Дурная кровь

19

Обычно Арто Сёдерстедт спокойно относился к отсутствию солнца. Он любил полутона и считал, что люди, недавно переехавшие в Стокгольм, представляют собой некую промежуточную категорию между восторженными туристами и ко всему равнодушными коренными жителями столицы. И тем, и другим подавай солнце, и только вновь прибывшие жители умеют наслаждаться облачной погодой, когда играет каждый цвет, каждая краска, которая под резкими лучами солнца казалась выцветшей и блеклой. Насколько эта теория была связана с его, Арто Сёдерстедта, повышенной чувствительностью к солнечным лучам, он не задумывался.

Но сейчас Сёдерстедту надоели тучи. Стоя на одном из своих самых любимых мест в городе, он не видел дальше собственной протянутой руки. Не видно ни Оперы, ни дворца наследного принца^[52], куда направлялся Сёдерстедт, держа над головой смешной зонтик с мишками Бамсе, который он по ошибке прихватил утром из дому — интересно, какое лицо будет у дочки, когда она увидит, что ей остался купол с полицейским логотипом? Поднимаясь по парадной лестнице, Сёдерстедт был вынужден признать, что соскучился по солнцу.

Он не был завистлив, но сейчас испытывал чувство обиды из-за того, что в США посылают не его — ведь именно он был экспертом по серийным убийцам. Однако ему поручили черную работу, и он топчет ноги, шагая по ступенькам Министерства иностранных дел.

Секретарь в приемной бесстрастно сообщила, что Юстине Линдбергер больна, Эрик Линдбергер скончался, в министерстве объявлен день скорби. Все это Сёдерстедту было известно, причем не только по работе, но и просто потому, что у него были глаза и уши. Все, сказанное секретарем, он уже читал в утренних газетах и слышал по радио. Даже грудные дети, и те уже наверняка знали, что кентукский убийца приехал в Швецию, а полиция две недели утаивала этот факт, и граждане оказались неподготовленными. Сёдерстедт насчитал уже восемь профессиональных аналитиков, которые требовали снять виновных полицейских с должности.

— Супруги Линдбергер работали в одном отделе?

Секретарь, дама лет пятидесяти весьма неприступного вида, сидела за стеклянной перегородкой и выглядела так, будто сошла с картины современного Веласкеса, правдиво, но зло изобразившего представителя вымирающего класса. Сёдерстедт подумал, что исчезающее поколение секретарей-церберов ему, как ни странно, нравится больше, чем нынешний вариант “чего изволите”? Дама с явным нежеланием заглянула в папку. После нарочито долгих поисков она ответила:

— Да.

“Исчерпывающий ответ”, — подумал Сёдерстедт и продолжил:

— Кто является их непосредственным начальником?

Еще усилия, прямо-таки нечеловеческие, потом ответ:

— Андерс Вальберг.

— Он здесь?

— Сейчас?

“Нет, в первый четверг после праздника Вознесения Христова”, — подумал Сёдерстедт, а вслух с милой улыбкой сказал:

— Да.

Снова внутренняя борьба и огромное напряжение, без которого, очевидно, нельзя было нажать две кнопки на клавиатуре компьютера. Справившись с этой сверхзадачей, дама, судя по всему, из последних сил произнесла:

— Да.

— Я могу с ним встретиться?

Таким взглядом смотрят на своих мучителей рабы на плантации. На долю несчастной достались страшные испытания: на сей раз ее заставили нажать не меньше трех кнопок и позвонить по местному телефону. На последнем издыхании она прошептала:

— Полиция.

— Что? — прогудел в трубке мужской голос.

— Вам удобно?

— Сейчас?

— Да.

— Да.

После этой на редкость плодотворной беседы Сёдерстедт долго шел по освещенным хрустальными люстрами коридорам, причем раз двенадцать он ошибся и повернул не туда. Наконец он нашел массивную дверь, за которой находился кабинет начальника управления Андерса Вальберга, и постучал в нее.

— Войдите, — пробасил откуда-то из глубины кабинета низкий голос.

Арто Сёдерстедт вошел в элегантную приемную с бессловесным секретарем и проследовал дальше, в еще более элегантный кабинет с видом на залив Стрёммен. Андерсу Вальбергу было чуть больше пятидесяти, и свои огромные телеса он носил с той же важностью, как и фисташкового цвета галстук, который чем-то напомнил Арто нагрудник его младшей дочки.

— Арто Сёдерстедт, — представился Арто. — Государственная уголовная полиция.

