Другой Париж: изнанка города

Мы поели, поговорили, пришло время расставания. Мориа с Халилем еще раз крепко обнялись на прощание.

– Подождите! – сказал марокканец. – Я вас провожу. Не хочу, чтобы вы одни тут ходили. Мало ли что приключиться может. На соседней улице недавно опять полицейского убили. Вы к метро «Ля Шапель» или «Сталинград»?

Халиль действительно проводил нас до станции метро «Сталинград», спустился с нами на платформу и посадил в поезд.

– Все, теперь я спокоен! – откланялся он.

– Спасибо, брат!

Состав тронулся. Перегон шел над улицами, и мы еще раз сверху посмотрели на восточные кварталы Парижа.

– Сильное впечатление! – воскликнул я. – А откуда ты знаешь этого Халиля?

– Давняя история, – ответил Мориа. – Мы почти как братья.

– Но все-таки? – допытывался я.

– Однажды его жестоко избили на улице, причем свои же, арабы. Все шли мимо, и никто не останавливался. Думали, пьяный или обдолбанный марокканец лежит, кому есть дело? Я вызвал «скорую», повезли его куда-то на окраину, в больницу, куда нелегалов свозят. Выяснилось, нужно срочно делать переливание крови. У нас оказалась одна группа… Вот, собственно, и вся история. Он навещает меня иногда в моем лесу.

– У меня необычное состояние, – прервала молчание Моника. – Я видела разный Париж, но такой, как сегодня, никогда. Как будто левый берег, бульвары, Лувр и сады – это другая планета.

– А на самом деле все рядом и перетекает друг в друга, – продолжил Мориа. – Просто это иногда тяжело признать. Люди любят городить отличия. Хотя у всех есть душа и тело и Бог, создавший нас всех, французов, русских, цыган, арабов, един.

Повисла задумчивая пауза.

– Как вы смотрите на то, чтобы по контрасту теперь прогуляться по Марэ? – вдруг хитро улыбнулся старик.

– О, я буду очень рада! После всего этого ужаса…

– Тогда едем до площади Бастилии! Оттуда пройдем немного пешком, вдохнем воздух правого берега.

– А почему именно Марэ? – спросил я. – Может, пройдемся по Риволи? Или бульвару Османн?

– Просто мне сегодня хочется именно в Марэ, может же у старика быть маленькая стариковская прихоть! – капризно ответил Мориа и подмигнул. – У меня с этим кварталом связаны кое-какие воспоминания. Раз уж я с вами уже нарушил некоторые свои правила… Гулять – так гулять! По-моему, так говорят русские?

– Чем тебе нравится Марэ?

– О, «Болото» – это интереснейший район! – оживился старик. – Как все в мире, знавал взлеты и падения. Когда-то был знатным аристократическим районом, потом мода изменилась. И в Марэ стала селиться другая публика – ремесленники, торговцы. Спустя десятилетия история снова сделала вираж – и Марэ опять престижен и великолепен! Именно там, кстати, довольно долго прожил известный писатель Виктор Гюго… У меня литературные воспоминания!

Мы вышли из метро на площади Бастилии. Моника удивленно огляделась:

– Я почему-то всегда думала, что здесь стоит тюрьма.

– Никакой тюрьмы тут давно нет! Как и нет знаменитой «пагоды Гимара» – великолепного входа в метро в стиле модерн. Убрали, когда площадь перестраивали! – весело сообщил Мориа. – Есть только Июльская колонна с золотым ангелом – как напоминание о прошлом. Между прочим, под ней тоже мини-кладбище: там покоятся останки парижан, погибших в первой половине позапрошлого века. Кстати, Гюго читали? Именно на этом месте когда-то жил Гаврош, в недоделанном фонтане в форме слона. Его, кстати, тоже теперь нет.

– А много гаврошей сегодня в Париже? – уточнил я.

– Все больше, особенно в предместьях. Ты же понимаешь, у неблагополучных родителей, которых вытесняет современное общество, растут проблемные дети. Их главным другом становится улица. Я думаю, так везде происходит, не только в Париже.

