Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Сыночек бледный

«А от любови бедной сыночек будет бледный» – так по-окуджавовски. По-пастернаковски – веснушчатым: за «не-глубокость, необязательность» их брака. «Мне всегда нож в сердце его веснушки. Откуда они у него такие и зачем это все так? Тут даже какое-то запредельное, до конца не высказываемое „за что“, которое меня всегда терзает до утери реальности, до душевного, если можно так сказать, головокруженья. Ну, допустим, велик мой грех – ну, перед Женей, скажем, или перед Богом <> (но не теперешний, не грех разрыва, а прежний – неглубокости, необязательности нашего брака). Но тогда, ведь, я должен был бы все это искупать. За что же это ребенку? А если бы вы знали, как он тонок и восприимчив, как (внутренне) он лучше многих! Но, несомненно, это забрызганное крапинками личико, забрызганное до того, что этой сеткой ослабляется выразительность его глаз, столь глубоко говорящих, – несомненно, это уже влияет и в будущем повлияет еще больше на его судьбу».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам Стр. 581.

Зачем мужчине говорящие глаза? Он хотел готовить его в актеры? Говорящие глаза – это плохо, это профессионально, если уж это дано природой, надо маскировать, хоть веснушками, что ли. Пастернак – красавец и артист, он и сына разглядывает как бы из-за плеча его перед зеркалом, и, по счастью, юношеское отчаяние перед прыщами и веснушками – это только у папы. Что делал Леонид Осипович, получив это письмо: тревожился? разделял понятную озабоченность? досадовал? закатывал глаза? Наверное, простил…

Горестное изумление Пастернака перед веснушками неожиданно: довольных собой и радующих родителей веснушчатых детей хоть пруд пруди, это стильно во все времена, все рыжеволосые, яркие и роковые – все с веснушками. Мальчики и девочки его крови часто бывают рыжеволосыми и веснушчатыми, что это он так всколыхнулся? Рыж и веснушчат был юный Иосиф Бродский – веснушчат не до неаппетитности пастернаковского забрызган, забрызган крапинками до того, что ослабляется и пр., – был весьма сексапилен и вполне в духе ровесницы Пастернака Анны Ахматовой.

Пастернак предлагал веснушки свести. Как на все беды, которые существовали от века, всегда были действенные и изуверские средства. Пастернак был готов подвергнуть сына дермабразии во имя подчеркивания красоты глубоко говорящих глаз (а заодно и мужественности). Женя психовала. Жененок задним числом, может, и поддался бы отцу (но тогда уже Пастернак без всяких тонкостей обязан бы был к ним переехать навсегда с чемоданом), но, слава Богу, в реальности до этого не дошло. «…Мне они кажутся объективными. Но любые движенья, диктовавшиеся мне кругом подобных ощущений (сведенья ли веснушек, более ли мужественного и грубого и не такого изолированного от детей воспитанья и пр.), всегда воспринимались Женей как черты мнительности, почему-то оскорблявшие ее и взрывавшие».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 581.

Женя взрывалась потому, что она считала себя достойной совершенства в штанах: такое случается, когда не любишь, но ОН подходящ и – женился. Желать больше нечего, быть счастливой – невозможно, остается требовать совершенства. Не получив (гений – это не совершенство, он еще более далек от него, чем любой из негениев, его слишком уже перекосило в некую сторону), она «почему-то» оскорбляется и взрывается. Мнительный субъект вместо положенного самоуверенного и наглого – такого, кто сам всем бы на рожи веснушки наклеил!

Трагедия с веснушками происходит четвертого августа, Жененок проводит лето в санатории, полном педагогических затей, ведь дети могут быть непростые, с веснушками. «Несомненно, что та же тусклая паутина, которая лежит на его хорошо вылепленном облике, опутывает уже и его отношения с детьми и положенье в школе и пр. и пр.».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 581.

Бедные пастернаковские родители, живущие в Германии, где только что пришел к власти Гитлер, беспокоятся все о своем. «И тут дело не в вещах, на которые у вас обращают так много вниманья, потому что мальчиков и девочек его крови больше, чем достаточно, везде, и в школе, и в той же санатории… »

Там же. Стр. 581—582.

Но за еврейство членов их семьи не любит пока только Борис Леонидович.

После лета на воздухе веснушки, конечно, расцвели и поярчели, проявился рисунок, лицо стало еще более задорным (Жененок очень хорош, весь в родителей) – просто напряженность в отношениях с отцом, отсутствие непосредственности и всегдашняя недетская забота, как бы его подловить или хотя бы закрепить в повороте в свою сторону (сторону их семьи с мамой), делают ужасным и непривлекательным для Пастернака контраст: уморительность пестрого детского лица и взрослая женская ловля мужчины. Пастернак хочет ему помочь – он переживает, что глубоко говорящий взгляд не так ВЫПУКЛО очевиден.

