Дьявольский план

Глава 8

Как только дверь за Алексеем захлопнулась, я принялась одеваться. У меня было в запасе минут десять – не больше. Натянув на себя черные бархатные брюки «Big star», я уже примеряла темно-бордовый пиджак, как раздался звонок в дверь.

Фу ты, черт, раньше назначенного времени, закусила я губу, кинула быстрый взгляд в зеркало и побежала открывать. Я зыркнула в глазок – на лестничной площадке стоял Михаил Францевич. Я щелкнула замком, дверь открылась.

– Добрый вечер, – непринужденно поздоровался зам Корниенко, протягивая мне букет красных роз.

– Какая приятная неожиданность! – кокетливо улыбнулась я, польщенная его вниманием.

Согласитесь, когда полчаса назад вам к горлу приставляют нож, а потом дарят цветы – это производит впечатление! Я по-настоящему была растрогана, но смотрела на Францевича отсутствующим взглядом, словно по-прежнему чувствовала холодное прикосновение стали.

– Вам нехорошо? – встревожился Оленич.

– Мы что, снова перешли на «вы»?

Я действительно прислонилась к косяку и прикрыла веки.

– Нет, нет, что вы, – поторопилась я его успокоить, – мне никогда не было так хорошо, спасибо вам за цветы.

– Мне казалось, что такая красивая девушка, как вы, получает их ежедневно… – он застенчиво улыбнулся.

– Что же это мы с вами в дверях стоим, прошу, – я посторонилась, впуская Михаила в прихожую. – Проходите, – предложила я, видя, что он замешкался. – Но для начала снимите куртку.

Он благодарно улыбнулся и повесил на вешалку свою светло-серую куртку из микрофибры. Я поглядела на ярлык – так, для интереса. Знаменитая немецкая фирма «Шульман». Неплохо, хотя нужно заметить, что элегантное пальто больше шло Францевичу. Под курткой на нем была джинсовая рубашка. Пикник есть пикник. На минуту я засомневалась: а не вырядилась ли я для такого случая? Я – женщина, мне простительно, успокоила я себя, да и характер мероприятия обрисован не очень четко – в нашей стране между пикником и светской вечеринкой грань весьма размыта.

– Вы отлично выглядите, – Францевич прошел в гостиную и сел в предложенное кресло.

– Спасибо, сегодня вы мне уже это говорили… – рассмеялась я каким-то судорожным смехом – следствие нервного стресса.

– Мне нетрудно это повторить, тем более это чистая правда. Хотя, конечно, можно было придумать что-нибудь другое, типа: вы неподражаемы или великолепны, или: сегодня вы, милочка, – настоящая принцесса… – негромко рассмеялся Францевич в свою очередь. – Считайте, что я все это вам сказал, – добавил он.

– У вас хорошее чувство юмора, – шутливо произнесла я, – поскучайте здесь пять минут, мне нужно привести себя в порядок.

– Последний штрих?

– Именно.

Я пошла в спальню и, освежив макияж, вскоре вернулась в гостиную. Францевич встретил меня восхищенным взглядом и своей хищноватой улыбкой.

– Мы можем ехать? – Он легко поднялся с кресла и подошел ко мне. I Ну вот, с неудовольствием подумала я, сейчас начнутся грязные приставания!

Михаил Действительно поднес руку к моему лицу, но только для того, чтобы стереть с подбородка вишневое пятнышко помады, которую в спешке да еще дрожащими руками (следствие недавнего инцидента) я не очень аккуратно нанесла на губы.

– Вот так будет лучше, – оценивающе прищурил правый глаз Францевич.

Перед тем как выключить свет в прихожей я в течение целой минуты критически изучала свою физиономию, на которой, сменив смертельную бледность, теперь полыхал самый что ни на есть натуральный румянец. «Никон» у минут двадцать как покоился в кожаной сумке, которую я не забыла прихватить с собой.

Мы спустились на лифте. У подъезда нас ждал синий «БМВ» сверхсовременной модификации, своими удлиненно-обтекаемыми контурами напоминавший амфибию. В нем сидела все та же компания, что и днем в «форде» – мелкоголовый Слава и угрюмого вида бугай в бордовой куртке.

– Добрый вечер, – любезно поздоровалась я с «обитателями» синего «БМВ».

