Дуновение смерти

9

Брейд вспомнил его при первых же звуках голоса. Это был сыщик, появившийся вчера вечером, — Джек Доэни.

Брейд выронил шляпу и нагнулся за нею. Он почувствовал, что его лицо пылает, но Доэни смотрел на него, улыбаясь как ни в чем не бывало. Сыщик жевал резинку, и челюсти его ритмично работали.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, мистер Доэни? — спросил Брейд. — Как видите, я вас помню.

— Нет, наоборот, я могу вам помочь! — Доэни полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда ключ. — Вы просили вернуть вам это. Я и подумал, отнесу-ка я его сам. Это ключ от лаборатории того парня.

— Ах, да! — Брейд почувствовал прилив облегчения. Ну конечно же. Он просил вернуть ключ, и вполне естественно, что сыщик принес его. — Спасибо, сэр.

— У парня, оказывается, никого нет, кроме матери. — Сыщик спокойно разглядывал кабинет Брейда. Все еще держа шляпу в руке, Брейд с некоторым нетерпением ждал, когда же освободится проход.

— Да, это я уже знаю, — сказал он.

— Я к ней вчера зашел, нужно было сообщить. Скверная особенность нашей работы. Чувствовала она себя из рук вон плохо: она уже знала.

— Вот как?

— С ней была девушка, тоже ваша аспирантка.

— Роберта Гудхью? (Она сказала ему, что была у матери Ральфа, но ни словом не обмолвилась о Доэни!)

— Ага. Она-то и сообщила. Я спросил, откуда она узнала. Говорит, ей позвонил кто-то из университета.

— Секретарша из канцелярии. А той сказал я. И она решила, что должна сообщить Роберте. Знаете, Роберта, м-м… была в дружбе с этим молодым человеком.

— Бедняга. — Доэни кивнул головой, но не двинулся с места, чтобы дать Брейду дорогу. — Это ваш кабинет, проф?

— Да.

— Здорово. Стол у вас что надо. Мне бы такой в мою берлогу на нижнем этаже. Вы что, любитель все делать своими руками?

— Боюсь, что нет.

— А я слышал, что теперь профессора и всякие шишки очень этим увлекаются. Знаете, мастерят себе сами мебель, а не то выезжают за город, живут в палатках и все такое.

Брейд кивнул, стараясь не выказать нетерпения.

— Я вас не задерживаю? — спросил Доэни. — Вы что, уже уходите в это время?

— Вообще-то у меня нет определенных часов. Бывает, я остаюсь до полуночи, а иногда ухожу в полдень. Все зависит от расписания, да и от настроения тоже.

— Вот это да! — сказал сыщик с искренним восхищением. — Вот это работа, я понимаю! А вчера вы сильно задержались?

— Да нет, по правде сказать, нет. Я уже собирался уходить и тут как раз обнаружил… м-м… обнаружил тело.

— А сегодня, выходит, я вас задерживаю, а ведь и не думал. — И наконец не спеша отошел от двери.

— Неважно, — сухо сказал Брейд.

Он вышел за Доэни в коридор и запер за собой дверь. Ключ Нейфилда он пока присоединил к связке своих ключей.

Доэни наблюдал за ним.

— Это у вас в связке специальный ключ? Да?

Брейд почувствовал раздражение. Он поспешно спрятал ключи.

— Мне необходимо попадать в здание в любое время.

— Ясно! Подходит ко всем лабораториям?

— К тем, где нет особого замка. Но, по-моему, у многих на факультете есть такие ключи.

— Ясно! — Доэни кивнул, жуя резинку.

В машине, по дороге домой, Брейд вел безрезультатный спор с самим собой. Итак, сыщик появился снова. Повод у него, правда, вполне убедительный. Брейд сам просил его вернуть ключ. И вопросы он задавал вполне безобидные, не проявлял ни враждебности, ни подозрительности. Да и с чего бы?

И все же! Зачем, например, он спросил, когда Брейд ушел вчера? Откуда такой интерес к специальному ключу? И как это он так быстро его углядел? Присматривался, что ли?

Если учесть все обстоятельства, обед прошел на удивление гладко.

Спокойствие сохранялось и за десертом и не нарушилось даже тогда, когда Дорис, как обычно, предложила Джинни провести остаток вечера наверху, приготовить уроки, чтобы не оставлять их на выходной день, принять ванну и лечь спать.

— И учти, Вирджиния, чтобы после девяти я телевизора не слышала.

