Я буду бежать быстро – быстро, честное слово, до самого конца без остановки. Пробежим и спрячемся на том берегу! Ведь с нами ничего не успеет случится, если мы побежим очень быстро?! – все это в захлеб, вперемешку со слезами, с судорожным схватыванием воздуха в перерывах между словами.

– Дура, – повторил еще раз, но уже без прежнего задора. Она наступила на провисшую веревку. Получился рывок. А я чуть не пережил позорный приступ медвежьей болезни. Наташа уже захлебывалась слезами, изо рта пошли пузыри. Годовалый ребенок, да и только. Но это произвело успокаивающее действие на меня. Стряхнул остатки пережитого страха. Стало стыдно за те слова, которые из – за него вырвались.

– Наташа, мы не можем идти по мосту. Пойми, девочка, как бы быстро мы по нему не бежали он слишком длинный, чтобы успеть перебежать его. А здесь на льду у нас есть пространство для маневра. Здесь нас ни кто не ждет. Наверху будем как на ладони. Мы и подумать ничего не успеем, как нас сожрут. Как тех, вон видишь?! – Я указал на трупы, щедро развешенные на перилах моста, раскачиваясь над нашими головами. Под мостом, можем, по крайне мере, спрятаться!

– Все вижу и понимаю! Но чувствую, что подо льдом какая – то смертельная опасность! Что – то есть здесь! Я боюсь, боюсь!!! Понимаешь, ты, дурак бесчувственный!!! Ненавижу тебя!!! Уходи один, я вернусь обратно! Что смотришь на меня?! Убирайся!!!

Она начала судорожно пытаться развязать узел веревки. Этот взрыв эмоций еще больше успокоил меня, хотя часть слов, которые выкрикнула Наташа, были очень обидными. Наверное, потому, что были отчасти правдой.

– Наташа, – медленно двинулся к ней.

– Не подходи ко мне, гад!!! – закричала, все еще безуспешно теребя узел. Выбрал веревку, когда она натянулась, что есть силы дернул на себя. Наташа, ойкнув, махом упала в направлении рывка. Упала тяжело, всем телом. С глухим стуком. Я испугался, в один прыжок преодолел разделявшее расстояние. Рухнул рядом на колени и рывком перевернул ее вверх лицом. Из носа шла кровь. Она молча, сопя, боролась, пытаясь вырваться из моих рук. Я все сильнее и сильнее сжимал ее плечи. Вход пошли кулаки и колени. Еле успевал уворачиваться, чтобы не подставить под удар лицо. Потом её силы иссякли, и она заплакала. Горько и безутешно. Словно маленький ребенок, который потерялся и впервые столкнулся с проблемой одиночества. Меня прорвало:

– Любимая моя! Прости меня, прости!!! Я люблю тебя! Но ты должна понять все то, что я делаю, делаю не из прихоти, и не потому, что жестокий и злой. Я хочу сохранить тебя. Хочу, чтобы ты осталась живой! Чтобы оба мы были живы! Ну, не плачь, прошу тебя, успокойсая. Все будет хорошо. Обещаю тебе, я все сделаю для того, что бы нам удалось выбраться отсюда. Слышишь, единственная моя?! Клянусь тебе, приложу все до капельки усилия, чтобы с тобой ни чего не случилось!!! Прости, прости, любимая моя! Слышишь?! – Удалось докричаться до нее. Из глаз продолжали течь слезы. Но их выражение поменялось. В припадке искренности сумел найти слова, которые вселили в нее надежду.

– Юра, Юрочка!!! Мне страшно! И ты такой чужой, непонятный! Я думала, что ты ненавидишь меня, и при первом удобном случае попытаешься от меня избавиться! Я боюсь… Я думала.… Думала, когда шли, ты не бросишь меня, а здесь на этом льду…

– Так это лед тебя испугал? – с облегчением нашел ответ на мучавший меня вопрос о причине истерики, –

– Меня он тоже напугал. С одного места смотришь на него он серый. И вдруг, бах, стал зеленым! Есть от чего сознания лишиться!

– Каким зеленым? – удивленно спросила она, размазывая слезы и кровь по щекам. Я вытащил из бокового кармана куртки, относительно чистый платок и протянул ей. Она благодарно кивнула. Потом, словно успокаивая ребенка, сказал:

– Ну как каким зеленым, лапушка? Вот таким, – похлопал ладонью по льду рядом с собой.

– Он серый, – опровергла, совершенно уверенно.

– Да ты что не видела разве?! Он цвет поменял! Ты его что и сейчас серым видишь?!

– Да-а-а-а…– и вот здесь у нее вновь появилось то выражение глаз, которое было, когда я спросил о названии реки. На этот раз оно не промелькнуло, а осталось там. Так смотрят на опасных сумасшедших. Или на маньяков. С ужасом и надеждой. С ужасом оттого, что может случиться. И с надеждой на то, что все может быть образуется. Мне пришлось рискнуть и задать еще один вопрос. Он мог убить ужас и утвердить в ее глазах надежду, или совсем наоборот.

– Наташа, а когда ешь, вкус у тебя сразу появляется, как только положишь пищу в рот?

В ответ опять услышал протяжное:

– Да-а-а-а…

Запустил пятерню под шапку и с силой почесал голову.

– Ты знаешь, что мы по-разному ощущаем объективную реальность, данную нам в этом самом ощущении? Я вижу зеленый лед. У тебя со вкусом все в порядке, а у меня он вечно опаздывает, как электрички.

– Ты курила раньше?

– По-моему нет, – сказала ужа более осмысленно. Села на льду удобнее.

– Переберемся на ту сторону, попробуешь.

– А зачем?

– А затем, что со мной все это происходит не так, как с тобой. Может именно поэтому, ты воспринимаешь меня, как своего возможного убийцу. Наташа, вот сейчас мы оба успокоились. Я тебе совершенно искренне говорю, у меня в мыслях не было причинить тебе, какой – нибудь вред. Могу поклясться, чем угодно – это правда.

Но в этот момент меня больше волновало сделанное открытие. Она совершенно иначе воспринимала многие вещи этого мира. Ее это, по-моему, удивило не меньше моего и в чем-то, даже успокоило. Дай, не знаю кто, что бы ее страх передо мной сменился на что – нибудь другое.

– Наташенька, пора идти. Чтобы тебе не было так страшно, пойдешь первой. Если появится опасность, увидим ее вместе и вместе будем действовать сообразно обстановке. Я пойду замыкающим и буду прикрывать наш тыл. Еще одно. Хочу, чтобы ты мне верила. Я действительно люблю тебя. Может это не к месту и не ко времени "вот уж точно". Но ты должна мне верить! Все, только что сказанное мной, это правда. Может быть, единственная правда в этом месте.

Она вернула мокрый от слез и бурый от крови платок. Я скомкал его и запихал в карман. Обнял ее и стал целовать. Глаза, еще мокрые щеки, распухший от удара об лед нос, губы, сохранившие горечь слез.

– Ты веришь мне?! – в тот момент показалось самым главным в моей жизни услышать положительный ответ.

– Юра, я постараюсь. Честно постараюсь.

Мне в своем вранье всегда удавалось быть более убедительным. Встал и помог подняться ей. Еще раз обнял и поцеловал. Потом слегка подтолкнул:

– Ну, иди. Ничего не бойся! С нами все будет в порядке.

Она попробовала улыбнуться. Не вышло. Кивнула мне, развернулась и медленно и неуверенно пошла вперед. Два шага, три, четыре, когда сделала восьмой шаг, веревка приподнялась надо льдом, двинулся за Наташей.

– Милая, не спеши! Смотри под ноги. Все в порядке! – крикнул в спину. Она не оборачиваясь, кивнула.

На середине реки устроили привал. Сели у опоры моста. Я обнял ее. Она не отстранилась. Так сидели долго. Молчали. Каждый думал о своем.

– Юра, – первой нарушила молчание Наташа.

– Тебя очень тяготит моя возможная беременность?

– С чего ты взяла?

– Так. Показалось.

– А почему это должно меня тяготить? Скорее всего, что законы той жизни, в том числе и физиологические не имеют силы в этом мире. Так что беременность под большим вопросом. Если это и не так, то ведь она еще не очевидна?

– Как ты любишь запутанно говорить. Просто не можешь изъясняться?

– Извини издержки образования и характера. Но слишком много мыслей в два слова не впихнешь. Было бы лучше, если на все твои вопросы отвечал только: "да" или "нет"?

– Не лучше. Но иногда бывает трудно тебя понимать. Даже не всегда улавливаю смысл слов. Но ты так и не ответил на вопрос?

– Отвечаю. Нет. Не тяготит. Точка.

Она улыбнулась.

– Юр, прости меня за истерику. Мне показалось, – со мной должно что – то случиться на льду. Очень испугалась. Не соображала, что делала.

– Понимаю. Женское сердце – вещун. Все нормально, я тоже был близок к припадку. Тебе просто удалось опередить. Не представляю, как бы ты смогла утихомирить меня, если бы успел начать первым?

Показалось, что она не слышит. Через мгновенье получил подтверждение. Впрочем, не расстроился

– Юра, ты однажды сказал странное слово – эвтаназия. Что оно означает?

– Добровольный уход из жизни одного человека с помощью другого человека. Осуществлялась, как правило, введением в вену безболезненных умерщвляющих препаратов. –

Постарался выдать краткое определение, не вдаваясь в подробности.

– Почему ты спросила?

– Так. Просто вспомнила это слово. Может быть, пойдем дальше. Я уже отдохнула, и сидеть становится холодно.

– Пойдем. Раньше выйдем, скорее дойдем.

Посмотрел вверх. Висевшие над головами трупы не выпускали нас из виду.

До другого берега оставалось метров сто, не больше. Уже расслабился и думал, как бы побыстрее оказаться у гранитного спуска к реке. Неожиданно что – то взорвало лед перед Наташей. Она в этот момент как раз занесла ногу, чтобы сделать следующий шаг. Лед как бы вспучило изнутри, а потом он не выдержал давления и, ломаясь, выпустил высоко вверх огромный, черный столб воды. Этот фонтан окутал Наташу и всей массой вместе с ней исчез в образовавшейся полынье. Веревка рывком натянулась, сбросила меня на лед, потащила в мертвую воду. Выхватил нож из ножен. Первым желанием было перерезать веревку. Шли мгновения, меня все ближе и ближе подтаскивало к зияющему пролому. Сила, тащившая постепенно ослабевала, но не так быстро, чтобы не успеть оказаться в черной воде. Остервенело, принялся рубить лед ножом, пытаясь зацепиться и приостановить скольжение. Тщетно. Нож соскальзывал, оставлял неглубокие выбоины на льду, неспособные приостановить движение. Вдруг, когда до полыньи остался метр, все прекратилось. Положил нож и обеими руками начал подтаскивать веревку к себе. Вода была черной и спокойной. Метр веревки. Она шла легко, но груз на конце чувствовался.