– Ой, а что это за стеклянный аквариум? – Моника с подозрением показала на современное здание.

– Это опера, построенная при Миттеране! – сообщил Мориа. – Так себе проектик, но споров было много. А вообще – веселенькое тут место. Полно ресторанов, баров, но мы сегодня идем по другому маршруту.

Мне показалось, что Мориа снова стал странно волноваться. С площади Бастилии, от которой лучами расходились улицы, мы свернули на улицу Святого Антуана. Пара кварталов – и еще один поворот.

– Улица Ботрелли! – провозгласил наш провожатый, как будто это название должно было сообщить нечто важное.

– И чем она так замечательна? – скептически спросила Моника, разглядывая ничем не отличающиеся от остальных здания.

– Да так… – сказал Мориа, несколько сникнув. – Просто экскурсия по кварталу Марэ. Скоро пойдем мимо еврейских местечек. Через Ботрелли…

Около одного из зданий старик остановился и задрал голову. Я обратил внимание на номер дома – семнадцать.

– Как странно… Там горит свет. Наверное, квартира снова сдается…

– Какая квартира? – в один голос воскликнули мы.

– Просто одна квартира. Мало ли квартир в Париже?

Мориа подошел к двери подъезда и потрогал ее.

– Интересно… – сказал он, раздумывая о чем-то своем. – А ведь много времени прошло!

Мы с цыганкой стояли, не понимая, что происходит. Мориа еще несколько минут потоптался около странного дома, что-то бормоча про себя, и медленно побрел по улице. Мы последовали за ним.

– Вы верите в призраков? – вдруг задал вопрос он.

– Нет! – твердо ответил я.

– А зря! – бросил он, словно стряхивая с себя дурной сон. – Впрочем, хватит об этом. Вы знаете, чем знаменит Марэ? Тем, что тут до сих пор сохранилась одна из еврейских общин и полно замечательных кошерных ресторанчиков.

Еще час-полтора мы бродили по Марэ. Старик был немного не в себе, временами впадал в прострацию и явно размышлял о чем-то своем.

– Знаете, ребята, – наконец сказал он, – что-то устал я сегодня. И Улисс, наверное, заждался, соскучился я по нему. Поеду я, пожалуй, а вы погуляйте еще. На правом берегу много красивых мест. Можете дойти до площади Вогезов… А лучше прокатитесь-ка в 7-й округ, до Марсова поля, там сейчас должно быть хорошо, хоть и прохладно. На левом берегу гораздо романтичнее. Рядом с Эйфелевой башней есть небольшой парк. Моника знает.

Его нескладная фигура поспешно утонула в метро, как будто опасаясь лишних вопросов.

– Ты что-нибудь понимаешь? – посмотрел я на Монику.

– Никогда не видела его таким, как в этот приезд. С ним явно что-то происходит, – задумчиво произнесла она. – Наверно, стареет.

По совету Мориа мы отправились на Марсово поле, что рядом с Эйфелевой башней. Спускались сумерки, на башне засияла подсветка. Ажурные арочные соединения башни красочно взлетали в ночное небо.

– Непонятное сооружение! – вздохнула Моника. – Вроде бы символ Парижа, но какая-то она вся… немного искусственная. Мориа ее терпеть не может. Говорит, что она похожа на вставной металлический зуб.

– А у нас в Москве есть улица Новый Арбат, которую называют вставной челюстью столицы! А Марсово поле, кстати, есть и в Петербурге.

– И в Риме тоже есть. Все от Марса, бога войны. Мориа рассказывал мне, что Марсово поле в Париже когда-то служило плацем для проведения занятий и парадов курсантов военной школы. Оттуда же поднялся первый в мире воздушный шар. А потом, кажется в 1791 году, на Марсовом поле расстреляли толпу демонстрантов. Я боюсь мест, связанных с кровью и войной.

– Их по всей земле тьма, – вздохнул я. – Я тоже насмотрелся на войну.