Джинни, блестя черными глазами, перегнулась через перила:

— Эй, па, не забудь, завтра мы идем в зоопарк!

— Не смей говорить отцу «эй», — сказала Дорис. — Еще посмотрим, как ты будешь вести себя сегодня. Попробуй что-нибудь выкинуть и никуда не пойдешь.

— Вот еще! Ничего я не выкину. Мы пойдем, правда, папочка?

И Брейду ничего не оставалось, как согласиться.

— Если не будет дождя, — добавил он.

— А на самом-то деле, Дорис, я не уверен, что смогу пойти, — сказал он немного погодя.

— Что? — переспросила Дорис из кухни, откуда раздавался чавкающий плеск посудомоечной машины.

Она вышла в гостиную.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что не знаю, смогу ли завтра пойти в зоопарк.

— Почему?

— Ко мне придет Кэп Энсон.

Дорис нахмурилась и сняла передник.

— Как же так получилось?

— Очень просто. Он сказал, что зайдет, и я не смог сказать ему «нет».

— Почему, интересно? Это не так уж трудно выговорить.

— А я не смог. Это ведь Кэп Энсон. Ты сама знаешь, какой он.

— Знаю. Но не разделяю твоих симпатий. Книга его, а не твоя. Почему ты должен потеть над ней?

— Потому что, когда он ее закончит, это будет хорошая книга, очень важная. И я даже немного горжусь, что могу помочь.

— Ну хорошо, но ведь он может прийти в другое время.

— Я уже дважды его подводил, Дорис.

— Дважды?

— Сначала вчера вечером. Мы договорились встретиться в пять, — ты ведь знаешь, что он не терпит никакой неточности. А я не пришел.

Дорис пожала плечами и принялась рассматривать программу телепередач.

— Вряд ли это была для него трагедия! Он оставил бумаги Вирджинии.

— Я знаю, но он был страшно разочарован и, конечно, уязвлен. Необязательность он расценивает как личное оскорбление.

— По моему, он выглядел вполне нормально. — На Дорис слова Брейда не произвели впечатления. — Я видела через дверь, как он отдавал Джинни конверт, он вовсе не казался расстроенным.

— Все равно, он был разочарован, заметно это было или нет. И сегодня он пришел ко мне в кабинет ровно в десять, прямо после лекции, а я все еще не прочел его рукопись. Вот тут он уж был совсем раздосадован!

— А тебе не кажется, что довольно странно с его стороны ожидать, будто жизнь пойдет своим чередом, как ни в чем не бывало, когда твой аспирант только что погиб по нелепой случайности? — Она сделала легкое ударение на последних словах.

— Конечно, это странно. Но он старик, и для него вся жизнь в химии. То, что случилось с Ральфом, его нисколько не трогает, поэтому, когда он заявил мне, что утром зайдет ко мне домой, я не смог отказаться.

— И все же тебе придется пойти с Вирджинией. Она ждала этого всю неделю. И не вздумай сказать, что с ней могу пойти я. У меня гора стирки, я и так уже давно ее откладываю.

— Вот что, — сказал Брейд, — я позвоню вечером Кэпу и предложу прийти в девять. Все равно раньше одиннадцати я Джинни не поведу.

Дорис ничего не ответила. Она включила телевизор и, взяв вязанье, устремила хмурый взгляд на экран. Но спицы не двигались. Брейд был уверен, что она и экрана не видит.

Наконец, по-видимому, сердясь на себя, что не может оставить эту тему, она спросила:

— Есть что-нибудь новое про Ральфа?

Брейд поднял глаза от рукописи Кэпа Энсона. (Он спустился бы вниз к себе в кабинет, если бы, честно говоря, не нуждался так сильно в обществе, пусть даже недовольной Дорис.)

— Сегодня ко мне приходил полицейский, — ответил он.

Она быстро взглянула на него, красивые глаза ее широко раскрылись:

— Что?

— Он просто принес мне ключ от лаборатории. Ключ Ральфа. Но меня встревожило, как он все осматривал.

— Он что-нибудь сказал?

— Если ты имеешь в виду, сказал ли он что-нибудь про убийство, то нет.

— Вот видишь! Не пора ли и тебе забыть об этом?

— Даже если это действительно убийство?

— Но ведь все уже кончено. Умер довольно неприятный молодой человек. Его не вернешь.

— Ничего не кончено. Есть девушка, которая, по-видимому, любила его и собиралась выйти за него замуж. Осталась мать, которая, как я понимаю, пережила за свою жизнь не одну трагедию и которой пришлось приложить немало сил, чтобы он получил образование. Так что ничего не кончено.

