Дважды контрразведчик

Первые встречи с репрессиями

В конце 80‑х, начале 90‑х годов прошлого века мне довелось участвовать в составе большой группы сотрудников Управления КГБ СССР по Свердловской области в реабилитации жертв политических репрессий. Думается, что информация об обстановке тех лет и чувства, которые мы тогда и сегодня испытываем, вспоминая архивные дела реабилитированных лиц, важна и интересна не только людям старшего возраста: беззакония не должны повториться никогда.

Был я просто рядовым исполнителем в многотысячной армии сотрудников госбезопасности, которые занимались сложными вопросами реабилитации жертв политических репрессий в огромной стране. Ее начало стало для нас, как и всех советских людей, внезапным и шоковым, как извержение вулкана. Продолжалась эта тяжелая работа по реабилитации еще долго, по словам коллег, примерно до 2007 года. И полные выводы по ее итогам нам еще предстоит узнать.

Я участвовал в процессе реабилитации в самом бурном его начале. Хочу рассказать лишь о тех немногочисленных архивных делах, которые лично держал в руках, изучил от начала до конца, и о людях, исполнением заявлений которых занимался. Пишу о личных впечатлениях и эмоциях без каких‑либо претензий на обобщения, так как, подчеркиваю, участвовал в этом деле только на очень узком участке работы и короткий период времени.

В 1977 году я оперативно курировал воинские части закрытого военного городка в поселке и аэропорту Кольцово, что под Свердловском. Как‑то раз женщина‑библиотекарь из штаба части обратилась с просьбой подписать акт об изъятии и уничтожении ряда книг, которые она отобрала по указанию политотдела. Приближалось 60‑летие Великой Октябрьской социалистической революции и проводилась чистка книжного фонда, изъятие и уничтожение нежелательной и ветхой литературы. Стопка таких книжек была уже подготовлена, составлен акт об уничтожении их путем сожжения. Под актом должен был расписаться и я. Стал перебирать книги, многие из которых действительно были очень ветхими. Внимание привлекла толстая книга с надписью «Стенографический отчет ХХ съезда КПСС». Я попросил книгу почитать и унес в свой кабинет, она была с грифом «Для служебного пользования».

За несколько вечеров в служебном кабинете я ее прочитал и вернул библиотекарю для уничтожения. Впечатление было ошеломляющим, поистине шоковым. На съезде партии приводились реальные факты расстрелов в ходе политических репрессий в сталинское время. Неделю после этого ходил, как ударенный чем‑то тяжелым, меня шатало. Нигде и никогда ранее, в том числе и в школе КГБ, где мы изучали историю органов госбезопасности страны, в таком объеме и в такой конкретике подобные факты не приводились. Тем более, что никого из моих ближних и дальних родственников не репрессировали…

В 1983 году ко мне, молодому следователю КГБ, секретной почтой попал запрос по архивному уголовному делу 1937 года. Я поднял это дело в архиве Управлении КГБ СССР по Свердловской области. Дело было тонкое, листов 20‑30, на несколько десятков фигурантов. Прочитал, что по делу было расстреляно несколько десятков человек, большинство из которых уже полностью реабилитировано. Читая документы обвинения и реабилитации, я испытал снова сильнейший шок от чудовищности того, что читал. Тогда я дал слово делать свое дело только честно, только по закону, никогда не обижать людей и быть всегда справедливым к ним.

Вначале работа в группе реабилитации была технически однообразной: получал и принимал заявления граждан, расписанные мне на исполнение, готовил ответы и передавал их для отправки почтой. Вопросы в заявлениях были однотипными: сообщить подробно о судьбе конкретного человека, арестованного органами НКВД, за что арестовали, где он сейчас, есть ли какие‑то личные документы, фото, где остальные члены семьи и т. п.

С заявлением через длинный темный переход шел из основного здания УКГБ в трехэтажное мрачное здание бывшей внутренней тюрьмы НКВД, где в 1930‑х годах сидели арестованные люди, а в конце 80‑х — архив Управления КГБ по Свердловской области. Стены и пол перехода в бывшую внутреннюю тюрьму НКВД и внутри ее были покрашены в темно‑зеленый и темно‑коричневый цвет, деревянные полы зловеще скрипели при каждом шаге. Длинный темный коридор с закрытыми дверями в отдельные камеры. Тусклый свет. В каждой камере были высокие до потолка стеллажи, на которых в картонных коробках по нескольку штук хранились архивные уголовные дела в желтоватых картонных обложках. В правом верхнем углу каждого дела стояли штампы: «Совершенно секретно» и «Хранить вечно». А ровно посредине большими цифрами длинный номер, с окончанием на букву «К» — это не реабилитированные или «П» — реабилитированные.

В каждой камере под потолком небольшое окно с толстыми решетками. Если как‑то забраться и посмотреть в него, кроме стен внутреннего здания ничего и не видно. Каких‑либо сигналов с воли и обратно не передашь и не получишь. Внутри тюрьмы висела в воздухе тяжелая, мрачная, зловещая и глухая тишина. Я словно ощущал на себе взгляды многочисленных узников, из каждого сантиметра стен на меня смотрело огромное человеческое горе и звучали стоны о помощи…

Архивные дела. Фото из открытых источников

Писем‑запросов в конце 80‑х годов в Управление КГБ области по вопросам репрессий стало приходить не по несколько десятков в год, как раньше, а многие‑многие тысячи. Вместо одной небольшой комнаты приемной в здании УКГБ было организовано штук десять; и все же люди подолгу сидели в очереди на прием заявлений.

В.А. Киеня. Работа с заявлениями о реабилитации

Убедившись через некоторое время, что заявители задают одни и те же вопросы, я с разрешения заместителя начальника УКГБ полковника Кондратьева Владимира Павловича, куратора нашего подразделения по реабилитации, подготовил статью «Реабилитация — трудная дорога к справедливости. УКГБ комментирует, информирует и отвечает на вопросы». Статья эта была опубликована в газете «Право» № 6 (10) за 1990 год

Заявления продолжали поступать огромным непрерывным потоком. Мы стали практиковать в подразделении проведение «горячих телефонов», приглашать к себе работников телевидения. Я даже стал внештатным корреспондентом местных газет «Вечерний Свердловск», «На Смену!» и других. Выезжал в наиболее пострадавшие от репрессий деревни Аверино, Новоипатово, чтобы на месте принимать заявления и рассказывать жителям о законодательстве для реабилитированных лиц…

В нашей морально очень тяжелой работе иногда случались курьезы. В той части здания УКГБ, где принимали заявителей, в то время располагался и кабинет массажа. Сотрудникам с проблемами здоровья, а многие прошли Афганистан, разрешили поправлять его в рабочее время, не тратя много времени на ходьбу в санчасть, которая располагалась в городке чекистов. В Афганистане я неудачно спрыгнул с бронетранспортера: зацепился каблуком за выступ брони и ударился о камни, порвал на правой ноге мениск. Работы было выше крыши, лечиться тогда было некогда, и я долго хромал, пока мениск не зарос. Когда лежал в очередной раз в санчасти, мениск порвался снова, и меня увезли в окружной военный госпиталь, где сделали операцию. После госпиталя нога стала сохнуть, до конца не сгибалась и не разгибалась. Была опасность, что нога высохнет совсем, поэтому меня направили к массажисту Лесникову. Тот сказал, что ногу спасет, но надо к нему походить не на 10 обязательных сеансов, а хотя бы месяца полтора‑два и потерпеть боль. Это был грузный, за сто килограммов, мужчина с плохим зрением. Во время массажа, а он иногда залезал на меня целиком, от боли у меня текли слезы и хотелось громко выть, но я терпел…

В связи с этим кабинетом массажа я стал свидетелем следующего случая. Принимал заявление у пожилой сухонькой старушки в одной из комнат приемной. Вдруг из‑за двери в коридоре со стороны кабинета массажиста раздался протяжный женский стон, потом еще и еще раз. Моя заявительница стала лихорадочно складывать свои вещи в сумочку. Желая ее успокоить, я сказал, что там делают массаж и никакой опасности он нам представляет. Судя по ее тревожному взгляду, она мне не поверила. Вдруг из‑за двери раздался дикий вопль: «Что вы делаете, что вы делаете, больно же… Ой больно!!!». Моя заявительница, забыв свою авторучку и платочек, метнулась бегом на выход. Открыв дверь, я увидел, что и из других кабинетов выбегают граждане‑заявители и, оглядываясь, со страхом выбегают на улицу. После этого случая кабинет массажа убрали вовнутрь здания.

Вернуть из безвестности. С.П. Шубин

Шубин Семен Петрович. Фото из открытых источников

Статью о Семене Шубине принес в 1990 году заместителю редактора газеты «Вечерний Свердловск» Левину А.Ю. В основе статьи обычное архивное уголовное дело № 16654‑П по обвинению Шубина Семена Петровича, 1908 года рождения, уроженца города Лиепая Латвийской ССР, беспартийного, с высшим образованием, проживавшего до ареста в Свердловске на улице Шейнкмана, дом 19, квартира 108.

Он обвинялся в том, что «…являлся активным участником контрреволюционной троцкистской организации, поддерживал организационные связи с участниками контрреволюционной троцкистской террористической группы в Первом Московском государственном университете…», то есть в преступлениях, предусмотренных ст. 58‑10 и 58‑11 УК РСФСР (в редакции 1926 года). По постановлению Особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР к С. П. Шубину были применены карательные меры. Он умер в возрасте 30 лет. Что совершил этот молодой человек, кем он был? Ответы содержатся в документах, аккуратно подшитых к делу. Сразу опущу документы лживые, состряпанные в 1937–1938 годах…

Из жалобы Генеральному прокурору СССР тов. Руденко от жены и детей С. П. Шубина от 23 января 1955 года: «Наш муж и отец Шубин Семен Петрович 24 апреля 1937 года в г. Свердловске был арестован органами НКВД. Был осужден на 8 лет заключения в исправительно‑трудовом лагере. Отбывал наказание на Колыме, где, по присланной справке, 28 ноября 1938 года скончался на лесоповале близ местечка Атка в Магаданском крае…

…Вернувшись в 1930 году из ссылки, отбытой им за антипартийную деятельность, он ничем не запятнал своей жизни, оставался верным и преданным сыном нашей Родины, занимался исключительно плодотворной научной деятельностью. Эта деятельность Шубина, польза, которую он приносил и еще мог принести Советскому государству и обществу, отражены в прилагаемом к нашей жалобе отзыве видных советских ученых‑ физиков, лично близко знавших его и работавших совместно с ним на научном поприще. Его уже нет в живых. Но чистота его имени имеет для нас… огромное политико‑моральное значение…».

