Эдем: Шесть книг

В. Г. Короленко. Суммистские ребусы

Двадцать первого февраля закрылась в Полтаве выставка «художника-суммиста», г-на Подгаевского.

За два дня до этого события «Полтавский день» поместил статью г-на Лебединского под заглавием: «Мученик идеи».

«Редакция рекомендует с своей стороны г-на Лебединского, как лицо, компетентное в трактуемом вопросе».

Правда, нельзя не заметить, что статья г-на Лебединского наполовину повторяет саморекламу художника; но так как и г-н Подгаевский, по обычаю многих «новаторов-модернистов», сам себя превозносит очень усердно, то это обстоятельство не может ослабить восторженного тона панегирика.

Еще через день в «Полтавском дне» появилось письмо «группы посетителей» в духе статьи г-на Лебединского… Можно подумать, что в Полтаве новоявленный суммизм и его «пророк» имел якобы шумный успех.

Ну, а публика?

Интересно было бы знать количество посетителей за все время выставки.

Но… даже письмо «группы посетителей» является совершенно анонимным. И как многочисленна эта группа – неизвестно.

Сказать правду, я пошел на выставку только потому, что прочел громкую статью г-на Лебединского и «открытое письмо». Самовосхваления художника в рекламе не показались мне ни заманчивыми, ни интересными, хотя бы как курьез. Это уже так «не ново» Столько их уже было в последние годы… Но теперь, раз я побывал уже на выставке, – мне хочется сказать несколько слов о том, что я видел и какие впечатления я вынес о «пророке» и его «пророчествах».

«Даже Илья Ефимович Репин был в свое время дерзким новатором и также вкусил критической брани», – предостерегает нас г. Лебединский. – Едва ли можно сказать, что это является характерной чертой в биографии И. Е. Репина. Публика живым чутьем быстро оценила то новое, что несли тогдашние молодые художники, и сочувственно отнеслась к веянию, в котором чувствовалось отрицание «академизма». Несомненно, однако, что в истории можно почерпнуть примеры и более убедительные, когда новое в искусстве или в науке признавалось не сразу. В этом – главный аргумент господ нынешних новаторов. Бойтесь смеяться над тем, что вам теперь кажется несомненно смешным. Вы рискуете сегодня осмеять завтрашнего признанного гения.

И публика действительно робеет. Перед ней стоит человек, заявляющий весьма решительно: Я гений. Я принес вам мировое откровение… Откуда-то явившийся «компетентный» критик поддерживает его, и оба вместе приглашают публику преклониться перед… «воспоминаниями копченой воблы». Я ни мало не утрирую: это суммистсксе произведение № 368. На куске картона приклеена «натуральная» копченая вобла из мелочной лавки, а кругом расположена непонятная и безвкусная неразбериха, о коей, несмотря на свое копченое состояние, якобы вспоминает бедная вобла.

Это несомненно смешно или, если хотите, не смешно, а противно. Но – что, если ваше непосредственное чувство вас обманывает?.. И вы не видите тут ни живописи, ни скульптуры, ни поэзии, ни здравого смысла только потому, что вы еще слепы, как щенок после рождения?.. А завтра, быть может, новый пророк откроет вам глаза, и вам станет стыдно своего непонимания…

И вот находится всегда некоторое количество слишком осторожных людей, которые соглашаются не верить тому, что видят их глаза сегодня, а верят тому, что они «быть может, увидят» завтра…

