Другое имя зла

Глава 1. Похороны.

Поминальные частушки, пропетые Другими, в память павшего Пыльного Ангела, отдавали самодеятельностью. Но самодеятельностью, прочувствованной, душевной, трогательной. Несуразное здесь все, бессмысленное. Подъемы и сокрушительные обвалы столь стремительны, что ни мыслью, ни глазом схватить начало и конец не представляется возможным. Если мгновения здесь, равносильны году человеческой жизни?! Значит то время, что прошло с начала этих событий равно тысячелетиям. Выходит, что, я действительно,обречен на вечность, пережить которую не способен никто, кроме меня.

Вот и Невский проспект. И вправду, кажется, что прошла вечность с той поры, когда с Наташей пытались перебраться через него.

Сбросил скорость и начал пристально, более внимательно оглядываться по сторонам. Какое-то несоответствие, чего-то не хватает. И, словно, гром среди ясного неба, – озарение. Резко нажал на педаль тормоза. Машина клюнула носом и замерла, как вкопанная. Что-то под капотом треснуло. Мерседес, как живое существо, дернулся всем кузовом. Этот треск был последним звуком машины, которую, как будто подстрелили. Он умер. И то, что это, действительно так, очевидно, как и то, что с Невского исчезли все трупы. Центральная улица города осталось прежней. Пережившей локальный конфликт с использованием тяжелой броневой техники. Но ставших уже привычными трупов нигде не было. Выходило так, что со смертью Малах Га-Мавета и в самом деле сменились эпохи. Или просто Атман хотел запудрить мне мозги, усыпить бдительность. Как бы то ни было, Пыльный Ангел перед смертью, сказал правду, Безумный Бог был виноват, на прямую, во всем. Демон просто выполнял приказы, как хороший эсэсовец. Странно другое, почему сам, когда Атман забивал баки, не смог свести два и два. Божественной власти захотел, – дурак!!! Разум от вожделения отшибло. Но, тогда получается, что и сам Атман не семь пядей во лбу. Или же меня считает круглым идиотом, помноженным на полного кретина. На его месте, я бы не допустил встречи с Малах Га-Маветом. Не стал бы заметать следы, пряча тела растерзанных людей. Либо он дурак, либо считает меня таковым. Для меня, конечно, предпочтительнее, с точки зрения стратегии, второе. Тогда есть гипотетическая возможность, гипотетически его в чем-либо обмануть.

Еще одно. Зачем, спрашивается, ему являться в образе меня? Принял бы вид, какого-нибудь желто-фиолетового, с яркими красными прожилинами, пульсирующего шара. Боялся испугать?! Чушь! Ни фига он не боялся. Тогда зачем? Почему, именно, я был избран для этого, чертова, слияния? Зачем заставил пройти через все это? Закалял тело и душу? Подгонял под свои стандарты, чтобы потом с комфортом устроиться внутри?! Вопросов много, – ответов ноль! Но они где-то рядом. Катаклизмы в пространственно-временном континууме не ведают разбора между Москвичами и Мерседесами. Вторая машина, за рулем которой оказываюсь, погибает. Лезть под капот, господи спаси! Там тайн и неведомого больше, чем загадок в этом мире. Стало прохладно, знобило.

В куртку было завернуто тело Шуры. Надо поискать что-либо подходящее. Машина скончалась, вблизи перекрестка Невского с Садовой. Почти на том же месте, где мы увидели приближающийся к нам дьявольский эскорт. Опять альтернатива. Идти в Гостиный Двор, где нас схватили Другие? Нет. Выбрался из машины и повернул направо. Прошел несколько шагов, остановился. Вернулся обратно и вытащил с заднего сиденья тело Шуры. Поудобнее устроил ее на руках. Поудобнее для себя. Со скорбной ношей направился в сторону Пассажа. Возвращаться, всегда было для меня дурной приметой.

Расположение отдела, в котором мог прибарахлиться кожаной курткой, помнил еще с былинных времен. Давно, по дурости поймав первые шальные деньги, покупал здесь дорогую кожаную куртку. Первую хорошую вещь в своем гардеробе. Как все это далеко и мелко! Деньги, шмотки, видимое благополучие и преуспевание. Все это было таким увлекательным, тогда. И в сравнение с этим, насколько сейчас внутри меня пусто!

Прошел в конец зала и повернул направо. Зашел за стеклянные стены. Бережно положил Шуру на прилавок, рядом с кассовым аппаратом. Прошел в глубь отдела. Перемерил штуки три куртки, остановился на черной, блестящей, кожаной, с натуральной овчинной изнанкой. Это была даже не куртка, а стильное полупальто, достигавшее середины бедра.

Вышел через второй выход к театру Комиссаржевской. У входа в театр сидело, примерно, два десятка больших крыс. Преимущественно серо-бурые. Пятнами среди них, несколько черных. Она из этих черных подошла ко мне. Я не боялся, был уверен, что крысы знают и меня и ту, что несу на руках. И еще я был убежден, что они знают обо всем случившемся. Большая, черная крыса посмотрела в глаза, прикоснулась носом к колену. Обошла и потерлась боком о ногу. Совсем, как Шура.

– Здравствуйте! Я несу своего боевого друга к месту последнего упокоения. Она была отважным воином и верным товарищем.

Понятия не имею, что говорится в подобных случаях. Слова звучали напыщенно, но шли из сердца.

– Я скорблю вместе с вами! Вы потеряли сородича, я лишился единственного друга.

Черная крыса вернулась к соплеменникам. Повернулась к ним лицом. Язык не поворачивался назвать их физиономии, выглядевшие такими умными, – мордами. О чем-то они, там пошипели, потерлись носами. Не стал дожидаться их решения. Понес Шуру дальше. Через несколько десятков шагов, уже на Садовой, оглянулся и увидел, что крысы построились в колонну, парами и бесшумно идут следом за мной. Траурное шествие возглавляли две пары черных. Они были меньше по габаритам и выглядели более опрятными.

Вновь обернулся уже около Михайловского замка. Крыс стало несколько сотен. Они все прибывали и прибывали. Стекались отовсюду. Тихо занимали место в колонне и шли за мной. В таких похоронах участие принимать не доводилось. Вообще о таких парадах ходили слухи в блокадном Ленинграде. Правда это или нет, не знаю. Наверное, правда, и тогда и сейчас был Армагеддон.

Эти скорбели вместе со мной. Когда вступил на Марсово поле, хвост шествия терялся за Садовым мостиком. Они все прибывали и прибывали. Сколько их было в шеренге, не считал. Сколько было шеренг в колонне, и представить не мог. Это была, как живая серо-черная река, текущая в строго определенном русле. Почувствовал себя крысоловом, или Нильсом из старой сказки. Он с помощью дудочки заманил огромную армию крыс в озеро и утопил их там. Что сделают со мной эти городские хищники, если хоть на миг усомнятся в моих благих намерениях.

Но сейчас стала беспокоить процедура самих похорон. Надо придумать, во что положить Шуру. Присмотреть какую-нибудь подходящую тару. Иначе все будет равносильно тому, словно спустил ее в унитаз. Как решить проблему? Сзади полчища крыс, пришедших на похороны. Кладу Шуру и отправляюсь на поиск ритуальных услуг?! Понравится ли такое участникам мероприятия? Слава Богу, осенило. Если собираюсь похоронить Шуру в воде, значит, это будут похороны моряка. А, как хоронят моряка?! Правильно, зашивают в саван, привязывают к ногам груз и опускают в пучину вод. Иголки и нитки лежат в специальной коробочке, в заднем кармане штанов. Дело за малым. Надо найти кусок подходящей материи, веревку и какой-нибудь груз. Ну вместо савана можно использовать надетый на меня тельник, груз посмотрим по дороге… А что если переговорить с другими участниками траурной церемонии? Шура была достаточно сообразительна, чтобы понимать меня. Сейчас попробуем проверить сообразительность соплеменников. Неуверенно заозирался, ища глазами ту, что подошла на задворках Пассажа. Разве их разберешь? Хотя бы погоны носили или другие знаки различия. Не знаю, она это была или нет, но одна из черных, шедшая в первой шеренге, покинула место и подбежала ко мне. Поравнялась. Не останавливаясь, сказал ей:

– Э-э, нам, что бы Шуру похоронить надо кусок материи, такой, метра два на два. Груз какой-нибудь и веревка. Не могли бы вы послать кого-либо за всем этим?

Не знаю, были ли они телепатами, но на всякий случай, сопровождал слова, насколько был способен, мыслительными аналогами. Кусок материи мне представился почему-то в виде Российского флага. Груз – гиря с помощью, которой наращивают мышцы или придавливают квашеную капусту. Веревка представилась в виде натянутой бельевой с защипками. Та, с которой вел диалог по всем возможным каналам, отбежала вперед метров на десять. Развернулась к колонне и, как-то странно, совсем неожиданно, зашипела и заверещала. Когда пламенная речь закончилась, я уже проходил мимо нее. Из шествия, из разных шеренг отделилось штук двадцать разномастных крыс, которые брызгами разлетелись в разные стороны. Тем временем, я возглавлявший колонну, сошел с Марсова поля и направился через площадь к памятнику Александру Васильевичу Суворову. Меня тоже можно считать генералиссимусом, хотя бы по количеству воинов под знаменем. У монумента оглянулся еще раз, конца крысиной, полноводной реке не было видно. Я бывал на похоронах людей. Приходилось. Но они, или те, на которых мне довелось присутствовать, были какими-то кукольными, суетливыми. Большинство из присутствующих, я в том числе, приходили, чтобы отметиться. Так было положено, принято в человеческом обществе. Не чувствовал ни боли, ни сострадания, ни невосполнимости потери. Ничего такого, чтобы было бы искренним и настоящим.

Эта скорбь была правдивой у всех присутствующих. Ощущение потери было коллективным. Было больно, защемлено внутри. Вот и набережная. Бросил взгляд влево, огромная, почти правильной формы полынья. Здесь Другие под лед спустили прах Наташи. Здесь найдет последнюю, неспокойную обитель Шура. Такую же, каким был ее характер.

Пошел вдоль набережной. Лед выглядел самым обыкновенным. Подлых штук сегодня, наверное, не предвидится. У спуска к реке стояли крысы гонцы. Перед ними лежала скатерть, гиря и моток бельевой веревки. Я остановился и рассмотрел притащенное крысами. Пудовая, зеленая гиря. Серая, холщовая скатерть с синей вышивкой по краю. Тонкая капроновая веревка. Как крысы доперли пудовую гирю? Впрочем, этот мир был больше их, чем мой. Они подлинные хозяева всего. Стоит ли удивляться. Может быть, такси наняли. Спустился на лед, взял курс на чернеющую полынью. Крысы, принесшие ритуальные предметы, направились за мной. А гирю они тащили так, серая легла на спину, ей на брюхо вкатили железо. Две другие вцепились в хвост зубами и потащили эти импровизированные санки следом за мной. Остальные пришедшие проводить Шуру в последний путь разошлись вокруг. Кто-то запрыгивал на каменные ограждения набережной. Справа, на мосту уже шевелился не различимый фрагментами темный крысиный народ. Никто, кроме десяти крыс сопровождавших меня, не сошел на лед.

У полыньи опустил Шуру на лед. Долго разминал затекшие и усталые руки. Крысы расселись вокруг подковой, две крайние сидели почти рядом с водой. Сидели совершенно неподвижно и не мигая, смотрели на меня. Онемелость прошла. Меня стало тяготить присутствие рядом огромного полчища крыс. Как бы их разумность, не привела к решению принести поминальную жертву. Тянуть нечего. Пора браться за дело. Судя по всему, крысы перепоручают мне приготовления Шуры к последнему путешествию.

Расстелил на льду скатерть, бережно переложил на нее Шуру. Четкого представления, как шить саван, тем более для крысы, не было. Но, опять, таки, крысы вряд ли смогут сделать это вместо меня. Запеленал Шуру, как пеленают младенцев, опыта, правда, тоже никакого, сверток получился бесформенный. Обшил края ниткой. Развернуться не должно. Свободный конец савана, метровой, примерно, длины, просунул в проушину гири и сшил концы. Потом много раз обвязал это соединение, скрепляя намертво саван и груз. Еще раз придирчиво осмотрел, получилось надежно. Пока не сгниет. Закурил. Только сейчас, закончив работу, огляделся по сторонам. Всюду кишели крысы. Кроме тех десяти, сопровождавших меня, которые сидели на льду по-прежнему неподвижно. Докурил, тщательно затоптал ногой окурок. Говорить какие-либо речи, стоять минуту молчания, прочие ритуалы из человеческой жизни, казались неприемлемыми. Склонился над Шурой, примериваясь, как удобнее поднять ее и груз. Что-то мягко коснулось ног сзади. По-моему, все та же черная крыса. Она, как-то боком, аккуратно оттеснила меня от Шуры. Намек ясен. Отошел от Шуры. Все сидевшие крысы сразу поднялись и вцепились зубами в саван. Всем хватило места. Рывками стали подтаскивать тело Шуры к открытой воде. Одновременно, с началом движения, крысы находившиеся на берегу стали издавать звуки – какие? Одним словом и не назовешь. Какое-то потрескивание, шелест, шорох, тонкий писк, пощелкивание. Все сочеталось, сливалось, нет, не в шум. Звук был органичным, непонятным, но наделенным, какой-то гармонией. Такой, вот реквием, нового мира. За сегодняшний день довелось побывать уже на втором отпевании усопших. Два раза слышал погребальные песнопения. И первый, и второй произвели на меня утюгом неизгладимое впечатление.

Паршиво было так же только тогда, когда умерла Наташа. Странным, казалось, что в той, в ушедшей жизни мне приходилось хоронить родственников, знакомых, многие были небезразличны. Но по-настоящему плохо от невосполнимых потерь стало только здесь. Наташа, Шура, даже Малах Га-Мавет. Пустело все.

Крысы дотащили Шуру до проруби. Все смолкло. Секундная задержка. Шура без всплеска исчезает в темной Невской воде.

– Ой, как пусто все! – Развернулся и пошел прочь. Когда добрел до спуска к Неве, оглянулся. Похоронная команда во всю прыть неслась к противоположному берегу. Они стали уже прыгающими точками. Остальные, густо заполнявшие набережную, тоже исчезли. Как могло такое количество крупных животных испариться за считанные мгновения совершенно беззвучно? Кругом одни загадки. Но все так же мне хочется найти на них ответы? Нет. Пожалуй, нет. Что дальше? Единственная загадка, на которую могу дать полный оптимизма ответ, – НЕ ЗНАЮ!!!

Немного было смысла в моей прошлой жизни, не стало совсем и в этой. Тоска и боль жали сердце железными пальцами. Было желание перенести еще большую боль. Мазохизм? Не знаю, опять не знаю! Зачем возвращался в ту квартиру, в которой провел единственные, счастливые дни в своей жизни? Что пытался вернуть или найти в ней? А может просто, напиться. Нарезаться в стельку и уснуть?! Скоро появится Атман со своим извечным, набившим оскомину вопросом: Быть или не быть. Наверно, к моему великому сожалению, период, когда очень ценил жизнь и цеплялся за любые компромиссы, чтобы выжить, прошел. Почему-то кажется, что ответ на этот вопрос несущественен. Обретенное бессмертие убило что-то. Скорее всего, оно убило само время. Не надо торопиться жить, не надо успевать. Какой прок искать смысл жизни, счастье, любовь, горе, страданье и потери, если все в состояние это пережить?! Нет интереса. Вкус к жизни исчез. Стану богом, если допустить, что Атман не врет. Ну и, что?! Какую новую вселенную создам? Каких новых чудовищ произведет на свет мое ущемленное воображение? Возможно, в той миновавшей жизни существовали хорошие, добрые люди. Но когда начинаю думать об этом, мне кажется, что все эти внешние качества, которые на виду, они не более чем обертка, обман, фальшивка, фантик, тонкая скорлупа. И неважно, какой знак, положительный или отрицательный, имели эти качества. Они должны были прятать то, что хранится у человека внутри. Если создать условия, для того, чтобы зверина, ждущая внутри каждого своего часа, выбралась наружу, – Бог умрет от ужаса, если только он сам не зверь. Не хочу судить по себе обо всех людях. Тем более что ввиду отсутствия таковых, все это пустая схоластика. Но я средний, среднестатистический во всем. В знаниях, характере, внешности, поведении. Во всем составляющем человеческую личность. И из такой усредненной модели человека вылезло столько дерьма, как из гигантского тюбика, раздавленного неосторожной ногой Бога. Значит, весь средний уровень это не люди!

Не к чему сопоставлять себя с исчезнувшим миром. Я последний из могикан. Один. В отличие от Других не наделен репродуктивной функцией. Адам лишенный своей Евы. Могу попросить у Бога, могу стать Богом, но не хочу жить в мире придуманных мной марионеток. Уверен, будет еще хуже. Новый мир созданный человеком, ставшим Богом. Вряд ли он заполнит пустоту, хотя бы внутри своего создателя. Бог, вылепленный из человека конца двадцатого века! Этот мир будет более уродливым и извращенным, чем тот который был. На том присутствовали тонкие наслоения тысячелетней культуры и обычаев. Над этим будет главенствовать мой жизненный опыт. Это "Сталкер" Тарковского. Возможность возникновения этого мира не искупает даже надежда. Надежда на лучшее. А другой ведь и не бывает?!! Не хочу быть Богом, не хочу быть творцом нового всего, пускай оно даже сможет иметь черты прошлого. Обратимо ли прошлое?! Пусть бы шло, как шло к концу начертанному не мной. Тогда бы рискнул…

В квартире ничего не изменилось. Все было точно так же, как тогда. Только без Наташи. Сейчас потерянная любовь казалась естественной и закономерной. Поступил так, как поступил. Потому что не мог поступить иначе. Чудес и случайностей не бывает! Все выстроено и подготовлено спрятанным подсознанием. Тем самым зверем, что свернулся внутри нас в ожидание своего часа. Зверем, который сидит во мне. Или я его уже выпустил? Но когда?!!

Лежу на диване в гостиной. Глаза закрыты. В одной руке, закинутой на спинку дивана, тлеет сигарета. Другая держится за бокал с коньяком, стоящий на полу. Ползет караван мыслей, подводящий итог тридцатилетнему путешествию. Боюсь себя. Удалось убить всех, кто окружал, надеялся, любил и дорожил мной. Что дальше?

– Ну, не надо на все это смотреть, так пессимистически. Ты, явно, перегибаешь палку.

Открыл глаза и чуть повернул голову. В кресле рядом с камином сидел Атман.

– Что, приперся?! Тебя звали!..

– По существу мы последние мыслящие существа в этом мире. Некоторым образом соседи. Вот и зашел к тебе, так сказать, по-соседски. К примеру, за солью или спичками, ну и поболтать за жизнь.

– А я не хочу ни каких соседей, тем более двойников. Мне твое общество надоело.

– Юра, послушай! Я понимаю, ты переживаешь потерю близких существ. Но прошу, пойми, это все восполнимо. И необязательно с помощью алкоголя или других способов обмана и замутнения сознания.

– Это невосполнимо. Этого не может быть…

– … потому что не может быть никогда! Так что ли?! – Он улыбнулся печально и снисходительно:

– Значение этой фразы умерло вместе с тем миром. Здесь возможно все! Я уничтожил все, что было раньше. Разбил вдребезги то, что создал сам. Меня не устроила модель нового мира. Сейчас мы можем все начать с начала. Совсем не обязательно, что, созданное нами, будет плохим, применительно даже к уже отжившей морали прошлого мира. Можем сотворить мир новых, чарующих, полных изящества форм…

– А чем одухотворим его? Твоей безумной, болезненной фантазией и моим ущербным, ущемленным самолюбием?! Это наполнит сосуд?!! В какую бы золотую бутылку ты не налил уксусную кислоту, она не станет прекрасным вином!

– Да, надоели мне эти студенческие диспуты о форме и содержании! – Он заметно рассердился.

– Нельзя так узко смотреть на сотворение мира. Давай отойдем от устаревших понятий! Построим мир на совершенно новой концепции. Не будет там смердящих значением слов, таких, как добро – зло, плохо – хорошо. Пойми, наконец, это все черно-белое! Это скучно, ограниченно. Выйдем из этих рамок. Сообразность – вот что заменит любой смысл! Пусть каждое из созданных существ будет иметь возможность перестраивать и обустраивать мир для себя. Не будет ограничений! Возможности и способности, все есть, все достижимо! Каждый получит, что захочет. Без власти, без законов! Главное сообразность, – любой из пытающихся мыслить берет то, что ему действительно необходимо! Это ли не то, о чем мечтали люди?! Давай возродим их, и дадим им это…

Я долго думал. Он не торопил. Наконец сказал:

– Я не гожусь для роли Бога, творца. Не хочу ничего создавать. Я не хочу нести ответственность за то, что сотворил. Мало того, мне не интересно жить. Здесь и там не интересно тоже. Меня всегда заботило только собственное благополучие. Судьбы мира мало трогали. Ты прав, политика, религия, законы, налоги, государство, нации – это слова, которые придумали пронырливые, серые бездарности, чтобы удерживать в своих руках власть над менее честолюбивыми и более равнодушными. Поэтому-то любая демократия с легкостью становилась диктатурой. И с точностью до наоборот. Потом возникали последствия, но сам процесс переворота, почти всегда был тихим и малокровным. И еще одна причина пустоты всего этого. Сверху прилагались титанические усилия, чтобы удержать власть, а снизу все забивались по щелям, с тем, что бы эта власть причинила им как можно меньше вреда. Типа: "Пусть там, наверху, будет, что угодно, лишь бы меня это миновало!". А та анархия, которую предлагаешь ты, ничего не изменит. Я человек сформированный прошлым. Не знаю кто ты, почему и зачем. Но я не хочу всего этого!

