Две трети призрака

10

Во вторник утром, когда Вера проснулась в своем номере в отеле, небо было опять серым. У нее уже не было сил бороться с мрачным настроением, и она с тоской смотрела на унылый пейзаж за окном. Даже роскошный номер не радовал ее. За последние три года она привыкла к роскоши и воспринимала ее как нечто само собой разумеющееся.

Наконец ее узкие, но уже в сетке проступивших вен ноги скользнули в украшенные легкомысленными страусиными перьями домашние туфли. Поверх кружевной ночной рубашки Вера накинула отороченный мехом шелковый пеньюар нежно-голубого цвета, после чего сняла трубку и заказала в номер апельсиновый сок и кофе.

В гостиной Вера включила телевизор. По пятому каналу передавали новости:

…А теперь последние новости по делу Амоса Коттла. Вчера вечером дом писателя в Вестоне, штат Коннектикут, сгорел. Спасти удалось лишь несколько документов, вынесенных из огня доктором Бэзилом Виллингом, психиатром, и Эмметом Эйвери, известным критиком. Полиция штата Коннектикут имеет все основания подозревать, что дом был подожжен умышленно, однако личность преступника не установлена. На бирже…

Вера выключила телевизор и задумалась. Дом стоил, по крайней мере, тысяч пятьдесят. Страховка, наверное, на такую же сумму, но выплатят ли страховку, если дом подожгли? Сможет ли она?..

Зазвонил телефон.

— Кто это? Сэм? Вы вовремя пришли. Поднимайтесь. Я как раз собираюсь пить кофе.

Столкнувшись возле двери с официантом, Сэм пропустил его вперед, и тот вкатил в гостиную столик. Как у большинства представителей этой профессии, манеры официанта представляли собой смесь наглости и показной вежливости. Циничным взглядом он отметил каждую деталь во внешности Веры и Сэма, как бы занеся в свой внутренний каталог их возраст, социальное положение, даже их тайные пороки. Но от вежливости не осталось и следа, когда Вера дала ему весьма скудные чаевые и заказала еще одну чашку кофе. Сэм, которому хотелось, чтобы его все любили, незаметно сунул официанту доллар.

Вера уселась за стол и стала пить кофе. Для нее было естественным взять себе единственную чашку, а Сэму пришлось ждать, хотя, не добавь он доллар, ждал бы напрасно. Это был один из тех случаев, когда бескорыстный порыв должен был немедленно вознаградиться…

Официант не спешил. Когда же он наконец явился, кофе оказался совсем холодным, и Сэм глотал его без всякого удовольствия, пока Вера облегчала душу, рассказывая о своих несчастьях. В глазах Сэма таилась печаль. Это были глаза мудрого человека. Однако Вера не могла отделаться от ощущения, что его глаза видят больше, чем ей хочется.

— Так-то, — произнесла наконец Вера и, отбросив со лба прядь медных волос, закурила сигарету. — Все в руках Гаса и Тони. Они называют себя литературными душеприказчиками. Это все, что я знаю. Если я не смогу от них избавиться, то хочу хотя бы получить сполна все, что мне причитается. Пусть Гас берет себе десять процентов, Тони — пятнадцать… Нет, лучше тоже десять. И потом, я хочу видеть завещание Амоса.

Сэм вздохнул.

— Да, детка, тебе нужен хороший адвокат, а не агент.

— Но вы сказали… — Вера почувствовала, как ее охватывает ярость.

— Детка, ситуация изменилась. Амос умер. Если бы он был жив, я мог бы переманить его к другому агенту и другому издателю, но даже тогда Гас и Тони имели бы все права на уже изданные книги. Поменять агента и издателя — все равно что поменять жену. Будущее меняется, но прошлое остается как было. Понимаешь? Так что… Но с той минуты, как человек умер, права на имущество неприкосновенны, пока не уладят все его дела.

— Значит, я связана по рукам и ногам? — Вера кипела от злости.

— Пожалуй, что так. Тони и Гас будут выплачивать тебе столько же, сколько платили бы Амосу, будь он жив. И все. Сейчас, когда Амос умер, изменить договор нельзя. Труп не может поставить под бумагами свою подпись.

— Черт возьми! — Вера была в ярости. — Значит, я не могу подать в суд?

— Да нет, подать в суд можно на кого угодно вот выиграть процесс — другое дело. Какие у тебя основания для суда?