В холодном балаганчике стоят несколько десятков преимущественно молодых людей и слушают, как г. Подгаевский «наизусть» произносит заученные тирады, напечатанные уже в его рекламе, умиляясь, восторгаясь или грустя в одних и тех же местах… С недоумением глядят зрители, как суммистский «пророк» в надлежащем месте обнажает голову перед собственным автопортретом… Этот «автопортрет» – представляет опять картон побольше, чем для воспоминаний воблы… Неразбериха такая же. Рамка с чем-то вроде визитной карточки художника за стеклом; кругом, в виде второй рамы, кусок пилы, костыль, кусок багета… И г-н Подгаевский объясняет символическое значение каждого из этих ничего не говорящих предметов: из них должно явствовать, что г-н Подгаевский пророк нового искусства и мученик. На большей части лиц, слушающих эту вызубренную лекцию, – бродит улыбка, на некоторых недоумение и вопрос. Не все могут определить для себя, – при чем они присутствуют: при непозволительном кощунстве, как думает, например, автор статьи «Полтавского вестника», или при возвышенном экстазе пророка… В своем «скульптурном» ребусе г. Подгаевский водрузил среди пил, костылей и багетов – маленькое распятие, как составную часть того же автопортрета, – и… на этом основании считает возможным совершать перед ним нечто вроде молитвенных действий. Если «Полт. в-к» обвинял его на этом основании в кощунстве, в грубом уголовно наказуемом смысле, – то это, конечно, напрасно. Но признаюсь, что эта часть трафаретной саморекламы производит самое тягостное впечатление.

Наше искусство несомненно находится в периоде застоя и смуты. Среди этого тумана то и дело слышатся истерические выкрики: «Я, я, я, нашел выход. Я гений! Идите за мной». И публика (особенно жадная к новизне молодежь) идет порой на эти зовы и попадает в лучшем случае на настоящих истериков, в худшем – даже на шарлатанов. И очень трудно определить, с кем именно имеешь дело в каждом данном случае. Публика боится верить своему непосредственному чувству.

Она опасается проглядеть какое-нибудь гениальное откровение… А между тем есть ведь и другая опасность. Многим еще памятен эпизод, случившийся несколько лет назад на одной из парижских выставок. Еще недавно г. Редько возобновил его в памяти читателей «Русских записок». Какая-то веселая компания решила подшутить над смешным доверием публики к самоновейшим откровениям крайних модернистов в живописи. Они привели ослика, пригласили судебного пристава, принесли ведерки с разными красками и чистое полотно на подрамнике. Затем шалуны поочередно погружали хвост осла в разные краски и приводили артиста в состояние легкого оживления, водя около морды разными ослиными лакомствами. «Осел реагировал на это помахиванием хвостовой конечности», как сухоканцелярски выразился об этом судебный пристав в протоколе. Оставалось только направить эти движения хвостовой конечности на холст. В результате этого ослиного (в самом буквальном смысле) творчества получились разноцветные мазки и полосы, «ни на что не похожие», как определил судебный пристав. Шутники подписали картину («Солнце, заснувшее над Адриатическим морем») и представили ее на выставку новаторов от имени несуществующего итальянского художника Боронали. Картина была принята, занимала свое место среди других картин «новейшего искусства» и даже обратила <на себя> некоторое внимание критики. При этом один из критиков сделал ей упрек, что «это… уже не ново»… То есть, что было уже много картин, похожих на эту. А эта, как удостоверено напечатанным затем протоколом, была написана ослом, ослом не в переносном, а в точнейшем значении, ослом с ослиными ушами и хвостом!

Так вот, к каким результатам приводит иной раз излишнее недоверие к своим непосредственным чувствам.

Правда, существует правило: «Лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невинного». Это вполне верно в области правосудия… Мы, разумеется, и не рекомендуем применять к этим, громко кричащим о себе «гениям» даже легчайших статей о нарушении общественной тишины и порядка. Пусть чудачат, и пусть кто хочет платит им за чудачества. Но… есть другой закон, который применим всецело в этих случаях. Он гласит просто, что «смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно»…

Всякое произведение искусства, как общественное явление, создается двумя факторами: художником и средой. Основное требование от искусства – искренность, и это требование должно быть предъявлено одинаково и зрителям. Прежде всего будьте искренни – говорим мы художнику. Говорите правду, говорите то, что видите и чувствуете, – требуем мы от зрителя. Только в этом выход из смуты. Будьте искренни, и тогда вы во всяком случае правы. Гораздо лучше добросовестная ошибка, даже в отрицании, чем легкомысленная поддержка всякого новшества только потому, что оно само кричит о своей гениальности. Боясь раз опоздать преклонением перед новой ожидаемой святыней искусства, вы рискуете сотни раз участвовать в кощунственном шутовстве вместо священнодействия.