— Вальберг, — сказал Вальберг. — Я понимаю, вы насчет Линдбергера. Ну и история. У Эрика на всем белом свете ни одного врага не было.

Без дальнейших церемоний Сёдерстедт плюхнулся на стул перед украшенным канделябрами столом красного дерева, за которым восседал Вальберг.

— Чем занимался Линдбергер?

— И он, и его супруга — специалисты по арабским странам. Они в основном занимались торговлей с Саудовской Аравией и контактировали с нашим тамошним посольством. Молодые многообещающие сотрудники. У обоих впереди была прекрасная дипломатическая карьера. Могла бы быть. Это действительно американский серийный убийца?

— Вроде да, — коротко ответил Сёдерстедт. — Сколько им лет?

— Юстине двадцать восемь, Эрику тридцать три. Умереть в тридцать три года…

— Семьсот-восемьсот лет назад это была средняя продолжительность жизни.

— Да, верно, — удивленно согласился Вальберг.

— Они всегда вместе работали?

— В принципе да. У них немного различались сферы контактов, но в целом задача была одна и та же: содействовать торговле между Швецией и Саудовской Аравией. Тесное сотрудничество с представителями бизнеса обеих стран.

— Что значит “разные сферы контактов”?

— Эрик занимался крупными шведскими экспортерами, Юстине — более мелкими. Если говорить упрощенно.

— Они всегда вместе выезжали?

— Не всегда. Поездок было много, и они не всегда выпадали им одновременно.

— И никаких врагов?

— Абсолютно никаких. И абсолютно чистая анкета. Безупречная работа, точность и аккуратность во всем. Он был любимчиком начальства, хотя это звучит вульгарно. Юстине должна была ехать на днях в командировку, но думаю, ей это не под силу. У Эрика на ближайшие месяцы поездок не было запланировано. И теперь уже не будет.

— Вы знаете, зачем Юстине должна была ехать в командировку?

— В самых общих чертах. Как раз сегодня она обещала прислать мне свои предложения по поездке. Знаю только, что командировка связана с новым законом о малом бизнесе. Были намечены встречи с представителями правительства Саудовской Аравии.

— И вы не видите в смерти Эрика ничего, кроме фатальной случайности?

Андерс Вальберг помотал головой и сгорбился. Казалось, он вот-вот заплачет.

— Мы были друзьями, — сказал он. — Эрик был для меня как сын. В выходные мы собирались вместе поиграть в гольф. Это так страшно, непонятно. Его… пытали?..

— Боюсь, что да, — сочувствие, прозвучавшее в собственном голосе, показалось Сёдерстедту фальшивым, и он перешел на более официальный тон:

— Я полагаю, мне не надо объяснять вам, как опасен этот преступник. Есть ли что-то, касающееся работы или личной жизни Линдбергера, что, на ваш взгляд, может иметь значение? Важна любая деталь.

Вальберг наконец справился с чувствами, на его лице снова была привычная маска дипломата. Он задумался.

— Не могу ничего вспомнить. Из всех моих знакомых они с Юстине были единственной действительно счастливой супружеской парой. Они очень хорошо подходили друг другу. У меня нет детей, и мне будет не хватать его, как сына. Мне будет не хватать его смеха, его независимости, его спокойствия. Черт!

— Вы можете предположить, зачем Эрик мог поехать во Фрихамнен в половине третьего ночи?

— Нет. У меня это в голове не укладывается. Он с нами-то нигде не бывал, даже в пятницу не задерживался вместе пива попить, сразу после работы ехал к Юстине.

— Мне надо осмотреть его кабинет. Пожалуйста, проследите, чтобы содержимое компьютера Линдбергера скопировали и прислали мне.

Андерс Вальберг молча кивнул и поднялся. Тяжело ступая, он вышел в коридор, миновал несколько дверей и направился к лестнице. Потом, словно опомнившись, вернулся, указал на одну из дверей и удалился. Сёдерстедт провожал глазами тучную фигуру начальника, пока тот не исчез в своей обители скорби. Тогда Сёдерстедт осмотрелся и увидел, что соседний с Эриком Линдбергером кабинет принадлежит Юстине. Супруги действительно жили и работали бок о бок. Сёдерстедт вошел в кабинет Эрика.

Комната была меньше, чем у Вальберга, без секретаря и с видом на улицу, а не на набережную. Зато здесь была еще одна дверь, она вела в кабинет Юстине. Подергав ручку, Сёдерстедт обнаружил, что дверь не заперта.

