Дуновение смерти

11

Дурные вести? А чего еще сейчас ждать! Наверное, те самые новости, которые ему уже принес Кэп Энсон, но только подтвержденные, отполированные до блеска и тщательно упакованные, готовые к доставке!

Однако Брейду кое-как удалось сохранить спокойствие.

— Не каркай, Дорис! Если это Фостер, то от него можно ждать чего угодно. Поделится, например, очередной грязной историей, которую где-то услышал. У меня в запасе полчаса, пойду-ка вздремну.

Он снял рубашку, брюки и ботинки, лег, но не заснул. В нем начал медленно разгораться гнев. Можно понять, что Литлби обсуждал его дела с Кэпом Энсом. Все-таки Энсон самый старший на факультете, выдающаяся личность, а кроме того, в прошлом он учитель Брейда. Но обсуждать это с Фостером… «Липун Фостер», — подумал Брейд с внезапной злобой.

Он вспомнил день, когда впервые увидел Фостера. Фостер был тогда еще юнцом, лет двадцать с чем-нибудь, не больше, и он только что окончил университет на Среднем Западе. Его провели по лабораториям, представили сотрудникам, и с самого начала он показался всем рослым и крупным, хотя высоким ростом не отличался. Он держался с веселой самоуверенностью, зная, кто какими исследованиями занимается, и с полным пониманием обсуждал с каждым его работу. Почему-то ни у кого не возникло мысли, что он просто вызубрил все это заранее, хотя иначе и быть не могло.

Брейд не любил Фостера за манеру немедленно считать себя хозяином каждого клочка земли, куда ступала его нога, но он постоянно боролся с этим чувством, даже тогда, когда Фостер сравнительно быстро продвинулся по службе и занял на факультете такое же положение, как Брейд.

Дорис решительно невзлюбила Фостера с самого начала.

— Он грубиян, и я не вижу в нем ничего забавного, — говорила она.

Фостер действительно был груб. Его любимым развлечением было рассказывать сомнительные истории, что, надо отдать ему справедливость, он делал мастерски. Его постоянно окружала атмосфера шутливого флирта. Он свирепо ел глазами секретарш, лаборанток, студенток. Стоя рядом с женщиной, он, как бы невзначай, осторожно обвивал рукой ее талию или плечи. По-видимому, это никому не казалось оскорбительным. Во всяком случае Брейд ни разу не слышал, чтобы хоть одна женщина возмутилась, дала Фостеру пощечину или пожаловалась Литлби. И иногда Брейда это весьма удивляло. Может быть, Фостер обладал каким-то животным магнетизмом, который был заметен (и нравился) только женщинам?

Поэтому он испытывал некоторое удовлетворение, случайно узнав, что все без исключения женщины, обитающие на химическом факультете, именуют Мерилла Фостера не иначе как «липун» Фостер. Сейчас Брейд беззвучно повторял это прозвище — «липун» Фостер. Ему казалось, что оно унижает Фостера, ставит на подобающее место.

Зачем Литлби понадобилось обсуждать с ним вопрос о Брейде? Если от Брейда хотят избавиться, пусть хотя бы считаются с его достоинством. Уж это-то он заслужил!

Брейд закрыл глаза. Если до того дошло, что его вышвыривают вон всем на посмешище, он найдет, как отомстить. В эту минуту ему казалось, что совсем не сложно овладеть сведениями, нужными для завершения работы Ральфа. Он найдет себе новое место и, опубликовав результаты исследований (да поможет ему Господь Бог!), совершит переворот в науке, работая в другом институте. Пусть тогда попробуют разделить с ним его славу…

Он находился на зыбкой границе сна и бодрствования, планы мести неуловимо менялись и принимали фантастические размеры, как вдруг до него донесся деловитый голос Дорис:

— По-моему, тебе пора одеваться.

Литлби жили в одном из старых предместий, границы которого бдительно охранялись от вторжения массового жилищного строительства.

Лет десять назад Литлби купил себе здесь участок земли, влившись таким образом в избранный круг, и теперь владел домом, который сохранил налет старины, приятно и необычно выглядел и был не лишен удобств. Панели и резьба, широкие лестницы и высокие потолки напоминали о временах, когда рабочая сила была дешевой, а лишние расходы, связанные с содержанием такого жилища, служили истинным признаком благополучия.