А это опасность не меньшая…

Что же все-таки представляет этот «суммизм» и в чем сущность гениального открытия его пророка и «мученика» г-на Подгаевского? Компетентный критик даже не пытается ответить на наши недоумения. Он просто повторяет ничего не объясняющую рекламную лирику г-на Подгаевского. Новое слово, последний крик новейшего искусства, – и кончено. Мы же видим на выставке лишь ряд пестрых пятен, искаженных фигур, карандашный портрет художника, без намека на сходство, с одним глазом во всю щеку и т. д. Это предварительная эволюция, своего рода преддверие храма. Затем идут уже совершенно непонятные бесформенности, и… мы вступаем в область суммизма.

Что значит это слово? По-видимому, новое откровение суммирует все откровения прежних новаторов. Это – во-первых. Во-вторых – оно дает синтез живописи, скульптуры и… поэзии. Живопись – в непонятных, аляповатых пятнах красками, скульптура – в сочетании пилы, костыля, багетов, в чучеле птицы, наклеенной на картон, в копченой вобле и тому подобных несообразностях, из которых нельзя даже судить, способен ли этот «художник» вылепить простейшие фигуры хотя бы как ученик среднего класса художественной школы. Поэзия – в сочетании всего этого («воспоминания воблы»!) и в рекламе.

Мы, конечно, не станем разбирать все эти произведения в отдельности. Ограничимся общей характеристикой, которая ясна всякому непредубежденному глазу.

Передвижникам делали упреки, что их картины представляют в сущности иллюстрации к разным явлениям общественной жизни. Суммизм – не иллюстрация. Он должен быть причислен к другому еще более прозаическому жанру. Во всяком иллюстрированном журнальчике, кроме картинок, – есть еще отдел… ребусов. Отдел этот не претендовал до сих пор на звание искусства, как шарада – на поэзию. Здесь просто более или менее замысловато сочетаются фигуры, внешнесловесное значение которых, правильно угаданное, дает фразы, поговорки или пословицы. Достоинство ребуса – не столько в рисунках, сколько в остроумном их сочетании.

Суммизм г-на Подгаевского – это ребус и шарада самого худшего сорта, ребус без остроумия, составленный человеком, как будто не умеющим порядочно рисовать и совершенно лишенным изобретательности. Разгадать хоть один из этих ребусов – невозможно. Необходимо выслушать объяснение всякого в отдельности, что, конечно, бесцельно, тем более, что объяснение произвольно. При известной «игре ума» воспоминания копченой воблы могут отлично сойти за что угодно другое, хотя бы, например, за «депутата» (№ 369)… На этой последней «картине-скульптуре» мы видим уже не воблу, а чучело птицы, окруженное надписями: «Сургуч… или, вонючь… бель… Пей… мри… Ач… Бельмо» и т. д. Тут же отчасти замазанное краской печатное объявление, на котором остались части надписи: «…я жидкость заключает в себе вещества, от которых не…ить нельзя»…

Не правда ли, что это «говорит само за себя»…

Впрочем, есть один такой ребус-шарада, который в известной степени наводит все-таки на размышление. Тут прежде всего кидаются в глаза надписи: «Чушь», «Аша», «Раш», а затем совершенно членораздельная фраза: «Здравомыслящий опомнись»…

Этим мы и закончим свою заметку… Гм… «Здравомыслящий, опомнись»… Как хотите, – это дает намек (хотя и смутный), что разгадка ребуса более лестна для остроумия г-на Подгаевского, чем для нас, – его простодушных посетителей.

