Два мага

Похищение

На другой день вечером, около одиннадцати часов, когда совсем стемнело и короткая летняя петербургская ночь вступила в свои права, Цветинский стоял в кабинете светлейшего и разговаривал с ним.

– Почему ты думаешь, что именно сегодня? – спросил Потемкин, собрав со стола бумаги и запирая их в ящик.

– Потому что сегодня дежурным во дворце Кулугин, ваша светлость.

– Кулугин? Ага! Знаю!.. Разве он с ними заодно?

– Он в близких отношениях с графом Фениксом. И потом, я вчера встретил его здесь, во дворце. Он был у Тубини и выходил вместе с ним.

– Не нравится мне все это, очень не нравится! – проговорил Потемкин. – Ну что же, если думаешь, что сегодня, тогда садись в свою обсерваторию!

– Приходится, ваша светлость!..

Они подошли к массивному книжному шкафу. Цветинский отпер его. Шкаф был пуст – книги и полки были сняты и убраны. Цветинский, придержав рукой шпагу, шагнул и влез в шкаф.

– Ты не задохнешься здесь? – спросил Потемкин.

– Ничего, затворяйте, ваша светлость!

Дверца затворилась.

– Тебе видна комната и слышно? – нарочно негромко проговорил Потемкин.

– И слышно, и видно, – ответил глухой голос Цветинского из шкафа. – Я нарочно проделал на высоте глаза отверстие заранее.

– Ну хорошо!..

Потемкин подошел к столу и позвонил.

Немедленно явился дежурный Кулугин.

Светлейший, словно припоминая, какое дать ему приказание, остановил на нем долгий, пристальный взгляд.

Кулугин не сморгнув выдержал этот взгляд, а потом почтительно наклонил голову.

– Вели тушить огни везде во дворце, – приказал Потемкин, – а в кабинете сам присмотри за этим. Да скажи, чтобы все тихо было. Я спать иду, – и, взяв подсвечник с зажженной восковой свечой, он направился к своей спальне через внутреннюю дверь кабинета.

Через четверть часа весь кабинет погрузился во мрак, воцарилась мертвая, ничем не нарушаемая тишина; только в дежурной комнате осталась гореть единственная лампа, да большой маятник висевших здесь часов равномерно отбивал каждый размах свой.

Пробило половина двенадцатого.

Две фигуры – одна женская, другая мужская – пробирались в этой темноте и тишине. У дверей кабинета светлейшего они остановились.

– Я боюсь, – сказала женщина, – боюсь дежурного.

– Дежурным сегодня Кулугин; в крайнем случае, если он заметит нас, мы откроемся. Вас он не выдаст.

– Я предпочла бы, чтобы был кто угодно, лишь бы не Кулугин.

– Теперь поздно рассуждать. Идемте!

– Идите вы один. Я останусь сторожить у двери.

– Но я один ничего не сделаю. Я не знаю секрета ящика. Вы должны идти со мной.

– О, господи! – вздохнула женщина и вошла в кабинет.

У ее провожатого был потайной фонарь в руках.

Он отворил его в кабинете. Тотчас же при слабом мерцании этого фонаря они кинулись к бюро. Женщина на ощупь отыскала розетку, надавила ее, отперла ящик, ее спутник выхватил все, что было в нем, и большими, широкими шагами направились они к двери назад.

Вдруг женщина остановилась и схватила за руку провожатого.

– Слышите? Я различаю какой-то шум...

– Это вам кажется, ничего нет!..

– Как будто сюда, к нам, идет кто-то...

– Просто мышь пробежала...

Они вышли уже из кабинета в приемную.

Фонарь был вновь затворен, и здесь, в темной приемной, они ощутили чувство, какое вдруг испытывает человек, инстинктом открывший, что в той же комнате с ним есть еще кто-то посторонний и страшный.

Вот оно! Ожидаемое случилось, и страх оправдался и не прошел даром.

– Кто тут? – окликнул голос Кулугина.

Они притаились, замерев на месте.

Но Кулугин искал их в темной комнате и приближался на ощупь.