— Вы же сами говорили — это чудовищно, Гас получает двадцать пять процентов, а Тони — пятьдесят. Может быть, подать в суд за вымогательство?

— Дьявольски трудно будет доказать, — сказал Сэм, покачав головой.

— Но тогда почему они получают больше, чем другие? Если это не вымогательство, то что?

Сэм пожал плечами.

— Амоса не назовешь деловым человеком. Что такое автор? Обычно ему нравится думать, что он ничего не смыслит в делах, так сказать, причислять себя к художественным натурам, джентльменам, короче говоря, ко всем, кто стоит выше грязного бизнеса. Кроме того, автор рад-радешенек, когда его печатают, и готов подписать все, что ему подсовывают. Издатели этим пользуются, но это скорее совращение, чем изнасилование, — сказал Сэм, довольный удачным сравнением. — Понимаешь, автор первой книги ужасно похож на девственницу, попавшую в лапы старого распутника-издателя, который прекрасно знает, что делает, и знает, что автор ничего не знает. Но какое ему до этого дело? Разве он отвечает за автора? Конечно, нет. Он ни к чему его не принуждает, разве лишь подталкивает в нужном направлении. У всех издателей есть бланки контрактов с отпечатанным текстом. Их они и подсовывают в первую очередь. Если автор или агент что-нибудь смыслят в делах, они берут ручку, вычеркивают половину пунктов и вписывают свои условия. Некоторые издатели и не пытаются возражать. Мне кажется, они даже больше уважают того автора, который знает себе цену. Кстати, мужчины тоже больше уважают тех женщин, которые знают, чего они хотят. Но если автор молод и глуп, то издатель делает с ним что хочет, не испытывая при этом ни злости, ни благодарности. Я думаю, что-то в этом роде произошло и с Амосом. Ему не повезло, потому что его агент не лучше его издателя. Они оба нечестные люди.

— Нечестные? — переспросила Вера, ухватившись за неосторожно вырвавшееся у Сэма слово. — Тогда…

— Ну, все относительно, — торопливо проговорил Сэм. — Взгляни на это дело с точки зрения агента. Он служит посредником между автором и издателем. Но кто для него важнее? Конечно издатель. С ним ему приходится сталкиваться чаще. У него не один автор, и завтра ему придется идти к тому же издателю с другой книгой. Что тогда?

— Но ведь автор платит ему деньги!

— Разумеется. — Сэм пожал плечами. — Но зачем автору агент, у которого плохие отношения с издателями? Агент тоже человек, и ему надо быть дипломатом. Он может добиться хороших условий для автора бестселлера, но тогда новых авторов ему придется отдать дешевле. Иногда он, наоборот, даже вынужден придержать бестселлер, чтобы издатель взял новичка.

— Но почему Гас не потребовал для Амоса лучших условий, когда он получил известность?

— Спроси у Гаса.

— Мне он ничего не скажет. Он и его жена меня ненавидят.

Поразмыслив немного, Сэм сказал:

— Думаю, тебе не стоит подавать на них в суд. Ты ничего не докажешь, хотя, признаюсь, все это кажется мне очень странным. Как говорил мой отец, в этом деле больше скрытого, чем явного.

— Что это может быть, Сэм?

— Не знаю. То, что ты мне рассказала, кажется весьма любопытным. Два парня заправляют карьерой Амоса, как будто он не человек, а робот. Возможно, потому, что он потерял память и был не совсем нормальным. Ну и дела! В тридцать лет или, сколько ему было, сорок, не помнить ничего, кроме последних пяти-шести лет! Нет, судя по твоим словам, на полную амнезию непохоже. Есть, ходить, говорить, читать, писать он умел. Но не знать, кто ты? Кем был? Странно, что полицейские ничего не раскопали.

— Может, они не очень и старались, а Гаса и Тони устраивало все как есть?

— Наверное.

— Зато теперь полиция постарается.

— Детка, не очень-то этому радуйся. Вдруг у Амоса была жена?

Вера вздрогнула. Уже второй человек говорит ей об этом.

— Сэм, я прошу вас, пусть Гас и Тони заплатят мне сейчас, пока ничего не случилось, все, что возможно.

— Я постараюсь, — сказал Сэм, но его голос звучал не очень уверенно. — С имуществом и страховкой придется подождать, пока юристы все не выяснят и не установят личность Амоса. Может быть, у него есть другие наследники. Думаю, сообщать о его амнезии не будут, поэтому дело может затянуться. Но в конце концов им придется раскрыть тайну. Интересно, кто же убийца…

— Что вы говорите?