— Им не будет лучше, если у тебя начнутся неприятности.

— Они уже начались. Я весь день только и думаю, как бы из них выкарабкаться.

— Никто не подозревает, что это убийство, кроме тебя.

— Но долго ли так будет? Одна особа сегодня уже выражала недоумение, как это Ральф ухитрился перепутать цианид с ацетатом. Сейчас она убита горем, но постепенно успокоится и задумается об этом всерьез. Могут задуматься и другие наши химики. Кто-нибудь наверняка обратится в полицию. Ты хочешь, чтобы над нами висел дамоклов меч?

— Кто это — «она»? О ком ты говоришь?

— О Роберте Гудхью. Она собиралась за Ральфа замуж.

Дорис сейчас же отозвалась, инстинктивно хватаясь за малейшую возможность:

— Может быть, это она и убила. Может, он ее бросил.

— Я как раз думаю об этом, — ответил Брейд. — Я уже много передумал. — Он опустил на стол страницу рукописи, которую держал в руке. — Дорис! Послушай меня!

— Да? — ответила она.

— Давай обсудим все это вместе. Ну неужели я должен терзаться один? А вдруг ты заметишь что-нибудь такое, чего не вижу я? Ради бога, может быть, ты найдешь какой-нибудь выход.

Дорис склонилась над нетронутым вязаньем.

— Хорошо, — сказала она, — если тебе нужно поговорить об этом, давай поговорим.

— Я было решил, — начал он, — что все надо по порядку записать. Это было мое первое побуждение. Но потом я подумал: а что, если кто-нибудь найдет в корзине клочок бумаги или пепел и заинтересуется, что это я сжег? Понимаешь, я теперь сам не знаю, что лучше, что хуже. Это просто невыносимо… Допустим, — продолжал он, — мы решили, что это убийство. Тогда прежде всего нам надо установить, кто убийца. Я уже говорил тебе вчера вечером, что этот «кто-то» должен знать химию и должен быть знаком с методами работы Ральфа. Тут, очевидно, подозрение падет на меня, но если не считать меня, то кто может быть еще? Правда, есть один человек, который имеет доступ в лабораторию Ральфа и может наблюдать за его работой.

— Кто?

— Грегори Симпсон. Они пользовались лабораторией вдвоем. Он говорит, что Ральф не обменивался с ним ни единым словом, и, может быть, так оно и есть, но тем не менее Симпсон мог наблюдать, как работает Ральф, он мог видеть, что Ральф приготовил колбы с ацетатом и спрятал их в столе. У него возможностей больше всего, но и другие — Чарльз Эммит, или кто-нибудь из аспирантов, или хотя бы Кэп Энсон, — кто бывает в этой части здания, могли заметить то же самое. Другими словами, теоретически возможно, что кто-то вошел в лабораторию Ральфа, когда его там не было, просмотрел его записи и узнал достаточно, чтобы разработать план убийства. Но, понимаешь, все это не очень вероятно… Что касается самого способа убийства, то на первом месте тут, безусловно, стою я. Затем, с меньшей вероятностью, идет Симпсон. Остальных, кто бывает на нашем этаже, с трудом можно заподозрить. Что касается всех прочих, то вероятность тут бесконечно мала.

— Почему ты считаешь, — спросила Дорис, — что Симпсон занимает второе место? По-моему, у него точно такие же шансы, как и у тебя.

— Ему всего двадцать два, и никаких мотивов.

— У него нет мотивов, о которых ты знаешь, но ведь ты не Бог. Если на то пошло, то у тебя тоже нет мотивов.

— Вот тут меня кое-кто беспокоит. После смерти Ральфа я наводил некоторые справки…

Дорис сразу нахмурилась.

— Зачем ты это делал? Хуже ничего не мог придумать?

— Я был очень осторожен. Кроме того, мне кое-что рассказывали, не дожидаясь моих вопросов. Во всяком случае Ральф, по-видимому, недолюбливал меня или боялся. А может быть, и то и другое, я не очень уверен.

— С чего ему не любить тебя?

— По-видимому, он вообще мало кого любил. Не знаю, чем я ему не нравился и почему он меня боялся, да это и неважно. Каковы бы ни были причины, полиция может представить это как повод для убийства. Они могут сказать, что я для него много сделал или считаю, что много сделал, а он оказался неблагодарным и вел себя со мной не лучше, чем с другими. И тогда в припадке негодования я его убил.