Мне ответили дружным молчанием. Точно лакеи мстят господам, пронеслось у меня в голове, или наоборот – они считают себя недостойными подать голос? А где же белый «Форд»? Или Францевич специально пускает пыль в глаза?

С удовольствием почувствовав под своей упругой попкой пружинящую мягкость комфортабельного сиденья, я, стараясь выглядеть беззаботной, откинулась на спинку. Настроение у меня было не то чтобы подавленное… Скорее я вообще не могла определить, какое оно у меня было. Разговаривать не хотелось, но и молчать было как-то неприлично, тем более что Францевич выжидающе пялился на меня. Его красивые черные глаза полыхали все тем же бесовским огнем, разве лишь в самой глубине поблескивали капельки нежности, похожие на подтаявший снег. Молчание казалось мне все более невыносимым, я задыхалась в нем, словно в исполинском сугробе.

«А может, эти молодчики не ответили мне на приветствие, потому что считают меня девкой Францевича, девкой, которую он везет на трах?» – возмущенно подумала я и решила разрядить образовавшийся в салоне автомобиля вакуум следующим освежающе-резким обращением к Михаилу:

– А вы слышали, труп Петрова обнаружили?

Мне показалось, что Францевич вздрогнул. Испортила я ему клубничку!

– Я не слушал новостей, – просто ответил зам Корниенко, – меня они утомляют…

«А приставать к девушкам тебя не утомляет?» – с вызовом задала я, мысленно, конечно, ему вопрос, а вслух сказала беспечным тоном:

– Запутанная история, скажу я вам… Шекспиром пахнет, – усмехнулась я, всей кожей ощущая напряженную тишину в салоне. Меня раздражал похотливый блеск в глазах Францевича. В моей голове он никак не вязался с фактом обнаружения трупа Петрова. Я не могла освободиться от того сухого официального тона, которым было передано это сообщение. Этот равнодушный, выхолощенный, ну разве что с маленькой долей печали, печали обескровленной, уместной, как считалось, голос гулким эхом висел в моем сознании, заставляя меня смотреть на мир, на людей сквозь серые очки. Прибавьте к этому еще зарядивший дождик… – Шекспиром?

– удивленно приподнял свои смоляные брови Францевич.

– У меня нюх на такие дела, – таинственно сказала я, одарив его многозначительным, как сама жизнь, взглядом, – все-таки странно, что вы не слушаете новостей.

– Слушаю, но не постоянно, от этого можно свихнуться… – Как вы думаете, куда направлялся Петров позавчера, когда выехал из штаба? – Я невинно посмотрела на Михаила.

Он нервно и даже как-то неприязненно передернул плечами, но голос его прозвучал спокойно:

– Понятия не имею.

– Какие у него могли быть дела за несколько километров от Тарасова в такое время?

– Если б я знал, то ответил, – с оттенком раздражения бросил Францевич.

– Мне кажется, он ехал к любовнице… – Я пристально взглянула на него. – Может такое быть?

– Вполне, но кто его знает, – небрежно ответил Михаил, – давай сменим тему.

– Давай. – Я равнодушно уставилась в окно. – Мы едем в Немецкую слободу? – Я увидела, что мы приближаемся к посту ГИБДД у моста через Волгу.

– Да. Там есть одна затерянная среди высоких тополей турбаза, очень комфортабельное место, – Францевич лениво улыбнулся, – мы совсем недавно открыли для себя этот милый островок неги…

– Боже, как поэтично, – я задрала голову, словно потолок салона тоже был посвящен в тополиное чудо вышеупомянутого райского уголка. – Надеюсь, там найдется пара шоколадок «Баунти», – саркастично добавила я, чтобы показать, что не клюю на дешевую романтику, купленную тем не менее, как я подозревала, за немалые деньги.

Меня прямо разозлило это обычно такое безобидное личное местоимение «мы», которое употребил зам Корниенко – «мы совсем недавно открыли». Сейчас в нем было столько чванливого высокомерия, столько спеси, и этот медленный, томный голос, словно заключавший в себе снисходительно-небрежное отношение к тем людям, которые и рады бы открыть аналогичное прелестное место, да средства не позволяют.

– Мне кажется, дома настроение у тебя было лучше, – холодно заметил Францевич.

– Это только так кажется. Просто я кренилась. За полчаса до нашей встречи на меня было совершено нападение. Кому-то очень не хочется, чтобы был найден убийца Петрова, – я пристально посмотрела на моего спутника.