Как видно из архивного уголовного дела УНКВД № 16654‑П, девятнадцатилетний Семен Петрович Шубин в 1927 году участвовал в демонстрации так называемого «троцкистского блока» в Москве, за что был наказан: исключен из комсомола и в 1929 году Коллегией ОГПУ сослан на Урал, через год из ссылки был освобожден. Постановлением Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 23 февраля 1930 года ему было разрешено свободное проживание на всей территории СССР.

…Третьего мая 1937 года в УНКВД Свердловской области Шубину повторно было предъявлено обвинение, но на неоднократных допросах он виновным себя не признал. Показал, что до 1929 года действительно примыкал к троцкистской оппозиции. В 1930 году по окончании ссылки он никакой враждебной деятельностью не занимался, а если и встречался случайно с бывшими троцкистами, то исключительно на бытовой основе.

В 1937 году следователям НКВД наверняка казалось, что Семен Шубин, в юном возрасте побывавший на Лубянке, быстро даст нужные «признательные» показания. Но они просчитались. Семен Петрович и раньше вел себя достойно: не лгал, открыто отстаивал свои убеждения, не оговаривал товарищей. Вот фрагмент протокола от 17 января 1929 года допроса С. П. Шубина в Москве (первый арест): «В настоящее время мои убеждения полностью соответствуют оппозиции большевиков‑ленинцев, и в условиях настоящего партийного режима, считаю правильным ведение фракционной работы и тактику оппозиции считаю правильной. Также считаю правильным выпуск нелегальных листовок. На вопросы о моем участии в фракционной работе и о том, какую работу я вел, отвечать отказываюсь. Также отказываюсь говорить о лицах, с которыми я имел фракционную связь. От кого получил обнаруженный у меня документ «Преображенского» я говорить отказываюсь, Шубин».

Произведенной в 1956 году сотрудниками КГБ проверкой было установлено, что никаких организационных связей с троцкистами или фактов какой‑либо враждебной деятельности, кроме участия в демонстрации со стороны С. П. Шубина не было. Семен Петрович проводил после 1929 года весьма плодотворную научную работу, однако был арестован и повторно осужден.

Семен Петрович Шубин — основоположник теоретической физики на Урале, яркий молодой физик‑теоретик. Родился Семен Петрович 31 июля 1908 г. в семье журналиста. Уже в ранней юности проявлял большие способности и интерес к науке, особенно к математике и физике. В 14 лет окончил школу и в 15 лет поступил на физико‑математический факультет Харьковского университета. В конце 1923 года семья переехала в Москву, и Семен Петрович перешел учиться на физический факультет Московского государственного университета, который с отличием окончил в 19 лет.

Дипломной работой Шубина было оригинальное исследование по теоретической физике. По рекомендации академика Л.И. Мандельштама, Семен Петрович поступил в аспирантуру МГУ. В 1932 году был направлен на работу в город Свердловск, где тогда создавались первые научные институты: Уральский физико‑технический (ныне Институт физики металлов Уральского отделения Академии наук) и Уральский физико‑механический институт, отделом теоретической физики этого института и заведовал Семен Петрович до ареста в апреле 1937 года.

Для провинциального Свердловска приезд в 1932 году молодого ученого, интеллигента, было целым событием в культурной жизни. Ведь это был человек не только больших научных способностей, но и высокой общечеловеческой культуры. Кроме физики и математики Шубин С.П. серьезно интересовался содержанием наук как в области естествознания, так и в области социальных и гуманитарных дисциплин; он хорошо знал историю России и зарубежных стран, разбирался в искусстве, в компании читал наизусть стихи А.С. Пушкина, А. Блока, В. Брюсова, К. Бальмонта…

Семен Петрович был не только высококвалифицированным ученым, но и талантливым педагогом. Его лекции, к которым он всегда тщательно готовился, неизменно были целым событием культурной жизни физико‑технического и физико‑механического институтов.

Последние полтора года жизни С.П. Шубин провел в свердловской тюрьме и в лагерях на Колыме. Как удалось узнать его семье, собирая по крупицам сведения от людей, сидевших с ним в лагере и по счастливой случайности оставшихся живыми, он, в тяжелейших условиях застенков, благодаря своему общительному характеру, светлому и ясному уму, продолжал делиться знаниями о науке и культуре со своими товарищами по несчастью. Перенося со своими сокамерниками ужасы тюремного быта, он пытался облегчить их существование, читая наизусть большими отрывками ≪Евгения Онегина≫ (вот когда пригодилась ему любовь к поэзии) и популярный курс физики.

В лагерях Колымского края известность профессора Шубина разносилась по приискам и лесоповалам. В частности, один из выживших и попавших на свободу заключенный Магаданских лагерей, рассказывал позднее, что, когда профессор Шубин умер, из лагеря в лагерь разносилась эта горькая весть. Только горстка магаданской земли, что привезли из местечка Атки две его дочери и прикопали в могилу матери — супруги Семена Петровича Любови Абрамовны — осталась от будущего светила российской науки…

К Генеральному прокурору с требованием пересмотра дела Семена Петровича Шубина 1 марта 1955 года обратились и его коллеги‑ученые. «Мы, ниже‑подписавшиеся: академик И. Е. Тамм, академик И, К. Кикоин, академик Г. С. Ландсберг и член‑корреспондент Академии наук СССР С. В. Вонсовский, — считаем своим общественным и научным долгом дать настоящий отзыв о научной деятельности покойного доктора физико‑математических наук профессора Семена Петровича Шубина, о реабилитации которого в настоящее время возбуждается ходатайство.

…В своих научных работах С. П. Шубин занимался исследованием квантовой теории твердого тела. Среди его наиболее выдающихся работ следует отметить исследование по квантовой теории фотоэлектрического эффекта в металлах (1931 г., совместно с акад. И. Е. Таммом), которое положило начало современной теории этого весьма важного физического свойства металлов. Результаты этой работы вошли во все монографии по атомной теории металлов. Большой интерес представляют работы С. П. Шубина (а позже и его учеников) по теории оптических свойств металлов и полупроводников по полярной модели металлов (1935 г.), которая впервые позволила с единой точки зрения подойти к объяснению электрических, оптических и магнитных свойств металлов, по атомной теории ферромагнетизма, по основным вопросам статистической механики и ряду других вопросов теоретической физики.

Ценность содержания научной деятельности С. П. Шубина была столь очевидна, что в 1935 году ему присуждена без защиты диссертации ученая степень доктора физико‑математических наук и ученое звание профессора теоретической физики в возрасте 27 лет…

…В последние годы его жизни он начал также усиленно работать в области квантовой теории поля, он был полон творческих замыслов в этой важной области современной физической науки.

…Идеи и направления исследований в области атомной теории твердого тела, заложенные С. П. Шубиным в 1933–1937 годах, продолжали и продолжают развиваться многочисленным коллективом физиков‑теоретиков, его учеников и учеников его учеников на Урале в Свердловске, в Киеве и других городах Советского Союза.

Крупные научные дарования С. П. Шубина и полученные им за короткий срок важные научные результаты показывают, что в лице С. П. Шубина мы потеряли первоклассного ученого.

Полная общественно‑политическая реабилитация С. П. Шубина не только явилась бы актом справедливости по отношению к покойному ученому, но открыла бы возможность широкого использования его научного наследства, что несомненно явится ценным приобретением для советской науки…»

Вот такого человека, интеллектуала, ученого‑физика раздавила машина политических репрессий 30‑х годов.

«Вечерка» со статьей о судьбе Семена Петровича Шубина вышла 2 августа 1990 года. На следующий день в кабинете раздался телефонный звонок. Звонил академик Вонсовский Сергей Васильевич, который назвал меня по имени, отчеству и пригласил на следующий день в 12 часов пообедать вместе, он на машине заедет за мной. Конечно, я согласился. Следующим днем в 11‑55 Сергей Васильевич позвонил и сказал, что подъехал на серой «Волге», номер, кажется, 00‑98, и ждет у подъезда Управления КГБ области на Вайнера, 4. Уселся я на свободное переднее сиденье машины, и мы направились в сторону озера Шарташ, где у академика была дача. За рулем сидел сухощавый, немолодой, как оказалось потом 80‑летний мужчина, с ясным взглядом больших голубых глаз, который как‑то по‑молодому сразу рванул машину с места. На заднем сиденье находилась дочь Шубина — Зинаида Семеновна с маленьким внуком. Мы о чем‑то с ней стали говорить, но я все время был напряжен: боялся, что мы попадем в ДТП, потому что Сергей Васильевич очень быстро разгонялся, лавировал между машинами впритирку, резко тормозил так, что между капотом «Волги» и задним бампером остановившейся впереди нас на светофоре машины оставался зазор не более 10 см. Так я ни с кем и никогда не ездил и каждую минуту с ужасом ждал, что мы врежемся в кого‑нибудь… Приехали мы на берег Шарташа к большому деревянному дому‑даче. На лужайке у дома был накрыт стол. У каждой тарелки лежало по несколько ножей и вилок, я поначалу растерялся, но, глядя на других, начал обедать. Поразило, что арбуз, оказывается, надо разрезать на мелкие кусочки и вилкой отправлять в рот…

Зинаида Семеновна и Сергей Васильевич расспрашивали об архивном деле С. П. Шубина, хотели узнать детали, которых не было в статье, уточняли, по чьей инициативе статья была написана, просили рассказать о себе… Я рассказал о семье, о том, что статью написал по собственной инициативе, считая это долгом уважения к памяти Семена Петровича и его загубленной моими коллегами жизни. Мой рассказ никак не комментировали, молча принимая информацию к сведению. Через час после обеда Сергей Васильевич доставил меня на работу, живого и невредимого. Где‑то лет через пять Сергей Васильевич пригласил меня к себе в институт математики на улице Софьи Ковалевской и подарил свою книгу о Шубине С.П., который был в середине 30‑х годов его научным руководителем. Вторую такую же книгу он подписал губернатору Свердловской области Росселю Э.Э. и попросил меня ее передать. Он не знал, что расстояние от рядового гражданина до губернатора, как до солнца… Книгу я передал А.Ю. Левину — пресс‑секретарю губернатора.