– Ты? – Моника удивленно подняла на меня огромные черные глаза. – Как?

– Я закончил Институт военных переводчиков. Потом долго работал военным корреспондентом. А потом… бросил все к чертовой матери!

– Пошли в парк! – сказала Моника и взяла меня за руку.

Она провела меня между деревьями в укромный уголок, где стояла незанятая скамейка.

– Тут можно от всех спрятаться! – шепнула девушка. – Когда я была маленькая, мы тут часто гуляли. А потом сидели и болтали. Мориа учил меня читать по книге стихов Рембо.

– Ничего себе! – присвистнул я. – Все-таки, как ты сама думаешь, кем Мориа был раньше? Он ведь не сразу стал бродягой?

– Я точно не знаю… – помялась девушка. – Он такой умный! Раньше мне казалось, что он вообще все-все знает. Мориа не хотел, чтобы я смотрела в его прошлое, но несколько раз я…

– Ты на самом деле можешь смотреть в прошлое? – скептически уставился я на цыганку. – Это не шутка для туристов?

– Обижаешь! – надулась Моника. – Мы, цыгане, многое можем. Только иногда запрещают…

– Кто запрещает?

– Я не могу тебе этого сказать.

– И что ты увидела там, в его прошлом?

– Оно на самом деле кажется отрезанным. Знаешь, такое бывает, когда человек умер… Жизнь как будто разделена на две половины. Может быть, клиническая смерть была или кома.

– Мне трудно это понять.

– Я знаю. Там было много всего – денег, женщин, успеха… Неизвестно, кем он был. Но точно – выдающимся человеком, очень знающим, умным. Может быть, политиком. Кем-то весьма известным! А потом была черная ночь и новая жизнь. Дядя Янош говорил однажды, что Мориа сошел с ума. Может быть, это и так. Знаешь, у него бывают иногда такие странные состояния, как сегодня…

– Неужели он никогда не говорил тебе ничего о прошлом?

– Нет. Но пару раз вспоминал какую-то девушку. Я слышала, он шептал ночью во сне что-то про девушку с рыжими волосами… Я не спрашивала его никогда. А еще он был влюблен в мою мать. И несколько раз приезжал на юг Франции, чтобы увидеть ее. Два или три раза они встречались. Тогда он был моложе и еще ездил по миру. А потом устал и поселился тут.

– Почему же у него не сложилось с твоей матерью?

– Да что ты! – вскинулась Моника и сверкнула глазами. – Она же была цыганка! Из очень старинного рода.

– И что с того? Она любила его?

– Наверное, да… – помолчав, признала девушка. – Но ее силой выдали замуж за моего отца Романа. Она была беременна мной, когда в последний раз приехала к Цыганской Марии. Мориа обещал ей не приезжать, но все равно приехал… Я не знаю, что у них тогда было, но у нее начались преждевременные роды, и она умерла. Никто не виноват в этом. Вскоре моего отца убили. Цыганский барон, мой дед, позволил Мориа общаться со мной, он знал, что я могла быть и его дочерью. Есть пророчество в роду…

– Какое пророчество? – насторожился я.

– Не хочу говорить об этом.

– Ладно… – Я помолчал. – Тогда можно, я скажу?

– Говори.

– Моника! Я должен тебе кое в чем признаться! – выдохнул я. – За эти дни ты мне стала очень дорога. Дело в том, что однажды в жизни я уже переживал историю, похожую на ту, которую ты описала со своей матерью.

– Расскажи? – тихо попросила Моника.

– У меня было чувство к одной девушке в Чечне. Заремой звали. Ее родственники помешали нашим отношениям и увезли ее в горы. Она среди своих стала вроде как заклейменной. Потом мне рассказали, что вроде бы она покончила с собой… Мне было ужасно плохо. Потом были всякие события, после которых я бросил военную журналистику и стал стрингером. Сейчас я пишу только о том, что мне интересно.