– Что-о? – с тревогой взглянул на меня зам Корниенко. – Как, где?

Я вкратце рассказала Францевичу, что произошло.

– Как же ты спаслась? – завороженно глядел на меня он.

– Один бывший афганец помог, – соврала я и с нежной благодарностью подумала об Алексее, который, я не сомневалась, как и было между нами условлено, ехал сейчас на моей «Ладе» следом за синим «БМВ» Оленича.

«Нет, – думала я, – Францевич тут ни при чем, стал бы он приглашать меня на пикник… А что, если специально пригласил, чтобы тихо-мирно разделаться со мной? Что тебе в голову такие мысли страшные лезут?» – одернула себя я, чувствуя противный нервный озноб. Мне захотелось говорить о чем угодно, только чтобы говорить. Я переживала сейчас цепеняще-тревожное, громадное, как мифический; Минотавр, и такое же беспощадное, как он, чувство, сильно напоминающее детский ужас перед смертью, который я начала испытывать лет с семи. Лежа в кровати, я, бывало, не могла сомкнуть глаз, снедаемая этим темным, как сама ночь, неотступным страхом, который часами терпеливо ждал у изголовья учащенного биенья моего похожего на затравленном зверька сердца.

– И каковы же будут аттракционы? – выпалила я первое, что пришло мне в голову, выпалила, чтобы только не молчать…

Мы вышли из машины у двухэтажного кирпичного дома и поднялись по железной лесенке. Я успела бросить только беглый взгляд на окрестности, но и его хватило, чтобы оценить этот райский уголок по достоинству. Надо сказать, что сами постройки не радовали глаз. Трехэтажное здание, стоящее неподалеку, напоминало самую заурядную «хрущевку», еще несколько небольших одноэтажных строений и вовсе настраивали на обыденный лад… Но я сразу прониклась тихим очарованием этого места, где ряды высоких тополей с мощными стволами позволяли видеть реку, которую сейчас хлестали струи крепчающего дождя. Я представляла, как здесь, наверное, хорошо в погожие осенние вечера, не такие, как сегодняшний – холодный, ветреный и дождливый…

В доме, куда мы вошли, находилась сауна. Я притормозила в прохладном пустом вестибюле.

– Я совсем не хочу париться, – капризно пробурчала я.

– Это не обязательно, – улыбнулся Францевич, – просто так посидишь за столом… Можешь здесь оставить плащ, – сказал Францевич и повесил свою куртку на деревянный штырь вешалки.

Я последовала его примеру.

– И сумку тоже. – Францевич с насмешкой посмотрел на меня.

– Не могу, у меня тут ценные вещи, – твердо сказала я, – и вообще, это что, «Белый дом» или дворец короля Иордании, почему я должна все оставлять здесь?

Францевич усмехнулся и небрежно пожал плечами, мол, поступай, как знаешь.

В этот момент дверь в глубине этого – похожего на больничный – вестибюля отворилась, и я увидела пожилую полноватую женщину в белом халате (что только усилило сходство этого унылого зала с интерьером больницы), на лице которой сияла широкая гостеприимно-подобострастная улыбка.

Она поспешила к Оленичу с радостным возгласом:

– Михаил Францевич, милости просим, – прошепелявила она.

– Здравствуйте, Марья Сергеевна, – вяло улыбнулся ей Францевич. – Наши там?

Вопрос ради вопроса – надо сказать. По наличию припаркованных к дому автомобилей можно было бы догадаться, что «наши» там.

– Там, – снова растеклась в лакейской улыбке женщина.

– Как у вас тут? Никто не обижает?

– Да что вы, – усмехнувшись, махнула она рукой.

Множество тонких морщинок разбежались от углов ее глаз к вискам и щекам.

– Ну, мы пройдем?

– Я вот полотенца вашим несу, баньку изволили. А Юрь Назарыч будет?

– Не знаю, скорее всего нет, – тихо сказал Францевич и потащил меня дальше. Женщина тронулась за нами.

"Да-а, господа «баньку изволили», – с отвращением подумала я.

