Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Несыгранный гамлет

Перед войной Пастернак, уже полностью засвидетельствовавший свою преданность брошенной семье, занимается главным переводом своей долгой и плодовитой переводческой биографии – переводит Шекспира, «Гамлета». Женечек же пишет собственные стихи. «В моем детском стихотворении 1940 года о Гамлете (дитяти 18 лет) есть такие строчки…» – каких только строчек нет!

«Ты для меня выписываешь роль…»

«…рифм тугие завитушки…» Этими завитушками, пишет Е.Б., он боялся обидеть чувствительного Б.Л., но, возможно, замечает он, тот даже не стал читать стихотворения. Ну а то, что Пастернак корпел над страницей, выписывая для Женечки роль, – это ясно как день. Здесь не обидишь, цели пастернаковской работы сомнений не вызывают.

«Но нет, пиши – былого не вернешь». Уже в восемнадцать лет у него есть былое, которое он волен прощать иль не прощать, в зависимости от того, как будет убиваться за свои грехи папочка.

«Не все ль равно. Проезд тобой оплачен».

О Гамлете же Женечка пишет и школьное сочинение. «…окончив черновик, я приписал на нем просьбу к отцу: посмотри и проверь (Женя в выпускном классе), и лег вздремнуть… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 419.

Борис Пастернак, как известно, – виноватый родитель. Вскоре выйдет из печати его перевод «Гамлета», и он подарит Жененку экземпляр: «Будущему Гамлету, Жене. Папа».

Там же. Стр. 419.

Женя называет надпись «излишне многозначительной». Здесь и насмешка над суетливостью папочки, и с достоинством выраженная простота: никаких вопросов быть или не быть наследник решать не собирается, его дело – проследить, оплачен ли какой-то «проезд», какая-то, очевидно, дорога жизни, папочкой, кровью или наличными.

Разговор о младшем сыне в конце пятидесятых. «Сейчас Леня увлекся одной девушкой. Она в него сразу впилась. Он хотел на ней жениться. По-моему, это ни к чему, он очень молод, студент еще. Я с ним поговорил: Ленечка, помни, что могут быть последствия, которые будут тянуться всю жизнь. И рассказал ему о своем первом браке».

МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 252.

И назвал старшего последствиями.

«…она отвечает, что это вообще не люди (Нейгаузы) и сумасшедший дом, и что Зина не мать, и надо подождать, каковы вырастут дети (они и правда не так изнежены, как Женя)».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 559.

К сожалению, Женя дождалась – она увидела сына Зинаиды Николаевны ставшим Станиславом Нейгаузом, в то время как Жененок был вяло мятущимся офицером, тянущим из родных и знакомых записки по воинским инстанциям для ослабления ему офицерского тягла. Отправить его в благословенный для молодости край, далекий гарнизон – это было совсем не то, что снять Стасика с самолета, перечеркнув ему возможность участия в первом своем – шопеновском – конкурсе. Он был силен особенно в Шопене, таланты, положенные ему по наследству, падали в добрую почву (Жененок писал стихи – но скудна и неродяща была пашня). Пастернак говорил о нем: силен, как все пианисты, в Шопене, но пианисты здесь подразумевались с большой буквы, а о Шопене Пастернак свою работу написал в старости – когда пасынок проявил свои таланты, – возможно, и под его влиянием.

Старший Зинин сын, Адриан, был еще более ярок – более сильный, смелый, спортивный, жизнелюбивый; если бы не умер, после пяти лет мужественной борьбы и смертельных мучений, он стал бы, кем стал бы – но еще, кажется, он мог цементировать семью своей матери крепче, чем анемичный Жененок – своей.

Не зная, как уж разбудить в отце интерес к своей вялотекущей жизни, Евгений напоминает ему о страстях 1935 года. Из пушки по воробьям, самым тяжелым летом его отца – по своим служилым дрязгам. «Мы с тобой одной крови, папочка». Забота до конца жизни Пастернака о первой семье – жест его благородства, жиже нет назвать себя когда-то заблуждавшимся, связавшимся по ошибке и пр. (хотя и проговаривается: «последствия, которые тянутся всю жизнь», «результат отцовского преступления и притворства»). Все, что он делал для Жени с Жененком – он делал с подчеркнутой добровольностью. Однако играть на нем было не легче, чем на флейте. Разгадывал он делавшие честь уму сына приемы с гамлетовской легкостью. «На чорта мне кровь, твоя или моя».

В советском социуме лет за семьдесят образовалось несколько семейств, претендующих – настойчиво продвигающих и сдержанно, но однозначно поощряющих покорившихся – на звание «royal family», вроде семейства Кеннеди. Даже самым непопулярным давали прозвища, подтверждающие легитимность претензий. «Советский принц или поющий глист» – никчемному, тощему, увлекающемуся сыну Горького Максиму, по волжскому своему происхождению числящему себя среди господ не без певческих талантов. «Я почти никогда не играл со своими сверстниками. <> какое-то время меня водили в группу художницы <> где занимались ритмикой и рисованием, водили гулять на скверы у Храма <>. Это не снимало приверженности к ухоженному одиночеству и подчеркивало привязанность к нему».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 244.