— Нет, конечно, не ты.

— Сэм, как вы смеете?

— Ты ничего не выигрываешь, — невозмутимо продолжал Сэм. — Никто не выигрывает, а кое-кто много теряет.

— Разве нет других мотивов, кроме выгоды?

— Какие?

— Ненависть, страх, шантаж наконец. А вдруг Гас и Тони раскопали в прошлом Амоса что-то ужасное и шантажировали его? Чтобы не рисковать, они и заключили с ним такой договор?

— Убедительно. Но зачем им его убивать?

— Может быть, Амосу надоело, и он послал их к черту, не думая о последствиях.

Сэм задумался.

— В этом что-то есть. Как душеприказчики они остались владельцами его книг. Если бы он их бросил… Но, с другой стороны, мертвый Амос не может ничего написать.

— Бросив их, он все равно перестает для них писать. Какой им интерес оставлять его в живых?

— Он хотел их бросить?

— Нет, но я сразу стала уговаривать его это сделать.

— Они знали об этом?

— Я сказала Мэг, а она могла передать Гасу или Тони.

— Нет. Тот, кто убил Амоса, думал об убийстве заранее. — Сэм встал. — Да, детка, все очень запутанно. Теперь мы никогда не узнаем, что в действительности произошло между Амосом, Гасом и Тони. — Он грустно улыбнулся. — Я тебе рассказывал анекдот о человеке, который на пари послал анонимные письма пяти самым уважаемым гражданам города? Во всех письмах было написано одно и то же: «Немедленно уезжайте. Все раскрыто». Юмор в том, что на следующее утро ни одного из тех пятерых не было в городе. Интересно, что было бы, получи Гас и Тони такие же письма?

Вера не обратила на его слова внимания.

— Сэм, вы пойдете к ним сегодня?

— Детка, что это нам даст? Лучше подождать, пока завещание не вступит в силу.

— Ну а насчет роли на Бродвее?

— Как раз сейчас я веду переговоры. А пока есть один кадр в телешоу. Сегодня в три проба. Продюсер — Джо Грималкин, так что лучше не опаздывать.

— О'кей, но один кадр… — Вера вздохнула. — Гроши.

— Для начала сойдет. Телевидение — хорошая реклама для талантов. Так или иначе, подержим про запас. Пока…

Сэм ушел. Одиночество действовало на Веру хуже плохой погоды. Вера любила суматоху, компанию. После ухода Сэма она долго лежала в теплой ванне, потом надела скромное голубое платье от Диора, приколола сапфировую брошь. Что ж, если Сэм не захотел пойти в логово льва, она пойдет сама.

Контора «Саттон, Кейн и компания» находилась в старом издательском районе на Четвертой авеню и занимала два этажа в обшарпанном доме. Тони с презрением относился к мелким издателям, которые бросились арендовать конторы в Радио-Сити. Потом они все равно разорились.

Вера, брезгливо оглядываясь, вошла в лифт. Еще большую брезгливость она ощутила в приемной Тони. Голые серые стены, продавленный диван, стол, лампа, полки с книгами и какая-то обложка в рамке на стене вовсе не отвечали голливудским представлениям о конторе издателя. Вера вспомнила, что декоратор «Катамаунта» неплохо заработал на роскошном интерьере мраморно-стеклянного кабинета, в котором Рэй Милланд в белом костюме и с розовой гвоздикой в петлице просматривал корректуру, напевая что-то приятным баритоном.

Голливудское представление о жизни устраивало ее куда больше, чем сама жизнь. В течение многих лет она старалась переделать окружающую действительность по образу и подобию голливудских фильмов. И почти достигла своего идеала во всем, что говорила, носила, думала, однако реальная жизнь продолжала упрямо сопротивляться. Шикарные декорации часто ускользали от нее, как теперь ускользала счастливая развязка.

В конторах некоторых нью-йоркских журналов Вера чувствовала себя уютнее. Книжные издатели просто-напросто боятся потратить лишний цент, и потому у них такие ужасные конторы. Жалкая конура с крошечным окошком! А секретарша! Бедняжка, как она умудряется одновременно печатать и отвечать на телефонные звонки! В приемной Рэя Милланда сидели три свежие, улыбающиеся дивы с накрашенными губами — секретарша, телефонистка и машинистка.

