Две коровы и фургон дури

Глава 15

Старая церковь в Столи высится посреди полей, как ковчег среди зеленых волн бескрайнего моря — одинокая капля теплого серого камня, приют для странников, жаждущих помощи и утешения. Мне нравилось это место, тихое, умиротворенное, сюда нас приводили на уроках истории, и учительница рассказывала про норманнских завоевателей и про человека по имени Генри Хоу. Он был богатым и влиятельным прихожанином и жертвовал нашему приходу много денег, так что после его смерти на одной из дверей в церковь выгравировали надпись: «Молитесь за душу его». Мне было тогда лет девять или десять, я прекрасно помню тот день: стоял пригожий весенний денек, на могилах цвели лютики, а Спайк дурачился и не желал слушать рассказ учительницы. Хотя я и сам всегда не прочь был подурачиться, в тот день я слушал ее очень внимательно, мечтая о том, как хорошо было бы родиться во времена сэра Френсиса Дрейка. Я бы сражался вместе с ним против Испанской Армады, грабил испанские корабли, а потом мы стояли бы рядом на приеме у самой английской королевы, и он положил бы мне руку на плечо и рассказал всем, какой я храбрец.

Я оставил «хонду» около входа на кладбище, постоял немного, глядя на увядающие на могилах цветы, а потом толкнул тяжелую дубовую дверь и вошел в собор. Внутри было пусто, темно и прохладно, я сел на скамью и постарался полностью погрузиться в спокойствие этого места. В Бога-то я никогда особенно не верил, мне всегда казалось, что не существует в мире сил могущественнее, чем силы леса или полей, поэтому молитву произносить не стал, просто сидел, склонив голову, и слушал тишину.

В одно из витражных окон билась пчела, ее гудение то стихало, то нарастало с новой силой. Она залетела слишком высоко — я все равно не смог бы ей помочь, поэтому я решил оставить пчелу на милость ее собственной судьбы. Кто знает, возможно, ей суждено спастись? Вдруг она найдет немного пыльцы на цветах, что украшают алтарь, а потом вылетит на волю через щель между створками дверей? Интересно, понимает ли пчела, с какой проблемой столкнулась? Может быть, она сейчас в панике, не знает, что делать? Способна ли она, к примеру, задуматься, постараться выработать план действий? Или же, как я читал в «Нэшнл Джиографик», пчелы представляют собой лишь простые механизмы, подчиняющиеся инстинктам, беспомощные и бесполезные без своей пчелиной матки, так же как и она беспомощна без них? Шестеренки, которые вертятся без устали до тех пор, пока смерть не заберет их, не способные ни сделать выбор, ни воспользоваться неожиданной возможностью? А пожалуй, подумал я, и даже вероятнее всего, так оно и есть. Я еще немного посидел, вдыхая запахи старого дерева, прохладного камня и ладана, а потом поднялся и вышел наружу, оставив пчелу биться о стекло в отчаянных и бесполезных попытках выжить, сродни, может быть, и моим собственным.

Когда я доехал до фермы, было уже половина девятого вечера. Я оставил байк во дворе, и тут из дома вышел мистер Эванс и сказал:

— Эл, тут тебя кое-кто искал. Я сказал, что тебя нет, но она решила подождать, так я пустил ее в твой трейлер.

— Ее? — спросил я.

— Ага.

— Спасибо, — сказал я.

— И вот еще что, — он немного замялся и несколько раз смущенно откашлялся, — я не хотел тебя обидеть нынче утром. Просто о некоторых вещах совсем не хочется вспоминать…

— Я понимаю, — сказал я. — Простите меня.

Он положил мне руку на плечо. Я думал, он мне еще что-нибудь хочет сказать, что-нибудь про войну или про ту женщину, которой он писал письма, но вместо этого он произнес:

— Похоже, она симпатичная девчонка. Смотри не повтори моей ошибки.

— Какой ошибки?

— Не упусти ее.

Он повернулся и захромал к дому, но в дверях обернулся:

— И смотри не опоздай утром на дойку.

— А я что, хоть раз опаздывал?

— Все когда-нибудь случается впервые, Эллиот.

— Да я подою их раньше, чем вы встанете.