– Ни как не могу взять в толк, почему ты так инфантилен?! Хорошо, не хочешь глобального, сотвори мир для себя. Маленький, удобный мирок: родители, жена, детишки, друзья и так веками. Достаток и изобилие, душевный покой, интрижки на стороне. Прочие маленькие, человеческие слабости. Ты можешь это сделать. А я займусь глобальными вопросами мироустройства.

– А без тебя нельзя?!

– Чем же тебя не устраивает моя кандидатура на роль фундаментального камня нового мироздания?!

– Имел возможности убедиться в твоих способностях. От твоих опытов наизнанку выворачивает.

– Ну, что ж. Понимаю. Но без меня, к сожалению, нельзя. Невозможно двигаться вперед. Есть еще какие-либо возражения по кандидатуре Верховного Божества?!

– Бессмысленно спрашивать. В принципе, ты уже ответил на все возможные вопросы. Допустим, только, допустим, принимаю твое предложение, соглашаюсь на слияние, но при одном условии. Это условие такое. Ты должен сказать, как я смогу убить тебя?!

Он покачал головой, опять грустно улыбнулся:

– Я тебе неоднократно говорил, что ты не можешь причинить мне вреда. Я могу причинить вред тебе. Но при этом, упреждая твой вопрос, не могу причинить вред сам себе. И ты, это говорю тебе, не можешь убить себя. Самоубийство и твое и мое исключено полностью.

Обдумывал слова, они не были новостью. Скорее еще раз вспышкой осветили сегодняшний тупик бытия. Однако есть маленькая щелка:

– Тогда, Атман, убей меня. Сделай одно доброе дело. Помоги мне.

Он засмеялся. Как все-таки эта тварь была похожа на меня.

Нет, слишком просто. Я не стану убивать тебя, хотя это и несложно. Даже просто. А для тебя это было бы подарком. Нет, брат! Насколько понял из твоих сумбурных мямлей, ты отклоняешь предложение?!

– Да. Отклоняю.

– Зарекалась свинья говна не есть. Будешь жить вечно, один. Плохо или хорошо. Возраст меняться не будет. Можешь даже не бриться, щетина никогда не станет бородой. Ходи, думай, мучайся. Но все это один, совсем один. Люди имеют обыкновение отказываться от принципов и менять взгляды на жизнь. Подожду, когда-нибудь тебе надоест одинокая вечность. Для меня нет разницы, минута или год, час или тысячелетие. Специально для тебя. Так сказать, для придания некоей пикантности твоему существованию в собственном аду, возвращаю день и ночь, утро и вечер. Живи, веди свой календарик. Времяисчисление глупости и душевной лени. Утомишься, позовешь. А пока ты мне надоел! Слизень!!! Жаль, что я не в силах выбирать!

Кресло опустело. Эта беседа о высоких материях совершенно не произвела никакого эффекта. Как было пусто внутри, так гулко и осталось. Вот уж поистине, – словами пустоты не заполнить.

Поднялся, долил в бокал коньяку. Залпом, не уловив вкуса, осушил. Отломил дольку шоколада. Прожевал. Закурил и подошел к окну. Открыл жалюзи. За окном смеркалось. Шел легкий исчезающий снег. Приближалась ночь. Вторая ночь в этом мире. В первую казнили шестьсот шестьдесят шесть человек. И вот наступала, вторая. Ночь. Одна из бесчисленных ночей вечности одинокого человека – Юрия Юзовского. Меня.

Коньяк успешно, в отличие от слов, заполнял пустоту внутри. Все-таки это более благородный напиток, чем водка. От коньяка тянет на философскую раздумчивость, а водка способствует пьяному выбросу энергии. Непотребному желанию бессмысленного действия.

Все философские раздумья свелись к тому, что понял насколько все в этой жизни лишено смысла. Никто не в состояние наполнить ее чем-то, никто, даже я сам. Это самое горькое из всего того, о чем думал в ту ночь. Сил хватило доползти до постели. В свое время делил ее с Наташей. Но и это сейчас не имело значения. Как и все другое. Весомой была только голова, в которой булькал коньяк. Где-то в нем, в Тихом океане, плавал высушенный грецкий орех мозгов. Обнадеживало отсутствие волнения в океане. Последней мыслью перед сном было. Тихий, он и есть тихий…

А, вот похмелье с большого количества коньяка похлеще, чем с такого же литража водки. Голова из водохранилища объемом в тихий океан превратилась в тонкую скорлупу, с очень маленьким содержанием кальция. Внутри этой скорлупы находился огромный, протухший желток, плавающий в вонючей маслянистой жидкости. Любое движение больной головой грозило продавить тонюсенькие стенки скорлупы и выбросить на пол мерзость содержащуюся внутри. В первый раз спас от похмельного синдрома Альказельцер и хлопоты по возвращению Шуры в мир еще живых. Грех не повторить попытки и не попытаться найти хотя бы лекарство. Шуру не вернешь. В ванной нашел искомое. Через некоторое время скорлупа укрепилась.

Выглянул в окно, дневной свет. Пасмурно, но никто не обещал, что в аду будет светить солнце. Оно и не светило. Однако разглядывание в окно вновь обретенного дня навело на мысль: "Если Атман запустил сменяемость времени суток, то вполне возможно, что заработали и определители времени, одним словом, – часы.

Электронные часы, стоявшие на каминной полке, не работали. Облегчение испытал, когда увидел идущий от них сетевой шнур. Они не могли работать из-за отсутствия электричества. Механические, старинные с маятником тоже не ходили. Попытки найти ключ или другой пусковой механизм потерпели неудачу. На кухне, кварцевые, вычурные, но это не помогало им работать. Стояли, как суслик в степи. Замена батареек на вытащенные из пульта от телевизора, не заставили суслика побежать. Я не отчаивался. В такой квартире, у навороченного хозяина, наверняка должны быть хорошие, дорогие, механические, наручные часы. Запасные. Методически с похмельным упорством начал переворачивать комнату за комнатой в поисках вожделенных часов. Первая находка не просто обрадовала, но и смогла увеличить энтузиазм.

В прихожей в кармане кашемирового пальто от Валентино нашел полностью снаряженную обойму к пистолету системы Макарова. К моему пистолету. Не знаю уж почему, но радости было не передать словами. К чему можно применить огнестрельное оружие в индивидуальном аду. Не представляю, но ведь всегда может возникнуть ситуация, когда под рукой будет необходим тяжелый, металлический предмет. Поэтому лишние патроны к этому предмету карман не оттянут.

Следующая находка сделана в гостиной, в старом, но прекрасно сохранившемся бюро с выдвижными ящиками, кривыми ножками, в смысле изогнутыми. В верхнем ящике, в коробочке обтянутой зеленой замшей с золотым замочком и бронзовыми петлями, с золотой же, кажется, пластинкой на крышке. На пластинке выгравировано, на английском, но знаний для перевода хватило: Ролекс, – сверху. Ниже, меленько, – свисс, – Швейцария то есть. И под этой крышечкой с золотой дощечечкой лежали восхитительные часы. Массивные, из белого металла корпус и браслет. На белом циферблате написано название фирмы изготовителя и модель часов: Эксплорер – 2. Завел и с замиранием сердца послушал тиканье. Перевел стрелки на двадцать три одиннадцатого. Надел часы на руку, что и говорить, приятная мужская тяжесть и добротность. У того мира были свои плюсы. Не знаю, из чего они сделаны из титана или из платины. Скорее из титана, впрочем, судить не берусь, в минералогии я еще больший специалист, чем в ветеринарии. Но тем не менее Ролекс, есть Ролекс. В прошлой жизни подобные часы, стоимостью в подержанный автомобиль, себе позволить не мог. В этом мире увидел, – носи. В окошечке с датой поставил число – 27. Начинаем новый отсчет жизни. Полюбовался часами на руке и так и этак. Красота! Настроение, завывая, пошло на взлет.

Продолжил поиски. В этом же ящике лежала маленькая малахитовая шкатулка. Уважаю, любовь прежнего хозяина к зеленому цвету. В шкатулке нашел два золотых кольца, по форме, размеру, явно, мужские. Первое с пятью небольшими бриллиантами, второе с крупным изумрудом. Примерил. Изумрудное словно вросло в правый мизинец, второе устроилось по соседству на безымянном.

– Это я удачно зашел. Мародер! – Подбодрил себя. В шкатулке анакондой свернулась толстая, простая, золотая цепь. Ей-богу, как якорная. Надел ее. Плечи ощутимо опустились и расправились.

Никогда не подозревал за собой такой тяги к цацкам. Но все рано или поздно приходит. За это следует выпить. Соорудил легкий, сухой завтрак из оставшихся после нашего пребывания с Наташкой продуктов. Приятные хлопоты помогли обнаружить еще одну бутылку Камю. Гульбище продолжалось. Слил остатки из первой бутылки в стакан. Перекусил, разжижая сухомятку коньяком. Пока ел, посетила мысль о том, что если у нас с неведомым хозяином квартиры одинаковый размер пальцев, может и все остальные размеры сходятся. Становлюсь настоящим падальщиком и крысятником, в плохом смысле этого слова. Ну и пускай все идет, как идет. Последние события не только поистрепали душу, но и поизносили одежду. Живое о живом. Разделся и пошел в бассейн полный ностальгии. Тщательно вымылся, побрился, хотя Атман и уверял, что в этом отпадет необходимость. Береженного Бог бережет. Вымыл голову. Умастил тело благовониями. Подошел к зеркалу и придирчиво осмотрел себя. Остался доволен. Волосы немного отросли, но самостоятельно стричься не решился. Волосы, плюс ко всему, придавали облик весьма симпатичного, моложавого искателя романтических приключений. Принял несколько культуристких поз. Жирок, немного наслоившийся в прошлой жизни, согнала диета и активный образ жизни. И раньше сложенный очень неплохо, сейчас стал вообще писаным красавцем. Обнаженный надел часы, цепь, кольца, Еще раз, теперь критически посмотрел в зеркало. Критика оказалась неуместной. Надо зайти в ближайший сексшоп, натащить сюда штук десять резиновых подружек и устроить оргию. Чувствую, что буду пользоваться успехом. Как-то надо коротать вечность. Сердце опять перехватило от тоски. Резиновые, они, конечно, более покладистые, но душевности и теплоты в них нет. Ладно, хватит ходить голым, еще не хватало оставшуюся вечность прожить, страдая от нарциссизма.

В спальне в бельевом шкафу нашел трусы Кельвин Клайн в упаковке. Ослепительно красного цвета и к пущей радости моего размера. Новую красную футболку Поло, с треугольным воротом. Запасливый, аккуратный и чистоплотный был хозяин. Здесь же запечатанные черные из хлопка носки. С нижним бельем разобрались. Пришла пора подумать о верхней одежде. Озабоченный, прошел в прихожую. В конце концов, нет ничего плохого в материальных ценностях. В стремление человека хорошо одеваться. На мой взгляд, это делается, прежде всего, для самого себя. Немного подобные мысли приободрили, что бы развить и закрепить этот успех выпил полстакана коньяку.

Не знаю, зачем человеку нужно столько одежды. Это был не просто гардероб богатого человека. Это был музей дорогого, элитного тряпья. Свой выбор остановил на опять таки черном с треугольным воротом свитере Поло. Малах Га-Мавет говорил, что темное мне к лицу. Надо прислушиваться к мнению компетентных и авторитетных Демонов. Свитер был слегка тесноват, зато как нельзя лучше подчеркивал рельефность торса. Не знаю какой фирмы, черные кожаные джинсы сидели на мне, как влитые. Куртку решил оставить свою. Она мне понравилась больше. Для полного сходства с Пыльным Ангелом надо было перекрасить волосы и найти точно такую же, как у него была трость. Вся перемеренная мной, подходящая обувь оказалась тесной. Пришлось оставить свои проверенные. С любовью думал о том, что если приведется случай, они более легко переживут вечность, чем я.

Ну вот, теперь полностью, что называется упакован. Еще бы машину подходящую найти. Стал бы первым парнем на деревне, и хрен с ним, что в деревне вообще людей нет.

Еще отхлебнул коньяку, по-скотски, из горлышка. Настроение было откровенно праздничное. Не хватало кожаных перчаток, подаренные Малах Га-Маветом, канули неизвестно где. Нашел подходящие, прекрасные, мягкие, кожаные в кармане куртки, подобной моей, но моя была круче. Сунул руку во внутренний карман этой куртки и вытащил оттуда пухлый бумажник из крокодиловой, как показалось, кожи. Открыл и убедился, что объем обеспечивался внушительной, тысячи две, пачкой долларов. В другом отделении лежала не меньшая грядка пятисотрублевок. В маленьких кармашках пластиковые карты Виза, Мост Банк и еще какие-то, но никаких визиток или других удостоверений личности в лопатнике не было. Что двигало мной, сующим богатство в задний карман джинсов, ответ один, все тот же, – не знаю. Бумажник, оттопыриваясь, приятно увеличивал размер левой ягодицы. В гостиной надел куртку, нацепил на ремень нож, засунул в правый, глубокий карман куртки пистолет. Направился к дверям, захватив по пути ополовиненную бутылку коньяка. В прихожей временно поставил ее на пол. Поднял у куртки ворот, застегнулся на все пуговицы, натянул перчатки. Осмотрел себя в зеркало. Потрясающе! Очень хорош, все симптомы прогрессирующего нарциссизма на лице и не только там. Поднял бутылку, чокнулся с прекрасным отражением. Выпил. Вышел из квартиры. Закрывать дверь не стал. Ибо:

– Оставьте дверь открытой, и пусть вас не покинет надежда. – Глупость все это, но если оно, как-то меня отвлекает от самого себя, значит все это не настолько бессмысленно. Жаль, только не удастся занять этим надолго. Даже на день. Оказавшись на Садовой повернул к Невскому. Коньяк кончился на ближних подступах к проспекту. А теперь почти весь город пешеходная зона, почему-то подумалось. Швырнул бутылку в ближайшее окно. Промазал, попал в стену. Коньяк почему-то не забирал. Может дело в количестве. Нет, это просто странная особенность моего организма. Если пить несколько дней кряду, с каждым днем захмелеть будет все труднее и труднее. Впимшись, как говорил один знакомый. Нет, именно эта особенность не позволила в свое время стать алкоголиком. Жалко было столько денег тратить на выпивку. Но сейчас не то время. Сдаваться ни в коем случае нельзя. Надо бороться и не сметь опускать руку, сжимающую бутылку. Надо победить зеленого змия, путем полного выпивания его крови.

На Невском повернул в сторону Елесеевского магазина. Это была обитель того самого змея и животворный источник в одном месте. Брошенный Мерседес сиротливо, как подбитый немецкий танк стоял посередине проспекта. Все двери распахнуты. Отсалютовал ему и продолжил исполненный надежды путь. От изобилия разбегались глаза. Но мешать нельзя. Начал с утра пить коньяк одной марки, постарайся закончить хотя бы Страгурашем. Пузатый Наполеон показался наиболее отвечающим моим скромным претензиям к богатой жизни. Откупорил бутылку. Праздник тела продолжался. На выходе из магазина опять бросилась сирота казанская, – пятисотый Мерседес.

– Чем черт не шутит! Почему весь такой из себя навороченный не могу воспользоваться этой прекрасной машиной?!

Не остановило даже свежее, вчерашнее воспоминание о том, что машина скоропостижно скончалась. Но вчера это вчера, а сейчас это сейчас. Почему бы ей не завестись и не покатать меня по городу? Еще ни одна девушка не отказывала мне в скромных притязаниях. Не хочу, что бы эта смуглая немка с чарующим именем, – Мерседес, открыла этот список. Забрался на водительское сиденье, пристроил бутылку. Мерседес не кинула меня, сразу, страстно, глубоко, она задышала и подтвердила готовность к разнообразным безумиям переливчатым подмигиванием огоньков на приборной доске.

– Я ведь почти Бог! Для меня нет ни чего невозможного! Ура. – Сказал ей.

– Жаль, что ты не пьешь. Ну, да, ни чего, я за двоих. – Пара глотков и вперед.

– Едем к Неве! – Голосом и рукой определил направление. Не скажу, что тронулась без моей помощи. Однако, Мерседес, есть Мерседес, ей водитель по большому счету не нужен. Она и так вся самодостаточная.

Река влекла меня. Причин этому не находил. Может, я болен не только нарциссизмом, но и некрофилией?!

– Что главное, когда находишься за рулем в состояние алкогольного опьянения? – Спросил ее. Ответа не было. Опять все приходиться делать самому. Поэтому ответил:

– Соблюдать правила дорожного движения!

Машина летела. Через мгновение перелетел Мойку и проскочил мимо кинотеатра Баррикада. Необъяснимый страх пронзил насквозь через лобовое стекло. Не думая, скинул ногу с педали газа и ударил по тормозу. Тяжелая машина, скрежеща, развернулась юзом и остановилась. Бешено озираясь, пытался найти источник страха. Хмель, словно, ветром выдуло из головы. Причина появления панического ужаса осталась невыясненной. Улицы пусты, в темных окнах нет ничего подозрительного. Постепенно паника улеглась. Мало ли чего можно испугаться. Причина требуется далеко не в каждом случае.

Развернулся. Решил ехать по Большой Морской. Там через Исаакиевскую площадь на Сенатскую, а оттуда к набережной. Любил на набережной в былое время пивка попить. Чтобы растворить остатки страха, хлебнул коньяку. Храбрости не прибавилось, но страх переродился в осторожность. Ехал медленно, километров двадцать не больше. Внимательно осматривался по сторонам, но подозрительного не было заметно. Человек в состоянии привыкнуть ко всему, но пустой город, опять подумал об этом, явление подавляющее и пугающее. "Не выбраться мне из этого проклятого города!". А почему? Одна попытка ничего не доказывает. Город большой, не может быть, что на таком пространстве не оказалось малюсенькой щелочки, через которую смог бы просочиться. Сейчас доеду до набережной, посижу, мысли в кулак соберу. Ощетинюсь. Выработаю план и решусь на рывок. Как еще скоротать вечность, если не пытаться от нее сбежать?! За это следовало выпить, как минимум два глотка. "Хорошо, что не час пик, встречных машин не попадается". Мысль вытянула кривую улыбку. Из зеркала заднего вида на меня смотрели два испуганных глаза. Бездонная пустота в них.

Перед самым выездом на Исаакиевскую площадь из-за угла Астории с грохотом и лязгом цепью выбежало штук двадцать Других. Маленькая скорость автомобиля позволила сразу определить и не питать иллюзий. Они плотно перегородили выезд от здания к зданию. На этот раз были вооружены более действенным оружием, чем члены-парализаторы. Прорываться сквозь строй, равносильно шинкованию собственного тела на квашеную капусту. Не знаю, где Другие раздобыли доспехи и оружие средневековой пехоты, но зрелище выглядело внушительным. Очевидно кладовые и выставочные залы Эрмитажа, Кунсткамеры и Артиллерийского музея, подверглись полному опустошению. Увиденное заставило вновь резко давануть на тормоза. Машина застыла в десяти метрах от шеренги адских латников. На мордах уродов красовались глаза. Началась очередная игра в гляделки. Десять Других были вооружены арбалетами, нацеленными весьма недвусмысленно. Остальные держали в руках метательные дротики, тоже красноречиво. Головы тварей украшали железные шлемы разнообразных фасонов. Но не увидел ни одного, принадлежащего современной эпохе. Такая вот любовь к старине и истории. Торсы защищены у кого кольчугами, у кого панцирями, калантарями, колетами, отсутствовали только бронежилеты. На поясные ремни нацеплены разнообразные коляще-режущие штуковины серьезных размеров. Представлено все, от длинных кинжалов до турецких ятаганов. В ассортименте. Руки закрыты наплечниками, ноги защищают наголенники. Короче говоря, эпоха доблестного рыцарства возродилась из праха. Но во всем великолепии картины не хватало ни временного, ни стилевого, ни исторического сообразия и подобия. Каша. Рядом с немецким ландскнехтом времен Ледового побоища стоял японский самурай конца пятнадцатого века. Он касался плечом русского дружинника, стоявшего рядом с испанским пикинером. Напрасно Юрий Юзовский считал себя разумным человеком! Музеи, оружейные склады этих музеев надо было посетить сразу, а не тупо шариться по ментовкам и опустевшим охотничьим магазинам! Тогда все могло быть по-другому. Как бы ни кичился, безмордые уроды превзошли в логике и сообразительности, или это сделал их папа Атман, что не меняет моего падения в собственных глазах. Теперь, один, вооруженный смешной пукалкой, против двадцати решительно настроенных Других. Плюс ко всему, эти твари в средневековых нарядах выглядят отнюдь не ряженными. Оружие держат весьма профессионально. Надеяться, что после того, как убью нескольких, остальные разбегутся, нет. Патронов не хватит произвести желаемый результат. Тут уровнять шансы очень бы помог станковый пулемет. Где его взять?