«…на Ярославском вокзале <> кругом почти сплошь жи-дова – и – это надо послушать – словно намеренно в шарж просятся и на себя обличенье пишут: ни тени эстетики. Стоило ли Москву заполонять! Скоро десятый год, хоть бы говорить и вести себя с тактом научились! И безысходное до неутешности сознанье: за самого последнего, уже на грани обезьяны, за все его безобразье – ты до конца дней – ответчик. Он будет грушу есть и перекашиваться в ужимках – а ты нравственно отдуваться за его крикливое существованье. На это же обречен и мальчик. Иногда я содрогаюсь от того, что наделал!»

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 200—201. Такой вот антисемитизм для начинающих. Почему он себя идентифицирует по едящему грушу? Почему бы не по вычисляющему формулу или сочиняющему симфонию – тоже довольно типичное еврейское положение? Почему для точки отсчета для Жененка он выбирает рожу на вокзале? Там можно насмотреться и на таких татар, что татарин захочет забыть, что он татарин, и на русских – с грушами и без груш бывают такие, что специально так не перекривишься. Антисемитизм Пастернака был незаразителен, с годами не малигнизировался, было состояние пожизненной стойкой ремиссии. Прожил всю жизнь с неприятием еврейства в себе и полным игнорированием (что похвально) этого НЕДОСТАТКА в других, так что можно заключить, что ему просто не нравились некоторые неэстетичные рожи на вокзалах, и он нашел для них быстрое словцо, каким их заклеймить.

«Бахтин: Русское дворянство, в особенности <> именитое никогда не было заражено антисемитизмом. <> Это чисто мещанское явление. <> Прав Гегель, у нас духовенство, даже католическое духовенство, – в нем совершенно не было никакого антисемитизма. Это как раз антисемитизм – явление специфическое, людей, чуждых всякой религии, воспринимавших религию только как обряд, как быт какой-то. Вот все эти черносотенцы, они в большинстве случаев тоже были церковниками и так далее, но для них церковь – это какая-то часть их быта. А настоящие представители религиозной мысли в России никогда не были антисемитами».

Беседы В.Д. Дувакина с М.М. Бахтиным. Стр. 248. Пастернак постиг глубины и высоты человеческого духа, потому что не распылялся, а копал перпендикулярно под собой и отрывался, чтобы посмотреть в небо. Религия – нечто большее, что смешивает верх и низ и дает полную, объемную картину мира, – его как метод проживания жизни не заинтересовала. Даже явное для него еврейство не стал рассматривать с точки зрения религии, принадлежащей его народу.

Пастернак звал Мура (знал по фотографиям) – наполеонид. Маленький, своего еще нет, все – раса, тип.

«У меня есть теория. Красота есть отпечаток правды чувства, след его силы и искренности. Некрасивый ребенок – следствие отцовского преступления, притворства или терпеливости взамен естественной привязанности и страстной, ревнивой нежности. Несправедливость и горе в том, – что не я, виновник, а мой старший сын, неповинный в моем преступлении, обезображен веснушками и розовой кожей».

ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 10. Стр. 520 (письмо Б. Пастернака Жаклин де Пруайар).

Жененок строг к условиям, которые предоставляет ему отец. Он помнит много из того, что плохо характеризует отца.

Вот, выдавленный отцом за границу, но не взятый родными на постоянное проживание, он, как мальчик-с-паль-чик, возвращается с мамой в Москву. Боже, как Женя ждет чуда: Зина на своем месте, Борис встречает ее и сына – так мало кто чего-то ждет и об этом молится. Чуда не происходит, Борис («папа Боря») встречает и везет в их оставленный дом. Жене ясно, что там живет Зина. С чужими (Борису, отцу их родного сына) сыновьями и т.д. Все это ясно с первых моментов встречи.

«На столе нас ждал остывший ужин: картошка с селедкой».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 363.

Это ужин, приготовленный Пастернаком и остывший, пока он был на вокзале, встречая берлинский поезд с Женей и Жененком («носильщик, такси…»). Зинаида Николаевна с детьми ушла на время встречи из дома и ужина не разогревала. «Некуда идти» было и Евгении Владимировне, и Зинаиде Николаевне. В свой дом (в свою комнату) Пастернак ждал Зинаиду Николаевну. В соседней Евгения Владимировна жить не хотела (не могла, конечно) – и «их повезли» (ее с сыном) в дом заставившего Пастернака жениться брата Сени. «Здесь нас первым делом сытно накормили».

Там же… Стр. 363.

