Два письма

Глава 12 9-10 июля. Кронштадт – Гангут

С катера отшвартованного в Купеческой гавани наше отделение в сопровождении пожилого мичмана с четырьмя "галками" выслуги на рукаве мы не очень ровной колонной потопали куда-то по улочкам старинного Кронштадта. Не очень ровно мы топали потому что двое умудрились за время дороги укачаться, хотя на мелкой волне катер почти не качало. Я этот бравый строй, как самая "рослая" замыкала и вдали от сурового глаза начальника могла в своё удовольствие крутить головой по сторонам. Ну а чего, вы хотели, я же впервые на острове Котлин в овеянной историей морской крепости Петром заложенной. Впрочем, как раз крепости, вернее крепостных стен, я пока нигде не видела. Пару раз мелькнул на фоне неба круглый купол большого собора, а в остальном мне понравилось, как-то очень тихо и камерно, но при этом без глухой заброшенности далёкой провинции. Несколько раз навстречу попались моряки и даже гражданские…

У штаба, наверно это мой личный рок такой, всех куда-то увели по одному, по двое, а я осталась сидеть на лавке. Сначала вскакивала на каждого проходящего, потом включила мозг и перебралась на дальнюю лавочку, где могла расслабиться и не изображать строевую стойку перед каждым проходящим проходимцем с кокардой на лбу. Вообще, если следовать уставу, то я как имеющая самое маленькое звание обязана со всем жаром и пылом приветствовать фактически любого в военной форме… Так что надо быстренько в адмиралы податься и никого не приветствовать, кроме Верховного…

Очень злой и нервный старшина с повязкой на руке прибежал искать меня часа через два. Вообще, смешно вышло, он прибежал, сделал пару кругов, подбежал к одному стоящему в стороне матросу, спросил чего-то, раза три пробегая мимо, смотрел и на меня и умчался. Появился он минут через двадцать с капитаном третьего ранга, а может майором, фиг его знает, если он связист, оба встали напротив лавок обозревая всех четверых находящихся в их поле зрения:

— Вот видите! Товарищ майор! Нет тут вашего Луговых! — я встрепенулась, но меня ведь не звали, просто услышала свою фамилию…

— А вот я в этом не уверен, товарищ старшина первой статьи… Краснофлотец Луговых! Подойдите к нам! — чётко скомандовал майор, поймав мой взгляд. Вы бы видели лицо бедного старшины. Я подошла, откозыряла и меня повели в другой штаб, а потом на узел связи. Свой мешок я нигде оставить не могла вот и ходила везде с ним, что к концу уже хотелось просто кого-нибудь пнуть посильнее. Меня записали в десяток книг, списков и ведомостей, поставили на комсомольский учет, успев попенять, что за июль я не уплатила комсомольские взносы и не проявляю активности в политико-воспитательной работе подразделения. Я было хотела ответить, но увидела пустые глаза говорившего политрука, поняла, что он сейчас не задумывается и не понимает, что и кому говорит, робот такой говорящий…

В маленьком кабинете, где я оказалась, сидел какой-то политрук, как мне показалось, он предложил мне расписаться. Я как учил папа, сначала стала читать подписку по допуску к секретным сведениям, что никому и никогда ничего не расскажу, иначе меня ой как накажут. Сосед влез:

— Мета! Это особист, дай лучше я с ним буду говорить…

Он пару раз перечитал все мои невеликие документы, мы с Соседом заполнили анкету, которую особист разве что на зуб не попробовал. Потом насупился, наверно это означало грозную суровость, которую с его пухлой мордашкой изобразить было трудно:

— Вы всё поняли? Краснофлотец Луговых!

— Всё поняла!

— И знаете, как работать с секретными документами?

— Конечно!

— И как?… — Сосед хихикнул, набрал грудь воздуха и выпалил на одном дыхании:

— При получении секретного документа, я обязана его перед прочтением съесть, пепел проглотить, потом убиться лбом об стол, дважды застрелиться и самозакопаться! Всё правильно? Товарищ командир…

— Чего… Чего, чего?

— Ну главное, ведь, чтобы враги ничего не узнали! А так точно не узнают… — сделав паузу, словно думаю, подняв глаза к потолку. — Нет! Так точно не узнают! А ещё бы хорошо это в присутствии командира, комиссара и начальника особого отдела, чтобы могли оценить мою бдительность…

Я подумала, что Сосед явно перегнул, потому что особист стал краснеть, пучить глаза, щёки как-то подозрительно стали подрагивать. И когда кабинет внезапно сотряс громовой гогот, я чуть со стула от неожиданности не упала. Особист трясся от смеха, едва не падая со стула и вытирая со щёк слёзы. Когда, наконец, он смог говорить, я постаралась сделать самое глупое и невинное лицо, сама успела подумать, что если бы я предполагала, что именно хочет выдать Сосед, то не вышло бы такого наивного лица диссонирующего со словами.

— И кто ж тебя такому научил?

— Лётчик один, он ещё добавлял, что можно убиться и веником, но это недостойно красного командира…

— Иди уж, краснофлотец Луговых! Тебя в седьмом кабинете уже часа два ждут… Съесть перед прочтением… Вот же ж… Лётчики…

В седьмом кабинете перед заваленным бумагами столом сидел пожилой капитан-лейтенант с орденом Красной звезды:

— Вот, наконец, я тебя и дождался, краснофлотец Луговых…

— Как только сказали, я и пришла.

— Да ладно! Это я так… Присаживайся. Сначала хотели мы тебя на пост СНиС в проливе Бьеркезунд отправить, но сейчас там уже финны, а наш пост мы сняли. Здесь у нас все штаты заполнены, хотя отзывы и отметки у тебя очень хорошие, но опыта считай нет. На корабль бы тебя, но не возьмёт никто, сама понимаешь. Короче, решили пока поставить тебя в резерв и потихоньку готовить в смены на узле, чтобы походила пока дублёром, а потом уж на самостоятельную работу. Но тут у нас накладка случилась, сегодня ночью с Ханко доставили их радиста с аппендицитом, там раненых везут, а тут аппендицит… Во как бывает… Понимаешь… Так что пока мы тебе замену не найдём, ты там будешь. Там на охотниках свои радисты есть, но их ни один командир не отдаст, а там у нас уж так получилось, радист один был, хороший, но один. Сложно тебе, конечно, будет, но думаю, что старшие товарищи тебе помогут. А ты комсомолка, значит справишься! Правильно говорю?