Вера напустила на себя строгий вид, а голосу придала обычное нежное звучание.

— Передайте мистеру Кейну, что его хочет видеть миссис Коттл.

— Ой… — вырвалось у секретарши. Ее глаза округлились от любопытства, и у Веры мелькнула мысль, что, наверное, нужно было надеть черное платье.

Вера прикинулась, что изучает картинку на стене, пока секретарша что-то невнятно бормотала в трубку. Вера гордилась своими манерами. Она умела держаться так, будто ее ничто не интересует, а на самом деле вслушивалась в каждое слово. Сейчас ей ничего не удавалось разобрать, и это ее раздражало.

— Миссис Коттл, мистер Кейн вас ждет. Я провожу вас.

— Благодарю, — сладким голоском произнесла Вера.

Тони занимал угловую комнату с окнами на две стороны. Ни один продюсер в Голливуде не потерпел бы ни потертых кожаных кресел, ни старого ковра, ни заваленного рукописями и книгами письменного стола. Что это кабинет Тони, а не какого-нибудь другого издателя, можно было узнать только по фотографии Филиппы и нескольким снимкам Амоса. Под одним из них, где Амос был изображен с трубкой в руке и лохматым псом у ног, аккуратным почерком было написано: «Лучшему из друзей и мудрейшему из издателей от Амоса Коттла».

Тони поднялся навстречу Вере. Гас, не вставая, подвинул ей кресло. Вера села, постаравшись принять изящную позу.

— Вы сегодня гораздо лучше выглядите, — добродушно сказал Тони.

— Спасибо, — произнесла Вера хорошо поставленным голосом. В Голливуде для этой сцены написали бы совсем другие слова. Что-нибудь вроде: «Крошка, ты выглядишь на миллион долларов!» Однако Вера поняла, что на свой старомодный лад Тони постарался сказать ей приятное, и ответила ему подходящей для такого случая застенчивой улыбкой.

— Тони, я пришла поговорить с вами о деньгах. На что я могу рассчитывать? — спросила Вера, стараясь произвести впечатление беспомощной женщины, которая целиком зависит от воли мужчины.

Тони переложил листы бумаги с места на место и откашлялся.

— До того, как завещание Амоса вступит в силу, ничего нельзя сказать точно. Мы с Гасом как раз изучали состояние дел на прошлую субботу. Есть несколько тысяч от продажи «Страстного пилигрима». Через несколько недель подоспеет второе издание, тогда будет еще. Около семи тысяч нам дал «Неуправляемый корабль». Через несколько месяцев мы получим кругленькую сумму от книжного клуба. Я обычно платил Амосу раз в полгода. Следующая выплата должна была быть в мае, но ввиду особых обстоятельств могу предложить вам аванс, то есть то, что полагается Амосу на сегодняшний день. Что-то около девяти тысяч. Премию я вам отдам, как только получу ее. Однако на второе издание «Страстного пилигрима» пока не рассчитывайте. Надо посмотреть, как его будут покупать. — Тони помолчал. — Понимаете. Вера, я готов рискнуть, пока не объявились другие наследники. Но если они объявятся, мне придется рассчитываться с ними из собственного кармана.

— У меня есть около трех тысяч телевизионных денег, — сказал Гас. — Это последнее. Из них тысяча сто двадцать пять долларов принадлежат Амосу, и вы можете их получить.

Эти условия были гораздо великодушнее тех, на которые рассчитывал Сэм. Будь он тут, то непременно полюбопытствовал бы, откуда такая неожиданная щедрость. Но Вера в силу своей ограниченности ухватила из всего сказанного только одну деталь.

— Тысяча сто двадцать пять долларов из трех тысяч! — Она со злостью смотрела на Гаса. — Немного, не правда ли? Полторы тысячи — Тони и триста семьдесят пять — вам.

— Таковы условия договора, — твердо сказал Гас.

Красивое лицо Тони превратилось в застывшую маску. Его голубые глаза посуровели.

— Берите или не берите. Ваше дело. Девять тысяч — совсем неплохо для женщины, особенно в первые месяцы вдовства, тем более что у вас есть собственные источники дохода. На мое предложение вы должны ответить сегодня. Может быть, завтра я уже не захочу рисковать. Если у Амоса есть другие наследники, тогда как минимум часть денег должна принадлежать им.

