Веселый, точно сваливший с себя неприятную обузу, Липецкий вышел из директорского кабинета и отправился на службу.
Кузьмин очень обрадовался, увидев своего помощника.
Когда он узнал от него о предложении директора департамента и об отказе исполнить поручение, то пришел в какой-то священный ужас и в то же время смотрел на молодого человека, как на героя.
— Ну, теперь не забудет он вам этого, Григорий Николаич! Не забудет! А вы поступили, можно сказать, героически… Отказаться от такого случая… от покровительства такого орла, как Драгоценный, это я вам скажу… неслыханно… Вы просто-таки герой, и я вас за это очень уважаю! — говорил Кузьмин шепотом, словно-бы боясь выразить свое сочувствие открыто.
К трем часам дня уже весь департамент знал об истории с Липецким; все находили, что он большой дурак, и приходили взглянуть на такого дурака…
— Фе-но-ме-на-льный! — шептал на ухо Айвазову барон Фиркс. Не-воз-можный! Теперь его песенка здесь спета! — прибавил он весьма довольный, что Липецкий оказался таким дураком.
И действительно песенка Липецкого была скоро спета в департаменте.
Через несколько дней в одной газете появилась хвалебная статья о проекте, а вслед затем в Правде была напечатана обстоятельная заметка, доказывавшая, что проект лишен серьезности и не только не благодетелен, но прямо-таки вреден интересам платежных сил страны.
И в тот же день, когда напечатана была эта заметка, начальник отделения позвал Липецкого в кабинет и сообщил ему о приказании подать в отставку.
— Ну не дурак-ли? — говорил на другой день барон Фиркс в кружке собравшихся чиновников… Мог-бы сделать карьеру, а вместо этого…
Все соглашались, что Липецкий дурак. Один Кузьмин отмалчивался.
И только мать, сестра и несколько друзей Липецкого продолжали считать его умным человеком.
1897