– Ты не простой вагабонд… – сказала Моника, пристально глядя на меня. – На самом деле ты не просто бродишь по Парижу, у тебя есть цель.

– Я не совсем такой, ты, наверно, права. У меня на самом деле есть цель… – Я помялся: мне не хотелось окончательно разочаровывать Монику. – Я тут по заданию французского агентства новостей, мне надо написать материал о клошарах, поэтому уже два с половиной месяца, почти три, я скитаюсь по улицам, общаюсь с людьми…

– А со мной ты почему общаешься? Тоже материал собираешь? – с вызовом вспылила девушка и попыталась встать, но я удержал ее.

– Нет, нет! Ты – это совсем другое. Со времен Заремы… У меня не было такого чувства. Ни к кому! Я хотел поговорить с тобой серьезно. Моника, я хочу быть с тобой. Давай уедем со мной в Москву. У меня есть квартира. Я буду много работать, ты сможешь учиться, если захочешь. Я смогу нормально зарабатывать, чтобы ты ни в чем не нуждалась…

– Я никуда не поеду! – взорвалась Моника, выдернув свою руку из моей. – Ты обманул, ты использовал меня! Я думала…

– Моника! Но послушай… Я правда…

Я готов был встать на колени и умолять ее не уходить, но цыганка взмахнула черными волосами, как птичьим крылом, и побежала куда-то в кусты. Я пробовал догнать ее, но бесполезно: она лучше меня ориентировалась в этом парке.

Через несколько мгновений я остался один. И только тень Эйфелевой башни угрожающе нависала надо мной.

Когда я вернулся в пристанище Мориа, он сурово зыркнул на меня и промолчал.

– Где Моника? – спросил я.

– Уже спит.

Я сделал быстрый шаг в сторону шалаша, но старик остановил меня:

– Не здесь. Она в таборе.

– Я могу пойти к ней? Сейчас?

– Не стоит. Ложись спать. Похоже, ты наломал больших дров.

– Ты мне можешь открыть секрет, о каком пророчестве она го ворила?

– Она сама тебе скажет, если захочет. Попытайся не повторять чужих ошибок. Хотя, возможно, уже поздно.

Больше старик не проронил ни слова. Я рассудил, что утро вечера мудренее, завалился в спальник и, несмотря на душевный разлад, мгновенно уснул.

На следующее утро я поднялся довольно рано, надеясь опередить старика. Но он уже не спал (или еще?) и сидел у костерка, помешивая угли.

– Куда ты собрался? – спросил он, не поворачивая го ловы.

– Мне нужно уйти ненадолго… – замялся я. – Я скоро буду!

– Ты не бродяга, – больно уколол меня Мориа. – Зачем притворяешься им, примеряешь чужие маски? У тебя совсем другая жизнь. И сейчас ты собираешься вернуться к ней… Как Джек Лондон, ты нырнул в наши глубины, но не смог выдержать тут долго. Наверное, ты собрался писать о «людях из бездны» и вынашиваешь замысел нового «Кнульпа». Тебе кажется, что ты сможешь это сделать лучше, чем Гессе?

– Нет, я просто… – Я бесился, не понимая, почему должен оправдываться перед этим стариком, которого знал всего несколько дней.

– Или ты просто пришел к нам, когда стало совсем хреново, чтобы отдышаться и перевести дух, ибо только нищие духом блаженны? Тебе захотелось сделать затяжку блаженства? Это твое право, но ты причинил боль принцессе. Она не заслужила этой муки. Лучше бы ты курил марихуану, сидя в своей русской квартире.

– С Моникой я обо всем серьезно поговорю, когда вернусь, – взяв себя в руки, сказал я. – Взрослая девушка, надеюсь, все поймет.

– Она не хочет тебя больше видеть. Ты знаешь об этом?

– Ерунда! Вчера мы просто немного повздорили… Как тяжело с женщинами! Стоит только начать говорить серьезно, у них начинается истерика! – начал снова распаляться я. – Сейчас мне надо идти!