— Почему же вы отдаете их мне? — В голосе Веры, еще не утратившем нежности, послышалось рыдание.

— Потому что вы сидите без гроша, — грубо отрезал Тони. — Может быть, полиции и не удастся найти других наследников. А если они найдутся, я вычту эти девять тысяч из вашей доли доходов от посмертных изданий.

Твердое намерение Тони сделать все, как он сказал, не вызывало сомнений. Вере казалось, что перед ней каменная стена. Ей даже не пришло в голову задуматься о его великодушии. В Голливуде любая четырехзначная сумма считалась мелочью, недельным заработком, а Гас и Тони предлагали ей на девять тысяч жить несколько месяцев. Придется уехать из отеля, отказать себе в весеннем гардеробе, а ведь ей надо начинать карьеру на Бродвее. В душе Вера бушевала, однако ее лицо оставалось спокойным. Только губы дрогнули. Она ненавидела Тони и Гаса так, как никого и никогда, даже Амоса.

Однако сейчас было не время спорить. И не время бороться. Сейчас надо думать. Вера резко повернулась к Гасу.

— Я думала о том, что будет с книгами Амоса дальше, и вспомнила, как Сэм Карп рассказывал мне о знаменитом писателе, который умер, будучи очень знаменит. Кажется, его звали Фрэнк Эймз, и он написал о капитане Доноване. Сэм говорил мне, что, когда он умер, его вдова и издатель объединились и наняли человека, который еще долго писал книги о капитане Доноване под именем Фрэнка Эймза. Почему бы нам с вами не нанять кого-нибудь, и пусть он пишет под именем Амоса Коттла.

Крутя в пальцах карандаш, Тони вздохнул.

— Потому что Амос в отличие от Фрэнка Эймза настоящий писатель.

— Но Фрэнк Эймз был очень знаменит!

— Правильно, и все же он был литературным поденщиком. Капитан Донован — полицейский. Фрэнк Эймз писал детективы, которые стали модными совершенно случайно благодаря нескольким фильмам. Детектив может написать любой человек. Это такая же работа, как у слесаря или плотника. Я всегда считал, что авторам детективов надо платить жалованье, а не гонорары. Пусть бы получали свое, а остальное — издателю, потому что его дело куда более рискованное. Когда Фрэнк Эймз умер, любой мог писать под его именем. Но, Вера, Амос был настоящим художником, и его искусство умерло вместе с ним. Он был единственным в своем роде. Никто не может писать, как Амос Коттл, потому что нельзя писать, как Толстой или Пруст.

— Я ничего не понимаю. — Вера была смущена. — В Голливуде что писатель, что слесарь — одно и то же. Если во время съемок что-то не ладится, режиссер звонит и говорит: «Пришлите писателя». При этом совершенно наплевать, какого именно писателя ему пришлют.

— Ну, у нас иначе, — с легким смешком сказал Гас. — Нам не все равно, какого писателя издавать. Не думаю, чтобы Тони когда-нибудь позвонил мне и сказал: «Есть возможность издать книгу осенью. Пришли-ка мне писателя».

— Мы старомодные люди, — вставил Тони.

— Вот именно! — Сладкий голос Веры приобрел кислый привкус, как в лимонных леденцах. Она встала и презрительным взглядом обвела комнату.

— Не будете ли вы так добры прислать мне чек в отель?

— Я прослежу, чтобы его отправили немедленно, — сказал Тони и, встав из-за стола, проводил ее до двери.

— До свидания, Гас, — сказала Вера, подарив ему на прощание долгий взгляд. — Не забудьте передать привет вашей очаровательной жене.

Гас покраснел.

Тони заставил себя проводить Веру до лифта. Они посетовали на плохую погоду, поговорили о последних испытаниях атомной бомбы. Это было похоже на перемирие во время войны. Пришел лифт. Нежно улыбаясь, Вера кивнула на прощание, а Тони еще несколько минут смотрел на закрывшуюся дверь, испытывая странное ощущение, что он видит Веру в последний раз.

Вера тоже испытывала странное ощущение, будто ее бросили на произвол судьбы. «Неуправляемый корабль» — так называется одна из книг Амоса. Вера подошла к газетному киоску, но этой книги там не было. В три часа проба на студии. Разве это роль? Долларов сто пятьдесят, не больше. Что же делать?

