Дядя Бернак

9. ЛАГЕРЬ В БУЛОНИ

Дядя стоял в воротах замка, представляя собой типичного узурпатора. Под нашим собственным гербом из чеканного серебра с тремя голубыми птицами, выгравированными на камне по обеим сторонам герба, Бернак стоял не глядя, словно не замечая меня, пока я садился на поданную мне высокую серую лошадь. Но я видел, что из-под низко нависших бровей он задумчиво следил за мною, и его челюсти совершали обычное ритмическое движение. На его увядшем лице, в его глазах я читал холодную и беспощадную ненависть. Я, в свою очередь, поторопился вскочить на лошадь, потому что его присутствие было слишком тяжело для меня, и я очень рад был возможности повернуться к нему спиной, чтобы не видеть его.

Раздалась короткая команда офицера, звякнули сабли и шпоры солдат, и мы тронулись в дорогу. Когда я оглянулся назад, на черневшие башенки Гросбуа и на мрачную фигуру, которая следила за нами из ворот, я вдруг увидал над его головой в одной из бойниц белый платок: кто-то махал им в знак последнего приветствия! Снова меня охватил холод при мысли, что эта бесстрашная девушка оставалась там одна, в таких ужасных руках. Но юность недолго предается грусти, да и кто был бы способен грустить, сидя на быстром как ветер скакуне, со свистом разрезая мягкий, но довольно свежий воздух.

Белая песчаная дорога, извивавшаяся между холмами, позволяла видеть вдалеке часть моря, а между ним и дорогой находилось соляное болото, бывшее местом наших приключений. Мне казалось даже, что я вижу вдали черную точку, указывавшую расположение ужасной хижины. Группы маленьких домиков, видневшихся вдали, представляли собою рыбацкие селенья; к ним принадлежали и Этапль, и Амблетер. Я видел теперь, что мыс, освещенный ночью сторожевыми огнями и дававший издалека полную иллюзию раскаленного докрасна лезвия сабли, казался сплошь покрытым снегом от многочисленных палаток лагеря.

Далеко-далеко маленькое дымчатое облачко плыло над водой, указывая мне страну, где я провел мою юность, эту дорогую мне страну, которая стала мила моему сердцу наравне с родиной.

Наглядевшись вдоволь на море и на холмы, я обратил свое внимание на гусаров, которые ехали около меня, образуя, как показалось мне, скорее стражу, чем эскорт. В составе патруля, который я видел прошлой ночью, равно как и теперь в эскорте, все были знаменитые сподвижники Наполеона, его старые гвардейцы, и я с удивлением и любопытством смотрел на этих людей, стяжавших всемирную известность своей дисциплиной и примерной доблестью. Их внешний вид никоим образом не мог назваться выдающимся; одежда и экипировка гвардейцев были гораздо скромнее, чем у английской милиции в Кенте, которая проезжала по субботам через Эшфорд; их запачканные ментики, потертые сапоги, крепкие, но некрасивые лошади — всё это делало их похожими скорее на простых рабочих, чем на гвардейцев. Это всё были маленькие веселые смуглолицые молодцы с большими бородами и усами; многие из них имели в ушах серьги.

Меня поразило, что даже самый молодой из них, выглядевший совсем мальчиком, совершенно оброс волосами, но приглядевшись внимательнее, я заметил, что его бакены были сделаны из кусочков черной смолы, приклеенной по обеим сторонам лица. Высокий молодой лейтенант заметил, с каким удивлением я рассматривал этого солдата.

— Да, да,— сказал он,— эти баки искуственные; но чего же другого можно ожидать от семнадцатилетнего мальчишки? А в то же время мы не можем допустить, чтобы у нас на парадах были такие безусые и безбородые солдаты!

— Смола ужасно растопляется в такую жару, лейтенант,— сказал гусар, вмешиваясь в разговор с той свободой, которая была очень характерна для наполеоновских войск.

— Хорошо, хорошо, Гаспар, года через два ты отделаешься от этого!!!

— Кто знает, быть может, через два года он отделается даже и от своей головы,— сказал один из капралов, и все весело расхохотались, что в Англии, за нарушение дисциплины, привело бы к военному суду.