— Наверно… — знать бы ещё эта их Ханка где живёт и вообще…

— Как-то у вас радости не наблюдаю, товарищ Луговых!

— Есть радость! Товарищ капитан-лейтенант! А как мне туда добраться и что вообще от меня требуется?

— "МОшка", которая с ранеными и радистом прорвалась, сейчас в заводе немного ремонтируется, я скажу дежурному, он тебя проводит или сопровождающего выделит. А вот твоё командировочное удостоверение, продаттестат и приказ… — сказал он, смачно с размаха пропечатав бумажку старой потёртой печатью. Как-то напрягло меня это назначение, да и слово "прорвалась" про какую-то "мошку", что ей ремонт потребовался не вселило веселья. Так со своим неразлучным мешком и зажатыми в руке документами я вышла к столу дежурного, который с места начал на меня покрикивать. Вот что у военных за манера, чуть что, голос повышать, особенно без повода, мне и самой не весело, а тут ещё какой-то дурак будет на мне свои голосовые связки отрабатывать:

— Товарищ мичман! Потрудитесь умерить тон и выполнить полученные указания! В стране война идёт, Отечественная, если вы понимаете!..

Матрос с "повязкой-Рцы", который вёл меня на завод, всю дорогу на меня как-то испуганно косился, а на заводе, проходная которого почти спряталась в кустах сирени, нашли нужный мне корабль, вернее кораблик, ненамного больше доставившего меня сюда катера, у которого на палубе вились провода, в открытых люках что-то гремело и доносился сочный мат кого-то отчитывали. Хотя, при ближайшем рассмотрении поняла, что при всей малости, это боевой корабль, потому, как имелись пушки и пулемёты, при виде которых чувствовалось, что это не для красоты, а оружие и достаточно серьёзное. На борт со стенки была перекинута заляпанная грязью и маслом толстая доска, сопровождающий не стал мудрить и прыгнул сразу на палубу. Я решила не рисковать, каким скользким бывает поверхность с разлитым по нему маслом как-то узнала, не хотелось растянуться на палубе при приземлении, да и мешок мой… Появившийся из домика-надстройки моряк о чём-то пошептался с помощником дежурного, и последний буркнув что-то исчез, а я так и осталась на пустой палубе.

— Слышишь, Сосед! Это нормально для военных, вести себя как дикие козлы?

— Мета, вообще, ведут себя они обычно, просто ты несколько необычная и это накладывает свой отпечаток. Вот послужишь, оботрёшься, не будешь столбиком стоять на палубе, а уже будешь знать, куда можно пойти и с кем можно законтачить…

— А куда лучше пойти?

— Ну, я бы посоветовал на камбуз, это морская кухня, а там кок – это повар, он обычно всё знает и команда его любит…

— И где здесь камбуз?

— Душа моя! Я то откуда знаю? Я хоть по военной специальности и значусь начальником медицинской службы надводного корабля первого ранга, так это крейсер, не меньше. А на нём у трапа вахтенный должен быть и вестовые есть, это здесь анархия полная. И я всё-таки начальник службы и офицер, так что меня по прибытии от самого трапа бы вестовой до командира или помощника сопровождал. Кстати, был бы трап, на входе и при покидании положено честь флагу отдавать. Можешь сказать, что трапа нет, а поэтому, если бы ты начала ещё и честь отдавать, то вполне могла за борт свалиться. Так что решила, стоим, ждём или активность проявим?

— Не знаю даже, давай пока постоим…

Я отошла в сторону ближе к стенке, у которой катер отшвартован. Про себя я не переставала удивляться, ведь помощник дежурного с кем-то в надстройке шептался и тот выглядывал и на меня смотрел. Странные они какие-то, но в чужой монастырь… Так что сделать максимально независимый вид, тем более, что удалось удачно повесить на столбик ограждения свой уже изрядно надоевший мешок. А вообще, я на службе и меня кормить три раза в день обязаны, а я сегодня только в катере в пути перекусила, да и то это было то, что мама мне из дома дала… Вспомнила про маму и задумалась, удастся папе маму с малыми к бабушке отправить или нет? Я как-то прониклась скепсисом Соседа в плане того, что от нашей информации что-то удастся кардинально изменить. Тем более, что он мне довольно убедительно объяснял про пластичность исторической линии. Что знакомую ему историю творило не одно какое-то событие, а сотни и тысячи, и результат был от действий миллионов людей, которые при этом были разбросаны на огромном пространстве, то есть их действия никак могли быть между собой не связаны. То есть, повлиять на всё и сразу, чтобы кардинально повернуть историю в другое русло нужно осмысленное противодействие или воздействие сотен тысяч, а это не в силах даже товарища Сталина, как бы его не демонизировали современные Соседу либерасты. Слово мерзкое какое-то, надо будет у него спросить, что оно значит и почему он их так не любит. Хотя, за что любить тех, кто пачкает имя товарища Сталина? Наш он – мой Сосед, хоть и странный временами. Вот было бы хорошо, если бы мама к бабушке уехала. Ещё лучше бы туда и папу отправить, но его с завода никто не отпустит, да он и сам не поедет. Но он же всё-таки мужчина и коммунист. Их коммунистов в цехе всего двое, он – бригадир и есть ещё старый мастер, так вот они с мастером всерьёз считают, что они как коммунисты отвечают за работу всего цеха гораздо больше, чем официальный начальник цеха и три мастера участков. И на парткоме завода с них за весь цех спрашивают. Я у папы спрашивала, а зачем он коммунистом стал, он ответил, чтобы народ у нас в стране стал главным и жил хорошо и больше никакие эксплуататоры у народа кровь не сосали. А когда я спросила, а какую он лично пользу с этого имеет, он снова смеялся, что единственная польза и право у коммуниста ещё на фронте в гражданскую, было первым в атаку пойти. А теперь головой за общее дело отвечать, как самому сознательному в ряду передового рабочего класса… Вот я не знаю, смогу я быть коммунистом? С комсомолом проще, мы всего лишь ещё только учимся и не обязательно в партию заслужим быть принятыми… А мама у меня всё-таки дремучая, это же надо молитвы читала и крестила меня. Нет, мне бабушка рассказала, что мы все трое крещённые, ещё маленькими нас в церковь носили и окрестили, только я ничего не помню. А когда мелких окрестили я не заметила, бабушка у меня ещё та хитрюга и партизанка…

Через некоторое время из какого-то люка высунулась чумазая голова и увидев меня выдала:

— О, надо же! Баба на палубе…

— Это в деревне Пендюкино БАБЫ, а я девушка и краснолфлотец! Позовите кого-нибудь! А то я на вашем крейсере уже битый час и хоть бы кто появился!