– Где же ты! Всплывай, черт тебя подери! – Еще метр. Веревку начало сносить, как леску, на конце которой сидела рыба. Течение, не такое сильное, но все же ощутимое. Еще метр. Показалась рука. Судорожно над поверхностью искала кромку льда, чтобы ухватиться. Быстро обмотал веревку вокруг своего запястья. Схватил за руку. Потащил, что было сил. Показалась ее голова. Глаза были открытыми, но мысли в них не было. Запустил свободную руку по плечо в воду. Ее обжог холод. Нащупал брючный ремень и рывком вытащил Наташку до половины, на лед. Еще одно усилие, мы уже в паре метров от пролома.

– Наташенька! Наташка! – Я хлестал по щекам, мучительно вспоминая приемы искусственного дыхания. Никак не мог вспомнить. Все произошло очень быстро. Не могла же она за столь короткое время захлебнуться! Моргнула. Потом резко села и наклонилась вперед. Ее вырвало черной слизью разбавленной зеленой водой. Цвета у рвотной массы были неестественно яркими.

– Быстро, быстро, лапушка моя! – Подхватил ее подмышки, кое– как поставил на ноги и почти волоком, насколько возможно быстро, потащил ее вокруг полыньи. Прочь от этого пролома. Полынья была почти правильной прямоугольной формы, словно кто-то долгое время специально вырубал пешней или пилил пилой для такого вот случая. Оттащил ее метров на десять от полыньи. Она пришла в себя и стала принимать более активное и осмысленное участие в нашем бегстве. Однако, не доверяя ее силам, продолжал крепко держать Наташу за талию.

– Быстрее, золотко, быстрее. – Черт его знает, сколько таких ловушек может оказаться на нашем пути? Бежали, уже не разбирая дороги, в сторону спуска к реке. Случись что и уже оба стали бы удобрением для подводной растительности. Ни чего не случилось. С разрывающимися от напряжения легкими влетели на набережную. Но здесь тоже не появилось чувство безопасности. Слишком близко к реке. Не останавливаясь, перебежали дорогу и вломились в первый попавшийся подъезд. Массивная дубовая дверь, к счастью, оказалась открытой. Как только веревка, тащившаяся нелепым хвостом, ни за что не зацепилась?

Глава 3.

Здание, в котором оказались, было, скорее всего, административным. Металлическая вертушка, стеклянная будка. На столе лежала камуфляжная шапочка с козырьком. Пришлось подхватить веревку, чтобы миновать дурацкое, пропускное устройство. На втором этаже долго стояли, стараясь перевести дух. С Наташки натекла огромная лужа воды. У меня кололо в левом боку. Потребовалось много времени, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя. Наконец удалось озвучить вопрос, который мучил с самого начала бегства от злобной полыньи:

– Ты как?!

– Холодно, – жалобно сказала она.

– Сейчас согреемся. – Достал нож. Не мог вспомнить, когда его подхватил и запихал в ножны. Разрезал веревку, охватывающую талию, освободился сам. На площадке было две двери. Я взял Наташу за руку и повел, громко выбивающую дробь зубами, к правой. Она была не заперта. За ней длинный коридор с большим количеством дверей по обе стороны. Немного углубились в коридор. Я открыл третью дверь слева. Комната была типичной чиновничей норой. В таких всегда сидели бухгалтера. Окна комнаты выходили во двор здания. У левой стены стоял старинный кожаный диван. Кивнул в его сторону. Сказал Наташе:

– Раздевайся побыстрей! – она попыталась снять рюкзак, который все еще истекал водой, но удавалось это плохо. Движения сковывал холод и мокрая одежда, ставшая тяжелой, как латы средневекового рыцаря. Стал помогать ей разоблачаться. Стянул рюкзак, металлическая молния на куртке никак не хотела расстегиваться. Пришлось разорвать. Свитер сняла уже сама. Дальше тоже отказалась от помощи. Развязал свой рюкзак, достал оттуда мешок с запасным теплым нижним бельем, шерстяные носки, флягу со спиртом. Когда оторвался от своего занятия и поднял голову, увидел, что она стоит. На ней остались только трусики и лифчик.

– Снимай все, – скомандовал голосом, не терпящим возражений. Ожидаемого диспута не последовало. Она сняла белье и теперь стояла, закрывая грудь перекрещенными руками. Кожа посинела и была покрыта гусиными пупырышками не виданного мной доселе размера. Я принялся яростно растирать её махровым полотенцем. С благодарностью думая о своей предусмотрительности. Когда вытер насухо все тело, кожа начала краснеть. Она не мешала и не помогала. Стояла, опустив руки и закрыв глаза. Изредка постанывала от моего усердия. Продолжал растирать приговаривая:

– Вот сейчас тебя разотрем всю. Согреем. Вот так. Вот так. Не хватало нам еще простудиться! Все у нас будет просто прекрасно. Ложись на диван, Приступаем ко второй части нашей экстремальной медицины.

Она легла на живот, и по телу прошла судорога. Кожа на диване была холодной. Взял флягу со спиртом, снова подивившись своей обстоятельности. Откуда что берется? Растирал спиртом, пока мои ладони не начали дымиться. Всю с головы до пят, включительно. Потом когда она вся пропиталась огненной водой со всех сторон, подал теплые хлопковые толстые кальсоны, тельник и шерстяные носки.

– Быстренько одевайся! Я сейчас мигом вернусь, – выскочил в коридор, до конца не будучи уверенным в том, что мне удастся найти постельное белье в этом дворце бюрократии. Однако опасения не подтвердились. Наши чиновники были в свое время очень предусмотрительными, почти такими же, как и я. Когда вернулся, неся в охапке два одеяла и подушку, она сидела на диване, подобрав ноги и охватив их руками, словно пытаясь сохранить тепло внутри. Лбом упиралась в колени. Мое появление не встретило никакой реакции. Положил подушку в изголовье дивана. Помог ей лечь и укрыл сверху двумя одеялами.

– Сейчас приступим к третьей части лечения. Не очень приятной, но очень полезной. Спирт не даром всегда именовали огненной водой. – Налил в пластиковый стакан грамм пятьдесят спирта, другой стакан полностью заполнил водой.

– Наташенька, сейчас выдохни воздух, весь. Потом сразу одним глотком вылей в себя спирт, старайся, чтобы он сразу попал в желудок, нигде не задерживаясь. После этого молниеносно запей водой.

Протянул оба стакана. Она удивила меня, выполнив инструкции с безукоризненной ловкостью. Что это? Профессионализм давно пьющего человека? Всегда считал, что мастерство не подошьешь.

– Ложись, славная моя. Поспи. Тебе необходимо отдохнуть. А я вот здесь вот посижу рядом.

Наташа свернулась калачиком, я уже знал, что это ее любимая поза для сна. Закрыла глаза. Я сел рядом, на пол. Только сейчас начал понимать, чего удалось избежать. Меня изрядно трясло. Обрывки мыслей летали разноцветными лоскутами, постепенно складываясь в целую картину. Стало по-настоящему страшно. Посмотрел на ворох мокрой одежды. Как ее высушить? Разводить костер в помещении? Но здесь нет места для этого. Как поведет себя открытый огонь в этом мире? Уже довелось стать свидетелем, изменения одной из основных природных стихий. Вода вела себя чрезвычайно агрессивно. Но вода есть вода, а огонь.… Поискав в голове еще какие – нибудь возможные варианты, с сожалением понял, что остается только один. Пока она спала, надо было выдвигаться в какой– либо близлежащий магазин и там отовариваться всем необходимым. Наташка спала. Дыхание было ровным и спокойным. Ей– богу, как ребенок. Умилился, такого со мной никогда не было. Идти куда– то одному? Перспектива пренеприятнейшая. Так давно не был один. Дотянулся до фляги, плеснул чуть побольше, чем Наташе. Выдохнул и комком бросил спирт в себя. Задержал дыхание, пошарил рукой и нашел бутылку с водой, запил. Пить спирт с задержкой вкусовых ощущений занятие оптимистическое. Со стола взял листок бумаги, ручку, и, перевернув ворох мокрой одежды, переписал на бумагу все ее размеры. Еще раз посмотрел на нее, даже взглядом своим боялся потревожить сон. Одну ладонь положила под щеку, второй ладонью укрыла вторую щеку. Под глазами темные круги. Досталось ей. И я тот еще подарочек. Лицо было светлым, спокойным и умиротворенным. У меня повлажнели глаза, а внутри все сжалось, такой она была милой. Видимо, не зря говорилось, что все произнесенное вслух рано или поздно приобретает форму. Можно ли описать любовь словами? Можно описать свои ощущения, когда любишь. А я, черт бы меня побрал, любил ее. Любил! Это чувство было совершенно незнакомым мне. Оно полностью отличалось от простого сексуального влечения. Было другим, все переполняло меня. Я боялся того, что испытывал к ней. Боялся и любил. Мог бы часами стоять у постели и смотреть на то, как она спит. Повернулся и совершенно бесшумно вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Перед выходом на улицу подумал о том, что надо было написать записку. Удивился, почему эта мысль пришла мне в голову только теперь. Дернулся вернуться, но возвращаться всегда было для меня дурной приметой…