Сёдерстедт быстро оглядел письменный стол. Рабочий беспорядок, но в меру. Свадебное фото: юная темноволосая Юстине и уже не такой юный, но тоже темноволосый Эрик. Оба широко улыбаются, но, в отличие от большинства подобных фотографий, улыбка не кажется приклеенной, молодые супруги смотрят в объектив привычно, как профессионалы. Судя по всему, они происходят из семей крупной буржуазии и с колыбели привыкли быть в центре внимания. Похоже, им не пришлось бороться за место под солнцем, оба родились, чтобы стать дипломатами.

Хотя не исключено, что Сёдерстедт делает слишком далеко идущие выводы на основе одной-единственной фотографии.

Кроме фото на столе лежали различные записи: от желтых клейких бумажек до официальных писем на фирменных бланках, а также пухлый ежедневник. Все это Сёдерстедт собрал и сгреб в свой портфель, потом открыл дверь в кабинет Юстине. Комнаты были похожи как близнецы.

Сёдерстедт осмотрел стол. На нем стояла та же свадебная карточка, точнее, другая, но из той же серии. Улыбки супругов здесь были не такие широкие, не такие самоуверенные, в них сквозила невнятная тревога. Различия между фотографиями очень заинтересовали Сёдерстедта, любившего полутона и нюансы.

Как и у мужа, у Юстине было много различных записей, Сёдерстедт не преминул в них покопаться и заглянул в ящики, хоть все это было не очень законно. Он даже переписал тексты записок и пролистал ежедневник. В углу комнаты обнаружился миниатюрный ксерокс, и Сёдерстедт скопировал, постоянно прислушиваясь, не идет ли кто, заметки за текущий, прошлый и следующий месяц. Этого должно хватить. Уложив ксерокопии ежедневника и копии записок в портфель рядом с бумагами Эрика и вернув ежедневник на место, Сёдерстедт через комнату Эрика вышел в коридор и спустился вниз по лестнице. Приветливо кивнув секретарше, которая сидела с такой миной, будто наелась поганок, Сёдерстедт покинул здание и раскрыл свой украшенный мишками зонт.

“Луди” был припаркован по другую сторону площади Густава Адольфа, возле Оперы, и Сёдерстедту пришлось бежать через площадь, прижимая к себе портфель с документами, чтобы они не намокли под проливным дождем. Зонтик с мишками прикрывал ему только голову.

Основательно вымокнув, он наконец добежал до машины, плюхнулся на сидение и открыл портфель. Перед встречей с Юстине Линдбергер он хотел просмотреть записи ее ежедневника, чтобы иметь на руках козыри, хотя в глубине души надеялся, что они ему не понадобятся.

Сёдерстедт завел машину и поехал вдоль Стрёммена, мимо ресторана “Оперный погребок”, пересек полуостров Бласиехольмен, проехал пристань, поднялся по Сибюллегатан до перекрестка с Риддаргатан и повернул направо возле Музея армии. Дурацкий воздушный шар, на котором все лето катались туристы, теперь намок и выглядел жалко.

Въехав на горку, Сёдерстедт остановился и, грубо нарушив правила, припарковал машину перед воротами магазина. Потом метнулся через улицу и, спрятавшись от дождя под козырьком подъезда, нажал на звонок возле таблички “Эрик и Юстине Линдбергер”. После четырех сигналов послышался слабый голос:

— Да?

— Юстине Линдбергер?

— Это что, опять пресса?

— Полиция. Инспектор Арто Сёдерстедт.

— Входите.

Замок зажужжал, и Сёдерстедт вошел, лифта в подъезде не было, Арто пешком поднялся на шестой этаж и увидел Юстине, стоящую в открытых дверях квартиры. Вигго Нурландер не преувеличил, описывая ее красоту, хотя использовал он при этом совсем не поэтичные выражения. У Сёдерстедта промелькнуло в голове сравнение с длинноногой арабской принцессой, мчащейся по пустыне на белом скакуне. Но он тут же устыдился банальности своей ассоциации.

— Сёдерстедт, — отдуваясь, представился он, помахивая полицейским удостоверением. — Надеюсь, я не очень помешал.

— Входите, — снова повторила она слабым от слез голосом.

Квартира была такой, как он и ожидал. Элегантной, буржуазной, дорогой, но не кричащей, не вычурной, скорее сдержанной и стильной. Неосознанно Сёдерстедт пытался и все не мог подобрать точное определение.