Что он хотел сказать современным, не двадцатых годов, женским словом «ухоженный»? Что при лени и утомленности матери он не ходил в коросте – так на то был персонал. Сын Гамлета, немного не то чтобы спекулирующий папиными сложностями, но как-то слишком расширительно истолковавший свои наследственные – но ведь только имущественные! – права.

Мемуары жен и любовниц более ценны и более обоб-щающи, чем мемуары детей. На месте жены или любовницы – или нежного друга – теоретически мог бы оказаться каждый (каждая), и это придает мемуарам характер нечастного случая, возводит их до литературы и послания человечеству. Дети – продукт ограниченно-штучный. Не доступный никому по собственному выбору и способностям и в этой роли не интересный никому, разве что с этнографической точки зрения. «Папочка» – зовет великого человека любовница, – и мы примериваем на себя, стали бы мы так его звать. «Папочка» в исподнем, входящий в детскую и описанный в таком виде только с целью показать нам, как папочке было уютно в этой детской (и ни в какой другой детской, кроме этой) и как никто бы не смог из нас попасть на место лежащего в кроватке веснушчатого дитяти, – интересен только внукам этого великого человека.

Сын пианистки Ленечка унаследовал материнскую музыкальность и способности к игре – при активном сопротивлении матери к «обезьянничанью» единоутробного брата, у которого концентрация музыкальности в крови была в полтора раза выше. Сын художницы Жененок даже не вспомнил о том, что какие-то творческие гены по изобразительной части могли бы проявиться. Писал стишата – согласно установленному отцовству.

Евгений пишет отцу, папочке, инфантильно-назойливые письма, это даже когда он очень старается не докучать ему своими просьбами об устройстве своей судьбы в более подобающем ему по рождению русле. «Папочка, очень бы хотелось узнать от тебя самого, что ты делаешь (он из присланного журнала уже знает, что поделывает папочка, – ведь вопрос относится к высшей сфере деятельности отца, но ему, Жененку, как-то не подобает пользоваться общедоступными источниками, из журналов каждый дурак узнает) и близок ли уже Юрий Андреевич (это Живаго, „мой брат двоюродный, Буянов“) к своему насильственному концу, в том же журнале аннонсированному». Письмо длинное. «Мельком я спрашивал, передала ли ему мама „мои плохие стишки“».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 507.

Зачем, почему он считает возможным нагрузить Бориса Пастернака получением – передали ли ему? – чьих бы то ни было, пусть даже его, Жененка, «плохих стишков»? Зачем они Пастернаку? Читать только потому, что автор в родстве с ним? Откапывать талант? В его возрасте поэтический талант уже непременно бы проявился, но он очень хорошо знает свои права и настаивает на их удовлетворении. Пастернак отвечает длинным письмом.

Евгению тридцать один год. Он дико изнывает от безделья в благословенном, созданном для молодости и трудов краю. Он ненавидит службу, тяготится научной работой, под предлогом которой мечтает службу оставить, совершенно справедливо не верит в свои стихи, не хочет потрудиться над созданием семьи с молодой целеустремленной женой, проживает совместно с матерью, как декабристка приехавшей к Монголии, чтобы облегчить быт подросшего сына, благосклонно принимает встревоженные отцовские ремарки о запоздании в присылке им с мамочкой денег и требует, чтобы отец бросил все свои дела и писал бы ему отчеты.

«Я боялся, что ее note 14 приезд отнимет остаток времени на собственные занятия и снизит и без того мизерные темпы моей работы».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 506.

Даже в пионерские лагеря родителей не пускают, закаливают характер, над самим Жененком такие суровые жизненные эксперименты в свое время проводились с большим, конечно, трудом и многими рефлексиями. «Тридцатого я был у Женички в санатории. Там только раз в месяц разрешены свиданья с родителями, из соображений педагогических <> Он все время очень скучал по Жене <> тоска эта достигала таких тревожных форм, что <> знакомая потребовала, чтобы Женя к нему съездила, что та и сделала на следующий день. Но встретившая ее педагогичка упросила ее не показываться мальчику, ввиду неожиданного перелома, наметившегося у него, и нежелательности нарушать это успокоенье при самом возникновеньи».

Там же. Стр. 580—581.

Как видно, труды педагогичек остались напрасны: когда мальчик подрос и на четвертом десятке был отправлен служить в Забайкалье, маме советоваться не с кем было, и она выехала.

«…ребенку предстоит лечь в больницу. Это тяжелое время для маленьких детей. Вид родителей напоминает ребенку, как сильно он по ним скучает. Он может душераздирающе плакать, когда им придет время уходить или даже на протяжении всего времени их посещения. У родителей создается впечатление, что он страдает все время. На самом деле маленькие дети удивительно быстро приспосабливаются к больничной жизни, несмотря на плохое самочувствие и неприятные лечебные процедуры. Они расстраиваются, только когда видят родителей».

СПОК Б. Младенец и уход за ним. Стр. 384.

«Маме здешний климат очень тяжел, равно и мой скверный характер. Тем не менее она все не может решиться выехать в Москву. Нам вдвоем много спокойнее… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 513.

Ответ Пастернака: «Дорогие мои!Простите, что задерживаю ноябрьские деньги. У меня в этом отношении заминка, которая продолжится еще не меньше недели».

Там же. Стр. 514.