Первые шаги дались, ох, как не легко. Вскоре страх притупился от желания поскорее все это закончить и вернуться обратно. К Наташе. Мелькали улочки, здесь они были свободны от автомобильных баррикад. Покойников тоже не было видно. Потом в голову забралась тревога. Проснется Наташка и увидит, что меня нет. Что ей придет в голову? Конечно, там остались мои вещи, рюкзак. Но если вдуматься, разве меня это остановило, если бы я решил бросить ее. Нет! Это ясно и понятно. Надо все сделать быстрее. Побежал. О возможной опасности не думал и чесал посередине улицы. Если, что-то случится, вряд ли это что – нибудь изменит. Ага! Вот то, что нужно! Магазин – салон. В нем можно найти все необходимое. Дверь была не заперта. Как вихрь ворвался внутрь. Достал листок с размерами. Отобрал пару джинсов нужного размера. Три теплые рубахи. Два комплекта зимнего белья и еще два размером побольше, для себя. Достал шесть пар носков разных размеров на нее, и на меня. Два черных шерстяных свитера. Много – не мало. Вязанную голубую шерстяную шапку с забавными ушками. На прилавке, куда складывал все приобретенное мной, росла гора пакетов. Метнулся в отдел галантереи, в котором в изобилии стояли сумки, кейсы, чемоданы. Выбрал большую спортивную адидасовскую сумку. Вернулся обратно, уложил все добытое. Одновременно размышляя об особенностях коммунизма, построенного в отдельно взятом городе, для двоих. Жаль, что ни один коммунист не дожил до этого новоиспеченного рая. Так, дальше. Верхняя одежда. Выбрал стильную, кожаную куртку, на меху, с капюшоном. Запихал к остальному награбленному. Брючный ремень, две пары меховых кожаных перчаток. Дальше! Дальше! Со спазмом вспомнил – обувь. Стал выбирать ей пару, сверившись с реестром. Нашел подходящую, удобную, нужного размера. В сумку. Что еще? Огляделся вокруг. Быстро удалось разрушить красоту порядка и изобилия этого магазина. Все разбросано, перевернуто вверх дном. Что еще? Ага, вот. Прилавок с разными мужскими аксессуарами. Швейцарские армейские складные ножи. Батарейки, фонарики, зажигалки, брелоки, прочая дребедень. Выбрал два больших ножа со складными лезвиями. Подобрал к ним чехлы. Два фонарика, четыре упаковки пальчиковых батареек. Увлекательно, так вот, ходить по магазинам. Жаль мало времени. Вроде все. С трудом, помогая коленями, закрыл раздувшуюся сумку. Прикинул обратный маршрут, он вырисовывался более коротким, чем путь сюда. Минут через десять должен оказаться рядом с Наташей. Я помнил из прежней жизни расположение улиц и знал, как сократить дорогу. Перекинул сумку через плечо и задвинул ее за спину. Все. Вперед! Выскочил из магазина и побежал в противоположную сторону от той, с которой пришел. Пробежал мимо фасада дома, в котором был расположен магазин, свернул за угол. Два дома, переулок и еще один дом. Длинный ремень сумки, надо было отрегулировать. Она научно выражаясь, в такт шагам, лупила по ягодицам. Заскочил на тротуар. В конце переулка уже виднелась набережная. В доме справа темная арка. Уже почти пробежал, как вдруг.… Вдруг периферийным зрением уловил какое – то движение на пороге темноты. В тот же миг что – то тяжелое вылетело оттуда и повисло у меня на спине. Не выдержал тяжести, споткнулся, но, падая, успел выставить вперед руки и погасил силу удара о землю. Все равно грохнулся сильно. На мгновение вышибло дух. В глазах потемнело. Ничего не соображая, почувствовал на шее чьи – то руки. Они душили. Меня сковал ужас. Перед глазами в темной пустоте плыли красные пульсирующие круги. Сопротивляться не мог. Стало очень больно и вместе с болью возвращалось сознание. Чем меньше оставалось воздуха в легких, чем крепче сжималась железная хватка невидимого противника, тем лучше я начинал соображать. Одной рукой попытался оторвать пальцы от горла. Удалось отодрать один палец. Взял его на излом. Раздался омерзительный хруст. Палец сломался. Принялся за другой. Хватка не ослабевала. Понял, что не успеть переломать все пальцы, до того как задохнусь. Левой рукой судорожно вытащил нож из ножен. Легкие трещали. Перехватив нож удобнее, ударил им за спину. Ударил слабо, неловко. Существовала возможность промахнуться и попасть в себя, вместо противника. Посчастливилось. Попал в него. То, что душило меня заверещало. Но в этих звуках было больше недоуменного негодования, чем боли. Ударил еще раз, стараясь попасть в то же место. Удар получился удачливее первого. Сильный и точный. Оно завыло. Разжало пальцы и ослабло на мне всем телом. Неимоверным усилием, перевернулся на бок и скинул его с себя. Потом сразу, не теряя времени, откатился в противоположную сторону. Вскочил на ноги. Замахнулся ножом и только теперь увидел, что нападавший на меня был странным, но человеком. На нем был надето что-то из обтягивающей блестящей кожи. На манер аквалангистского. Но не в этом была странность. Однако он не дал времени разобраться. "Водолаз" начал подниматься. Поднимался медленно. Видимо, ранен серьезно. Я перехватил нож, взял его, как саблю. Подскочил к существу, которое, не переставая выть, пыталось подняться с колен. Завыл и я. Воя как бешеный зверь, наносил удар за ударом. Брызнула какая – то черная жидкость. Кровь!!! Меня опьянило это знание. Молотил своим тесаком. Некоторые из нанесенных ран, были очень глубоки. Гадина не пыталась защищаться. Стояла под градом ударов на коленях, и раскачивалась. Во мне вскипела ярость. Вместе с очередным ударом ножом что было силы пнул его ногой в тело. Существо получило необходимое ускорение, упало навзничь. Быстро опустился на колено рядом с ним и воткнул нож в спину. Закаленная сталь пробила тело насквозь, глухо царапнула асфальт. Я выдернул его. Поднялся и, шатаясь, отошел от трупа. Первая мысль – бежать. Но странность существа, которая в начале краешком зацепила сознание, пересилила страх. Захотелось взглянуть в его лицо. Затянутый в черный, действительно похожий на костюм аквалангиста, комбинезон, он лежал на животе, закрывая голову руками. Они были в перчатках из такой же черной блестящей кожи. Исследовательский интерес окончательно переборол осторожность. Даже в голову не пришло, что убитый мог быть не один. Подошел еще ближе и ногой попытался перевернуть тело. Сразу бросилось в глаза, что на нем не было ни одной страшной раны, из тех, что нанес ему только что. Не было ничего ни ран, ни крови, ни дыр, ни каких – либо других наглядных признаков убийства, которое только что совершилось. Это было очень похоже на регенерацию. Но когда она произошла?! Почему так быстро?! Он что выходит жив?! Меня обожгло ужасом. Просто прирос к месту. Если бы тварь сейчас проявила какие – нибудь признаки жизни, я, скорее всего, просто упал бы в обморок. Но он лежал не двигаясь. Пересилил себя и, держа нож наготове, тронул тело рукой. Он был холодным, или была холодна его чертова шкура. Еще раз вонзил нож в безжизненное тело. Лезвие прошло насквозь, не встретив никаких препятствий. Он не пошевелился. Выдернул нож, на нем была черная, густая кровь. Она не стекала с лезвия. Сталь была словно окрашена ей. Прямо на глазах черная кровь стала исчезать. Совсем. Без следа. Посмотрел на то место на его спине, откуда только что выдернул нож. Этого места не было, то есть была совершенно целая спина, обтянутая блестящей кожей. Не выпуская ножа, двумя руками перевернул тело. Одна рука безвольно откинулась, вторая оказалась под головой, как у отдыхающего дачника. Но что это была за голова?!! Вернее лицо. Вернее его полное отсутствие!!! Весь овал, на котором должны присутствовать черты лица, был обрамлен черной шапочкой. Она закрывала половину лба и весь подбородок. Не было ни глаз, ни бровей, ни носа, ни рта, ни выпуклостей, ни впадин! Все увиденное напоминало овальной формы розовый, неестественно розовый, баскетбольный мяч. Эту поверхность покрывали такие же, как и на мяче пупырышки. Когда, наконец, осмыслил, это, все страхи, что испытывал прежде, стали мелкими и незначительными. Это был кошмар, даже в отдаленных уголках темного подсознания не смог бы найти, что– либо подобное. Фантазии не хватило.

– Мама! – Вырвалось против воли. Назад! Пятился на четвереньках, задом, пока не натолкнулся на стену дома. Ведь эта тварь, которая, только возможно убита, может быть не одна!!! Что если, сейчас, сюда сбегутся еще такие же?!! Вскочил и побежал так быстро, как не бегал никогда в жизни. Бежал, как сошедший с ума от страха мустанг, спасающийся от пожара в прерии. Бывают ли в прерии пожары? Не знаю, зато у нас есть кое-что пострашнее стихии!!!

Пока бежал меня терзал глупый вопрос. Чем эта тварь издавала звуки? Ведь совершенно ясно слышал его вой! Не найдя подходящего ответа, остановился около здания, в котором оставил Наташу. Надо отдышаться и подумать над сложившейся ситуацией. Решил поступить так, Наташе ничего не скажу. Не к чему лишний раз пугать. Одеваемся и как шмели сматываемся отсюда. Если из всех нормальных людей нас осталось двое, то можно было предположить, что и этих уродов больше одного. Потом совсем не уверен в том, что прикончил его. Наконец удалось побороть одышку. Бегом поднялся на второй этаж и вошел в длинный коридор. Дверь. Открыл ее. В кабинете никого не было. Растерялся настолько, что куски мои лежали почти по всему городу. Проснулась, увидела, что меня нет – ушла. Но куда? Почему не взяла никаких вещей? Была в шоке?! Протер глаза, надеясь, что ошибся дверью. Но, нет. На диване подушка, скомканные одеяла. На полу ворох мокрой одежды, рюкзаки. Все здесь. Кабинет тот самый, все на месте, кроме Наташи. Но не могла же уйти в одной рубашке, кальсонах и носках на улицу? А что если это те, с баскетбольными головами? Мысль испугала до полного расслабления. Пока бегал там, дрался, они пришли и схватили ее. А этот специально пытался меня задержать. Что они сделают с ней? На этот вопрос легко, но с огромной болью смог ответить. Убьют!!! Как же так?! В изнеможение опустился на пол. Охватил голову ладонями. Наташа, Наташенька, как же так?! Ее лицо стояло перед глазами. Какой красивой она была, когда спала! Зачем?! Зачем я пошел за этими шмотками? Что же делать то теперь, а?!! Задавал сам себе вопрос. И не мог на него ответить. Не заметил, как заплакал. Редкие слезы, разъедая глаза, потекли по щекам. Одиночество, страх, бессмысленность всего. Безысходность. Я завыл.

– Юр, ты чего? – Обернулся. Еще не веря. Еще будучи уверен, что за спиной ни кого нет, и все мне кажется. Но в дверном проеме. В нелепых, больших кальсонах, в тельняшке с закатанными рукавами, в шерстяных носках. Стояла она! Всклоченные со сна волосы, заспанные глаза. Чуть не захлебнулся воздухом от облегчения. Нет от счастья! Вскочил, почувствовал, что сумка все еще висит, мешает, очень мешает. Скинул, чуть не оторвав пряжкой на ремне ухо. Понял, что где – то потерял шапку. Бросился к ней и крепко прижал. Она слегка опешила от моей реакции на ее появление. У меня из глаз все еще катились слезы, но они были легкими, хорошими.

– Наташенька, золотко мое!!! Я ведь думал, что потерял тебя. Что ты ушла…

Тут она обняла меня, удвоив силу объятий.

– Понимаешь, уходил – ты спала. Прихожу, тебя нет! Черт знает что в голову полезло! Испугался до смерти. Где ты была?! Чудо, мое?

– Я – это… в туалет ходила. Проснулась, в туалет хочу, сил нет. Ты куда – то ушел, но все вещи на месте. Подумала, что ты где-то по зданию бродишь. Звать не стала. Что я маленькая, сама своих дел сделать не могу? Вышла, хотела идти искать, но замерзла, решила, взять одеяло и продолжить поиски. А ты уже здесь. Где ты был?

– Любимая моя. Больше никогда никуда тебя не отпущу. Ни на одну минуту тебя не оставлю. Никому не отдам!

– И в туалет, то же будешь сопровождать? – Лукаво спросила.

– И в туалете, и в ванне, и в постели, и везде – везде! Ни на мгновение, ни на шаг!

Она счастливо вздохнула и еще крепче прижалась. Молчали. Но я как – то чувствовал, то, о чем она думает. Любовь иногда делает человека телепатом. Она была почти счастлива. Почти так же как я. О, если бы не было этого почти…

– Юрочка, а куда ты ходил?

– Сейчас все расскажу. Пока одевайся. Я тут кое – что подобрал, не знаю, будет ли впору? По размерам должно подойти, а понравится или нет? Пока надевай, потом посмотрим. Надо будет, поменяем, чтобы соответствовало твоим вкусам.

– Это все мне?!! Правда?! Ты ради меня ходил в город? Один?!!

– Нет, с тремя телохранителями. Не могла же ты идти дальше в мокром, а как высушить одежду я не знал.