Ему предложили присесть на кожаный новый, будто только что из магазина, диван, который оказался, на удивление, удобным и наверняка был предназначен не только для сидения, но и для сна. Юстине села на краешек стильного деревянного стула по другую сторону овального столика из стекла. Здесь же был выход на балкон, откуда открывался вид на залив Нюбрувикен и остров Шеппсхольмен.

— Примите мои соболезнования, — тихо сказал Сёдерстедт. — Вас очень утомили журналисты?

— Это просто ужасно, — ответила она.

Сёдерстедт решил не уточнять, что она имеет в виду — журналистов или случившееся. Он просто перешел к делу.

— Есть ли у вас причины подозревать кого-то в убийстве вашего супруга?

Женщина еле заметно покачала головой. Она все время смотрела куда-то мимо Сёдерстедта, не повернула она головы и сейчас.

— Нет, — сказала она. — Это ведь был серийный убийца. Кого я могу подозревать?

— Может быть, есть другие варианты? Ваши связи с арабскими странами?

— Наши контакты были очень мирными.

— В пятницу вы собирались ехать в Саудовскую Аравию. В связи с чем?

Она наконец подняла на него глаза. В них плескалась боль, но на короткое мгновение Сёдерстедт увидел за этой болью другую, более сильную: это было чувство вины, превосходящее то, которое обычно испытывает супруг, переживший своего партнера, вины за то, что навсегда останется несказанным или невыясненным. Здесь было что-то большее. Сёдерстедт не сомневался в этом, но взгляд Юстине, скользнув по нему, снова углубился в себя, прежде чем Сёдерстедт успел что-то сказать.

— Мы должны были обсуждать новые законы, регламентирующие импорт в Саудовскую Аравию, и то, как эти законы скажутся на шведских малых предприятиях. Какое это имеет отношение к нашему разговору?

— Наверное, никакого. Я просто хотел прояснить ситуацию. Теперь вы, видимо, туда не поедете, может ли ваше отсутствие на этих встречах быть кому-то на руку?

Она долго и тяжело качала головой.

Потом снова подняла глаза на Сёдерстедта, и он заметил в них какое-то новое выражение.

— Вы хотите сказать, что это не кентукский убийца или как он там называется?

Она словно выплюнула эти слова.

— Я пытаюсь понять, нет ли другого объяснения, кроме чистой случайности, — мягко ответил Сёдерстедт.

— В мои обязанности входит помощь шведским предприятиям, торгующим в Саудовской Аравии, что, естественно, противоречит интересам национальных и других зарубежных предприятий. В настоящий момент только я полностью владею необходимой информацией, и мое отсутствие может быть выгодно конкурентам из других стран.

— На какие отрасли распространяется действие новых законов?

— Прежде всего, машиностроение. Но изменения не настолько значительны, чтобы привлечь преступников и, уж конечно, не дают оснований для убийства.

Сёдерстедт кивнул и сменил тему.

— Как бы вы описали ваши с Эриком отношения?

— Очень хорошие, — не раздумывая, ответила Юстине. — Очень, очень хорошие. Во всем.

— Не трудно работать вместе с мужем?

— Наоборот. У нас общие интересы. Были общие интересы. Были! — вдруг крикнула она, вскочила и убежала в туалет. Сёдерстедт услышал, как с шумом полилась из кранов вода.

Он поднялся, прошелся по квартире и увидел, что она гораздо больше, чем ему показалось в первый момент. Он шел и шел, а конца все не было, и вдруг он снова попал туда, откуда начинал свой путь. На лестничной клетке было три двери, значит, Линдбергеры занимают целый этаж, который изначально был поделен на три квартиры. Он насчитал не меньше десяти комнат. Три туалета. Две кухни. Зачем две кухни?

Сёдерстедт знал, что чиновники МИД получают хорошую зарплату плюс командировочные — еще почти столько же. Но такая квартира стоит десятки миллионов крон. Не иначе, родители обоих супругов вложили в это жилье семейный капитал.

Сёдерстедт вернулся на свое место, где его и застала вернувшаяся из туалета Юстине. Она выглядела совершенно спокойной, только лицо раскраснелось и волосы были чуть влажные, словно она только что умывалась.

— Извините, — сказала она и снова села на краешек белого деревянного стула.

— Ничего, — добродушно отозвался Сёдерстедт. — У вас нет детей?

Она молча покачала головой.

— Мне еще только двадцать восемь. Мы не торопились…

— У вас очень большая квартира для двух человек…

Она тут же подняла на него глаза и заняла оборону.