Эта свобода обращения, по всей вероятности, была наследием революции; между офицерами и солдатами старой гвардии царили простота и свобода, усиливавшиеся еще тем, что сам Император просто относился к своим старым служакам и даровал им различные преимущества. Не было ничего необыкновенного в этих фамильярностях между нижними чинами и офицерами, но с грустью должно сказать, что далеко не все солдаты правильно понимали подобные отношения, и нередко последствием фамильярности являлись кровавые расправы солдат с их начальством. Нелюбимые офицеры были часто избиваемы их же подчиненными.

Достоверно известно, что в битве при Монтебелло все офицеры, за исключением лейтенанта 24-й бригады, были расстреляны своими подчиненными. К счастью, подобный факт является уже пережитком былых времен, и с тех пор, как Император установил строгие наказания за нарушение дисциплины, дух войска сильно поднялся.

История нашей армии свидетельствует, что можно обходиться без розог, употреблявшихся в войсках Англии и Пруссии, и едва ли не в первый раз доказывает, что умело дисциплинированные большие массы людей могут единодушно и в идеальном порядке действовать исключительно из чувства долга и любви к родине, не надеясь на награды и не боясь наказаний. Французы не боятся распустить своих солдат по домам; можно быть вполне уверенным, что все они явятся в час войны, ясно доказывая, насколько сильна дисциплина в этих людях. Но что еще более поразило меня в гусарах, сопровождавших меня,— это то, что они с трудом говорили по-французски. Я заметил это лейтенанту, когда тот поравнялся со мною, и поинтересовался их происхождением, так как, по-моему, они не были французами.

— Клянусь, я не советовал бы говорить им этого, — сказал он, — потому что они ответили бы на это оскорбление ударами сабель. Мы составляем первый полк французской кавалерии, первый гусарский полк из Бершени, и хотя, действительно, многие из них эльзасцы, а иные и не знают другого языка, кроме немецкого, они такие же французы душою как Клебер и Келлерман, которые также эльзасцы. Наши люди и офицеры все как на подбор,— прибавил он, отчаянно закручивая усы,— лихие служаки!

Слова лейтенанта очень заинтересовали меня; он приподнял слегка каску, поправил голубой ментик, спускавшийся с плеча, поудобнее сел в седле и брякнул ножнами своей сабли, сразу выказывая этим свой пылкий восторг и гордость самим собою и своим полком. И когда я вглядывался в него, я видел, что он ничего не преувеличивал; в его смелой осанке виделась безграничная храбрость и мужество, тогда как его простые искренние глаза, казалось, говорили, что он мог быть хорошим товарищем. Он в свою очередь наблюдал за мною; лейтенант внезапно дотронулся слегка рукой до моего колена, озабоченно говоря:

— Я думаю, что Император останется доволен вами!

— Я не думаю, чтобы это могло быть иначе, потому что я приехал сюда из Англии с исключительной целью служить ему!

— Когда в рапорте последней ночи было упомянуто, что вы также находились в этом разбойничьем логове, он, казалось, был очень озабочен и думал, что вы не явитесь к нему. Может быть, он хочет, чтобы вы были нашим проводником в Англии. Вы, без сомнения, хорошо знаете все дороги на острове?

По-видимому, гусар представлял себе Великобританию как один из тех островов, которые встречаются близ Бретани и Нормандии. Я сделал попытку объяснить ему, что Англия очень большая страна, ничуть не меньше Франции.

— Хорошо, хорошо,— сказал он,— мы отлично узнаем Англию, так как идем ее завоевывать. Ходят слухи, что в будущую среду вечером или в четверг утром мы будем в Лондоне. В неделю мы завоюем Лондон, после чего армия разделится на две части, из которых одна пойдет на завоевание Шотландии, а другая в Ирландию.

Его простота и наивность рассмешили меня.

— Почему вы думаете, что сможете сделать всё это?

— О, Император сделает всё!

— Но у них тоже армия, и вообще англичане прекрасно подготовлены!

— Англичане очень храбрые люди и умеют драться, но что они могут сделать с французами, раз с ними идет сам Император?! — воскликнул он, и из этого простого ответа я понял, как велика была вера французских войск в их вождя! Они доходили до фанатизма в своем преклонении перед гением Наполеона; он был для них пророком, и никогда никакой Магомет не воодушевлял своих последователей сильнее, чем этом человек, кумир, которого они обожали. Если бы кто-либо нашел в нем присутствие чего-то сверхъестественного, то многие не только признали бы это сами, но и стали бы, в свою очередь, доказывать с пеной у рта другим. Для вас, привыкших смотреть на него в изгнании — в соломенной шляпе, потерявшим всё обаяние, каким он был, в действительности, в последние дни, трудно понять его власть над ними! Надо было слышать его солдат, когда они приветствовали его восторженными криками, надо было видеть полные рабского обожания взоры, провожавшие Императора, чтобы вполне понять ту силу, которой он подчинил их себе.

