Двое из будущего. 1901 -…

Глава 14

Я встретился с ним следующим утром. Пришел к нему домой, поздоровался с Аней. Она уже успела переосмыслить произошедшее и чувствовала себя немного виноватой. Извинилась передо мной и, оставив меня с неважнецки выглядящим другом, пошла налаживать контакт с Маринкой. Прихватив с собой душистую наливочку.

— Ты как? — спросил я, подсаживаясь к кровати.

Мишка даже не попытался встать. Повернул голову и сквозь опухшие глаза рассмотрел меня.

— Не так страшно, как выгляжу, — ответил он утомленно. — Помяли малость, но это я сам виноват. А ты, я смотрю, легко отделался. Тебе только глаз подбили или еще чего?

— Угу, только глаз. В отличие от тебя… Что произошло-то? Как тебя взяли?

Мишка вздохнул, повернул голову в сторону двери.

— Аннушка ушла? — спросил он тихо.

— Да, с Маринкой мириться.

— Хорошо, а то я ей так всего и не рассказал.

В общем, как поведал мой друг, после того, как он спешно отлучился из театра, он успел-таки собрать свою банду. Просчитав маршрут Куропаткина, устроили засаду в одном из удобных переулков, там, где свидетелей не должно быть много. Погодка была под стать, стемнело, снег так и продолжал валить валом, ухудшая видимость, а под ногами растаявшая жижа стала подмерзать и сковывать улицы коркой грязного и острого льда. По такой дороге не то, что пешком уверенно не пройдешь, на таком катке даже на повозке ездят с опаской — лошадь может поскользнуться и переломать ноги. И вот, устроившись в темных углах и прождав минут пятнадцать, Мишка заметил медленно приближающуюся одинокую карету министра и дал отмашку. Группа захвата сработала как по нотам. Орленок улучив момент, взлетел на козлы, двинул кулаком возницу, отправляя его в заслуженный отдых, и перехватил управление. Пассажиры даже не заметили подмены, ну а то, что карета сильно покачнулась от нового водителя кобылы, они этому не придали значения. На такой дороге транспорт и так трясло словно виброустановку. И вот, направив лошадей в безлюдный проулок и остановив их возле подменной кареты, из темноты возникли китайцы. С воплями на японском, распахнули дверцы, в надежде вытащить Куропаткина и…, удивленно узрели перед носами несколько стволов револьверов. Конечно же, военного министра внутри не было. И в этом момент, словно по давно отработанному плану с двух сторон проулка появились конные полицейские. Нашим китайцам деваться уже было некуда, они стояли не шелохнувшись, а вот те двое, что помогали Орленку и подстраховывали, не сговариваясь дали деру. Их, конечно же, поймали, заломали руки и слегка попинали. Привлеченные к операции жандармы особо не церемонились. А вот Мишка, находившийся в тот момент чуть поодаль, попал под самый жар. С ходу не разобравшись, он двинул кулаком в морду одному темному силуэту, за что и схлопотал от второго рукоятью револьвера по голове. А затем ему добавили, особо не рассматривая, кто оказался перед ним. Для полицейских все просто — бьют твоего, отвечай троекратно. Вот Мишку и помутузили с острасткой и прилежностью, но без особого смысла. Как говорится — издержки профессии.

— Ну а потом?

— Ну а потом повезли меня куда-то одного. Кинули в номер с блохами, парашей и маленьким окошком, а утром, едва солнце поднялось, на допрос. Там мне и объяснили, что я был категорически неправ. Популярно, но без рукоприкладства. Твой Зубатов показал мне бумаги о том как проходило мое задержание, допрос наших китайцев, Орленка и тех двоих, что нам помогали. Я их почитал, а там чистосердечное со всеми подробностями… М-да…, — он замолчал, погладив подбитый нос и убирая коросты крови. — Зубатов твой оказался милейшим человеком. Уж как он со мной беседовал, тебе не передать. На «вы» обращался, чайку все время подливал, извинялся за рукоприкладство своих душегубов. Ну а потом, выложил мне весь расклад и предложил мне два варианта. Либо я с ним сотрудничаю, либо он дает ход делу. Полагаю, что и тебе тоже не оставили выбора?

Я кивнул. Все же на Мишку страшно было смотреть. Хоть он сам и говорит, что синяки ерунда, но вот вид этих синяков… Заставку телекомпании «Вид», что снимает «Поле Чудес», вот что сейчас напоминает мой друг.

— Может, выпьем? — предложил я ему.

— Нет, неохота. Я вот жрать хочу. А то Аня меня куриным бульоном отпаивает.

— Ну, это мы мигом, — сообщил я и вышел из комнаты. Нашел человека из прислуги, передал желание хозяина. Минут через десять нас уже приглашали к столу с салатами и холодными закусками. Я транспортировал друга в столовую, повелительно махнул рукой, чтобы нас оставили, и продолжил разговор.

— Зубатов говорил, что он специально выпросил нас у Плеве, как только узнал, что мы затеваем. Хоть подобные операции и не его профиль. Говорит, что спас нас.

Мишка вздохнул.

— Сейчас, когда уже все кончилось, я тоже думаю, что он нас спас. Если б не он, то даже страшно представить, где б мы сейчас находились. А вообще, должен признать, что глупая затея была. И уговорил я тебя зря, надо было делать упор на легальное воздействие на историю. А Зубатову надо бы подарок послать, — он отправил в рот кусок буженины и неторопливо задвигал челюстями. — Мотоцикл, наверное, слишком приметным подарком окажется, а вот радиоприемник в самый раз. Тем более мы скоро запустим вещание, так что презент будет в тему. Вот и не знаешь, с какой стороны может вылезти мимолетное знакомство. Только мне все равно не очень понятно, зачем он за нас вступился. Ладно, я понимаю, нас под контроль взял, да с революционерами мы ему можем помочь. Инфу сливать будем, агентам его негласно помогать. Но все равно как-то мелко. Дал бы он ход нашему делу и триумф ему обеспечен. А та-ак… Да и после того, как он меня взял на самом деле, что-то слишком мелко он с меня потребовал. Хотя, возможно, это только начало.