— Но это же безумие!

— Полиция может решить, что я сумасшедший. Ведь бывает, что я срываюсь, выхожу из себя. Известно, что я кричу на студентов, когда они выкидывают какой-нибудь идиотский номер. Боюсь, я бы избил Ральфа, если бы эта история с цианидом действительно оказалась несчастным случаем и он бы выжил. Все знают, что иногда я не могу себя сдержать.

— Так может быть с кем угодно, — сказала Дорис. — Нет, конечно, у кого-то должен быть настоящий повод — одной вспыльчивости мало.

— Такой человек есть. Джин Мэкрис.

— Вот как? И какие же у нее мотивы?

Брейд рассказал ей.

— Ну, я смотрю, у вас не университет, а какой-то рассадник секса.

Брейд пожал плечами:

— Похоже, правда? Как бы там ни было, у Джин Мэкрис есть повод, но нет знаний.

— Много ли нужно знаний, чтобы поменять пробирки?

— Нужны не только знания. Нужна уверенность. Я думаю, не химик просто не решился бы иметь дело с цианидом — он побоится, что яд проникнет сквозь кожу. А вот у Роберты, если предположить, что Ральф ее бросил, есть и мотивы, и знания. Правда, у нас нет оснований считать, что он ее бросил… Конечно, — продолжал Брейд устало, — могут существовать мотивы, о которых мы не догадываемся, ты об этом уже говорила. Ранке, например, очень не любил парня. Встает вопрос: насколько сильно он не любил? Нет ли в их отношениях того, чего мы не знаем? Фостер чуть не исключил его. Может быть и здесь было что-то, что нам неизвестно.

Дорис сказала, принимаясь вязать:

— На твоем месте я не стала бы так беспокоиться насчет мотивов. Его никто не любил. Куда ни глянь, у каждого может оказаться повод. Ты ничего не знаешь о мотивах. Ты не знаешь, почему один человек решится на убийство, а другой нет. Да и откуда тебе знать? Это не твоя специальность. Ведь приди к тебе в лабораторию какой-нибудь сыщик, пусть даже самый умный, и начни он учить тебя, как вести исследования, ты будешь смеяться до упаду. Почему же ты считаешь, что можешь быть сыщиком? Только потому, что ты химик? У тебя нет ни опыта, ни навыков, и ты просто мучаешь себя. Так перестань, прекрати это.

Брейд молчал.

— Пусть это останется несчастным случаем, Лу. Ведь если кто-то и убил его, ну что же делать? Ты же не Бог, карать не в твоей власти!

Брейд отвернулся.

— Надо позвонить Кэпу, — пробурчал он.

Два с лишним часа Брейд в тоске и тревоге просидел над рукописью Энсона. Речь шла о начале карьеры шведского химика Берцелиуса, который в свое время был абсолютным властителем в химии. Он внес большой вклад чуть ли не в десяток разных ее областей, открыл несколько элементов, ввел термин «катализ», предложил химические обозначения, которыми пользуются по сей день, и так далее.

Энсон ставил его выше всех химиков — это был его герой, и, читая, Брейд удивлялся, как много общих черт было у Энсона и Берцелиуса, во всяком случае в изображении Кэпа. Конечно, в первой половине двадцатого века никто не мог обладать такой властью, какой обладал Берцелиус в девятнадцатом. Масштабы науки слишком разрослись. И все-таки Берцелиус тоже сошел со сцены задолго до своей смерти.

Может быть, Энсону кажется, что он повторяет его судьбу? Может быть, он считает себя последним великим защитником чистой химии — теперь, когда молодчики, занимающиеся квантовой механикой, добились успехов со своими резонансами и р-электронами?

Наконец, почувствовав усталость, Брейд сокрушенно отложил рукопись. В комнату вошла Дорис и вскользь заметила, что надо не забыть заказать на утро еще одну бутылку молока. Потом Брейд проверил, заперты ли двери, выключены ли электроприборы на кухне, и пошел наверх в спальню.

Кэп Энсон пришел к ним ровно в девять, минута в минуту, и Брейд, уже успевший позавтракать, провел Кэпа прямо к себе в кабинет на нижнем этаже.

Энсон положил трость и опустился в одно из двух кресел.

— Ну, Брейд, как вы справились с Берцелиусом? — спросил он.

— Самоуверенный тип, — улыбнулся Брейд.

— Он имел на это право. Знаете, ему ведь дали титул барона!

— Вот как?