Дети очень материальны. Хотя, напомнив эти подробности через много лет, как-то даешь понять, что кто-то знает свои обязанности, а кто-то – нет. «Хозяйством дяди Сени занималась Гитта». Это были родные брат и сестра

Евгении Владимировны, на которых точно так же, как на родственников Бориса, можно бы было рассчитывать, что они помогут ей «растить Женю». «Гитта <> перекармливала меня сладким до тошноты, несмотря на трудности с продовольствием».

Там же. Стр. 363.

По сравнению с папой – были благодетелями, по сути – откупались.

Пастернак тоже откупается. Но его куски, чтобы быть сладкими, должны быть не купленными за деньги, а – отнятыми у Зины и ее детей. Женя принимает и другие подарки, попроще, вернее, берет то, что ей полагается, но эти – приятнее. Это восполнение не прямого ущерба, а морального вреда.

Конечно же, откупалась с самого начала и Женя. «Не посвящая ему всей себя, она в то же время баловала Женёчка косвенно, кутала и нежила руками Паши <>и еще как-нибудь, как бы от него откупаясь тратами на него и на привлеченных к нему людей».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 713.

Жененка Пастернак однажды отказался продвигать как «вундеркинда» – для освобождения от армии. Родительская стезя еще тем неблагородна, что родитель не может желать иметь великого ребенка. Кто хочет родить гения? Кто хочет родить сына – Осипа Мандельштама? Кто хочет быть матерью Марины Цветаевой? Слава Богу, родители не дожили ни до их конца, ни до того периода их жизни, когда гениальность была уже неминуема и неотвратима. Пресвятая Богородица родила Иисуса. Хорошо хоть сама она не молилась о таком даре судьбы. Евреи не заметили ее события. Они продолжают молиться, чтобы никому из них не остаться бездетным и чтобы когда-либо в их именно колене появился Мессия. Очень гигиенична в смысле профилактики родительских психозов и фрустраций религия, можно расслабиться, но существует еврейский же анекдот, записанный еще Голдой Мейер в ее записках: «И надо же именно нам исполнить вековые чаяния!»

Борис Пастернак простачком не был и теоретически о наследственном «генийстве» не мечтал, но не видеть ясно и подробно то, что родил, – тоже не мог. Лев Толстой сокрушался, что из милых, топочущих по комнатам мальчиков выросли бородатые мужики, играющие в вист за большими столами (хорошо хоть удались некоторые девочки – это только дочки могут так нерассуждающе преданно ходить: хоть за своим отцом, хоть за отцом своих детей). Монстр нравственного совершенства – это бы он считал «гением» – не родится, он становится от большой работы над собой, над тем, чтобы стать «вполне хорошим». Это не удалось Толстому даже на бумаге, Андрею Болконскому пришлось умереть в расцвете лет. Для Пастернака гении должны обладать не нравственными, а интеллектуальными и эмоциональными качествами, отличающими их по богатству и силе от других людей. Жененок гением не стал. Но был до упрека похож на папашу. Был похож внешне: «У него много общего с Борисом Леонидовичем – длинное, крепко слаженное лицо, внезапная широкая улыбка, высокая, сухая, сильная фигура. Волосы только светлые, мелко вьющиеся и кожа, как у рыжего, с веснушками».

МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 203.

Мягкий знак везде ставил, укорачивая слова, старательно усложнял стиль писания, трепетно и преданно любил жену (вторую – но это не важно, главное, что по наследству передалась способность любить жену) – так явно, так нестыдливо, что вряд ли искренне, ну да никто и не обязан искренне любить жену, как, впрочем, и показывать, как сильно любишь, пусть неискренне. Такое сходство – бессмертие наоборот: вот, все похоже на тебя полностью, но ты в нем исчезаешь бесследно.

«В письмах к отцу Евгений Борисович несколько раз сослался на сходство с ним, на родство по крови. Кажется, именно это Пастернака взбесило больше всего; дело не в том, что он находил в сыне ухудшенную, „разбавленную“ копию себя, отягощенную материнскими комплексами и капризами. <> „Ты пишешь: „Мы с тобой одной крови, папочка“. А на чорта мне эта кровь, твоя или моя? Мне брюхом, утробой, а не только головой ближе всякой крови „Фауст““.

БЫКОВ Д.Л. Борис Пастернак. Стр. 701.

Детские обиды конкретны. Ребенок не может поверить, что его не любят. Потому он и обижается, что рассчитывает на любовь. «Не любишь» – это на его языке значит «не жалеешь», «хочешь наказать». Мотивация этих родительских жестокостей – «непонимание». Все ими истолковывается превратно. Жененок все объясняет более основательно и не романтично. «У Женички, при всей тонкости, не было таких нервов. <> Он весною кончает среднюю школу и, верно, попадет в солдаты. Я хотел добиться, чтобы он побывал до этого в университете, как бывало в наше время, и сначала хлопоты, как казалось, могли увенчаться успехом. Но для этого пришлось бы идти по очень нескромной линии и выдавать его за вундеркинда, чего на самом деле нет и мне не хотелось. И у Жени осталось такое чувство, точно я недостаточно по отношению к нему заботлив».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 232.