Борис Леонидович, новоиспеченный свекор, видел «в сильном и здоровом характере Тани Руссиян (первой пас-тернаковской невестки) положительный момент моей жизни. Она действительно знала, что ей надо, и настойчиво продвигалась к поставленной цели, не останавливаясь перед препятствиями, а я метался и мучался ее отношениями с мамой и своим положением между ними двумя. Я понимал, что в Кяхте ей нечего делать и нет возможности заниматься ни конструированием самолетов, ни спортом, которым она серьезно увлекалась. Она уже тогда добилась больших успехов в планеризме, и даже гибель ее ближайшей подруги не могла отвратить ее от полетов. Она видела в папочке своего единомышленника и человека дела… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 501.

«Потекли отупело унылые дни. Зима установилась в ноябре. В свободное время офицеры базы ездили на охоту. <> Единственной моей отдушиной было тогда запойное стихо-писание».

Там же. Стр. 499.

Стихописание получило затребованную оценку не по стихописцу высокого критика: «Элегизм содержания слишком житейски личный, слишком подчинен каким-то действительным счетам, недостаточно широк, не поднят до какой-то общей значительности. <> Я знаю, что мои грехи гораздо хуже и многочисленнее… <> Но я ведь <> как чумы боюсь разговоров о „стихах“ и просьбы дать отзыв о них».

Там же. Стр. 509.

«Родство по крови» Жененок ценит недешево: чуть что – «я слишком хорошо помнил папины страдания и тяжелую безысходность, которые мучили его в года нашего семейного разлада и расставания, чтобы не знать, какими силами далось ему нынешнее гармоническое спокойствие». Спокойствие с душком, как нам дается понять, поскольку сын подмечает за отцом: «не хотел рисковать своим спокойным знанием жизненных основ и заглядывать в те бездны». Ну, это не спокойствие уже, разумеется, а холодное равнодушие. А нам тут же предлагается описание «бездн» Пастернака-млад-шего: «Меня мучил „страшный хомут данного Тане (жене) зарока“, моя недающаяся диссертация. Я писал папе: „Сегодня у меня перед мамой, Таней и всеми моими друзьями и знакомыми предельно ложное положение, из которого я не знаю, как вылезать“. Я готов был доказать смертью искренность своего раскаяния в ложном самолюбии, не позволившем мне вовремя отказаться от этого, и просил папиной помощи в объяснении с мамой. Ей надо было дать понять, что мне невозможно продолжать работу без необходимых исследований, нужных приборов и консультаций с понимающими людьми» (Там же. Стр. 502). Вот она, БЕЗДНА: сказал маме, жене и зачем-то всем друзьям и знакомым, что напишет диссертацию. Не может написать – ну и ладно, но он считает, что положение ПРЕДЕЛЬНО (вот пределы) ложное. Про смерть ради искренности совсем непонятно (это фамильное косноязычие или добросовестно копированное, чтобы папаше легче было читать – как четырехлетние «говорящие» дети переходят с двухлетками на нечленораздельные возгласы, надеясь хоть так выйти на взаимопонимание), а чтобы сказать матери, что в далеком гарнизоне диссертации на технические и экспериментальные темы не пишутся, нужна была помощь для тридцатидвухлетнего мужчины – папы, «Борички». Речь идет, как мы помним, о Борисе Пастернаке. Опять же сказать маме просто все как есть тоже нельзя, даже Боричка не должен действовать так грубо и прямолинейно – ей надо «дать понять». И это еще не все.

«Прости меня, Боричка, – что я тебя в свои дела вмешиваю, прости, что не даю тебе спокойно работать. Но мне очень трудно, и состояние мое, как две капли воды, похоже на твое, пережитое неоднократно и особенно сильно, когда ты ездил в Париж… »

Там же. Стр. 502.

Пастернак писал тетрадки писем Марине Цветаевой – и о своих планах, и о судьбах своих героев. Писал не по ее небрежному требованию: «не подумай, что как-то мне это особенно нужно, но вот именно захотелось от тебя, от самого – то, что уже написано, анонсировано в журналах, о планах твоих, о Юрии нашем Андреиче… о чем еще?»… Большой том его писем к Цветаевой, писанных днями, ночами, – много его времени, проведенного над ними: «я хочу быть с тобой», «эту ночь я буду с тобой» – и прочее. Он пишет все, ему не жалко, что это никогда не повторится в его произведениях, – и вдруг на старости лет (ему жить осталось пять лет) он должен бросить все свои дела и сесть писать некоему весьма великовозрастному мальчику, пересказывать журнальные анонсы – просто потому, что тому «очень хочется» знать от него самого, чем Борис Пастернак занимается и чтобы сам он поделился с ним планами на судьбу своего главного героя. А ведь биография героя и перед Пастернаком не лежит – значит, делиться надо планами, замыслом. С кем и на каком основании? И ведь одернул Пастернак Жененка совсем недавно: «на чорта мне кровь, твоя или моя, не докучай мне» – и Жененок решился пожертвовать своими сложными обстоятельствами, не говорить о своих делах, раз папочка такой нервный и одергивает родного сына, будто бы тот не дает ему дела жизни окончить. Конечно, спохватится отец, напишет через неделю: «Боюсь, как бы предыдущее мое письмо не огорчило тебя своим мнимым холодом и кажущейся сухостью».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 504.

