Дядя Бернак

8. КУЗИНА СИБИЛЛА

На резком лице старика отразилось полное удовлетворение и отчасти удивление при виде этого знака нашего внезапного примирения. Его прежний гнев улегся, но несмотря на ласковый тон его голоса, я видел, что кузина смотрела на него с недоверием.

— Мне необходимо заняться рассмотрением важных бумаг,— сказал он,— я буду занят часа на полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть места, с которыми в его памяти связано так много воспоминаний, и я уверен, Сибилла, что ты будешь лучшим проводником для него, если, конечно, тебя не затруднит это!

Она ничего не возразила на это, я же в свою очередь был очень рад предложению дяди, тем более что оно давало мне возможность поближе познакомиться с моей оригинальной кузиной которая так много сказала мне и, казалось, знала еще больше. Но что могло значить это предостережение против ее же отца, и почему она так стремилась узнать о моих сердечных делах? Эти вопросы особенно занимали меня.

Мы пошли по тисовой аллее, обошли весь парк и затем кругом всего замка, осматривая серые башенки и старинные с дубовыми рамами окна, старый выступ зубчатой стены с ее бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой группы цветущей жимолости образовали купол. И когда Сибилла показывала мне свои владения, я понял, как дороги эти места были для нее. Кузина шла с виноватым видом, словно оправдывалась, что хозяйкой здесь оказывается она, а не я.

— Как хорошо здесь, и как в то же время тяжело мне! Мы подобны кукушке, которая устраивает свое гнездо в чужом, выгоняя оттуда их обитателей. Одна мысль, что отец пригласил вас в ваш собственный дом, приводила меня в очаяние.

— Да, мы долго жили здесь,— задумчиво ответил я. — Кто знает?! Может быть, и это всё к лучшему: отныне мы должны сами себе пробивать дорогу!

— Вы говорили, что идете на службу к Императору?

— Да!

— Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку отсюда.

— Да, я слышал об этом.

— Но ваша фамилия значится в списках изгнанников из Франции!

— Я никогда не пытался вредить Императору, а теперь я хочу идти просить его принять меня на службу.

— Многие зовут его узурпатором и желают ему всякого зла; но я уверяю вас, что всё, сказанное или сделанное им, полно величия и благородства! Но я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы явились с карманами, полными английских денег, и с сердцем, склонным к отмщению и к измене! Не так ли, Луи?

— В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда был французом.

— Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!

— Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.

— Судите об отце не по его словам, а по его делам,— сказала она, в знак предостережения подымая палец кверху,— и кроме того, если вы не хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что я предостерегала вас от приезда сюда!

— Вашу гибель?! — воскликнул я.

— О, да! Он не остановится даже перед этим. Ведь он же убил и мою мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его жестокость и грубость разбили ее сердце! Теперь вы, я думаю, понимаете, почему я говорю так о нем!

И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и глаза Сибиллы блестели такой ненавистью, что я понял нечеловеческую силу ее души!

— Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько часов, Луи,— сказала она.

— С кем же вы могли говорить свободнее, чем с вашим близким родственником по крови и по духу?!

— Всё это верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с новой силой восстали во мне, когда отец ввел вас в комнату.

— Да, это не укрылось от меня,— сказал я,— мне сразу стало понятно, что мой приезд не был вам желателен, и сознаюсь, испугался этого.

— Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или, вернее, для нас обоих,— сказала она. — Для вас, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня…

— Почему для вас? — удивленный, переспросил я, видя, что она остановилась в затруднении.

— Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.

— Мое счастье зависит от любимой женщины,— сказал я,— но всё же почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным?

— Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил ясность вашего соображения,— сказала она. — Если уж на то пошло, буду откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать его положение.

Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром, беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибилла холодна ко мне, и наконец, довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения.

— Вы правы! — воскликнул я.

— Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами.

Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лицо, обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак приветливо замахал рукою.

— Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как вы мне сказали,— проговорила она. В его интересах женить вас на своей дочери, и потому он оставил вас в живых. Но если отец поймет, что это невозможно, о, тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить последнего их представителя!

Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во мне участия! Если бы я и вовсе исчез с лица земли, никто даже и не осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Всё, что я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться!

— Но ведь он же знает, что ваше сердце принадлежит другому,— сказал я.

— Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя, но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей дороги!

Люсьен! Это имя промелькнуло передо мною, как вспышка огня в темную ночь. Я много раз слышал о страстности и силе женской любви, но разве можно было предположить, чтобы эта гордая, сильная духом девушка любила то несчастное существо, которое я видел этой ночью трепетавшим от страха и унижавшимся перед своим палачом? Я вспомнил также, где я впервые видел имя Сибиллы. Оно было написано на первом листе книги: «Люсьену от Сибиллы» — гласила надпись. Я вспомнил также и то, что мой дядя говорил ему что-то о предмете его страсти.