Время шло. Замершее в угрожающих позах пыльное рыцарство действий не предпринимало. Чего-то ждали. Из машины не вылезал, какое никакое укрытие. Сдать задом, без толку. Твари успеют сделать подушечку для иголок и повесят на медной руке отца-основателя Питера. В качестве мишени. Придется подождать.

Как ветром на деревьях, по строю прошла волна движения. Двое стоявших у Астории четко, по-военному сделали два шага вперед. Повернули на лево и отмаршировали на четыре шага. Развернулись кругом. В образовавшийся проход, лязгая доспехами рыцаря французской тяжелой кавалерии шестнадцатого века, вышел, по все вероятности, командир. Рукой придерживал здоровущий, двуручный меч, на сгибе правой размещался глухой, с забралом и высоким белым плюмажем шлем. Командир, громыхая, направился к машине. Двое Других вернулись на место. Дисциплина, мать ее! Командир представлял особь нового вида. На его морде с большим трудом размещался огромный глаз. Параллельно располагался щелеобразный рот. Наверное, большой начальник. Атман забавлялся. Модифицировал новые формы Других. Урфин Джус, выискался! Для храбрости снова прибегнул к глотку коньяку. Когда убожеству оставалось до машины пять громыхающих шагов, я вытащил пистолет, взвел. Приготовился к развитию событий. Командир уже у машины. Согнутым, кольчужным пальцем постучал в стекло водительской двери. Я нажал на кнопку стеклоподъемника. Пока стекло опускалось, не знаю почему, решил перехватить инициативу.

– Чо те надоть? Просто катаюся. Правил не нарушаю. Никого не трогаю.

– По повелению Верховного правителя, творца Другого Мира, Великого Атмана, зона вашего свободного перемещения сокращенна. Для обеспечения безопасности придаются трое Других, они будут по всюду сопровождать Вас.

– Какой безопасности?! Что ты лепишь?! Я сам в состояние обеспечить свою безопасность.

– По повелению Верховного правите…

– Слышал уже! Дальше, что? – Прервал монотонный бубнеж.

– Атман объявил войну Пасюкам и Черным. Мы проводим зачистку всех территорий…

– Подожди, какая война? Какие Пасюки, какие черные?! Что ты мелишь?!! Совсем крышу сорвало?! С кем воюете, дурья башка, говори нормально!

– Атман ведет войну с крысами. Они угрожают нашим жизненным интересам. Чтобы обеспечить вашу безопасность от крыс, к Вам будут прикреплены трое телохранителей…

– Да не надо мне никаких телохранителей! Забей их, знаешь куда?.. В Ухо!

– У меня нет уха. – Очень серьезно ответил урод.

– Тогда зарасти щель. Вырасти ухо, и забей туда и Атмана, и свою дружину, всю вашу гребаную войну! Да, и сам залезь, места должно хватить!

– Святотатство! Верховный правитель повелел в случае отказа от телохранителей, обезоружить и заточить в одном из Домов, под наблюдением Других. Все это для обеспечения Вашей безопасности.

Вот оно что! Атман передумал. Значит, время все-таки бьет его ложкой по заднице! Решил подрезать крылышки. Не хочет выпускать из виду, желает держать под рукой, давить на меня. Действительно, в запасе у него меньше времени, чем вечность! Может быть, ему известно что-то, неведомое мне? Что же это? Я знаю очень мало! В любом случае надо сохранить возможность свободного перемещения. В тюряге много не узнаешь. Если вертухаев будет трое, как-нибудь разберусь, когда придет время. Не поможет и крутой металлический прикид.

Безликий рыцарь ждал решения. Что-то еще упустил?! Черт, война с крысами!!! Атман совсем сбрендил или заняться нечем? Может, хочет мне насолить? Устраняет возможных союзников? Странно. Почему все началось именно сейчас?! Это мероприятие не будет легким для Червивого Дитя. Крысы сумеют за себя постоять! На его месте, вооружил бы уродов не самострелами и арбалетами, а луками. Крысы очень стремительны, арбалеты же перезаряжаются, ох, как долго! Да, и Других, наверняка, меньше, чем грызунов. Если в похоронной процессии, на проводах Шуры, участвовала лишь часть крысиной армии, однозначно, численный перевес за ними! Пасюки, это, по всей видимости, серо-бурые крысы. Что-то такое припоминаю. Пасюков больше, и черные у них за командиров. Бог с ним, еще будет время подумать над этим. Однако сколько бы железа не навешали на себя Другие, крысы не люди. Их, так просто не раздавишь. Они привыкли бороться за свою жизнь без надежды.

– Эй ты, я согласен на трех телохранителей. Одно условие, выбираю сам!

– Такие решения не принимаю.

Этот гораздо тупее Азазель или Аваддоны. С демонами можно было поговорить. К сожалению, не пользовался возможностью. У них можно было разжиться информацией. Вспомнился день, когда выбросили из Дома. Два демона стоят на Лиговке и машут вслед. Какое-то щемящее чувство сожаления, похожее на ностальгию.

– Какие решения в твоей компетенции, ублюдок?

– Трое уже назначены.

Командир поднял руку и щелкнул железными пальцами. Трое из центра шеренги, по снаряжению английские лучники времен середины столетней войны, Построились в затылок и в ногу, чеканя шаг доскрежестали до машины. Их вооружение состояло из небольших арбалетов и широких палашей. Тела защищали стальные кирасы, на головах круглые шлемы с нащечниками и назатыльниками. Бред какой-то. Пятисотый Мерседес и средневековые, европейские арбалетчики, без лиц, на улицах мертвого Санкт-Петербурга, конца двадцатого века. Офигеешь!!!

– Вот они. Прекрасные стрелки, великолепно владеют холодным оружием и приемами рукопашного боя.

– Хватит положительных, производственных характеристик! Вопрос есть. Эти уроды будут выполнять мои распоряжения? С ними смогу перемещаться по городу свободно?

– Телохранители будут выполнять ваши приказания в рамках данных им инструкций. Вы свободно можете передвигаться по городу, кроме секторов, о которых предупредят.

– Ясно, свобода колодника, прикованного к стене.

– Не понял?

– Не удивительно. Свободен, как сопля в полете. – Сказал, вылезая из машины и пряча пистолет в кармане куртки.

Размял затекшие ноги. Закурил. Трое выстроились в ряд перед Мерседесом.

Командир вернулся к дружине, на ходу надев шлем. Огромный меч чиркал ножнами по асфальту. Главнокомандующий остановился перед фронтом своей жалкой армии. Резко вздернул правую руку. Строй рассыпался. Через мгновение построились в колонну, Головой по направлению к площади. Командир занял место впереди. Топнул правой ногой, и подразделение резво двинуло за ним, прямо и направо, к собору.

Подумал: "оловянные солдатики, очень похоже". Сначала перебили людей, теперь принялись за крыс. Кто следующий. Может, Атман и изменил их внешность и физиологию, но человеческий менталитет не уничтожишь. Какие бы ни были эти уроды внешне, но без врагов они не могут жить, как и люди в свое время.

– Ну, так как, имена есть? – Повернулся к бодигардам, когда колонна пропала из виду.

Имен у них не было, впрочем, как и ртов, что бы назваться. Своими тремя буркалами они пожирали меня, как генерала, согласно строевому уставу. Потянулся в машину и взял недопитую бутылку, глотнул.

– Значится, так. Ты, – ткнул пальцем в кирасу ближнего.

– Машину водить умеешь?

Он кивнул.

– Я пьян, по сему быть тебе водителем. Ты, – пальцем в следующего.

– Сейчас отправляешься за коньяком. Мне необходимо горючее, чтобы адекватно воспринимать действительность.

– Хрен ли ты пялишься?! Что тебе сказали? Ты, водитель, подь на место, – назначенный двинулся к водительской дверце.

– Идиот, арбалет в багажник положи!

Он замотал головой.

– Что, собираешься одной рукой править, другой стрелять?! Пока мы в машине, ничего не угрожает. Будем ходить, тогда таскай свою загогулину, пока не посинеешь.

Доводы оказались убедительными, или в мелочах они и вправду подчинялись. Урод нажал кнопку на торпеде, открыл багажник. Аккуратно положил вверенное оружие и вернулся на водительское место. Замер в ожидание дальнейших приказаний.

– Ты, фиг ли смотришь?! Тебе, что было сказано? Иди ищи коньяк. Такой же вот точно. – Сунул к морде почти пустую бутылку.

– Кругом, шагом марш! – Тот развернулся и бегом припустил по Большой Морской, держа на плече арбалет. Слушаются падлы! Третий, вытянувшись во фрунт, доедал меня глазом.

– Теперь с тобой. Вверяю тебе мое прекрасное тело!

Когда гонец за коньяком скрылся с глаз, опустил руку в карман, имея намерение выкурить сигарету. Пальцы коснулись рукоятки пистолета. Сразу начала работать залитая алкоголем голова. Из этих двоих, по существу, лишь один представляет опасность, положу двумя выстрелами, ну тремя. Выкидываю того, что за рулем и сваливаю отсюда. Ничего сложного. Но, что это даст? Скорее всего, через пару километров остановит еще один пикет, и тогда точно закроют. Под запором никакие уловки не помогут. Подождем, посмотрим, морду им всегда пощупать успею, как говорил Остап Сулейман Мария Брандер бей Бендер. Ему можно верить, как-никак потомок янычар.

Пришло время вспомнить службу в славной Советской Армии. Там был сержантом, и здесь почти целое отделение. Посмотрел на третьего. Чем бы его озадачить?

– Это называется, ты охраняешь?! Стоишь столбом! А ну, как сверху кто прыгнет! Что будешь делать?

Он скинул арбалет с плеча и стал шарить им по темным окнам, как будто, там мог затаиться злобный киллер, которому заплатили сто тысяч в гринах за мою смерть.

Надо было чем-то занять себя. Бутылку почти добил. Вторая пока не появилась. Посмотрел на часы, без четверти пять, скоро начнет темнеть.

– Слышь ты – пристал к водителю.

– Открой багажник.

Тот безропотно подчинился. Почему они так доверяют мне? Странно, может, чувствуют, что в данный момент, ничего против них не замышляю. Это удивило меньше, чем, найденное в багажнике. В пьяном, воняющем от лени мозгу, родилась идея: "если бы в багажнике оказался баллончик с краской, можно было пометить уродов для облегчения общения. Хотя бы номерами". Проблема тупиковая. Или краска лежала там раньше, или у меня появляются сверхъестественные возможности, ограниченные, правда. Захотел часы, нате вам Ролекс. Возникло желание пометить уродов, пожалуйста, в багажнике черного Мерседеса оказывается автоэмаль Садолин 012, аэрозоль, белая. Чудеса чудесами, но задуманное надо доводить до конца. Принялся яростно трясти баллон, что бы размешать краску.

Вернулся урод, посланный за бутылкой. Принес требуемое. Я допил остатки и разбил бесполезное стекло об угол Астории.

– Открой, – коротко приказал. У другого в руках появился швейцарский складной нож, через минуту бутылка была у меня.

– Гвардия, построиться!!! – Последнее слово оглушительно рявкнул.

Другие шустро исполнили приказ. Совсем, как духи!

– Отныне нарекаю и обозначаю вас. Водитель, будешь номером первым.

Размашисто начертил у него на кирасе единицу, причем умышленно начал рисовать со лба урода. Краска из аэрозоля не дала никакого эффекта на его глаз. Белые капельки сразу растворились в черном буркале. Даже не моргнул сволочь!

– Ты, гонец, будешь номером вторым. – Вывел на кирасе жирную соответствующую цифру.

– Последний получается – третий. – Нарисовал кривую тройку.

– Кругом! – Уроды развернулись, и разрисовал спины. Художник из меня тоже … плохой. Впрочем, Другие не футбольная команда.

– Значится, так. Порядок следования. Я на штурманском месте. Вы, двое, сзади. Сейчас едем на Садовую. Ночуем. Утром едем дальше кататься. К машине!!!

Скоренько расселись и тронулись к квартире, ставшей моей резиденцией.

Вечер пролетел в пьяном дурмане. Еще раз второго посылал за коньяком. Превращаюсь в бочку. Пьянею очень медленно. Третьего послал подальше с приказанием принести для меня оригинальный, четыре раза повторил, платиново-золотой мужской браслет, чтоб тяжелый был! Этого урода так и не дождался. Срубился на половине третьей бутылки за день. Пьянство прогрессирует. Надо что-то делать. Завязывать, – последняя, связная мысль.

Глава 2. Война и мир.

Проснулся в одиннадцать часов. Устроил развод. Выстроил троих балбесов и, сидя в кресле, обратился к личному составу. Дедовать, так дедовать.

– Кто умеет готовить? Шаг вперед.

Первый и третий вышли из строя.

– Я не про яичницу пожарить, а профессионально, кто?

Третий вернулся на место.

– Ты у нас, значит, универсальный солдат и жнец и на дуде игрец. Машину водишь, готовишь. Так, за тобой обед из трех блюд: первое, второе и соответственно третье. Желудок является неотъемлемой частью тела, а посему борьба с сухомяткой и следствием ее язвой, входит в число наиважнейших задач телохранителей. Вопросы, возражения?! Не слышу. Приступать!

Повар развел кипучую деятельность. Сначала растопил огонь в камине из остатков кухонной мебели.

– Вторая задача – личная гигиена. Тебе, бездарь, – это номеру три.

– Наносить воды в достаточном количестве для приготовления пищи и для умывания всего моего немаленького тела. Вперед.

Третий трусцой побежал исполнять приказ.

– Я вверяю вам свое тело. Но, как говорилось, на телохранителя надейся, да и сам не щелкай. Посему приказываю тебе, номер два, аккуратно и тщательно почистить мой пистолет. Выщелкнул обойму и патрон из ствола, протянул Макарова. Тот бережно принял оружие и направился на кухню. Думаю, ничем не рискую. Отправился в спальню. Хотелось подумать. Мысли опять водили непрерывный непонятный хоровод. В конце концов, за ними я оказался в лабиринте неглубокой, полуреальной дремоты.

Проснулся сам, но способствовали этому звякающие доспехами возле кровати Другие. Построились и топчутся с ноги на ногу.

– Кто давал команду вольно? А ну, болваны, равняйсь! Смирна!!! – Прямо-таки упивался их дисциплинированностью.

– Все готово? – Уроды одновременно кивнули.

– Хорошо. Сейчас мыться, потом обедать. Выход в город и маневры на местности.

Пресек робкую попытку сопровождать меня в бассейн, однако похвалил безликих за то, что они нагрели воду. Помывка прошла легко и приятно. Закутавшись в халат, сел к накрытому столу. Обед выдался восхитительным. На первое грибной суп со сметаной. Грибы хоть и сушенные, но преимущественно белые и подосиновики. Второе, – пюре, большая отбивная, горошек, кукуруза, маринованные огурцы и помидоры. Свежий хлеб. Фантастика! Сыр, колбаса, зелень. Третье, – вишневый компот, консервированные фрукты, шоколадный торт, мороженое. Было даже четвертое, кофе с ликером и сигара. От ликера и сигары отказался. И так после всего съеденного глаза еле ворочались. Нынешнее положение начинало нравиться все больше.

– Сейчас собираемся и выезжаем в город. Второй ты почистил пистолет?

Тот в пояс поклонился.

– Принеси.

Внимательно осмотрел, но придраться было не к чему. Остался доволен проделанной работой.

– Молодцы! От лица службы объявляю благодарность. При случае замолвлю за вас словечко перед Атманом. Пусть наградит орденами Сутулого первой степени, с закруткой на спине. Вольно, разойдись.

Вернулся в спальню. Первым делом вставил обойму в пистолет. Оделся, нижнее белье взял новое. Старое хотел заставить постирать денщиков. Подумал и решил не злоупотреблять. Все– таки они достаточно хорошо справляются с обязанностями, чтобы издеваться над ними. И не надо забывать о своем статусе, который обозначен одним словом, – пленник. В конце всех концов, я их все равно убью, и не надо унижать, дабы потом не думать о себе, как о маньяке– извращенце.

На часах без семи три дня. Пора идти. Другие ждали в прихожей. Тут вспомнил:

– Эй, а кого я вчера за браслетом посылал? Где браслет? Что, сволочи, приказы выполнять в лом?! Придется наказать.

Третий отделился от остальных. Расстегнул большой, замшевый кошель, висевший спереди, на манер шотландских и достал оттуда браслет. Таких вещей мне видеть не доводилось. Он был с большой палец толщиной. Места банальных звеньев занимали страшные мифологические существа. Горгульи, грифоны, сфинксы, василиски и прочая нечисть, но ни одной повторяющейся. Они цеплялись, словно сражаясь друг с другом. Кто за холку, кто за хвост. За горло, третьи переплетались лапами, замкнутая в круг вечная война. Сами фигурки были воспроизведены с потрясающим искусством и точностью в деталях. Тела из платины белой. Хвосты, лапы, головы, крылья из золота. Маленькие глазки ярко сверкали разноцветными, драгоценными камешками. Красные, зеленые, прозрачные, фиолетовые. Смог определить только бриллианты, изумруды, рубины, названия остальных не знал. Это было чудо. Таких и представить себе не мог. Перехватило дыхание от восторга и изумления. Снова и снова рассматривал сказочные фигурки. Сказочные во всех смыслах. Захотелось сейчас же, немедленно надеть его на правую руку. Помучавшись застегнуть не смог. Беспомощно посмотрел на Другого. Тот осторожно приблизился. Снял перчатки с металлическими бляхами и осторожно запихал хвост крайней горгульи в разверзнутую пасть крокодила с телом льва. Тварь щелкнула и сомкнула челюсти. Двумя пальцами надавил на рубиновые глаза крокодила, щелчок, браслет расстегнулся. Все ясно. Вновь застегнул и полюбовался им на руке. Нет слов!

– Да, парень, ты сумел стоя на месте перепрыгнуть через свою голову! Я взволнован. Не будем ждать милостей от Атмана. Где мой баллончик с краской, бездельники?! – Накинулся на двух оставшихся. Первый скачком вылетел из квартиры. Спустя минуту вернулся и принес краску. Даже не запыхался. Впрочем, ему нечем было пыхать. Он потряс аэрозоль и передал мне.

– За проявленные мужество и героизм, а равно за рвение в службе, номер третий награждается рыцарским крестом, правда, без мечей и дубовых листьев. Не заслужил, брат, пока. Ничего не поделаешь. С тебя и креста достанет. Ты краску, как следует, встряхнул?! – Бросил через плечо вытянувшегося передо мной по стойке смирно третьего бегавшему за аэрозолем первому. Тот часто и мелко закивал.

Примерился и одним, непрерывным движением напылил на панцирь героя. На рыцарский крест это походило мало. Но все, кажется, остались довольны церемонией.

– Ну вот, сучьи дети, у вас появился стимул в службе. Встань в строй, герой! Все, церемонии закончились, надоело мне! Едем в город.

Спустились и расселись в машине, как вчера. Клавишами максимально отодвинул кресло, вытянул ноги и опустил спинку сиденья. Почти лежал.

– Вперед, верные воины! На поиски приключений! – Но почему, так часто моя голова пуста?!!

– Едем к Неве. – По-прежнему казалось, что у реки посетят светлые мысли. Водитель не реагировал. Я приподнялся в кресле и оглянулся назад. С номером третьим происходили мучительные изменения. Глаз начал исчезать. По морде волнами снизу вверх пробегали пупырышки, натекая и закрывая глаз. Через пару секунд гипертрофированный орган зрения исчез. Волны побежали вниз, образуя ужасное подобие рта. Трансмутация, или как там это называют, закончилась.

– К Неве ехать запрещено. Выберите другое направление.

– А трахнуть ты себя не хочешь? – Собрав весь возможный сарказм, попробовал пошутить я.

– В данный момент нет. – Ровным голосом ответил урод.

Так, все определилось, праздник жизни закончен. Как бы не куражился, но если ты в плену, значит, да то и значит.… Надо выбрать направление.

– Слышь, третий, назови-ка мне зоны закрытые для посещения.

– Все окраины, Петроградская сторона, территории вдоль Невы, промышленные зоны, производственные предприятия, складские помещения, авторемонтные мастерские, гаражи, кладбища и близлежайшие к ним места. Васильевский остров, вокзалы.