Голова исчезла, только из открытого люка донеслось: "Степаныч! Там баба живая на палубе, при форме и ругацца шибко строго! Можа сходишь, командир то умаялся, спит…". После недолгой возни вылез тоже грязный, но не так сильно, плотный почти квадратный, основательный и кряжистый какой-то моряк, я сразу подумала "Точно это и есть Степаныч".

— К-хх-м…

— Товарищ…?

— Мичман…

— Товарищ мичман! Краснофлотец Луговых, прибыла к вам, для доставки к новому месту службы! Хотела бы узнать, где могу разместиться. Документы предъявлю по первому требованию, только у вас сейчас руки очень грязные…

— И куда вас доставить? Товарищ… Краснофлотец…!

— Мне сказали, что на Ханко, в распоряжение штаба береговой базы.

— Ну тогда всё верно. Как ремонт закончим, так и выйдем… А разместиться… У нас, пассажирских кают нет, пока в кают компанию пройдём, а там как командир решит. Давай за мной… Под ноги только смотри!

Он занырнул в какой-то люк на носу, за которым узкая крутая лестница уходила в темноту или это только со света так показалось. На ощупь, спиной вперёд, нащупывая ногой каждую следующую ступеньку, я спустилась вниз. Здесь хоть и не ярко, но горела лампочка в сетчатой защите… Краем своего музыкального слуха слышала шепотки оказавшихся здесь матросов "Как баба, задом вперёд по трапу…", "Дура! Ей так на роду написано! Не скакать же ей в юбке, как тебе – вахлаку…"

Степаныч стоявший впереди повёл головой и крикнул:

— Касимыч! Ты, где? Снулая ты какракатица!

— Степаныч! Ну чего ты опять кричишь? Где я ещё могу быть? А вы чего тута регочете! Караси мокроухие! А, ну, марш отседова!..

— Степаныч! А чего это кок на старших по званию голос повышает, при посторонних тем более? — обратился к мичману лопоухий рыженький моряк.

— А ещё и добавлю! Правильно он сказал! Караси вислохвостые! Нактоузную катушку каждому в полуклюз и в три лиселя завернуть, да с вымбовкой в самый степс до шпангоута под рундуком! С таких осьминогов даже камбала под сланями со смеху подохнет! Почему я ещё вас здесь вижу?! Стеньги вы без такелажа! А, ну, все, по заведованиям растворились! Перед тем, как командира будить сам по постам пройду и не дай вам племянник русалочьей матери, если непорядок найду! Брысь! Сказал! Кефали бестолковые! — Степаныч разразился громоподобной тирадой, к концу которой кроме меня рядом остался только помянутый Касимыч. Если от этого рёва где-то неподалёку спал командир, то просто не мог не проснуться, а мичман похоже тихо изъясняться с подчинёнными не умеет.

— Степаныч! А с меня чего хотел?

— Да вот пассажир… пассажирка у нас, обиходь уж, не посрами наш славный экипаж…

— Всё в лучшем виде сделаем! А ты девичка садись, нет в ногах правды, — он так смешно через звук "И" говорил слово "девичка", что я едва поняла о чём он говорит. — Кушать хочешь?

— Я бы поела. Товарищ мичман! А мы когда поплывём?

— Товарищ краснофлотец! Запомните! Корабли не плавают! Корабли ХОДЯТ! А мы отойдём, как ремонт закончим и… Как командир решит, в общем… Прикидываю, что часа через три… — тем временем вернулся кок уже в когда-то белой куртке и поставил передо мной на стол кружку и миску, в которой на паре широко нарезанных кусков чёрного хлеба лежало по кусочку масла и пара кусков колотого сахара сбоку.

— Извините! Но от обеда только командиру порцию оставили, я, думаю, что её можно пополам поделить, командир не рассердится, но советую вам только червячка заморить и желудок не набивать, а то укачает и с полным животом хуже будет. Вы ведь опыта на таких кораблях в море не имеете?

— Не имею… И не надо ничего делить! Спасибо! Касимович.

— Вот сразу видно, городскую культурную девичку! А, Степаныч?

— Ты мне зубы не забалтывай! У самого то на камбузе всё в порядке?!

— Продукты получили, угля загруз почти полный, два пробитых бидона с водой поменяли, только заводские один сильно мятый подсунули, но мы посмотрели, вроде не течёт. Ужин будет вовремя, а уж завтрак, придётся сухим пайком давать, если всю ночь идти будем, только чай смогу вскипятить по полбака за раз…

— Ладно, Касимыч! Не сердись, это я так! Устал просто.

— Так тоже сядь, чаю попей, с гостем поговори, уважение покажи…

— Вот умеете вы на востоке правильные слова находить… — я только после этого заметила, в чертах Касимыча общее с лицом дядьки Ахмета. — Наливай, да покрепче! Ещё неизвестно, когда поспать удастся…

Степаныч обтёр руки тряпкой, положил на лавку помятую фуражку и принялся изучать мои документы. Удовлетворённый, после просто неспешно пил со мной похожий на дёготь чай из парящей кружки, а я уплетала божественно вкусный ржаной хлеб. Хоть не наелась, но решила прислушаться к совету бывалого человека, ведь то, что не укачало по пути в Кронштадт, ещё ни о чём не говорит, вон двоих еле вывели из катера, а с полным желудком кажется, правда укачивает сильнее. Бабушка даже говорила как-то, что сразу после обеда на телеге никуда ездить не нужно, а то желудок растрясёт.