Если мы ошиблись и приписали суммистскому пророку более остроумия, чем у него есть в действительности, – просим извинения.

А. Крусанов. Суммизм

Уроженец Полтавской губернии Сергей Подгаевский, получивший известность выступлениями в Петербурге и Москве, участник выставок «Союз молодежи» (1913–1914) и «№ 4» (1914), автор заумных книг «Шип», «Эдем», «Бисер» и «Писанка футуриста», выступавший на выставке «синтезостатических композиций» Татлина (май 1914) с «динамо-декламацией» своих «постзаумных рекордов», после отъезда из Москвы (лето 1914) перенес свою деятельность на Украину. Весной 1915 года он организовал две гастроли в Харькове (театр Сарматова). Согласно анонсам, футуристы братья Сергей и Василий Подгаевские выступали 10 и 11 апреля 1915 с «Динамо-декламацией»³⁵⁸.

Один из сотрудников местной газеты откликнулся на эти выступления любопытным воспоминанием:

Автор этой заметки – харьковский поэт Сергей Богомолов, безусловно, был знаком с творчеством эго- и кубофутуристов, поскольку публиковал рецензии на их книги. Но, очевидно, его представления об «истинном» футуризме склонялись к воззрениям Северянина, незадолго до этого гастролировавшего в Харькове. С таких позиций, заумь, конечно, не только не футуризм, но и вовсе не искусство. Впрочем, заметка интересна не этим. Она содержит единственное упоминание о существовании книги С. Подгаевского «Кваква». Ни самой книги (по-видимому, самодельной, малотиражной), ни других свидетельств, подтверждающих ее существование, разыскать пока не удалось.

В том же 1915 году С. Подгаевский основал новое направление – суммизм, воплощавшийся сначала в «живописном суммистском барельефе», «живописной суммистской скульптуре» и чуть позже в «живописной суммистской поэзии». Согласно Подгаевскому, «все живописные стили, выступавшие ранее порознь, сливаются, суммируются в живописном суммистском барельефе», в этих произведениях – «многосложная сумма предыдущих стилей, живописи и барельефа». «Живописный суммистский барельеф, постепенно развиваясь, преображается в живописную суммистскую скульптуру. <…> В архитектурных построениях живописной суммистской скульптуры суммируются в одно целое с особенной силой и экспрессией все предшествовавшие школы в современном искусстве; они лишь элементы для достижения глубокой выразительности индивидуальных суммистских задач. <…> Дерево, железо, вата, материя, уголь, кости, камни, перья, стекло и проч. и проч. бесчисленные технические материалы суммизма раскрепощаются, выводятся из своего „безжизненного плена“ и в общей красочной конструкции суммистского произведения, постигаются интуитивно, как таинственные символы потустороннего, неведомого нам мира»³⁶⁰. Проповедуя самоценность каждого материала в суммистском произведении, Подгаевский в то же время подчеркивал, что сущность суммизма в едином впечатлении от этого самоценного материала и красочной формы, красочной гармонии картины. Это не беспредметность и не «предметность, как таковая», лишенная какой-либо утилитарности, функциональности, логичности, разумности. Подгаевский придавал своим живописнопредметным композициям символическое или идейное значение, апеллируя не к «материалу как таковому», а к идее или концепции, реализованной на языке живописно-предметной композиции. Последовательно включив заумное слово в число материалов живописного суммизма, Подгаевский получил «живописную суммистскую поэзию». Он считал, что «соединение в одно целое заумной поэзии и живописного суммизма», конструирование общей гармонии из заумного слова, красочного жеста и «сумм-материала» повышает экспрессию слова, силу его выражения и приводит «к ярким неожиданным эффектам»³⁶¹.

