Дурные мысли

2

Я читал в мыслях моей матери.

Ее рука застыла надо мной, кнутовище обращено к небу — совсем как жертвоприношение Авраама, где роль Исаака, искупительной жертвы, досталась мне, а жирная индейка выступала в качестве барашка-заместителя. Увы: руку Авраама, как известно, остановил Господь, однако решимость моей матушки столь велика, что на божественное вмешательство нечего и надеяться.

— Да, — признался я, — мне видны твои мысли. Вот сейчас ты хочешь посечь меня на кусочки и продать в лавку на мясо.

Мама пошатнулась, повернулась на каблуках и наткнулась на угол стола. Кнут выпал из ее руки. Отец подобрал его и отлупил меня до крови.

Я читал в сознании моей матери, словно в открытой книге! В любой другой семье к востоку от Одера это событие отпраздновали бы как пришествие Мессии, плясали бы вокруг дома под радостные крики и гимны. Оповестили бы соседей, пригласили знатоков религии. Повсюду кричали бы о чуде.

Мои же родители восприняли эту новость как самое страшное проклятие. Мы кое-что знали насчет очередного Мессии — помнили, чем кончил Беньямин.

Я знаю, все это может показаться абсурдом. Теперь, когда мое детство — всего лишь груда воспоминаний, извлеченных из-под завалов времени, я задаю себе вопрос: да было ли вообще когда-нибудь это все? Или просто пригрезилось в приступе безумия?

Беньямин был братом моей матери. Уже долгие годы никто не осмеливался произнести вслух его имя, однако в начале века ему довелось познать в нашем местечке великую славу. В те времена община должна была ежегодно выплачивать мзду царскому чиновнику: килограмм золота и десять рекрутов для российской армии — такова была установленная такса. Рассказывают, что когда полковник Слимаков во главе казачьей сотни въезжал на главную улицу, женщины принимались рвать на себе волосы, а мужчины заводили псалмы. Иной раз Слимакову казалось, что его обманули: то ли золота недовесили, то ли рекрутов подсунули слишком хилых. И тогда по мановению его сабли в еврейских домишках лилась кровь.

Однажды наши мудрецы отрядили встречать казаков моего дядю. В округе знали, что никто лучше его не умеет примирить спорящих. Беньямин умел судить ничуть не хуже царя Соломона, причем вполне обходился без свиты наложниц.

Наступил день, которого все ждали с таким страхом. Всадники запрудили главную площадь. Стояла тревожная тишина, нарушаемая лишь ржанием лошадей да позвякиванием сабель о стремена. Беньямин хладнокровно дождался, пока полковник сошел с коня, предложил ему сесть и сам уселся напротив. Гость, как обычно, молчал, опираясь на свою дамоклову саблю. Народ вокруг тихонько молился. Беньямин повернулся к Гломику Всезнайке и прошептал на идише: «Сегодня не бойтесь!»

В тот раз обошлось вообще без кровопролития, даже без малейших поползновений к погрому. Ни одной женщины не изнасиловали на опушке леса. Покидая местечко, Слимаков даже забыл по обыкновению сплюнуть на землю.

На следующий год повторилось то же самое.

Впоследствии приезд казаков уже не вызывал в местечке волнения. Старики продолжали вести ученые диспуты, лавки не закрывались. Девушки рисковали выйти на улицу. Смертоубийств не было. И каждый раз Беньямин это предсказывал. Его теперь звали Беня Добрый, Беня Пророк. Тысячелетний мир ожидал местечко.

А потом пришла новая зима. Говорят, это было в январе. Над крышами местечка простиралось голубое, прозрачное небо. Ни единого облачка не было на нем, когда послышался топот скачущих лошадей. Отряд въехал на площадь. Слимаков спешился. Сапоги его скрипели по снегу. Мой дядя взглянул в лицо русского и тотчас выкрикнул: «Все по домам!» И разразился погром 1911 года — настолько жестокий, что дорого обошелся даже Слимакову: его прогнали с должности. Все юноши местечка были убиты. Казак зарезал курицу, приносившую золотые яйца.

От Беньямина люди отвернулись. Его избегали. По местечку шли пересуды: откуда он мог знать? Может, он царский агент? Старухи уверяли, что в душе его поселился Голем. Мудрецы в своих молитвах посылали проклятия тому, кто допустил несчастье. Дядя жил теперь в одиночестве, постепенно теряя разум. Он бродил по улицам, обращаясь то к женщине, сидящей у порога дома («Рек Господь: не соверши прелюбодеяния!»), или к мелочному торговцу («Ибо сказано в Писании: не укради!»). За ним гнались, швыряли камнями. Теперь он звался Беньямин Отверженный.

Мне не было дела до того, что его обзывали сумасшедшим или исчадием дьявола; я встречался с ним ежедневно после школы ради нашей обычной прогулки. Однажды вечером, на полпути, он предложил:

— Загадай цифру! Я отгадаю…

Я выбрал тройку. Он угадал верно.

— Как ты это делаешь? — ошарашенно спросил я.

— Научился.

Я начал понимать, отчего к нему все так относятся, — дядя был явно не в своем уме. Однажды он укорил меня:

— Нечего тебе мечтать о малышке Марии — она не из наших!

Я никому не поверял своей тайны. Беньямин был ясновидцем! Я испугался и решил поделиться своими страхами с мамой. Она одна еще хоть как-то заботилась о брате, когда все остальные считали его изгоем. Она приносила ему угощение — кусочек чулента, — стирала его рубаху, занималась его телесным и душевным здоровьем. Мама любила моего дядю как брата. Она была доброй душой местечка.

Когда я закончил свой рассказ о странном происшествии, мама прореагировала с неожиданной яростью. Она запретила мне видеться с Беньямином, здороваться вслух или пожимать руку. При встрече мне было приказано отворачиваться. После чего отец взял кнут и воздал мне по заслугам за недостойные мысли о Марии.

Спустя какое-то время местечко потрясло известие о том, что Мишкаль-распутницу изнасиловали и задушили в амбаре у мельницы. Вскоре после этого Беньямина убили. Судя по всему, он определил виновного. Дядя слишком много слышал. Говорили, что он погиб из-за того, чем грешил. И с той поры я стал его наследником.