— Может быть, не будем отклоняться от дела? — резко спросила она. Вопрос прозвучал риторически.

— Мне очень жаль, но вопросы наследства непосредственно относятся к делу. Вы наследуете все?

— Да. Да, я наследую все. Вы думаете, я пытала собственного мужа? Думаете, я смотрела, как он мучается, а сама втыкала ему в шею щипцы, да?

“Ой-ой-ой, — подумал Сёдерстедт. — Как бы не переборщить”.

— Извините меня, — сказал он. — Мне очень жаль.

Но поздно. Она уже вскочила со стула и почти кричала. Голос становился все громче и резче, она уже не управляла собой.

— Обычные люди, такие, как вы, никогда не смогут понять, как я его любила! А теперь он умер, умер, навсегда! Какой-то мерзавец мучил его, моего любимого, выбросил его в море! Вы хоть понимаете, что он чувствовал в эти страшные часы? Я знаю, его последние мысли были обо мне, и мне от этого легче, и ему было от этого легче. Я знаю наверняка. Это я виновата, что он умер! Я должна была умереть, а не он! Он умер вместо меня!

Слушая ее крики, Сёдерстедт потихоньку пробирался к телефону. Он уже начал звонить в “скорую”, когда Юстине вдруг замолчала и села на свое место.

Руки ее продолжали ходить ходуном, пальцы то судорожно сжимались, то разжимались, однако она уже настолько овладела собой, что могла сказать:

— Я приняла в туалете успокоительное. Таблетки начали действовать. Продолжайте.

— Вы уверены?

— Да. Продолжайте.

Чувствуя себя неловко, Сёдерстедт подошел к дивану и примостился на самом краешке. Он постарался аккуратно вернуться к тому, о чем говорила Юстине.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что должны были умереть вместо него?

— Он был счастливее, чем я.

— Только это?

— Не все так просто. Для общего количества счастья в мире было бы лучше, если бы умерла я.

Сёдерстедт вспомнил едва заметные различия между фотографиями, стоящими в кабинетах обоих супругов, и решил, что нащупал что-то важное.

— Можете рассказать об этом подробнее?

— Эрику все давалось легко, он шел по жизни играючи. Я нет. У меня было иначе. Больше я ничего не могу вам сказать.

Сёдерстедт не хотел настаивать, ее состояние внушало ему беспокойство. Поэтому он спросил о другом:

— Как вы думаете, зачем Эрик поехал в Фрихамнен в половине третьего ночи?

— Понятия не имею. Я не верю, что он туда поехал сам. Его туда привезли.

Сёдерстедт опять сменил тему, хотя это вышло отчасти непреднамеренно.

— Какая сейчас ситуация в Саудовской Аравии?

Собеседница изумленно подняла на него глаза:

— Что вы имеете в виду?

— Ну, например, как обстоят дела с фундаментализмом?

Она с подозрением посмотрела на него, но ответила вполне профессионально:

— Фундаментализм есть. Но в настоящее время он не является помехой для нашей деятельности. Правительство контролирует происходящее, причем зачастую довольно жестко.

— А как женщины? Насколько я знаю, количество женщин, которых принуждают закрывать лицо, увеличилось?

— Не забывайте, что фундаментализм широко распространен, и то, что западному человеку кажется принуждением, не всегда таковым является. Мы слишком быстро начинаем считать наши нормы поведения единственно верными. На самом деле в мире гораздо больше тех, кто подтирается левой рукой, чем тех, кто здоровается правой.

— Да, конечно, — согласился Арто Сёдерстедт и тут же перешел в нападение:

— Но согласитесь, война в Персидском заливе приняла иной оборот, чем ожидалось? Американцы грозили Саддаму Хусейну, а убивали гражданских лиц, детей и женщин, в результате они сохранили власть Хусейну, сплотили мусульман и ради нефти влили столько денег в Саудовскую Аравию, что часть этих ресурсов досталась фундаменталистам. Организации фундаменталистов в Саудовской Аравии — самые богатые и хорошо организованные во всем арабском мире, они ведут обширную международную деятельность и живут в значительной степени на американские деньги. Разве это не ирония судьбы?

Юстине Линдбергер с удивлением смотрела на этого щуплого, белокожего, странного полицейского, судя по выговору, уроженца Финляндии, который без стеснения выкладывал ей свои политические теории. Наконец она устало произнесла:

— Вам надо было стать политиком.

— Нет, увольте, — сказал Арто Сёдерстедт.