— Люсьен — горячая голова и быстро увлекается,— сказала она. — В последнее время он много занимался чем-то с отцом; они по целым часам не выходили из комнаты, и Люсьен никогда не рассказывал, о чем они переговоривались между собою. Я боюсь, что это не доведет его добра: Люсьен скорее скромный ученый, чем светский человек, но в последнее время он слишком увлекается политикой!

Я не знал, молчать ли мне или показать весь ужас положения, в которое попал ее возлюбленный. Пока я колебался, Сибилла с инстинктом любящей женщины угадала, что происходило во мне.

— Вы знаете о нем что-нибудь? — почти крикнула она. — Я знаю, что он отправился в Париж. Но ради Бога, скажите, что вы знаете о нем?

— Его зовут Лесаж?

— Да, да, Люсьен Лесаж!

— Я… я… видел его,— запинаясь, проговорил я.

— Вы видели его! А ведь не прошло еще 12 часов, как вы здесь. Где вы видели его? Что случилось с ним?

В припадке тревоги Сибилла схватила меня за руку. Было бы жестоко сказать ей всё, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по сторонам и, к счастью, увидал на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об арестованном в прошлую ночь. Сибилла, не колеблясь ни минуты, с неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие как уголья глаза, бросилась к ним навстречу.

— Отец, что ты сделал с Люсьеном? — простонала она.

Я видел, как передернулось его бесстрастное лицо под этим полным ненависти и презрения взглядом дочери.

— Мы поговорим об этом впоследствии,— в замешательстве сказал он.

— Я хочу знать сейчас же и здесь,— крикнула она. — Что ты сделал с Люсьеном?

— Милостивые государи,— сказал Бернак, обращаясь к гусару и ко мне,— я очень сожалею, что заставил вас присутствовать при семейной сценке. Но вы, вероятно, согласитесь, лейтенант что оно так и должно быть, если принять во внимание, что человек, арестованный вами сегодня ночью, был ее самым близким другом. Даже эти родственные соображения не помешали мне выполнить мой долг по отношению к Императору. Мне, конечно, было только труднее исполнить его!

— Очень сочувствую вашему горю,— сказал гусар.

Теперь Сибилла уже обратилась прямо к нему.

— Правильно ли я поняла? Вы арестовали Лесажа?

— Да, к несчастью, долг принудил меня сделать это.

— Я прошу сказать мне только правду. Куда вы поместили его?

— Он в лагере Императора.

— За что вы арестовали Лесажа?

— Ах, мадемуазель, право же, не мое дело мешаться в политику! Мой долг — владеть саблей, сидеть на лошади и повиноваться приказаниям. Оба эти джентльмена могут подтвердить, что я получил от полковника Ласаля приказание арестовать Лесажа.

— Но что он сделал и за что вы его подвергли аресту?

— Довольно, мое дитя, об одном и том же,— строго сказал дядя,— если ты продолжаешь настаивать на этом, то я скажу тебе раз навсегда, что Люсьен Лесаж взят как один из покушавшихся на жизнь Императора, и что я считал своей обязанностью предупредить преднамеренное убийство.

— Предатель! — вскрикнула девушка. — Ты сам посылал его на это страшное дело, сам ободрял, сам не давал вернуться назад, когда он пытался сделать это! Низкий, подлый человек! Господи, что я сделала, за какие грехи моих предков я обречена называть моим отцом этого ужасного человека?

Дядя пожал плечами, как будто желая сказать, что бесполезно убеждать обезумевшую девушку. Гусар и я хотели уйти, чтобы не быть свидетелями этой тяжелой сцены, но Сибилла поспешно остановила нас, прося быть свидетелями ее обвинений. Никогда я не видел такой всепожирающей страсти, какая светилась в ее сухих, широко раскрытых глазах.

— Вы многих завлекали и обманывали, но никогда не могли обмануть меня! О, я хорошо знаю вас, Бернак! Вы можете убить меня, как это сделали с моей матерью, но вы никогда не заставите меня быть вашей сообщницей! Вы назвались республиканцем, чтобы завладеть этими землями и замком, не принадлежавшими вам! А теперь вы стали другом Бонапарта, изменив вашим старым сообщникам, которые верили в вас! Вы послали Люсьена на смерть! Но я знаю ваши планы, и Луи тоже знает их, и смею вас уверить, что он отнесется к ним так же, как и я. А я лучше сойду в могилу, чем буду женою кого-нибудь другого, а не Люсьена.