В детском, подростковом возрасте любовь отца нужна мальчику больше всего – но неосознанно. Любой ребенок, претендующий на любовь отца сознательно, – маленький вымогатель. Наверное, эти слова надо писать в кавычках: слишком ясно, что это потребительство внушено оставленной матерью – это она внушает сыну, что папочка хочет только откупиться деньгами, а нам нужна любовь. Оставленные женщины разрушают все вокруг себя. Ребенку трудно сформулировать свои желания. Он хочет получать любовь из воздуха, отовсюду из своего окружения, но меньше всего от родителей, а из них двоих – меньше всего от отца; ребенок стесняется этого, только самая естественная, ежедневная любовь может заставить его не замечать ее, не стесняться, – и тогда только питаться ею. Если он хочет потребовать сколько-то этой любви точно, до грамма, столько, сколько ему положено, – это все на совести матери. Такая любовь у Жененка в детстве случилась, отец любил его, но Жененок хотел штампа в паспорте.

Во взрослом состоянии сознательно претендовать на любовь – скорее на дружбу (почему бы и нет, с таким-то отцом?) – более естественно. С кем еще более полезно и поучительно было бы дружить, как не с великим поэтом, виднейшим представителем культуры своей страны и пр.? Евгений не предлагает равноправной дружбы, не претендует – и тогда снова требует любви, ссылаясь на кровь. Получает по полной программе: «На чорта мне кровь?» Отец упоминает Фауста – Фауст ему ближе по крови, ближе и Ольга Всеволодовна со своей дочерью Ирочкой и сынишкой. Евгений понял этот намек? И тоже кровь здесь стала ни к чему: на смертном одре он про них не вспомнил – не хотел видеть. Толстой тоже не захотел видеть Софью Андреевну, на то она и есть трагедия смерти, долгого умирания, здесь нет романной легкости и симметрии, ничего эффектного. Когда они были моложе и Софья Андреевна готовилась к смерти (перед операцией кисты), они друг с другом – не с детьми – прощались наедине несколько часов, тогда жизнь и смерть лежали перед ними, как две страницы книги, правая и левая, и Софья Андреевна переворачивала одну из них очень по-христиански, красиво, а сам Толстой перед своей смертью был почти не жив уже. Он был более прав – но с его правами не считались и при жизни.

«В прошлом году, в самые мучительные для Жени моменты у нее вырывалась просьба, чтобы я взял Женю к себе».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 549. И чем тогда намеревалась утешаться Женя?

«Я все дни думаю о Женичке и меня беспокоит, как бы ты не упустила сроков к определенью его в школу. <> Я боюсь, что вскипев по поводу моей озабоченности, как пустой фразы <> ты в этой моей несостоятельности и в своих счетах со мной всю суть вопроса и усмотришь, позабыв, что Женичке перевес твоей правоты над моей неправотою школы заменить не может… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 369.

«Из школы, куда его определяет Женя, до сих пор нельзя получить окончательного ответа, примут его или нет – так все переполнено».

«Он еще не в школе, но, вероятно, будет в нее помещен».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 549, 554.

И вот наконец: «Он в восторге от школы, в которую я его не без труда среди года определил».

Там же. Стр. 558.

«…"показательная", школа № 25, где учились дети Сталина и Молотова и куда меня устроил папа в 1934 году…»

Там же. Стр. 441.

«Я плохо помню обсуждения родителей, с какого языка начинать мое образование и где найти учительницу. Решили, что надо с французского, так как он улучшает произношение на других языках, в то время как начальный немецкий дает акцент во французском и английском».

Там же. Стр. 304.

Подходящую учительницу нашли. «Поседевшие волосы были собраны в пучок, подтянутый к макушке, – получалась серебристая коронка. Черные брови и светлые зеленоватые глаза. Длинное, на высокий стоячий воротничок и плотные манжеты застегнутое платье в талию. Никакой мрачности – открытость и отзывчивость».

Фрейлина и Лопухина – княгиня по мужу.

«…зачем мне ехать в Париж, зачем таскать за собой Женю. Он пишет, читает по-немецки, начал ходить в немецкую народную школу, французский успел забыть. Пробыв месяц, два в Париже (ты скажешь, зачем два, больше, до весны <…>) восстановит французский, забудет немецкий».

Там же. Стр. 344.

Языки давались без особой легкости.