Мориа промолчал, откинулся на стуле, полузакрыв глаза. Он как будто перестал замечать меня. Я еще несколько минут помялся рядом, потом подхватил рюкзак и пошел. Что за дела? У меня есть планы, обязательства, своя жизнь. Мне нужно было связаться с Аленой из агентства новостей.

Почему я должен был раскрывать свою душу встреченной мной на улице Страсбурга цыганке, даже испытывая к ней самые нежные чувства? И вообще-то я ей кое-что предложил, а то, что она так отреагировала, – так это ее проблемы! К тому же этот несносный, желчный старик скоро впадет в окончательный маразм от своей гребаной философии!

За окружной я наконец нашел телефон-автомат. Купил карточку, быстро набрал номер Алены.

– Алло!

– Это Тимош… То есть Тимофей Бродов! – поправился я.

– Тимофей! – воскликнула Алена взволнованно. – Ты жив? У тебя все в порядке? Мы тут волновались, даже пытались разыскивать. Нам звонили из Москвы, я не знала, что отвечать…

– Все в порядке. Мне срочно нужен лэптоп. Я буду делать материал.

– Где ты?

– Это не важно. Привези мне компьютер, одежду и ключи от отеля на Северный вокзал, оставь в камере хранения. Перезвоню еще раз с вокзала и узнаю код.

– Как скажешь, но, может быть, будет лучше, если мы встретимся в отеле?

– Нет.

– Ты не боишься? Северный вокзал? Северные кварталы Парижа… там же полно черных!

– Алена, я три месяца прожил на улице. И ни-че-го не боюсь! Мне будет нужно еще несколько дней, чтобы написать материал. Не тревожьте меня, пожалуйста. Потом сам выйду на связь. Пока.

Я повесил трубку и двинулся в сторону метро. Отчаянно хотелось курить. По пути купил пачку сигарет. Навалилось очень странное и неожиданное чувство, как будто я делал что-то не так. Хотя, в соответствии с условиями контракта, я как раз укладывался в срок сдачи материала, даже с некоторым запасом времени. Сюжет почти созрел у меня в голове, осталось только переложить его в память компьютера. Что же так мучило и терзало?

Примерно через час я добрался до Северного вокзала. Тоже весьма неоднозначное местечко. Сюда приходят многие европейские поезда, а также «Евростар» из Великобритании, поэтому под колоннадами и сводчатыми потолками всегда полно самого разного народа. Толчея начинается уже перед зданием вокзала, когда со всех сторон подходят сумрачные арабы и афри канцы, суетливые индусы в чалмах, предлагая недорого донести ваш багаж, даже если его нет. Отделаться от них непросто.

Именно здесь происходили массовые молодежные беспорядки, когда в ходе проверки проездных документов полиция применила силу, и погиб оказавший сопротивление представителям властей безбилетный алжирец. С тех пор, видимо, полиции тут прибавилось.

Вновь связавшись с агентством, забрал из камеры хранения сумку с вещами. Переоделся в туалете, с удовлетворением отправив в мусорную корзину заношенную одежду. Причесался, умылся. Включил мобильник. Как в фантастических фильмах, я совершал телепортацию в прежнюю жизнь. Но впервые это происходило так болезненно.

Зеркало признало, что наконец я стал похож на нормального человека! Поспешил в сторону отеля, чтобы скорее начать писать материал. Начал мечтать о чашечке кофе и круассане с джемом, чтобы выбить из головы неприятные, зудящие мысли. А может, правда, существует цыганский гипноз и эта черноглазая бестия просто приворожила меня? Бред!

Я добрался до отеля, первым делом влез под контрастный душ, поскреб тело губкой с мылом. Боже, какое блаженство! Десять минут до красноты растирался махровым полотенцем. Сбрил бороду. Теперь только отросшие и слегка завившиеся на концах волосы напоминали о другом человеке, которым я был еще сегодня утром.