Мы прошли в обитую деревянной рейкой комнату, где нашим взорам предстала «потрясающая» картина: длинный, накрытый белой скатертью стол ломился от снеди и выпивки «Наши», обнаженные по пояс, распаренные и красные как раки, с возбужденными лоснящимися лицами, а кое-кто уже с осоловевшими глазами как раз поднимали рюмки, чтобы в очередной раз выпить скорее всего за плодотворное слияние нефтяного бизнеса, «Родины» и «Народной власти». Почему я так решила в смысле тоста? Да потому, что общество, собравшееся за столом, могло посеять идеологическую панику в любом, кто читает газеты, слушает радио, смотрит телевизор и серьезно воспринимает словесные баталии правых, центристов и левых.

Почтивший заурядное местечковое полотенце своими тучными именитыми чреслами Глеб Филимонович Саблин – его фотографиями были оклеены все городские столбы и заборы – сидел рядом с Владиславом Леопольдовичем Наперченовым, Вадим Михайлович Чижиков о чем-то мило трепался с Леонидом Максимовичем Антиповым… На всех были золотые цепочки с православными крестами на любой вкус: от внушительной на Антипове до скромной и изящной – на Наперченове. Но не думайте, что все эти важные, ответственные мужи собрались здесь на озорной, несмотря на серьезную православную символику, мальчишник. Эта импровизированная веселая летучка была «облагорожена» присутствием девиц легкого поведения. Почему я так подумала? – умею читать по лицам. Девицы тоже были распарено-красными, под стать флагам коммунистов, в белых «туниках» из простыней. Что касается потребления винно-водочных изделий, эти откровенно декольтированные барышни, похоже, не уступали мужчинам. Взоры их были затуманены, жесты неуверенны, улыбки развязны, а поведение – вульгарно.

Черт, и с этими кошелками я должна сидеть рядом! – мысленно возмутилась я, адресовав невозмутимо-спокойному Францевичу злобный взгляд. Он сделал вид, что не заметил этого. Мужская публика же, увидев меня подруку с Оленичем, испытала если не панику, то удивление – точно. Да еще какое! Наперченов беспокойно заерзал на лавке, даже опустил руку, в которой держал рюмку, Чижиков нервно закашлялся… Я готова была предположить, что обремененные ложной скромностью участники пикника покрылись стыдливым румянцем. Только вот беда – их распаренные лица не дали мне возможности увидеть это. Быстрее всех с моим визитом освоился Антипов, вернее, он сделал вид, что плохо видит меня, и все свое внимание обратил на Францевича.

– Михаил Францевич, дорогой, – встал он с лавки и протянул руки к Оленичу, – а мы уж думали, что вы не приедете!

Я опустила глаза, боясь, что меня стошнит от его сальной улыбочки. Францевич, похоже тоже его недолюбливал. На его бледном лице я прочла выражение полупрезрительной насмешки.

– Владислав Леопольдович, здравствуйте, – в упор посмотрела я на растерянного На перченова, – видите, все время нас судьба сводит!

«Вот бы заснять эти банные посиделки!» подумала я.

– А-а, – привстал Наперченов, – Оля.

– А мы ведь сегодня тоже с вами встречались, – беспокойно заблестели глаза у Антипова.

– Да я разве что с Глебом Филимоновичем и Теодором Георгиевичем сегодня не встречалась. Я так надеялась, что и он тут будет, – с едкой иронией сказала я.

«Господи, Миша, как я тебе благодарна, что ты привез меня в это осиное гнездо!» – Я незаметно скосила глаза на Францевича.

– Проходи, садись, – немного смущенно улыбнулся он мне, легонько подталкивая меня к лавке.

Я сделала несколько шагов и осторожно приземлилась с краешку стола. Довольно бесцеремонно оттеснив коротко стриженную блондинку, Францевич уселся рядом.

– Что будем пить?

– тихо спросил он меня.

– Что касается меня, то я бы предпочла рюмочку коньяка… – лукаво улыбнулась я, не поворачивая к нему головы.

– Твои вкусы остаются неизменными, – констатировал опять перешедший на «ты» Францевич, точно знал меня со школьной скамьи. – Леонид Максимович, подайте-ка нам вон ту милую бутылочку дагестанского коньяка, – уверенно обратился Францевич к Антипову.

Тот растерянно моргнул, но подал запрошенную бутылку, сопроводив процесс передачи подобострастной улыбкой. Я заметила, что в глубине его глаз по-прежнему некой туманной завесой висело плебейское недружелюбие, он никак не мог простить Францевичу его бизнес-поста.