Мало, кто знает, что Сергей Васильевич, после гибели Шубина, женился на его вдове — Любови Абрамовне и воспитывал троих ее малолетних детей. Сергей Васильевич Вонсовский умер через 7 лет после первой нашей встречи, до конца своей жизни он лихо управлял автомобилем к восхищению и страху знавших его людей.

Фото: С.В. Вонсовский, С.П. Шубин, Л.А. Шубина

Мысли, прочитанные после смерти. Капралов М.И

С утра до вечера мы настойчиво и внимательно изучали архивные уголовные дела. Обвинения в некоторых из них были не только примитивно фантастичны, но и шаблонны: «причастен к разведывательным органам одного из иностранных государств», «является активным участником контрреволюционной‑повстанческой‑шпионской‑диверсионной организации, «пастух вредительски уморил голодом бычка по имени Комсомолец», «ассенизатор, проезжая на повышенной скорости по центру города Красноуфимска, с контрреволюционной целью распространял зловоние», «красноармеец, проходя мимо портрета товарища Сталина, сплюнул и антисоветски улыбнулся»… Горько было осознавать, что эти заявления‑доносы писали ведь не следователи, а простые советские граждане друг на друга…

Юридических доказательств этих «преступлений» в делах практически нет. Разве что самооговоры и оговоры. Подписывали показания не только на себя, но и вписывали в эти документы десятки фамилий родных и знакомых. Верили, что им не будет ничего плохого. Верили до той минуты, когда самих внезапно не уводили на расстрел. Но были и те, кто сохранял мужество и честь до самого конца и не поддавался никаким провокациям.

Вот еще одно имя, которое мы могли и не узнать, не вспомнить, если бы не кропотливая сутками работа сотрудников подразделения по реабилитации. Начальник охраны Свердловской железной дороги (с 1934 по 1937 годы) Капралов Михаил Иванович.

Его доставили в сопровождении вооруженного конвоя в здание, где дело должна рассмотреть выездная сессия Военной Коллегии Верховного Суда СССР. О чем он думал в последние минуты перед вызовом в зал суда? Наверное, в нем теплилась надежда, что страшная ошибка вот‑вот развеется как дым, и он выйдет отсюда вновь свободным, вдохнет полной грудью горьковатый запах тополиных листьев на главном проспекте города. Свобода восстановит силы быстрее любых лекарств. А дома, совсем недалеко — на улице Челюскинцев — ждут его любимая жена Мария Александровна и дочь Нина. Он обязательно пойдет пешком до самого дома, чтобы выветрился из одежды этот ненавистный тюремный запах, которым за год пропиталось все тело…

— Встать! — резко, как выстрел, прозвучала команда, и все вытянулись молча вдоль стены. По длинному коридору, глядя далеко поверх голов, с непроницаемыми лицами цепочкой прошли судьи и скрылись в зале суда. Замыкал шествие следователь НКВД с нетолстым делом в руке. «Садись!» — последовала вновь команда, и в коридоре установилась тревожная тишина…

…В чем его могут обвинить?! Позади чистая, честно прожитая сорокавосьмилетняя жизнь. Еще далеко не осень. Много и долго можно работать для социалистического Отечества, рожденного в муках и крови. Он стоял у истоков его рождения. Вся автобиография укладывается в полстранички текста.

Родился в Риге в семье рабочего. Не окончив трех классов начальной школы, пошел работать на табачную фабрику, где уже трудились мать и две сестры. Потом рабочий на паркетном заводе. Был призван в армию, в империалистическую войну получил в награду четыре степени крестов. В феврале семнадцатого в Петрограде был уже подпрапорщиком лейбгвардии Волынского полка. Того полка, который первым поднял восстание и участвовал в свержении самодержавия. За это получил первую награду от Советской власти — значок красногвардейца. После демобилизации поехал к родственникам в Орловскую губернию, так как Рига была занята белыми. В 1918 году от крестьян деревни Алисово Карачаевского уезда был избран уездным военным комиссаром и председателем революционного комитета…

Неужели не вспомнят, как тяжело вел борьбу с дезертирами, был ранен, на него самого неоднократно организовывали покушения, о чем писали в «Правде» или «Известиях», за давностью времени уже забыл…

В годы гражданской войны тоже было жарко. В 1919 году работал губвоенкомом в Орле, в апреле 1920 года как коммунист был мобилизован на железнодорожный транспорт в распоряжение ЦК компартии Украины и направлен учполитом на станцию Лихая Северо‑Донецкой дороги. В этом же году работал председателем учпрофсожа (участковый комитет профсоюза железнодорожников) в Луганске и принимал участие в защите города от наседавших банд Каменюки и других.

С 1922 по 1934 год работал в должности начальника охраны, сначала Северо‑Донецкой, а затем Южной железной дороги в Харькове. В 1934 году переведен в Свердловск начальником охраны Свердловской железной дороги…

Но если это перечисление должностей покажется судьям недостаточно убедительным, пусть внимательно посмотрят его личное дело. Там наверняка отмечено, что в 1932 Народный комиссар путей сообщения наградил золотым боевым оружием, а в 1936 году аттестовали в звании полковника.

Он никогда не боялся смерти. Не боится и сейчас, прямо скажет судьям, что ни в чем не виноват, произошла чудовищная ошибка, никакой он не «враг народа». Эта мысль придала уверенности, и Михаил Иванович успокоился и стал вспоминать, как все это произошло.

Стоял август 1937 года. Что‑то на Свердловской железной дороге творилось неладное: арестовали начальника дороги, его жену, начальников служб, отделов и многих других. Многих Михаил Иванович хорошо знал как людей трудолюбивых и ответственных, честных людей…

23 августа, в момент заседания партбюро управления дороги, его внезапно вызвал в коридор оперуполномоченный УНКВД Свердловской области Соломатин, предъявил ордер на арест и обыск. В сопровождении других сотрудников увел на квартиру. Улучив минуту, Капралов сказал жене Марии, чтобы она немедленно написала в ЦК партии об аресте и просила защиты.

С тех пор следствие ведется уже целый год. За это время допросили только три раза. На первом допросе в день ареста спросили о знакомых и отношениях с ними. Спустя долгих два месяца следователь — все тот же Соломатин — вдруг заявил: «Вы обвиняетесь в участии в контрреволюционной фашистско‑офицерской организации. Признаете себя виновным?».

«Бред какой‑то! Соломатин обмолвился, что в партии он всего несколько месяцев, а я в ней уже 20 лет — с мая 1917 года — и он смеет бросать мне такие обвинения! Да еще зачитывать какие‑то лживые протоколы допросов морально сломленных людей». Конечно, Капралов категорически отверг эту фантастическую ложь.

Вторую и последнюю попытку сделать из Михаила Ивановича «врага народа» Соломатин предпринял спустя еще некоторое время, но тоже безуспешно. С тех пор восемь месяцев ни обвинений, ни вызова на допрос, ничего…

Через несколько минут все окончательно выяснится, правда все равно восторжествует, и он, честный человек Капралов Михаил Иванович, еще расскажет про черные дела, которые творятся в НКВД…

Конвоир прервал на полуслове дальнейшую мысль и приказал, заложив руки за спину, войти в зал суда. Капралов встал и шагнул навстречу судьбе. Часы на стене показывали 17 часов 25 минут.

Было 13 августа 1938 года. Михаил Иванович не знал многого. Что на всех 115 листах его уголовного дела нет ни одного положительного отзыва о его жизни, а содержатся лишь сведения, которые обвиняют в совершении самых тяжких преступлений против Родины: участие в антисоветской организации, террористической группе, вредительство. В деле подшиты копии несуществующих протоколов допросов «свидетелей», многие из которых не соответствуют их подлинникам, находящимся в других делах, а его фамилию спешно допечатали в состав «контрреволюционной организации». Некоторые «свидетели» под влиянием угроз и запугиваний стали на путь оговора. Следователь Соломатин добился от одного из них таких «показаний», постоянно требуя «пожертвовать собой, на три дня потерять совесть и на очной ставке разоблачить Капралова».

Михаил Иванович также не знал, что после ареста его дочь Нину исключили из комсомола как «дочь врага народа». Семью выгнали из квартиры, жену на работу нигде не принимали. Она с дочерью вынуждена была уехать в Орел к дальним родственникам и продолжала писать письма по всем инстанциям. В ходе следствия Мария Александровна уже несколько раз писала в ЦК партии, лично Сталину. В одном из писем к Сталину приложила крохотную на папиросной бумаге записку с неясным текстом: «…до конца останусь честным членом партии». Вероятно, Михаилу Ивановичу как‑то удалось переправить эту записку жене…

Как и большинство советских людей, он не знал, что правовой механизм государства уже практически разрушен. В репрессии против собственного народа втянуты как НКВД, так и прокуратуры, и судебные органы. Военные Коллегии Верховного Суда СССР стали так же точно беспощадны и скоры на расправу, как и заочные «тройки», Особое совещание при НКВД СССР. У него не было ни одного шанса, чтобы уцелеть, но он этого не знал.