Заказав рум-сервис, с наслаждением набросился на зав трак. Апельсиновый сок, яйца всмятку, свежие булочки, целый кофейник ароматного кофе! Я завалился впервые за много дней на нормальную постель и даже, кажется, задремал ненадолго.

Нет, спать нельзя! Надо работать, пока впечатления отчетливы и свежи. День-два – и они начнут отходить, затуманиваться. Я подсоединил к сети и включил лэптоп. Рабочее место в порядке. Можно начинать писать! По московской привычке выключил телефоны и быстро застучал по клавишам, день за днем, эпизод за эпизодом извлекая из памяти события последних недель. На экране замелькали судьбы встреченных мной на парижских улицах людей. Красной нитью через все повествование сверкал Мориа… Неизвестно, кто он. Но его клошарская судьба завораживала, притягивала. Возможно, старик – кто-то из тех, кого мы с вами хорошо знаем… Возможно, как говорила Моника, он в прошлом известный политик или даже… Я предоставил читателю додумать это за меня то, что сам точно не ведал.

Работая, прерывался только на короткие перекуры и на чашку горячего свежего кофе. Несколько раз заказывал в номер еду. Так пролетели двое или трое суток. Когда я пишу, то не помню времени.

Наконец я отвалился от лэптопа с пониманием того, что работа сделана. И сделана, думаю, неплохо.

Потом несколько часов крепкого сна и звонок Алене:

– На какой адрес переслать материал?

– На этот… – Она продиктовала. – Когда ты хочешь уехать?

– Как можно скорее.

– Мы посмотрим твой текст. Я забронирую билеты и перешлю в отель. Вместе с гонораром. Надо будет подписать некоторые бумаги.

– Нет проблем.

Вскорости материал «прилетел» в агентство. Я получил гонорар и обратные билеты. До самолета оставались ровно сутки. Непонятно почему, меня било странное беспокойство. Удовлетворения от проделанной работы у меня не было. Я с тоской смотрел на свой походный рюкзак, который был готов вернуться в Москву. Все, мои дела тут почти закончены, но… Чувство недосказанности, недоделанности чего-то важного не давало мне покоя.

Я включил телефоны. Потом заказал в номер дорогой конь як – размеры гонорара вполне позволяли пожить красиво. Перед глазами бежала стрелка наручных часов.

Через мгновение я сорвался с места, плюнул на все, положил в сумку деньги, телефон и документы и зачем-то решил поехать еще раз поговорить с Моникой.

Дорожку к убежищу клошара отыскал не сразу – слишком хорошо она была скрыта от посторонних глаз.

– Это я, Тимош! – завопил я издали, чтобы старик не волновался.

Ответа не было. Даже Улисс почему-то не залаял. Раздвинув кусты и стараясь не шуметь, осторожно прошел по зарослям в сторону шалаша. Там никого не было. Я огляделся. Место, где старик запаливал свой костерок, аккуратно присыпано. Шалаш заперт на деревянную задвижку. Внутри никого!

Что-то неприятно засосало под ложечкой. Все было на своих местах, из всей нехитрой утвари исчез один спальный мешок. Даже медвежья шкура по-прежнему лежала в шалаше.

С выраженным беспокойством я прошелся вокруг. Никаких следов старика. Я решительно направился в сторону стоянки табора, намереваясь серьезно поговорить с Моникой. Поляна, где остановился табор, пустовала. Повсюду валялись драные полиэтиленовые пакеты, куски цветной материи и всяческий мусор. Неподалеку бродили двое полицейских, которые, приметив меня, тут же решительно направились в мою сторону.

– Вы знаете, тут еще несколько дней назад останавливался цыганский табор… – с дрожью в голосе произнес я.

– Да, были тут такие. Вчера вечером мы их дальше отправили. Нечего в районе криминогенную обстановку обострять и грязь разводить, – последовал ответ.

– Они что, совсем уехали? – стараясь казаться безразличным, спросил я.

– Да. Собственно, а тебе-то что? Может, было какое-то преступление или противоправное действие против тебя? Цыганки кошелек украли?