Вот он все ближе и ближе подходит к находящимся в комнате. Он почувствовал, что нашел, и схватил руку, державшую фонарь.

Немедленно началась тихая, беззвучная, но упорная борьба.

– Кулугин, вы? Это – я, я, Надя, с итальянцем Тубини, – проговорила женщина. – Тише, не поднимайте шума!..

– Что вы здесь делаете? – строго спросил Кулугин.

– Сейчас я объясню вам, проведите меня в вашу дежурную. Там вы один, никто не может увидеть нас?

– Никто. Комната совсем пуста.

– Тогда ведите...

Сегодня утром у них было второе свидание.

Кулугин с дежурства, рискуя ответить за это, был проведен итальянцем в кабинет к Наде. Опять они говорили очень мило, опять он целовал у нее руки, и Кулугин ушел еще более влюбленный, чем прежде.

Теперь, когда он ввел ее в дежурную, она быстро обернулась к нему и проговорила:

– Неужели вы не понимаете, зачем я здесь?

Кулугин молчал, испытующе глядя на нее.

– Да чтобы увидеть вас! Я из-за вас пришла сюда! – пояснила она. – Вы не рады? Тогда мы назад уйдем...

– Вы пришли сюда из-за меня? – переспросил Кулугин.

– Ну да, конечно, а вы чуть не подняли сами же тревоги из-за этого и напугали моего бедного итальянца. Посмотрите, на что он похож...

Тубини стоял бледный на пороге комнаты с фонарем в руках. Лица на нем не было. Однако бумаги он успел спрятать за пазуху и стоял испуганный, дрожащий, но, видимо, уже догадавшийся, какой оборот хотела придать делу Надя, и потому несколько успокоенный.

– Я насилу уговорила его проводить меня сюда, – продолжала она. – Правда, я не ожидала такой встречи!

– Но и я не ждал вас, – возразил Кулугин. – Простите!..

– Хорошо, я прощаю. Идите же к себе, – обратилась она к итальянцу, – и оставьте мне фонарь на всякий случай... Я вернусь одна.

– Вы хотите вернуться одна? – проговорил Тубини. – Лучше я останусь за дверями и подожду.

– Но в таком случае вам долго придется ждать, – сказал Кулугин, – потому что скоро я не выпущу отсюда Надежды Александровны.

– Как не выпустите?

– Нам нужно поговорить, и очень серьезно.

Такого тона она, видимо, никак не ожидала от Кулугина, и это сразу смутило ее.

– Идите! – умоляюще сказала она итальянцу. – Я найду дорогу одна... Да идите же! – повторила она, видя, что Тубини не двигается с места.

Итальянец, как бы вдруг решившись и махнув на все рукой, повернулся и пошел.

Надя осталась одна с Кулугиным. Тот выждал, чтобы дать время уйти итальянцу, и, когда, по его расчету, Тубини был уже далеко, подошел к Наде.

– Так вы пришли сюда исключительно ради меня? – спросил он, глядя ей в глаза.

– Я не ожидала такой встречи с вашей стороны, – ответила она, готовая заплакать. – Конечно, вам странно, что девушка решилась на такой шаг, чтобы идти ночью на свидание, но положение мое исключительное, меня держат взаперти, я знала, что вы один здесь в дежурной, и думала воспользоваться этим.

– Воспользоваться этим, чтобы что сделать?

– Прийти сюда...

– Но разве дорога в дежурную через кабинет светлейшего?

– А почему же нет? Если я пришла сюда через кабинет, значит, эта дорога сюда ведет. Не все ли вам равно, как я пришла сюда?

– А зачем итальянец захватил фонарь с собой?

– Вы меня допрашиваете, вместо того чтобы радоваться моему приходу? – вспыхнула она вдруг. – Я уйду тогда...

– Вы не уйдете так скоро! – остановил ее Кулугин. – Я вам сказал, что нам нужно переговорить.