В 17 часов 30 минут председательствующий объявляет, что подлежит рассмотрению дело по обвинению Капралова Михаила Ивановича в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58‑16, 58‑7, 58‑8 и 58‑11 УК РСФСР. Секретарь докладывает, что подсудимый находится в зале суда и что свидетели в суд не вызывались. Председательствующий удостоверяется в личности подсудимого и спрашивает его, вручена ли ему копия обвинительного заключения, на что подсудимый ответил … это место протокола не заполнено (прим. автора).

Подсудимому разъяснены его права на суде и объявлен состав суда. Подсудимый ходатайств не имеет и отвода составу суда не заявляет. По предложению председательствующего секретарем оглашено обвинительное заключение. Председательствующий разъяснил подсудимому сущность предъявленных ему обвинений и спросил его, признает ли он себя виновным, на что подсудимый ответил, что он виновным себя не признает.

Судебное следствие закончено в 17 час. 45 мин. (Как миг промелькнуло 20 минут!!). В последнем слове подсудимый снова утверждает, что он ни в чем не виновен.

Из приговора:

«…Военная Коллегия Верховного Суда СССР…приговорила Капралова Михаила к высшей мере уголовного наказания — расстрелу с конфискацией всего лично принадлежавшего имущества. Приговор окончательный и в силу постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года подлежит немедленному исполнению».

Приговор о расстреле Капралова Михаила Ивановича приведен в исполнение в гор. Свердловске 13 августа 1938 года».

В ноябре 1938 года Мария Александровна получила ответ: «Ваш муж — Капралов Михаил Иванович выслан в дальние лагеря сроком на 10 лет без права переписки». Ее отчаянию не было границ, и начались бесконечные поездки в Москву за правдой. В 1946 году из ГУЛАГА ее известили, что «муж жив и здоров». В 1948 году ей, наконец, сообщили правду: муж расстрелян.

Тогда, в конце 80‑х, мы, чекисты подразделения по реабилитации, понимали, что многие имена невинно пострадавших от репрессий железнодорожников, священнослужителей, домохозяек еще предстоит открыть. Понимали, что наш моральный долг перед памятью этих людей — сделать все, чтобы ни одно имя не исчезло бесследно в многострадальной истории государства, а главное, чтобы подобное не повторилось никогда. На архивном уголовном деле Михаила Ивановича Капралова стоит гриф — «Хранить вечно». Надо не просто хранить вечно, а никогда не забывать!

Спектакли 1937 года. Т. Малиновская и А. Субботовский

Их жизни в полыхавшем над стратой пламени пожара сталинских репрессий были не более чем две светлые искорки. Муж и жена погибли обидно молодыми еще задолго до того, как многие из нас появились на свет. Информация в отношении обоих в их следственных делах бывшего Управления НКВД СССР по Свердловской области крайне скупа. Очень уж торопились те, кто сотнями и тысячами стряпал подобные «дела». Количество дел для них было важнее, чем количество жизней. К счастью, в этих двух делах сохранились фотокарточки. Жена — Татьяна Петровна Малиновская, балерина Государственной Свердловской музкомедии (так в то время назывался театр). На фотографии — молодое лицо красивой женщины с прямым решительным взглядом, головка на лебединой шее. Муж — Абрам Борисович Субботовский, дирижер этого же театра. Спокойный и глубокий взгляд умного человека. Чуть полноватые губы говорят о добром и отзывчивом характере. В 1937 году ей было двадцать шесть лет от роду, ему — тридцать. Еще не закончилось утро их жизни. Детей у них не было…

Их детство и юность во многом схожи, и совпали они с большими потрясениями в Отечестве. Отец Татьяны Петровны — Петр Иосифович Малиновский — до октябрьского переворота 1917 года был штабс‑капитаном царской армии, воевал на германском фронте. В белой армии, с которой отступал до Владивостока, получил чин полковника. Эмигрировал в Китай. В Харбине работал разносчиком и расклейщиком рекламных объявлений. Типичная судьба многих русских офицеров после революции.

«…Я была молодой девушкой, меня влекли приключения…» — скажет 07.10.37 г. на допросе Татьяна Петровна. В пятнадцатилетнем возрасте в 1926 году она с подругой нелегально ушла через границу в Китай. В Харбине служила бонной (воспитательницей маленьких детей в буржуазных семьях), работала продавщицей в магазине. Одновременно занималась в балетной школе. Через год стала выступать в различных кабаре «Фантазия» и «Мулен‑Руж».

В 1928 году Татьяна Петровна — балерина в желдорсобе КВЖД (железнодорожном собрании — самодеятельном обществе культуры русских эмигрантов при управлении Китайско‑Восточной железной дороги) в Харбине, где она познакомилась со своим будущим мужем. Некоторое время работала в частных кабаре, затем устроилась в профессиональную труппу, что дало ей возможность побывать на гастролях в Японии.

В 1918 году отец Абрама Борисовича — Борис Моисеевич Субботовский, владелец заводика фруктовых вод в городе Красноярске, «…в связи с началом военных действий благодаря гражданской войне…» вместе с семьей выехал в китайский город Харбин. Там Абрам Борисович так же, как и его будущая жена, рано и самостоятельно начал трудовую деятельность. Работал младшим пианистом в кино «Палас» (напомним, что кино было немым), пианистом в ресторане «Американский бар» и в симфоническом оркестре желдорсоба КВЖД, где в 1927 году он и познакомился с Татьяной Петровной. В 1931 году они поженись и решили возвратиться в Россию. Говорят, на Родине всегда теплее сердцу.

В 1935 году Абрам Борисович (вместе с женой Татьяной Петровной, с матерью Бертой Борисовной Субботовской и с братом Львом Борисовичем Субботовским, получив разрешение на въезд в СССР, приехали в Москву, где жили в железнодорожном районе, а затем переехали в Ленинград. Но последовало приглашение из Свердловска, интересное и выгодное, раздумывать они не стали. 1935 год — год начала работы Абрама Борисовича и Татьяны Петровны в Государственной Свердловской музкомедии (так раньше назывался театр). Здесь их ждала интересная и творческая работа. Все шло хорошо. Но в стране начала уже действовать чудовищная средневековая система. Виной многих людей тогда становился факт их пребывания за границей, ведь и там наши соотечественники находились под контролем сотрудников иностранного отдела Главного Управления государственной безопасности. Молодые супруги были обречены…

Театр Свердловской музкомедии начала 30‑х годов. Фото из открытых источников

2 октября 1937 года их арестовали. В ордере № 30 на их арест указаны два адреса в Свердловске: ул. Ленина, д. 54, корп. 5, первый подъезд, квартира 254, где был прописан Абрам Борисович, и ул. Белинского, д. 70, кв. 5, где они проживали с Татьяной Петровной.

Протоколы в архивных делах помогают оценить не только наглость и коварство некоторых сотрудников НКВД, но и воссоздать духовный облик, характер молодых людей, интеллигентов, совершенно не подготовленных к тяжким испытаниям. Невольно рождается вопрос: а как бы я сам повел себя на их месте? И нет однозначного ответа…

Из протокола допроса обвиняемой Т. Малиновской от 13 октября 1937 г.[2]

Вопрос: Вам предъявлено обвинение в том, что Вы являетесь агентом японской разведки и проводили на территории СССР шпионскую работу в пользу Японии. Вы признаете себя виновной в предъявленном Вам обвинении?

Ответ: Нет, не признаю.

Вопрос: Вам предъявляется выписка из показаний агента японской разведки Таболиной Людмилы Георгиевны (из этой несчастной женщины следователи НКВД ранее выбили нужные показания, а выписка из них приобщена к делу Татьяны Петровны — прим. авт.), которая показывает, что Вы входили в группу шпионов Японской разведки Вологодина в Харбине и направлены им для шпионской работы в СССР? Предлагаю Вам рассказать правду?

Ответ: Я говорю правду! что агентом японской разведки я не являюсь. Таболину и Вологодина не знаю.

Вопрос: Вам предъявляется показание эмиссара японской разведки на Урале Бочкарева В.Н., который показывает, что Вы, работая в Свердловском театре, создали там террористическую группу, в которую привлекли до 10 человек, и руководили ею. Вы еще будете продолжать отрицать?

Ответ: Все это клевета! Ничего подобного не было, никакой террористической группы я не знаю…»

Вопрос: Вам предъявляется еще показание руководителя боевыми террористическими группами Японского агента — Калачева (выписка из протокола его допроса от 21.10.37, приобщенная к делу Т. П. Малиновской). Вам предлагается прекратить запирательство и давать правдивые показания.

Ответ: Это ложь, ни одного из названных мне лиц я не знаю. Никогда шпионом я не была и террористом тоже…

Записано с моих слов верно, мною прочитано, в чем и расписываюсь. Подпись: Т. Малиновская. Допросил: Оперуполномоченный 3 отдела сержант гос. без. Подпись: Балацкий.

Тогда, как правило, следствие вели оперуполномоченные и курсанты Свердловской школы НКВД с 4‑5‑классным образованием.

Не будем анализировать «признания рядовых японских агентов» Таболиной, Вологодина и Калачева. Возьмем из протокола допроса П. Э. Вайнштейна (в 1937 году оперуполномоченного УНКВД, в 1939 году тоже арестованного) его показания о личности наиболее авторитетной — «эмиссара японской разведки на Урале» Бочкарева В. Н. и обнажим истоки и истинную цену всех «признательных» показаний, механизм получения которых у всех подследственных той поры похож, как две капли воды.

Вот выписка из протокола допроса от 17.04.39 арестованного Вайнштейна Петра Эдуардовича[3]:

Вопрос: Какие преступные действия были совершены Вами в оперативно‑следственной работе в органах НКВД?