— Он профсоюз наш подмять хочет. Гапона на днях к нам пришлет.

— Да ты что?! Вот же засада…, — поразился Мишка, остановив руку с очередным куском мяса на полпути ко рту. — Нам еще в «кровавое воскресенье» вляпаться не хватало.

— С Шабаршиным настоятельно просит свести, к управлению допустить. Он, конечно, прижал нас к углу, но все равно — хрен ему. Я с нашим профсоюзным лидером поговорю, объясню ему ситуацию, и тот Гапона побоку пустит. Может, дадим этому попу местечко теплое, там где можно болтать много и кушать сытно, но вот к реальному управлению я не позволю его пустить. Если понадобится, то алкашом непросыхающим сделаю, лишь бы к нам не лез.

— Да Шабаршин сам его удавит, — ответил Мишка. — Он к своему детищу никого не пустит, тем более людей из охранки. Только к тебе он и прислушивается.

— Да, этот действительно удавить может.

Наш профсоюзный лидер, борец за справедливость, как и все рабочие, очень сильно не любил полицию и охранное отделение. Не любил до такой степени, что в прошлом, бывало, незаметно плевал вслед проезжающему высокому чину и показывал непристойные жесты. Пока, слава богу, последствий его выходки не имели. Сейчас же, когда он встал во главе профсоюзного движения и под его началом собрались все наши рабочие со всех предприятий, он стал более сдержанным и теперь, при общении с полицией он старательно изображал любезность. Правда, улыбки его выходили совсем уж кривыми и любой понимал истинный смысл его стараний.

— А знаешь, Зубатов мне тут сообщил, что один из твоих китайцев, скорее всего, является японским шпионом. Что думаешь об этом?

— Брехня, — ни на секунду не задумываясь, отмахнулся Мишка от предположения как от нелепости. — Они друг другу родственники, из одной деревни. Если уж и думать, что один из них шпион, то и второй тоже. Нет, Зубатов тут не прав — тень поймал.

— А как же то, что один из них очень уж хорошо по-японски наловчился? Почти без акцента?

— А ты можешь отличить акцент? — усмехнулся Мишка. — Все гораздо проще. До меня один из них был в услужении у японского дельца. Принеси-подай, сгинь с глаз. Вот и нахватался у него.

— Так может…

— Нет, слишком уж он прост для шпиона. Штаны без заплаток только недавно носить стал, да косу свою только в Америке и отрезал. Зубатов тебя на понт брал. Разводил.

— А зачем?

— Что б сговорчивее был…

Вот так и прошел наш разговор за небольшим столом с холодной снедью. Мишка набил желудок и отвалился на диван. Ему теперь ой как долго из дома не выйти, поэтому всю свою работу он попросил отправлять на домашний адрес. Анна Павловна с Маришкой помирилась, и они провели целый вечер за тихими разговорами, пытаясь отгадать истинную причину наших приключений. Ведь ни я, ни Мишка не сказали им всей правды. Мишка просто соврал, что на него напали бандиты и ограбили, а я же… А я же ничего не мог придумать убедительного и сообщил Маринке правду. Сказал, что ошибочно принял людей из охранки за грабителей, затеяли с ними драку и потому оказался в таком положении. Она, конечно же, приняла мои объяснения с большим сомнением, но что поделать, рассказать всю правду я ей не мог. Вот и сидели они весь вечер, потягивая наливочку и перебирая все более или менее правдоподобные варианты.

Следующим днем наш офис посетил господин от Куропаткина — настоящий полковник от артиллерии. Не один, с тремя сопровождающими. Я в нынешних погонах не очень разбираюсь, они все-таки отличаются от советских, поэтому у зашедшего без стука важного господина пришлось деликатно поинтересоваться:

— С кем имею честь?

— Полковник Гончаренко, — представился он, с хмурым любопытством рассматривая мой кабинет. — А вы и есть тот самый господин Рыбалко, отец рабочим?

— Я и есть, Василий Иванович, — ответил я, вставая и протягивая руку. — Очень рад вашему визиту. Я вас заждался.

Он величаво склонил голову. Взгляд у него был жесткий, властный, нос прямой и острый, а борода такая…, пышная, густая, разделенная надвое и ухоженная. Подбрита где надо, подстриженная для соблюдения формы. Полковник явно гордился своей растительностью.

— Что ж, господин Рыбалко, не будем терять времени, — без разрешения, распахивая расстегнутую шинель и присаживаясь на стул, твердо сказал полковник. Сопровождающие его военные чином пониже остались стоять. — Меня попросили навестить вас, чтобы забрать ваш динамит и посмотреть на какую-то новую пушку. Честно признаюсь, мне эта затея не нравится. Поэтому, давайте быстренько произведем осмотр и закончим на этом.

Ох, не нравится мне его заход. Нехороший. От такого настроя много не выгадаешь. Поэтому, желая подстраховаться и смягчить будущий отзыв, я решил играть самого дружелюбного на свете хозяина. Поэтому…

— Секундочку, — вежливо ответил я, беря в руки трубку телефона. Полковник неодобрительно скосился на аппарат. Я же, дождавшись соединения, сообщил собеседнику, — Игнатьич, приготовь, пожалуйста, наши минометы к осмотру. Площадку организуй, хорошо? Вот и славно. Да и тротил, что у нас есть, приготовь к отправке.

Я положил трубку и извиняюще сообщил Гончаренко:

— Нам придется чуть-чуть подождать, пока мои люди все не подготовят. А пока, не желаете ли согреться чаем? Или чем другим?

Полковник крякнул, задумчиво пригладил усы:

— Утро же… Давайте с чая начнем.

Конечно же, я слукавил, сказав, что у нас ничего не готово. Просто, видя настроение полковника, нельзя было сразу же допускать его до осмотра. Его надо было слегка подготовить, попытаться расположить к себе. Начнем с чая со сладостями, а потом посмотрим.