Женя ему в строку не ставит, письма публикует смиренно – пусть люди сами жестокосердие отца рассудят, он не в обиде на него. В общем, говорит уж о светских делах, на приличные в письмах темы, о пустяках: что поделываете, как наш герой?.. Об этом известно, конечно, но ведь для вас труда не составит собственноручно уж мне отписать… Мне и развлечение в моих забайкальских рудах.

Одно лето у Евгения Борисовича выдалось очень трудным – он и женился, и на службе маневры какие-то организовали. В общем, приехала мама, и пришлось подключать папочку. «Боричка! Прости, что послала тебе телеграмму! Может, у тебя с деньгами плохо, может, ты болен. Это очень плохо, что я все лето не писала. Но было очень трудно. Женя в течение двух месяцев спал по 3—4 часа в сутки, а я, конечно, сочувствовала и старалась как-то ему облегчить».

Там же. Стр. 492.

Офицеры всегда жили на родительскую помощь, без родительских гарантий в иной полк не брали, – вести почетную гвардейскую, например, службу было накладно, – но этим занимались люди, делавшие на этом карьеру. Карьерой у Евгения Борисовича и не пахло.

Достоверность свидетельств Евгения Борисовича сомнений не вызывает. Если он пишет о каком-то факте, приводит какое-то высказывание Бориса Пастернака – скорее всего так оно и было на самом деле. Другое дело, зная готовность Пастернака щедро одарить собеседника ожидаемыми приятностями, хотелось бы видеть некоторую избирательность памяти и мемуариста. Вот у Евгения Борисовича рождается сын. «Марина note 15 потом рассказывала, как папочка говорил ей, что рождение Петеньки для него большая радость и этот ребенок – награда нам за все те горести, которые он, папа, причинил нашей семье».

Там же. Стр. 531.

А за что у других людей родятся дети? А ведь Евгений Борисович – публикатор писем Пастернака. Он их владелец. То есть даже если б НАМ он не показал ни письмишка, сейчас мы знаем, что он все-таки САМ читал – то, что его отец считал свой брак с его матерью «случайным и необязательным». За «горести», принесенные СЛУЧАЙНОЙ И НЕОБЯЗАТЕЛЬНОЙ семье – «нашей семье». (Автор до жалости неточен в словах: не понять, кто здесь наши. Если они с мамочкой, то не жалко ли им младенца, которого неместные тащат по вагону их памяти? если семьей они считают себя и Бориса Леонидовича, то без Зинаиды Николаевны с Ленечкой? В общем, горе Пастернак принес не СВОЕЙ семье.) Не слишком ли велика расплата – целый человек? А случайная и необязательная женщина – ОНА не хочет попросить прощения у Пастернака за то, что заняла столько места в его жизни и с готовностью кивала на его изъявления чувства вины? Какой ЕМУ за нее подарок дала судьба? Евгений Борисович с достоинством принимает компенсации за несчастья своей семьи – такие ли уж неисчислимые, до множественного ли числа здесь? Евгений Борисович сам разведенный муж – до седьмого ли колена ему откупаться от первой жены?

«Трагедии пережиты взрослыми и на детей не перенесены» – так распорядились Нейгаузы.

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 559.

Вот выражение: «из какого сора растут стихи». «Не ведая стыда» – может, возводит их в поэтический ранг, потому что сор – он и есть сор, это не мелочи и не мелкие неприятности жизни – или уж все есть сор.

Воспоминания мусорного человека могут быть воспоминанием о мусоре. Воспоминания Е.Б. Пастернака (или как писать: воспоминания Е.Б. и Е.В. Пастернак?) – они, несомненно, о чистоте жизни БЛ. Пастернака; идя по жизни на глазах поодаль стоящего внимательного сына, он всю жизнь воспринимает радостно и объемно, не вглядываясь подозрительно и брезгливо в то, что под ногами… Не забытые сыном эпизоды подтверждения статусности Евгении Владимировны – она это сделала трудом жизни, и любящий сын благородно (все было бы полнее, если б он отдавал себе и нам, раз он пишет для нас, отчет) – выглядят как старательно обметенные кучки мусора на чистом полу.

Пастернаку оставленная его любовью Зинаида Николаевна кажется Красной Шапочкой. Так он говорит – и все ахают: если кто меньше всего похож на Красную Шапочку, то это Зинаида Николаевна. Скорее она напоминает смесь бабушки и Серого Волка. Бабушка, почему у тебя такие страшные зубы? Оставим какие-то представления о своей жене иметь Пастернаку – и по переделкинскому лесу потерянная сиротка бродила ОДНА, а он только возвращался каждый день посмотреть, как она там. Гладил по голове, давал книжки. Что читать Зинаиде Николаевне в своем доме в 1955 году?

«Если полный Андерсен, которого я однажды у вас видел, был вашей собственностью, а не из библиотеки, дайте его, пожалуйста, Зинаиде Николаевне на прочтение». Что значит ваш – не ваш? «Четырехтомное собрание Андерсена 1895 года, подаренное мне в свое время папочкой, оставалось у нас среди немногих книг, уцелевших за время войны. Но после чтения Зинаиды Николаевны к нам вернулся только последний том со „Сказкой моей жизни“».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 518—519.