Ответ: В начале июля 1937 года я прибыл на работу в УНКВД в гор. Свердловск, где был назначен на должность начальника отделения (Восточного 3 отдела). Через некоторое время я был вызван к замначальника отдела Кричману, который предложил мне подготовить в ближайшие дни для доклада по делу имевшиеся материалы на «харбинцев», так как «харбинцы» на основе имеющихся показаний должны быть арестованы. Я ознакомился с делами и через несколько дней доложил их Кричману. Кричман по некоторым разработкам «Маньчжурский транспорт», «Хинганские тоннели» дал мне указания составить справки и подготовить постановления на арест лиц, проходивших по указанным разработкам…

Из показаний арестованного П. Вайнштейна: «В числе арестованных «харбинцев» был Бочкарев‑Мокин, который продолжительное время проживал в Маньчжурии… Служил в КВЖД и, кажется, в Харбинском агентстве Совторгфлота…

Через несколько дней меня вызвал к себе Кричман и предложил мне допросить Бочкарева… Получив установку Кричмана, я вызвал на допрос Бочкарева, но он мне заявил, что никогда резидентом японской разведки не был. О результатах допроса я доложил Кричману, и тот мне заявил: «Бочкарев — резидент японской разведки на Урале, и такие показания должен дать».

…В процессе допроса Бочкарев назвал лиц, проживающих в городе Свердловске и других городах Урала, как своих знакомых, и только. На следующий день я опять доложил Кричману результаты допроса Бочкарева. Кричман сказал, что эти лица, которых Бочкарев называет как своих знакомых, безусловно, являются участниками японской резидентуры, и предложил мне в таком духе составить протокол допроса. Я это преступное распоряжение Кричмана выполнил…

Этот протокол допроса был коренным образом переделан Кричманом и затем перепечатан начисто. Этот вымышленный протокол Бочкарев подписать отказался, но Кричман в моем присутствии заставил его подписать… Лица, в действительности названные Бочкаревым как только его знакомые, но путем, фальсификации записаны в протокол допроса Бочкарева как участники японской резидентуры, были впоследствии по распоряжению Кричмана арестованы…»

Одновременно с Татьяной Петровной Малиновской велись интенсивные допросы А.Б. Субботовского. Принадлежность к японской разведке он категорически отрицал. Следователи сменили требовательность на «доброжелательность», попросили рассказать о харбинских знакомых, прибывших в СССР. Видимо, Абрам не разгадал коварства и дал сведения на 65 человек, своих знакомых, проживавших в четырнадцати городах страны. При этом ни о ком из них он ничего компрометирующего не сказал. Последнее было не главным, обвинение можно придумать. Однако, как ни старались подручные Ежова получить «царицу доказательств» — признание обвиняемого, что «вместе с женой Малиновской принадлежал к контрреволюционной, террористической группе на Урале, и занимался шпионажем в пользу Японии», как ни ухищрялись, Субботовский не подписал лживых протоколов.

После паузы в допросах снова последовала психологическая атака на заключенного, но Абрам Борисович был тверд до конца. Не подписал сам никакой лжи и клеветы и вовремя предостерег на этот счет любимую женщину…

Из сообщения из тюрьмы. 23.Х.37 года: «Субботовский Абрам в камере через окно переговаривался с женой во время прогулки и кричал, чтобы «держалась», то есть не подписалась к заявлению о признании. Сам о себе ничего не говорит…»

Так до конца и стояла молодая чета.

Татьяна Петровна и Абрам Борисович были расстреляны в городе Свердловске соответственно 29 октября и 10 ноября 1937 года по решению Комиссии НКВД СССР и Прокуратуры СССР. За этим непонятным и страшным названием скрывалась так называемая «двойка», в которую входили нарком внутренних дел, генеральный комиссар госбезопасности, секретарь ЦК ВКП(б) и председатель Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) Николай Иванович Ежов и прокурор Союза ССР Андрей Януарьевич Вышинский.

Первый из них меньше, чем через год пройдет тем же путем смертника, но через мрачно знаменитый «Сухановский застенок» — секретную особорежимную тюрьму НКВД. Прах второго палача Вышинского спокойно и торжественно хранится в Кремлевской стене. Судьба была безжалостна и к другим палачам супругов.

31 мая 1939 года Военная коллегия Верховного Суда СССР «за необоснованные аресты граждан и фальсификацию следственных дел» осудила Вайнштейна П. Э. к пятнадцати годам лишения свободы в исправительно‑трудовых лагерях НКВД и Кричмана С.А. — к двадцати годам ИТЛ. Кроме того, четырнадцать карьеристов‑фальсификаторов бывшего УНКВД по Свердловской области по решениям судебных органов было расстреляно, в т. ч. Дмитриев Дмитрий Матвеевич (псевдоним; настоящее имя Плоткин Меер Менделевич. — прим, авт.), начальник Свердловского УНКВД, в декабре 1937 года награжденный орденом Ленина, комиссар госбезопасности III ранга (в 1931 году был следователем по делу «союзного бюро меньшевиков», а в 1934 году — помощником начальника следственной бригады по делу об убийстве С. М. Кирова) и его заместитель Боярский Наум Яковлевич. Палачи высшего ранга убирали лишних свидетелей их преступлений…

В чем причина стойкого и мужественного поведения Татьяны Петровны и Абрама Борисовича? Ведь до них, как правило, более жизненно зрелые, физически и духовно очень сильные мужчины не выдерживали психологического давления со стороны вайнштейнов и кричманов. А арестованные ранее Калачев, Вологодин, Бочкарев‑Мокин и многие другие «харбинцы», которых обманом, угрозами или пытками заставили оговорить себя, родственников, друзей и знакомых, уже были расстреляны. Что давало им силы бороться до конца, не отступив и не предав никого?

Они переживали еще только утро своей жизни. Все еще должно было к ним прийти — и творческие высоты, и признание публики. И дети. Все мечты угасли враз, как искорки. Умерли и имена этих талантов, их велели забыть так же, как и миллионы других имен, погубленных огнем сталинских репрессий. Мы открываем их сегодня. Чтобы сказать правду. И эта правда не только в том, что произошло, а и в том, что были люди высокой чести и мужества, которых ничто не сломило.

Останки Татьяны Петровны Малиновской и Абрама Борисовича Субботовского, как и тысяч других уральцев, расстрелянных в городе Свердловске, покоятся между 12‑ми километрами нового и старого Московских трактов на территории учебно‑спортивной базы «Динамо» и на прилегающей территории.

Виновным себя не признаю. К.Г. Карпеко

Газета «Путевка» за 23.03. 1991 г. с материалом о К.Г. Карпеко

В грозное предвоенное время нож репрессий рвал налаженные связи экономики, обескровливал армию, науку, транспорт. До сих пор подсчитываются полные потери — политические и материальные. Но кто и когда сможет подсчитать горе людское; слезы отцов, матерей, жен и детей, их искалеченные и сломанные судьбы, разбитое вдребезги человеческое счастье?

Никто не забыт и ничто не забыто — говорим мы о тех, кто погиб за Родину в открытом сражении. Но до сих пор мы не воздали должное памяти всех без исключения жертв массовых репрессий. Помнить надо тех, кто стоял у истоков государства, кто не жалел сил и здоровья, целеустремленно шел сам и вел за собой других к великой цели — построению государства свободы, равенства и братства трудящихся. Нельзя забывать тех, кто не дошел до цели, сложив головы в трагические годы репрессий. Только в этом случае появится гарантия не повторения впредь прошлого произвола и беззакония.

Воздадим должное и памяти Кирилла Григорьевича Карпеко.

Он родился в 1894 году в местечке Погорельцы Черниговской области в семье рабочего‑железнодорожника. Самостоятельно стал трудиться с тринадцати лет столяром‑плотником. На военную службу был призван в 1915 году в железнодорожный полк. С декабря 1917 года служил в Красной гвардии, с ноября 1918 по 1921 год — начальником штаба, политруком батальона, комиссаром бригады.

После увольнения в запас, по призыву к бывшим железнодорожникам вновь вернуться на транспорт, Кирилл Григорьевич работал председателем Казатинского Учкпрофсожа (участковый комитет профсоюза железнодорожников), ответственным секретарем дорпрофсожа на Юго‑Западной дороге, заместителем начальника южного округа путей сообщения и уполномоченным Народного комиссариата путей сообщения (НКПС). Год учился на курсах высшего комсостава железнодорожного транспорта в Москве. С октября 1928 года — заместитель председателя Белорусско‑Балтийской, затем директор Рязанской железных дорог. С 1 мая 1937 года — ревизор НКПС по безопасности движения на Свердловской железной дороге. Член ВКП(б) с октября 1917 года, в 1936 году награжден знаком «Почетному железнодорожнику».

Кирилл Григорьевич Карпеко был арестован 13 декабря 1937 года в Свердловске, где по улице 8‑го Марта, 2‑й дом Советов, квартира 21 проживал с семьей: женой Еленой Никоновной и сыновьями Владимиром и Маратом, школьниками. Старший сын Николай в это время жил в Харькове.

Архивные документы скупы и не передают психологического и эмоционального состояния членов семьи в день ареста. Владимир Кириллович — средний сын — вспоминает: «В этот день долго ждали отца с работы. Поздно вечером он позвонил и сказал, что задерживается, будет партсобрание. Часов в одиннадцать, не дождавшись отца, мама уложила нас спать. Глубокой ночью мы все проснулись от долгого, настойчивого звонка. Мама бросилась открывать дверь, но это был не отец — пришли с обыском…

Я не мог поверить: мой отец — враг народа? Мой отец — активный участник революции, комиссар бригады в гражданскую войну, коммунист с 1917 года — враг?!