На расспросы Степаныча и Касимыча рассказала, что я и кто я, так как повода делать из этого тайну не видела. Потом мичман ушёл, а я говорила с Касимовичем. Сосед снова оказался прав в том, что кок – это бесценный источник самой разной информации. Он рассказал, что Ханко – это полуостров, где находится арендованная у финнов после войны морская база, которой командует суровый мужик – капитан первого ранга Колбасьев. Что с первого дня войны, хоть Финляндия тогда в войну ещё вроде не вступила, на базу начались регулярные налёты немецкой авиации, а на второй день, опять без официальной войны наши береговые позиции были атакованы отрядами шведских добровольцев и шюцкоровцев, то есть формально Финская армия вроде и не при чём, о чём они дали ответ, а за действия отдельных граждан правительство не отвечает. А шведских добровольцев в Финляндии очень много, хорошо вооружены и очень хотят воевать против СССР. Их страна официально нейтральная, вот они и едут к финнам.[13] Шюцкор – это местная финская националистическая организация, у которой свои отряды добровольцев. Есть её женский аналог "Лотта Свярд", и эти дамочки на полуострове тоже уже успели отметиться, как в качестве медицинских сестёр, так и в качестве связисток, наводчиц и снайперш. Оголтелые фанатички, которых в плен взять не удаётся, потому что стреляют в себя и подрываются при опасности попасть в плен.

А по поводу ремонта и пути сюда рассказал, что шли с конвоем из Таллинна и несколько раз подвергались атакам немецкой авиации…

— …там к нам один пикировщик прицепился, хорошо, что у него только одна бомба осталась, и он не попал, но гад такой, раз пять на нас в атаку заходил. Из пушек и пулемётов по нам стрелял. Хорошо, что у нас зенитные крупнокалиберные пулемёты, а то не отбились бы наверно. Ребята его зацепили и он с дымом уходил, только как не смотрели, не упал вроде…

— А вы откуда всё так хорошо знаете, вы же кок?

— Ай! Девичка! Не веришь, да? Я же по боевому к зенитному пулемёту приписан, вот мы вдвоём с правым ДШК управляемся, но пикировщиков этих ещё пойти попади и даже попасть мало, я точно видел много раз попал, а он летит. Вот из пушки бы, так сразу куски от него полетят…

— Верю, просто я не знаю ничего, вот и спрашиваю. Я же только вчера присягу приняла и сюда направили…

— Ой! Девичка! Не дело это тебе на войне быть! Ай!.. Я лучше дальше расскажу. Этот гад нам в мотор попал, механики заделали, как могли и мы сумели дойти, хотя и не могли полную скорость дать. А знаешь, как у нас корабль при полном ходу идёт? Красота, брызги летят, а мы на волне вперёд летим! Дырки в бортах и палубе нам ещё ночью заделали. А вот с машиной возятся, слышала наверно.

Потом он рассказал, что двоих раненых сильно зацепило, их в госпиталь отправили, а трое легкораненых и командир остались… Вот так, подумала я. Вот она настоящая война и пока до этой Ханки дойдём, на нас могут немецкие самолёты налететь. А ещё есть финский флот, в котором даже два старых броненосца, у которых одного снаряда хватит, чтобы от нас одна пыль осталась. Вот поэтому и торопятся, чтобы самый опасный участок ночью в темноте проскочить, хотя, какая сейчас темнота, если белые ночи, пара часов сумерек и всё, зато ночью ветер стихает и на гладкой воде нас ещё дальше видно будет. Страшно мне? Наверно нет и не потому что я такая смелая, а просто не понимаю по-настоящему, что меня ждёт…

К ужину все вокруг забегали, я так и сидела в кают-компании, да пару раз вышла на палубу подышать и в места общего пользования. Старший лейтенант появился с подвязанной на ремне рукой, встопорщенный и уставший до чёрных кругов под глазами. Скользнул по мне невидящим взглядом, автоматически закидывал в рот ложку за ложкой свою порцию, а сам выслушивал доклад присевшего рядом Степаныча. После отдав какие-то распоряжения натянул на голову не менее помятую чем у мичмана фуражку куда-то побежал, я только услышала топот по палубе над головой…

Глупость, наверно, но из разговоров со Степанычем и Касимовичем, у меня уже сформировался в голове образ матёрого морского волка, из которого героизм просто струится по сторонам и с изогнутой трубкой во рту. Лейтенант ничего героического во внешности не явил, чем меня страшно разочаровал. И как бы я себя не ругала и не объясняла всё своей детской наивностью и глупостью, но где-то в глубине души обида на старлея за обманутые ожидания поселилась прочно. Ну да и ладно, мне с ним детей не крестить. А вообще, нужно быть поаккуратнее, так накручу себя, а потом бок о бок месяцами тереться, нельзя же так в самом деле!

Ещё через пару часов мы, наконец, вышли в море, вернее в Финский залив. Вечерний летний залив пластался маслянистыми едва видимыми вздыбами скруглённых волн. На песчаных пляжах сейчас в мокрый песок на грани воды и суши с шипением не шлёпали волны, а словно натекали тонкие чуть приподнимающиеся верхние порции слоящейся воды. Ох, как же хорошо в такую погоду брести по песчаному мелководью сотни метров в тёплой парной пресной воде, чтобы глубине по пояс радоваться, что, наконец, можно плыть.