– Юра, слов нет. Ты такой заботливый. Просто идеальный мужчина!

Здесь пришло время краснеть, как половозрелому юнцу, на которого обратила внимание красивая девушка. Слова были очень приятны. Чтобы услышать их, готов проделать еще одно, точно такое же путешествие. Идиот, что тут скажешь? Влюбленный идиот.

– Наташа, одевайся побыстрее. Нам надо скорее уходить отсюда. Найдем более безопасное место, там и поедим, поговорим обо всем и отдохнем. Поторопись, милая, пожалуйста.

Вернул ее, и, прежде всего себя, в реальность. Она быстро оделась. Показалось, что она осталась довольна обновками. Я то же думал, что набранные в такой спешке вещи, совсем не плохо подошли. Быстро собрались. Уложил все необходимое в рюкзак и сумку. Через насколько минут мы уже выходили из здания. Свернули с набережной в первый же переулок и пошли прочь от нее. Вел Наташу дорогой, расположенной далеко от места стычки с неизвестным существом.

– Знаешь…

– Береги дыхание, – перебил ее,

– Скоро поговорим и отдохнем.

Петляя по маленьким улочкам, вышли на открытое пространство.

– Марсово поле, – сказала она

– Ага, – согласился, хотя название не вызвало никаких ассоциаций. Помнил эти места, прекрасно в них ориентировался. Но название не говорило ничего. Странная избирательность моей памяти.

– Наташа, сейчас пробежим это поле. Быстро, как только можно. А там уже сообразим соответственно обстановке. Центр ведь рядом. До Невского рукой подать, – а центр у меня был накрепко связан с Невским. Это название почему – то не забыл. Амнезия была фантастически прихотливой.

– Побежали, – с готовностью, и с каким– то задором сказала она. Словно ей предстояло принять участие в "дне здоровья".

Понеслись, как олени. Поле было немаленьким, но нам удалось установить новый мировой рекорд, ведь все старые были упразднены. На середине поля, где стоял странный памятник, который каким-то непостижимым образом в моем представлении был связан со свадьбами. Увидел слева от поля странного цвета замок. Помнил, что он был связан с именем императора Павла, но назывался он не в честь него, а вот кого? Как ни старался, не вспомнил. Справа река, канал, скорее. Но тоже без названия. За ней какой то безымянный сад в нем небольшое желтое затейливой архитектуры строение. Тысячу раз здесь был, но как же все это называется?!! Бежали легко по краю поля. Перед его окончанием Наташа начала притормаживать. Видимо подустала и хотела передохнуть. Дернул ее за руку, другой показывая вперед. Время отдыхать еще не пришло. Очень хотелось как можно быстрее преодолеть открытое пространство. Не останавливаясь, перескочили через дорогу, через мост. Побежали мимо странного дворца. Не удержался и кивнул в его сторону:

– Как называется?

– Михайловский замок, – тяжело дыша, запинаясь, ответила она.

Дальше, дальше. Мимо сада справа. Вот и первые дома.

– Туда, – показал на первый дом, стоявший сразу после сада. Заскочили в ближайший подъезд и, не останавливаясь, кинулись вверх по лестнице. Между вторым и третьим этажом остановились.

– Вроде проскочили, – выдавил из пересохшего горла. Достал пластиковую бутылку с водой, из рюкзака. Открыл и протянул ей. Она благодарно кивнула и сделала несколько глотков. Бутылка вернулась ко мне. Жадно пил, обливая куртку.

– Юра, а почему мы бежали. Вроде никакой опасности не было видно? – Уже ровным голосом спросила Наташа.

– Для того и бежали, чтобы эта опасность, не успела появиться. Всегда считал, что лучшая оборона – это убежать. Сейчас найдем открытую дверь и передохнем. Я спущусь на второй этаж и проверю там. Ты поднимайся на третий и ищи открытую дверь. Не найдешь иди выше, я догоню. Если что – то есть, зови. Я так же сделаю. Разошлись. На втором этаже открытых дверей не было. Стал подниматься следом за ней. На площадке третьего этажа услышал ее голос, с четвертого:

– Юра, нашла. Здесь открытая дверь.

– Сейчас иду.

Открытая дверь, у которой стояла Наташа, поражала своей фундаментальностью. В ней было все. Железо, дорогое красивое дерево, массивность и надежность, огромное количество хитроумных импортных замков и запоров. Крепостные ворота, а не дверь в квартиру. Вошли внутрь. Нас встретили темная тишина.

– Стой здесь. Сейчас все быстренько осмотрю, и будем обустраиваться, если все нормально. Но не расслабляйся. Будь готова в любой момент сорваться с места и бежать без оглядки. – Осторожно пошел вглубь темного холла…

Глава 4.

Квартира принадлежала очень богатому человеку. Раньше была, наверное, коммунальной. Ее расселили, заново перепланировали, превратив в настоящий дворец, ограниченный стенами обычного Петербургского дома, расположенного в центре. Включил фонарики. Один отдал Наташе, чтобы ей не так страшно было оставаться в темноте. Вторым осветил большой холл, расположенный сразу за входной дверью. Стены у этого зала были зеркальными. Луч фонарика бешено метался, отражался и преломлялся многократно. На самом деле стены оказались потайными, скрытыми шкафами, забитыми разнообразной одеждой. Из холла вели две двери. Одна напротив входной. Другая, слева от нее. Показал Наташе на пуфик, стоявший рядом с зеркальным столиком, на котором, массивно как сытая жаба, распластался навороченный телефон.

– Присядь, подожди. Я скоро, – открыл левую дверь, и оказался в американской кухне. Американской в моем представлении она была потому, что содержала и столовую. В центре стоял огромный деревянный, очень красивый стол. Вокруг стола шесть резных стульев. Разной бытовой техники было столько, что хватило бы на средней руки магазинчик, торгующий разнообразной электроникой и другими кухонными штуковинами. В этой фабрике – кухне была еще одна дверь. Она вела в длинный темный коридор. На противоположной от кухни стене, я осветил фонарем четыре двери. На стенах между дверями висело огромное количество картин и картиночек. Все в аляповатых золоченых, багетных рамках. Прошел по коридору вправо и открыл дверь, которая была на той же стене, что и дверь из кухни. Это оказался еще один выход в холл. Наташа сидела в том же положение, в каком я оставил. При появлении луча моего фонарика вздрогнула. Подмигнул ей и сказал:

– Все в порядке, лапуля. Половину этих хором исследовал. Осталась вторая половина. Быстренько осмотрюсь и все.

Она кивнула, и устало закрыла глаза. Я повернулся и вошел в дверь напротив. Это оказалась просто огромная гостиная. Комната была заставлена, признаюсь со вкусом, тяжелой черной и вместе с тем очень изящной мебелью. Опять огромное количество всякой электронной техники, телевизор не бывалых размеров, музыкальный центр ростом с книжный шкаф, одним словом – фантастика. Из гостиной попал в шикарную спальню. Двуспальная постель с балдахином, или как он там называется? Все выдержано в красно – белых тонах. Потрясающее зрелище. Из спальни очутился в туалете. Туалет слабо укладывался в мои представления о санузле. В этом туалете можно было жить, и чувствовать себя герцогом, в своем родовом замке. Из туалета перешел одновременно в ванную комнату, душевую и в просто очень приятное место. Оно сияло зеркалами, кафелем, хромированными железяками, позолоченной ванной. Обилие дверей говорило либо об отсутствии комплексов у хозяев этой квартиры или о том, что владелец жил один, и ему не кого было стесняться. Войти и в ванну и туалет можно было через три двери. Архитектурное решение, без сомнений, оригинальное. Может, все объяснялось просто хроническим поносом у хозяина. Из ванной оказался в небольшой комнате. Она вся была отделана зеркальным кафелем. Потолок не составлял исключения. В центре комнаты достаточно большой бассейн. Конечно, норм ГТО в нем не сдать, но с чувством провести время в его размерах было делом легким и приятным. Возвращался через гостиную, и тут мне бросилось в глаза, как я раньше его не увидел?!! Камин, настоящий, прекрасный, камин! В этом аду мы наткнулись на настоящий райский оазис. Пританцовывая, вернулся к Наташе:

– Все нормально. Мало сказать, все просто великолепно! Проходи, сейчас покажу все находки. Думаю, ты будешь в восторге.

Подошел к входной двери и закрыл дверь на все запоры. Не мой дом, но все– таки моя крепость! В таком месте можно отсидеться.

– Пошли на экскурсию. Это дворец, настоящий дворец! Хотя люди, которые жили здесь прежде, на мой взгляд, были несколько не в себе.

То, что предстало глазам Наташи, произвело неизгладимое впечатление. Особенно бассейн и камин. Меня тронула спальня и все тот же камин. Горячая еда!!! Мягкая постель, что еще надо человеку, чтобы отдохнуть после трудного пути!!! Еще раз внимательно осмотрел камин и убедился, что это не бутафория, а настоящий действующий источник живого, прирученного огня и уюта. Наташа быстро освоилась и теперь ходила по квартире, собирая свечи. Они, как и разнообразные, причудливые подсвечники были, наверное, предметом гордости хозяина, канувшего в лету. Целая коллекция, и ни одной повторяющейся. Решил заняться растопкой камина. Вопрос с дровами решил сразу и без всяких колебаний. Нашел на кухне большой разделочный топор, которым прежде рубили мясо, и принялся крушить столовые стулья. Работенка не из легких. Однако предвкушение горячей пищи, значительно увеличило силы, не говоря уж об энтузиазме. Скоро все стулья превратились в кучу топлива. О погибшей красоте лучше горевать на сытый желудок. Перетащил дрова к камину. Открыл заслонку. Сложил растопку, нарвал бумаги из телефонного справочника и, трепеща, молясь Перуну, богу покровителю огня и богине Весте покровительнице домашнего уюта, приготовился разжечь камин. От священодейства меня оторвала Наташа.

– Юрочка, а можно в бассейн пойти? Я потрогала воду, она теплая. Странно.

– Действительно странно. Но, если это так, грех не воспользоваться этой странностью. Ты теперь хозяйка этих хором. Иди, сначала ты, совершишь омовение, а уж потом я. Пока будешь плескаться, попробую, приготовить горяченького.

Она ушла. Я, все еще трепеща, поднес большую каминную спичку к растопке. Огонь занялся сразу. Захотелось запеть гимн Советского Союза, как наиболее торжественное и подходящее к случаю музыкальное произведение, слов только, жаль, не помнил. Огонь, тепло, горячая еда, что еще надо человеку для счастья? Две вещи: Хорошее спиртное и красивая, желанная женщина. Того и другого у меня теперь в достатке. Второе более необходимо, поправил себя. Теперь за приготовление пищи. На кухне нашел большую, цептеровскую кастрюлю налил в нее воды, и вывалил банку тушенки. Это будет бульон. Обложил кастрюлю дровами. Огонь весело облизывал металлические бока. Из головы не выходило второе, вернее вторая, плескавшаяся сейчас в бассейне, русалка. Посмотрел на будущий суп, взвесил все за и против. Второе перевесило. Встал и, раздеваясь, дошел до спальни. Спальню пересек, уже оставаясь в трусах и тельнике. Постучал в дверь, за которой находился бассейн.