Через какое‑то время мама получила письмо. На конверте не было обратного адреса. В нем лежали две махорочные обертки, исписанные карандашом. На одной слова: «Доброму человеку, если такой найдется, отправьте по адресу…» И адрес. Нашелся добрый человек, подобрал выброшенный из вагона пакетик, да обратный свой адрес побоялся по тем временам написать, так что и поблагодарить было некого. Я не помню всего отцовского послания, но одна фраза врезалась в память: «Леночка! Об одном молю, чтобы дети не вырастали в ненависти и в злобе». Вот о чем думал, о чем заботился коммунист, обреченный на смерть. И это стало заповедью, навсегда поселившейся в моем сердце».

О том, насколько объективно велось расследование по делу, о поведении следователей, свидетелей, судей, самого Кирилла Григорьевича красноречиво свидетельствуют материалы архивно‑следственного дела, выписки из которого предлагаются вниманию читателя этой книги.

Вот извлечение из протокола допроса Кирилла Григорьевича Карпеко от 20 января 1938 года:

«Вопрос следователя: Вам предъявлено обвинение в принадлежности к антисоветской правотроцкистской организации на железной дороге им. В. В. Куйбышева и в подрывной диверсионной деятельности. Признаете ли вы себя в этом виновным?

Ответ: Виновным себя в принадлежности к правотроцкистской организации и в контрреволюционной деятельности не признаю, ибо в антисоветской организации я не состоял и не знал о существовании таковой на железной дороге имени Куйбышева.

Вопрос: Скрыть антисоветскую деятельность и уйти от наказания вам не удастся, ибо следствие располагает достаточным количеством материалов, уличающих вас как одного из активных участников троцкистской организации, существовавшей на железной дороге имени В. В. Куйбышева.

Ответ: Следствие не может располагать материалами, которые уличали бы меня в какой бы то ни было антисоветской деятельности, ибо я всегда стоял на позициях генеральной линии партии и принимал активное участие в борьбе с оппортунистами и контрреволюционерами всех мастей.

Вопрос следователя: Это ваше заявление следствие рассматривает как очередное двурушничество, как попытку продолжать борьбу с Советской властью и со следствием. Заявляю, что вам не удастся это, ибо в принадлежности к антисоветской правотроцкистской организации вы уличены не только проводимой вами практической подрывной деятельностью, но и показаниями арестованных участников антисоветской организации. Настаиваю, говорите правду.

Ответ: Двурушником я не был и не пытаюсь вести борьбу со следствием, ибо я не контрреволюционер, а преданный Советской власти и партии большевик‑коммунист. Если следствие и располагает на меня показаниями, то это могут быть только клеветнические показания…»

Из протокола допроса Карпеко К. Г. от 22 января 1938 года:

«Вопрос: На предыдущем допросе вы упорно пытались отрицать вашу принадлежность к антисоветской правотроцкистской организации, существовавшей на железной дороге им. В. В. Куйбышева. Сегодня вы намерены давать об этом правдивые показания?

Ответ Кирилла Григорьевича: Я честно говорю следствию, мне нечего рассказывать о принадлежности к антисоветской организации, ибо я в ней не состоял.

Вопрос: Вы продолжаете упорствовать. Материалами следствия вы изобличены в принадлежности к антисоветской организации и преступной деятельности на железнодорожном транспорте. Настаиваем говорить правду!

Ответ: Я и говорю правду. Не состоял в антисоветской организации.

Вопрос: Прекратите запирательство. В принадлежности к антисоветской организации вы уличаетесь показаниями арестованных участников правотроцкистской организации. Следствие вынуждено будет изобличить вас очными ставками.

Ответ: Я согласен на очные ставки.

Вопрос: Вам будет дана очная ставка с обвиняемым М.»

Вероятно, в это время вводили обвиняемого М. После взаимного опознания и выяснения отсутствия личных счетов между обвиняемыми задавался вопрос обвиняемому М.

Вопрос: Вы подтверждаете данные вами показания от 5 декабря 1937 года о вашей принадлежности к правотроцкистской организации и подрывной деятельности на железной дороге им. В. В. Куйбышева?

Ответ М: Да. Подтверждаю.

Вопрос к обвиняемому М: В этом же показании вами в числе других участников назван Карпеко Кирилл Григорьевич. Это вы тоже подтверждаете?

Ответ М: Да. Подтверждаю.

Вопрос обвиняемому Карпеко: Вы подтверждаете показания обвиняемого М. о вашей принадлежности к антисоветской правотроцкистской организации и проводимой вами подрывной деятельности?

Ответ Карпеко К.Г.: Категорически отрицаю. Еще раз заявляю, что участником правотроцкистской организации я не являлся и не проводил подрывную деятельность. Показания М. сплошной оговор».

И так было каждый раз: вопрос — ответ, вопрос — ответ. Были многократные очные ставки с другими обвиняемыми, уже сдавшимися и наговаривавшими и на себя, и на других… Некоторые сдавались не сразу, как, например, обвиняемый Ж., который упорно отрицал все выдвинутые против него обвинения, но сломленный, он вдруг «признает» свое участие в «контрреволюционной организации» и дает показания на 44 (сорок четыре!) «соучастника». Далее в архивно‑следственном деле подшиты копии протоколов, в которых «обвиняемые» называют разное количество «участников»: 27, 40, 95 и даже 105(!!!!!).

В числе участников «контрреволюционной организации» был назван и Кирилл Григорьевич Карпеко…

Единогласное голосование за расстрел на собрании. Фото из открытых источников

…Внезапно попадая из мира семьи и работы на конвейер беспрерывных допросов и очных ставок, подследственные выслушивали поток чудовищных обвинений, в том числе и из уст вчерашних хороших знакомых, сослуживцев и товарищей и, конечно, испытывали нравственные и физические муки. Потрясенные, они со временем понимали, что обречены, и многие из них оговаривали себя и десятки, сотни невиновных, которых теперь ждала та же участь, что и их самих…

24 января и 14 февраля 1938 года обвинительный уклон изнурительных допросов К.Г. Карпеко не изменился. Следователь НКВД продолжал требовать у него признания в участии в «контрреволюционной организации». Были проведены множественные «очные ставки», но результат оставался прежним: «царицы доказательств» — признания — следователь так и не добился. Несмотря на постоянное психологическое давление со стороны следователя, его грубость, лишенный свободы подследственный был тверд и непреклонен. Он так и не оговорил себя и других невиновных лиц…

Из приговора: «Именем Союза Советских Социалистических Республик выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР в составе: председательствующего А.Д. Горячева, членов: диввоенюриста (дивизионного военного юриста) Б.В. Миляновского и бригвоенюриста А.Н. Микляева, при секретаре военном юристе I ранга И.П. Кондратьеве, — в закрытом судебном заседании в гор. Куйбышеве 19 мая 1938 года рассмотрела дело по обвинению Карпеко Кирилла Григорьевича по ст. 58‑7, 58‑11 и 58‑8 через ст. 17 УК РСФСР. Подсудимый виновным на суде себя не признал. Свои показания на предварительном следствии подтвердил. Заявил, что оглашенные ему показания М., Н., Ж., Д., Р. не соответствуют действительности. В последнем слове заявил, что участником контрреволюционной организации он не был.

Приговорить Карпеко Кирилла Григорьевича к тюремному заключению сроком на 15 лет, с поражением в правах на 5 лет и с конфискацией всего личного принадлежащего ему имущества. Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит».

7 октября 1939 года, находясь в местах отбывания наказания, Кирилл Григорьевич умер в возрасте 45 лет от роду, захоронен на кладбище лагерного пункта в поселке Мальдяк Сусусманского района Магаданской области.

Реабилитирован Карпеко Кирилл Григорьевич посмертно определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 25 апреля 1957 года.

Альтбаумы

Воспроизвожу по памяти одно из заявлений. Написала его учительница Сощина, кажется, из города Мариуполя. Она сообщила, что у ее хорошей знакомой Альтбаум Розы репрессировали отца и мать в 1937 году, и она ничего до сих пор не знает о их судьбе. Как и о судьбе брата и сестры, которых после ареста родителей распределили в разные детские дома.

Я нашел архивное уголовное дело на жителей Арамиля Свердловской области Альтбаум Сары Абрамовны и ее мужа, Альтбаум Янкеля Мошковича. Оба они работали на Армильской суконной фабрике. Простые рабочие, в семье было трое детей. Обоим было предъявлено стандартное обвинение в контрреволюционной деятельности. Без конкретных доказательств. Супруги расстреляны в 1937 году, дети помещены в разные детские дома.

Запомнил из материалов дела строчку: «Владеют мельницей». Оказалось, что ручной мельницей для помола зерна они владели: это когда на круглый чурбан с набитыми гвоздями ставят сверху такой же чурбан с ручкой. В отверстие между ними засыпают зерно и вручную крутят, получается мука. В детстве я точно такую же видел дома у своей бабушки и потом у соседей…

Подготовил тогда необходимые документы для реабилитации супругов Альтбаум, подписал их у руководителя подразделения Плотникова Леонида Александровича и справку о реабилитации у старшего помощника прокурора Свердловской области Волкова Валентина Алексеевича. В деле были подшиты примерно 10 заявлений их сына Александра Альтбаума из города Пласт Челябинской области. Он многократно просил НКВД ответить ему о судьбе родителей. Александр — шахтер, награжден орденом за ударную работу. В деле были подшиты копии ответов, что его родители приговорены к 20‑ти годам лишения свободы без права переписки, а ведь они уже были расстреляны.

Мной был подготовлен ответ Александру Альтбауму о действительной судьбе его родителей и о письме Сощиной от имени Розы. Через УКГБ по Челябинской области попросил коллег вручить ему наш ответ и поискать адрес третьего ребенка в семье — младшей сестры. Вскоре получил личный ответ Александра, что нашли их сестру, по фамилии сейчас она Виноградова. А Сощину я попросил, чтобы Роза лично нам написала, и мы ей обязательно ответим. Через некоторое время пришло от Сощиной письмо, что Роза проживает в Израиле и попросила приятельницу обратиться к нам, так как сама побоялась. А сейчас напишет. Через некоторое время Роза Альтбаум написала нам в УКГБ Свердловской области и получила подробный ответ и о судьбе родителей, и адреса сестры и брата.