– А ты не боишься, что Корниенко выгонит тебя с работы за то, что ты притащил меня сюда? Эти сатрапы обязательно ему об этом доложат, – я стрельнула глазами по красным лицам собравшихся мужей.

– Я такой же акционер, как и Юрь Назарыч. То, что акций «ЮНК-Консалтинга» у меня немного меньше, чем у него, ровно ничего не значит, – он посмотрел на меня со спокойным достоинством, – так что выгнать меня с работы, как ты говоришь, он просто не имеет права.

Меня, к моему удивлению, не взбесил этот долгий многозначительный взгляд, которым Францевич намекал на свою финансовую мощь.

– Понятно, – облегченно вздохнула я.

– А что это у нас вновь прибывшие не присоединяются к нам? – изображая радостного, свободно манипулирующего фамильярным обращением и отпускающего зажигательные шутки тамаду, сказал Саблин.

Я подняла глаза на присутствующих, которых Францевич, несмотря на треп со мной, не выпускал из виду. Настоящий тигр – делает вид, что на стадо антилоп ему наплевать, а сам спокойно выслеживает самую слабую из них Саблин, Антипов, Наперченов и Чижиков вновь подняли рюмки.

«Эх, если бы всю эту свадьбу – в объектив!» – подумала я.

– Ну что вы, Глеб Филимонович, – артистично улыбнулся своей хищной улыбкой Францевич, – мы тоже поднимаем свои рюмки только водке предпочитаем коньяк.

– Напиток аристократии? – ядовито усмехнулся Чижиков.

Повисла небольшая пауза.

– Ницше, например, воспевал духовных аристократов, – сочла я нужным поддержать разговор, – чтобы быть аристократом, не обязательно иметь древний род, эффектный герб с девизом и состояние, можно быть аристократом духа, культивируя в себе высшие духовные ценности…

Я гордо обвела присутствующих волевым, как у Ницше, взглядом, вполне отдавая себе отчет в том, как нелепо и напыщенно в кругу полупьяных дядек и развязных кошелок звучит моя речь. На лицах мужей застыло кислое выражение, женские лица вообще ничего не выражали. У меня создалось впечатление, что я имею дело с каменными изваяниями.

– Да бросьте вы, девушка, – с небрежной снисходительностью сказал Чижиков, по-моему, очень комплексующий по поводу своей преждевременной телесной дряблости, – слышали мы про духовные начала, все семьдесят лет нас ими пичкали, – высокомерно произнес он, – где вы этих мамонтов-аристократов видели, этих светочей духовности?

В довершение своей язвительной реплики он еще как-то мерзко, по-евнуховски хихикнул.

– Если у вас с духовностью напряженка, – смерила я его откровенно враждебным взглядом, – то это не значит, что все такие… – я вовремя осеклась. Слово «животные» готово было сорваться с моего языка, но вместо этого я сказала:

– ., такие прагматики, как вы.

Чижиков злобно сверкнул своими хищными маленькими глазками.

– Горячие финские парни… – засмеялся невозмутимо наблюдавший за нашей с Чижиковым перепалкой Францевич.

– Действительно, – радостно подхватил Наперченов, – зачем ссориться, – он адресовал нам с Чижиковым взгляд, полный отеческой укоризны, – давайте лучше выпьем за то, чтобы такие определения, как плебей или аристократ, вообще стерлись у нас из памяти, за то будущее, когда так оно и будет, – с жаром закончил он.

– Тост в духе наших братьев меньших – нагановцев, – усмехнулся Францевич.

– Напрасно.

Михаил Францевич, смеетесь, – авторитетно произнес маститый и массивный Саблин, – напрасно над коммунистами иронизируете, они от нас не отстают.

– Мне, откровенно говоря, наплевать на ваш партийный блуд, – неожиданно резко и прямо сказал Францевич, – сами утрясайте ваши дела с коммунистами.

– Если вы не занимаетесь политикой, политика займется вами, – с горячей убежденностью процитировал палочка-выручалочка Наперченов древнюю мудрость всех ангажированных в политику граждан.

Оставшись совершенно довольным уместностью и трепетной актуальностью старой как мир истины, Владислав Леопольдович растекся в улыбке, живо напомнившей мне разогретую на сковородке халву.