Там, где старина напоминала о себе слишком явно, на помощь были призваны достижения науки, так что кухня и ванные комнаты были полностью модернизированы. Они сверкали нержавеющей сталью и цветной плиткой, а в просторных подвалах разместились стиральные машины, сушилки и прочие принадлежности современного безупречного хозяйства.

Миссис Литлби встречала гостей сразу за дверью (в прежние времена, до того, как полностью вывелась каста домашних слуг, это делал дворецкий). Она была небольшого роста, лишена каких-либо черт, которые принято называть аристократическими. Ее серо-коричневым волосам, казалось, не хватило решимости поседеть как следует; они были тщательно уложены, но производили впечатление непричесанных. Ее глаза были как бы созданы для очков, хотя очков она не носила, а платье ее отличалось такой потрясающей безвкусицей, что это даже придавало ей индивидуальность.

Она была всегда очень добра и внимательна к гостям, никогда не путала имена и звания, никогда не забывала упомянуть о недавних наградах и поощрениях. Уже за одно это ее нельзя было не любить.

— Профессор Брейд! — сказала она с ласковой улыбкой. — Как приятно, что вы смогли прийти. Миссис Брейд, какое очаровательное платье! Пальто и шляпы можно оставить в прихожей. Ах, профессор Брейд, я была так огорчена, услышав о несчастном случае с вашим аспирантом. Я даже сказала Профессору («Профессором» она именовала мужа): он, бедняжка, уже отмучился. Но какое это испытание для близких, которые его пережили! А ведь его руководитель — это почти член семьи, я всегда так считала. Знаете, я даже подумала, не отложить ли наш небольшой вечер, но столько людей уже рассчитывало на него…

Улыбаясь и раскланиваясь, профессор Брейд бормотал какие-то вежливые слова, стараясь бочком-бочком поскорее уйти. Миссис Литлби обменялась еще несколькими фразами с Дорис, но тут ее внимание отвлекли новые гости.

Брейд услышал голос Фостера, как только вышел из прихожей. Да, голосом Фостера Бог не обидел. Не увеличивая количество децибеллов, он умудрялся перекричать своих собеседников. Было что-то в его голосе, в высоте его тембра, что придавало ему особую звучность.

Фостер стоял возле стола с закусками и, поддерживая разговор, небрежно и неторопливо выбирал себе лакомый кусочек. Потом с легкостью, приобретенной в результате длительной практики, подцепил на вилку самый сочный ломтик, очень ловко отправил его в рот, жевал и проглатывал, не переставая при этом говорить. Его слушателями были два младших преподавателя — Ярдли и Дженнаро, и, по-видимому, подобная аудитория вполне его устраивала. Ведь не так уж трудно овладеть вниманием людей помоложе — можно задать тон беседе и управлять ею.

— Мне известен еще только один такой случай, — говорил Фостер, — он произошел с Уэкфилдом из Южной Небраски. Он действительно женился на своей студентке, на собственной дипломантке. У него их было пять или шесть, но он выбрал именно эту, и потом, скажу я вам, прехорошенькую. Правда, на мой вкус, верхний этаж у нее был маловат, но в общем ничего. Я читал там летний курс и потому знаю.

— Когда это было, Мерилл? — спросил Дженнаро.

Фостер положил себе паштета из креветок и задумчиво поджал пухлые губы.

— Лет десять назад. А недавно я слышал, они все еще женаты. Но меня занимает вот что. — И он, словно переводя дух, втянул в себя воздух: — Допустим, у вас есть студентка, и вам она кажется аппетитным кусочком. Вы ведете честную игру и собираетесь жениться. Но как все это провернуть? Ведь прежде чем вы утвердитесь в этих добродетельных помыслах, у вас могут возникнуть сомнения. Может, вы поступаете правильно. Может, это как раз то, что надо. Но как это проверить?

— По-моему, — задумчиво сказал Ярдли, очень серьезный молодой человек, который говорил только как следует поразмыслив, и, должно быть, поэтому хороший лектор из него не получился, — по-моему, возможностей много. Ходить, например, вместе на семинары, или вполне можно пообедать, чтобы обсудить ее работу.