Я предложил гостям раздеться и переместиться в смежную с моим кабинетом комнату. Там был и стол нормальный и диван с креслами. Да и наша новинка там находится — настоящий электрический чайник. Пока что в единственном рабочем экземпляре, остальные изготовленные проходят испытания на надежность. Вот и удивлю я их.

Наше изобретение, конечно же, поразило всех моих гостей. Их изумила простота и скорость, с которой можно вскипятить воду. Никакого тебе открытого огня примуса, никаких манипуляций с розжигом самовара. Воткнул шнур в розетку и дождался когда засвистит носик. До автоматического отключения мы еще не дошли, да и вряд ли дойдем. Не нужная в это время данная функция, да и затрат на ее реализацию необходимо значительно.

Я услужливо разлил им по стаканам кипяток, попросил угощаться сладостями и пояснил, предвосхищая вопрос:

— Это наша разработка. Думаю, что весной наладим выпуск для продажи. Но вам нет нужды так долго ждать. И для меня будет большой радостью, если вы согласитесь принять в подарок подобный чайник. Как раз к Рождеству Христову.

Полковник хмыкнул недовольно:

— Это будет не очень удобно. Что скажут люди?

— Помилуйте, ваше превосходительство, а причем тут люди? Я передам этот прибор в ваше управление для испытаний. Что хотите, то с этим чайником и делайте.

— Ваше высокоблагородие, — тактично поправил меня Гончаренко, но сам улыбнулся в бороду. Понравилось, что я «ошибся». — А можно у вас поинтересоваться?

— Внимательно слушаю.

— А, правда, говорят, что вы революционер?

Я глубоко вздохнул. Похоже, у меня складывается определенная репутация. Нет, я, конечно, заигрываю с рабочими, но этого явно недостаточно, чтобы меня записывать в одну когорту с Лениным, Гершуни, провокатором Азефом и иже с ними.

— Враки, — прямо сказал я. — Я всего лишь заботливый фабрикант. Социальные эксперименты ставлю на своих предприятиях, не без этого, но вот в политику не лезу. Незачем мне это.

— А фонарь тогда откуда?

Он все знает! А значит, знает и Куропаткин. Боже, а я надеялся, что наши сорвавшиеся намерения так и останутся втайне. Но, по-видимому, Зубатов посчитал нужным все рассказать министру. Тогда я нахожу странным, что Алексей Николаевич сдержал свое слово и направил-таки ко мне человека способного разобраться в наших минометах. И мне должно быть стыдно… Должно быть, но вот почему-то не было.

— Неприятный инцидент в театре, — уклончиво ответил я. — Извините, но я не хочу об этом распространяться.

Полковник понимающе кинул, смешно потрясся своей шикарной бородой.

— Что ж, тогда и не будем поднимать этот разговор, — ответил он, делая большой глоток крепкого чая. — Ну-с? Когда же вы покажете нам вашу пушку? У вас все готово?

— Сейчас же и покажу, — ответил я, тщательно скрывая разочарование. Не удалось мне вызвать у полковника нужный настрой. — Пройдемте, ваше высокоблагородие. Здесь недалеко, в цокольном этаже.

Был в нашем крыле офиса свой подвал. Здесь находилась бройлерная, где нагревалась вода для отопления обоих крыльев здания, здесь же были и подсобные помещения. Библиотечка небольшая, архив, и невеликий склад. Вот там-то и дожидались наши минометы. Еще вчера я попросил их сюда переправить. Имелись и муляжи мин для наглядности. Основную массу тротила и боевых мин мы благоразумно оставили в нашей «секретной» лаборатории в Новгороде.

У артиллеристов имеется свой язык общения, непонятный простому обывателю. И потому, мне как человеку хоть и прошедшему российскую армию, было чуть сложновато разговаривать с полковником. И едва я завел его в помещение и продемонстрировал выставленные три образца различных калибров и объяснил принцип действия и теорию навесной стрельбы, как Гончаренко, пыхнув недовольно в бороду, сообщил:

— Позвольте, что за балаган? Да какая же это новая пушка? Это же обыкновенная мортира!

И вот, я стоял и не знал, что ему возразить. Лихорадочно вспоминал, что же представляла собой настоящая мортира и чем она отличается от моего оружия. И то, что я вспоминал, подталкивало меня на мысль, что полковник намеренно не желает принять мое новшество, ибо разница очевидна. Тут и вес оружия, и его мобильность и способ, и темп стрельбы и тип заряжания. Разница во всем! В нынешней армии, насколько я помню, мортиры используются только для обороны крепостей, ибо тяжелы они неимоверно и используют их на вращающемся лафете. Разве можно их сравнивать с моими минометами?

— Ну как же, господин полковник. Разница весьма значительна. Мои минометы являются весьма мобильным оружием. Два человека могут перенести на своих плечах один ствол, выбрать позицию, набросать сверху на неприятеля мин и уйти прежде, чем его позиция будет раскрыта и подавлена. Да и в гористой и холмистых местностях стрельба минами по навесной траектории предпочтительнее настильной.

— Навесная стрельба?! Позиция будет подавлена? — усмехнулся полковник. — Позвольте, господин Рыбалко, а разве вы оканчивали артиллерийское училище? Или же проходили службу в артиллерии? Нет? Тогда позвольте полюбопытствовать, откуда у вас такая уверенность?

И тут я понял, Куропаткин на меня серьезно обижен. И он мне не простит того злого умысла, что я пытался совершить. И прислав ко мне человека, сдержав, таким образом, свое слово, потребовал от него задушить любую мою инициативу. Миномет — к чертям собачьим, бесполезное изобретение. Тротил — заберем весь, что имеется, но производить запретим. Найдем кого-нибудь другого. Примерно этого я теперь ожидал, и, поняв истинное настроение полковника, я даже скривил морду, но попробовал тут же взять себя в руки. Все-таки не для себя стараюсь, для своей же страны.