– Что-нибудь случилось? – раздался Наташин голос из – за двери.

Но ведь должен же быть, какой то повод, что бы оказаться за заветной дверью?! Он молниеносно нашелся. Со скорость произошедшего озарения метнулся в гостиную, к бару из черного дерева. Схватил первую попавшуюся бутылку вина, откупорил его, наверное, серебряным штопором. Скачками на кухню. Там стряхнул с большого подноса, судя по весу, сделанного из того же материала, что и штопор, разную дребедень. В морозильной камере придирчиво, но быстро обследовал фрукты. В хрустальную вазу навалил яблок, мандаринов, апельсинов. Виноград, к сожалению, весь пришел в негодность. Компенсировал шоколадными конфетами. Натюрморт получился великолепный. Опять в гостиную, прихватив белое полотенце. Расставил на подносе вино, вазу с фруктами, два хрустальных бокала, повесил полотенце на сгиб локтя, и уже осторожно, навыков ведь нет, к комнате с бассейном. Опять постучал свободной рукой. Теперь повод был неоспоримый.

– Юра, ну в чем дело? – капризничает, удовлетворенно подумал.

– Графиня не изволит: вино, фрукты, шоколад, поцелуи? – Старался, что бы голос не дрожал. Но шила в трусах не утаишь. Два "в", волнение и возбуждение, сотрясали не только мой голос, но и все тело.

– Графиня изволит. Войдите! – "Поддерживает мою игру", мысленно потер ладони. Открыл дверь. Жалюзи на единственном окне были закрыты. Повсюду стояли зажженные свечи. Они отражались в зеркальном кафеле, разбрасывая по комнате колеблющееся, причудливое освещение. Малейший сквозняк заставлял тени плясать неистовую тарантеллу. В бассейне у ближней стенки стояла Наташа. Вид, конечно, у меня был нелепый. С подносом, в тельнике, с дурацким полотенцем, и с уже явным, тем самым шилом в трусах. Матрос – балтиец в поисках красивой жизни. Стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока Наташка не взяла инициативу на себя.

– На, а где вино? – Поставил поднос перед ней и опустился на колени. Разлил божественную влагу по бокалам. Оно было красным. Трепещущие огоньки свеч, сразу кинулись в него и принялись резвиться в рубиновой влаге и хрустале.

– За любовь, – мое красноречие, куда-то спряталось. Выпили, вино оказало благотворное влияние на мою природную застенчивость. Застенчивость сразу захмелела и упала в неизвестность.

– Слушай. Я, пожалуй, не дождусь своей очереди на водные процедуры. Бассейн кажется достаточно большим, что бы вместить двоих?! – Главное в любом деле это найти повод. Она то же так считала.

– Ну, если будет мало места, я подвинусь, – ответила Наташа.

– А вот этого делать не надо! В тесноте, да не в обиде. – Сказал, снимая с себя тесную одежду. Одежда сопротивлялась, в один момент чуть было не упал, как стреноженный конь, почему-то сразу решивший перейти на галоп. Наконец, удалось завершить начатое, поймав равновесие. Я, стеснялся своей наготы, в первый раз. Как бомба, плюхнулся в воду. Снайперски точные брызги потушили половину свечей, стоявших вдоль кромки бассейна. Все остальное, уже со мной. В мечтах, в воображении, но только сейчас это стало реальностью. Как бы банально не звучали эти слова, в тот момент я был самым счастливым человеком на свете. Хотя, может быть, не настолько банальными, ведь кроме нас никого больше не было на этом свете. Забыл обо всем. О том, что нас окружает непонятный, мертвый город, в котором каждый шаг грозит неизведанными опасностями, почти всегда смертельными. Не помнил, о никогда не наступающем завтра, и ежесекундно страшном сегодня. Обо всем, кроме нас двоих. Я и она, и больше ничего нет, и не может быть. Только я и она, и я в ней, и она со мной. Все это было, как сладостная, истомленная дремота. Из бассейна перенес ее на руках в спальню. В том мире ни одна кровать не смогла бы пережить подобную бурю страсти. Когда удалось прийти в себя, все свечи, кроме самых больших, догорели и оплавились.

– Кушать хочу, – прошептала на ухо моя любимая.

– Черт! Совсем забыл у меня же там суп на огне стоит! – Вскочил и побежал в гостиную. Дрова уже превратились в пепел. Изредка сквозь него сверкали алые капли углей. То, что мне удалось спасти из супа, не годилось даже на роль жаркого. Со стенок эту черную массу можно было собрать, только расплавив кастрюлю в мартене. В общем, плакало мое первое. И я плакал над ним.

– Ну, что там у тебя, милый?

– Да вот, – повернулся к ней. Показал кастрюлю, с остатками проектированного варева. Она стояла и смеялась. В пушистом махровом халате. Вся такая родная, любимая.

– Повар из тебя, конечно, никудышный. За то, кое в чем другом ты на недосягаемой высоте.

– Правда?

– Истинная правда! Хочешь, на Коране поклянусь?

– Спасибо. Но по поводу супа ты не права. Если бы не волшебные чары и твое божественное тело, сейчас бы хлебали горяченький кондер с тушенкой.

– Выходит, что для тебя суп предпочтительнее меня?! – В голосе слышалась наигранная угроза. Никогда бы прежде не смог подумать, что подобные разговоры смогут доставить удовольствие.

– Нет, что ты, разве тебя можно на что – нибудь променять? – Со страхом в голосе ответил.

– Но горячий суп стал моей навязчивой идеей. Он последнее время стал моим кошмаром. Снится и снится, такой горячий, вкусный…

– Ладно, обжора. На твоей совести холодные закуски, напитки. Я займусь приготовлением горячих блюд.

Снова разжег камин, приспособил другую кастрюлю. Нарезал бутербродов. Вытащил из герметичной упаковки зелень, помидоры, огурцы. Достал коньяк, который в прежние времена стоил месячной зарплаты преуспевающего государственного чиновника. Впрочем, они такие коньяки получали в качестве взяток, так что у них была сплошная экономия на предметах первой необходимости. Расставил все это на причудливом журнальном столике, с вычурно изогнутыми ножками, разложил салфетки, вилки и ножи. Красота-залог хорошего аппетита. Наташка сварила суп из имеющихся в наличие продуктов. Приготовила спагетти с острым, пряным соусом. Сон какой– то. Потом было пиршество при свечах. Постоянно ловил себя на мысли о том, что все переживаемое сейчас было когда – то только мечтами. Неужели, для того чтобы мечты стали реальностью, надо сотворить такое с городом. Личное счастье и кошмар вокруг. Возможно ли такое?

– Знаешь, я бы остался здесь навсегда…

– Юра, пожалуйста, не надо сейчас об этом. – Перебила меня, – все хорошо. Но сейчас давай просто смотреть на огонь, пить коньяк и молчать.

В голосе прозвучала такая мольба, что не посмел ей перечить. Да и у самого было такое же желание. Тихо и молча переваривать свое счастье.

5666478.

Проснулся первым. Стараясь не разбудить, поцеловал тихонько в голое плечо, и осторожно выбрался из постели. В гостиной затопил камин и поставил на огонь воду. Все то, что было, уже было. Теперь из всех углов начали выползать насущные проблемы. Я любил ее, это очевидно. То, что испытывал к ней, другим словом не назовешь. Но реальность окружающего мира, заставляла думать о том, какую ответственность взвалила на мои плечи судьба. Раньше, иногда приходила в голову мысль избавиться от нее, просто уйти не оглядываясь, и попытаться все забыть. Теперь даже воспоминание об этом заставляет передергиваться от стыда и отвращения к самому себе. Допустима возможность, что сделал ошибку, поддавшись этому чувству. Но как мог избежать его?! Оно было стихийным, совершенно неуправляемым. Я не в состоянии контролировать подобное. В результате оказался перед необходимостью думать и заботиться не только о своей персоне, но и о ней. О той которую любил. Как все это изменило. Прежде делил опасность на двоих, мало того думал, что в случае опасности она послужит отвлекающим фактором для того, чтобы успеть спастись. Сейчас буду вынужден тащить на себе и ее опасность, и свою. Мне придется думать теперь о коллективной безопасности. Я, конечно, эгоист, но никогда не считал это качество плохим. Не будучи эгоистом в сегодняшней ситуации не выжить. Бесспорно, что одному выживать легче. Теперь это будет в два раза труднее, но об этом поздно думать. Любовь не вяжется с чувством самосохранения. Я люблю ее, и меня не должно, по идее, беспокоить собственная безопасность в отрыве от ее безопасности. С собой я всегда смогу договориться. В своих размышлениях окончательно запутался. Вывел из этого ступора голос Наташи:

– Юра, ты где?

– Сейчас, радость моя. Несу кофе в постель.

– Не надо, спасибо. Сейчас умоюсь и приду.

Приготовил кофе и бутерброды. Пока завтракали, не проронили ни слова. Посматривали друг на друга, ожидая, кто начнет первым. Она тоже понимала, что вчера это вчера, а нам предстояло прожить сегодня. Но теперь уже просто был обязан проявлять инициативу. Она ведь была по-настоящему моей женщиной.

– Наташенька, нам надо о многом поговорить. Мы вновь стоим перед вопросом о том, что делать дальше. Последние события много, что изменили во мне и в наших с тобой отношениях. Сразу оговорюсь, я рад этому. Это то, что касается нас. Теперь об окружающей среде. Она то же не дремала, и продемонстрировал нам пару наглядных примеров своих возможностей. Есть еще один момент. Мы с тобой, несколько, по– разному, воспринимаем действительность. Это касается преимущественно области физиологических ощущений, но не служит предлогом для того, чтобы не обращать внимания на это несоответствие. Ты согласна?

– Согласна. Давай поговорим. – Продолжения не последовало. Предстояло делать самому.

– У меня никак не выходит из головы случай у моста. У нас не было возможности разобраться в том, что произошло. Даже для этих мест это слишком странно. Ни с того ни с сего лед взламывается, словно взрывается изнутри. Все это могло бы походить на взрыв какой-нибудь мины, но откуда здесь взяться мине, и если это все-таки взрыв, почему не было слышно грохота? Почему она сдетонировала? И что самое необыкновенное, вода, хлынувшая из пролома, очень целенаправленно направлялась в твою сторону. Я тебе сейчас описываю увиденное со своей стороны. Эта вода схватила тебя и увлекла в полынью. Затащила очень сильно и уверенно. Настолько сильно, что потащила меня следом, но потом в метре от кромки льда ее хватка ослабла. Она отпустила тебя. Почему? Я не мистик, но мне кажется, что бы ни было в воде, оно нас ждало. И дождалось. Тогда встает ребром вопрос – почему так легко отпустило?

– Знаешь, когда только зашли на лед, почувствовала, что с ним что-то не ладно. Такое ощущение было, что кто– то прячется под ним. Так бывает, когда плывешь над глубоким местом. Всегда кажется, что там кто-то притаился и непременно тебя схватит. То же самое, только в сто раз сильнее чувствовала. Была уверенна, извини, что твое нежелание идти по мосту исходит не от тебя. Мне мост казался более безопасным, чем путь через лед, но переубедить тебя не смогла.