Она бесцельно побрела по Четвертой авеню, потом по Пятой, где ее внимание привлекли витрины магазинов. Женщины, которые живут в Калифорнии, мечтают попасть в Манхэттен. И вот она здесь, но у нее нет денег, чтобы что-нибудь купить… Заглядевшись на витрины, Вера прошла мимо отеля. Пришлось возвращаться обратно мимо маленьких магазинчиков с соблазнительно выставленными там твидом и кожей, льном и кружевами.

Вдруг на углу она увидела высокого человека, который смотрел на верхние этажи расположенного напротив дома. Она вспомнила, что видела его у Тони. Это был психиатр, работавший в полиции. Бэзил Виллинг.

Вера была уверена, что он ее не заметил. Он стоял совершенно неподвижно, уставясь в небо, как будто в облаках искал ответ на свой вопрос. Мечтатель, подумала про него Вера. И лентяй. Слоняется по улицам, вместо того чтобы работать. Разве такому раскрыть тайну смерти Амоса? В фильмах, которые видела Вера, следствие вели туповатые профессионалы или молодые веселые любители, которые танцевали, обменивались шутками с очаровательными подозреваемыми женского пола. Бэзил не походил ни на тех, ни на других.

Вера исподтишка наблюдала за ним, пока он не повернулся и не пошел по направлению к Даун-тауну. Бэзил шел медленно, казалось, он просто гулял. Усмехнувшись, Вера подумала: слишком поздно… слишком поздно.

Вера торопливо пошла дальше, и ей вспомнилось, как называли когда-то первого Уолдорфа, владельца отеля, где она остановилась: «Роскошь — в массы». Говорили еще, что стоило выставить вечером туфли за дверь, и утром их можно было получить позолоченными. Она-то этого уже не узнает… Вера направилась было к администратору, чтобы отказаться от номера, как вдруг ее осенила идея. Идея была дерзкой, но… риск — благородное дело, а ей очень хотелось остаться у Уолдорфа. Она резко повернула к лифту.

Горничные уже убрали в номере, и в нем царил идеальный порядок. В любом другом отеле обслуживание наверняка не будет таким быстрым и незаметным. Вера села за письменный стол, придвинула к себе лист бумаги и улыбнулась, вспомнив шутку Сэма Карпа: «Немедленно уезжайте. Все раскрыто». Нет, это слишком грубо. Никакой точной информации у нее нет, значит, попробуем сыграть на необычности ситуации. Блеф! Разве это не забавно — шантажировать шантажистов? И она написала короткую записку.

Даже в полиции вряд ли смогут придраться к такому письму. В нем нет ни слова о том, что ей должны заплатить за молчание. Но Тони не глуп. Он все поймет. Во всяком случае, показывать письмо полицейским не станет.

Такую же записку Вера написала Гасу, требуя прислать ей дополнительный чек на 1825 долларов, потом подумала и решила послать письма на домашние адреса обоих, чтобы любопытные секретарши не сунули в них свой нос.

Довольная собой, она несколько минут сидела, не двигаясь и ни о чем не думая. Неожиданно ей пришла в голову еще одна идея. Вера взяла лист бумаги и написала:

Ловко. Ни один полицейский ничего не поймет и ничего не докажет. А Филиппе все будет ясно. У нее должны быть свои деньги.

По крайней мере, великолепные изумруды, что были на ней в тот вечер, наверняка ее собственные.

Литературный талант не входил в число достоинств Веры, поэтому, найдя подходящую фразу, она использовала ее несколько раз.

Покончив с письмами, Вера спустилась в холл, купила марки и бросила конверты в почтовый ящик, после чего впервые за много дней с легким сердцем отправилась в бар, размышляя по дороге, что бы ей выпить перед ланчем.

Вера ошибалась, когда думала, что Бэзил Виллинг не заметил ее, просто в тот момент ему было не до нее. Ему очень не хотелось обмениваться с ней ненужными любезностями.

Бэзил стоял на том самом перекрестке, где были Амос и Мэг два года назад и Амос пережил душевное волнение, чуть было не приведшее его опять к запою. Что же так потрясло его? Встретил старого знакомого? Нет, вряд ли. Мэг говорила, что он смотрел на верхние этажи дома напротив. Узнал чье-то лицо в окне? Тогда бы он помахал рукой или улыбнулся тому человеку, или отвернулся. Но он ничего такого не сделал. Он просто стоял и смотрел. Что же он увидел? А может быть, этого уже нет?