— Ваше высокоблагородие, позвольте мне с вами не согласиться, — посмел я возразить и полковник удивленно уставился на неслыханную дерзость. — Все же, мои минометы принципиально новый тип вооружения и нынешние мортиры не идут с ними ни в какое сравнение. Позвольте вам продемонстрировать, так сказать, своими руками, — и, не дожидаясь разрешения, я подошел к самому мелкому калибру в двадцать пять линий. Или по метрической системе в 63 и пять десятых миллиметра. Такой, конечно, слабоват будет, но для отдельного взвода подспорье серьезное. И все заново, как школьник отличник перед строгим учителем стал рассказывать про все преимущества данного оружия. Про удобство его использования, про мобильность, про тактику применения. Показал и рассказал про сами мины, их начинку и про их осколочно-фугасное действие.

Полковник со своими сопровождающими слушали меня молча и, казалось, внимательно, но едва я закончил, Гончаренко скривил губы и, приподняв подбородок, безапелляционно сообщил:

— Это обыкновенная мортира! Оружие бессмысленное и для армии неподходящее. Все! И какое еще фугасное действие? Для боевых действий и поражения живой силы противника подходит только шрапнель.

И его сопровождающие согласно закивали головами. И, похоже, это был полный провал. Спор с полковником мог только усугубить ситуацию. Нельзя с ним спорить, с ним надо как с ранимой девушкой — лаской и терпением. И потому я задавил в себе готовое вырваться возмущение, а только лишь глубоко вздохнул и попробовал заново:

— Господин полковник, ваше высокопревосходительство, если вы позволите, то я бы хотел вам продемонстрировать опытные стрельбы. У нас все готово, и если бы вы согласились потратить несколько часов…

Но полковник меня раздраженно прервал на полуслове:

— Не стоит. Ваше изобретение бессмысленно и неэффективно. Чтобы понять это не нужно проводить никаких испытаний. Поэтому, господин Рыбалко, предлагаю на этом и закончить. Я увидел все что хотел, более ничем вы меня удивить не можете. Главное артиллерийское управление не заинтересовано в ваших мортирах. Комиссию по ним собирать бессмысленно. Поэтому, будьте добры отдать нам вашу взрывчатку и на этом мы с вами распрощаемся.

Что я еще мог сказать? Ничего! Одно только расстройство. Сам же все и испортил. Не будь нашего глупого покушения и, глядишь, Куропаткин бы не давал такую установку, а его человек не был бы так категоричен. В общем — провал.

Весь тротил я, конечно же, отдал. Тот, что имелся в малом количестве в подвале офиса. И после ухода полковника со злости распинал стеллажи в подсобке, разбил самым малым минометом, как простой дубиной ящики с муляжами. А потом и его самого швырнул в стену, вымещая бессильную ярость на бездушных предметах. Весь день потом ходил смурной и хмурый, пугая своих подчиненных и отбивая им всякую охоту со мной встречаться. Ходили как тени по коридорам и, казалось, даже не дышали.

В Новгород пришлось скататься на следующий день и передать десять пудов уже готовой к употреблению взрывчатки. Химики мои попали под надзор охранки, но оборудование по счастью у них не изъяли. Его мы отправили в нашу главную химическую лабораторию в Питере — там оно пригодится. А рецепт изготовления тротила я зажал, и делиться с военными отказался наотрез и весьма грубо. Им надо — вот пусть они и догадываются как надо делать. Или у немцев рецептуру покупают.

Мишка, когда узнал о моем обломе, лишь покивал головой, показывая, что другого решения он и не ожидал. И потому махнул на дебила из ГАУ рукой — война с японцами все расставит по своим местам и военные сами потом на нас выйдут. Оружие ведь и в самом деле очень эффективное и героическая оборона Порт-Артура это покажет. Ну а пока…, пока мы чуть притормозим это направление. На коротком совете было решено изготовить пять десятков минометов разных калибров и при моем отбытии в Порт-Артур забрать их с собой. Там-то они точно пригодятся. Там же я налажу производство тротила и боеприпасов. Если позволят, то легально, если нет, то Китай недалеко. Там после боксерского восстания творится черт знает что и можно хоть атомную бомбу делать — некому до этого нет дела. Только откупайся от местных властей взятками, да подарками. Ну а если они еще узнают, что боеприпасы изготавливаются против японцев в грядущей войне, то возможно сами предложат всестороннюю помощь. Японцев там очень сильно не любят.

Прошло несколько дней. Поп Гапон ко мне так и не явился. Я ждал его каждый день, думал как отвадить его от нашего профсоюза. Не находил себе места. Даже сходил на его проповедь и вот что интересно — он меня впечатлил. Худощав, высок, с причесанными назад длинными волосами и аккуратной бородкой как у Христа с икон он зажигал своих прихожан. Мастерски владел массой, проповедовал им с силой и пылом, способным зажечь самое заскорузлое сердце. Он чувствовал толпу и способен был дать ей то, что она хотела услышать. Недаром он прославился по Питеру — масса народа стремилась попасть на его проповеди. И даже мне стоило немалых усилий, чтобы оказаться поближе к нему. Он громко вещал с амвона почти не заглядывая в Священное Писание, воздевал руки к небу и к толпе, взывал к сильным чувствам праведного гнева и к обостренной справедливости. Стоит сказать правду — большевики врали и Гапон не выскочка. У него на самом деле имелся талант воздействия на людей. Такой заговорит кого угодно… даже Шабаршина.

Я дослушал его до конца, не посмел развернуться и уйти. Со всех сторон простой рабочий и городской люд, смотрели на Гапона снизу вверх, внимали его жарким словам. Он меня заметил, узнал, но не позволил себе сделать мельчайшую паузу и показать мне, что желает поговорить со мной. Наоборот, казалось, он даже увеличил ярость своей проповеди. Возвысил голос, взмахнул рукой и рубанул правду-матку из Писания:

— Да сказано же — «Кто затыкает свое ухо от вопля бедного, тот и сам будет вопить и не будет услышан!».