– Все ясно, – перебил красноречивого урода.

– На Московский проспект можно?

– На сам Московский можно, на прилегающие к нему территории нет.

– Хорошо, – повернул голову к водиле.

– На Московский проспект, по Невскому до Фонтанки, потом по набережной до Московского и оттуда до конца, до того места, до которого разрешено.

– По набережной нельзя.

– Чтоб ты провалился, скважина! – Но от скепсиса и иронии не осталось и следа. Все заменило раздражение. Хотелось перестрелять трех придурков. Но если все перечисленные сектора действительно закрыты, то перехват рывка дело не часов, а минут. Придется смириться. Доедем до конца, а там посмотрим.

– Давай через Сенную площадь и на Московский, такой маршрут возможен? – Повернулся к скважине.

– Такой маршрут разрешен.

– А фули стоим тогда? Вперед!

Машина тронулась, через минуту выехали на Невский. Перед пересечением Невского с Садовой водитель притормозил. Машина по инерции проехала немного и остановилась. С правой стороны, пропуская, замерла колонна средневековой, безликой пехоты. В маршевом порядке на беглый взгляд штук двести Других. Возглавляли подразделение четыре рыцаря в ярких плащах, с опущенными забралами на шлемах. Крайне правый из них держал в латных рукавицах знамя. Ветра не было, но оно было полностью развернуто, как штандарт. Скорость позволила рассмотреть лик на стяге. Это было лицо Юрия Юзовского, с черным нимбом над головой. Невский оживал. Теперь по нему маршировали колонны средневековых демонстрантов, таская над собой транспаранты с моим изображением. Вот, срань-то. В город возвращалась ЖИЗНЬ, но это была совсем ДРУГАЯ жизнь!!

– Куда это они, – обернулся к имеющему возможность говорить. Урод в ответ промолчал.

На каждом перекрестке вдоль Садовой стояли кордоны Других. Видимо, война с крысами достигла своего апогея. Но откуда Атман набрал столько уродов?! Может, он переделал убитых в Других. Наверное, в каждом человеке есть необходимый для этого перегной. Остается только гадать. Более насущный вопрос, могу ли я остаться в этой войне в стороне? Сейчас, вроде как, с Другими. Понятен ли мой статус, – пленника уродов, крысам? Они ни когда не выказывали враждебности по отношению ко мне. Интересно, что я теперь в крысином представлении? Но надо самому определиться, на чьей стороне?! С крысами больше ничего не связывает. Эти, сегодняшние, мало чем похожи на тех, из прошлой жизни, которых боялся. Другие, они враги, были, а теперь? Конечно, Юрий Юзовский не дал согласия на предложение Безумного бога, – пока. Объективно, он прав, это решение, вопрос времени. Когда-нибудь, устав от метаний по кругу, я соглашусь. И сольемся, так сказать, в экстазе. Крысы проигрывают войну. Или наоборот, Атман, бог, которому невозможно нанести ущерб, что помешает ему строгать и строгать Других, все из тех же мертвецов?! Запросто. Крысы не будут успевать пополнять свои резервы живой силы. Червивое дитя не остановит тотальное кровопролитие. В этой войне, крысы потенциально проигравшая сторона. Проигравшая до полного уничтожения.

Что если, грохнуть сторожей и метнуться к крысам?! В мозгу полетели лубочные картинки. На одной, мановением руки посылаю полчища острозубых, серо-бурых солдат, на замершие вдали у реки стальные полки Других. Другая, в форме, с ужимками Наполеона возвышаюсь над полем боя. Кругом растерзанные трупы Других, парящие кровью трупы крыс. Я одержал решительную победу. Вернисаж заканчивается картиной печальной, Юзовского, закованного в цепи, окруженного со всех сторон Другими, ведут к барабану, на котором восседает Атман, – вылитый я.

Возглавит вооруженное клыками и когтями сопротивление Безумному Богу, было бы интересным, если что-то изменило бы в моей жизни. Тем временем объехали Сенную. Выехали на Московский Проспект. Перед мостом через Фонтанку остановились. Из скверика, рядом с Железнодорожным институтом вышел Другой, без шлема, но с обнаженным мечом в правой руке. На нем был плащ с острыми мальтийскими крестами. Его сопровождало трое арбалетчиков. Перед дверцей он замер, щелкнул железными пятками, переложил меч в левую, а правую вскинул с хрустом вверх, в нацистском приветствии. Я лениво нажал кнопку на двери, стекло опустилось, небрежно кивнул уроду и лениво, с зевотой спросил:

– Ну, что еще?

Открылась задняя дверца машины и сидевший за мной номер третий выбрался на свет Атмана. Третий вместе с мальтийцем отошли от машины метров на пять, повернулись друг к другу мордами и начали мысленно, но очень оживленно о чем-то говорить. Сволочи, на меня, вообще, внимания не обращают! Как ни прислушивался и не приглядывался, ничего разобрать не мог. Тогда, просто, взял и закурил.

Разговор закончился, одновременно с выкинутой в окно сигаретой. Кавалер рыцарского креста, направился к машине, а мальтиец с арбалетчиками опять ушел в тень деревьев. Третий сел в машину.

– Ну, что у нас новенького?

– Мы въезжаем в зону активных, боевых действий. Командир дозора рекомендовал не продвигаться дальше. Это опасно.

– Пусть он бабушку поучит свою борщи варить. Запрета ехать дальше, насколько понимаю, нет?!

– Запрета нет, но благоразумнее избрать иное направление.

– Послушай, уродина! Я снёс пятьдесят две башни Других. Наличия большого количества мозгов в Ваших головах, с помощью хирургических методов, не обнаружил. Так что, в порядке рекомендации, побереги советы для Атмана. Едем вперед, по Московскому!

Другой не стал препираться, положил руку на плечо водителю, машина тронулась.

Около Технологического института, на площади стояли толпы Других. Даже примерного количества голов трудно представить. Вся площадь была запружена вооруженными латниками. Стояли без строя, но очень плотно. Словно, ожидая обращения предводителя. Самым обескураживающим была гробовая тишина, угрюмо висевшая над пестрой толпой.

Чтобы проехать, пришлось въезжать на тротуар и тихонечко, вдоль стенки Военмеха, пролезать мимо воинственной толпы.

– Чего это они? – Полуобернулся назад.

– Сейчас будут формировать по подразделениям. Потом направят на прочесывание Фрунзенского района.

– Понимаю, новые резервы подтягиваем. Ну-ну. Останови-ка, голубчик, у магазина. Сигареты кончились, да и в глотке пересохло.

– Я могу сходить. – Предложил третий номер.

– Спасибо, я сам. Ноги затекли, да и объяснение моих желаний займет много времени.

Выбрался из машины. Второй и третий направились следом. Зашли в магазин. Второй остался у дверей, держа арбалет наготове, настороженно смотрел на улицу. Третий направился за мной. На витрине взял блок Мальборо и две пачки еще кинул в карман. Блок передал Другому. Выбрал две бутылки Боржоми. Одну сразу открыл об окантованный алюминиевым уголком прилавок. Жадно выпил минеральной воды. Странно. Но похмелья после вчерашнего пьяного безобразия не ощущал.

– Подожди здесь. – Поставил бутылку на прилавок и двинулся к двери, ведущей в подсобное помещение.

– Я должен неотступно сопровождать Вас.

– Слушай, до бога далеко, а я рядом. Я иду в то место, куда и короли ходят без сопровождения. Какать хочу, понял?

– Понял, но должен осмотреть помещение. Убедиться в отсутствие опасности.

– Ну, иди, смотри. Заодно и убедись в наличие унитаза. – Он прошел вперед. Открывая двери и внимательно оглядывая помещения. Вторая по счету вела в маленький туалет. Третий заглянул, чуть ли не в унитаз, в поисках опасности. Мне приходилось слышать о крысах пробирающихся через сливные отверстия. Но это раньше, теперь при их размерах изогнутые чудеса, российского унитазостроения стали недоступными. Орденоносец остался доволен осмотром, жестом пригласил зайти и занять фаянсовый трон.

– Дверь можно закрыть? Не привык делать свои дела при свидетелях.

Другой отошел и прикрыл дверь. Я защелкнул ее на задвижку. На ощупь нашел крышку и опустил на унитаз. Устроился сверху. На самом деле, просто хотелось, побыть одному. Туалет всегда был прибежищем одиночества, кроме общественных разумеется. Вот только сидеть в нем долго, чтобы не вызвать грязных подозрений, невозможно. Закурил и попробовал сосредоточиться. Необходимо выработать хоть какой-то план.

На горшке не осенило. Слишком мало информации. Очевидно одно, без видимых причин, навязчивое присутствие Других стало источником раздражения. Почему, так устремлен приблизиться к краю города? Максимально подобраться к колпаку, накрывшему Питер, удастся отделаться от конвоя и пойти вдоль, в поисках слабого места? Основные силы Других стянуты и заняты войной с крысами. Пока суд да дело, может получиться пролезть под колпаком? Цель-то должна все равно быть, даже при бессмертной жизни?! Если не само движение, хотя бы его попытка. Ладно, пока так, продвигаемся насколько возможно, а там по ситуации, начинаю действовать.

Вышел из туалета, кивнул третьему. Он зашел внутрь поднял крышку и заглянул в унитаз.

– Руками там пошарь. Может, найдешь пару золотников. – Брезгливо сказал ревностному телохранителю.

Следующий блокпост тормознул на мосту через Обводный канал. На этот раз для получения подорожной из машины пришлось вылезать мне. Командир в доспехах тамплиеров. В подчинение было около пятидесяти Других. Среди воинов появились лучники, вооруженные разнообразными луками. От длинных тисовых, английских, до коротких, чрезвычайно изогнутых монгольских. Атман, видимо, убедился в малоэффективности арбалетов, для борьбы с крысами и начал переоснащение своей армии более скорострельным и безотказным оружием. Начальник вытянулся по стойке смирно и отрапортовал:

– Впереди, у Московских ворот, в настоящее время идет крупное столкновение. Наши отряды зачищают территорию от стай крыс. Всякое движение в том направление нежелательно.

– Нежелательно или невозможно? – Спросил я.

Он стоял не шевелясь. Такое ощущение, что к чему-то прислушивался в своей башке. Я демонстративно затянуто посмотрел на часы, хотя времени было навалом.

– Сейчас сражение закончилось. Нападавшие крысы частью уничтожены, частью оттеснены, частью рассеяны. Существует опасность нападения небольших, уцелевших групп. Для повышения безопасности, в случае неизменности решения ехать дальше, вам будет придана еще одна машина с воинами.

– Сколько штук?

– Семеро лучников.

– Охренеть, как же они влезут в эту машину? – Указал на стоявший у обочины второй Фольксваген гольф.

– Они будут сопровождать Вас не в этой машине. Все распоряжения уже отданы. Они присоединятся за мостом.

– Слушай, а как с ними связь поддерживать. Платочками сигнализировать, вдруг на ходу придется приказания отдавать или, там, скажем, рекогносцировку делать. Тогда, как?

– Это предусмотрено. – Тамплиер поднял правую руку из толпы солдат выбежал вооруженный луком воин. Передал маленький мобильный телефон. Командир взял трубку. Пощелкал закованным в латную перчатку пальцем по клавишам. Прекрасный эпизод для фантастического романа или для художника авангардиста с унесенной ветром крышей.

– Пожалуйста. – Протянул телефон.

– Установлена прямая связь со второй машиной.

– Ого, Нокия 6110. – В свое время меня бы жаба задушила купить такую трубу. Видимо и правда все мечты рано или поздно сбываются. Рад ли я этому?!! Вопрос риторический. Нажал кнопку ввода и поднес аппарат к уху.

– Але, але, второй, я первый, как слышите меня? Прием.

Из трубки, слегка контузив, захрипел голос.

– Первый, первый, я второй. Слышу вас хорошо. Какие будут приказания? Прием.

– Первое, не ори в трубку. Барабанные перепонки растянул до невозможности. Второе, сейчас поедем, будь наготове. Конец связи, как понял, прием?

– Вас понял. Конец связи.

Я убрал трубу во внутренний карман.

– Ну, все, командир. Пожелай мне остаться в траве, просто остаться в траве.

– Простите, не понял?

– До свидания, говорю. – Сказал, усаживаясь на место.

– Поехали придурок малахольный. – Кивнул водителю.

Переехали мост, кинул взгляд в зеркало заднего вида. Справа вывернул на Московский проспект и пристроился следом шикарный с тонированными стеклами джип, Тойота Лексус. Любят комфорт гадины. На простом уазике ездить западло, понимаешь ли!

Лексус набитый средневековыми лучниками, тоже пилюля, не перевариваемая современным, человеческим воображением. А я ничего, скушал. Может оно, мое воображение, перестало быть человеческим. По противоположной стороне Московского навстречу проскочило два джипа Мицубиси Паджеро. К выдвинутым антеннам были прикреплены белые тряпки с черным ликом. Не стал утруждаться всматриванием. Угадал и так, с первой попытки. Моя физиономия с черным бубликом сверху. Моя или Атмана? Вопрос, принципиальный, пока.

Подъезжаем к Московским воротам.

– Останови перед въездом на площадь.

– Выходить из машины опасно, не все раненые крысы добиты.

– Я уже высказывался, по поводу твоих рекомендаций. Вы то на что? В ваши обязанности входит обеспечение моей безопасности. Сейчас проверим в полевых условиях, в максимально, так сказать, приближенных к боевым, на что способны.

Остановились, Лексус припарковался в метре, сзади. Вышел, засунул руки в карманы и, покачиваясь, ожидал, когда подтянутся мои телохранители. Вышли все десять.

– Так, водители возвращаются в машины, переезжают площадь и ждут нашего прихода. Остальные вместе со мной прогуливаются пешочком. Бросилось в глаза, у Ворот ни на миг не прекращается движение. Двое других, счастливых обладателей ртов, прикрывали с флангов. В их руках не было арбалетов. Они держали мечи. Машины объехали и тихо направились вокруг площади. Трое лучников обежали и заняли место в авангарде. Двое арбалетчиков и один пикенер, с коротким копьем, прикрывали тыл. Жало копья было длинным, блестящим, ненасытным.

– Ну что, все?

– Да.

– Тогда вперед. – Решил пройти под воротами, по газону. Помню, всегда удивлялся, – зачем ворота, если через них нельзя ни ходить, ни ездить? А так хотелось! Мечты продолжают сбываться.

Только приблизившись на несколько десятков метров понял смысл движения, увиденного издалека. Движение исходило от Других. Их было много. Это похоронная команда. Они разгребали завалы тел. Кучами лежали Другие вперемешку с крысами. В войне романтики нет. Когда выхваченное глазами переработалось в мозгу, вырвало. Видимо, не судьба переварить хоть раз, нормальную пищу. Тогда у Малах Га-Мавета с одеждой из человечины. Теперь на поле боя.

Как осмыслить и понять, то для чего человечество не успело придумать слова?! Хотя история человеческой цивилизации, это, прежде всего, история войн.

Крысы, рассеченные мечами на части. Пришпиленные копьями к грязной земле газона, успевшей напиться кровью. Пробитые стрелами в спины, холки, животы, головы. Выпущенные кишки, отрубленные лапы, хвосты, головы, просто бесформенные, окровавленные куски мяса, чем они были раньше определить невозможно. Все перемолото с телами Других, которые тоже покрыты страшными ранами.

Вырванные кадыки, баскетбольные мячи отгрызенных безлицых голов, начавшие чернеть. Перекусанные ноги, руки, пальцы. Выжранные животы, не спасли ни кольчуги, ни панцири, разодраны в клочья. Все одним кровавым пловом. Только земля не делает различий между черной кровью других и красной кровью крыс. Набухает и пьет, пьет, не способная заполнить ненасытную утробу. Тел крыс больше, они явно уступали в вооружение и численности. Что у них? Мощные клыки, острые когти и беззаветная отвага?! Против оснащенных, пусть отсталым, но все по-прежнему смертоносным оружием, Других. Решающим оказалось наличие у уродов дальнострельного оружия. Большинство крыс убиты, именно, так, издалека. Стрелами, копьями. Вот, черная крыса, буквально, нашпигованная стальными арбалетными болтами. Она лежит на груди Другого, вцепившись в разорванное горло окровавленной своей кровью пастью. Кровь убитого урода незаметна на черной шкуре крысы.

Вдруг, левый от меня Другой прыжком, метнулся в сторону. Подскочил к куче тел. Взмахнул мечом и с хэканьем, резко опустил на невидимую цель. Наклонился, из-за кучи поднял голову крысы. Кровь большими, медленными каплями стекала на ноги. Урод вскинул руки с мечом и крысой вверх. Над площадью раздался рев торжества. В этой войне пленных тоже не брали. Другие, явно, наслаждались кровавым зрелищем. Те, что были на площади до нас и мои провожатые педантично и радостно протыкали копьями, кинжалами и мечами головы и тела менее поврежденным в сече крысам.

Особенно усердствовал здоровенный Другой в доспехах русского латника. Орудовал огромной булавой с шипами. Не пропустил не одной, даже отрубленной головы. Словно, колья вбивал в землю. Примеривался, делал шаг назад, резко вперед, одновременно кидая сверху, по дуге, тяжеленную булаву. Головы разлетались, как мухоморы, от удара ногой. Окровавленные, перепачканные серым куски, заполняли все пространство вокруг.

Многие из уродов не принимали участие в добивание. Одни из них вытаскивали тела Других из завалов смерти и куда-то относили страшную ношу. Проследил глазами. Трупы таскали и укладывали в стоявшие слева от ворот здоровущие трейлеры. Для чего спрашивается? Неужели прав в своем предположении об использование Атманом вторсырья! Остальные на большие носилки собирали куски тел дважды, а то и трижды, убитых крыс. Несли к входу на станцию метро Московские Ворота, скрывались вместе с носилками внутри. Выходили оттуда с пустыми. Повернулся к третьему.

– Куда их? – Кивнул головой в сторону тащивших носилки. На носилках лежала бесформенная, мохнатая окровавленная куча.

– В метро.

– Вижу, что не в парк культуры и отдыха! Хочу посмотреть, что вы там с ними делаете.

Ожидаемых возражений не последовало. Наискосок двинулись к входу в метро. Давно ли я сидел в этом доме, в засаде. Тогда охотился на Других, теперь с ними! Тогда сжег эмбрион будущего урода, убил решившую потрахаться взрослую особь, почти спалил сам дом. Сейчас, здесь поле боя. У кривых деревьев расположенных слева от метро, тоже было сражение.

Вдруг, в одной из кучи изуродованных тел, заметил шевеление. Не раздумывая, бросился туда. Оторопевшие Другие дернулись следом. Но я был уже у кучи. Глаза не обманули. Это была иссеченная, сильно израненная, большая серая крыса-пасюк. Опустился рядом с ней на колени. Из ее глаз ускользала жизнь. Подбежавший Другой замахнулся мечом…

– Нет, не трогать!!! – Заорал, срывая связки.

Тот опустил меч, но держал так, чтобы в любой момент добить издыхающее животное. Я протянул руку, намереваясь погладить раненую крысу. Она внезапно, совершенно неожиданно, из последних сил, как-то сбоку, всем телом дернулась и вцепилась в руку. Спасла толстая кожа рукава, да еще мгновенная реакция Другого, махнувшего мечом легко, изящно, – без звука отделив голову крысы от тела. Оно перевернулось, несколько раз агонизируя, дернулось и затихло. Переложив меч в левую руку, спаситель вытащил кинжал из ножен, просунул, разрезая крысе, пасть лезвие между рукавом и челюстями, рычагом разжал клыки. Голова упала, рядом с телом. Ногой отшвырнул ее прочь. Посмотрел на него, – опять третий.

– Я же говорил, что это опасно. Надеюсь, заслужил еще один орден?! – В голосе звучали неподдельная гордость и надежда.

Удивлению не было предела, насколько болваны прониклись игрой Атмана! В общем-то, ничего странного, они неотъемлемая часть этой игры. Возникло желание послать его туда, куда Макар коров гонял. Потом вздохнул и передумал.

– Попозже, пойдем сначала посмотрим, что там, в метро? – Зашли в вестибюль, я и двое говорящих Других.

Носильщики трупов, проходя сквозь неработающие турникеты, приподнимали носилки. Потом подходили к неподвижным эскалаторам и высыпали свою ношу в глубокую темноту. Никогда не считал себя некрофилом. Увиденная картина вновь скрутила рвотными позывами желудок. Зажимая рот рукой, пулей выскочил на улицу. Только там, с большим трудом удалось прийти в себя. Когда перевел дух, спросил у сверкающего, как тульский самовар третьего:

– Потом, что будете делать, когда забьете эскалатор?!