О чем этот пассаж? О том, что Зинаида Николаевна была забывчива? Забудь и сам – она уже в могиле. Воровата? Или Зинаида Николаевна в отличие от Пастернака помнила провенанс четырехтомника и желала ущипнуть пасынка, с запозданием лишив его отцова подарка? Так об этом можно прямо написать, эти воспоминания могут включить все разборы характеров, все оценки личности. Если же этот эпизод предполагает, что читатели сами ужаснутся коварству и мелочности Зинаиды Николаевны, – напрасно, мелочной здесь выглядит не она.

Интересно, что в 1955 году Ленечке, братцу, семнадцати лет, полного Андерсена требуют для Зинаиды Николаевны (ей про Красную Шапочку скорее всего ничего не говорится, да и читать дают не Шарля Перро), Пастернак воспитанием младшего сына не занимается, но вот все-таки в семье, где так близко муж двух жен к себе держит, – почему же десять лет назад ни разу Андерсен не перекочевал для чтения новому ребенку? У Женечки – и писательские утренники, и бабушкин рояль, ампирная мебель, библиотека из пастернаковского дома. А Ленечке даже на время Андерсена не дали (папа не просил, только видел в их изящном доме). Как в воду глядели – вот дали Зинаиде Николаевне, она и зачитала.

Для чего пишутся биографии? Неяркая звездочка Женя Лурье догорала в стороне от жизни Бориса Пастернака, она не удостоилась и оскорблений, какие через десятилетия Иосиф Бродский бросил вечной М.Б. – так, что даже издатели отказывались печатать. Но он выдал ей такие авансы, что мог бы на крышке гроба танцевать. А «случайная и необязательная» Женя всю жизнь, после «разрыва с тобой, прощанья с твоей властью, с твоими несчастными предпи-саньями и претензиями» (Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка… Стр. 190), получала от бывшего мужа милые записочки. Их переписка и ее жизнеописание, как роман воспитания, имеют значение только отрицательного примера.

Сын служит.

Конец мира. Место, где кончаются бурятские сопки и начинается монгольская степь. Кяхту, через которую шел в Россию весь чай.

«По совету Эренбурга у мамы родилась мысль написать письмо тогдашнему премьер-министру Маленкову с просьбой о содействии моему увольнению в запас. Она обратилась за помощью к папе. Он очень не хотел этого делать. Одним из самых твердых Бориных правил был отказ от каких бы то ни было льгот и привилегий, хотя бы и положенных по праву».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 498.

А есть и права на право Пастернака.

Брата Софьи Андреевны тоже после военного училища услали служить на границу империи – только на западную, в Польшу. Он тоже жалуется в письмах сестре и ее мужу на скуку и отсутствие достойного его общества. Свояк ему отвечает. «<> Ты описываешь свою жизнь в жидовском местечке, и поверишь ли, мне завидно. Ох, как это хорошо в твоих годах посидеть одному с собой с глазу на глаз и именно в артиллерийском кружку офицеров. Не много, как в полку, и дряни нет, и не один, и с людьми, которых уже так насквозь изучишь и с которыми сблизишься хорошо. А это-то и приятно, и полезно. Я не могу представить себе эту жизнь без шахмат, книг и охоты. Ежели бы еще война при этом, тогда бы совсем хорошо… »

Лев Толстой, письмо А.А. Берсу от 28 октября 1864 года.

Что-то за сто лет, возможно, и не изменилось.

08 октября 1941. «Можешь жениться, если хочешь, но РАБОТАЙ, РАБОТАЙ».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 428.

Жененку едва исполнилось 18 лет. Советский быт, когда деньги расходуются от копейки до копейки в каждое их получение. Нет никаких имущественных перспектив – нет и будущего. Брак строится так же от того момента, когда он заключился, до того, как он прекратился. Как и советский человек, брак тоже живет одним днем. «Разрешать» восемнадцатилетнему юноше, живущему на деньги матери, которая, в свою очередь, деньги получает от давно бывшего мужа, – это только у Пастернака такое объемное, глубокое, долговременное (нескончаемое), совершенно несоветское ощущение брака, – это разрешение на советский птичий брак. В пастернаковской семье раскрылся бы еще один клювик.

«…было отделение детей генералов и их знакомых, куда я и попал».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 436.

Жененок – сын от самой нелюбимой жены. При жизни читает в чужих мемуарах откровения отца: «Мне пришло время жениться, я и женился», «Я думал, ну что тут такого страшного, женюсь, там видно будет», «Борис Леонидович говорил, <> что не успели они сблизиться, как родители их поженили» (МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 311) – и описывает в биографии отца тягостный и долгий роман своих родителей. Роман без страсти – это очень тонко. Пастернак очень тонок и подробен в своих письмах к Жене – такое тщание и психологизм обычно посвящают своим литературным героям, там трудность задачи подзадоривает, в жизни, перевернув страничку, заглядываешь – что за ней? Письма к Зинаиде Николаевне тоже красивы, но, слава Богу, там было чем и жить.

Евгений Борисович Пастернак, Жененок, сын нелюбимой жены, 1923 года рождения, жив, дай Бог ему здоровья. И прекрасно выглядит. Вспомнишь Лидию Корнеевну Чуковскую, подметившую о его породе: запрограммированы на 100 лет.