— Я касаюсь этого в следующей главе. Он получил титул в день свадьбы. Женился он поздно, невеста была на тридцать лет моложе, и вместо свадебного подарка король сделал его бароном. Я пишу об этом подробно. Не вижу, почему история органической химии не может быть одновременно и историей химиков-органиков.

Брейд не нашелся, что ответить. Сам Энсон всю жизнь, несомненно, отделял химию от химиков и никогда не допускал, чтобы личная жизнь влияла на его работу.

Известно было, что когда-то существовала миссис Энсон, что она умерла и что Энсон живет очень одиноко и за ним присматривает экономка. Известно было также, что у него есть замужняя дочь, живущая со своими детьми где-то на Среднем Западе. Энсон никогда о них не говорил, и не потому, что плохо к ним относился. Он не говорил о них просто потому, что они не имели никакого отношения к химии.

— Если личные дела оказывают какое-то влияние на развитие органической химии, о них стоит сказать, — заметил Брейд. — Взять хотя бы титул барона! Это ведь свидетельство того, как тогдашнее общество оценило деятельность ученого. Органическая химия стала достаточно сильно влиять на повседневную жизнь, так что можно было присвоить дворянство химику-органику.

Энсон задумчиво кивнул:

— Хорошая мысль. Спасибо. Я думаю выбросить несколько абзацев насчет открытия селена. Конечно, и это и вся история с анализом и паяльной трубкой чрезвычайно интересна, но к органической химии не относятся.

— Согласен, — сказал Брейд, — книга и так будет слишком длинной.

— Договорились. А теперь взгляните на страницу восемьдесят два. Я еще не перешел к теории радикалов, но, по-моему, здесь как раз уместно…

Так они работали голова к голове, просматривая одну за другой страницы рукописи, то откладывая их в сторону, то снова возвращаясь к ним, пока наконец не раздался голос Дорис, подчеркнуто ласковый из-за присутствия Энсона:

— Послушай, Лу, мне кажется, Вирджиния почти готова.

Брейд поднял голову:

— Сейчас, Дорис. Ну что ж, Кэп, по-моему, мы сделали основное из того, что собирались. Может быть, отложим до следующего раза?

— Вы уходите? — спросил Энсон.

— Нужно сводить Джинни в зоопарк. На этой неделе ей предстоит писать какое-то сочинение, и я надеюсь, наша прогулка подскажет ей тему, да и вообще доставит удовольствие. И Дорис отдохнет. Так что убиваем трех зайцев сразу. — Он улыбнулся, встал, сложил страницы рукописи в стопку и придавил их вместо пресс-папье дыроколом.

Энсон собрал свои бумаги.

— Вы не возражаете, если я отправлюсь с вами? Надо кое-что обсудить.

— Пожалуйста, — нерешительно ответил Брейд, не зная, как отклонить эту робкую просьбу, — но только вам будет скучно.

— В моем возрасте почти все скучно, — грустно улыбнулся Энсон и взял трость.

Стоял ясный солнечный день, для весны слишком теплый. Хотя солнце припекало почти по-летнему, в зоопарке еще не было летнего скопления народа. И Брейд с некоторым удовлетворением подумал, что хоть тут ему повезло. Джинни отправилась смотреть обезьян, а Брейд с Энсоном дожидались ее на скамейке.

Брейд рассеянно смотрел на клетку, установленную на высокой подставке в центре круглой лужайки, поросшей травой. В клетке сидел старый орел, в маленьких желтых глазках которого все еще таилась сонная свирепость. Брейд размышлял, давно ли эта птица сидит в клетке и какой тяжкий грех она совершила, если по каким-то высшим, неземным законам, карающим проступки, ее обрекли на заточение.

Энсон купил себе пакетик жареной кукурузы и, положив трость на колени, с очевидным удовольствием хрустел нежными зернами.

— Вчера я говорил с Литлби, Брейд, — сказал он.

— Да?

— Он рассказал мне об этих лекциях по технике безопасности, которые он наметил. Конечно, старый жулик сам себя убедил, что задумал их давным-давно.

— Да, я знаю, — Брейда это не очень интересовало.

— А потом он спросил про вас.

— Про меня? — Брейд почувствовал, как у него напряглась спина.

— Потому-то я и привел вас сюда, понимаете, подальше от миссис Брейд.

— Что же он сказал?

— Да ничего особенного. Прямо ничего сказано не было. Однако я так понял, что в следующий раз ваше назначение будет продлено только на один учебный год. Вам предложат за этот год подыскать себе другую работу.