– Но послушайте, я думала, что имею дело с порядочным человеком, который не пожелает воспользоваться так грубо моим легкомыслием. Теперь я вижу, что поступила не только легкомысленно, но и неосторожно. Я никак не ожидала, что мне придется раскаиваться!..

– Вероятно, вам и не придется делать это...

– Я в вашей власти теперь...

– Да, вы в моей власти, и потому я прошу вас рассказать мне все откровенно. Скажите, зачем был фонарь у итальянца, зачем этот фонарь отворяли вы в кабинете и что делали у бюро?

– Вы подсмотрели, вы видели это? – вырвалось у Нади, и полная беспомощность охватила ее.

– Да, я видел это и никак не могу понять, зачем вы останавливались у бюро, если шли сюда, ко мне.

Надя молчала. Грудь ее тяжело поднималась, щеки вспыхнули, губы приоткрылись, и глаза расширились и горели.

Кулугин смотрел на нее и должен был сознаться, что она удивительно хороша и что никогда он не видел другой девушки, которая могла бы сравниться с нею в эту минуту. Он залюбовался ею, и его взгляд невольно выразил нежность и восхищение ее исключительной прелестью.

Надя почувствовала этот его взгляд и поняла его выражение. И вдруг слезы, давно уже собиравшиеся, подступили к ее горлу. Она прижала платок к лицу и заговорила сквозь него, всхлипывая:

– Ну да, браните меня, я дурная, нехорошая, я вам говорила, что я вовсе не то, чем кажусь вам, я предупреждала вас! Вы сами не верили... теперь видите...

– Я ничего еще не вижу, – заговорил Кулугин мягким, вкрадчивым голосом, – я ничего не вижу, разве только то, что вы боитесь быть откровенной со мною. Расскажите мне все, все без утайки! – Он подсел к ней близко, но почтительно, сложил руки и заглянул ей в лицо влюбленными глазами. – Надя, неужели я не заслуживаю вашего доверия?

– Но, если я вам расскажу все, вы перестанете думать обо мне хорошо.

– Какая вы смешная! Говоря так, вы заставляете меня делать предположения непременно худшие, чем они должны быть на самом деле. Для меня вы и дурное не могут быть связаны вместе. Наверное, вы преувеличиваете. В чем вы можете быть виноваты? Вы действовали не по собственному почину, вас заставили.

– Да, меня заставили, – проговорила Надя.

– Кто?

– Граф Феникс.

– Я так и думал, что тут не обошлось без него. Что же заставил он вас сделать?..

– Он держит меня в своем подчинении, и я не могу отделаться от его власти...

– Ну да, я верю! Что же он заставил вас сделать?

– Помочь Тубини достать документы и планы из секретного бюро в кабинете светлейшего.

– А! Это, должно быть, очень важные документы?

– Они касаются всех распоряжений будущей турецкой кампании.

– Вот оно что! Как же вы взялись за дело?

– Светлейший показал мне, как отворяется секретное отделение бюро. Я успела сделать восковой слепок с ключа, вчера отдала его через Тубини Фениксу, а сегодня ключ был уже готов.

– И вы достали документы в кабинете?

– Вы видели это, к несчастью...

– Где же теперь документы?

– У Тубини. Он спрятал их, когда вы привели сюда нас; теперь он, вероятно, у себя в комнате и снимает копии...

– Зачем?

– Чтобы положить документы до сегодняшнего утра обратно на место, как будто их никто не трогал.

– Понимаю! Иначе станет известна их пропажа, и тогда все планы изменят, а эти никуда не будут годны. Значит, Тубини должен еще вернуться в кабинет?

– Да.

– Но вы не пойдете больше.

– Хотя должна была. Поэтому он и не хотел оставить меня здесь.

– Ну, вот видите, вы мне все рассказали откровенно и посмотрите на меня! – и Кулугин глядел на нее, раскинув руки, сияющий и торжествующий.

– И вы не разлюбили меня? – спросила она.

– Нет, моя радость, нет, моя прелесть! Разве я могу разлюбить?

Его руки ждали объятия, она видела это и, словно усталая после всего происшедшего, измученная своим волнением, опустилась к нему на плечо.