Рассуждать о том, как теряла рассудок от неразделенной (отвергнутой, замененной) любви его мать, – было бы абсолютно некорректно, если бы эту этическую планку не установил сам публикатор страшных писем. Кто бы назвал импозантного господина Жененком, если б он сам не подождал столько, сколько ему одному отпущено права: пока живы те, чью прайвеси он хотел бы защитить. Свою, например. Сейчас, когда он сам ввел свою личную жизнь (и супружескую – своих родителей) в литературный обиход, с ним можно так же мало считаться, как с Наташей Ростовой. Как за героиню – за нее полно заступников, и женихи, и братья, и старик отец, а уж как литературный персонаж – да распекайте ее как хотите, даже Льву Толстому, наверное, это было бы все равно. Не так с «княжной» – а прототип всего лишь докторская дочка и мать незаконнорожденная – Кити Щербацкой, здесь автор нервно и претенциозно обвешивает ее несуществующими добродетелями. И княжна, и как-то необыкновенно горда… А Кити на самом деле ловила более блестящего жениха, а потом, правда, довольно искренне удовлетворилась тем, кто достался. Поражение не забыла, но по флегматичности отступилась, мать же ее смириться не могла. Толстой (бедняга, гений-художник) не мог этого не видеть и так и описал прямым текстом. Читатели почему-то закрывают глаза (тоже, может, чувствуя излишнюю личную щепетильность и задиристость супруга в его штиле), и Кити Щербацкая у нас числится по разряду пленительно-чистых героинь… Она даже на лису-то из виноградника не похожа: та только виноград за недозрелость обругала, а эта – злобно и бессмысленно (мы могли полистать страницы и пожать плечами: о чем это она?) оскорбляла сестру: «Я никогда не сделаю того, что ты. Ты можешь простить, а я – нет». Ее разве кто-то просил?

Евгений Борисович темпераментом Толстого не обладает.

Жененок, вполне уже Евгений, не общался дружески с Ольгой Ивинской. Понятно, что враги наших врагов… Но семья через семью от нашей – это уже очень далеко. Он мстит за мать, но слезами Зины. Не он виновник этих слез, и лучше ему на обаяние Ивинской не клевать (обаяние ее тоже было не ему).

От материнского горя мальчишеские судьбы кривеют. Самый распространенный способ помочь – уйти деликатно в сторонку, заняться своими подростковыми проблемами, не стать с матерью заодно. Отвернуться (от Нее и от Него). Мать можно утешить, только предоставив ей личную, от себя, любовь (поддержку, помощь, возможности). Ей не позавидуешь. Но несколько хороших психотерапевтических сеансов могли бы сделать ее непроницаемой, а то и накачали бы бездумной – хорошо! – гордостью: была его женой, вот дети, а что у вас?

Пастернак пишет в личном, влюбленном письме, как после отъезда еще не невесты Жени в Ленинград нашел за диваном ее заколку: «опять „ах, попалась“» – понятно, кто и при каких обстоятельствах попался. Евгений же Борисович проговаривает словами, называя все своими именами: «Так говорила Евгения Владимировна, когда он note 16 настигал и обнимал ее». Происходило все до свадьбы, в раскрытой тишине густонаселенной (давними знакомыми, не просто случайными соседями) коммунальной квартиры. Дело детей, вспоминающих родителей, – представлять их в по возможности бесполых родительских ипостасях. Самая эротически напряженная фаза родительского сожительства – ДО появления ребенка – не может, что логично, этого ребенка выставлять достоверным свидетелем (его уникальная и бесспорная роль – в освещении для общественности своих родителей в роли родителей, или даже просто своих сожителей). Остальное – фантазии (ведь не мама же ему об этом рассказывала?). Объект прилюдной откровенности небесспорный.

Хотя неполные семьи по определению негармоничны, и в них возможен какой угодно, самый тяжелый перекос. Вторая половина неполной семьи – ребенок, мальчик или девочка, сам состоит из двух половинок: материнской и отцовской. И вот эта отсутствующая в реальности, но присутствующая в ребенке отцовская часть может подвигать мать на какие угодно отклонения. Самое простое – вымещать на ребенке свою любовь и/или ненависть к оставившему ее мужу. Самое плохое – персонифицировать в ребенке оставившего ему часть своих генов отца. Тут можно дойти и до того, чтобы, опустив «а помнишь?», так и начать вспоминать, как Пастернак настигал и обнимал ее, и она тихо проговаривала, улыбаясь: «Ах, попалась». Какая действительно обаятельная была женщина, очень стильная: лицо ее с круглой улыбкой, нежный голос, светлая живопись, теперь мы, к сожалению (но – невольно! не напрашиваясь!), знаем, что стиль ей не изменял и в интимные моменты. «Ах, попалась!»

Хорошо, что она (надеюсь, не сын), ограничилась приглашением читателей в участники их эротических игр до этого момента, избавив нас от смелых дальнейших шагов. Книга о Пастернаке – это все-таки не телевизионный канал, который можно выключить, а можно и вовсе не включать. Пастернака имеющие среднее образование обязаны держать включенным. Он насаждается пусть не так массово, как картошка, но зато обязательно, как руккола.

Не зря же дети так сильно переживают свою непохожесть. Дети – и самые маленькие, и подросшие – до тех пор, пока их еще можно называть детьми, так несчастны, если они в чем-то «не как все».

