Два дня «Вериты» (Художник В. Чурсин)

Глава 12

Уйти удалось, но положение было незавидное. Флетчер выболтал кое-что под действием «импульсов правды» и не успокоится, пока не заполучит меня обратно, живого или мертвого. Деньги, заработанные в лаборатории, теперь погибли — за банком в Санта-Доре, конечно же, следят люди Мануэля. Да и плевать на эти проклятые деньги! По всей стране в полицейские управления наверняка разосланы мои фотографии: сеньор Мануэль — детектив с гестаповским опытом. В кармане у меня пистолет Флетчера и немного денег, сумма, которую я оставлял на мелкие расходы. Имущество скудное…

Отойдя подальше в горы, я высушил одежду, привел себя в относительный порядок. Вид все равно потрепанный и подозрительный. Но рискнул зайти в деревушку.

Первым делом плотно поел в грязной харчевенке, сбрил усы и бороду в придорожной цирюльне. Купленные в лавке подержанных вещей пиджак и шляпа несколько изменили мою внешность, но ненадежный это был маскарад.

С попутными машинами добрался до столицы. Собственно, делать тут мне было нечего. Хотелось только, пусть издалека, взглянуть на мою Аниту. Против этого неотступного желания не мог устоять, хотя и пытался внушить себе, как никчемно и опасно подобное безрассудство. Я видел ее. Два раза. Скрываясь в толпе от нее, от полиции, от переодетых шпиков, рискуя каждую минуту быть схваченным или убитым.

Она шла по людной улице, и лицо у нее было такое, что сердце у меня разрывалось…

Потом, сидя в углу захудалой харчевни, я написал Аните последнее письмо — приговор нашей любви, нашему будущему. Написал, что она может считать себя свободной от всего, что между нами было. Что меня больше нет.

Слейн энергично замотал головой.

— Я думаю, ты напрасно это сделал, Гарри. Ведь она в самом деле любила тебя, и Анита не такая женщина, чтобы испугаться несчастья. Она пошла бы за тобой.

— Куда?! Все было сделано правильно. Я не имел права связывать ее судьбу с судьбой бродяги. Что ждало меня? В лучшем случае выстрел из-за угла или «случайный» наезд автомобиля, когда ищейки Мануэля нападут на след. И если уж очень повезет, тогда бегство за границу, долгие скитания без крова и имени. Нет, я сделал правильно, Джо.

Доктор задумался. Слейн кашлянул виновато и сказал:

— Извини, может быть, тебе не следовало бы сейчас говорить… Анита ведь вышла замуж. Это я к тому, чтобы ты знал…

— Я знаю. Не извиняйся, Джо. Она вышла за преуспевающего дельца, почти миллионера. Узнал об этом из газет и не утерпел, приехал взглянуть на нее. Видел из окна такси, как они выходили из церкви. Что ж, он красивый малый, ее муж.

Отправив письмо, покинул столицу. Что больше мне там делать?

Не стоит рассказывать, как я прожил следующий год. В трущобах города Сан-Гвидо есть место для бедняг всякого рода, и полиция не рискует совать туда нос. В нищих лачугах, собранных из разного хлама, живут мелкие воры и налетчики, разорившиеся лавочники и фермеры, сутенеры, попрошайки, алкоголики и наркоманы. Жил и я, если можно считать это жизнью. Зарабатывал на хлеб как придется. И все чего-то ждал. Может, революции. Может, войны. Чего-нибудь, лишь бы всколыхнулось сравнительное благополучие дворцов и трущоб. Я не пьянствовал, не искал счастья в наркотиках, не расходовал сил с полунищими проститутками. Берег себя — неизвестно для чего. Но оказалось, что беречь себя всегда стоит. Произошла трагическая история, которыми так богаты трущобы.

Моим соседом по «бидонвилю» оказался еще не старый, но до невозможности потрепанный человек по прозвищу Эдди Ящерица. Наверное, так прозвали его за лицо — с выпученными глазами, вытянутыми вперед широкими губами, маленьким безвольным подбородком и странно желтым цветом кожи. Я терпеть не могу всяких пресмыкающихся. Но этот Ящерица вызывал у меня симпатию, он право же был неплохим парнем. Бывало, всегда готов поделиться всем, что у него имелось. Всем, кроме героина. Вот героин и загнал его в трущобы. Поговаривали, что прежде Эдди был врачом и будто бы неплохим. В самом деле, он ловко справлялся с переломами, вывихами, ножевыми и огнестрельными ранами — такое постоянно случалось среди буйного населения «бидонвиля». Но все, что удавалось заработать правдами и неправдами, он тратил на наркотики. Подкрепившись хорошей дозой, обычно приходил ко мне, если я бывал дома. И мы беседовали о самых разнообразных предметах. О космосе, о раке, о краже каменного угля с соседнего склада, о последнем мордобое в кабачке и музыке Бетховена. Но проходило действие наркотика, и Ящерица увядал, становился безразличным ко всему. И шел добывать новую дозу. Жаль было человека. Да он и сам понимал, что его дело дрянь.