– Зальем бензином и подожжем. Надо ликвидировать возможные очаги эпидемий! Раздумывал, почему умирающая крыса бросилась на меня? Тому может быть два, взаимоисключающих объяснения. Соответственно два совершенно разных вывода. Размышления прервал третий. Я уже садился, было в машину, когда он деликатно покашлял, закрывая рот рукой. Повернулся к нему и спросил:

– Чего, тебе?

– Орден, Ваше Величество.

– Красной краски нет. Орден должен быть кровавым, за пролитую кровь.

– У меня есть. Пока Вы спали, мы набрали разноцветных аэрозолей. В багажнике лежат.

– Ну, давай. Прилип, как банный лист к… сам знаешь чему.

Третий махнул рукой водителю и кинулся к открывающемуся багажнику. Через мгновение предстал передо мной, выпятив грудь и сливающимся от скорости движением, тряс баллончик.

– Давай уже. Хватит! – Сказал, останавливая пляску святого Витта.

– За проявленный героизм в спасении моего здоровья, номеру третьему присваивается звание кавалера ордена креста и круга, во всю спину. Повернись, герой! – Он четко развернулся кругом. Через всю спину разлетистым движением нарисовал ему крест в круге. Орден, придуманный мной, был очень похож на мишень.

– Все, поехали.

Расселись по машинам и тронулись. Вперед. Около Электросилы обогнали колонну Других двигающуюся параллельным курсом.

– Зона свободного передвижения ограничивается пересечением Московского проспекта с Бассейной улицей.

– На которой жил рассеянный?

– Не понял.

– Да, тебе и не надо. И мне дальше не надо. Развернитесь у метро. Пойдем гулять в Московский парк Победы. Я здесь раньше со своей второй любовью, много времени проводил. Парк Победы, слава, уж не знаю кому, пока не вашей победы!

– Выходить на территорию парка опасно… – Начал зудеть кавалер многочисленных орденов.

– Ну, что, третий орден дать, что бы заткнулся и заживил свой рот?

– Дайте. – Быстро ответил жадный до наград урод.

– Сейчас остановимся, дам!

Приехали встали рядом с коробком подземного перехода, напротив странной шайбы, здания метро. Выбрался из машины. Подтянулись Другие. Третий подошел вежливо скрюченный и шепотом спросил:

– Какую краску прикажете принести?

– Пока никакой. Погуляем по парку, будешь молчать, пожалую зелеными подвязками красноречивого молчуна.

Направились к входу в парк. Напомнило о себе чувство голода. Остатки шикарного, но не до конца переваренного обеда остались у Московских ворот.

– Слышь, третий?! – Тот подбежал, изо всех сил зарабатывая очередной орден. В молчанку играл, идиот.

– Ладно, молчи. Есть хочу, пошли двоих, пусть раздобудут какой-нибудь снеди. Выпить тоже. Лучше водки. Понял?

Кивнул и отбежал к построившимся Другим. Прошелся перед строем, сунул пальцем в одного, второго, перстом указал через Московский в сторону магазинов. Мне стало невыразимо грустно и тоскливо. Посмотрел на часы. Почти половина шестого. День тянувшийся, так долго покатился под гору.

– Ну, что, пошли? – Обратился к оставшимся. Не дожидаясь реакции, вошел в парк. Те быстро догнали и заняли прежний порядок по охране высокопоставленной персоны. По одному с каждого бока. Трое спереди и столько же сзади. Направлялись в глубь парка. Темнело, прямо, на глазах. Остановился и закурил.

– Значит так, двое притащат сюда скамейку. Еще двое отправляются за дровами, остальным разойтись. Третий, распорядись. Скамейку поставите вот сюда, – указал пальцем на место, расположенное метрах в пяти от берега пруда. Третий распределил уродов, и они бегом кинулись исполнять волю цесаревича Юрия. Хрен его знает, может, скоро стану полновластным царьком, этой замкнутой вселенной?! Они вроде, так и думают.

Скоро принесли скамейку. Взял у второго плащ, свернул и положил на скамейку. Сел и снова закурил. Прежде, чем закрыть глаза, сказал:

– Третий, пошли еще двоих, пусть помогут дрова готовить. Топлива должно быть много.

Двое, не дожидаясь молчаливых приказаний выслуживающегося третьего, тоже орденов захотели, суки, метнулись, звеня в темноту. Оставшиеся четверо образовали квадрат, в его центре сидел я. Они вперились глазюками в густеющую темень. Ревностно несут службу, не упрекнешь.

Какие ответы хотел найти здесь? На какие вопросы? Зачем сижу в этом парке, на этой холодной скамейке?! Если та крыса вцепилась неслучайно, значит, я стал для них врагом, другим. А для себя? Остались ли во мне остатки человеческого? Если они нападут, что придется драться с ними на стороне Других?! Это значит уже не поздно, а сразу принять предложение Атмана. Выходит, все забыть и простить?! Простить, прежде всего, самого себя?

Теперь альтернатива. Если крыса бросилась случайно, рефлексивно, ослепленная смертельной яростью ко всем антропоморфным? Тогда с крысами я по-прежнему союзник против Безумного бога. Почему постоянно вынужден выбирать из двух зол?!! Зачем вообще какой-либо выбор!!! Не хочу! Разве нельзя остаться вне схватки?! Раздался шум. Он отодвинул вопрос на неопределенное время.

Открыл глаза. Из темноты вылетел Другой с шевелящимся мешком на спине. Третий выхватил меч и молниеносно рубанул Другого по живому горбу. Удар был настолько силен, что перерубил и урода, и вцепившуюся ему в спину крысу пополам. Куски тел почти бесшумно попадали на землю.

Я выхватил пистолет, передернул затвор и бешено заозирался в поисках врага. В кого стрелять?! Это единственный вопрос, определявший мое дальнейшее существование. Вернее не вопрос, а правильный ответ на него. Даже не ответ, а конкретное действие, – выстрел. Телохранители уже выстрелили. Времени перезаряжать арбалеты, не было. Отбросив их, выхватили мечи. В темноту полетели дротики и метательные ножи. Наконец появились нападавшие, большие серые крысы. Впрочем, в сумерках все крысы серы. Темнота выстреливала ими, как из пулемета. Они наскакивали, вцеплялись в яростно отмахивающихся мечами Других. Темень вышвырнула какое-то кишащее месиво. Это был урод. В него вцепилось три крысы, рвали его кусками, живьем.

– Хозяин, бегите!!! Мы их задержим!

Обращение "хозяин", вывело меня из заторможенного состояния. Вытянув руку, сжимающую пистолет дважды выстрелил в крест, обведенный кругом. Третьего, нарушившего правила игры в молчанку, словно, пнули в спину. Выронил меч и повалился вперед. Сразу его накрыла беспрерывно копошащаяся серая масса.

Развернулся, выстрелил в ближайшего из оставшихся трех других. Потом, уже не останавливаясь, начал палить, вращаясь вокруг себя. Беглый огонь по собственным телохранителям, ставших целями! Один упал. Двое других развернулись и кинулись ко мне, размахивая мечами. Я жал и жал на курок, но ничего не происходило. Патроны кончились! Перезаряжать не было времени, не успеть! Перекинул пистолет в левую руку, правой рванул из под полы верный, попившей другой крови нож. По сравнению с мечами он был не больше зубочистки. Но выбор сделан! И где-то, в чем-то был готов заплатить за него жизнью. Один из уродов не успел добежать. Упал под тяжестью, воспользовавшихся, незащищенностью спины крыс.

Второй замахивался на меня мечом. Я склонился, прыгнул вперед, одновременно, крюком, – снизу-вверх ударил Другого в живот, под кирасу. Попал в незащищенное железом место. Еще больше надавил на нож, погружая в тело до рукоятки.

Что-то больно ударило по спине. Испуг исчез, как только понял, что это не удар меча. Он выскользнул из ослабленных смертью рук Другого и падая, плашмя задел меня. Тварь повисла на ноже. От падения удерживал кинжал, зацепившийся маленькой гардой за край панциря. Толкнул его рукой, все еще сжимающей пистолет, в грудь. Дернул нож на себя. Он качнулся и упал, гремя броней, сверкая блеском стали. Сейчас же на него накинулось три крысы. Одна большая, за то время пока один раз моргнул, успела отгрызть голову.

Оглядел побоище. Стоявших на ногах Других не было видно. Насчитал шесть больших, шевелящихся комов. Где-то должно быть еще четыре урода.

Вдруг прочувствовал, какое-то легкое прикосновение к ноге. Там сидела черная крыса и, задрав голову, смотрела на меня.

– Привет, малыш. Славно мы их уделали!

Она потерлась об меня боком.

– Других было десять, где-то еще четверо бродит.

Крыса отбежала, к ней с разных сторон приблизился десяток серых воинов. Они побежали к выходу из парка. Оставшиеся заканчивали чумной пир войны. От Других остались трудноопознаваемые ошметки. Подошел к месту, где завалил третьего, – кавалера.

– Ну, что, брат, не заслужил ты ордена зеленых подвязок Красноречивого молчуна? Молчать надо было! Может, это послужит небольшой компенсацией за твои ратные подвиги?.. – Мучительно собрал во рту остатки слюны, имевшей привкус крови, плюнул на спину убитого Другого. Эта война не знает жалости и компромиссов, законов и традиций, как и любая другая. Осквернив поверженный труп врага, ты вновь наслаждаешься его смертью.

Пока выполнял похоронный ритуал, большинство серых теней растворилось в темноте. Рядом остались две большие крысы. Вроде пасюки. Одна, совсем как Шура в свое время, подбежала и вцепилась в штанину. Пятясь, развернула меня влево.

– Тише, ты, штаны порвешь. Они немалых денег стоили.

Крыса настаивала, продолжая тянуть за собой.

– Да, понял я, понял. Сейчас пойдем. – Освободился от ее зубов. Вернулся к скамейке. Взял плащ и тщательно вытер лезвие своего ножа. Отбросил тряпку, опустил нож в ножны. Вытащил из пистолета пустую обойму, отбросил к плащу. Вставил другую, с тремя последними патронами. Взвел, поставил на предохранитель.

– Успею застрелиться, если, что. – Сказал очередному, на этот раз серому провожатому.

– Как в том анекдоте. Покойный покончил жизнь самоубийством, трижды выстрелив себе в голову. Ну, пошли? Куда ты там тащила?

Пошел следом за спешащей крысой, на ходу закуривая. Вторая незаметно испарилась. Пошли влево, в глубину парка, если стоять лицом к СКК. Не знаю, сильно ли изменился статус кво, но крысы по крайне мере не строили из себя заботливых телохранителей. Мы шли и шли. Парк казался бесконечным. Вдруг впереди, в темноте, что-то блеснуло. Потом еще и еще раз. Наконец вышли на прямую, к уменьшенному расстоянием источнику света. Это был костер. Сколь бы разумными не были крысы, способности разжигать костры за ними не замечал. Значит это кто-то другой. Вот, только, что это за другой?!

Провожатая забежала за спину и, подтолкнув боком, задала нужное направление. К костру. После чего взвизгнула, распростерла хвост параллельно земле и скачками унеслась в окружавшее со всех сторон ничто.

Делать нечего, надо идти туда. Если крысы притащили сюда, значит, была тому причина. Во время нападения, они сразу приняли меня за своего. Ни одна не сделала попытки напасть. Хотя в противном случае, их скоростные способности легко давали такую возможность. Они нападали только на Других. Выходит, там, у костра, греет кости их союзник и враг Атмана и Других. Уж не та ли это вторая сила, проявившая себя только раз, под мостом. Когда чуть не утопила Наташу и меня. Малах Га-Мавет очень на нее рассчитывал, было время. Зря. На что надеяться мне? Хотя, если бы хотел убить этот таинственный крысовод, проблем бы не возникло. Шепнул бы своим зубастым друзьям и все… Да, черт с ним со всем! Может посижу, у костра погреюсь? Горячего чайку попью. Вдруг и покушать дадут? От такой мысли в желудке радостно и жадно заурчало. Думать нечего, иду вперед!!!

– Не ходи туда, Юрий!!! – За спиной раздался все тот же голос.

– Терпеть не могу, когда меня называют Юрий! – Сказал, поворачиваясь к своему зеркальному отражению.

– Я знаю, что ты любишь и, что не нравится тебе! Но сейчас прошу, не ходи туда! Я сделаю все, что захочешь. Отвечу на любые вопросы…

– Как-то странно меняется отношение ко мне. Еще вчера, навязал мне кучу телохранителей, по существу вертухаев. Грозил цугундером. Приказал своим нукерам сопровождать даже на горшок. К чему сейчас дипломатические изыски? Позови штук двадцать Других, разоружите, закуйте в цепи. Закройте где-нибудь в Петропавловском равелине. Желательно в камере, где революционеры сидели. Или, что житницы оскудели?! Катастрофический дефицит на Других?!

Он стоял напротив, насупившись. Одет, так же, как я. Как и у меня красивый, тяжелый браслет вылез из-под рукава и наполз на черную перчатку.

– Ты прав! Крысы перешли в наступление. У меня нет сейчас ни одного Другого под рукой. Что бы их производить и создавать необходимо время. Его тоже нет. Поэтому предлагаю, сделать все, что захочешь, а в обмен сейчас вернемся обратно, сядем на машину и уедем отсюда.

– Ну, что, например, ты можешь сделать ради моего согласия?

– Смогу дать тебе любых женщин. Каких захочешь! Называй имена! Они будут покорны и покладисты. Могу вытащить любого из тех, кого назовешь.

Он замолчал. Было ясно, что пауза наиграна. Атман специально затягивает, чтобы выложить с максимальным фурором свой последний козырь. Будь проклят, если еще не проклят, я знал, что это будет за карта!

– Я могу оживить Наташу…

Он замолчал, впиваясь в мое лицо взглядом. Очень хотелось увидеть, какой эффект произвели прозвучавшие слова. Я не стал его утруждать.

– Если бы только этим исчерпывались мои потребности, мы бы давно сговорились и ударили по рукам.

– Что же тебе надо. Я же сказал, – сделаю все! Говори!!! – Червивое дитя сорвалось на крик.

– Я тебе сейчас дам пистолет, ты застрелишься.

– Это невозможно, уже тысячу раз говорил!

– Не ори, я слышу. Хорошо, тогда втрое, выпусти из города.

– Я не могу этого сделать! Неужели ты не понимаешь, там ничего нет! Все, все, что было сосредоточенно во вселенной, сейчас находится здесь!!!

– Иди ты?!! – Уже откровенно издевался над Богом истериком. Едва сдерживал смех.

– Что же ты можешь? Атман, ты, напоминаешь папуасского божка, юрисдикция которого простирается только на место обитания племени верящего в него.

– Да, да, да!!! Папуасский божок, который свел вселенную к маленькой площади, и из всех верующих оставил одного, полного идиота, закаленного, плюс ко всему, в советском, социалистическом, научном атеизме!!! Это моя ошибка.

– Приятно слышать, что боги ошибаются. Особенно приятно то, что они время от времени в состояние признавать свои ошибки! Такого и научный атеизм не мог предположить! Хорошо, еще одна попытка. Можешь сделать так, что бы все стало по-прежнему? Верни все назад! А там посмотрим.

– Кретин! Я не могу вернуть все назад! Дело не в том, что мне, там нет места, но и тебя дурака, там не будет!

– Неужели это так важно?!

– Черт с тобой! Иди! Там найдешь все ответы, на все вопросы. Там тебе все объяснят. Ну, а потом, тебе уже придется решать. Нет ничего более мучительного, чем выбор, отягощенный знанием, тем более что выбирать не из чего!!! Этот выбор будет самым важным в твоей жизни! Постарайся не ошибиться!

Атман растаял. Я повернулся, закурил и потопал на свет костра.

Глава Половина пятой.

У костра, на парковой скамейке, сидел старик. Я стоял в темноте за деревом, рассматривая его. Лицо в отблесках пламени казалось темно-коричневым, неподвижным. Глубокие морщины избороздили все лицо, словно вспаханное маленьким, бесшабашным, пьяным пахарем. Темные, на выкате большие глаза. Кустистые седые брови. Высокий лоб. Из-под вязаной шапочки выбивались седые длинные клочья. Неопрятная борода обрамляла вытянутую физиономию. На нем был надет драный овчинный тулуп. Большие, сильные руки покоились на коленях. Грязные, в широкую полосу штаны на выпуск, бахромой над расхлябанными перетянутыми проволокой, грубыми башмаками.

Старик неотрывно, не мигая, смотрел на огонь, словно пытался насытить, осветить, спрятанную в глазах тьму.

Типичный бомж и з. Ходячий воший заповедник. Но даже типичный бомж, выглядел в мире, созданном Атманом, более чем нетипично. Как ему удалось выжить?! Все погибли, а он кажется достаточно здоровым, по всем показателям. Старик поднял голову, уставился в моем направление. Запустил пятерню под шапку, в сбитую копну седых волос, яростно почесался. Оскалился. Я увидел, как блеснули ровные, белые зубы. Не знаю, как там со вшами, но лицо у него явно не славянское. Да и…

– Юра, проходи к костру. Хватит там в темноте топтаться. В ногах, как говорится, правды нет. – Перебил размышления. Все мои сомнения разом исчезли. Виноват в этом голос, глубокий, ровный, насыщенный мягкими интонациями. Слова вновь обретали смысл. Теперь понятно, что значит чарующий голос. Странным было одно, сочетание нелепой внешности и волшебного голоса.

Я подошел к костру. Старик похлопал по скамейке рядом. Меня опять приглашали посидеть. Последовал приглашению, но сел, что поделаешь, брезгливость одна из основных составляющих натуры, подальше от него. Старик пристально посмотрел и улыбнулся.

– Не бойся, вряд ли мои насекомые захотят покинуть обжитое место и перебраться к тебе. Они тоже имеют чувство брезгливости, только не физиологического свойства. Они испытывают брезгливость к человеческой душе.

– Кто, вы?

– Извини, совсем одичал здесь. Забыл о правилах хорошего тона. – Прозвучало совершенно серьезно.

– Разрешите представиться, перечислю все свои имена. Эспера Диос, что означает в переводе, надейся на бога. Бута Диос – ударивший Бога. Картафил, страж претория. Агасфер. Наконец наиболее широко известное имя или правильнее прозвище – Вечный Жид.

Чуть не упал со скамейки, благо она была со спинкой. Старик продолжал.

– Ты, Юра, можешь называть меня просто Агасфер. Обращайся ко мне, пожалуйста, на "ты". Я, конечно, гораздо древнее, но бессмертие делает ровесниками. Давай чайком побалуемся. А, то смотрю, тебя, словно громом ударило.

Он, кряхтя, опираясь на колени большими ладонями, выпрямился во весь немалый рост. Ойкнул и схватился рукой за поясницу.

– Видно, от радикулита излечит только прощение.

Старик потянулся к огню и взял закопченный чайник. Из-под лавки достал консервную банку и старую, мятую, жестяную кружку.

– Тебе придется из банки попить. Извини, но кружка, она почти мне ровесница. По отношению к некоторым вещам, вполне оправдываю прозвище, Вечного Жида.

Он поставил на скамейку кружку и банку. Налил из чайника дымящейся, неопределяемой по цвету жидкости. Ассоциации возникли самые неудобоваримые.

– Может, я за кружкой, какой-нибудь сбегаю.

– Я никогда не пользуюсь тем, что не принадлежит мне. Банка чистая, края острые, я оббил, так что пей, не бойся.

Пришлось подвинуть банку к себе. Впрочем, запах от напитка исходил не такой уж не приятный, скорее наоборот. Аромат каких-то давно забытых цветов.

– Он у меня на яблочном цвету. Для почек полезен, поверь почти двухтысячелетнему опыту. Форма неважна, интерес представляет только сущность любой формы.

Агасфер опять закряхтел, на этот раз усаживаясь. Сел в опасной близости. Мне уже некуда было подвигаться, правая ягодица висела над пропастью. Снял перчатки, взял банку в руки. Приятное тепло ласкало ладони. Уселся поудобнее и теперь почти касался его плечом. Если все-таки насекомые надумают поменять хозяина, проблем у них не возникнет.

Агасфер пил чай, по-стариковски шумно затягивая его губами. Решил последовать примеру, – сделал маленький, осторожный глоток. Вкус приятный, но, честно говоря, ничего особенного. Настораживала обыденность происходящего, какая-то заурядность. Очень хотелось заменить яблочный чай чем-нибудь покрепче, желательно водкой.

Неожиданно в круг света выскочила средних размеров черная крыса. С разбега взлетела на скамейку, встала на задние лапы, передними оперлась на плечо Агасфера, потянулась мордой к уху. Он помог ей, наклонив голову. Закатив глаза, словно, прислушивался и старался запомнить, что шепчет крыса. Потом свободной рукой приобнял, охватив, похлопал черную по животу. Крыса соскочила на землю и уселась у ног старика. Агасфер запустил руку в необъятный карман, порылся там и вытянул сухарь. Поставил кружку, разломил сухарь. Одну половину протянул мне. Поколебавшись мгновение, взял. Вторую половину старик протянул крысе. Она аккуратно сжала внушительными резцами и выразительно посмотрела на меня.