– Я просто был убежден, что на мосту нас грохнут. А на льду сможем спрятаться. Все твои страхи и возражения принимал за капризы.

– Вот об этом и говорю. Я чувствовала, что лед опасен. Ты считал, что неприятности ждут на мосту. Но права в результате оказалась я! Ведь так?

– Права оказалась ты. Подожди, что-то совсем запутался. Значит, так. Ты думала, что мост безопасен…

– Да. Вот по Марсову полю, мы бежали и ничего…-

– Подожди, до Марсова поля мы еще доберемся. Так вот, тебе казалось, что мост безопасен, но я настоял идти по льду. Потому, что мост казался опасным мне. После того, как ты попыталась удержать меня, помнишь, с веревкой?..

Она кивнула. Я продолжил:

– Первой с этого момента пошла ты.

Замолчал, она не стала перебивать. Калейдоскоп разрозненных мыслей начал выстраиваться в более четкую картину.

– Слушай… Что же получается? Если бы ты не устроила этой истерики на льду, первым, по– прежнему, шел бы я. Тогда первым в полынью затащило бы меня. Получается, что в этом случае, почти со сто процентной гарантией, погибли бы оба. А что ты почувствовала, когда стащило со льда?

– Сейчас смутно все это. Но меня именно схватило, не просто смыло, а вцепилось и потащило на дно. Оно крепко сжимало, а потом как-то сразу ослабило хватку и отпустило. Как ты меня вытащил, не помню. Очнулась только, когда мы отбежали от воды.

– Наташа, у меня такое чувство, что это, чем бы оно ни было, просто обозналось. Ловушка была расставлена на меня. Тогда все объясняется. Поэтому пошли не по мосту, а по льду. У меня не возникло никаких сомнений по поводу безопасности этого маршрута. Это меня здорово удивляет и настораживает. Я ведь всегда во всем сомневаюсь. А здесь ни тени…

Когда оно поняло, что обозналось, взяло и отпустило. Ты ему была не нужна.

Вот только что это – оно? И, еще, почему я, если наши выводы верны, являюсь ключевой фигурой этой головоломки? Как я этого не хочу!!! Последние мысли не стал озвучивать. Очень хотелось верить, что ошибаюсь.

– Я не знаю, кто это – оно? Но во всех наших рассуждениях есть одно слабое звено. Веревка. Мы ведь были связаны ею. Тебе не кажется, что если бы оно действительно охотилось на тебя, ему бы ничего не стоило, продолжать тащить меня до тех пор, пока и ты бы не оказался в воде?

– Да, веревка. А может, оно не знало, что мы повязаны. Ведь и на старуху бывает проруха? Оно ведь могло и не подозревать о веревке, или не просчитать ее. Тем более что идея связаться, пришла в голову почти перед самым выходом на лед.

– Ты хочешь сказать, что оно умеет читать мысли?!!

– Все наши рассуждения могут оказаться, досужими домыслами. Мы ведь ничего не знаем о нем. Все может быть и гораздо проще, оно хотело достать нас обоих, но что-то пошло не так. И этих "может" мы без особого напряжения напридумываем столько… Единственным бесспорным фактом является одно – ОНО существует и представляет для нас угрозу. Это еще мягко сказано.

Умышленно подчеркнул, что оно представляет угрозу, для обоих. Хотя сам придерживался об интересе этого "оно" к моей персоне. Очень не хотел нанести какой – либо ущерб нашим отношениям исходящей от меня опасностью. Пусть она думает, что опасность нечто абстрактное, чем постоянно мучается, оттого, что спит рядом с магнитом притягивающем смерть. Надо переводить разговор на другое.

– В общем, в следующий раз если возникнут какие– либо разногласия в выработке маршрута, будем решать их коллегиально. По крайней мере постараемся.

Вспомнил свои ощущения перед путешествием через реку. Если нечто подобное повторится, изменить свое мнение будет очень нелегко.

– Переходим к следующему вопросу повестки дня. К рассмотрению предлагается насущная тема, о разнице физиологических ощущений.

Попытался разрядить напряжение шутливой фразой.

– Ты это про вкус?

– И про вкус, и про все остальное. Кстати сейчас проведем маленький эксперимент. Ты ведь не курила раньше?

– Наверное, не курила, но наверняка, пробовала.

– Прекрасно. Значит, с техникой этого дела, знакома. Это упрощает задачу.

Поднялся с кресла, подошел к бару взял пачку Мальборо. Вытащил сигарету, достал зажигалку, внутри все переворачивалось от желания закурить. Прежде, чем дать прикурить сказал?

– На всякий случай, вдруг тебе только кажется, что умела курить. Втягиваешь дым в себя, потом делаешь вдох и пропускаешь дым в легкие. Выдыхаешь.

– Ну, давай, скорее. Мне уже не терпится стать подопытной крысой.

Чиркнул зажигалкой, дал ей прикурить. Вероятно, раньше она действительно курила, но потом, скорее всего, бросила из – за беременности. Была в ней какая– то жертвенность, так не присущая мне. Затянулась и закрыла глаза. Задержала дыхание. Потом выпустила дым из легких. Для меня запаха не существовало.

– Вспомнила! Я курила до беременности, но потом бросила. Это вредно для ребенка.

– Ничуть не сомневаюсь. Ну, а вкус то, вкус чувствуешь?!

– Да и вкус чувствую. И голова уже закружилась. Легко так стало.

Как я ей позавидовал. Как никому и никогда.

– А запахи, ты, различаешь?

– Запахи, они как – будто догоняют. Я их чувствую, но как бы вспоминаю. А когда вспомню, они появляются.

– Тогда давай попробуем следующий эксперимент. И потуши, пожалуйста, сигарету. Видеть человека способного получать удовольствие от курения выше моих сил. Не забывай, что ты возможно опять беременна и для нашего (тщательно подчеркнул – нашего) ребенка это то же вредно.

Она посмотрела на меня с крайней степенью изумления. Быстро загасила сигарету в хрустальной пепельнице.

– Ты решил извести меня своими опытами? – произнесено это было игриво.

– Ну что ты. Просто завяжу глаза и буду подносить тебе к лицу что – нибудь с акцентированным запахом.

– Хорошо, извращенец. Завязывай мне глаза. Но никаких вольностей не потерплю.

Сказала Наташа, улыбаясь. Завязал ей полотенцем глаза, проверил, чтобы повязка сидела плотно. На всякий случай предупредил:

– Только не подсматривай. Надо бороться за чистоту эксперимента.

Первой поднес к ее лицу банку с растворимым гранулированным кофе. Старательно несколько раз втянула воздух и через продолжительное время сказала с запинкой:

– Это кофе.

Для системы, взял с комода причудливый флакон с духами и немного вылил себе на руку. Опять через какое– то время:

– Духи, и очень хорошие.

Ее лицо было настороженным и сосредоточенным. Наклонился и поцеловал ее в губы.

– Ну, это просто! Это ты! Всё, опыты над живым человеком закончены? Могу снять повязку?

– Можешь. Эксперименты закончены, но прояснили они для нас немного.

– И что же они прояснили для нас?

– Во-первых: у тебя совершенно нормальное вкусоощущение. Вкус приходит без опозданий. Вовремя. В отличие от меня. Второе, ты различаешь запахи с запозданием, но все – таки различаешь. Для меня мир запахов скончался. Третье – я родившийся, выросший и проведший в этом городе всю сознательную жизнь забыл все названия, за редким исключением. Кроме Петербурга и Невского проспекта ничего не помню. По-прежнему прекрасно ориентируюсь в городе. Помню откуда, куда и как можно пройти и все. На этом мои знания о топографии города иссякают. А вот ты, приехавшая в город в командировку, помнишь все названия, ну не все, а в рамках своих знаний о городе.

– У меня было мало времени для экскурсий, но что – то помню.

– Я помню весь этот город, кроме названий. Когда бежали по Марсову полю, мимо этого дворца… опять забыл, как он называется…

– Михайловского замка, – вежливо подсказала Наташа.

– Точно, Михайловского замка, так вот все знакомое, все родное. Но названия стерты, начисто. И, как выясняется, не задерживаются в голове. Почему?

– А ты не пробовал, читать вывески, что бы восстановить их?

– Это не приходило на ум. А теперь не уверен в том, что не потерял и эту способность. Давай проведем еще один эксперимент. На этот раз в качестве подопытной крысы выступлю я.

Взял первый попавшийся журнал, из большой стопки, рядом с телевизором. Попытался его прочитать. Буквы были смутно знакомы, но слова, которые получались после мучительных попыток были сплошной абракадаброй.

– Покажи журнал, – попросила, видя мою беспомощность. Посмотрела и улыбнулась.

– Ты знал какие – нибудь иностранные языки?

– Да честно говоря, не очень, – было стыдно признаваться в полной не способности к языкам.

– Тогда понятно. Этот журнал на французском языке.

Она поднялась со своего места и подошла к стопке журналов. Выбрала один из них.

– Попробуй вот этот.

Взял журнал и начал читать:

– Люди, приговоренные к разглядыванию телеэкранов, согласятся со мной… Фу-у-у-у, хоть читать не разучился. Курить не могу, есть нормально тоже, если бы к этому добавилась потеря чтения, полные кранты.

– Почему тогда не обращал внимания на названия улиц, написанные на табличках?

– Это, просто можно объяснить. Отсутствовала привычка. Город знаю хорошо, раньше, видимо, на таблички тоже внимания не обращал. Поэтому, наверное, и сейчас не обращаю.… Слушай, мы что-то отклонились от темы. Что там осталось. Вкус, запах, память, что еще?

– Цвет. Помнишь, ты сказал, что лед зеленый. Я видела его все время обычным, серым. Ни чего в нем странного не было.

– Да, цвет. Придется экспериментировать дальше. Какого цвета стены?

– Белого.

– Белые, точно.

– А ковер, – задала вопрос в свою очередь.

– Красный с желтым.

– Ага, правильно.

– А какие у тебя глаза?

– Были серо – голубые.

– Такие, и остались, Юрочка. Очень красивые глаза.

– Спасибо. Дальтонизмом с тобой не страдаем. Тогда получается, что – то было со льдом. Между нами есть различия в восприятии, но цветоощущения он не касаются. Значит оно, то что напало на нас под мостом, сделало так, чтобы каждый из нас видел цвет льда по – своему. Не так как другой.

Опять все упирается в меня. Она видела совершенно естественный цвет льда и, тем не менее боялась идти по нему. Я же напротив, отдавал отчет, что со льдом что– то не то, но это меня не насторожило. Как осел, поперся по этому хитрому льду. Стоп.… Считал, что продвижение по льду будет безопасным, был уверен в этом. Меня не насторожил его цвет. Нет не то… Вот оно! Кто– то, изменив цвет льда в моем восприятии, хотел подать сигнал. Предупредить о том, что лед опасен. Но внимания я на это не обратил, скорее всего, под влиянием чего– то извне. Таким образом, появляется два ОНО. Номер один – ОНО, хотевшее убить меня. И номер два – ОНО, стремившееся предупредить меня. Эти оно расползаются, как тараканы, по определению великого комбинатора. Хреновина под номером один не просекла веревку. Во многом именно она нас и спасла. Но главное не это. Главное, что есть кто– то или что– то , путающееся меня оберегать. Это вселяет кое– какую надежду. Но, вот какую и на что?..