И вроде бы цитата взята из Библии, но поднесена она Гапоном так, что очень уж она понравилась присутствующим на службе. Кто-то закивал согласно, кто-то шепотом высказался:

— Доведут скоты до ручки, всем петуха пустим…

Все-таки я не стал дослушивать проповедь до конца. Постарался как можно незаметнее выйти. Аккуратно протиснулся меж людей, поработал локтями и со вздохом облегчения вышел наружу — воздух в церкви оказался сильно спертым. Поймал открытую пролетку и, кутаясь в пальто, добрался до офиса. Где и погрузился в свое бумажное болото.

Гапон приперся ко мне на третий день. Особо не скрываясь, со всеми чинно здороваясь, иногда останавливаясь, чтобы перекинуться парой фраз с особо нуждающимся. Смиренно постучал в дверь, дождался моего разрешения и вошел, ослепляя помещение массивным золотым крестом, болтавшимся на тощей шее. Осмотрелся настороженно, затем, осмелев, прошел и умостил свой зад на стуле прямо напротив меня.

— Доброго вам утречка, господин Рыбалко, — сказал он, складывая руки перед собой. — Меня попросил к вам зайти Сергей Васильевич.

— Да, я в курсе, — кивнул я, показывая свое неудовольствие. — Не скажу что рад встрече…

Прозвучало грубо, но Гапон предпочел проигнорировать мой выпад.

— А у вас уютно. И довольно-таки скромно — не ожидал. Думал, приду, а тут все в золоте и хрустале. Как и принято у состоятельных господ.

— А я думал, что крест у вас деревянный, а оказалось золотой, — совсем уж грубо парировал я. Признаюсь, хамил я намеренно, желая таким образом отвадить данного индивида от своего профсоюза. Здесь любой метод хорош — мне не нужно чтобы мои рабочие погибали на «кровавом воскресенье».

— Да нет, что вы, это жженое золото, — смиренно ответил Гапон. Он упорно делал вид, что моя грубость его не задевает. Даже улыбался уголками губ, строил из себя праведника. Ну да ладно… А он, повертев головой, удивленно сообщил. — А иконки у вас в углу нету.

Я с деланным неудовольствием отложил от себя бумаги, захлопнул папку. Пропустил мимо ушей замечание и, скрестив пальцы, молча воззрился на попа. Поиграл с ним немного в гляделки, повеселил его своим переливающимся фингалом, да и спросил:

— Итак…, чем обязан? Покороче…

Гапон прокашлялся.

— М-да…, а Сергей Васильевич мне вас другим описывал. Совсем другим.

— И каким же?

— Ну…, не таким грубым. И совершенно сговорчивым. Говорил, что я легко смогу найти с вами общий язык.

Я хмыкнул:

— Сомневаюсь, что мы его с вами найдем. При всем уважении к господину Зубатову…

— Весьма прискорбно, — ответил он, явно сожалея и, поднимая назидательно палец, сообщил. — Сказано же в Писании — «Кто скрывает ненависть, у того уста лживые…».

— Увольте меня от цитирования Библии, — попросил я, морщась. — Мы не в церкви.

— Нехорошо так говорить про Священное Писание, — сделал он мне замечание, но затем продолжил, донося до меня прерванную мысль. — Вы не скрываете свою ненависть ко мне, а значит и не солжете мне. Василий Иванович, скажите, чем я заслужил такое отношение к себе? Я вам неприятен?

Я глубоко вздохнул. Усмехнулся, глядя прямо на такого из себя правильного Гапона, да и сказал прямо:

— Я не желаю, чтобы вы запускали свои руки в мой профсоюз. Это мое детище, это мои рабочие и это моя ответственность. Вот вам моя правда. Что, теперь вы побежите Зубатову жаловаться?

Он не ответил на вопрос. Загадочно пригладил ладонью бороду, поправил золоченый крест.

— Нехорошее это слово — «жаловаться». Сергей Васильевич попросил меня придти к вам, посмотреть, как у вас мастера обращаются с рабочими, поговорить с людьми. Ваш же профсоюз мне интересен только тем как он устроен и ничего более. Я не собираюсь лезть в ваши конюшни и вычищать их. Нет, Сергей Васильевич просил меня лишь перенять опыт.

— Пустить вас до управления, чтобы вы там полазили? Познакомить вас с лидером?

— Да-да, с господином Шабаршиным. Говорят, что он очень горяч, но справедлив. Горячо болеет за рабочего человека. И это правильно. В наше время нельзя игнорировать потребности обычного трудяги. В его мозолистых ладонях находится великая сила, способная потрясти жадных до денег и глухих до их стенающих мольб фабрикантов. Рабочие пока не осознают своей силы, пытаются противостоять произволу разрозненно, но у них плохо получается. Но придет время, и они объединятся и вот тогда они выступят единой, монолитной, рушащей все на своем пути стеной. И вот тогда уже и фабриканты и властьпридержащие забегают, засуетятся. Но будет поздно, Василий Иванович, слишком поздно. А вот чтобы такого не случилось нам с вами надо приложить совместные усилия и направить энергию рабочих в более мирное русло, в такое, чтобы более не случалось бунтов и опасных погромов, а все проблемы могли решаться мирным путем. Вот в чем наша с вами цель, Василий Иванович.

Блин, а я ведь и не заметил, как заслушался. Все-таки талант у Гапона приседать людям на уши. Я встрепенулся, стряхнул с ушей лапшу:

— Наша с вами цель? — поднял я удивленно брови. — С каких это пор мы с вами встали вместе?