– Уж вам ли, Михаил Францевич, так наплевательски относиться к партийному движению! – уже более миролюбиво, но сильно сдобрив реплику назидательно-воспитательным укором, промолвил Глеб Филимонович. Мы по-прежнему сидели с нелепо поднятыми рюмками, словно манекены, которым неизвестно зачем присобачили питейную атрибутику живых людей.

– К какому движению? – с холодной иронией спросила я, – к «Родине» или «Народи власти»? Нельзя ли уточнить, Глеб Филимонович?

Снова с места – в карьер, слегка покритиковала я себя. Францевич с благодарностью, но и с некоторым беспокойством (думаю, по поводу моей необузданности и непредсказуемости, а также моей горячности и упрямства) посмотрел на меня. Я ответила ему ясным, но твердым взглядом, мол, в Багдаде все спокойно.

– А эту молодую леди кто сюда приглашал? – невежливо вставил Чижиков.

– Я приглашал, а что, у вас есть что скрывать? – насмешливо посмотрел на него Францевич.

Чижиков скривился весь, заерзал, хотел было открыть рот, но тут дверь распахнулась и на пороге возникла вальяжная фигура Женькиного папаши.

– Теодор Георгиевич! – издал радостный возглас Антипов, – а мы вас тут заждались.

– Я и смотрю, с рюмками сидите, – широко улыбнулся и по-гусарски громко захохотал Супрун. – Глеб Филимонович, мое почтение. Дела задержали… Михаил Францевич, рад вас видеть…

«Что, он со всеми будет так персонально и церемонно здороваться?» – нетерпеливо подумала я.

– Оля! Ты-то как здесь очутилась? – он вперил в меня удивленный, даже, я бы сказала, тревожный взгляд. В медовую радость его восклицания закрался деготь смутного беспокойства.

– Здравствуйте, Теодор Георгиевич, мы сегодня с Женькой по телефону как раз о вас говорили.

Супрун смутился, глухо кашлянул, но, быстро овладев собой, растягивая слова, повторил:

– Дети, дети… – он сделал многозначительную паузу, в течение которой с какой-то отцовской грустью и обреченностью качал головой.

– Давайте выпьем за наших детей! – подхватил Наперченов, – у меня младшая школу заканчивает, а старшая – в юридическом.

– Нелегко вам, – с притворным сочувствием сказала я, – сейчас обучение ой какое дорогое.

Я хитро посмотрела на Владислава Леопольдовича.

– У меня вот друг из Чечни пришел, молодой способный парень, поступил в юридический, ну там, льготы всякие, да и сам не глупый, а учиться не смог – слишком много платить. Здесь его льготы и кончились, – с, вызовом посмотрела я на Наперченова, потом – на остальных. Девицы молчали и ошарашено пялились на меня, очевидно, у них не укладывалось в голове, как можно так дерзко говорить с такими влиятельными и состоятельными дядями. – Вот я и думаю, – коварно продолжила я, – хорошо хоть, что вам удается обеспечивать своим детям высшее образование…

Горящий злобой взор Саблина заставил меня умолкнуть. I – Ну, – после томительно долгой паузы, по-прежнему с рюмкой в руке, возвел очи и вдохновенно воскликнул Наперченов, – за детей!

Все дружно (тем более что очень устали держать наполненные «смирновкой» сосуд, осушили рюмки и, покряхтев, как положено, принялись закусывать – кто столь обожаемыми мной соленостями, кто икоркой, кто корейским ассорти и осетровым балыком. Мы с Францевичем ограничились лимоном, потом он положил мне на тарелку кусочек фаршированной грушами утки, а сам взял истекающее душистым жиром свиное ребрышко.

– Хороша водочка, – аппетитно причмокнул своими пухлыми и яркими, как у сусальных ангелочков, губами Теодор Георгиевич. – А ты, Оля, какими судьбами?

– Меня пригласил Михаил Францевич, – подмигнула я не сводившему с меня глаз Наперченову.

Герой-любовник, как про себя окрестила я Женькиного отца, аж поперхнулся.

– Ну, ну, – откашлялся он и налил себе фанты.

– Вот, не далее как сегодня утром общалась с вашим многоуважаемым соперником по выборам… Даже не подозревала, как вы близки. Ну, это и понятно – неужто вы не цивилизованные люди, которые вот так просто, за рюмкой чая не могут по-хорошему обо всем договориться? Что ни говори, а бизнес объединяет людей почище любого Интернационала.