Но сейчас на вибрирующей палубе рычащего выхлопом сторожевика было как-то совсем не до того, и не только сигнальщик до рези в глазах вглядывался в горизонт и небо, особенно в целый сектор сияющей пелены вокруг низко висящего на северо-западе летнего солнца в белёсом ленинградском небе, ведь это одно из наиболее вероятных направлений возможного воздушного нападения. А от рвущего водное стекло форштевня далеко-далеко на крамболы непрерывными чёткими линиями тянулись предательски выдавая наш катер усы. И наверно не только мне сейчас очень хотелось, чтобы они исчезли, пропали, стёрлись, потому что с высоты их сейчас можно было увидеть в косых лучах солнца за пару десятков километров, гораздо раньше, чем у их основания удастся разглядеть тёмную шаровую риску корабельного корпуса с тонким хвостиком чёрного солярового выхлопа. Это ещё здорово, что у нас не угольная кочегарка с её обязательным в такую погоду километровым высоким чёрным дымовым столбом над трубой. Комендоры влипли в свои боевые посты, как и сигнальщик и наблюдатели, внутри надстройки в рубке, вернее над ней, этот сарайчик надстройки не сама рубка, а всё управление на открытой назад площадке в её задней части… Вон Касимович в заломленной на затылок над вихрами иссиня чётных кудрей Балтфлотовской бескозырке поводит по небу насупленным стволом своего большого пулемёта по левому борту, ещё двое рядом у такого же с правого борта тревожно оглядывают другой сектор неба. Сколько глаз сейчас ощупывают небо с рыхлыми полосами даже не перистых облаков, а просто едва обозначенных тяжей прозрачной белесоватой мути. Если бы не набегающий ветерок и трепещущий на нём кормовой флаг, могла возникнуть иллюзия, что мы влипли в неподвижную картинку, но на самом деле хоть вокруг ничего не движется и не меняется, ни вода, ни очертания дымки далёкого берега, мы глотаем метры м кабельтовы пути. Хотя Степаныч обещал, что миль через двадцать от Кронштадта уже набегает волна и начнёт качать, пока всё тихо. Кто бы мне сказал, что я буду со многими молить о ненастной погоде, когда самолёту в небе делать нечего и можно расслабиться и сосредоточиться только на опасности на воде, здесь глубины никакие, поэтому ждать здесь подводные лодки наивно, да и мы для подводников слишком малая и неудобная цель, а главнее то, что на таких глубинах лодка с высоты как на ладони и нет спасительной глубины, где бы можно было спрятаться…

Я приткнулась с левой стороны надстройки, смотрю назад, на чуть расслабившихся у пушки артиллеристов и Касимовича с напарником, вспоминается напеваемая Соседом задорная:

Я даже не заметила, что сижу уже десяток минут раз за разом мычу этот куплет или припев. Даже меня захватило разлитое по всему катеру тревожное напряжение. Я не стала говорить, но со слов Соседа особенно первые месяцы немцы очень старательно соблюдали режим, можно сказать, воевали по расписанию, то есть ночью предпочитали спать, то есть не ездили, не летали, боевых действий не вели. Не стала говорить, потому что не знаю, распространяется ли это правило на морской театр военных действий. Во как завернула! А всего на службе – комар начихал… Месяца не прошло, как в военкомат пришла, а кажется, что мирное время уже так далеко и каждый день после него растянут на недели и месяцы…

Изредка весь корпус чуть вздрагивает, словно машина на дорожном ухабе, словоохотливый рыжий старшина говорил, что это могут быть усы прошедших вдали кораблей или просто одинокая волна, не девятый вал или волна-убийца, но всё равно не такая как другие. Днём пару раз даже вспотела, а сейчас моментами познабливает, нет, не холодно, просто прохладно, особенно, когда влажный ветер забирается под форму к голому телу. Вот и сижу тут на постеленном старом чёрном ватнике накрытом чистой тряпкой, прислонившись спиной к нагретой на солнце серой стенке рубки, подтянув согнутые колени, на которые хотела бы устроить свой подбородок, но мне почему-то это кажется неприличным. Хоть я прижала и обхватила руками под бёдрами обтянутыми юбкой, но и то, что колени вверх торчат достаточно вызывающе. Летевшие от Кронштадта за нами в след три большие сероспинные чайки уже давно отстали, сейчас любая риска в небе это скорее самолёт, чем птица. А по последней сводке бои идут по всей линии западных фронтов. Смотрю вокруг в эту умиротворённую тишь и не верится, что где-то стреляют пушки, умирают в окопах солдаты. Даже в то, что на пути в Кронштадт этот катер с этими матросами атаковал и обстреливал немецкий самолёт не верится, хотя вот ещё не закрашенные свежие заплатки с опалинами обгоревшей краски. Мои мысли кажутся какой-то неправильной игрой, словно мне достаточно правильно сосредоточиться и я проснусь. И ничего этого нет, и нет войны, а я после окончания школы хожу и думаю, что мне делать, идти учиться или работать, и мучения этого выбора кажутся мне такой невыносимой тягостью… Я словно впала в транс или задремала с открытыми глазами под это плавное окружение, с которым чуть диссонирует только ровное так-таканье двигателя под ногами…

Когда всё разрушилось каким-то неправильным криком:

— Воздух! Справа сорок самолёт! Огонь! — "Не верю!" сказал бы Станиславский, и я ему бы поддакнула. Какой-то срывающийся, неправильный голос, никакого величия и героизма, в нём, никакой внушительности, как у Левитана по радио…