– Все, все. Иди, не попрошайничай. Он тоже есть хочет. Вы ему ужин испортили, так, что давай, дуй.

Крыса развернулась и растворилась в темных кустах.

– Ешь сухарь-то. Инфекционные болезни бессмертным не страшны. Да, здесь и все микробы и бациллы передохли от тоски.

– Так, это ты хозяин крыс? – Отхватывая маленький кусок от сухаря, спросил я.

– У крыс нет хозяев. Это люди, боясь слабости, придумывают себе хозяев, и лишь увеличивают страх. Хотя, когда-то, разозлившись на людей, с помощью крыс я чуть не уничтожил всю Европу.

– Чуму имеешь ввиду?

– В то время эгоистичные эмоции еще были способны возобладать над моим разумом. Кстати крысы по праву населили твой мир. Я очень внимательно изучал многие формы жизни, так вот, крысы совершенно отличаются от всех сущих. Раньше, до отделения…

– Какого отделения? – Не выдержал я увеличения новых загадок.

– Не перебивай. Всему свое время. Так вот до отделения на территории Российского государства обитало три вида крыс. Самым многочисленным, преобладающим, доминирующим во всех смыслах, был вид серо-бурых, которых принято называть пасюками. Хотя слово мне совершенно не нравится. Мерзкое такое. Но нашествие крыс началось гораздо раньше.

Первыми в Европу проникли черные крысы. Они своими размерами были меньше пасюков и носы более вытянутые, чем у серых. Различия сохранились и здесь. Скорее всего, что в Европе они оказались, воспользовавшись кораблями крестоносцев. Те как раз, воевали Ближний восток. Своего рода месть за жестокость, которую чинили освободители Гроба Господня в этих странах. Размножаются крысы очень быстро. Но самое главное и ужасное для темного человека тех времен то, что они являются разносчиками, почтальонами смерти. Посылки от нее называются, Бубонная Чума и Брюшной Тиф. Американский исследователь, которого звали…

Агасфер замолчал, вспоминая. Воспользовавшись паузой, я достал сигареты и закурил.

– Дай-ка и мне сигаретку. – Я протянул ему пачку. Агасфер вытащил сигарету, потянулся к костру, выхватил уголек из костра, быстро прикурил. Уголек влетел обратно в пламя. Старик поплевал на обожженную ладонь и потер ее другой рукой.

– Вспомнил, – Эрнст Уолкер писал, что болезни занесенные крысами, унесли за последнюю тысячу лет больше человеческих жизней, чем все войны и революции. Люди сумели понять, кто виноват в распространении эпидемий. Начали бороться с крысами. В городах создавались специальные цехи крысоловов. Крысоловы становились героями баллад и легенд. Но тщетно, в этом противостоянии человечество терпело поражение. Скорее всего, что уже в средние века население Европы просто бы сгинуло. Но появились эти самые пасюки. В 1727 году огромные армии необычного для Европы того времени цвета серо-рыжего форсировали Волгу и ускоренным темпом ринулись на запад. Куда там татаро-монгольскому нашествию! Альфред Брэм очень красноречиво повествовал об этой экспансии. "Подойдя к Астрахани, они бесстрашно бросились в бурные воды могучей реки и густыми массами покрыли ее гладь. Тысячи тонули в пучине, но, что за дело? Когда имеется в виду великая цель, на гибель единиц не обращают внимания!" Похоже на людей, не правда ли? Еще чайку? – Прервал свой рассказ. Я кивнул, старик наполнил банку. Чувство голода, еще недавно навязчиво присутствующее, начало притупляться. Теперь исчезло вовсе.

– Я продолжу. Пасюки происходят из Северного Китая. Покинули места обетованные из-за землетрясений. Думаю, что землетрясения были поводом, а причина заключалась в стремлении, расширения зоны жизненного влияния. Завоеватель с приплюснутым носом безжалостно расправился с черными крысами. До отделения черная крыса сохранилась только в Южной Америке и кое-где в портах крупных городов. В Петербурге, в частности. Твоя подруга была как раз из их числа. Натуралист Уильям Гаррисон говорил: "Биология не знает подобных сражений между двумя подобными видами". Позволю продолжить его слова. Есть еще один вид, достигший в уничтожении себе подобных высот не бывалых. Догадываешься, о ком я говорю? Человек именующий себя разумным. Однако человеку не достаточно одного врага – себе подобного. Он повел бескомпромиссную борьбу с теми, кто совсем недавно спас его от полного уничтожения. Проще было убивать себе подобных. В войне с крысами человечество победить не могло. Чушь, что человек привыкает ко всему! Наивысшая приспособляемость и живучесть имеет общее название – КРЫСА! Старые, наделенные опытом крысы легко справляются почти с любой крысоловкой. Они отдают себе отчет в существование связи между поглощением отравы и мучительным ужасным концом. Но, будучи существом коллективным, отталкивают и отпихивают неопытных от ловушки. В двадцатом веке человек изобрел яд замедленного действия – дуст. В войне с грызунами международных конвенций о запрете применения оружия массового уничтожения не было. Крыса, съевшая отраву, погибала от не сворачиваемости крови и внутреннего кровотечения. 1968 год познакомил человечество с крысами не восприимчивыми к яду. Виной появления этих особей была мутация. Крысы приспосабливались к новым условиям жизни рядом со смертью. Они всеядны. Жрут все: одежду, кожу, кости, кору деревьев, резину и прочая, прочая, прочая. В их уме и сообразительности, ставшем заметно прогрессировать после отделения, ты успел убедиться. В свое время польский зоолог Мирослав Гунц называл крыс интеллигентами животного мира, от слова, – интеллект. С ними произошли небольшие качественные изменения с тех времен. Они стали больше размером, прекратилась война между пасюками и черными. Постоянно, каждое мгновение они развиваются, умнеют. Еще один примерчик, на заметку, на планете крыс существует, почти столько же, сколько жило на ней людей. Так, что созданный тобой мир, словно специально придуман для крыс, как доминирующего вида.

– Я создал?!! Ты что, старый?!!

– Да, да, именно, ты!

– Прежде, чем рассказать о тебе, расскажу о себе. Многое из того, что произошло со мной, косвенно имеет отношение к тебе. Не утруждайся вопросами. Постараюсь рассказом ответить на все. Дальше решать тебе. Дай-ка еще сигаретку.

Протянул пачку и закурил сам.

– Мне было тридцать лет, как и тебе сейчас. Жил в Иерусалиме. Был мелким торговцем, типичным, выражаясь сегодняшним языком, обывателем. Развлечений в то время было не много, церковь и казни. До сих пор они остаются главными из возможных. Попытка обретения спасения и чужая смерть, что более притягательно, чем это?

Я стоял в толпе жителей города. Жидкая цепь римского оцепления делала вид, что сдерживает толпу, делающую вид, что присутствует на незаурядном событии. Объединенность, подогреваемая лицезрением чужого страдания, так можно охарактеризовать настроение толпы в тот день. Показалась процессия. Впереди немного легионеров, за ними шел крестный путь, тот, кто называл себя сыном Божьим и мессией. Я не знал его учений. Не был в числе тех, кто стремился постигнуть. Мне все это было неинтересно. Самое главное, удачная, бесперебойная торговля и получение прибыли, в лавчонке. Народа, а значит возможных покупателей, несмотря на жару в тот день было много. Иисус был так похож на человека! Кровь сочилась из ран на голове, нанесенных шипами тернового венца. Она смешивалась с потом и грязью, покрывая его засыхающей бурой коркой. Я стоял у своей лавки. Смотрел на страдание человека, возомнившего себя сыном Бога. Он был жалок. Взлахмоченная бичами спина, вонь. Гомон вокруг, тяжелая перекладина взваленная на плечи и привязанная к рукам. Ее он тащил на Голгофу. Только глаза, большие, влажные, полные боли, человеческой боли и страдания выделялись из общей картины. Тогда это было незначительной, неважной деталью. Я смотрел на него, с трудом переставлявшего ноги. Жара, тяжелая деревянная балка. Не испытывал к нему жалости и сострадания. Чужие страдания имели и продолжают иметь цену небольшую. Процессия поравнялась с моей лавкой. Он запнулся и упал бы, придавленный поперченной, но она краем уперлась, перекашивая его, в землю. Прямо перед моими ногами. Тяжесть опустила его на колени. Он подобрался и прополз немного вперед, пытаясь подняться и продолжить путь, но силы были на исходе. Тогда он сел и закрыл глаза. Процессия остановилась. Пот пробивал многочисленные русла на покрытом пылью теле.

Что толкнуло меня?.. Страх? Нет, я не боялся, ибо не верил в его силу. Страх перед властями? Нет, легионеры, сопровождавшие его, тоже устали от жары, пыли, нудной заурядности происходящего. Они не торопили его окриками или тупыми концами копий. Просто стояли, опираясь на них, переводя дыхание. Кто-то снимал кожаные фляги и жадно пил тепловатую воду.

Нет, это был не страх. Это была брезгливость, раздражение и какое-то низменное торжество, меленькое превосходство. Брезгливость оттого, что грязный, дурно пахнущий убогий человек опустился отдыхать рядом с моей лавкой. На моей земле, и тем, как бы осквернил ее, все равно, что испачкал. Торжество и превосходство в том, что преступник закончит свою жизнь на позорном кресте, как раб, а я весь благочинный, чистый, свободный стою рядом с ним. Тебе знакомо это чувство? Примерно то же самое ты испытал, садясь рядом со мной, прикасаясь к нечистому. Ничто не меняется в мире. Страдание, унижение, боль и смерть сопровождают человечество на всем его пути. Но оно, спешащее по своим делам, проходит мимо, опуская глаза и стараясь не замечать, в лучшем случае. В худшем, остервенело, с рабской неистовостью выпихивает чужие боль и горе из своей жизни, увеличивая расстояние между своим благополучием и чужой бедой. Надеясь на одно, что минет чаша сия… Меня эта чаша не миновала. Потому что я оберегал и опасался за свой маленький, убогий мирок, такой спокойный и удобный. Плюнул в него и сказал измученному человеку: "Вставай и убирайся. Воронье в ожидание падали клекочет на Лысой горе. Иди и не заставляй их страдать от голода. Говорят, ты накормил толпу семью хлебами. Ступай и накорми страждущих стервятников своей плотью!".

Он замолчал, откинувшись на спинку скамейки. Глаза были закрыты. Губы странно, мелко подрагивали. Вдруг из уголка глаза скатилась большая слеза. Пробежала по складкам щеки, оставляя влажную дорожку. Повисла не седом усе, сорвалась и исчезла в земле. Что это? Бред сумасшедшего, выжившего из ума старика? Тогда все происходящее со мной, затянувшийся, ночной кошмар. Когда же я проснусь?!!

– Он ничего не сказал мне в ответ. – Нарушил тишину Агасфер.

– Просто посмотрел на меня, и я увидел в его глазах жалость. Он жалел меня. Все знал и понимал про меня. Ему было жалко ничтожного, глупого самодовольного раба мнимого благополучия. Все это позже.… Не обладал и не приобрел никаких сверхчеловеческих возможностей. Не могу предсказывать будущее, читать чужие мысли, двигать предметы и воспламенять взглядом. Прожив две тысячи лет, накопил опыт и приобрел знания, что дает возможность делать некоторые выводы. Тогда не было у меня этого груза. Иисус собрал все силы и отвел взгляд. Словно я перестал существовать для него. Медленно, с усилием поднялся и продолжил свой путь.

У меня осталось какое-то мерзкое чувство стыда. Словно, сделал пакость близкому человеку, который совсем не ожидал этого от меня. Стыд жег. Как будто я голый стою в центре толпы, она рассматривает и смеется. Они брезгуют, видя мою нечистость.

Процессия давно скрылась из вида. Вернулся к своим делам. Повседневная суета стерла неприятные впечатления от случившегося.

Ночью, во сне он пришел. Вернее, я оказался на лобном месте под крестом, на котором он был распят. Стоял, задрав голову вверх и смотрел в лицо мертвого человека, висящего на кресте. Вдруг он открыл глаза и посмотрел на меня, так же, как и наяву. Жалость и понимание. Но, не было в глазах того, чего бы мне хотелось увидеть больше всего. Там не было прощения! Он сказал: "Ты будешь ждать моего возвращения в мир. Сколько бы не продлилось ожидание, отныне и до второго пришествия тебе отказано в покое могилы. Из века в век будешь ты безостановочно скитаться. Будешь одинок среди людей и ни где и ни кто не даст тебе приюта. Пока я не сниму зарок…". Проснулся в слезах и поту. Удалось убедить себя, что это не более чем ночной кошмар, вызванный обильным ужином и чрезмерным возлиянием. Вновь заснул и проспал до утра уже без сновидений.

Утром проснулся и понял – все изменилось! Вышел из дома и пошел скитаться по миру. В то время подобных мне, лишенных крова и постоянного куска хлеба, было гораздо больше. Нигде не мог обрести покоя. Переходил из города в город. Просил милостыню. Нанимался на поденную работу, что бы прокормиться. Ни на одном месте не мог оставаться более семи дней. Что-то гнало дальше. Люди окружавшие казались мне нелепыми и другими – отличными от меня. Лет через тридцать странность моего резко сменившегося быта окончательно забылась. Привык к бродяжничеству и беспрестанным скитаниям. Болел, меня били, изгоняли, пренебрегали и боялись. Сбился со счета прожитых лет. Перестал считать их. В один "прекрасный" день спросил у стражника охранявшего центральные ворота города, названия, которого не помню, "Какой идет день и год?". Он не удивился, в ту пору подобным вопросам из уст бродяги не удивлялись. Ответил. Меня, как громом поразило услышанное. Долго, пока он, не ударив древком копья по плечу, не вывел из оцепенения. Я очнулся с пониманием того, что завтра исполнится ровно сто тридцать лет, как изгнал сына Божьего со своей земли. За это время количество поверивших в него значительно увеличилось. Если проклятие верно, то завтра проснусь вновь тридцатилетним. Войдя в город, забился в разрушенном доме. Спрятался в самом темном углу и в страхе заснул. Утром не почувствовал никаких изменений. Вскочил, бросился к заросшему ручью, извивающемуся в овраге, позади дома.

Зыбкое отражение отобрало у меня надежду на смерть, на избавление от жизни, от ада окружающего мира! Там, на грязной, мокрой земле оврага я уверовал в него, и ужаснулся тому, на что обрек себя сам. Корчился, бился, кричал, просил прощения, пока стража, вызванная бдительными горожанами, не вытащила меня из воды. Избила в кровь плетьми. Связала и оттащила в городскую тюрьму. Суд приговорил к битью палками и изгнанию из города за воровство, попрошайничество и бродяжничество. Но что такое приговор людского суда, физические страдания в сравнение с ужасом той правды, что я знал о себе!

Продолжал жить и видеть, что делали люди с его именем на устах и ликом Божьим в глазах. Какие бесчинства и жестокости творили они во славу его! Я возненавидел людей. Они делали такое, что мне и в страшном кошмаре привидеться не могло. А он смотрел на это и никак не наказывал их. Так продолжалось долго. Очень долго. Пока не понял, что веру в него надо искать в себе! Спасение и искупление надо искать в себе! Святость и истина удел одного. Каждого, кто сможет найти это в себе! И придет царствие его на земле!

Люди не спешили искать его. Они потакали своим телесным слабостям. Тело торжествовало над духом! Возвращение затягивалось. Я был обречен жить в окружавшем безверии и пустоте.

Он не приходил. Я прошедший путь к Богу, не мыслимый для всего человечества! Я нашедший его, через страдания, в себе! Вынужден ждать, пока каждый человек обретет Бога, за время гораздо более короткое и за путь гораздо менее тернистый, чем выдался мне.

Все течет, все изменяется, но в одних и тех же берегах. Жизнь и смерть имя им. Река, это время. Кто-то плывет быстро. Кто-то не спешит. Но итог для всех один – другой берег. Никому еще не удавалось переплыть реку в обратном направлении. Как никому не удавалось войти в одну реку дважды, но за свою жизнь я не встречал людей, сумевших выйти из одной реки дважды.

Мы с тобой застыли в середине реки. Не в состояние ни плыть вперед, ни вернуться. Хотя для тебя, такая возможность есть. Понимаешь, Юра, некоторые поглощают жизнь желудком, другие пытаются постичь ее разумом, третьи пропускают все через сердце… Ты плывешь не в этой воде, как и я. Поэтому ты не одинок в этом бесцельном плаванье в никуда. По крайней мере, сейчас…

– Почему в твоем рассказе, так много аналогий с водой, рекой? Меня последнее время, как магнитом тянуло к Неве. Однако, однажды там чуть не погиб. В другой раз, вода, когда пытался покончить с собой, не приняла меня, вернее мое тело, вступив конфликт с сознанием, решившим умереть. У меня есть подозрение, что за всем этим стоишь ты. Атман и Малах Га-Мавет руками и ногами отбивались от обвинений от причастности к этому.

Он разлил остатки чая по емкостям. Чтобы не обидеть старика, сделал маленький глоток. Напиток уже остыл.

– Здесь есть о чем поговорить. – Он почесал голову под несуразной шапчонкой и попросил еще сигарету. Дал ему.

– Я говорил тебе, что не обладаю никакими небывалыми способностями. Вода в реках всегда была чистой. Человеку с присущей ему основательностью в уничтожении окружающего мира не удалось осквернить всю ВОДУ. Она, так и осталась чиста. Попытавшись убить тебя, она просто хотела уничтожить первоисточник нового зла.

Он рукой прервал попытку возразить.

– Тебя спасла Наташа. Вода не захотела гибели ни в чем неповинного человека. Ты, будучи атеистом, даже скорее, именно, из-за этого, естественно, не допускаешь возможности существования души у того, что привыкли называть неодушевленной природой. Душа есть у всего. Даже у тебя, хотя ты и сомневаешься в этом. Река Волковка загажена человеком. Она одушевлена им, а не Богом. Поэтому она такая уродливая и страшная. Хотела поглотить тебя, но этому воспрепятствовали силы нечеловеческие, но вызванные к жизни человеком. В Волковке тебе не дал погибнуть Малах Га-Мавет.

– Почему ты постоянно подчеркиваешь, что во всем произошедшем виноват я?! Что это еще за термин, – отделение? Каким образом он связан со всем этим?

– Ты не воздержался от вопросов. Мне показалось, ты понял, что произошло. Видимо, этот мир действительно, искаженно материален. Только конкретные термины и четкие слова способны донести истину здесь. Тебе принадлежит мудрое изречение: "Словами пустоты не заполнишь", мне придется заняться этим трудным, скорее всего обреченным на неуспех делом. Слушай.

Агасфер поднялся, обошел вокруг костра и остановился напротив, засунув руки в бездонные карманы тулупа. Я приготовился услышать страшную правду о себе. Если к этому можно подготовиться.

– В мире, том, который был до отделения, слова были материальны. Они способны были воплощать действительность. Произнесенные слова не так страшны. Они либо правда, либо ложь. Страшны мысли, желания, надежды. Сказано: бойтесь своих желаний, ибо они имеют обыкновение сбываться. Желание, это правда, истина того человека, который желает. Иисус был человеком. Он стал Богом. Его мир несовершенен, он даже не менее жесток, чем тот, который выдумал ты. То, что говорю, – кощунство, но скажу еще одно. Мир Христа отличается от твоего тем, что он стремится к совершенству. Хочет, ищет доброты и света. В нем много ошибок и глупости, зла и равнодушия, но в нем есть место для всех и для всех есть надежда! Твой мир кончен. Это тупик, из которого нет выхода…

– Но, как я мог сделать все это?!! Я никогда не стоял в белых, развевающихся простынях, на крыше дома и не слал проклятия на головы людей…

– Может, это и было твоей ошибкой? В этом случае, ты бы прошел обследование в психиатрическом стационаре и через месяц, снова смог забраться на крышу. Для всех это было бы безобидное чудачество, смешное, даже. Нет, ты лелеял свои темные желания, копил ненависть и нелюбовь. Нежил обиды. Наслаждался своей индивидуальностью. Засыпал, рассказывая себе страшные сладкие сказки. В этих сказках ты был повелителем, хозяином мира, определял его судьбу. Наказывал правых и виноватых. Подвергал мукам врагов и просто несимпатичных тебе людей. Ты не умел прощать и забывать. Превратился в копилку. Кормил свою сущность, назову ее подсознанием, так тебе будет понятней. Твое подсознание, как клещ, зрело, наливалось ядом и копило ненависть. Оно перерастало и, наконец, ты не смог вмещать и удерживать его. Оно ОТДЕЛИЛОСЬ!!! И началось осуществление того, чем не грезил уже, ты это все принадлежало ему! Теперь подумай и скажи правду: разве этот мир не тот, о котором мечтал ты?! Имей мужество признаться…

Я долго думал. Искал доводы, аргументы, чтобы опровергнуть его слова. Искал в той, прошлой жизни зерна любви, добра, нежности в себе. Они были, но они были несущественны.