— Вы были там? — спросил лейтенант, указывая по направлению облачка, всё еще плывшего над водою.

— Да, я провел там свою юность!

— Но почему же вы оставались там, когда явилась такая широкая возможность служить родине?

— Мой отец был изгнан из Франции вместе с другими аристократами. Только после его смерти я мог предложить свои услуги Императору.

— Вы много потеряли, но я не сомневаюсь, что Франции еще много придется воевать. И вы думаете, что англичане не боятся нашей высадки?

— Они боятся, что вы не высадитесь!

— А мы боимся, что когда они увидят с нами самого Императора, то сразу сложат оружие, и подраться не удастся! Я слышал, что у них очаровательные женщины.

— Есть очень красивые!

Он не сказал ничего и в течение нескольких минут старательно выгибал плечи и выпячивал грудь, покручивая свои маленькие светлые усы.

— Но они спасутся от нас в лодках,— пробормотал он, и я ясно видел всю картину маленького, беззащитного «островка», промелькнувшую в воображении воинственного лейтенанта. — Впрочем, если бы английские женщины увидели нас, они бы никуда не побежали,— самодовольно прибавил он. — Существует же поговорка, что бершенские гусары заставляют бежать весь народ, но женщин к себе, а мужчин от себя. Вы, конечно, будете иметь случай убедиться, что наш полк отлично сформирован, а офицеры представляют собою олицетворение Марса, да и высшее начальство не уступит никому.

Лейтенант был, вероятно, одних лет со мною, и его самохвальство заставило меня поинтересоваться, когда и где он сражался. Он с неудовольствием потянул себя за усы при этом вопросе и угрожающим взором окинул меня.

— Я имел счастье участвовать уже в девяти сражениях и более чем в сорока мелких стычках! — сказал он. — Но я также много раз дрался на дуэли и смею уверить, что всегда готов доказать это и принять вызов даже и не от военного!

Я поспешил уверить лейтенанта, что ему очень повезло, так как, будучи столь юным, он уже испытал так много, и весь задор его моментально исчез.

Юный офицер разъяснил мне, что служил при Моро, участвовал в переходе Наполеона через Альпы и сражался при Маренго.

— Если вы пробудете некоторое время в солдатской среде, то, верно, не раз услышите имя Этьена Жерара,— сказал он. — Если не ошибаюсь, я имею право считать себя героем солдатских сказок, которые они любят слушать по вечерам. Вам расскажут о моей дуэли с шестью учителями фехтования или как я один атаковал австрийских гусар, унес их серебряные литавры и приторочил их к своему седлу. Уверяю вас, что вовсе не случайно я был назначен в дело и в прошлую ночь. Дело в том, что полковник Ласаль очень опасался тех республиканцев, которых мы рассчитывали взять. Но совершенно неожиданно всё изменилось, и на мое попечение был отдан этот ничтожный человечишко с храбростью цыпленка, которого я арестовал по приказанию начальства.

— А тот другой, Туссак?

— Ну, этот не таков! Я не желал бы ничего лучше, как насадить его на кончик моей сабли. Но он бежал. Солдаты напали, было, на его след и даже пытались стрелять по нему, но он слишком хорошо знает местность, и они не могли следовать за ним по болоту.

— А что сделают с арестованным вами заговорщиком?

Лейтенант Жерар пожал плечами.

— Я очень сочувствую вашей кузине,— сказал он, — но такая чудная девушка не должна любить такого труса! Ведь есть же много красивых и доблестных людей в офицерской среде. Я слышал, что Император утомлен этими бесконечными заговорами и, кажется, первый пример острастки будет произведен над этим преступником.

Разговаривая таким образом, мы всё подвигались вперед по широкой ровной дороге, пока наконец не приблизились почти вплотную к лагерю. Мы скакали по дороге, лежавшей гораздо выше лагеря, так что перед нами как на ладони развертывалась пестрая картина лагерной жизни — бесконечные ряды лошадей, артиллерия, толпы солдат. Посередине находилось свободное место с большой палаткой в центре, окруженной группой низеньких деревянных домиков; над этой палаткой развевался трехцветный флаг.