Только это всё промелькнуло как-то краем, я высунулась и повернула голову налево, но только увидев, куда рыскнули стволы пулемётов сообразила, что для меня это находится за рубкой. И тут я увидела его, отчётливо, словно прорисованный до последней мелочи тушью он висел медленно увеличиваясь, он словно плыл по воде не оставляя на ней следов, с изломанными кривыми крыльями, с блестящим промельком винта перед собой, с уродливым горбом кабины, и некрасиво торчащими стойками шасси. Весь он был похож на какую-то неправильную, некрасивую изломанную свастику-каракатицу и совсем не страшный, а противный и мерзкий. Только после крика, я осознала, что в реальность вплелось какое-то жужжание… Вдруг оглушающе гавкнул осыпая палубу гильзами Касимыч своим пулемётом, а за надстройкой ему ответили ду-ду-дуки второго пулемёта. Впечаталось в память оскаленное застывшее лицо кока стиснувшего ручки пулемёта, как-то плаксиво скривлённое лицо его второго номера стискивающего в руках зелёную коробку с торчащим концом новой патронной ленты. Видимо что-то кричащие артиллеристы пытаются повернуть пушку, когда по палубе прозвучала неровная дробь и звук выстрелов донёсся справа и сверху, а меня бы кинуло к леерам ограждения, если бы я не выглядывала из-за угла надстройки и рефлекторно не уцепилась бы за него. Рядом что-то взвизгнуло и даже вроде овеяло кожу на лице. А пулемёты уже развернулись в другую сторону и снова палят куда-то, только мне теперь не видно, потому что катер повернул и теперь пролетевший над нами самолёт где-то за надстройкой. Меня теперь бросает в другую сторону и я упираюсь ладонями в палубу, чтобы не покатиться, как над самыми нашими головами, я как раз только перевела взгляд наверх от палубы, пронёсся мелькнув брюхом и чёрно-белыми крестами на крыльях самолёт, а чуть ниже как в замедленном кино летит чёрная капля, пролетает вдоль и на нашем кильватерном следе встаёт белый столб воды. Совсем не страшный, если бы не встряхнувший долетевший грохот и визг пролетевших вверху осколков. Теперь пулемёты ду-дукают очередями без перерыва, замолкая только для разворота стволов. Катер кренится то в одну, то в другую сторону, на воде позади ещё видна кривая нашего зигзага, мне не до выглядывания самолёта, я вцепилась в торчащую кривулину, чтобы не вылететь куда-нибудь. Внутри только бьётся радостная мысль, что не осталась сидеть внизу под палубой, где от неизвестности было бы ужасно страшно, а здесь я почему-то уверена, что раз светло и всё вижу, то значит, ничего со мной не будет…

Сколько раз ещё заходил на нас в атаку этот Юнкерс, как я узнала позже, не помню. Кажется, он кружил вокруг нас несколько часов и ещё сбросил две бомбы, последняя была в несколько раз больше, наш корабль встряхнуло весь от носа до кормового флага. Да так, что голова мотнулась и зубы лязгнули, и если бы рядом было что-нибудь то скорее всего бы сильно приложилась головой. А от долетевшего звука взрыва словно ударило какой-то огромной завёрнутой войлок колотушкой, а после ещё звенело в ушах, уже заложенных от стрельбы наших пулемётов… Вообще, сказать, что я понимала что-нибудь в этом бою будет глупостью. Ничего я не понимала. Так, отдельные впечатавшиеся в память картинки и фоном громкие звуки. А наш и без того, не слишком солидный кораблик выписывает по ровной глади невообразимые виражи, моментами вздыбливая за кормой словно белый пенный хвост из под винтов, а палуба порой встаёт почти вертикально, когда он закладывает поворот. Длинные пулемётные гильзы, которые катаются по палубе или сразу улетающие за борт. Застывшие масками гримасы на лицах, распахнутые неслышными в вате забившей уши криками рты…

Вдруг всё окружающее успевшее стать чёрно-белым в серых тонах словно замедлилось, на фоне белого неба и воды, чёрной палубы и фигур матросов, серых лиц и гудящих звуков я увидела, как упал второй номер у Касимыча. Он не падал, не завалился, а словно сбитая сильным ударом кегля перевернулся в воздухе и плашмя шлёпнул всем телом об палубу. Но вздёрнуло меня не это, а красный такой невинный пунктир струйки из непонятно укоротившейся ниже колена задранной вверх ноги…

Дальше Сосед не спрашивал, это видимо их медицинские рефлексы, я только слышала его чертыханья, сквозь сжатые губы про "дурацкую узкую юбку", когда несмотря и вопреки довольно шустро даже не пытаясь встать на четвереньках преодолела разделяющие метры и правым боком навалилась на живот раненого, где-то в глубине улавливаю понимание, чтобы он меньше дёргался, а руками скручиваю оборванный край штанины, в качестве импровизированного жгута и успела, кровь перестала брызгать, когда кто-то заслонил свет и завозился рядом.

— Ремень давай брючный! Быстрее, Кулёма! — неожиданно рявкнула-прорычала я, обе мои руки заняты удержанием импровизированного жгута-скрутки. Кто-то сунулся с широким форменным ремнём, что буквально взбесило, я прорычала. — Брючный, я сказала!

Перетянула поверх штанины под самым коленом брючным ремнём, чуть ниже колена перебитая голень висит на узкой полоске кожи, кого-то от этого вида уже полоскало в стороне. Я же не глядя протянула руку:

— Нож и бинт! Быстро!

Чья это была явно бандитского вида финка, не знаю и знать не хочу, главное, что острая и не давая никому осознать происходящее отсекла кожу и на оставшуюся культю стала ловко наматывать тут же всунутый в руку бинт.

— Ты, что сделала? Сука! Ты же ему ногу отрезала! — в лицо рычал кто-то с белыми бельмами выпученных глаз, он ухватил меня за плечо и развернул к себе лицом…

— А ну, руку пустил! Урод! Помрёт твой друг, если повязку не закончу!

— Да я тебя…! Да ты… Тварь такая… Урою… — но его уже оттаскивали от меня. Оказывается самолёт уже улетел и все кто мог сгрудились вокруг меня и раненого.

— Мичман! Нужно время написать и подложить под повязку и засечь два часа, чтобы ткани под жгутом не омертвели, меня через два часа позовите, я сама всё сделаю. И налейте ему спирта полстакана, вместо противошокового и обезболивания!

— Ты, дочка, зачем ему ногу то отрезала?

— Ну ты-то за дураком не повторяй! Я ему жизнь спасаю. А не веришь, ногу заверни и в госпитале доктору покажи и спроси, правильно я сделала или нет! И сам посмотри, я отрезала кусочек кожи, а не ногу, которую всё равно не спасти!

— Это где ж так учат!

— Где и всех! А если такие умные, где вы были, когда ему нужно было кровь остановить?

— Так ранило нашего санинструктора, в Кронштадте остался…

— Тогда о чём мы говорим? Мне бы помыться, может сольёт кто…

— Сейчас скажу… Не знаю, слишком ты резкая… Пойду командиру докладывать, пусть он решает…

— Нож чей? Заберите! — нож никто не забрал, я его положила на какой-то выступ у пушки и стала ждать. Скоро появился чем-то недовольный матрос с ведром:

— Ну чо стоишь-то? Давай мойся, чо ли!