— О боже! — воскликнул Фостер презрительно. — Вы не уловили суть вопроса. Речь идет не о том, как им побыть вместе и поболтать. А вот где и когда в первый раз ее прижать? Где и когда поцеловать и попробовать чего-нибудь добиться? Слушайте, а что если она поднимет крик и начнет звать на помощь — ведь он погиб. Моральное разложение! Даже если он имеет постоянную должность, ему несдобровать. И потом, тут есть другой риск. Допустим, он повертится вокруг и будет разочарован. А она по-прежнему его студентка. Как от нее отделаться? Как ему…

Он замолчал на полуслове, заметив, что к ним приближается темноволосая, тоненькая молодая женщина, очень юная и очень застенчивая. Она что-то промурлыкала ему на ухо, и голос Фостера вдруг обрел необыкновенную мягкость, как будто в его оболочку проник совсем другой человек и говорит за него.

— Хорошо, дорогая, — произнес он, кивнув головой.

Брейд конечно знал ее. Джоан Фостер — жена Мерилла. Насколько он громогласен и груб, настолько она хорошо воспитана и изысканно сдержанна. Тем не менее, она никогда не высказывала недовольства его манерами, а он никогда не смягчал своих слов в ее присутствии, если только не обращался прямо к ней. «Черт возьми, — подумал Брейд с внезапным возмущением. — Ну что заставляет этого человека кокетничать отсутствием культуры, говорить на каком-то жаргоне, строить из себя болвана, когда никто не сомневается, что он в высшей степени образован, утонченно культурен и к тому же превосходный химик. И зачем ему, если он имеет такую жену и если даже преследуемые им девицы знают, что он ее обожает, зачем ему задевать этих девиц? Уж лучше раздевать!» — подумал Брейд и невольно улыбнулся. Иногда и он может быть таким же циничным, как Фостер. Да каждый, наверное, может. Но Фостер говорит все вслух, в том-то и разница.

Фостер начал с того, на чем остановился:

— Ну так вот. Тут нужен настоящий спец в вопросах волокитства. А что может этот профессор-недотепа смыслить в подобных вещах? Разве это дело для дураков?.. — Тут он случайно слегка повернул голову и его глаза встретились с глазами Брейда. Он сразу заулыбался:

— Эй, Лу, ты слышишь?

— Слышу, — ответил Брейд осторожно.

— Отлично, тогда передаю слово тебе. Ты же специалист! Ты у нас дамский угодник. — Он подмигнул молодым преподавателям, которые предпочитали не участвовать в этом поединке двух профессоров и только улыбались. — Ну-ка, перечисли ходы в этой шахматной партии, чтобы обеспечить мат.

— Если проблема, — ответил Брейд, — заключается в отношениях между студенткой и профессором и если тебе неизвестна техника этого дела по собственному опыту, то ни один человек на свете не возьмется утверждать, что она известна ему.

Все рассмеялись, но Фостер просто зашелся от смеха.

Он хлопал себя по бедрам, мотал головой. Конечно, он отнесся к словам Брейда с большим энтузиазмом, чем они того заслуживали, но Брейда вдруг осенило, что это и есть один из его приемов. Фостер всегда, от всего сердца смеялся, когда шутили над ним. Таким образом, все считали, что он понимает шутки, а это давало ему право «выдавать» свои остроты.

Между прочим, если долго практиковаться, можно добиться, что ваш смех будет казаться естественным.

Наконец Фостер успокоился и внезапно спросил Брейда доверительным шепотом:

— Слушай, Лу, можно тебя на минуточку?

Но Брейд приветственно замахал рукой, сделав вид, будто заметил кого-то в дальнем конце комнаты, хотя там никого не было, и устремился прочь, буркнув на ходу:

— Еще увидимся, Мерилл.

И слова Фостера оказались обращенными в пространство.

Комната постепенно наполнялась людьми. Когда их наберется достаточно, двойные двери, ведущие в большую столовую, распахнутся, два посыльных от магазина, занятых сейчас подготовкой ужина, удалятся и гости выстроятся в очередь за ломтиками ветчины и сыра, за котлетами и спагетти, за бобами и капустным салатом, а потом за кусками торта и кофе.

Проходя через комнату, Брейд избегал встречи с Литлби и не знал, заметил его глава факультета или нет. Брейд надеялся, что не заметил. Ведь если бы Литлби его увидел, на губах у декана, независимо от положения дел, автоматически появилась бы заученная улыбка.