Таким образом, по этому уголовному делу с нашей помощью не только были реабилитированы супруги Альтбаумы, но и соединились все трое их детей. Об этом случае я написал в израильскую газету «Штерн» и рекомендовал всем израильтянам обращаться в УКГБ по месту ареста их родственников. Тогда сотрудники КГБ сообщат не только информацию о репрессированных, но и адреса разбросанных репрессиями родных и близких.

Уральский повстанческий штаб. Как следователь НКВД Шариков «разоблачил» царского поручика Булгакова

Меня поражало, как быстро в те годы решалась судьба человека. Любого, будь он «шпион», «троцкист» или «кулак». Буквально несколько листочков в деле: обычно протокол лишь одного допроса, анкета арестованного, обвинительное заключение на полстранички, что такой‑то является «агентом германской разведки» и подтверждает это показаниями; справка о приведении приговора в исполнение— и все, человека нет. Сначала я еще полагал, что этой работой просто занимались карьеристы без чести и совести, которым было дано разрешение сверху. Но позднее отыскал документ, который показывает, как совершенно в то время работала государственная машина. Планировалось не только количество металла, угля или зерна, планировались и репрессии.

Этот документ — оперативный приказ начальника НКВД по Свердловской области Дмитриева от 1 августа 1937 года. Он составлен по директиве наркома внутренних дел Ежова. Таких директив было пять или шесть. Они были разосланы во все подчиненные органы на территории Союза и везде сейчас уничтожены. Полагаю, их можно встретить только в центральных архивах КГБ.

Так вот приказ начальника НКВД области начинается так: «Начальнику участка. Только лично. Совершенно секретно. В соответствии с директивой центра начало производства операции — 5 августа 1937 года в 24 часа…».

За месяц‑два до этого приказа на места спускались несколько указаний, и все под грифом «совершенно секретно, вскрыть немедленно…» Было приказано создать особый штаб, подготовить арестные помещения, до человека были расписаны оперативные силы для проведения операций. Готовилась огромная организованная сила для массовой и тайной облавы на людей! Именно организованная, до августа 37‑го года тоже непрерывной чередой шли репрессии, но шли они не так планомерно, не была вот так обнажена тайная государственная машина убийства.

Ведь заранее расписано было, сколько человек в эту ночь взять: «…по вашему району следует изъять 50 преступников. У вас имеется арестное помещение на 30 человек, излишек арестованных в количестве 20 человек подлежит отправлению в Свердловскую тюрьму. Порядок отправки будет дан особым распоряжением». Далее в директиве Ежова уже были перечислены люди, подлежащие репрессиям. Всего выделено 9 категорий. Это бывшие кулаки, чиновники, офицеры, служившие в белой армии, а потом у красных. Всех арестованных следовало разделить на два потока‑категории.

К первой категории относились особо «враждебные», они подлежали по решению «троек» расстрелу. Ко второй — «менее враждебные», и их ожидало заключение или ссылка на 5‑10 лет.

На каждый район спускался план по количеству «враждебных» и «менее враждебных». То есть ни в Свердловске, ни на местах ничего изменить было нельзя. В этом документе все было настолько четко расписано, что он помог ответить на вопрос: где искать места захоронений репрессированных? Такое место массовых расстрелов было найдено на 12‑м километре автотрассы Свердловск — Первоуральск. Но оставалось сомнение: не расстреливали ли в Тагиле, Ирбите, других городах? Ответ здесь — в директиве: «…всех арестованных по I категории направлять (расписано 6 маршрутов) в Свердловск».

Точных цифр, сколько было арестовано ночью 5 августа 1937 года нет, но в апреле 38‑го Дмитриев докладывал Ежову о том, что с начала операции репрессировано свыше 42 тысяч человек. То есть получается где‑то по 5 тысяч человек в месяц… Они стремились к равномерности, чтобы «машина» работала ритмично, без накоплений. В этом же докладе Дмитриев просит разрешения на выселение семей репрессированных, указывает, что сейчас на территории области проживает около 30 тысяч семей, главы и члены которых арестованы.

В одном из докладов в Москву я увидел такой пункт отчета: «Нами сформировано 6 групп по 20 человек детей, которые направлены в детские дома». И чернилами ниже сделана приписка: «группы укомплектованы таким образом, чтобы в каждой из них не было родственников и знакомых». В семьях тогда было по пять‑шесть детей, и все они были направлены в разные группы и в разные города. Многие из них до сих пор не знают ни своих родителей, ни настоящего имени, ни отчества, ни где родились.

Тогда «были раскрыты» две крупные «контрреволюционные организации». Первое разоблачение было в Коми‑Пермяцком округе, входившем тогда в границы Свердловской области. Там арестовали около двух тысяч человек. А вторая организация была «вскрыта» непосредственно под Свердловском. Это «Уральский повстанческий штаб».

Победную реляцию, что на Урале существует такой «повстанческий» штаб, Дмитриев отправил буквально через два месяца после начала этой операции. Он написал, что «у повстанцев» вся область делилась на шесть округов. В каждом были повстанческие полки, батальоны, изъято столько‑то оружия.

А родился этот повстанческий штаб в одну из командировок капитана безопасности Шарикова в Нижний Тагил, где плохо оказалось с выполнением плана по репрессиям. В Тагиле в то время был арестован поручик царской армии Булгаков, который отказывался от всех обвинений. А затем, после встречи с Шариковым, вдруг его показания в один день резко изменились… Он сообщил, что был начальником штаба глубоко законспирированной организации — «Уральского повстанческого штаба» — и показал на первом же допросе, что у него дома хранятся списки примерно на две тысячи человек. Списки эти «нашли», и начались аресты…

Уже в 1939‑м выяснилось, что эту мысль о «повстанцах» и список лиц с компроматом, который хранился в Нижнетагильском отделе НКВД, дал Булгакову сам Шариков. В этот штаб якобы входили организация церковников во главе с митрополитом Холмогорцевым, шахтеры Богословских копей, военнослужащие, в том числе и начальник штаба Уральского округа Василенко. Булгаков был, конечно же, расстрелян, а Дмитриев в 37‑м году за проведение этой и других операций был награжден орденом Ленина и стал депутатом Верховного Совета страны.

Задумывался ли кто‑либо в то время: может ли быть в действительности такое количество «врагов народа» и чем грозит государству устранение в суровые предвоенные годы тысяч и тысяч специалистов своего дела. Теперь мы знаем, что репрессии проводились практически во всех отраслях народного хозяйства и в Красной Армии.

Почему же меч правоохранительных органов, обязанных защищать народ, превратился тогда в топор палача? И только ли сотрудники НКВД во всем виноваты?

Конечно же роковую роль сыграли и митинговая эйфория 30‑х годов в борьбе с «врагами народа», и публикации в прессе, и сообщения по радио.

Противодействовать репрессиям могли, обязаны были и прокуроры по спецделам прокуратур областей, краев, автономных республик и выше, основной служебной обязанностью которых являлся надзор за законностью следствия подразделений НКВД. По закону они могли присутствовать на любой стадии следственных действий, на очных ставках. Могли принять любое решение по делу, вплоть до освобождения невинного человека. В исправительно‑трудовые лагеря и на смерть, помимо печально известных «троек», «двоек» и «коллегий», невиновных людей отправляли и суды, особенно выездные сессии Военной коллегии Верховного суда СССР.

Считаю важным отметить, что в это жестокое предвоенное время в НКВД работали не только слепые и бездумные исполнители. Сотни честных уральских чекистов пытались противодействовать провокационным методам следствия и насильственным действиям над арестованными. Это тоже факт.

Находясь внутри репрессивного механизма и осознав масштабы творимого зла, некоторые свердловские сотрудники НКВД пытались открыто вести борьбу с этим злом.

Так, 4 февраля 1938 года на партсобрании УНКВД выступил чекист, член партии с 1925 года Николай Александрович Черных, 1904 года рождения, который подверг резкой критике практику необоснованных арестов и фальсификации следственных дел. После такой открытой критики он немедленно был обвинен в клевете на органы НКВД, исключен из партии и вскоре арестован. Николаю Александровичу «повезло»: он не был осужден, его освободили. С 1940 года, по архивным документам, он находился в действующей армии, в 1944 году — подполковник, награжден четырьмя боевыми орденами. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Валерий Александрович Весновский, 1900 года рождения, член ВКП(б) с 1919 года, замначальника УНКВД Свердловской области, на партсобрании отдела выступил с осуждением незаконных методов следствия, за что был из органов уволен, а затем по сфальсифицированным материалам 14 января 1938 года был приговорен к высшей мере наказания и в этот же день расстрелян…

Иосиф Альбертович Добош, венгр, 1893 года рождения, служил в органах госбезопасности с 1919 года и был награждён двумя револьверами за безупречную службу, но это не спасло его от политических репрессий.

Фото Добоша и его удостоверения: Государственный архив административных органов Свердловской области (ГААОСО)

Заместителю начальника отдела кадров Свердловского управления НКВД Иосифу Добошу, который за раскрытие и ликвидацию реальных шпионско‑диверсионных групп (а они были!) имел звание «Почётный чекист», самому предъявили обвинения в организации одной из таких групп. В марте 1938 года его арестовали, посадили в тюрьму и с помощью недопустимых мер воздействия пытались выбить признательные показания, но Добош не «раскололся». Наверное, его бы расстреляли или надолго отправили на Колыму, но жена Добоша Анна Васильевна, как настоящая декабристка, стала писать письма Иосифу Сталину. Её старания увенчались успехом: вскоре следователи по делу Добоша были арестованы, обвинение развалилось, и в начале 1939 года его выпустили на свободу. Мужа Анны Васильевны оправдали, но в органах НКВД он больше никогда не работал[4]. Умер Иосиф Добош в 1954 году.