— С тех самых пор как вы разрешили создать на своем заводе профсоюз. Вы пока этого не понимаете, но мы с вами в одной лодке. Я тоже желаю рабочим только добра. Мне тоже не дает покоя несправедливость. И признаться, когда Сергей Васильевич попросил меня с вами встретиться, я обрадовался. Я подумал, что мы с вами вдвоем сможем достичь очень многого. Мы с вами сможем повлиять на власти, добиться от них облегчения бремени! — ох, как же у него загорелись глаза. Он с жаром бросился доказывать мне выгоды нашего сотрудничества, даже привстал и подался вперед, упершись руками о стол. Даже стал казаться чуть-чуть выше, чем был на самом деле. А я его слушал и не мог вставить ни слова, настолько быстра и энергична была его речь. — Мы с вами, Василий Иванович, сила. Вы личность известная, вас все знают как социалиста, любящего своих рабочих. Я же персона публичная, тоже весьма известная. Я знаком со многими сильными мира сего и еще с другими, гм… увлеченными людьми. Вместе мы с вами сможем повлиять на фабрикантов, заставить их изменить свое отношение.

Это было похоже на гипноз. Гапон завораживал, притягивал к себе, заставлял себя слушать. Позолоченный крест болтался на шее маятником и зачаровывал, вводя в легкий транс. Он без труда находил нужные слова, подбирал ключик к собеседнику, давая ему то, что тот хотел слышать. Вот и мне стоило немалых трудов, чтобы вырваться из его обаяния, стряхнуть наваждение. И если бы я не знал, чем закончатся его инициативы, сколько прольется крови, я б, наверное, поддался его уговорам и, виляя хвостом, побежал бы навстречу. Но не сейчас. К тому же, насколько я помню из противоречивых «доказательств» моих современников, Гапон не только работал на охранку, но еще и активно заигрывал с настоящими революционерами, с прожженными мастерами своего низкого и «благородного» дела.

— А вот мне интересно, — вставил я, с огромным трудом перебивая попа. — Менять отношение властей к рабочим это ваша инициатива или Сергея Васильевича? Насколько я понимаю, цель у Зубатова несколько иная. Он просто хочет дать людям законную возможность договариваться с фабрикантами и не более. Так, чтобы те не выходили строить баррикады на улицах. А по вашим словам выходит, что вы чуть ли не революцию предлагаете устроить.

— Да нет же! Поймите! — с жаром набросился на меня Гапон. — Мы с вами — сила! Как мы с вами захотим так все и случится. И Сергей Васильевич нам с вами в этом поможет. Объединив наши усилия, мы сможем поменять законы…

— Стоп! — поднял я руку предостерегающе, — Не торопитесь. Вам стоит знать, что я не стремлюсь менять законы. Я не желаю заниматься политикой и пытаться повлиять на царя. Это кончится большой кровью. Мое дело — бизнес. Получение прибыли у меня стоит во главе угла. И если вы думаете, что я какой-то другой фабрикант, чем-то отличаюсь от остальных, то вы глубоко заблуждаетесь. Прибыль для меня сейчас важнее чем мои рабочие.

— Постойте, а как же тогда восьмичасовой рабочий день? — удивленно вопросил Гапон.

— А никак. Просто мне это выгодно. Я неплохо зарабатываю на лицензионных отчислениях и могу себе позволить сделать послабление в рабочем графике. И это мне окупается сторицей. Опять же — брака и травматизма меньше. А я не люблю оторванных конечностей.

— А профсоюз?

— Удобная игрушка пустить пыль в глаза, — с ходу соврал я. — Рабочие думают, что их права защищают и потому они более послушны. Хоть это и стоит мне немалых денег и приходится идти на некоторые жертвы.

— Подождите, а как же страхование?!

— Хороший источник дополнительного заработка. Опять же — про меня все узнали, и я гораздо легче привлекаю нужных мне специалистов. Так что, святой отец, вы во мне очень сильно ошибаетесь. Я совсем не социалист и потому я не окажу вам никакой поддержки. И к Шабаршину я вас не подпущу. Испортите мне человека, а выгонять мне его не охота.

Мой «откровенный» ответ Гапона озадачил. Он сдвинул брови, задумался. И замолчав, он развеял свои чары, и вот, передо мною сидел уже не кумир толпы, любимец публики, а обычный человек, облаченный в мятую рясу и слегка растерянный. Обычное лицо обычного человека. Глаза его бегали из стороны в сторону, не могли поймать нужную мысль. А я окончательно вышел из-под магии его харизмы и подвешенного языка. И больше на нее не поддавался. Конечно же, я соврал ему про то, что не желаю менять законы. Еще как желаю, но не сейчас. Не подходящее для этого время. Вот после «кровавого воскресенья», когда власть пойдет на уступки, тогда и можно будет поиграть в политики. А пока мне следует сидеть на пятой точке ровно, не шелохнувшись.

Поп Гапон не скоро от меня ушел. Он собрал-таки свои мысли в кучу, попытался опять меня заболтать, но ничего у него не вышло. Целый час мы трындели как две сварливые бабки — он искал ко мне возможные пути подхода, я же успешно от него отбрехивался. В итоге, ушел Гапон от меня сильно разочарованным. В сердцах хлопнул дверью и громко затопал по мрамору подкованными сапогами. Чувствую — побежал жаловаться. Так, собственно, и оказалось. Помощник Зубатова, тот самый, что перехватывал меня на вокзале в Москве и тот, что разбил мне бровь в театре, зашел ко мне и учтиво сообщил, что я был сильно неправ. И мне следует приложить больше усилий в сотрудничестве. Доходчиво так объяснил, не оставив мне пространства для маневра, по сути, ласково и нежно придавив к стеночке. И через некоторое время Гапон опять ко мне заявился и снова завел свою шарманку о взаимовыгодном благе. Но я, наученный громким окриком сверху, ничего не стал слушать, а сразу познакомил его с Шабаршиным. Мой профсоюзный лидер, конечно же, не питал симпатии к Гапону, особенно после того как я обрисовал ему к чему может вылиться такое сотрудничество. И потому, при внешнем дружелюбии и готовности помочь, он все же Гапона и близко не подпускал к настоящей профсоюзной кухне. И еще кое-что — я попросил всех, с кем будет общаться поп наливать ему почаще, а посуду выбирать поглубже. Придумывать любой повод, но сделать так, чтобы каждый день, что он проводил у нас, заканчивался для него пьяным угаром. И тут либо поп станет настоящим алкашом и потеряет доверие Зубатова, либо он сам уже будет нас сторониться и обходить наше заведение за семь верст. Шабаршин воспринял мою просьбу с пониманием и с охотой. Сам он не пил и потому не мог принять участие в «коварном» замысле, но довольно легко нашел ответственных исполнителей.