— Я это так, на всякий случай, — сказал он и ушел в дом — к своей вечерней чашке чая у телевизора, чтобы потом, засыпая на ходу, подняться на второй этаж, в спальню.

Сэм сидела на подушках перед трейлером, подогнув под себя ноги, и читала книгу при свете свечи. На ней были коротенькие шорты и футболка, распущенные волосы пушились на плечах и груди.

— Ой, привет! Надеюсь, я тебе не очень помешала?

— Совсем не помешала. — Если честно, я не знал, как мне лучше поступить. Просто плюхнуться рядом? Поцеловать ее? От волнения меня даже немного замутило.

— Не нашла, где у тебя включается электричество.

— У меня только газовая лампа. — Я нащупал спички, уронил их, поднял, уронил еще раз и на пятый раз зажег лампу. — Хочешь чего-нибудь выпить?

— А что у тебя есть?

— Пиво.

— Чудесно!

Я достал из холодильника две бутылки, передал ей одну, сел рядом и вытянул ноги вперед.

— Ты что, устал? — спросила Сэм.

— Ага. Ну и денек выдался! Иногда… иногда мне кажется, что я прямо как пчела, что бьется в стекло…

— Какая пчела? Ты о чем? Что вообще у тебя происходит?

Я посмотрел в ее озабоченные карие глаза, на розовые губы, на изгиб шеи в том месте, где она переходит в плечи. Наверное, ее шея ничем не отличалась от шеи любой другой женщины, но у Сэм ключицы немного выступали, и в свете свечи и газового фонаря на них плясали тени. Даже если бы у теней не было особого желания плясать, они все равно заплясали бы, не устояли бы, чтобы не попробовать на ощупь нежную бархатистую кожу Сэм, подернутую прозрачным пушком.

Полагаю, что в тот момент у меня была возможность все ей объяснить, но мне не хотелось мешать танцу теней, не хотелось портить нам обоим настроение, выслушивать вопросы, находить ответы. Мне совсем не хотелось говорить — только слушать ее голос, поэтому я сказал:

— Знаешь, лучше сначала ты расскажи мне о том, как прошел твой день, а потом, может быть, я расскажу тебе о своем.

— Ну хорошо. — Сэм отпила из бутылки маленький глоток, поставила бутылку на голую коленку и промокнула губы пальцами. Даже то, как она пила пиво, поднимало мне настроение. — Утром я пошла на работу…

— Подожди, разве ты работаешь?

— Конечно работаю. Мы все работаем.

— А где?

— В Бамптоне. Там у друзей небольшой магазинчик. Я стою за прилавком.

— Что за магазин?

— Продуктовый… Они пекут для туристов всякие ништячки. Очень симпатичный магазинчик. Потом пришла домой, выпила чаю с нашей бандой, а потом решила пойти посмотреть, как ты тут живешь. Но по дороге случилась небольшая авария… — Она наклонилась вперед, отодвинула волосы и показала мне здоровенную шишку на лбу.

— Ух ты, — сказал я, — как же ты ее поставила?

— Поскользнулась на коровьей лепешке.

Я расхохотался. Не мог удержаться.

— Прости, — сказал я, прикладывая руку ко рту, — я не хотел… То есть я…

— Да ладно, я и сама понимаю, как это нелепо. — Она взяла меня за руку и немного потерла между пальцами. — Давай ты поцелуешь шишку, чтобы быстрее зажила.

Я взглянул в ее глаза, посмотрел на ее щеки. Я протянул руку, согнул мизинец и потер ей нос. Я легонько поцеловал ее в лоб.

Когда мои губы коснулись ее лица, Сэм закрыла глаза, а я закрыл свои и почувствовал, как она тихо дышит мне в шею. Она чуть вздохнула и подняла голову, и ее губы скользнули по моим и задержались там. А потом мы начали целоваться, и я вдыхал идущий из ее рта запах пива и еще какой-то еле слышный ванильный запах, напомнивший мне детство, когда мама пекла кексы и давала мне выскрести остатки сырого теста. Запах ванили, сахара и старой деревянной ложки. Я на секунду отстранился, пробормотал: «Точно!» — и мы стали целоваться еще сильнее прежнего, глубже и глубже проникая друг в друга. Как будто в стене, которую я всегда считал глухой, отворилась дверь, такая низенькая дверь, ведущая в дрожащий влажный сад, залитый солнцем. Солнечные лучи пробивались сквозь густую листву, заставляя листья трепетать. А под деревьями в траве стояли теплые лужи, и узкие тропинки вели от одной лощины к другой. Лощины были сотканы из сказанных шепотом нежных слов, а тропинки уносили с собой дурные мысли и воспоминания. Уносили их за самую далекую гору и там сжигали без остатка, а пепел съедали добрые звери и плели из дыма ленточки.