Лосос Леопольд Георгиевич родился в 1899 году. Честно дослужился до звания капитана госбезопасности. По клеветническому доносу был арестован, не вынес унижения, выбросился 31 июля 1937 года из открытого окна кабинета следователя НКВД, разбился насмерть.

Курсевич Николай Георгиевич, латыш, родился в 1897 году. Был арестован в 1937 году, осужден в 1939‑м. Однако сфабрикованное дело было прекращено, Николая Георгиевича освободили. В ноябре 1942 года Николай Курсевич — командир батальона 427 стрелкового полка. Погиб на фронте.

Фото Курсевича и справки за подписью Кричмана о шпионской работе Курсевича

Греккер Федор Мартынович, 1896 года рождения, уроженец усадьбы Талтынь Зельбурской волости Фридрихштадтского уезда Курляндской губернии, латыш, родился в семье сторожа баронского леса. После смерти отца его хозяйство было распродано за недоимки. Мать стала работать по найму у частных лиц (стирала белье, мыла полы и т. п.). С 9‑летнего возраста Федор Греккер работал пастухом, в 12‑летнем возрасте поступил на фабрику посыльным, учеником и токарем по дереву. В 1915 году призван в царскую армию, где служил до декабря 1917 года. В январе 1918 года поступил в Красную гвардию, с апреля 1918 года член ВКП(б). С июля 1919 года беспрерывно работал в органах ЧК — ОГПУ — НКВД. В 1937 году временно исполнял обязанности особоуполномоченного. Был арестован 29 июля 1937 года, осужден 15 августа 1938 года, расстрелян.

Вот информация из архивно‑следственного дела Павла Ивановича Петухова: 23 сентября 1937 года следствие по его делу было закончено. Военный трибунал войск НКВД Уральского округа 10 ноября 1937 года в закрытом судебном заседании в Свердловске на основании ст. 58‑10 ч. 1 УК РСФСР (антисоветская агитация) приговорил его к лишению свободы сроком на шесть лет, с поражением прав сроком на два года. Определением Военной коллегии Bepxoвного суда СССР от 29 января 1938 года приговор по делу был отменен и дело возвращено на доследование для выяснения взаимоотношений Петухова со свидетелями. К моменту доследования дела свидетель, давший показания на П.И. Петухова, сам был арестован и помещен в ту же камеру № 39. В камере он признался, что дал на Петухова ложные показания. Поэтому постановлением военного следователя военной прокуратуры от 16 декабря 1938 года дело на Петухова было производством прекращено. Дальнейшая судьба Павла Ивановича Петухова неизвестна…

Из архивно‑следственного дела: Челноков Василий Петрович, 1903 года рождения, уроженец Кургана, сын крестьянина‑бедняка, русский, с начальным образованием, член ВКП(б) с 1928 года, начальник 3‑го отделения Н‑Тагильского ГО УНКВД, лейтенант госбезопасности, женат (жена Валентина Георгиевна и трое несовершеннолетних детей) был арестован органами НКВД 13 сентября 1937 года и обвинен в том, что «…имея достаточно компрометирующие материалы на ряд контрреволюционных диверсантов (например, Полумордвинова, Галахова, Никольского), не разоблачил их и не привлек к ответственности. Не раскрыл контрреволюционную деятельность ряда диверсионных групп на Высокогорском руднике и руднике III Интернационала, выхолостил политическую сущность из дела Вахрушина, переквалифицировав преступление этого диверсанта на должностное преступление, не разоблачил вредителя Игошева, поддерживая с ним бытовые отношения и давая прямые установки способствовать ему в работе», то есть в совершении преступления, предусмотренного ст. 58‑14 УК РСФСР (контрреволюционный саботаж). В предъявленном преступлении виновным Челноков себя не признал. Военным трибуналом дело было возвращено для дополнительного расследования, мера пресечения была изменена на подписку о невыезде. Однако, после 21 октября 1937 года о Василии Петровиче нет никакой информации. Вероятно, вновь арестован и расстрелян

Фото внутренней тюрьмы НКВД Свердловской области

Мужиков Виктор Николаевич родился в 1907 году. Был начальником сначала Алапаевского РО УНКВД, затем Исовского РО УНКВД Свердловской области, арестован в должности начальника Исетского РО УНКВД Челябинской области. Вероятная дата смерти 21 октября 1937 года.

Моряков‑Флотский Александр Петрович родился в 1899 году. До ареста — начальник Лысьвенского ГО УНКВД Свердловской области. Арестован как враг народа. Осужден к высшей мере наказания. Расстрелян 15 января 1938 года.

Преследованиям подвергались и гражданские работники Городка чекистов, вот дело Матвея Ожвара. Повар столовой НКВД Матвей Ожвар попал под следствие из‑за обвинений в отравлении мышьяком мяса для чекистов. Ожвар — венгр, ярый революционер, член ВКП(б). Откуда повар взял мышьяк, следствие так и не выяснило. Дополнительно Ожвара обвинили в диверсии на железной дороге Свердловск‑Челябинск и в работе на германскую разведку. Его арестовали весной 1938 года, но через полгода все обвинения с него сняли. Как написал следователь Григорьев в постановлении о прекращении уголовного дела, «показания обвиняемого не соответствуют действительности».

Фото Ожвара: Государственный архив административных органов Свердловской области (ГААОСО)

Практически все дела честных чекистов рассматривались так называемыми «тройками», а следствие велось «ускоренно и в упрощенном порядке» по приказу Народного комиссариата внутренних дел СССР от 31 июля 1937 года № 0447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Приказ ставил задачу разгрома «антисоветских элементов» и создание для ускоренного рассмотрения дел такого рода «оперативных троек». В «тройку», как правило, входили местный начальник НКВД, местный прокурор и первый секретарь областного или республиканского комитета ВКП(б).

Заседания «троек» проходили в отсутствие обвиняемого, без адвокатов. Признал себя арестованный виновным (читай, оговорил себя) или не признал, никакого значения не имело. Приказ не предусматривал обжалования приговоров, поэтому они исполнялись обычно в день вынесения.

В обстановке, когда любое инакомыслие жестоко подавлялось, нужно было обладать незаурядным мужеством, чтобы открыто выступать против репрессий. Настоящие чекисты приняли удар на себя первыми и понесли существенные потери. Невозможно подсчитать, сколько жизней они спасли: десятки, сотни, тысячи. Точная и полная картина репрессий против настоящих чекистов‑уральцев еще не установлена.

В здании Управления ФСБ России по Свердловской области на специальной мраморной доске увековечены имена около 40 погибших в Великую Отечественную войну свердловских чекистов. В коридоре второго этажа размещены портреты около 15 чекистов, погибших в горячих точках планеты позднее. А в годы политических репрессий безвинно погибло и позднее было реабилитировано более 180 уральских чекистов.

Время реабилитации было прекрасным временем всеобщей свободы и гласности. После десятилетий тотального контроля это казалось невероятным счастьем и звало вперед, к любому тяжелому труду, чтобы всем стало легче дышать и работать. Так мне, как и многим, тогда казалось. Но «перестройка», как известно, едва не закончилась перестрелкой…

Могучая держава Советский Союз перестал существовать спустя всего лишь два года после открытия архивов НКВД и запрета Горбачевым в 1989 году глушить иностранные радиостанции. «Голос Америки», «Немецкая волна», «Свободная Европа», «Би‑би‑си» клеветали на нашу страну, называя «Империей зла», вдалбливая круглосуточно в наши головы ложь о сотнях миллионов расстрелянных и замученных в застенках НКВД невинных жертвах. Эта ложь оказалась разрушительнее всех атомных бомб. И сегодня еще кое‑кто очерняет советское прошлое, при этом специально преувеличивая масштаб прошлых политических репрессий. А тогда подпевали иностранным вражьим голосам и «прораб перестройки» секретарь ЦК КПСС Яковлев, и писатель Солженицын, а также предатели Родины, сбежавшие за рубеж: калугины, резуны и другие.

Документально подтверждено, что с 1921 года по 1953 год в СССР было расстреляно не десятки и не сотни миллионов, а 642 980 человек, в местах лишения свободы находилось 2 369 222 человек (Об этом говорится и в секретной Докладной записке Министерства внутренних дел Н.С. Хрущеву — прим. автора). Конечно, это очень много, жизнь каждого человека бесценна, но ведь не сотни миллионов расстрелянных, как продолжат утверждать наши «партнеры».

Политические репрессии — карательные меры государственных органов для защиты и сохранения существующего строя — в Советском Союзе, конечно, были (как в другое время и в других государствах), и это факт неоспоримый. Но в первую очередь карали настоящих врагов государства: уголовных преступников, изменников, диверсантов, террористов, реальных вредителей.

«Лес рубят — щепки летят!». Это о неизбежных ошибках, при которых страдают и невинные люди. Я написал о безвинно пострадавших людях, чтобы таких «щепок» в России никогда больше не было!

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Интерес к истории и человеческим судьбам разных поколений не иссякнет, пока существует человечество. Вы прочитали личные воспоминания ветерана одной из самых закрытых организаций Советского Союза и России. Допускаю, что описанные здесь события и характеры людей покажутся вам не такими, как вы представляли себе под воздействием современной литературы и трактовки истории российских спецслужб средствами массовой информации. Однако каждое слово в этой книге — ПРАВДА, в этом особенность и ценность настоящих воспоминаний.

Убежден, что книга обратит на себя внимание не только людей, прошедших с нашей страной тяготы испытаний, но и вызовет интерес молодого поколения, всех, кому небезразлична живая история Родины.

Честь имею!

Киеня В.А.

Подполковник ФСБ России в отставке,

Ветеран Афганской войны,

Член Союза писателей России

Город Екатеринбург, 2022 год