— Ты не сказала бы этого, зная каким жалким и низким трусом выказал себя Люсьен. Ты сейчас вне себя от гнева, но когда придешь в себя, сама будешь стыдиться, что публично призналась в своей слабости. А теперь, лейтенант, перейдем к делу. Чем могу служить?

— Я, собственно говоря, к вам, мсье де Лаваль,— сказал мне гусар, презрительно поворачиваясь к дяде спиной. — Император послал меня за вами с приказанием немедленно явиться в лагерь в Булони.

Мое сердце захолонуло от радостной вести: я мог бежать от дяди!

— Не желаю ничего лучшего! — воскликнул я.

— Лошадь для вас и эскорт ожидают нас у ворот.

— Я готов следовать за вами!

— К чему такая поспешность, ведь вы, конечно, позавтракаете с нами? — сказал дядя.

— Приказания Императора требуют большей аккуратности в исполнении,— твердо сказал молодой человек.— Я и так потерял много времени. Мы должны быть в дороге через пять минут.

При этих словах дядя взял меня мод руку и тихонько пошел к воротам, в которые только что прошла Сибилла.

— Я бы хотел переговорить с тобой об одном деле, прежде чем ты покинешь нас. Так как в моем распоряжении слишко мало времени, то начну с главного. Ты видел Сибиллу, и хотя она несколько сурово обошлась с тобою сегодня утром, я могу тебя уверить, что она очень добрая девушка. По ее словам, она говорила тебе о моем плане. Я не знаю, что может быть лучше, как повенчать вас, чтобы раз навсегда покончить с вопросом о том, кому принадлежит это имение.

— К сожалению, для осуществления этого плана имеются препятствия,— сказал я.

— Какие же именно?

— Прежде всего тот факт, что моя кузина любит другого и дала ему слово.

— О, это нас не касается,— со злобной улыбкой сказал он. — Могу поручиться, что Люсьен Лесаж никогда не предъявит своих прав на Сибиллу!

— Боюсь, что и я смотрю на брак с точки зрения англичан! По-моему, нельзя жениться без любви, по расчету. Да, во всяком случае, о вашем предложении не может быть и речи, потому что я сам люблю другую молодую девушку, оставшуюся в Англии.

Он с ненавистью посмотрел на меня.

— Подумай вперед, что ты делаешь, Луи,— сказал он каким-то свистящим шепотом, похожим на угрожающее шипение змеи,— ты становишься мне поперек дороги. До сих пор это еще никому не проходило безнаказанно.

Он схватил меня за руку и с жестом сатаны, показывавшего Христу царства и княжества, сказал:

— Смотри на этот парк, леса, поля. Смотри на этот старый замок, где твои предки жили в течение восьми веков! Одно слово, и всё это снова будет твое!

В моей памяти пронеслась маленькая бледная головка Евгении, выглядывавшая из окошка ее милого маленького домика в Эшфорде, тонувшего в грациозной зелени.

— Нет, это невозможно! — воскликнул я.

Бернак понял, что я не шутил, его лицо потемнело от гнева, и слова убеждения он быстро сменил на угрозы.

— Если бы я знал это, я вчера ночью позволил бы Туссаку сделать с вами всё, что он хотел; я не пошевелил бы пальцем, чтобы спасти вас.

— Очень рад, что вы сообщили мне это, потому что этим признанием вы сложили с меня необходимость быть вам обязанным. И я спокойнее теперь могу идти своей дорогой, не имея ничего общего с вами.

— Я не сомневаюсь, что вы не желаете иметь со мною ничего общего,— крикнул он. — Придет время, и вы еще больше будете желать этого. Прекрасно, сэр, идите своей дорогой, но и я пойду своею, и мы еще увидим, кто скорее достигнет цели!

Группа спешившихся гусаров ожидала нас у ворот. В несколько минут я собрал мои скудные пожитки и быстро пошел по коридору. Мое сердце сжалось при вопроминании о Сибилле. Как могу я оставлять ее здесь одну с этим ужасным человеком! Разве она не предупредила меня, что ее жизни здесь постоянно грозит опасность? Я в раздумье остановился; послышались чьи-то легкие шаги — это она сама бежала ко мне.

— Счастливый путь, Луи,— сказала она, задыхающимся голосом, протягивая руки.

— Я думал о вас,— сказал я,— мы объяснились с вашим отцом, и между нами произошел полный разрыв!

— Слава Богу! — воскликнула она. — В этом ваше спасение! Но опасайтесь его: он везде будет преследовать вас!

— Пусть делает со мной, что хочет, но как вы останетесь в его власти?

— Не бойтесь за меня! Он имеет больше оснований опасаться меня, чем я его. Но, однако, вас зовут, Луи! Добрый путь! Господь с вами!