Провозглашение суммизма состоялось в Полтаве 25 января 1916 в павильоне сада Дворянского дома. В этот день прошел «суммистский вернисаж», открытие выставки картин С. Подгаевского «Суммизм». Для пущей важности объявление о выставке было дано от имени «дирекции суммистского движения». Экспонировались работы 1907–1916 годов, разбитые на группы: импрессионизм (63 работы 1907–1909 гг.), пуантилизм (11 работ 1910 г.), плоскостной стиль (13 работ 1911 г.), романтическая фаза стиля (33 работы 1912 г.), кубизм (34 работы 1912–1913 гг.), рунд (27 работ 1913–1914 гг.), кубо-рунд (18 работ 1913–1914 гг.), футуризм (140 работ 1914–1915 гг.), кубо-футуризм (6 работ 1914–1915 гг.), лучизм (4 работы 1914–1915 гг.), живописный суммистский барельеф (11 работ 1915–1916 гг.), живописная суммистская скульптура (7 работ 1915–1916 гг.), живописная суммистская поэзия (3 работы 1916 г.). В каталоге к каждой группе произведений было предпослано авторское предисловие.

Кому скучно, тот найдет для себя много веселящего на выставке «суммиста» – Подгаевского. Смеяться можно откровенно. Можно автора выставки обозвать сумасшедшим – и также не будет обидно: ведь на манифесте итальянского футуриста Карра начертано – «Нужно считать почетным титулом кличку „сумасшедшие“». Да и сам Подгаевский говорит, что художник должен быть «головокружительным вихрем всех ощущений», должен находиться в состоянии почти безумия. <…> Не ищите «заумных» мотивов в произведениях Сергея Подгаевского. Не ищите смысла. Вы видите, как запуталась вон там, ближе к правому углу, одна дама. Веселыми глазами она разглядывает картину «поэт, его любовница и „попка“». И, разливая вокруг себя веселый смех, жалуется, что любовницы поэта она никак не может найти. <…>

– На то вам и футуризм, чтоб непонятно было.

Впрочем, если вы уж очень любопытны, обратитесь к самому художнику: он любезно вам даст объяснения. Вот, например, последний крик искусства – суммистский барельеф «Автопортрет». Здесь вы видите распятого Христа. Но распятый Христос – это он, Подгаевский, это они, носители новых форм, нового света (и новой тьмы?) и сверхиндустриальной культуры, они, – «распинаемые толпою»… Трагично, не правда ли?

А вот на другом барельефе – Смерть моего отца – собрано несколько предметов: разбитая чаша, сделанная покойным; гнездо ос, свидетельствущее о его любви к пчеловодству. Дата 23 марта – день его кончины. Одинокая острая оса, покидающая свое гнездо – это, надо уразуметь, Подгаевский, собирающийся бросить миру свои откровения.

Как видите, ряд предметов в сумме дают одно изображение. В этом сущность нового течения в искусстве, открытого самим Подгаевским. Суммистское произведение состоит из многих материалов – слагаемых, которые выражают мысль, будучи связаны в одно целое, в сумму.

На выставке есть еще много других «жемчужин» новаторского искусства. Укажу на наиболее интересные, на мой взгляд. «Злой выпад» представляет собою сорванный с конфетной коробки ангелочек на синей бумаге. Внизу надпись:

В живописной суммистской поэзии найдете такие строки: «Вирши сопя ковыряют нос», «сургуч, пли, вонюч, ачхи, бей, алкоголей». Поэзия? Чтоб понять такую поэзию, – говорит тот же Подгаевский, – нужно углубиться, нужно, ее почувствовать, а его – авторские – объяснения будут протокольны, невыразительны, как невыразительна, например, словесная передача похоронного марша Шопена.

Заканчивая настоящую заметку, я должен все же прибавить, что у автора отчетной выставки есть несомненно искра Господня. За это говорят его импрессионистские произведения. <…> Они вызывают строй мыслей и настроений, в них виден мятущийся дух, видна тревога. Эти картины относятся к тому времени, когда художник находился только в преддверии исканий³⁴⁵.