Брейд оказался возле Отто Ранке и сделал вид, что собирается присоединиться к небольшой группе вокруг него. Быстрый взгляд через плечо позволил Брейду убедиться, что Фостер не последовал за ним.

Прекрасно! У него просто не было настроения слушать утешения и соболезнования человека, который в конечном счете только выиграет от всей этой истории. Ведь совершенно очевидно, что его неудача на руку помощнику профессора Мериллу Фостеру. Он быстро делает себе имя. Он достаточно напорист, чтобы добиваться утверждения более грубо и откровенно, чем Брейд. Единственное, что может задержать карьеру Фостера, так это то, что на его пути стоит Брейд. Литлби мог не захотеть (или сказать, что не хочет) продвигать младшего сотрудника через голову Брейда. Без Брейда продвижение Фостера значительно ускорилось бы.

Брейд поежился. Что же, в конце концов университет только маленький уголок остального мира. Плющ еще не отделяет его от джунглей, он служит лишь символической границей между одними джунглями и другими. И университетские джунгли, пожалуй, похуже прочих. Ведь ученые ищут здесь прибежища от жизненных зол, не имея сил сражаться с ними, зло настигает их и тут.

Уверенность в завтрашнем дне? Брейд взглянул на Дорис, которая беседовала с миссис Дженнаро, молодой и очень вежливой, как и подобает жене младшего преподавателя. Видимо, они были женаты недавно, и, возможно, сама она никогда не училась в колледже, во всяком случае, она была явно подавлена значительностью своего теперешнего положения. Интересно, обрела ли она уверенность в завтрашнем дне?

Тут Брейд услышал резкий и недовольный голос Ранке. Специалист по физической химии с жаром обращался к стоявшим рядом:

— …Теперь врачи видят причину болезней в микробах и вирусах, так не пора ли пустить в ход грубую силу и ткнуть их носом в более глубокую истину? Мы должны вести атаку на заболевания при помощи генетического кода. Жизнь — это нуклеопротеин, и болезни вызываются его нехваткой. Имея дело с нуклеопротеином (он постепенно распалялся, и его голос становился все более резким), мы не можем полагаться на биохимиков. Они слишком мало знают, а от врачей и вовсе нет никакого толка. Белок надо изучать методом физической химии, и заниматься этим должны специалисты, притом самые передовые. Я тут недавно обратился в службу здравоохранения и попросил субсидию для детального исследования белка. Мне нужно двести тысяч долларов. Много, конечно, я понимаю, но ведь и программа предложена обширная и крайне серьезная. Однако они поставили ее под сомнение. Им хочется обойтись пятьюдесятью тысячами. Пятьдесят тысяч! А почему? Потому что в заявке на дотацию я указываю на значение этих исследований для изучения этиологии рака. А раз этиология рака, значит вопрос пойдет на рассмотрение к патологоанатомам. Да что, черт возьми, знают о раке эти бандиты-патологоанатомы? Что, черт…

Брейд отвернулся. Цель у Ранке может быть и другая, но позиция… Точно так же рассуждают промышленники, которые клянчат у правительства субсидии на расширение деловых операций. Разница невелика…

Он чуть не подскочил, когда кто-то внезапно дотронулся до его плеча. Он поднял глаза. Перед ним стоял Фостер, и его широкое цветущее лицо было озабочено.

Фостер потянул Брейда за рукав:

— Слушай, Лу, мне надо поговорить с тобой.

Брейд выдавил из себя смешок:

— Звучит зловеще. Плохие вести?

— Не знаю, как ты посмотришь. Я подумал, что тебе следует знать. — Он огляделся с беспокойством, но никто не смотрел в их сторону, и он еще сильнее потянул Брейда за рукав. Понизив голос до шепота, он сказал: — Это насчет Ральфа Нейфилда.

— Насчет Ральфа?

— Ш-ш-ш! Слушай, ты знаешь, тут шляется этот тип, сыщик что ли, и задает всякие вопросы. Его зовут Доэни. Такой маленький и толстый.

— Какие вопросы? Почему?

— Не знаю, почему. Со мной он не говорил. Но с одним моим парнем толковал, и тот передал мне. У него такое впечатление, будто этот Доэни не считает смерть Ральфа несчастным случаем.