Как-то хмурым зимним вечером Ящерица пришел ко мне не по погоде бодрый и вроде бы даже веселый. На ящик из-под макарон, заменявший мне стол, он выставил большую бутылку дорогого вина и коробку консервов.

— У вас какое-то торжество сегодня, Эдди? — спросил я сквозь зубы (я чинил ботинок и держал в зубах иглу).

— Вот именно. Торжество. Хоть и плачевное. У вас здесь так уютно, — он оглядел стены, украшенные полустертыми клеймами всевозможных фирм.

— Такой же уют, как и у вас, — усмехнулся я.

— «У меня» — такого понятия уже нет. Ибо я презрел всяческую собственность и сегодня богат, как Рокфеллер.

— То есть?

— Во-первых, у меня день рождения. Сегодня исполнилось тридцать пять лет, — он вынул из кармана пластмассовый стаканчик, вытер его полой пиджака и налил вино.

— Поздравляю вас, Эдди, — я выплюнул иглу на койку и пододвинул свой стакан. — За ваше здоровье, сосед.

— За мое здоровье? Это очень кстати. Мерси. Ну вот… А во-вторых, два часа назад я продал свою «квартиру» и все имущество в придачу.

— О! И нашелся покупатель?

— Да, какой-то чудак, скатившийся к нам на дно с последней ступеньки общественной лестницы. И знаете, за сколько я продал? За тридцать серебряных монеток. Иудина цена за последний призрак благополучия. Право, это удачнейшая коммерция за всю мою жизнь. Теперь я гуляю…

Он один из немногих знал мое настоящее имя и был настолько деликатен, что никогда не произносил его вслух.

— За эти деньги я приобрел вот что: вино и… — он повертел перед глазами флакончик с белым порошком. — Кокаин! До утра мне хватит. Не хотите ли?

Я удивился. Такая щедрость, даже расточительность в отношении наркотика для него необычна.

— Надо бы вам бросить это дело, — сказал я и отвел его руку.

— Напротив! Сейчас по всем статьям, моральным и медицинским, я имею право нюхать сколько влезет. Не спорьте. Сейчас объясню. Видите ли, я по профессии врач. Ну, да вы знаете. Говорят, был способным лекарем когда-то. Пока не завербовался в армию Соединенных Штатов и не уехал во Вьетнам. Там тоже лечил. Но больше лечился сам — от собственной совести. Если бы я не научился успокаиваться наркотиками, то пустил бы себе пулю в лоб там, во Вьетнаме. Очень уж все это было мерзко и грязно… Ну ладно, наплевать. Так вот, я врач. И полгода назад совершил важное медицинское открытие — обнаружил у себя рак печени.

— Ну, знаете, Эдди!.. Слишком мрачная шутка для дня рождения. Стоило нюхать кокаин, чтобы потом так шутить!

При свете керосиновой лампы Эдди казался мертвецки желтым, и мне стало не по себе.

— Какие там шутки, сеньор мой приятель! Это трезвый взгляд на вещи, хотя я и под хмельком. Я ведь не трус и умею смотреть правде в глаза. Словом, опухоль уже дала метастазы. Еще какой-нибудь месяц, ну два от силы — и я не смогу выползать из берлоги на поиски героина. А вот это будет уже настоящая трагедия. Увезут в больницу для бедняков… Нет, такой оборот мне не подходит. Если мы не можем умереть на чьих-то любящих руках, мы должны погибать на ногах. По крайней мере, как двуногое разумное существо, а не как пресмыкающееся…

Он бережно насыпал порошок на кисть левой руки у большого пальца, втянул ноздрями и блаженно зажмурился.

— Вот я и продал свое имущество — на черта мне оно? И теперь богат! И даже намерен сделать вам, Гарри, ценный подарок. Нет, я серьезно. Ведь вы хороший парень и были мне ближайшим соседом, территориально и по духу. Вот только вы не нюхаете… Ну и правильно. Так выпейте хоть.

Мы выпили. Я смотрел на Ящерицу с уважением. Передо мной сидел слабый, но по-своему мужественный и гордый человек.