Старший сын был преданным и долгим поклонником Пастернака. Вроде поначалу и требовательным, и назойливым – стоял с поленом у двери, грозился участковым. Не получив ничего: «не пиши. Мне некогда. Ни во что не буду вмешиваться. У меня совсем другие заботы. Ничего я в этом не понимаю» (Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка… Стр. 701), – смирился, стал второстепенным, восторженным и преданным поклонником. Такие бывают у всех: Лидия Корнеевна Чуковская у Ахматовой, работоспособная – три тома каждодневных записок о великой написала (не догадалась быть льстивой – за это получила бы повышение в поклоннической иерархии), умная, порядочная. Ахматова в грош ее не ставила.

Разбавленная копия – никто не хочет быть похожим. Скажите кому-то, женщине (с женщинами легче приводить примеры, мужчина многого может не заметить и отреагировать не так наглядно), что она похожа на такую-то! Схожесть чаще всего карикатура, чаще всего основывается на утрировании недостатков. Если нос красив, то как быть его красивее? Остаются лица, похожие длиннотой носа, редкостью зубов, грубыми вихрами. Мало кого обрадует сходство, а уж «разбавленная копия» – это и есть карикатура.

Лев Николаевич Гумилев не хотел быть памятником матери, он ее любил, она его – нет, славы он хотел своей собственной (вернее, не славы, а просто судьбы, но для нее это были понятия разнозначные). К старости он стал на нее похож, мог бы стесняться, но из любви – не стеснялся. Был нежен даже в своих самых разъяренных материнскими оскорблениями письмах: «Пусть лучше судьба будет плохой, а мама хорошей», когда она уже больше ничего не могла ему сделать хорошего, – схожесть была ее лаской (мама была красивой).

Другое дело, когда у потомков нет ничего, кроме сходства. Ужасны сыновья, похожие как две капли воды – внешне, резкими характерными чертами, рисунком темперамента (без его единственно значимого, творческого наполнения энергией), без таланта, разумеется, да еще, на беду, от нелюбимых мужьями матерей.

Сходство вызывает раздражение, оно источник настороженности и враждебности самых древних культов к двойникам. Кто не боится и не страшится двойников? Редкие культы не боялись близнецов, первое дело было – их убить. Славянкам не давали двойных орехов, рубили головы двойным козлятам, по разным и многочисленным племенам убивали одного из рожденных близнецов, а то и сразу на всякий случай обоих…

Сейчас в мире (западном, материально благополучном) рождается много близнецов – намного больше, чем раньше. Причина тому в гормональных контрацептивах. Женщины предохраняются ановуляторными таблетками, а когда решают забеременеть, должны предпринимать альтернативные меры в первые месяц-два. Как правило, мало кто знает, для чего этот период нужен, большинство – еще не родилось поколение, не знавшее рабства боязни нежелательной беременности, еще фертильны женщины, не верящие и как жупела страшащиеся «гормонов», – считает, что воздержание нужно, чтобы «гормоны» выветрились, а на самом деле это всего лишь для того, чтобы «на отмену» освобожденные яичники не выбросили больше обычного яйцеклеток: вместо полагающейся в норме одной-две – три, а то и четыре. Из этих яйцеклеток оплодотворяются не все, которые оплодотворились, – не все приживаются в матке. Многоплодная беременность развивается не очень легко и спокойно. Совсем не редкость предмет шуток: кое-кто из эмбрионов «рассасывается» – погибает и действительно бесследно рассасывается. Ну а иногда все же многоплодная беременность завершает свой победоносный ход – рождений двоен и пр. действительно в мире сейчас гораздо больше. Неустанно поставляют близнецов и все более распространяющиеся вспомогательные репродуктивные технологии.

Мы близнецов не боимся. Древние – и дикие – боятся. На свете все должно быть штучно, Бог не лепит на машинке. Тот, Кто слепил двойника, был не творец, хватило только на копирование. Кто это был?

Как бы то ни было, видеть двойника сомнительно – об этом думаешь. Владельцам наследственных физиономий (не обязательно известных личностей, даже в рядовой семье, в большой семье, где члены ее видятся не часто – одинаковые лица, расползшиеся по поколениям, с трудом собираемые, когда трудно поверить, например, что это не дядя, а племянник и пр.) это должно быть неприятно – хоть они в отличие от всем принадлежащим выдающимся персоналиям и не обязаны ни перед кем отчитываться.

Быть знаменитым некрасиво, быть сыном знаменитого – конечно, ничего некрасивого, но что это и не служит украшением – бесспорно.

«Прости меня, Боричка, – что я тебя в свои дела вмешиваю, прости, что не даю тебе спокойно работать… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 502.

Наверное, сто раз пожалел Пастернак, что при каких-то обстоятельствах Женечке, Жененку, стали известны трудности некоторых периодов его жизни. Жизни Борички, и особенно трудности, когда он ездил в Париж. Париж упомянут с расчетом, можно бы было сказать – с подлым расчетом, но подлым он не был (это мы знаем не из этого письма) – это-то Пастернака и взбесило. Взбесило бы каждого. Сын знает ваши какие-то самые интимные тайны и при возникновении бытовых трудностей – «в разладе со службой, семьей, работой» – ссылается на них.