Закрыл лицо руками. Агасфер, не дожидаясь ответа, а может, и не нуждаясь в нем, продолжил ровным, лишенным эмоций голосом:

– Самое страшное для меня, – ты, средний, во всем обычный человек, такой же, как и миллионы других, такой же, каким был я. И какая разница, если бы не твое подсознание, то черный зверь любого иного мог оказаться на свободе.

Этот мир наделен чертами выработанными, знанием, представлением, фантазиями, твоим поверхностным образованием. Он является отражением пустоты, пожирая которую, развивался страшный зверь твоего подсознания. Никогда не задумывался, почему Атман являлся к тебе зеркальным отражением. Нет, ты воспринимал это как данность. Это не смущало. Ну, принял Бог твою внешность, ну и что?! Ведь на то он и Бог. Ты старался удивляться странностям и несообразностям этого мира и не мог! Не мог, потому что все это было твоим, создано тобой, для себя. Все попытки увидеть странное и понять его заканчивались тем, что забывал об этих попытках. В тебе не было Бога и поэтому ты сделал его сам. Твоя пустота, замкнутость, холодность, равнодушие. Отсутствие попыток найти путь к истинному Богу. Нежелание страдать и искать. Породило чудовище. Ты сам назвал его Атманом, а это не более и не менее чем переросшее своего хозяина – Я. Не сдерживаемое ни Божьим, ни человеческими законами. Он покинул тебя, затащив следом. Создал мир наиболее комфортный для своего существования. Давил на тебя и питался твоей слабостью и трусостью. Ставил выбор, и ты ни разу не разочаровал его. Ты жил по его схеме, а он рос. Тобой сделано все для того, что бы он становился сильнее и сильнее. Но твоя посредственность оказалась ловушкой для него, ибо он сам тоже оказался посредственностью неспособной предвидеть. Он мог только потакать своим бесчисленным мелким слабостям и злобным порокам. Вы поменялись местами. Теперь уже Атман удобрял тебя, чтобы вернуться и поселиться в тебе. Почва должна была быть благодатной. Но ваши слабости, очень скоро завели этот мир в пустой, серый тупик. Атман понял это и стал искать выход. А выход только один. Слиться с тобой, стать материальным и обрести еще большую власть над миром. И в этот раз Червивое Дитя просчиталось. Покинув тебя, он не учел, что природа не терпит пустоты. Ты начал растить что-то новое внутри. Под воздействием внешних обстоятельств оно быстро вырастало и развивалось. Этому новому становилось чуждым равнодушие, слабость и ненависть. Ты заполнял себя любовью, жаждой жизни, силой, стремлением отомстить и найти ответы. Атман не смог вернуться, влезть без твоего ведома. Место было занято. То, что было в тебе, оказалось равным ему по силе, а в чем-то даже превосходящим. Тогда он испугался и стал искушать тебя. Хотел вернуться любой ценой. Готов был разделить власть над миром с твоим новым Я…

– Он говорил правду об этом?

– Да, правду. Он не солгал тебе ни в чем. Кроме одного, что умолчал о том, что он, это ты. Объединившись, вы сможете создать новый мир. О том, каким он может быть, судить не берусь. Не знаю. Это доступно лишь тебе, стоит только порыться в тайниках души своей. Ну, вот и все. Теперь все знаешь о природе вещей этого мира. Опять стоишь перед выбором.

Агасфер устало вернулся на место. Тяжело вздохнул и закрыл глаза.

– Что я должен решить? Из чего мне выбирать?! Либо объединяюсь с Атманом и начинаю творить новый мир?! Или возглавляю крысиную армию (тут позволил себе хмыкнуть), уничтожаю Других, растираю старое подсознание, именуемое Атманом, в прах и опять оказываюсь перед необходимостью творить новый мир? У меня нет уверенности, что он будет лучше этого! Да и не хочу быть Богом. Не хочу ничего создавать. И это весь выбор, который ты предлагаешь мне?

– Знаешь, – (улыбнулся), – сейчас еще раз убедился в том, что полностью оправдываю прозвище "ВечногоЖида". Все это произошло со мной…

– Подожди. А как ты очутился здесь? Все погибли или исчезли, а ты сидишь, чаек попиваешь и нравоучениями забавляешься?!

Агасфер вновь тяжело вздохнул и сказал:

– А где еще я мог оказаться?! Мое преступление не имеет срока давности. Я обречен ждать второго пришествия. То, что ты не веришь в Бога не означает, что его нет. Это значит, что тебя нет для него. Не более и не менее. Ты меня перебил, а я как раз об этом и хотел сказать. Твое отделение застало меня на истечение столетнего цикла. Спустя несколько месяцев ко мне бы вновь вернулось тело тридцатилетнего. Твой мир, в котором оказался я, закрыт для него. Если ты выберешь из двух зол, мне второго пришествия дождаться не судьба. Я уже нажился. Две тысячи лет срок вполне достаточный, чтобы вкусить радостей жизни. Все это говорю только потому, что есть третий выход. Вернуться в его мир. Если ты уйдешь отсюда, то этого никогда не было, ни для кого, кроме тебя, меня и его. Есть одно "но", в его мире ты не сможешь жить. Он принадлежит Богу, а не тебе, там уже нет твоего места. Еще одна деталь, если ты решишь вернуться туда, все равно не сможешь убить себя сам. Ты был богом, а убивать Богов могут только люди. Если захочешь вернуться, то должен сделать так, что бы тебя убили люди. Мне кажется, это не самое сложное.

Подведу итог, перед тобой три двери. Одна, в мир Атмана. Вторая, в мир, который построишь для сегодняшнего себя. И третья дверь, назад она же в небытие. Ты достаточно умен для того, что бы сделать выбор. Не хочу мешать, да и все то, что мог и должен был сделать, уже сделал. Теперь, дело за тобой…

Он поднялся, намериваясь уйти.

– Подожди, Агасфер! Предположим, только предположим. Я открою третью дверь. Как смогу войти в нее?

Вечный Жид снова улыбнулся:

– Помни, какой бы выбор ты не сделал, – все равно остаешься Богом. Ты можешь почти все. Прощай, чтобы ты не решил, мы больше не увидимся.

Он вытащил из-под скамейки объемистую суму. Засунул в нее кружку и чайник. Взял со скамейки банку, из которой пил я, задумчиво повертел ее в руках и с вздохом отправил следом за чашкой в мешок. Не поворачиваясь ко мне, пошел к выходу из парка. Прежде, чем раствориться в темноте, не оглядываясь, махнул рукой.

Костер прогорел. Остались одни угли. Красиво. Как прекрасно они переливались, словно лукаво подмигивая. И вновь я один. Один на один с выбором. И в очередной раз не хотел выбирать. Сидел, курил, смотрел на угли. Лег на скамейку и поднял глаза к небу. Впервые низкая пелена тяжелых облаков исчезла полностью. На черном бархатном брюхе вселенной брызгами висели несчетные, холодные, далекие звезды. Я ждал. Чего? Ответ не приходил.

Глава 5. Последняя.

Первая мысль:

– Черт, где я? – Рукой вправо от себя. Мягкое, живое тепло.

Дальше:

– Не хватало еще, чтобы старик оказался голубым. Сказки плел вчера более чем забавные.

Пошарил рукой. Нашел грудь. Явно, не мужская. Сжал. Твердый сосок уперся в ладонь. Из темноты голос:

– Ты что совсем сбрендил? Больно же! – Голос женский.

– Черт, где я?! – Озвучил он свою мысль.

– Ну, у тебя точно крышу сорвало, километров на пять, как минимум. У меня, где же еще?

– А кто ты? Откинув одеяло, он сел в постели, спустив ноги на пол.

– Нет слов. Видимо, сильно тебя пробило. Я – Марина. Четыре часа назад мы познакомились у станции метро Достоевская. За более близкое знакомство ты мне обещал сто долларов заслать. Я согласилась. Пошли ко мне, на Звенигородскую. Вот, уже часа два, как ты спишь. Думаю, может, доплатишь за не целевую амортизацию моей постели.

– Ничего не помню и не понимаю! Какие сто долларов?! Только познакомились и уже в постели?

– Что поделаешь. Издержки второй профессии. Сто долларов за любовь и ласку. Кстати, они у тебя есть? Я ведь девушка наивная, верю первому встречному. А, мама учила, что не все люди честные. Многие могут обмануть за здорово живешь!

Она засмеялась. Потом резко оборвала смех и с тревогой спросила:

– Слушай, действительно, у тебя деньги есть?! Я ведь не в системе работаю. Кинуть меня запросто можно.

– Не знаю. Сейчас посмотрю. Включи свет, пожалуйста.

Щелкнул выключатель. Комнату размыто-красным осветил ночник. Он оглянулся. Посмотрел на нее. Укрыта по подбородок одеялом. Очертаний не угадывается. Лицо молодое, довольно миловидное. Светлые, короткие волосы, большие глаза, обрамленные длинными ресницами. В глазах настороженность, граничащая со страхом. Маленький, аккуратный, вздернутый носик. Пухлые губки. Опиши словами ее облик, вряд ли бы он смог воспроизвести его. Сейчас она тоже была полуразмыта, неярким светом светильника.

– Видимо, пить тебе вредно. Глаза совершенно бессмысленные. Как будто сразу с Марса в моей постели оказался.

Она потянулась к тумбочке, рядом с кроватью, на которой стоял ночник с красным абажуром. Взяла пачку Честерфилда, зажигалку. Все лежало в большой коричневой, керамической пепельнице. Закурила. Через постель бросила пачку и зажигалку ему. Он совершенно машинально достал сигарету и закурил. Выпустил дым. Незанятой сигаретой рукой потер лоб. Сильно, словно, ладонью хотел содрать кожу.

– Эй, космонавт, про деньги не забыл?!

Он вздохнул и подошел к неряшливой куче одежды, сваленной на полу. Вытянул кожаную, меховую куртку. Сунул руку в боковой карман. Вытащил пистолет. Удивленно хмыкнул, уронил куртку обратно. Из пистолета выщелкнул обойму.

– Ты что задумал?! Бог с ними, с деньгами!..

– Замолчи!

– Хорошо, хорошо! Только не стреляй, пожалуйста!

Опять вздохнул. Выдавил из обоймы на ладонь патроны. Три штуки. Засунул обратно и вставил обойму в пистолет. Нагнулся, положил на пол. Опять взял куртку, выпрямился и обыскал карманы. В другом боковом кармане лежал маленький сотовый телефон. Хмыкнул, бросил на груду одежды. Обследование боковых карманов результатов не дало. Вернул куртку на пол. Вытянул кожаные джинсы. В заднем кармане лежал толстый, роскошный, вычурный, кожаный бумажник. Раскрыл. Доллары, упитанной грядкой, – тысячи две с половиной. Пачка пятисотрублевок. Через плечо спросил:

– Тебе, как? Наличкой, долларами, рублями или карточку подарить?

– Долларами, если можно… – робко ответила она.

Вытащил две стодолларовые бумажки. Захлопнул бумажник и вернул на место, в задний карман штанов. Обронил джинсы на пол. Вернулся к кровати, сел. Впервые стряхнул пепел в пепельницу, а не на пол. Обернулся и кинул две бумажки на одеяло.

– Не сердись и не бойся Марина. У меня и вправду, с головой что-то не того. Тебе тут маленькая компенсация за моральный ущерб. И еще, на сдачу не могла бы кофейку сообразить?

– Да, конечно, Юра. Спасибо. Ты тоже не обижайся. Все подружки говорят, что мой язык до добра не доведет. Сейчас на кухне кофе приготовлю.

Он не видел, как она выскользнула из постели, накинула длинный, яркий, шелковый халат. Тупо, смотрел в пол, поддерживая голову ладонями.

– Подожди минутку. Я быстро. – Сказала Марина, направляясь к двери из комнаты. Когда ушла, он раздавил окурок в пепельнице. Поднялся и начал медленно одеваться. Пока перерывал одежду в поисках носков пришла мысль: "Значит получилось…"

Вернулась Марина. На подносе принесла две большие, фарфоровые кружки, сахарницу, коробку со сливками "Петмол". Поставила поднос на стул. Опустилась рядом со стулом на корточки, поправила полы халата.

– Я не знаю. Ты, может, со сливками любишь?

– Да. Спасибо. И две ложки сахара.

– Хорошо, – добавила в голубую чашку сливок, бросила две ложки сахара. Принялась размешивать. Он натянул свитер и посмотрел на часы. На часах половина одиннадцатого. В окошечке с датой стояла число, двадцать восемь.

– Какой сейчас месяц и год?

– Последний день зимы тысяча девятьсот девяносто девятого года. Двадцать восьмое февраля. – В голосе удивления не было. Всякого девочка в добром мире нереализованных возможностей насмотрелась. Закончила размешивать сахар. Поднялась и подала кофе.

– Марина, еще одна просьба. У тебя есть листок бумаги и ручка?

– Обижаешь. Я, как-никак студентка третьего курса педуниверситета. А это… – она обвела рукой комнату и, не прекращая движения, взяла с подноса кружку с кофе.

– Вроде, как попытка заработать стипендию. Жить как-то надо. Сейчас принесу и ручку и бумагу. Она вновь вышла, оставив дверь открытой. В проем виден кусок узкого, темного коридора. Через минуту вернулась. Принесла листок, вырванный из обычной тетради в клеточку, прозрачную, шариковую ручку. Отдала. Он отхлебнул из чашки и поставил ее на пол.

– Дай что-нибудь подложить под бумагу. – Марина взяла журнал, все на той же тумбочке. Космополитен.

– Подойдет?

– Да, давай. – Взял журнал, устроил на нем листок бумаги. Снял с ручки колпачок и задумался.

– Юр, извини, у тебя что-то случилось? Может, могу помочь чем-нибудь?

Он повернулся, посмотрел на нее. Улыбнулся:

– Нет, все нормально. Спасибо, Марина. Все в порядке. Сейчас, пожалуйста, не мешай. Мне надо кое-что написать.

– Ладно, как знаешь. – Она убрала поднос со стула, поставила на пол. Села, положила ногу на ногу. Полы халата разъехались, но Марина не поправляла их. Круглые коленки, действовали, как виагра. Она вновь закурила.

Юрий посидел еще, полузакрыв глаза, тихонько покачивая головой. Потом наклонился и стал очень быстро писать на листке. Закончил. Сложил бумагу вчетверо. Поднялся. Подобрал куртку и пистолет. Убрал бумагу в боковой карман, к телефону, пистолет опустил в правый карман. Снова посмотрел на часы. Время убегало, как песок сквозь сжатые пальцы.

– Знаешь, Марина, я не судья и не хочу тебя обидеть. Завязывай со всем этим. И еще… – Он полез куда-то под левый рукав куртки, там звякнуло. На свет появился массивный браслет. Взвесил его на руке и высоко подбросил. Браслет камнем упал на одеяло.

– Не знаю, сколько он стоит, но думаю, если с умом продать, для начала новой, не тонкой жизни хватит. Он из платины с золотом, камешки, да и работа старинная. Так, что денег стоит. Аккуратней только, особо не светись. Заканчивай внеурочные занятия. Они опустошат тебя. Ну, и не знаю,… постарайся сохраниться, такой же… доброй.

Марина сидела, не шевелясь, в изумлении, открыв рот. Глаза занимали верхнюю половину лица. Наконец выдавила:

– Юра, а куда ты пойдешь? Может останешься у меня?

– Я бы остался… да, трудно мне с людьми. Знаешь, последняя просьба. Может быть, я когда– нибудь вернусь. Не могла бы сохранить одну вещицу?

– Конечно, все что попросишь.

Он расстегнул куртку. Там на ремне в кожаном чехле висел нож огромных размеров. Отстегнул крепление и протянул Марине.

– Вот. Только береги его, пожалуйста, никому не давай и спрячь подальше.

– Хорошо, сделаю, как ты хочешь.

Она взяла нож и бережно положила его на кровать, рядом с браслетом, к которому до сих пор не прикоснулась.

– Проводи меня до двери. – У выхода она зажгла свет. Он оглянулся. Увидел в ее глазах слезы. Не мог понять причины. Шагнул к ней и приобнял:

– Банально, конечно, но все у вас будет в порядке! Прощай.

Развернулся, торопливо открыл запор на двери и выскочил прочь из квартиры.

Юрий спускался по лестнице. С каждым шагом план принимал все более и более четкие формы. Ненужные детали отбрасывал. Нужные огранивал, загоняя в окончательную, совершенную схему.

Между третьим и вторым этажом легкий мыслительный процесс был завершен. В слух пробубнил:

– Приятно быть Богом все-таки. Столько возможностей. Как я девчонку околдовал! В полной уверенности осталась, что провела с чудаковатым бандитом четыре часа. Интересно, имела ли она половой контакт с новоявленным Богом?! Вряд ли, ни каких ощущений этого не помню. Да, неважно, перед смертью не натрахаешься.

Пока бубнил под нос, прошел мимо приклеившегося к подоконнику деда, у его ног, к батарее жалась маленькая, грязно-белая, гладкая собачонка. Оба смотрели на него глазами полными страха и желания стать невидимыми.

– Будь счастлив, дед! И тебе, собака, долгих лет жизни! – Сказал и почти бегом выскочил в высокий, до неба, дворовый колодец. Интуитивно выбрал направление. Пройдя несколько подворотен, вышел на проспект.

Пошел снег. Сразу и медленно. Большими хлопьями он падал на асфальт и таял. Превращался в грязную, жидкую кашу. Но не исчезал.

Юрий подошел к краю тротуара, поднял руку горизонтально к земле. Поток машин был редким. Стало зябко. Поднял воротник, натянул перчатки. Это принесло удачу. Замигала желтым, неопределенного цвета копейка. Лихо, разбрызгивая грязь, подкатила. Скрежеща, остановилась перед ним. Юрий наклонился и с усилием открыл ржавую дверь. Просунул голову в салон. Водитель был молодым, но каким-то грязным, зачуханным, усталым.

– На этом можно ездить?

– Да т-т-ты чт-т-то! Она у меня двадцать чет-т-тыре часа в сут-т-тки работ-т-тает.

– Тогда, до Балтийского вокзала рискнем доехать?

– А сколько дашь? – на этот раз, не заикаясь, спросил водитель.

– Твоя цена?

– Т-т-т-тридцат-т-т-ник. – Застрочил, как из пулемета.

– Даю полтинник. – Сказал Юрий, складываясь и втискиваясь в машину. Хлопнул дверцей. Та загремела, но плотно не закрылась. Из стойки вывалился внутренний светильничек и повис на проводках. Юрий попробовал затолкать на место и вновь открыть дверь, что бы захлопнуть плотнее. И то и другое не получилось.

– Не бойся. Она у меня не от-т-ткрывает-т-тся. Т-т-там замок нужно подрегулировать.

– Когда доедем, откроется? – Юрий поймал себя на мысли, что тоже хочет заикаться на букве "т", нечеловеческим усилием подавил улыбку и желание.

– Не сомневайся. Все будет-т-т ништ-т-тяк.

Машина сорвалась с места. Несмотря на обманчивый, внешний вид, ехала довольно шустро. Но производимые шумы заставляли Юрия холодеть. Что-то мертвело и сжималось внутри. Водитель попался словоохотливый. Ему очень понравилось выражение о своей машине, по поводу, бесперебойной работы в течение двадцати четырех часов в сутки. Он принялся развивать мысль.

– Она у меня надежная. Целый день работ-т-тает. Без от-т-тыха. Знаешь сколько за сут-т-тки нарезает?!

– Не знаю, и знать не хочу. Сосредоточься на дороге и на том, как потратить деньги. – Оборвал водителя Юрий. Тот обиделся и засопел. Ему стало жалко этого замученного уже жизнью молодого парня, но разговаривать сейчас не мог.

Город, ускользающий за грязным, заляпанным окном, казалось, мало отличался от того, созданного им. Людей на улицах не было. Вот только горящие фонари, да редкие машины, с гулом и жидким шлейфом грязи, проносящиеся мимо.

Ради кого я все это собираюсь сделать?! Ради Марины? Этого заики, деда, его собаки, или вот того человека в прошмыгнувшем мимо Мерседесе?! Грязью копейку залил с крыши до колес. Нет, наверное, нет. Не ради них. И не ради Агасфера. Он платит по своим счетам. Ради себя, и уже, наверное, без наверное. Ну, может быть для Наташи. Той, которая не знает меня, не любит и никогда не полюбит. Ради дочки ее и того ребенка, что еще не родился. Ишь, как понесло высоким штилем. Устал просто от всего. Надоело!

Юрий вымученно улыбнулся. Машина въезжала на площадь перед Балтийским вокзалом. Вновь посмотрел на часы. Десять минут двенадцатого. Время бежало вместе с ним. Чуть впереди. Выгнувшись на кресле, вытянул из заднего кармана джинсов толстый бумажник. Порывшись, наклоняя его к желто-зеленому свету, пробирающемуся в салон с площади, выудил пятисотку. Машина замерла напротив ступенек, ведущих под крышу вокзала.