— Это главная квартира Императора, а деревянные домики — главная квартира маршала Нея, командира этого корпуса. Вы должны знать, что это только одна из нескольких армий, расположенных значительно севернее, а эта последняя на юге. Император переходит из одной в другую, везде всё контролируя сам. Но здесь его лучшие войска, так что мы чаще всех видим его, в особенности когда императрица с двором приезжает в Понт-де-Брик. Он здесь и в настоящее время,— прибавил он, понижая голос и указывая мне на большую белую палатку в центре.

Дорога к лагерю шла через обширную долину, совершенно загроможденную полками кавалерии и пехоты, которые в это время маневрировали и производили различные учения. Мы так много слышали в Англии о войсках Наполеона, и их подвиги казались нам столь необыкновенными, что мое воображение рисовало мне этих людей как необыкновенных. На самом же деле пехотинцы в синих сюртуках и белых рейтузах и штиблетах были самые обыкновенные люди и даже их высокие шапки с красными перьями не придавали им особой внушительности. Но, несмотря на малый рост, за восемнадцать месяцев, проведенных в боях, эти молодцы достигли высшей степени совершенства в военном деле. В рядах войска было уже много ветеранов; все унтер-офицеры довольно потрудились на своем веку, да и лица, стоявшие во главе этих войск, вполне заслуживали доверия, так что англичане имели серьезные основания опасаться их угрожающих взоров, устремленных на отдаленные утесы Великобритании.

Если бы Питт не поместил английский флот, лучший во всём мире, между этими двумя берегами пролива, вероятно, история Европы была бы иною теперь! Лейтенант Жерар, видя, с каким интересом я следил за ученьем солдат, очень охотно удовлетворил мое любопытство, называя по именам те полки, к которым мы приближались.

— Эти молодцы на вороных лошадях с большими голубыми чепраками — кирасиры,— сказал он. — Они настолько тяжелы, что могут ехать только галопом, так что при атаке, кроме них, необходимо иметь отряд гусар.

— Кто теперь занимает высший пост в генеральном штабе?

— Там главенствует генерал Сен-Сир, которого зовут спартанцем с Рейна. Он убежден, что простота жизни и одежды — одна из лучших черт солдата, и на этом основании не признает никакой формы, кроме синих сюртуков, как вот эти. Сен-Сир — прекрасный офицер, но он не пользуется популярностью, главным образом потому, что его вообще редко видят; он часто запирается на целые дни в своей палатке, чтобы предаться игре на скрипке. Кроме того, Сен-Сир неимоверно требователен к солдатам! Ну а я нахожу, что если солдат и пропустит иной раз добрый стакан вина, чтобы промочить горло, или же захочет пофрантить в неформенном мундире, украшенном побрякушками, то это совсем уж не такая большая вина. Признаюсь откровенно, я и сам выпить не прочь и пофрантить люблю, и те, кто знает меня, вам скажут, мешало ли это когда-нибудь моей службе. Вы видите вдали эту пехоту?

— Люди с желтыми обшлагами?

— Совершенно верно! Это знаменитые гренадёры генерала Удино, а вон те, рядом с ними, с красными наплечниками и с меховыми шапками, возвышающимися над ранцами,— императорский конвой, остатки старой консульской гвардии, действовавшей при Маренго. Тысяча восемьсот человек из них получили отличия в этой битве! Вот это 57-й линейный полк, который зовется «Ужасным», а это седьмой полк легкой инфантерии; солдаты эти были в Пиренеях и известны как лучшие ходоки и величайшие канальи в армии. Легкая кавалерия вон там, во всём зеленом — это конные егеря из гвардии, их зовут иногда «разведчиками»,— любимый полк императора, хотя я считаю, что он ошибается, предпочитая их нам. Та другая группа кавалерии с зелеными кафтанами — тоже егеря, но я не знаю какого полка. Их командир управляет ими превосходно! Они теперь приближаются к флангу расположения войск развернутым фронтом полуэскадронами, а затем вытягиваются в линию для атаки. Даже мы не смогли бы лучше проделать этот маневр! А теперь, мсье де Лаваль, мы уже в лагере в Булони, и мой долг обязывает меня доставить вас прямо в главную квартиру Императора.