Свои трудности – неповторимы. И если кто-то называет свои «похожими как две капли воды» на ваши со знанием дела, зная, что вы не сможете отвертеться, что это известно из первого источника, – можно проклясть день, когда вы откровенничали с сыном. Деловито нажимая – «и особенно сильно, когда ты ездил в Париж», – если б это было из Достоевского, можно было бы ждать, что он сейчас попросит денег. Жененок не просит – он не интересант, советские времена были малоденежными, все было натуральным – Жененок бы хотел перевода в Москву и так далее. Пастернак, который от друзей и жен откупался просто деньгами – и только так мог сохранить их и свое достоинство, – должен был впрячься в поэтапное переустройство сыновьей жизни в более благополучный план – но по его подсчетам выходило, что на свою жизнь времени не останется.

Да и не только во времени было дело: неизвестно, захотел бы Пастернак выполнять отцовский долг под дулом пистолета. Тонкий намек «и особенно сильно, когда ты ездил в Париж» – это ведь вполне похоже на выстрел, не зря же вставлено в конце сравнения. «… а то, что ты пережил особенно сильно во время поездки в Париж – это все как две капли похоже на мое состояние. Я это переживаю ежедневно, дважды в день, может быть».

Письмо датировано 1954 годом, в Париж Пастернак ездил в 1935-м. С мамочкой тогда уже не жил, с Жененком виделся мало, рассказывать тринадцатилетнему ничего не мог, холодная Зинаида Николаевна уж никогда бы ничего на такую тему пробалтываться пасынку не стала, остается одно – разоткровенничался однажды сам Борис Леонидович. За это разбавленная копия и фамильярничает с ним: «состояние мое как две капли похоже на твое».

«На все, что ты написал мне, скажу тебе одно. Ты страшно все, может быть, под влиянием мамы, преувеличиваешь… »

БЫКОВ Д.Л. Борис Пастернак. Стр. 701.

А может, мама его и подзуживала, может, и факт Парижа известен из откровенности Пастернака с Евгенией Владимировной – тогда еще хуже намеки Евгения на слабости отца: он как бы деланно бодр, озвучивая при больном симптомы его недуга. А вот это мы сейчас хлороформчиком! Евгении Владимировне педалировать фамильное сходство психических отправлений Пастернаков на руку – просто такое врожденное свойство, влияния Зинаиды Николаевны на парижскую историю нет никакого. При чем тут вообще Зинаида Николаевна?

Евгений Борисович приоткрывает над отцом край покрывала, как сын Ноя. Тот хоть, может, с отцом тоже напился пьян – этот пишет обдуманное долгое письмо, не без литературности.

Париж, этот «ужас Арзамасский» Пастернака, был спровоцирован не только кровавыми мальчиками гостиничных номеров, хотя Борис Пастернак сам называет их травмой и несчастьем своей жизни. В тридцатом он ликовал с Зиной – после убийства Силлова и самоубийства Маяковского, жизнь далась ему как с чистого листа. Любовь его возродила, «все еще любовь» – исключила из жизни. Марина Цветаева в Париже спрашивает его: «Но какая она, твоя жена?», он отвечал: «Ах, она красавица. Просто красавица». Мы видим на прошлогодней фотокарточке – она просто чудовище. Слова из его гимна «Ее пугающему обаянию ничего не делается» значат: что-то его пугало. А уж было ли это обаяние или что-то другое – не важно. Тем больше, значит, его любовь – как он объяснит и опишет ее нам точнее? Превращение Зинаиды Николаевны за пять лет из еще почти стройной – позволяющей угадывать и почти видеть будто бы только-только ушедшую стройность – в то, во что она превратилась, приписывалось темным силам. Ведь не сама же любимая отнимала у него свою красоту – это мог сделать только тот ужасный соперник, Милитинский. Знать его фамилию, его возраст (давно лежащего в могиле), степень его родства с Зиной, держать в руках вещи, которые трогал он (любовался, вспоминая то, что никогда не достанется Пастернаку), фотографию пятнадцатилетней Зины – вот что пугало его в пожираемой тучностью красоте Зины. Он упрекал (обезумев, конечно) оголодавшую парижанку Марину Цветаеву (вскорости уклоняющийся возлюбленный назовет ее «худенькой старушкой» – шурин Пастернака, адресат безадресной, – это была просто сила вскипевшей в ней самой любви – влюбленности Марины Цветаевой, давая указания прислуге «худенькую старушку» гнать): «У тебя нет прекрасной груди Зинаиды Николаевны». Ту грудь с трудом можно обнаружить среди боков, плеч и климактерически отвисших предплечий. Пастернаку полагались привилегированные писательские пайки – даже разделенных между профессиональной художницей, фактически профессиональной женой Евгенией Пастернак и новой семьей хватало на наращивание мышечной массы и подкожной жировой прослойки. Кроме помешательства на своей любви, Пастернак родством и дружбой жалел Цветаеву – он слишком сомневался, что она сможет верно и результативно поставить себя в ряд соискателей этого трудного (Михаил Булгаков даже прославивший его впоследствии роман на эту тему написал) пайка. Об этом шли разговоры их с Цветаевой в Париже: возвращаться ей или нет, – вернее, конечно, ехать ли ей в эту страну.

Женя похвалился знакомым, что напишет кандидатскую диссертацию – вот вам и ситуация, похожая как две капли воды на страсти Пастернака. В кяхтинской степи он увидел тень отца, Борички, на бесконечном горизонте.