– Юра, почему ты замолчал. О чем думаешь?

– Всякая ерунда в голову лезет. Ничего конкретного. Пожалуй, кроме одного…

– Чего же?

– А того, что люблю и хочу тебя немедленно!

Подхватил ее на руки, и умышленно громко кряхтя, понес в спальню. Она смеялась и обзывала сексуальным маньяком. И еще неукротимым, диким жеребцом. Примерно так себя и чувствовал.

После всего лежал расслабленный и удовлетворенный. Думал о природе времени в этом городе. Часы перестали быть определителями времени. А осталось ли само время? Затянувшийся день позволял думать, что нет. Мы ориентировались исходя из прошлых представлений о промежутках времени. Из всех возможных часов остались, только биологические часы наших организмов. Но они далеки от совершенства. Расстраивало не отсутствие сменяемости дней и ночей, а полная невозможность установить часы и минуты.

– Юрочка, опять кушать хочется, – вывела из оцепенения Наташа. Будем считать, что приближается обед, а значит сейчас, примерно, полдень.

– Я тоже бы сейчас отдал должное твоей стряпне.

– Хитрый ты все – таки. Умеешь от работы увиливать. Ну да что с тобой поделаешь? Сейчас пойду готовить. Но на твоей совести, огонь. От этого не открестишься.

– Это мы могем, это мы со всем нашим удовольствием, ваше превосходительство.

Пришлось опять крушить красивую мебель, превращать ее в пищу для огня, что бы приготовить пищу для себя. Все и в этом мире завязано на еде и сексе. Скоро в камине уже утробно выло. Пламя иногда громко стреляло обугленной карельской березой. Из головы не вылезало, существование двух оно. Тварь, напавшая из подворотни, не убила меня только из– за собственного скудоумия. Или может быть, из-за излишней самоуверенности и невнимательности. Она хотела убить меня, а не арестовать за ограбление магазина. В этом сомнений нет. Ей почти удалось придушить меня. Почти. Если бы вместо этого, просто приложилось бы сзади чем – ни будь тяжелым к моей голове, исход встречи был бы предрешен. Тварь хотела убить меня голыми руками. Такое желание возникает, как правило, к какому то конкретному человеку. Если, конечно, убийца не маньяк. Очень хотелось думать, что в данном случае имело место второе. Что тварь испытывала ненависть ко всему роду человеческому, а не ко мне Юрию Юзовскому, как отдельно взятому человеку…

– Картошки не почистишь, мыслитель? – вторглась в мои мысли Наташа.

– Конечно, любимая.

Принес с кухни картошки и швейцарским ножом принялся чистить.

– Что ты молчишь?

– Понимаешь, Наташенька. Чистка картошки занятие самоуглубленное. Оно требует полной отрешенности от внешнего мира, полной концентрации на предмете познания, в данном случае, вот этой вот картофелине. В противном случае, можно очистить, вместо картошки, палец на руке. А это приведет…

– Болтун ты Юрочка. Просто не можешь сказать, что надо подумать и попросить не приставать к тебе какое-то время.

Пришла пора удивляться мне ее способностями и умом.

– Тебе никто не говорил, что ты идеальная женщина?

– Нет, такого мне ни кто не говорил. Очень хочется узнать, что в твоем представление – идеальная женщина?

– Идеальная женщина, не только понимает, чего хочет мужчина, но и делает то, что он хочет.

– Очень эгоистическая точка зрения.

– Разве для тебя является откровением, что все мужчины эгоисты? Ты об этом не знала?

– Знала, но забыла. Теперь, с твоей помощью, это знание возвращается. Ладно, все. Чисти картошку, а то и вправду порежешь пальчики свои красивые.

– Благодарю за доверие!

Итак, на чем остановились. Мне просто повезло. Сумел его убить не потому что оно недооценило меня, а потому что тварь переоценила себя. Выходит, это существо, первое оно, которое желает зла. Нет, скорее всего, оно было его посланником. Вряд ли бы удалось справиться с ним самим. Если первое оно в состояние читать мои мысли и предугадывать поступки, нож оно по всякому должно было просчитать. Но ведь с веревкой оно, что – то не додумало? А может быть это второе оно, как и в случае с веревкой закрыло для него, что я имею нож? Нет, вряд ли. Это был исполнитель. Как и в случае на реке. Исполнитель божественной воли, способен ошибаться. А вот способен ли на ошибку Бог? Одно можно сказать с уверенностью – и первое, и второе ОНО были Богами. Неужели, в конце концов, я обрел веру в сверхъестественные силы?! Выходит так. Даже если эти оно и не боги, то уж всяко высшие существа, способности которых превосходят способности любого человека. А может быть это иноземельная агрессия? Вряд ли. Не стали бы пришельцы городить огород из-за двух человек. Но почему тогда я стал предметом столь пристального внимания со стороны этих высших существ? Наверное, тварь, убитая мной в подворотне была и там, на реке. Странный костюм, так похожий на костюм аквалангиста, шапочка эта дурацкая. На реке у него не получилось. Решил исправить ошибку, напав второй раз из подворотни. А может это все – таки инопланетяне? Нет, в существование Богов еще с большой натяжкой могу поверить, а инопланетный разум, заинтересованный моей скромной персоной, в голове не умещается. Чем дальше в лес, тем больше дров. Делаем вывод, наиболее достоверный и приемлемый, из всей той информации, что имеем. Из мира никуда не исчезли два божественных начала. Первое – зло, оно пытается убить меня. Второе – добро, оно защищает и противоборствует первому. Хотя, без всякого упрека, помогать могло бы и посущественнее. Никогда не был верующим, тем более религиозным человеком. Но почему сейчас я так уверен в своей теории о божественных началах? Именно, уверен! Почему камнем преткновения стал я? Вот настоящая загадка. И еще одна, какая роль во всем этом отведена Наташе? Если допускать возмож…

– Черт бы побрал эту картошку! – Все – таки порезался! И достаточно глубоко.

– Что случилось, Юрочка?! – Заволновалась, Наташа.

– Да вот, сглазил сам себя. Порезался.

Она засмеялась:

– Слишком уж ты сконцентрировался на чистке картошки…. Надо продезинфицировать и перевязать рану. Не видел где тут аптечка?

– Кажется в ванной, в зеркальном шкафчике, справа от раковины. Да, ладно тебе. Может быть само пройдет.

Она покачала головой и ушла. Вскоре вернулась. Принесла бинт и пузырек с йодом. Ловко обработала и перевязала палец.

– Все, теперь я нетрудоспособен. Выхожу на пенсию по инвалидности.

– Рано тебе о пенсии думать.

– Все– таки злая ты, Наташка! Все радужные мечты погубила одним словом.

– Хорошо. Раз поранился при исполнении служебных обязанностей, наказания не последует. Членовредитель! Хорошо еще, что картошку руками чистил.

– Еще и пошлая вдобавок ко всему.

– Пошлая, не пошлая, а обед придется, мне доделывать. Иди, ложись на диван.

Усиленно шатаясь, словно от большой потери крови, добрел до дивана и рухнул на него, как кегля.

– Юра, не скажешь о чем так глубоко задумался, и чуть не отрезал палец?

– Скажу. Если пообещаешь совершенно искренне ответить на два вопроса. Условие – правда, одна только правда, или правильнее сказать две правды на два вопроса.

Она задумалась. Это внушило уверенность, что если согласится, скажет правду. Но и насторожило, размышления говорили о том, что есть, что скрывать. Молчание закончилось.

– Ну, хорошо. Задавай свои вопросы.

– Значит, условия приняла. Только правду! Итак, первый вопрос. Наташа, ты любишь меня?

Опять задумалась и думала долго.

– Юра, это очень сложно. Когда думаю о тебе, все то, что окружает сейчас, отступает на второй план. Все: трупы, страх, неизвестность, все это как бы прячется. Но оно не уходит полностью. Понимаешь? Оно всегда со мной. Это пугает не тем, что есть, а тем, что оно останется навсегда. Если с тобой что-то случится, то я. … Ну, не знаю. Я люблю тебя, но, ты просил честно?

Кивнул, подтверждая полномочия говорить правду.

– В общем, у меня такое чувство, что нас заставили полюбить друг друга. Все то, что происходит здесь, это невозможно перенести в одиночку. Думаю, что у нас нет ни выбора, ни выхода. Необходимость друг в друге переросла в любовь. Не обиделся? – Посмотрела на меня. Я не смог уловить того, что было во взгляде. Или становлюсь маниакально подозрительным?

– Нет, не обиделся. То, что ты говорила очень близко к тому, о чем думаю сам. Возникшее между нами чувство объясняю так же. Это чувство появилось, потому что в его возникновение была необходимость.

Замолчал и подумал, что она гораздо умнее, чем показалась вначале.

– Какой второй вопрос? – Подошла и села на краешек дивана, рядом. Положила руку мне на грудь.

– Наташа, ты верила в Бога?

На этот вопрос ответила быстро, не раздумывая.

– Верила и верю.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что мы до сих пор живы!

– А те, что там, на улицах, среди них, по – твоему, не было верующих? Они, что все сплошь и рядом грешники и атеисты?!

– Не знаю! Но иногда кажется, что мы там, на улице, среди них. Висим и смотрим. А все то, что происходит, происходит только в нашем воображение. Может быть, каждый из инх переживает свое страшное приключение.

– Вполне вероятною. Но это не исключает желания во всем разобраться. И если то, что ты говоришь, является истиной, то где же твой Бог? Нет, вынужден думать, что все то, что происходит, является настоящей реальностью. Все это доказывает, что за всем стоит тот, кого принято было называть богом. Любому человеку, и сколько бы их не было, сотворить такое не под силу. Бог или боги есть. Но вот какие они? В любом случае, добрыми их не назовешь. Даже, если допустить, что в том мире мы были самыми продвинутыми грешниками, в чем сильно сомневаюсь. Даже в этом случае, мера наказания не сопоставимы с преступлением. Если это ад, то здесь мы оказались совершенно случайно. Или стали жертвой научного интереса жестокого, холодного и равнодушного бога. Вот о чем я думал. Понимаешь, в этом мире мне никак не удается различить, где пролегает граница между добром и злом. Раньше все было проще, существовало абстрактное добро, и не менее абстрактное – зло. А сейчас все это исчезло. И для нас и для тех, кто на улицах. Эти понятия перестали существовать. Мы еще живые, пока не мертвые. Они мертвые, но все еще живые. Ничего не понимаю и ничего не соображаю!!!

– Ну успокойся. Сейчас покушаем, и все будет хорошо.

Сказала, как капризному маленькому ребенку. Материнский инстинкт способен доминировать над любым другим, в том числе и над унынием и духом противоречия.

После обеда, хочется думать, что это был, именно, обед. Хотя бы потому, что он состоял из трех блюд. По закону Архимеда, легли отдохнуть. Не заметил, как соскользнул в сон. На этот раз разбудила Наташа.