Дом напротив не представлял собой ничего интересного: аптека в подвале и маленькие магазинчики и конторы, занимающие несколько этажей. Он не был ни очень новым, ни очень старым, ни бедным, ни богатым и походил на множество других домов в этом районе. Но, по крайней мере, когда-то в нем было нечто такое, что привлекало внимание прохожих. Или это могло привлечь внимание только Амоса?

Может быть, Бэзилу не нужно с таким вниманием рассматривать фасад? Надо взглянуть на него как-то иначе? И непонятное станет понятным?

Бэзил отвел глаза, посмотрел на облака в небе, потом бросил быстрый взгляд на дом и тотчас же обратил внимание на вывеску на четвертом этаже:

[11]

Она притягивала к себе взгляд, как косо повешенная картина. Европеец, приученный читать слева направо, сначала непременно заметит вторую строчку и только потом первую. Haute Couture. Гортензия. Такая вывеска наверняка вредит делу.

В рекламе пользуются всякими способами. Пишут собственные имена с маленькой буквы, воспроизводят скоропись, используют такой шрифт, что ничего невозможно понять. Но во всем этом есть какая-то цель. Здесь же никакой цели не было. Объяснить эту небрежность можно только тем, что у Гортензии когда-то была компаньонка и ее имя стояло впереди. Потом компаньонка умерла или отошла от дела, а у Гортензии не хватило денег, чтобы переделать вывеску.

Предположим, что именно эта вывеска привлекла внимание Амоса. Чем? Именем? Или он видел вывеску раньше? Кажется, что-то вырисовывается. По знакомому имени на вывеске взгляд обычно скользит без остановки. Но если что-то изменилось, человек наверняка остановится и начнет вспоминать, что там было раньше. Наверное, пропущенное имя что-то значило для Амоса.

Бэзил не думал, что в тот вечер к Амосу вернулась память. Даже если имя и имело какую-то связь с прошлым, он мог его и не вспомнить. Но подсознание было потревожено, что, вероятно, сказалось на мыслях и чувствах. Причем, сказалось так мучительно, что Амосу потребовалось успокоительное действие алкоголя.

Бэзил медленно пересек улицу. Подобно многим людям с острым умом, он ненавидел физическую активность и не находил ничего привлекательного в драках и погонях. Лифт поднял его на четвертый этаж, и на одной из дверей Бэзил увидел точно такую же надпись, как на фасаде:

[12]

Бэзил толкнул дверь и оказался в жалкой гостиной. Черная пыль Манхэттена осела на когда-то белых стенах, на полу лежал зеленый ковер с вытоптанной посередине тропинкой. Бэзил почувствовал жалость к хозяйке претенциозной вывески: упрямая швея, несмотря на тяжелые времена, продолжает бороться с чудом массового производства.

Бэзил не успел позвонить в колокольчик, как из-за занавески вышла маленькая пожилая женщина в черном платье. На поясе у нее висели ножницы и подушечка для иголок. Увидев мужчину, женщина удивилась.

— Извините, что побеспокоил вас, — сказал Бэзил. — Я всего на минутку. Не было ли у вас много лет назад компаньонки?

— Была, и что? — резко ответила женщина, поняв, что визит не сулит ей никакой выгоды.

— Давно?

— Шесть лет назад.

— Что с ней случилось?

Бэзилу показалось, что он уже слышит, как она спрашивает: «Какое вам дело?» Но, вероятно, женщине хотелось побыстрее отвязаться от докучливого посетителя и вернуться к работе, поэтому она ответила:

— Вышла замуж и уехала в Шотландию.

Она повернулась, чтобы уйти, но Бэзил остановил ее:

— Как звали вашу компаньонку?

На этот раз женщина не стала сдерживаться:

— Чего вы хотите?

— Я ищу человека, который потерял память, и мне кажется, он был знаком с вашей компаньонкой.

— Мы тогда назывались «Гризель и Гортензия». Ее и в самом деле звали Гризель. Гризель Стюард. А меня зовут Ханна, но нам показалось, что Ханна не очень подходит для Haute Couture. Имя Гризель тоже не очень подходит, но в нем есть что-то шикарное. Может быть, потому что оно шотландское и редко встречается.

Бэзил вытащил воскресную «Таймс» с фотографией Амоса и развернул ее так, чтобы не было видно подписи.

— Вы встречали этого человека?