И вот дверь распахнулась еще шире, и я вошел в сад и прошелся под деревьями, трогая пальцами их огромные стволы. Они были такие гладкие, прохладные, а надо мной звенели листья. Мимо пролетела птичка, совсем ручная, задела крылышком по лицу, и пыльца ее крылышек стала воздухом. И в воздухе пахло сеном.

В саду играла музыка, которую играют буддийские монахи на колокольчиках, сосудах с водой и деревянных палочках. Музыка, которую узнают горы и ледники, которая может обертываться сама вокруг себя и превращать свои ноты в картины. И эти картины больше чем просто картины. Они пахнут кожей, волосами и сеном.

Пошел легкий дождик, совсем небольшой, и вокруг нас собрались звери и птицы. Зайцы, мыши-полевки, ягнята, кошки… Там, в одном месте, где соединилось несколько троп, сквозь ветки деревьев можно было увидеть море. Оно блестело и переливалось на солнце, и на нем я увидел маленькую желтую рыбачью лодку с красной рубкой. У нее были коричневые паруса, и она медленно, переваливаясь как корова на лугу, разрезала стеклянную поверхность моря. За ней летели чайки, а на мостике стоял человек и вглядывался в даль. Он был одет в клетчатую рубашку и синие джинсы. Он заслонил глаза рукой от солнца… Тут я открыл глаза и пробормотал:

— А я чувствую запах сада.

— И я.

Я снова закрыл глаза.

— И еще я вижу море.

— И я тоже.

Не знаю, как другими словами описать то, что я чувствовал в тот вечер, но точно знаю одно: никогда раньше я не испытывал ничего подобного. Ни с другими подружками, ни с кем. Может быть, мое состояние передалось Сэм, а ее состояние передалось мне и заставило меня видеть окружающие вещи совершенно в другом свете, но мир вокруг наполнился видениями. То мне мерещилось чистенькое кафе на улице, полной народа, то дрейфующий в океане плот, то деревянная скамья в тихом уголке парка. И когда Сэм спросила: «Можно, я останусь?» — это был единственный оставшийся вопрос, а ответ себя ждать не заставил.

Я поставил низкий столик между двумя топчанами, положил подушки, закрепил конструкцию простыней, и у нас получилась удобная двуспальная кровать. Сэм попросила чего-нибудь поесть. Я дал ей печенье, и она съела его, глядя мне прямо в глаза, медленно, подставляя руку под сыплющиеся на пол крошки. Она протянула мне полную крошек ладонь, и я ссыпал крошки себе в рот. Мы умылись. Я нашел чистое полотенце, дал ей зубную щетку и стакан воды. Мы постояли друг напротив друга, чувствуя, как земля притягивает нас к себе. Мы стояли лицом к лицу, и я протянул руку, чтобы дотронуться до ее лица. Все стало просто.

Она легла первая. Когда я пришел с улицы, она лежала на животе, подперев кулачками голову, и смотрела в окно на поля, луну и хоровод звезд. Вдали среди полей двигались тени — нервное овечье стадо. Еще дальше светилась башня церкви в Столи. В трейлере пахло чем-то новым, незнакомым. Словно бы примулой и полиролью… Сэм закрылась до пояса простыней. В лунном свете ее спина сияла белизной. Газовая лампа подмигивала, то вспыхивая, то затухая опять. Я лег рядом с Сэм. Она повернулась ко мне и положила руку на плечо, пальцем рисуя невидимые круги.

— По-моему, это лучший вид с лучшей из кроватей.

— Мне тоже так кажется.

— Ты можешь сделать его еще лучше…

— А ты можешь сделать меня лучше.