Наша жизнь снова потихоньку вошла в прежнее русло. Я заново погрузился в работу, окунулся с головой, стремясь поскорее забыть произошедшее, Мишка присоединился к управлению дистанционно. Всю документацию он просматривал дома. Моя Маришка давно уже подготовила все необходимое для съемок нашей второй картины — декорации нарисованы, костюмы пошиты или куплены за бесценок, актеры сидели на низком старте, операторы в предвкушении интересной работы потирали ладони. Все ждали лишь меня. И вот я дал отмашку.

Ванин и Серафим прекрасно отыграли свои роли, изображая двух друзей-сослуживцев. Павильонные съемки, составлявшие значительную часть картины, завершились в кратчайшие сроки. Оставались лишь натурные. И для этого нам пришлось поехать в Крым. Погода на юге России сильно отличается от столичной — там гораздо теплее, суше и солнечнее. Не летний курорт, конечно же, но и не промозглая зима. В общем, через две недели после выезда из Петербурга мы в авральном режиме продолжили съемки фильма. С реквизитом особых проблем не было — костюмы ключевых фигур Маринка притащила с собой, а повседневную утварь той эпохи и робу солдат, крестьян и рабочих она купила на месте за смешные деньги. И с массовкой проблем никаких не возникло. Лишь местные власти заинтересовались странным процессом. Пришли господа полицейские, подивились происходящему, разведали что тут к чему, да и ушли спустя несколько часов, когда я удовлетворил их любопытство. Кстати, привез в Севастополь свою картину и по уже отработанной схеме выкупил на месяц местный кинотеатр. Поставил свою аппаратуру, посадил грамотных механиков. И «Два сердца и крепкий кулак» взорвал местную неизбалованную зрелищем публику. Целый месяц картина крутилась со стопроцентной посещаемостью, на просмотр ленты люди приезжали даже из других городов. Почитай целый полуостров культурно подрос и обогатился, попутно принеся в наш карман неплохой доход. Серафима и Ванина стали радостно узнавать на улицах, приглашать в гости и одаривать подарками. Часто приглашали их на ужины, и они бы рады были сходить и набить желудок, но плотный график съемок не позволял им такой роскоши. Лишь изредка, то один, то другой появлялись в городе, доводя до безумия молоденьких девушек и собирая вокруг себя толпы мальчишек. И если Ванину такое положение вещей не очень нравилось, он предпочитал скрываться от всенастигающей славы, то «летающему» Серафиму народная любовь весьма импонировала. Как же, столько красивых девушек вокруг и каждая хочет любви, каждая мечтает хоть на мгновение оказаться на месте главной героини. И мой главный актер этим пользовался. Сбегал иногда по ночам, нырял в девичьи перины и возвращался под утро на своем «Руслане» усталый, хмельной, но очень довольный.

Кстати, на волне популярности моих героев возникла одна идея, которую мы за верную работу отдали на откуп Попову. Речь шла о фотокарточках, календарях и плакатах с физиономиями наших актеров. Переговорив с ним, объяснив всю суть, попросили наладить их выпуск и продажу. Он сперва отказывался заниматься такой мелочевкой, ибо и так у него забот выше крыши, да и зарабатывает он в должности генерального прилично, но мы его убедили. Он организовал фирму, нашел подходящего управляющего и мы подписали договор. Он имеет с нашей кинокомпании наших актеров в любое время для фотосъемок, печатает продукцию и организовывает продажу, мы же получаем двадцать пять процентов от прибыли. Попов не обманет, ему незачем. Конечно, можно было бы и самому этим заняться, но тут уж, действительно, для нас получалось слишком мелко. В общем, по приезду в Петербург, ждет Ванина и Серафима долгая фотосессия. Была мысль продвинуть в эту эпоху и футболку с принтами, но тут возникли сложности. Саму футболку как форму одежды Попов одобрил, сообщив, что населению она должна понравиться, а вот с рисунком будут сложности. Не умели в это время еще печатать красиво на ткани, а то, что получалось мне не нравилось. В общем, я решил так — следующая наша картина будет про эту эпоху и Ванин с Серафимом будут у нас щеголять на мотоциклах и в футболках развевающихся на ветру. Реклама будет в самый раз, молодым людям понравится. А Попов к тому времени возьмет еще и их пошив, благо опыта у него в этой сфере хоть отбавляй.

Полторы недели в Крыму пролетели до обидного быстро. Съемки завершились и Маринка принялась за сборы. А я же, забрав с собой отснятую кинопленку, помчался в Петербург монтировать. Прихватил с собой своих операторов — буду им все объяснять и показывать. Монтаж для них дело новое, так много подводных камней. И мне замена нужна — скоро уезжать, а монтажеров у кинокомпании пока нет.

Картину «Друзья-товарищи» я выпустил в аккурат к Рождеству. Цензура пропустила ее без вопросов, газетчики разрекламировали как надо и народ повалил на премьеру. Толпа горожан атаковала кассы, билеты оказались выкуплены на неделю вперед. Но самый первый премьерный показ пришлось устраивать для самой верхушки аристократии. Приглашения были разосланы всем кого мы только вспомнили — князьям и баронам, министрам и их помощникам. И Императора нашего с семьей не забыли — приглашение отвозил Мишка лично, передавал с нижайшим поклоном. Наглость, конечно, с нашей стороны, но чем черт не шутит. Авось согласится. Ответ пришел через три дня — его Императорское Величество с супругой и дочерьми на премьеру прибудут. И это известие повергло владельца кинотеатра в шок. Он затрепетал, схватился за голову, а затем засуетился, забегал и в спешном порядке принялся за облагораживание своей территории. Вынес непригодные кресла и столики, вместо них поставил новые, покрасил, где было возможно новой краской, натянул белоснежное полотно экрана. На расходы он не посмотрел, ему важнее было не ударить в грязь лицом.