Женщина несколько секунд рассматривала фотографию.

— Нет. Никогда.

— Может быть, он был тогда без бороды? — спросил Бэзил и прикрыл пальцем нижнюю часть лица Амоса.

— Подождите, он случайно не актер? Мне кажется, я его видела по телевизору.

— Вполне возможно. Но меня интересует, не встречали ли вы его раньше?

— Нет. А почему вы думаете, что я должна его знать?

— Не исключено, что он был знаком с Гризель Стюард.

— Может, и был, но я никогда не видела их вместе. Гризель не очень-то зналась с мужчинами. В Шотландии у нее остался жених, и они каждую неделю писали друг другу письма.

— Последний вопрос. Вы не знаете, не было ли в жизни Гризель какого-нибудь потрясения или трагедии?

— Нет. Единственное, что огорчало нас обеих, — это то, что мы никак не могли заработать денег. Мы знали, что на шитье много не заработаешь, но ни она, ни я не умели ничего другого. Мы рассчитывали шить на заказ, найдя нескольких постоянных клиенток, но ошиблись. Теперь я занимаюсь починкой и переделкой старого.

Бэзил откланялся и вышел на улицу. Может, Амос был знаком с Гризель? Тогда он мог обратить внимание на вывеску до того, как потерял память. Гризель — имя редкое, и увидишь его нечасто. Потом, когда он уже был Амосом Коттлом, странная вывеска встревожила его, это понятно. Откуда-то из подсознания выплыло пропущенное имя и напомнило о Гризель, которая много значила в его жизни. Наверное, от воспоминаний о ней он и старался освободиться. Тогда понятно, почему на кольце стоит буква «Г». Гризель была его трагедией, и она привела его к амнезии. Пожалуй, только так можно объяснить и возбуждение Амоса, и его желание напиться после нескольких лет сурового воздержания.

Вернувшись к себе в контору, Бэзил позвонил знакомому сотруднику полиции, который занимался розыском пропавших лиц.

— Вы уже, наверное, изучили все архивы. Есть результаты?

— Никаких. Скорее всего, этот парень явился к нам на летающей тарелке.

— Кажется, у меня есть кое-какая информация для вас. Забудьте об Амосе Коттле. Представьте себе обычное исчезновение.

— Хорошо. Давайте ваши данные.

— Мужчине, которого вы ищете, около тридцати лет. У него тяжелая болезнь позвоночника. Его инициалы «А. К». Он приехал со Среднего Запада, был врачом или студентом-медиком. Десятого июня тысяча девятьсот сорок восьмого года женился на женщине по имени Гризель. Вероятно, она родом из Шотландии. Ее девичья фамилия начиналась с буквы «М», она любила шить, и у нее были красивые каштановые волосы с медным отливом. Она умерла лет семь назад, и примерно в это время мужчина, которого мы ищем, начал пить. Обстоятельства ее смерти, по-видимому, были необычными. Может быть, убийство или самоубийство.

— И это называется кое-какая информация? Черт возьми, да через несколько часов мы будем все знать. Врачи — люди известные, они не исчезают бесследно. Я сейчас же займусь этим. Если он работал в Нью-Йорке, то у него была лицензия на врачебную практику. Если к тому же Гризель умерла здесь, то это совсем просто. А ведь есть еще налоговые документы, страховки. Слава богу, что у нее необычное имя. Но даже если бы ее звали Мэри, то и тогда информации вполне достаточно. Вы уверены, что он был врачом?

— Да.

— И что об его исчезновении было заявлено шесть лет назад?

— Нет. То, что он исчез тогда, — это точно. Но вот было ли заявлено об этом, я не знаю.

— Странно.

— Да нет. Мы ищем человека, у которого не было близких друзей, или он растерял их, когда запил. Возможно, этот человек сознательно или бессознательно хотел убежать от чего-то ужасного.

Вернувшись вечером домой, Бэзил перечитал статью Лептона о последнем романе Амоса Коттла. Один отрывок привлек его внимание:

Когда Бэзил отложил газету, его охватило сомнение. Может, Варн — автопортрет Коттла, в котором эротика заменила алкоголизм, а церковь — медицину? Со вздохом Бэзил решил, что ему придется прочитать роман Коттла. Однако браться на ночь глядя за четыреста пятьдесят страниц «Страстного пилигрима» Бэзилу не захотелось, и он отправился спать.