— На руки лей!

— Ишшо командовает! Цаца!

— Ты лей! Говорун! — смыв кровь с рук, я забрала у него ведро с остатками воды, скинула сапоги, встала босиком на тёплую палубу и стала мыть свои ободранные от забега по палубе колени. Стоя с мокрыми ногами сообразила, что вытирать мне их нечем, а портянками, тогда они так и так станут мокрыми, подумав, намотала портянки на мокрые ноги и вбила их в сапоги. Ведро так и оставила, матрос куда-то усвистал. Подошла к своему местечку и почувствовала, как волосы на голове зашевелились, в нескольких местах ватник, на котором я сидела, топорщился свежими разрывами и торчащими клоками ваты. Похоже, что прямо по ватнику прошла одна из очередей с самолёта. И как-то очень ясно до слабости в поддыхе представилось, как не ватник, а моё тело рвут жужжащие горячие снаряды…

Но от медитации на дырявый ватник меня отвлёк окрик:

— Краснофлотец! Доложите, что тут происходило! — повернувшись вижу старшего лейтенанта с рукой на перевязи с недовольным лицом и Степанычем за плечом. Вскидываю руку к берету и докладываю:

— Товарищ старший лейтенант, во время налёта был ранен второй номер расчёта зенитного пулемёта, ранение – огнестрельная ампутация левой голени. Артериальное кровотечение остановлено наложением жгута, на культю наложена защитная давящая повязка. Как противошоковое рекомендовано дать полстакана спирта. Через каждые два часа нужно ослаблять жгут. Все рекомендации даны мичману. Доклад закончила! Краснофлотец Луговых!

— Складно! Фельдшер, что ли?

— Никак нет! Радист! Ходила на курсы медсестёр и мама врач.

— А ногу зачем моему матросу отрезала?

— Я эту дурь даже обсуждать не желаю! Один дурак крикнул, а все повторяют! Не видите и верите не глазам, а ушам, так возьмите, что осталось и спросите в госпитале у доктора, что и как я сделала, и чего я резала. А можете и сами посмотреть, если глаза есть.

— Вы как разговариваете со старшим по званию?! Смирно! — молчу, стою смирно! Но лейтенанта колбасит не по-детски, ему надо зло сорвать, а я молчу! — Да я тебя под арест! Пристрелю как падаль! Да ты…! Боцман! Под арест куда-нибудь курву и сдать в особый отдел, чтоб я её не видел!

— Пошли! Краснофлотец! — подтолкнул меня мичман. Посадили меня в какую-то железную каморку, где бросил на пол покоцанный ватник, на который я уселась в обнимку со своим мешком.

— Надеюсь у вас потом хватит мужества и чести найти меня и извиниться.

— Чего?

— Сколько нам ещё в пути болтаться?

— Зачем тебе?

— Это не мне, а вашему раненому! Надеюсь вы тут не все последние бараны и слышали, что я вам говорила?

— Ты бы язычок то попридержала!

— Так сколько ещё?

— Сколько надо! — он уже начал дверь закрывать.

— Каждые два часа ему нужно жгут ослаблять и кровь пускать! Иначе отрежут не по колено, а по самое "не могу", и протез носить не сможет.

— Разберёмся, не глупее всяких куриц!

— И жгут не перетяните, а то размозжение тканей будет! Умные! Петухи! Блин! — дверь клацнула и загремел явно задвигаемый засов.

"Ну что, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным? — отозвался Сосед. — Ты уж прости. Кто же думал, что они такие идиоты…"

"И что теперь делать?"

"Да ничего не делать, расслабиться и лучше поспать, а то завтра, похоже, нам ещё нервы помотают…"

Кое-как я умудрилась заснуть, а когда меня пришли вызволять, от скрюченного положения свело так, что еле-еле разогнулась. Ни умыться, ни поесть, предложено не было, и на причале меня ждали два морских придурка с винтовками и примкнутыми штыками с боцманом во главе. На это шоу выперлись смотреть все, кто только мог. Я сделала самый независимый вид и под конвоем меня повели. Шли долго, пока не привели к дому с выбитыми стёклами. Пришлось посидеть под охраной в тёмных сенях. Потом меня отивели в кабинет, где усадили на табуретку. Буквально следом зашёл какой-то моряк, какое у него звание я даже не пыталась угадывать. Я вообще решила для себя сама инициативы не проявлять, а ждать пока кто-нибудь не озвучит звание, чтобы не попасть впросак. Усевшись, он злобно на меня зыркнул и зарылся в бумажки, среди них увидела и свои документы. Похоже, что его только что разбудили, и это не добавляло ему ангельской доброты.

— Ну рассказывай, зачем ты советскому военному моряку ногу отрезала?

— Дайте бумагу, я всё напишу, потом сравните написанное с тем, что вам любой осмотревший раненого доктор скажет, и вернёмся к вашему вопросу…

— Ты! Сучка! Совсем обнаглела? Здесь я вопросы и условия ставлю!

— Не надо кричать! Вы же не генетический мутант!

— Какой мутант! Ты думай, что говоришь! — зарычал он, нависнув надо мной.

— Думаю и знаю! Кричать ума много не надо! А если вы ещё и руку на меня поднимете, то вы не мужчина и даже не человек, а мутант, которого нужно изолировать!

— Это кто же тебе сказал?

— Учительница биологии! Что никогда в природе ни один самец не может напасть на самку. А если напал, то это мутант и природа от таких избавляется. А раз вы не мутант и нападать на меня не будете, так зачем тогда кричать?

— Ногу-то отрезала?

— Как же надоела человеческая тупость! Я матросу жизнь спасала, если потом эти умники доморощенные всё не загубили.

— В каком смысле?

— Извините! Давайте я напишу всё, вы с доктором это обсудите и думаю, что вопросов у вас не останется, а пока мы говорим, как глухой с немым.

— Ну ладно, давай пиши!

— На чьё имя писать?

— На имя прокурора Ленинградской базы.