Я думаю, что, несмотря на градусы, я бы даже сказала – им вопреки, присутствующие должным образом оценили мой вопиющий сарказм и едкую иронию. Тем не менее моя реплика осталась без ответа. Да и кто что мог сказать? Мужики снова беззаботно стали наливать, едва удостаивая меня своим вниманием. Мы с Францевичем лениво потягивали коньяк, в то время как выпивающие и регулярно захаживающие в парную – не дай бог красно-кожесть иссякнет – казалось, забыли о нашем присутствии. В общем, православные и достославные мужи допились до такой кондиции, что я могла незаметно достать из сумки «Никон» и, не сильно афишируя его, держа на уровне бедра, начать щелкать. Я не смотрела, что снимаю, не прицеливалась – авось что-то попадет в кадр. Францевич сначала с неодобрением смотрел на мое занятие – все же он тоже, хотел он того или нет, принадлежал к кругу этих людей. Потом на его лице застыло равнодушное выражение. Когда я закончила съемку, он предложил пойти в «номера», находившиеся в другом здании. Я не сказала «нет», но и не дала согласия, и несколько минут мы пребывали в подвешенном состоянии, которое пытались «разрядить» все тем же дагестанским коньяком. В итоге вся компания направилась в это вышеупомянутое помещение, дабы дать отдохнуть своим распаренным телам. Следуй за обществом, мы тоже подались в «общежитие», как иронично назвал гостиницу Францевич.

Я думала задержаться в этом благословенном уголке еще на пару часиков – вдруг что-нибудь удастся разузнать о Петрове… Мне казалось, что я близка к разгадке. Мы с Францевичем немного посидели в номере, поговорили о том о сем, потом я, сославшись на то, что мне надо в туалет, и выслушав, где он находится, вышла из номера, прихватив с собой сумку. Именно тогда, шляясь с «Никоном» по коридору, я подсторожила еще несколько пикантных моментов и засняла Чижикова в объятьях голой девицы, Саблина – лежащим на голой девице и так далее. Не знаю почему, но окосевшие господа не утруждали себя закрыванием дверей своих номеров. Возвращаясь с «задания», я едва не столкнулась с Супруном. Теодорих, как сам он величественно именовал себя, скромно намекая на свое родство с готским королем, с кем-то очень бодро, если учесть количество выпитого, разговаривал по мобильнику. Я затаилась и прислушалась.

– Не путай кислое с пресным, – самозабвенно орал он в трубку, – все получилось так, как ты хотела, но я и пальцем для этого не пошевелил. Твои обвинения безосновательны… Да пошла ты!

Он нажал на кнопку «отбой», и я уже намеревалась нарисоваться перед его «ясными» очами, но его сотовый вновь забил тревогу. С впечатляюще-тяжелым вздохом он откликнулся на истерический призыв телефона:

– Оля, ну какого черта?! Не знаю я ничего. Ну и что, что меня назначили на его место? Он сам по горло в этом сидел… Нет, конечно, но и Саша твой греб деньги как мог…

Дальше пошли любовные разборки. Я поняла, что женщина, с которой разговаривал Супрун, не кто иная, как вдова Петрова. Похоже, что она плакала, потому что наш герой-любовник начал ее успокаивать, обещать, что завтра приедет и они «обо всем потолкуют». Наконец сеанс телефонной психотерапии истек, и, подождав еще несколько минут, в течение которых Супрун отдувался, закатывал глаза к потолку, а потом что-то тихо и как-то придурковато напевал, я могла спокойно возвратиться в номер.

Дверь была приоткрыта. Я уже собиралась войти, но остановилась, услышав, что Оленич тоже с кем-то разговаривает по телефону.

– Да, Юрий Назарович, переадресовку я сделал… Сегодня… Чижиков оформил бумаги, таможню прошли нормально… Как обычно в Брерте… Три тысячи тонн, но вы же знаете… Документы на отправку следующей партии должен будет подписывать Супрун… Да, с Федором Дмитриевичем рассчитаемся, как всегда, после того как деньги поступят на счет «ЮHK-Ойл»… Да не забуду я…

Видимо, Корниенко что-то сказал Оленичу по поводу его состояния, потому что тот начал возражать:

– Да какой я пьяный? Только рюмку коньяка выпил! Супрун вон – не успел приехать, накачался – уже песни распевает… Да, Саблин тоже здесь… Передам… Да не забуду, не переживай… До завтра.