В другой заметке с характерным названием «Выставка работ дома для умалишенных» более подробно описывались некоторые из произведений: № 53 «Мое разрушенное царство» – «нарисованы: сломанный стул, обрывки одежды, мантии, обувь, части и куски обстановки и т. д., все это густо перемешано» (работа была помешена в импрессионистском разделе); № 13 «В саду» – «сад ему, несчастному, представляется в виде размалеванного яркими красками пятна» (работа была помешена в импрессионистском разделе); № 349 «Лучистая ночь» – ночь «представляется в виде бесконечного числа восклицательных знаков, направленных в разные стороны» [работа из раздела лучистских произведений, в каталоге значится как «Лучистая ночь (пневмо-лучизм)»]; «на своей „скульптурной“ работе – „здравомыслящий остановись!“ № 370 – вывел русскими буквами: „Трели кобылу луне извержение противно скрючил не пели скот нюхнул идиот выпучил пылу“. „Оыдв свернись бубликом вши шут и хи ликом вопись“» (раздел живописной суммистской поэзии, в каталоге названа «Здравомыслящий, опомнись!»); «На „скульптуре“ долженствующей изобразить „Денатурат“ – № 369 – пишет: „Сургуч или вонюч бел пей лучи ачи бельмо тли удави куч болотн спич алкоголей“» (раздел живописной суммистской поэзии); «Изваял „Моим последователям – мое страдание и радость“ – № 371, сделал такое к работе нравоучение: „Вирши сопя ковыряют носы козы лопну зрим Герострат кукиш козы рели хлопну фат я“»⁵⁶⁴ (раздел живописной суммистской поэзии); № 368 «Воспоминания копченой воблы» – «на куске картона приклеена „натуральная“ копченая вобла из мелочной лавки, а кругом расположена непонятная и безвкусная неразбериха, о коей, несмотря на свое копченое состояние, якобы вспоминает бедная вобла» (раздел живописной суммистской скульптуры); и снова № 369 «Денатурат» – «на этой последней „картине-скульптуре“ мы видим <…> чучело птицы, окруженное надписями: „Сургуч… пли, вонюч… бель… Пей… мри… Ач… Бельмо“ и т. д. Тут же отчасти замазанное краской печатное объявление, на котором остались части надписи: „…я жидкость заключает в себе вещества, от которых не… ить нельзя…“»⁵⁶⁵.

Еще одна саркастическая заметка гласила:

В общем, все происходило как обычно. Начиналось привычное зубоскальство. Но неожиданно череда стандартных ругательных откликов была нарушена, и началось нечто необычное. Сначала появилась статья в защиту творчества Подгаевского.

После такого пролога началось настоящее театральное действо. Ежедневно с 7 по 20 февраля 1916 С. Подгаевский стал устраивать на выставке публичные объяснения своих суммистских произведений, опубликовав программу, в какой день какие произведения он объясняет³⁷¹. В ответ со стороны противников он получил рассерженный отклик: «Наглость ли безграничная, глупость ли непроходимая?» ³⁷² и панегирик со стороны приверженцев. Последний рисует Подгаевского в позе пророка. Именно эту роль художник исполнял перед полтавской публикой. И его проповедь имела успех.

Концепция произведения, данная художником, становилась одним из существенных компонентов суммистского произведения, поскольку раскрывала символику предметов и устанавливала взаимосвязи между отдельными частями произведения. Именно концепция сливала «раздробленные грани в единый лик», играя роль ключа к зашифрованному посланию. Но все ключи Подгаевский хранил у себя, выдавая их лишь во время публичных объяснений. На закрытии выставки 20 февраля 1916 он объяснял свою работу «Моим последователям мое страдание и радость», завершив этим выступлением первую проповедь суммизма в Полтаве. Действо закончилось весьма торжественным финалом, возможно, инспирированным самим С. Подгаевским. В полтавской газете от имени «группы, посетивших выставку „Суммизм“» было опубликовано «Открытое письмо художнику-новатору Сергею Подгаевскому»:

Противники Подгаевского не могли позволить, чтобы суммистская акция завершилась на торжественной ноте, и опубликовали напоследок ряд резко отрицательных статей о выставке.