– Нет, нет… – замахал руками я. – А вы не знаете, тут побли зости жил старик с собакой… Клошар старый! Куда делся он?

– Понятия не имею, – развел руками полицейский. – Тут столько клошаров, разве уследишь за всеми?

– Спасибо.

– Тебе нужна помощь?

– Нет, благодарю, все в порядке.

– Ходит тут… непонятно кто… Тоже мне мешок со странностями! – перекинулись между собой полицейские.

В полной прострации побрел по дорожке между деревьями, не зная, что делать дальше. Я ожидал чего угодно, только не того, что все закончится так быстро и непоправимо. Такое ощущение, что у меня внезапно наступила потеря ориентации в пространстве, мне перекрыли кислород, лишили осмысленности мои движения. Я прошел кругом по Венсенскому лесу в сторону дворца, потом вернулся назад, в пристанище клошара. Отпер дверь в шалаш, посидел на теплой шкуре, глядя, как сгущаются сумерки. В импровизированном сарае нашел свечи и несколько бутылок вина. Закурил.

В этот момент в кармане куртки раздался телефонный звонок. Я вздрогнул всем телом: как-то за последнее время отвык от мобильников. В трубке звучал взволнованный голос Алены:

– Тимофей! Где ты? В отель к тебе дозвониться не можем.

– Я на улицах Парижа.

– С тобой хотел поговорить Андре, мой шеф. Мы прочитали материал. Это просто фантастика…

– Тимофей! – раздался в трубке энергичный мужской голос. – Поздравляю! Наши коллеги не ошиблись, когда рекомендовали именно вас. Вы сделали классную работу. Особенно в той части, которая касается клошаров и кризиса эпохи постмодернизма, перспектив возможного бунта низов и интеллигенции, нового эскейпа. Замечательно описаны человеческие судьбы! Вы попали в самую точку интересов самых разных целевых групп! Это будет «бомба»! Она в ближайшие же дни разойдется по всем ведущим мировым информагентствам.

– Неужели? – равнодушно спросил я. – Всего-то описал, что видел. Настоящая жизнь…

– Надеюсь на продолжение контракта, есть много разных задумок, портфель «ударных» тем, интересных международной аудитории. Вы сейчас летите в Москву, отдохните немного. Хотя, скорее всего, у вас будет много интервью, выступлений на телевидении и радио. Наши российские коллеги уже сообщили об этом. Да и иностранные к вам определенно проявят интерес – тема-то горячая! А через недельку-две мы с вами снова свяжемся. Как с восходящей звездой международной журналистики!

– Я не думаю, что буду в ближайшее время что-то писать и где-то светиться. И вообще… Я на Валдай уезжаю!

– А можно связаться с этим вашим Мориа? Взять у него интервью? Потрясающий, колоритный персонаж. Про него можно снять документальный фильм, мы найдем финансирование.

– Не думаю, что это возможно.

– Почему? – искренне удивился Андре.

– Просто Мориа исчез.

– Куда? Давайте разыщем его, вернем. Мы же не в девятнадцатом веке живем!

– Мы живем в разных мирах. Не пересекающихся… До свидания, Андре.

– Но, Тимофей!

Я отрубил телефон. Через мгновение он снова зазвонил, настойчиво и нервно. Тогда я достал из корпуса батарею, размахнулся и швырнул ее в открытую дверь шалаша. Она беспомощно звякнула о камни где-то снаружи. Я зарылся головой в тряпки, разложенные в шалаше. Вдруг правая рука наткнулась сбоку на какую-то коробку. Я машинально подтянул ее к себе и открыл, обнаружив листки бумаги. Исписанные мелким, но вполне разборчивым почерком.

Я сел, налил себе вина в привычный граненый стакан. В памяти передо мной встало морщинистое, умное и ехидное лицо Мориа. Следом из темноты памяти выплыли огненные цыганские глаза. Воспоминание пронзило меня судорогой боли насквозь.