– Ты кричал во сне. Приснилось что – то страшное?

– Совершенно не помню. А что кричал?

– Что– то про мячи. Странно, правда?

– Странно.

Сна не помнил. Но то, что кричал, про мячи, наводило на определенные размышления. Что же снилось?

– Ничего в голову не приходит. При чем здесь мячи? – Соврал я.

– Юра, что будем делать дальше? Может останемся здесь? Это место кажется безопасным. Продукты есть, можно будет выбраться в город, что бы пополнить запасы. Дверь входная крепкая, окна тоже как пуленепробиваемые. Проведем здесь какое-то время. А потом дальше двинемся.

– Наташенька, вот эта безопасность больше всего и настораживает. Я ведь тоже так думаю. Но здесь слишком безопасно, чересчур. Я стал совсем забывать о том, что на улице творится. Ты судя по всему, тоже. Опасность не перестала существовать, и она стала не только явной. Вспомни мост. По мне, уж лучше бы сидели здесь и от страха дрожали, чем этот мнимый рай. Может это ловушка. Кто– то специально усыпляет нашу бдительность. Хочет, чтобы мы просидели здесь как можно дольше. Нет, милая, нам надо мотать отсюда. И чем быстрее, тем скорее. Как думаешь?

– Наверное, ты прав. Но ты говоришь об этом "кто – то", с такой уверенностью. Ты, действительно, думаешь, что этот кто – то настолько в нас заинтересован?

– Если в состояние это опровергнуть, милости прошу. Ты никак не можешь принять, что абстрактные понятия приобрели конкретную форму. Еще раз повторю: никогда не верил в Бога. Раньше бы спорил с тобой, опровергая твою веру тысячью различных доводов. Но тогда была возможность для этого. Абстракция тем и хороша, что допускает, позволяет трактовать себя как угодно. А теперь это реально, пойми, реально! Если не могу назвать тебе имя этого существа, описать его внешность, это не говорит о том, что его не существует. А доказывает лишь его нечеловеческую сущность.

– Не злись, Юрочка. Я все понимаю. Просто страшно покидать это безопасное место. Пускай безопасность, даже иллюзия. Знаю, что надо уходить отсюда. Не умом, сердцем понимаю. Слушай, Юра, а может, все это крысы делают?

– Вряд ли. Если это они, то все разрешилось бы гораздо раньше. Тогда, когда мы стали свидетелями сбора металлолома пионерским отрядом крыс имени "Смерть Щелкунчику!". Они четко провели линию. Где их территория и компетенция, а где наша. Нет, это не крысы. Это кое – что покруче. Этого и крысы, кажется, боятся, если не боятся, так остерегаются.

– Так что будем дальше делать?

– Переберемся через Невский проспект. Дойдем до площади…

Я беспомощно посмотрел не нее.

– До Сенной площади. – Улыбнулась Наташа.

– Да, до Сенной. Там знаю одно место, отсидимся какое-то время. А дальше по проспекту до выхода из города. План такой, лучшего у меня нет. Будем обсуждать или проголосуем?

– Маленькое уточнение. По Московскому проспекту. В остальном, план принимаю и голосую – за!

– Я тоже – за. Принято единогласно.

Улыбки получились безрадостными. Какой бы не была безопасность этого дома, мнимой или нет, она сделала меня другим человеком. Впервые в жизни мог сказать, что узнал счастье. Я любил, любили меня, пускай вынужденно, исходя из обстоятельств. Все равно. Это было, это есть, а вот будет ли?..

Сборы были недолги. Продукты, одежда, веревка, аптечка, бутылка коньяку, перелитая во флягу. Разные мелочи, которые могли пригодиться в пути. Заметил, что Наташа стала мне равной. Все чаще, обращался к ней за советом, интересовался ее мнением. Она стала более обстоятельной, собранной. Начинал узнавать ту Наташу, какой она была до провала. Красивой, уверенной в себе, умной, доброй, сексуальной, надежной и готовой прийти на помощь. Идеальная женщина. Или она стала такой только сейчас? Лестная для меня мысль. – Присядем перед дорогой, – сказала Наташа слова, которые готовился произнести я.

– Пора. – Сказал торопливо, что бы она не успела опередить меня в этот раз. Почти кинулись к выходу и едва не застряли в дверном проеме. Пропустил ее вперед, вышел следом и плотно прикрыл дверь. Как тяжело дались первые шаги от этого, вдруг обретенного, покоя. Какая-то часть оставалась в этой чужой квартире. Но мы пошли. Первая ступенька, вторая…

Звонок!!! Резкий и страшный. Полностью забытый в этом мире безмолвия. Все звуки в котором происходили только от нас. От неожиданности вздрогнул и присел. Потом стал озираться по сторонам, пытаясь определить источник звука. Звонок повторился.

– Это телефон. В квартире. – Первой пришла в себя Наташа. Трель теперь не прерывалась ни на секунду. Мы смотрели друг на друга, пытались решить или переложить ответственность. Телефон не смолкал. Мне перекладывать ответственность было не на кого.

– Пошли. – Голос стал хриплым и чужим. Вернулись в темный холл. Вытащил и включил фонарик. Лучом света нашарил разрывающийся от усердия телефон. Суть вещей была изменена, их значение умерло. И вдруг одна из этих мертвых вещей, умершего мира – ожила! И еще как ожила. Произошло все это из-за нас, или для нас, или из-за меня? Подошел к телефону. В луче света отыскал на панели оранжевую кнопку громкой связи. Нажал. Звонки прекратились. Динамик ожил. Из него раздался смех. Звонкий, разлетающийся резвыми, упругими шариками по всем углам этой огромной квартиры. Смех резко оборвался.

– Юра, дружок, возьми, пожалуйста, трубку. То, что буду говорить тебе, не предназначено для прекрасных женских ушек. Разговор касается только нас двоих…

– Кто ты?!!

– Я-то? Имею честь представиться – Малах Га – Мавет.

– Сейчас телефон отключу. – Почему – то сказал я.

– И, что? Это облегчит твое существование? Отключай! Я позвонил только потому, что это было нужно тебе. Если ты думаешь, что общение с тобой приносит удовольствие. Скажу – это не так. Все – таки выключи громкую связь. Поговорим наедине.

Я поднял трубку. Голос, заполнявший пространство, сосредоточился рядом с моим ухом.

– Мне ничего не говорит твое имя. Кто ты?

– Ты что – журналист? Так и быть я отвечу на этот вопрос. Но это будет единственный ответ на единственный вопрос. У меня много имен и Малах Га – Мавет, одно из них. Не будем засорять эфир перечислением всех остальных. Это имя как нельзя лучше отвечает тому, чем я сейчас занимаюсь. Оно отражает только часть моей сущности. Ты не напрягайся. Всего даже мне не дано постичь. А теперь все вопросы кончились. Слушай! Все твои логические выкладки почти правильны, вот только выводы… Они далеки от действительности. Но позвонил я по другому поводу. Все что сделано с городом, сделано мной. Но тебе вреда не причиню, ты не в моей власти. Вот, собственно, и все. Скоро мы встретимся с тобой и будем иметь долгий, долгий разговор. Пока. Пока, прощай!

В трубке наступила полная тишина. Телефон опять был мертв.

– Что он тебе сказал? Кто это?! Ну что ты молчишь, аки пень! Что случилось?!

Что бы привести меня в чувство, ей пришлось в конце концов залепить пощечину. Шок прошел. В изнеможении опустился на пол. Она села рядом.

– Юра, ты можешь говорить? Что случилось?

– Он словно заколдовал меня. Как – будто парализовал.

– Кто это, что он сказал?

– Да ничего толком. Единственное, важное, что понял, все это он сделал с городом. Еще сказал, что мне вреда не причинит, и скоро мы с ним встретимся.

– Что же будет?

– Не знаю, но встречаться с ним мне не хочется, абсолютно. Наташа, если он не врет, и все это действительно его рук дело, нам ничего не светит. Он Бог, тот самый. Он играет с нами. Все бессмысленно, все эти наши потуги.… Это разбивается об него, о его существование! От нас больше ничего не зависит. Убежать от Бога!..

У меня началась истерика. Заливался хохотом, захлебывался им. Завалился на спину и, корчась в спазмах безумного хрипа, катался по полу.

– Прекрати! Слышишь, Юра, Юрочка!!! Успокойся. Я прошу тебя, прекрати!

Трясла меня, но я не прекращал. Уже не хватало воздуха. Едва успевал схватить глоток между взрывами хохота, который разрывал легкие. Она принялась хлестать меня по щекам. Но истерика вдруг истекла, сама по себе. Еще две пощечины успел получить по инерции.

– Убить меня хочешь что ли? – совершенно спокойным, слегка запыхавшимся голосом спросил я.

– Юра?..

– Я в порядке. Уже вернулся в себя.

– Этот переход от дикой истерики к осмысленному состоянию был очень быстр. Что наводило на определенные размышления.

– Наташа, он, кажется, управлял мной. Сейчас, вроде ушел. Забавляется. Я не герой и не смельчак, откровенный трус…

– А как же я?!! Ты все о себе, об этом боге с именем урода! А я, что сброшена с ваших счетов?! Меня уже нет?! Ну, давай…

– Не кричи! Никто тебя никуда не сбрасывает. Ты есть, ты моя!

Неловко потянулся, положил руку ей на шею, и, преодолевая сопротивление, привлек к себе. Крепко обнял. Она обмякла.

– Надо уходить. Хотя бы попытаться. Не верю ему. Надо вырываться из города! Нельзя нам с ним встречаться. Пойдем! Будем идти, пока от усталости не свалимся. Не будем останавливаться. И прятаться не будем, попрем на пролом. А дальше будь, что будет!!!

Поднялись и уже без сожаления покинули эту квартиру.

Вот и Невский! Казалось, что он был центром ожесточенных боев. Развалины. Обгоревшие стены. Повсюду трупы. Людей убивали с дьявольской выдумкой и жестокостью. Держал Наташу за руку. Невский, отбирал последние силы и надежды. Нам не уйти от этого параноидального бога. Но мы продолжали идти.

– Гостиный двор…

– То, что от него осталось. – Поправил я.

Осталось от него не много. Обугленные стены с проломами. Пустые глазницы арочных окон, беззубые провалы дверей. Не было Невского, не было города, не было людей, населявших когда – то этот город. Остались только мы, стоявшие на середине Невского проспекта.

– Юра, смотри… – прошептала Наташа, Показывая влево – вдоль Невского. По середине проезжей части, еще далеко от нас. Но, неумолимо сокращая расстояние, неторопливо ехала колонна легковых автомобилей. Совершенно бесшумно!!! Они были далеко, но я рассмотрел, что все машины были Мерседесами. Мерседесами на базе сто сорокового кузова. Самые дорогие. Самые престижные. Самые красивые. Самые черные. И все это, из всех Мерседесов, когда– либо виденных мной. Стояли и смотрели, как к нам приближалась колонна смерти. Первой опять пришла в себя Наташка.

– Бежим, бежим скорее! – И мы побежали. За мгновение донеслись до Гостинки и забежали внутрь.