Закрытый показ прошел на ура. Присутствие царственной особы сыграло свою положительную роль. Мы волновались, суетились. Маришка моя не находила себе места — мерила коридоры широкими шагами. Я тоже мандражировал — не каждый раз тебе выпадает такая честь. Но обошлось все очень хорошо. Николай приехал на показ с супругой и с большим сопровождением аристократии. Был здесь и граф Феликс Феликсович Сумароков-Эльстон с женой и обоими сыновьями. Впервые здесь увидел будущего убийцу Распутина — Феликса Феликсовича Юсупова. Прыщавый юноша лет пятнадцати с горделивой осанкой проплыл мимо меня как ледокол, не удостоив даже взгляда. Я толкнул друга локтем и вопросительно кивнул в удаляющуюся спину. Мишка кивнул, подтверждая мою догадку.

После показа меня по просьбе Его Величества представили. Подвели к Николаю, строго предупредив не делать глупостей. Тот стоял с супругой в фойе, сложив руки на груди.

— Так значит, вы и есть тот самый господин Рыбалко? — спросил меня император, окидывая спокойным взглядом.

— Да, ваше Императорское Величество. Я и есть Рыбалко Василий Иванович, — ответил я взволнованно.

— Удачливый купец, изобретатель и…, как называется, то чем вы еще занимаетесь?

— Мастерство это совершенно новое, я предпочитаю называть эту профессию «режиссер», — деликатно подсказал я.

— Ага, как в театре, — кивнул он. — И это вы сняли эту занимательную синему? Что ж, должен вам сказать, что ваш труд, по-видимому, увенчался успехом. Никогда ничего подобного не видел.

— Спасибо, — ответил я, широко улыбаясь. — Ваше мнение для меня очень важно. Ведь в будущем искусство кино практически полностью заменит собою театры.

Царь усмехнулся в бороду. Я думал, он сейчас мне возразит как заядлый театрал, скажет мне, что я не прав, но нет, он лишь слегка кивнул и, полуобернувшись, бросил кому-то негромко:

— Мы достаточно здесь побыли, — и затем снова ко мне, — Рад был встрече. И спасибо за ваше искусство. Весьма занимательно и успехов вам…, — и сделал шаг в сторону, показывая, что наш разговор окончен. К такому я не готовился, не ожидал, что наша беседа окажется настолько мимолетной. Думал, что он захочет узнать хоть какие-нибудь подробности, а мне есть, что ему рассказать, но нет — императору было не интересно со мной общаться. И ничего я поделать не мог.

Николай отошел на несколько шагов, доставая портсигар, обернулся на супругу, что не поспешила за ним следом:

— Аликс, только не долго — попросил он негромко. Сзади ему подали пышную, отливающую антрацитом, шубу.

— Конечно, Ники, — ответила она с сильным немецким акцентом, не сводя с меня взгляда. — Ты иди пока…

И Николай послушался жену, вышел вон из здания, на ходу прикуривая папиросу. А супруга его бесцеремонно меня разглядывала, даже, казалось, чуть прищурилась. Наконец, после длительной пытки, она сказала:

— Господин Рыбалко, я бы хотела вас просить об одном одолжении…

Я напрягся, вытянулся в струну и обратился весь в слух.

— Все что угодно, Ваше Императорское Величество.

— Нам очень понравилась ваша синема. Очень интересная и красиво…, — она на секунду запнулась, — … снято. Весьма сильно отличается он всех других фильмов. У вас получается очень…, — она опять запнулась, подбирая слово, — … зрелищно. Скажите, а это тяжело?

— Да, непросто. Очень много нужно учесть, не забыть. Но и результат при правильном приложении сил выходит просто отличный.

Она кивнула. Сзади ей на плечи накинули белоснежную шубку. Она ее поправили, неспешно зацепила за одну пуговичку.

— Господин Рыбалко, — сказала она, — скоро праздник Рождества. И я бы хотела, чтобы вы сделали для нас кино.

— Я весь внимании… Какое именно кино вы желаете?

— Для просмотра в узком семейном кругу, — ответила она. — Желаю, чтобы вы запечатлели, как мы празднуем. Император, я, наши дочери…

— Я понял, — ответил я, даже не скрывая удивления. Это было неожиданно. Неожиданно настолько, что бессознательно закрутил кончик уса. Но тут же отдернул руки и ответил. — С удовольствием сниму для вас семейное кино. Приложу все свои силы так чтобы результат вышел наилучшим. Но Рождество уже через несколько дней. Слишком мало времени остается для подготовки.

— Да, именно, — кивнула она. — Наверное, вам следует поторопиться, чтобы подготовиться. Ведь это дело весьма сложное, не так ли?

— Да, Ваше Императорское Величество, — согласился я. — Для того чтобы сделать фильм мне следует знать ваш, гм…, график празднества.

— Зачем? — удивилась она.

— Аппаратура для киносъемок очень тяжела. И под нее придется выкладывать направляющие полозья. Рельсы, как под трамваем, но только меньше размерами, — пояснил я.

— Ах, вот как…, — задумалась на секунду она. — Что ж, хорошо. Если это так необходимо… Тогда завтра же я пришлю к вам человека, и вы с ним обсудите все детали, — и, сказав это, она слегка кивнула и дала понять, что разговор наш закончен. Пришлось мне отступить назад.

Ах, как неожиданно все получилось. Не рассчитывал я на такую удачу. Хоть и не лично с царем я договаривался, но все же… Александра Федоровна явно не просто так сделала мне предложение, наверняка эта идея была обсуждена с Николаем. И пусть я захожу во двор не так как планировал, не через будущую Госдуму, но и это тоже для начала не плохо. Стать личным оператором государя это тоже очень важно. Главное закрепиться.