Держа в руках коробку, я вышел наружу, расчистил углубление для костра и попытался развести огонь, присев на знакомый пластиковый стул. Влажная высохшая трава дымилась, но не горела.

– Давай, малышка, зажги мой огонь! Пусть эта ночь пылает! – напел я негромко, достал из рюкзака обратный билет в Москву и медленно разорвал его, поджигая обрывки бумаги зажигалкой. Под моими руками медленно заплясало пламя. Я подкинул в него ветки, и костер разгорелся.

Стиснув голову руками, смотрел и смотрел на огонь. От большого количества выпитого за день и бессонницы последних суток у меня кружилась голова. А потом я поднес поближе к глазам исписанные листки. Стихи! Белые стихи на английском и французском, записанные на серой от времени бумаге. Неужели это стихи Мориа, которые он читал тогда, в катакомбах? Но он говорил еще, что не знает, уцелели ли они. Значит, лукавил старик!

Невозможно поверить собственным глазам. Сердце стучало быстро-быстро. Взгляд скользил по строчкам.

Вдруг издалека раздалось негромкое, но до боли знакомое мне цыганское пение. Я вздрогнул всем телом, подумав, что у меня галлюцинация.

– Мориа? – окликнул издалека знакомый голос. – Где ты? Почему не отзываешься?

– Моника! – вскочил я и ринулся навстречу. – Ты вернулась?

– Что ты делаешь здесь? Не подходи ко мне! – испуганная цыганка отступила назад, в темноту. – Ты должен был улететь в Россию!

– Я решил остаться.

– Почему? – удивилась она и настороженно остановилась в нескольких шагах от меня.

– Я не знаю. Пока… А что ты делаешь здесь? Разве ты не уехала с табором?

– Где Мориа?

– Похоже, он ушел. Ты не знаешь – куда?

– Нет, не знаю. Он говорил, что уйдет отсюда, когда почувствует время… – тихо ответила Моника и сделала шаг навстречу мне. – Значит, пророчество все же исполняется.

– Какое пророчество? – Я хотел сказать ей, что только что читал о чьем-то другом пророчестве в стихах Мориа, но слова застыли у меня в горле.

Моника медленно прошла мимо меня к огню и протянула руки над ним, опуская ладони все ниже к языкам пламени.

– Мать говорила – это слышали Мориа и дядюшка Янош, – что однажды цыганка из древнего рода уйдет из табора, встретив человека издалека. Только она сама сможет совершить для себя такой выбор. А потом у нее родится дочь, которая будет сильнее всех других женщин в роду, потому что сама святая Сара будет с ней и отдаст ей всю свою силу. Моя мать не смогла уйти, когда встретила свою любовь, может быть, поэтому она так рано умерла. Я много думала об этом, – продолжила Моника, помолчав. – Быть может, во мне сейчас сбывается пророчество. Я не была уверена в этом. Поэтому решила уйти из табора и немного пожить с Мориа. Когда мы прощались, он незаметно положил мне в дорожную сумку много денег. Вот хотела вернуть их ему. Но, оказалось, он тоже ушел…

Я стоял и слушал ее словно завороженный, совершая телепортацию в обратном направлении – в параллельный, прежде недоступный мне мир. Силуэт Моники на фоне костра казался пылающим.

– Ты помнишь его стихи? – вышел из оцепенения я и шагнул ей навстречу. – Кроме тех, которые он читал в катакомбах?

– Да… Очень смутно. Не сами слова, а то, что как будто было за ними. Сила, настроение. Иногда я просыпалась ночью оттого, что он бубнил под нос какие-то строки. Они захватывали его. Он бормотал что-то, похожее на заклинания, становился немного безумным. Его стихи меня завораживали, уводили за собой, и я снова засыпала…

– Послушай! – У меня в глазах стояли слезы. Я тоже подошел к огню, обнял Монику и прочитал ей несколько строк с листа.

Очиститься, отбросить страх и вернуть возможность изначальной стихийной свободы, творчества и любви – не в этом ли главная тайна бытия?»