— Знаете что, — сказал он. — Я заметил, конечно, что вы не в ладах с полицией. Недаром вы шарахаетесь, если сюда забредет синий мундир. Не знаю, на какой почве вы с ними разошлись. И знать не хочу, любопытство не входит в список моих пороков. Так вот. У вас есть какие-нибудь документы? Паспорт или что-нибудь в этом роде?

У меня сохранились паспорт и диплом, хотя и сильно подмоченные водой во время бегства из лаборатории. Я вынул их и показал Ящерице — ему можно было.

— Отлично! — похвалил Эдди. — Предлагаю поменяться. Вот мой паспорт, а вот и врачебный диплом. Обратите внимание, они ничем не подмочены. Документы чистые, как у настоящего человека. Хотите? Я даже ничего не прошу в придачу.

— Но зачем?

— Как зачем? Если не ошибаюсь, вы что-то смыслите в медицине? Ну вот вы и станете доктором Эдвардом Беллингемом, к которому полиция не имеет никаких претензий. А некий… — он заглянул в мои документы, — некий инженер Георгий Багров — о, так вы русский! — этот неугодный полиции инженер умирает… от рака или от чего другого.

Только теперь до меня дошло, какую великодушную мену он предлагает. Флетчер не может найти меня живого, и это его, вероятно, очень беспокоит. Флетчер будет рад, узнав о смерти бывшего сотрудника, и мне это развяжет руки. Вернувшийся из Вьетнама американский врач может жить без опасений — конечно, не в столице и не в Санта-Доре. Я говорю, что этот Эдди Ящерица был замечательным парнем. Впрочем, тогда я его еще не до конца понимал.

— Фотографии надо поменять, — деловито бормотал Эдди, рассматривая документы. — Это пустяки, здесь есть хорошие специалисты, они могли бы служить даже в тайной полиции, если бы не были порядочными людьми. Вы доверяете мне эти бумаги? Тогда выпьем еще.

— Ничего не выйдет, Эдди, — сказал я и выпил. — Я против. Вам будет плохо с моими бумагами.

— Вот уж это не ваше дело. Да пейте еще, вино хорошее.

Он принялся болтать о пустяках, возбужденный кокаином, был оживлен и остроумен. Я смотрел и раздумывал, шутил он насчет болезни или нет. Смертельно больному так шутить вряд ли под силу.

А он скоро собрался уходить.

— Куда вы пойдете ночью, в дождь! Нет, не отпущу! — возразил я. — Ночуйте у меня, устроимся как-нибудь.

— Мне все равно не уснуть, только вас буду беспокоить, — он показал флакончик. — Дождь стихает. Пойду поброжу у реки. Я всегда любил реку. Мудрая и веселая штука — как жизнь. Прощайте, Гарри… пока вы Гарри, ха! Утром забегу с документами.

Я загасил лампу и лег, все думая об Эдди. Уснул лишь под утро.

А когда проснулся, на моей соломенной подушке лежали документы врача Эдварда Беллингема. С моей фотографией.

Целый день просидел дома, ожидая, что Эдди еще зайдет. Но он не зашел и на второй день. И на третий. И только через неделю газетная заметка объяснила мне, куда он ушел от меня в то утро. В отделе происшествий сообщалось, что некий инженер Георгий Багров покончил жизнь самоубийством, бросившись под поезд… Личность удалось установить только по документам… Причина самоубийства — злоупотребление наркотиками и тяжелое неизлечимое заболевание.

Я долго ходил по краю кладбища, пока не нашел холмик с табличкой: Георгий Багров… В тот же вечер уехал из Сан-Гвидо.

Но была еще одна услуга, оказанная беднягой Эдди, хотя он и не знал о ней. Спустя два с лишним месяца, когда я уже почти привык к имени Беллингема, устроился сельским врачом в одной из провинций, меня посетил шустрый сеньор из провинциальной адвокатской конторы. Он сообщил, что доктор Эдвард Беллингем получил наследство в виде двенадцати тысяч американских долларов, которые и может получить, предъявив документы в банке главного города провинции. Оказалось, что у Эдди был двоюродный брат в Бразилии, весьма состоятельный судовладелец. Перед смертью он вспомнил о непутевом родственнике и выделил завещанием в пользу Эдди сумму, на которую бедняга мог бы купить целый ящик наркотиков.

Так покойный помог мне окончательно встать на ноги. С его именем, его дипломом и его деньгами я приехал сюда, на индейскую территорию. Быстро освоился, выстроил больницу и даже хотел как-нибудь дать знать о себе Аните. Но тут газеты сообщили о ее замужестве… Нет, она все сделала правильно. Если ее не убедило мое последнее письмо, то известие о самоубийстве Багрова окончательно отрезало прошлое… А я снова взялся за «Вериту».