Я взяла листок и частично под диктовку Соседа написала, что девятого июля сего года при следовании на сторожевом катере к месту прохождения службы из Кронштадта на полуостров Ханко, во время авианалёта была вынуждена заниматься оказанием помощи матросу катера. Так как больше никто ему помощь оказывать не собирался, а промедление грозило смертью от артериального кровотечения. Что при обстреле с самолёта у него случилась огнестрельная ампутация средней трети левой голени. Что сначала скруткой из остатков его же штанины остановила артериальное кровотечение, потом наложила жгут из брючного ремня. Отсекла кожный лоскут шириной несколько сантиметров, на котором держалась оторванная часть ноги и наложила повязку. Что дала рекомендации: покой раненому и полстакана спирта против боли и шока. Обязательно засечь время, и через каждые два часа чуть ослаблять жгут и пускать немного крови, чтобы не было омертвения тканей.

Но вместо благодарности подверглась нападкам, словесным угрозам и оскорблениям, была незаконно лишена свободы и до конца пути меня продержали в закрытом металлическом ящике, где не могла ни разогнуться, ни пошевелиться. А по прибытии в пункт назначения была под конвоем доставлена в особый отдел, где снова выслушивала те же оскорбительные измышления.

В конце дописала, что за сутки с лишним съела только два кусочка хлеба с кусочком масла и кружкой горячего чая на катере. И меня очень интересует, кто присвоил положенное мне за эти сутки довольствие и когда я смогу как краснофлотец получить положенное мне по нормам снабжения РКВФ питание?

В заключение попросила прокурора разобраться со всеми поставленными вопросами и подписала "краснофлотец Луговых".

Написанную бумажку отдала своему так и не представившемуся визави. Прочитав, он хмыкнул, по-новому посмотрел на меня, крикнул какого-то Носова и ушёл, а его место занял здоровенный детина, видимо Носов. Вернулся он через час с лишним. Уселся напротив меня и выдал:

— Доктор хоть и устал, но подтвердил твой рапорт. Но при этом сказал, что рапорт писал как минимум знающий фельдшер или врач. Так что будем с тобой делать? Сама правду расскажешь?

— Значит всё-таки мутант!

— Опять ты про это! Никто тебя ещё не бьёт!

— Значит собираетесь!

— Да никто тебя бить не собирается!

— Врёте, иначе бы не нервничали! Давайте я напишу, что я шпионка из Мадагаскара! Прямо из Антананариву!

— Тьфу! Какой Мадагаскар?

— Остров такой рядом с Африкой, я на карте видела. Представляете у всех шпионы немецкие или английские, а у вас из Мадагаскара! Здорово! А за это вы меня не будете бить!

— Да чего ты заладила бить-бить?

— Вон у вас нос сломан и вам плевать. А я девушка и мне не всё равно, не хочу изуродованной жить! Даже если расстреляете, так хоть не уродиной.

— Ты, что, вообще ничего не боишься?

— Боюсь! Змей и пауков! Они противные…

— А расстрела значит, не боишься?

— Нет, это же судьба. Значит так мне на роду написано.

— Так будешь рассказывать?

— Вот вы вроде законы должны соблюдать, а вы чем занимаетесь?

— А это тут при чём?

— При том, что сначала один дурак кричит, что я ногу отрезала и меня к вам арестованную приводят. И уже никого не интересует, что было на самом деле, на мне уже штамп преступника поставлен. Дальше вам специалист подтверждает, что ничего из глупостей того дурака с катера не было, но это уже не важно, вы теперь другую чушь услышали и новый виток выяснений. В следующий раз ещё кто-нибудь скажет, что у меня ошибок мало или много в тексте, а это подозрительно. Вот я и говорю, чтобы вам не мучиться и меня не бить, я сразу вам напишу, что вы хотите и все будут довольны и не уставшими…

— То есть правду говорить не хочешь?

— Вот ведь странно! Вы вроде по-русски, я на том же языке, а понимания ноль. Так пишем, что я мадагаскарская шпионка? Бумагу дадите?

— Ты что, ненормальная?

— Я то, как раз нормальная, а вот про остальных не уверена.

— Я тебя в последний раз спрашиваю, откуда у тебя такие знания?

— Какие знания? Сами то слышите, что спрашиваете?

— Доктор сказал, что у тебя есть знания фельдшера или врача, а образования у тебя такого нет!

— Если я знаю слово "карбюратор", то значит я водитель? А если не дай бог слово "амперметр" то великий физик? А вы разницу между фантазиями уставшего доктора и фактом уловить можете? Там дурак крикнул, что я ногу отпилила, меня в ящик железный затолкали, тут другой галиматью несёт, ему кажется, видите ли, меня опять в ящик? Знаете, давайте сойдёмся на шпионке!

— То есть признаваться не хочешь?

— Да в чём хотите признаюсь! И распишусь! Но вы же не говорите. Что вам надо!

— Так! Ты меня сейчас выведешь!

— Значит всё-таки мутант!

— Да никто тебя не бьёт!

— Но угрожаете, а значит собираетесь!

— Ты будешь говорить, откуда у тебя знания, которых у тебя быть не может?

— Из Антанариву!

— Откуда?

— Это столица Мадагаскара. Правда слово красивое? Я два дня учила…

— Ты издеваешься?

— Да Бог с вами! В мыслях не было! Мне кажется, что над вами другие издеваются, а вы их почему-то слушаете… И между прочим, я пока ещё полноправный краснофлотец и меня вторые сутки не кормят, а это подрыв обороноспособности в моём лице и можно расценивать как враждебную диверсию! Я же вам всё написала…

Может мои слова до него, наконец, дошли, может он просто проснулся, но он вышел и скоро вернулся с открытой банкой тушёнки, куском хлеба и холодным чаем. Вы ели когда-нибудь холодную свиную тушёнку с холодным чаем? Как я ни старалась вылавливать в слоях твёрдого застывшего жира кусочки мяса, у меня ничего не вышло. По крайней мере съела пару ложек бульона в виде дрожащего желе с хлебом и запила несладким чаем. Всё это время особист сидел и буравил меня своим взглядом. Вздохнув, я отставила банку и кружку и приготовилась к продолжению этого спектакля. Но была сильно удивлена, был вызван Носов, который повёл меня в штаб базы…

Дальше начались мои боевые будни…