– На, держи. Спасибо. – Попытался открыть дверь. Не получалось.

– У меня сдачи нет. – Опять получилось не заикаясь.

– Не надо сдачи. Дверь сделай! – наконец удалось сломать сопротивление заевшего замка. Почти выбил дверцу. Сила инерции едва за шиворот не выбросила на тротуар. Удержала жалобно заскрипевшая ручка на двери. Юрий с трудом вылез из машины. Вытянулся во весь рост, с хрустом в суставах потянулся. Наклонился, опять заглянул в салон. Ошеломленный водитель держал растянутую руками радужную бумажку.

– Будь счастлив, шеф! Прощай! – Сказал Юрий. Сильно хлопнул дверцей. На этот раз плотно встала на место.

Никак не получается зацепиться. Прочертить хоть какую-либо черту, отмечающую путь. Поздно, везде опоздавший. Уже ничего не догнать, и никого не вернуть. Да, и надо ли?

Юрий поднялся по ступенькам. Прошел под аркой входа и оказался под крышей вокзала. Слева от входа, рядом с выходом из метро, висели белые стенды расписаний. Закурил и двинулся туда. Метро выпускало жидкий поток поздних пассажиров. Останавливались у расписания движения поездов. Кто-то проходил мимо, к выходу, некоторые скачками бежали в сторону перронов. Пройдя между двумя инженерного вида мужиками, остановился у расписания. Курил и внимательно изучал написанное. Остановил выбор на белой доске, сверху написано: "На Сиверскую, Лугу". Подумал, почему пишут не правильно. Правильное название поселок Сиверский. Пробежал глазами по вертикале строчек с цифрами и названиями конечных остановок. Взгляд замер почти в самом низу таблицы. 6141 ЛУГА 23. 29. Она, вот эта вот электричка. Поезд в Эндсвилл, в никуда. Последний, во всех смыслах. До него, до последнего путешествия, оставалось четырнадцать минут. Подошел к кассам, протянул в окошечко пятисотрублевую купюру. Толстая женщина ойкнула. Но, молча пробила билет и долго, почти минуту, набирала мелочь. Не считая, засунул сдачу и билет до конца в карман. Рядом с выходом из метрополитена ордена Ленина, имени Ленина, стояла, раскачиваясь на широко расставленных ногах, бродяжка, неопределенного возраста. Впрочем, для него всегда было проблемой определить возраст у женщин. Он, сжав в кармане, комком вытащил ворох денег. Отобрал билет и пятидесятирублевую купюру. Опустил обратно, в карман. Бродяжка запела, тонким, пронзительным голосом, продолжая раскачиваться. Юрий вздрогнул, но не от неожиданности, а от неприятного впечатления производимого пением женщины. Какой-то похоронный стон. Подошел и, не глядя, протянул деньги все еще зажатые в кулаке. Пение прервалось. Чтобы взять деньги ей пришлось сложить ладони лодочкой. Все равно две бумажки и несколько монет попали мимо. Он развернулся, поймал несколько удивленных, с примесью ненависти взглядов запоздалых пассажиров.

"Думают, что обдолбанный новый русский грехи замаливает. Наверное, они правы… или левы?"

Уже забыв и о бродяжке и о взглядах случайных свидетелей проявления чрезмерной, кичащейся щедрости, двинулся к ларькам. Ларьки стояли на площадке, перед перронами. На ходу нашел в кармане полтинник. Вытащил. Прошел мимо двух милиционеров. Периферийным зрением уловил напряженное внимание к своей особе. Сделал вид, что не заметил. "Лучший способ остаться незамеченным, – не видеть тех, кто смотрит на тебя".

У ларька стояла девушка. Продавщица продала ей бутылку пепси-колы и чипсы. Девушка была миловидной. Он сказал, пытаясь заглянуть в глаза:

– То, что ты сейчас купила это яд.

– Я знаю. – Ответила, посмотрев ему в глаза. Но тут же опустила.

– Но кушать очень хочется.

– Тогда прошу прощения. – Сказал он. И уже в окошко ларька:

– Две бутылки "Двойного Золотого", пожалуйста. – Положил пятьдесят рублей в протянутую ладонь продавца. Девушка, неспешно и как-то неуверенно шла к платформам. У некоторых замерли неосвещенные, дремлющие электропоезда.

Он опять повернулся к окошку:

– Одну откройте. – Там исполнили просьбу. Осторожно передали открытую, он сразу приложился к ней. Вторую бутылку опустил в карман, к телефону.

Женский, искаженный механизмом громкоговорящей связи, голос возвестил:

– Поезд на Лугу отправится от первой платформы. Время отправление поезда двадцать три часа двадцать девять минут. Повторяю…

Девушка в красном пуховике стояла в центе площади перед платформами.

"А что, если, плюнуть на все. Начать с начала. Почему должен быть кому-то обязанным? Вот, если она сейчас пойдет к моему поезду, пойду следом, познакомлюсь. Понравлюсь, влюблюсь!"

Девушка в красном направилась к другой платформе. "Это судьба!". Хмыкнул, хлебнул пива и пошел к своему поезду, в котором уже зажгли желтым светом окна. Взглянул на часы, была двадцать одна минута двенадцатого. Скоро наступит новый день.

Юрий шел мимо освещенных окон. Волосы намокли от обильно падающего, сырого снега. Рукой сбросил холодный налет с головы. Второй вагон с хвоста поезда. Дальше. Дальше. Желтые окна, темные зевы раздвинутых дверей. Кое-где люди. По одному, вдвоем. В пятом вагоне сидела компания из трех студентов, тоже пьющих пиво. Дальше. Глотая горьковатую, колючую жидкость, считал вагоны. Вот, он. Третий вагон от головы поезда, восьмой с конца. "Почему он? Бог, я или не Бог?! Неужели должен искать разумные объяснения желаниям? Отчитываться перед самим собой! Не божье это дело, искать ответы. Бог должен выдумывать вопросы".

Юрий вошел в поезд. В вагоне было пусто. Тепло и светло. Прошел по проходу между деревянными скамейками. Первая пузатая бутылочка иссякла. Аккуратно поставил ее под одну из лавок. Сел во второе купе, в начале вагона. Спиной по направлению движения. "Будущему движению. К концу, наверное, лучше двигаться спиной. Тогда ясно видишь, какой путь пришлось преодолеть, чтобы настичь его". С помощью мобильного телефона открыл вторую бутылку. Засипел динамик, откуда-то сверху:

– Добрый вечер уважаемые пассажиры. Наш электропоезд отправится в двадцать три часа двадцать девять минут. Конечная остановка, Луга. Поезд проследует без остановок…

– Мою жизнь. – Сказал и засмеялся. Потом залил смех пивом.

– Осторожно, двери закрываются… – донеслось из динамика.

– Она уже давно закрылась. Бедняга Атман, мечется там сейчас по своему миру и не хрена не может изменить. Богу мириться со своим бессилием гораздо проще, чем человеку. Но мой двойственный статус дает возможность смотреть на эти вещи гораздо проще. – Опять вслух сказал Юрий.

Поезд дернулся еще раз. За окном, слева поплыли пустые, неосвещенные окна. Потом стена, с нечитаемыми буквами на ней. Она оборвалась. За стеклом разлилась темная пустота с прорехами мерцающих огоньков. Поезд увозил прочь из страшного города. Увозил навсегда.

Юрий допил пиво и поставил пустую, с пенной горкой на дне бутылку на пол. Смутный город проносился мимо вместе с такими же мыслями в голове. Без следа, не зацепляясь.

Неприятная тяжесть в низу живота. Моча растягивала стенки залитого под завязку пузыря. Не малая кружка кофе у Марины, забавной проституточки. Две бутылки пива по ноль тридцать три, есть от чего затосковать. Не божье дело помирать от разрыва мочевого пузыря. Статус Бога стал принимать четкие контуры. Определялись границы прав, обязанностей, полномочий и понятий. Вышел в тамбур. Судорожно, быстро, озираясь, пописал. Не до конца, но ослабил давление внутри. "Остальное само потом выльется". Отошел к противоположной двери. Пока доставал сигарету и зажигалку, поезд остановился. Последняя станция на черте города. Аэропорт. В вагон никто не вошел. Двери закрылись. Электричка покатилась по мосту над Пулковским шоссе. Под ним тогда проезжал, пытаясь сбежать из города. Там, напротив поста ГАИ, попытался остановить Другой, выряженный в форму инспектора ГИБДД. Он очень жестоко убил его тогда, но вот, как? Не вспомнил. Память заботливо вырвала кровавые страницы из блокнота, а где сам блокнот? Может это не память, а второе Я подсуетилось? Из города тогда выбраться не удалось. Обратно пришлось возвращаться пешком.

Юрий курил, прислоняясь разгоряченным лбом к холодному стеклу. Прямо перед глазами надпись: "НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ". Надпись как бы миновала стекло, выскочила за его пределы. Теперь она была начертана на темном мире. Там, за неощутимо проносящимся мимо него поезде. НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!!! Не прислоняться к двери, к вечности. Не прикасаться к любви, дружок! Это может плохо кончиться, – одиночеством. Но, тебе ли привыкать к нему?! Оно живет только во мне. Я придумал и создал его. Вознес на пьедестал. Мы рады приветствовать ВАС на железной дороге имени Юрия Незабудки-Прерывного, астропатологоанатома Федерации случайных королей.

Бросил и затоптал упрямый окурок, который отказывался умирать. Вышел из тамбура и сел на свое теплое место. Бутылка упала и куда-то укатилась. Юрий бросил настороженный взгляд в конец вагона, обернулся и посмотрел через темные стекла в тамбур. Никого. Достал Макарова, передернул затвор, поставил на предохранитель. Не выпуская пистолет из руки, опустил в карман куртки. И оружие, и рука, сжимавшая, остались внутри.

"Все, что можно сказать, уже сказал. Что надо сделать, – сделаю, не скажу, что с радостью и удовольствием, но сделаю, как неприятную, но необходимую работу".

Они появились только после Кондакопшино. Трое. Шли спокойно, уверенно, да и чего было бояться? Людей в последнем поезде почти не было. Из тех, кто ехал, большая часть спала, остальные читали. Им тоже приходилось выполнять не приятную, но необходимую работу по охране общественного порядка на транспорте, в поезде, конкретно, следующим ночью до Луги.

Он дождался, когда все трое войдут в вагон. Трое милиционеров. Первым шел, кажется, капитан. Впрочем, это не имело значения. Юрий поднялся, вышел в проход между сиденьями. В кармане опустил большим пальцем флажок предохранителя. Вместе с тихим неслышным щелчком выдернул из кармана руку с зажатым в ней пистолетом. В обойме было как раз три патрона. Идущий первым офицер оторопел и растерялся. Лицо начало быстро бледнеть.

Чтобы ускорить мыслительный процесс милиционера Юрий нажал на спусковой крючок. Заглушаемый стуком колес и грохотом вагонов выстрел прозвучал негромко.

Капитан Ивлев устал за это, казавшееся нескончаемым воскресенье. Дежурство было напряженным. Из управления пришла ориентировка на двух сдернувших подконвойных, обвиняемых в убийстве. Всем патрулям раздали табельное оружие. Обычно железнодорожная милиция для наведения порядка использовала резиновые палки, кулаки, ноги и наручники на завершающем этапе. Весомая кобура на боку добавляла напряжения. Зато сержантикам, сопровождавшим его, наличие пистолетов веселило кровь.

Прошли почти весь поезд, осталось три вагона. Ивлев бегло, но внимательно осмотрел восьмой. В начале вагона сидел парень. Непохожий на сбежавших. Длинные, на взгляд капитана, светлые волосы. Дорогая, модная куртка на меху, стоившая хрен знает сколько, капитанских окладов вместе с премиями. Стильный, такие видел на популярных телеведущих, черный свитер, с высоким треугольным горлом. Под ним краешек красной футболки. Веселые глаза смотрят с прищуром. "Чего он веселится?" – успел подумать Ивлев. Потом все мысли исчезли. Увидел, как парень поднялся и вышел в проход между лавками. Сделал шаг навстречу. Теперь их разделяло не более десяти метров. "Почему он все еще улыбается?!" – опять вернулось не к месту. И все. Больше к этому вернуться не успел. Увидел, как парень дернул руку из кармана. И в него, капитана железнодорожной милиции, задержавшего лично четырех вооруженных преступников, нацелился куцый нос Макарова. Веселье исчезло из глаз парня, а вместо, капитан увидел, сразу, всепоглощающе – смерть. На таком расстоянии даже из Макара не промахнешься! Ивлев замер, не в силах бороться со страхом. Парень резко сместил пистолет чуть влево. Сразу грохнул неестественно громко в тысячу раз усиленный ужасом выстрел. Пуля просвистела где-то далеко от него, но так рядом, ощутимо вспорола она воздух. Из замешательства вывел звук разбившегося позади стекла. Сержант Серега Сливко и младший сержант Горлов оказались расторопнее командира. Сразу, вместе со звуком выстрела прыгнули в проходы ближайших к ним секций сидений. Если бы пуля летела медленнее, почти наверняка, она бы зацепила Серегу, прыгнувшего вправо. Ивлев очнулся и кинулся влево. Упал в купе, на грязный пол между скамейками, подтянул ноги. Ему хотелось стать очень маленьким, незаметным, но рука путаясь, уже шарила по кобуре. Наконец, еще без участия сознания, удалось вытащить пистолет. Неловко, цепляясь за батареи, которые должны согревать замерзшие зады, отсутствующих пассажиров, он развернулся на полу и посмотрел в просвет между сиденьями. Парень стоял на том же месте. Откуда-то справа раздался выстрел, потом еще один. Опять звук разбитого стекла. Сержантики открыли ответный огонь. Это вернуло Ивлеву власть над телом.

– Не стрелять!!! – Заорал, вспомнив инструкции.

– Сдавайся! Бросай оружие! Руки за голову!

– А вот, хрен тебе!!! – Ответил парень и спустя секунду засмеялся весело и жизнерадостно. Снова выстрел. Пуля въелась, взрыв линолеум в двух метрах от капитана. "Вот, гад! Да, он же псих!" – пронеслось в голове Ивлева. Прицелился, метясь в коленку парня. Выстрелил. Псих ругнулся и опустился на раненое колено, рука державшая пистолет опиралась на пол. Ивлев, не зря считал себя хорошим стрелком. Следующая пуля, посланная в локтевой сгиб, достигла цели. Рука парня подломилась. Он неловко упал на бок в проходе. Левая рука безумно быстро нашла пистолет. Парень, лежа, уже почти на спине, поймал взгляд капитана. Сквозь закушенную до крови губу выдавил страшное подобие улыбки. Подмигнул Ивлеву двумя глазами. Потом, неловко, левой рукой стал наводить пистолет на милиционера. Не думая, Ивлев дважды нажал на спуск. Обе пули попали в грудь. Окончательно завалив парня на спину. Он приподнял кисть, сжимавшую пистолет, и выстрелил в потолок. Потом рука разжалась. Пистолет, крутанувшись на указательном пальце, сорвался и соскользнул по груди на пол. Ивлев поднялся. Держа Макарова наготове медленно двинулся к неподвижному телу. Сержанты, как дети, пихаясь, нерешительно шли сзади.

Глаза парня были открыты, серые, чистые и ясные. Они уже начали стекленеть, но, поймав испуганный, недоверчивый взгляд Ивлева, стали осмысленными. Улыбнулся, и улыбка задержалась на лице.

– Спасибо… в штанах, за работу… возьмите, – мгновения тянулись, парень облизал синеющие губы, сглотнул кровь перемешанную со слюной.

– Простите… – совсем тихо, не услышал, а скорее по движению губ, догадался Ивлев. Парень подмигнул, но глаза больше не открылись.

– Сливко, дуй к машинисту. Сообщи в дежурку. Пусть группу к Гатчине-Варшавской высылают, к началу платформы.

– А… – начал было сержант.

– Бегом!!! – Заорал капитан. Сливко метнулся к дверям, как большая серая крыса.

Ивлев подобрал за ствол пистолет парня и положил на ближнюю скамейку.

– Товарищ капитан, что он там говорил насчет: за работу, возьмите, в штанах? – Тихо, за спиной спросил Горлов.

Ивлев за плечо приподнял тело, другой рукой задрал полу куртки. Вытащил из заднего кармана кожаных джинсов толстый бумажник. Аккуратно вернул тело в прежнее положение. Открыл. Толстая пачка денег, доллары, в другом отделение рубли. Оглянулся на младшего сержанта.

– Что будем делать, товарищ капитан? Он нам, вроде, как заплатил за то, чтобы мы его убили? С деньгами-то что будем делать? – Уточнил Горлов, кивнув на бумажник в руках Ивлева.

Капитан уже все решил. Не особо вдаваясь в моральные и нравственные проблемы. Эти проблемы, в лице двойняшек, любимых и ненаглядных ждали дома. Остальное мало важно. Остальное можно будет попробовать растворить в водке. Потом.

– Воля умирающего – закон. После дежурства разделим поровну, на троих. Но, чтобы ни гу-гу!!!

Немногочисленные пассажиры электропоезда 6141 были очень недовольны задержкой в Гатчине, на Варшавском вокзале. По крайне мере те из них, что не спали. Немногие из озлобленно бодрствующих увидели, как из третьего, от головы поезда, вагона вынесли накрытое белой, с темными пятнами простыней, тело. Загрузили в машину скорой помощи, и та в сопровождение милицейского козла, с выключенными мигалками, поехала вдоль платформы прочь. Поезд тронулся дальше и уже через минуту вырвался за пределы спящего города.

– Митрич, может сам составишь протокол?

– Нет уж дорогой. Практика, так, практика. Я тебе сейчас задиктую результаты осмотра, а ты потом аккуратненько, по форме и образцу заполнишь в трех экземплярах. А я проверю. Усек?!

– Усек, усек.

– Итак, при осмотре личных вещей погибшего было обнаружено. Мобильный телефон Нокия 6110. Разбитый пулей. Жаль. Дальше, цепь из желтого металла, граммов пятьсот, крупные звенья, как дверная цепочка, все равно. Нет, все-таки, вкуса у новых русских. Два кольца желтого металла. Одно с крупным зеленым, прозрачным камнем. Другое, с тремя небольшими, бесцветными, прозрачными камнями. Часы белого металла, фирмы Ролекс. Документов и денег у погибшего не обнаружено. В левом кармане куртки находился листок из ученической тетради, в клеточку. Сложенный вчетверо. Успеваешь?

– Пишу, пишу.

– Так вот, на листке, разборчивым почерком сделана надпись следующего содержания. Диктую. "Что-то все происходит не так. И то, как это происходит, мне не нравится!"

Постскриптум: Привет Наташке!

Пост постскриптум: Если не трудно, сожгите мое тело и высыпите прах в какую-нибудь реку. Не хочу гнить в ненасытной земле.

– Так, из вещей все. Слушай, а Ивлев то снайпер у нас оказывается. Четыре пули, четыре попадания. В ногу, в руку, в сердце, в мобильный телефон, чтобы не успел апостолу Петру позвонить и зарезервировать теплое местечко в раю для богатых. Повозимся мы с опознанием.

– Ну, Митрич, ты шутник.

В казенной комнате раздался веселый смех.

ЭПИЛОЖНЫЙ ЭПИЛОГ.

– Алле. Привет из Северной Пальмиры! Как там Родина?

– Наташка! Золотко! Здравствуй! Господин Великий Новгород шлет поклон Стольному граду Петрову. Очень рад тебя слышать! Нет, не рад, счастлив!!!

– Я тоже, Виталик. Очень соскучилась. По тебе, по зайчонку. Как там Надюшка?

– Сейчас спит. Очень скучает. Каждый день спрашивает: когда мама приедет, через каждую минуту, буквально.

– Ты же знаешь, скоро закончится стажировка. Недолго ведь осталось.

– Нет, Наташенька, правда. Давай возвращайся. У меня здесь, все, вроде, с работой налаживается. Тьфу, тьфу, тьфу, что бы ни сглазить. Да, зайчонок, совсем, как маленький зверек тоскует. Слов не знает, а внутри воет. Всех денег все равно не заработаем. Главное вместе быть! Ты извини. Я сумбурно, все это… готовился. Ждал твоего звонка. Целую речь составил. Ты позвонила, словно обухом по голове. Не могу без тебя, просто не могу! Надюшка вчера весь день плакала. Мама нас забыла, уехала, не хочет возвращаться. Причитала, как старушка. Носом шмыгает, слезы по щекам растирает. Еле успокоил. Но, ее-то, есть кому успокаивать. А кто меня…

– Я приеду.

– Когда?

– Завтра с утра сделаю все текущие дела, оформлюсь и на дневном поезде домой. Так что встречайте.

– Ты правду говоришь, Наташка?!!

– Правду… я тоже не могу без ВАС…

24 февраля – 26 июня 1999 года. Поселок Сиверский.