После удачного дебюта длительное время С. А. Подгаевский не устраивал выступлений. Только почти через полтора года, 10 июня 1917 он устроил в Москве (Большая аудитория Политехнического музея) вечер о грядущей красоте с лекцией «Суммизм» (интернациональное искусство зрительного восприятия – последнее достижение) и с динамо-декламацией³⁷⁵. Отчета о вечере в прессе не появилось.

Еще через год, 18 (5) июня 1918 С. Подгаевский вновь устроил в Полтаве (Городской театр) «Суммистский вечер», рекламируя его как «колоссальную сенсацию», как «спектакль нового искусства»³⁷⁶. Никаких подробностей о нем не найдено.

Не располагая информацией о том, в какие формы развился суммизм более чем за два года существования, можно все-таки с уверенностью сказать, что он, будучи в идейном родстве со всечеством и «оркестровой живописью», представлял собой боковую ветвь в развитии живописного авангарда и не имел сколько-нибудь значительного числа последователей.

Примечания

³⁵⁸ <Объявление> // Утро. Харьков, 1915. № 2628. 10 апреля. С. 1; <Объявление> // Утро. Харьков, 1915. № 2629. 11 апреля. С. 1.

³⁵⁹ С.Б. <С. Богомолов>. Театр Сарматова // Утро. Харьков, 1915. № 2628. 10 апреля. С. 7.

³⁴⁰ Суммизм. Каталог выставки картин новейших течений в живописи художника-новатора Сергея Подгаевского. Полтава, 1916.

³⁴¹ Там же.

³⁴² <Объявление> // Полтавский день. 1916. № 839. 24 января. С. 1.

³⁴³ Краснов П. На выставке Сергея Подгаевского // Полтавский день. 1916. № 844. 3 февраля. С. 2.

³⁶⁴ Л—ов Б. Выставка работ дома для умалишенных // Полтавский вестник. 1916. № 4000. 30 января. С. 2.

³⁶⁵ W. Суммистские ребусы // Полтавский день. 1916. № 865. 25 февраля. С. 2–3.

³⁴⁴ Очевидно, имеется в виду живописная суммистская скульптура № 363 «Моя последняя любовь».

³⁴⁷ Вероятно, имеется в виду работа № 71 «Аполлон и три грации в масках», помещенная в разделе «Пуантилизм».

³⁴⁸ Работа под этим названием № 291 была помещена в разделе футуристических произведений.

³⁴⁹ Круро. Еще о картинах г-на Подгаевского // Полтавский вестник. 1916. № 4002. 2 февраля. С. 3.

³⁷⁰ Ал. П-ий. Новое в искусстве // Полтавский вестник. 1916. № 4004. 5 февраля. С. 2–3.

³⁷¹ <Объявление> // Полтавский вестник. 1916. № 4007. 9 февраля. С. 1.

³⁷² Ющевский С. Наглость ли безграничная, глупость ли непроходимая? // Полтавский вестник. 1916. № 4009. 11 февраля. С. 3. См. также: Благовещенский Н. Мои впечатления // Полтавский вестник. 1916. № 4019. 23 февраля. С. 3.

³⁷³ Лебединский В. Мученик идеи // Полтавский день. 1916. № 860. 19 февраля. С. 2.

³⁷⁴ Открытое письмо художнику-новатору Сергею Подгаевскому // Полтавский день. 1916. № 861. 20 февраля. С. 4.

³⁷⁵ <Объявление> // Русское слово. 1917. № 130. 10 июня. С. 1, 4.