Эдем: Шесть книг

Комментарии

Поэмы

В трех поэмах, изданных (и, вероятно, написанных) почти одновременно в одном и том же месте, соблазнительно увидеть некое единство – и даже рассматривать их как своего рода трилогию или триптих. В случае Подгаевского, в первую очередь художника, справедливей последнее: его поэмы рассчитаны на синхронное, а не диахронное восприятие. Объединяют три текста некоторые сквозные темы, фигура повествователя (условно его можно определить как «лирического поэта») и определенные черты образного строя.

Попыток интерпретации поэм Подгаевского до сих пор практически не предпринималось, за одним печальным исключением – упомянутым в предисловии «Мифосемиотическим комментарием» М. Евзлина к поэме «Эдем», образчике вопиющей глухоты и слепоты в трактовке поэтического текста. Дело здесь не в методе как таковом: даже не приближаясь к пониманию объекта интерпретации, горе-«мифосемиотик», точно критик вековой затхлости, почему-то задался целью «развенчания» автора, а заодно и, в терминологии Евзлина, «футуристического менталитета» в целом. Комментарий пестрит курьезными отсылками к «архетипам» и «хтоническим инициациям», граничащими с бредом сопоставлениями – скажем, поэтического мира Подгаевского и живописи П. Филонова – не относящимся к делу мифологическими аллюзиями и глубокомысленными сентенциями наподобие: «„Футуристическое“ странствие происходит всегда (так! – Н. А.) в сторону хтонического бога страны смерти» или «Все имеет архетипическую причину» (курсив авторский). Наконец, Евзлин самым инфантильным образом распространяет ряд строго локализованных у Подгаевского метафорических приемов и образов сперва на повествователя, а затем и на личность поэта.

По стопам Евзлина, к сожалению, во многом следует в своих кратких замечаниях о поэмах Подгаевского и Я. Скоромный[20]. Рассуждения Скоромного о «профанации откровения», зауми Подгаевского как свидетельстве «распада и обессмысливания языка», «разрушения мира» и «невозможности поэзии», а также общая характеристика поэм Подгаевского как «бессвязного и агрессивного бреда агонизирующего сознания, которое принадлежит духовно нищему и глухому ко всему высокому сифилитику» не имеют под собой никаких оснований.

Между тем, поэмы Подгаевского в достаточной мере прозрачны и вполне, несмотря на всю заумь, поддаются и структурной, и смысловой интерпретации. Как справедливо заметил Дж. Янечек (см. предисловие), в его поэзии «в конечном итоге неясность или даже многозначность почти не присутствует».

Нарочито затруднен для понимания, пожалуй, только «Шип»: Подгаевский крайне увлечен здесь «сольпьерро бессознательного творчества» и стихией заумной речи. Однако и в этом урбанистическом этюде нетрудно проследить не слишком «зашифрованный» рассказ о поэте, который приводит к себе проститутку и совершает с нею соитие. Подгаевский, впрочем, оставляет открытой и другую возможность – все эти «спазмы» и «визги» могут быть всего-навсего «вонючмыслием» онаниста («онана обруге»). В заумном «желе» спермоносной поэмы всплывают, по наблюдению А. Крусанова, и отдельные «смыслонесущие слова», придающие тексту эпатажную и антиэстетическую окраску.

Протагонист «Эдема» – иная ипостась замкнутого в своем мирке поэта из «Шипа», футуристический клоун в духе раннего Маяковского. Он исполняет каскад кинематографических «номеров»: падает в грязную лужу, «с быстротой молнии» становится на голову, к удивлению и непониманию окружающих правит долото и пытается пробить дыру в собственном лбу. Затем гордый поэт с «крепким, здоровым телом» венчает «бычачью главу» рероградной аудитории – «слепцов», «марионеток», «разнузданных зубоскалов», «истеричных самок» в «сифилитических пятнах, чешуйках, узелках» (лирическому герою Подгаевского вообще свойственно, как сказано в поэме, и «преступное сладострастие», и страх перед женщиной) – собственным «дырявым красным колпаком». «Эдем» завершается гротескным «апофеозом бессмертия» поэта: он высится на пьедестале в окружении поверженных врагов – «гнилых языков уязвленной обывательщины».

Но к долоту в руке поэта стоит присмотреться внимательней: ведь повествователь взыскует «сладчайший вертоград» и долбит во лбу «священную дыру». Это не что иное, как «третий глаз» или «глаз Шивы» у теософов (Блаватская) или «духовный глаз» антропософов (Штейнер), то есть орган просветления и познания иного мира. Определенный, хотя и не слишком разработанный мистицизм в текстах и живописи Подгаевского налицо; среди его живописных работ 1912-14 гг. мы находим «Мистический портрет», «Начало мистической трагедии», «Старика и девушек на фоне мистического пейзажа», «Профиль мистического экстаза» и т. д. В этом плане необходимо также вспомнить выдвинутую им художественную теорию «суммизма». «Суммистское» произведение, по Подгаевскому, являет «таинственные символы потустороннего, неведомого нам мира»; оно выстраивается, перефразируя Хлебникова, «на холсте каких-то потусторонних соответствий». В «Эдеме» оккультная работа над собой обставлена подобающими случаю декорациями: «черное с гигантскими белыми колоннами» и «рогатое пламя мистической лампы».

Не чужды Подгаевскому и инфернально-демонические мотивы (в значительной степени являющиеся, вне всякого сомнения, пережитком декаданса и символизма). В «Эдеме» дьявол, в пару поэту-клоуну, принимает облик «горохового шута» с традиционным высунутым языком, который «издает дикие звуки / <…> харкает. / делает непристойные телодвижения. / оборачивается, наконец, ко мне задом и бьет / себя ладонями по ляжкам!» (издевательски показывая зад и одновременно предлагая поцеловать эту часть тела, как на шабаше). В шутовском антураже «Эдема», заметим, и Бог в «разверстом небе злой копоти» на мгновение видится повествователю двойником с «пошленькой рожицей».

Демонические мотивы достигают полного размаха в «Бисере», лучшей и самой отделанной из поэм Подгаевского. Первая часть «Бисера» начинается как любовная – и местами даже трогательная – поэма, написанная от лица отвергнутого любовника. Повествователь в отчаянии призывает «дьявола-защитника» и помышляет о самоубийстве. Постепенно текст насыщается все более мрачными образами: жалящие и кровососущие насекомые (символически нагруженные и соотнесенные с дьяволом как «повелителем мух»), восковые птицы и куклы-покойники и самолично «ангел смерти», укладывающий повествователя в могилу.

Осью симметрии поэмы, как и обложки книги, служит буквосочетание «сссссссссс» – в оригинальном издании им завершается 21-й из 40 листов набранного на одной стороне листа текста (вероятно, Подгаевский имел в виду нечто вроде «Бисер ссссссссссвиньям»). Вторая часть «Бисера» – картина мира «в лоне сатаны». Это мир поруганной красоты и попранного искусства («Венера иязывах», «Аполлон сифилисифи»), страна туманов, где ползают змеи, мелькают «белы саваны» мертвецов, бродят вампиры и «рогатые болота» полнятся гробами. Завершает «Бисер» финальный образ героя, качающегося «в петле над миром» – самоубийство, как мы понимаем, давно совершилось.

«Бисер» изобилует «шокирующими» и эпатажными образами, чрезмерная концентрация которых представляется более чем излишней. Вместе с тем, Подгаевский эффектно использует в поэме повторы и умеренную заумь, а в некоторых строках – привожу их в виде более привычной строфы – достигает неподдельной зловещести:

Шип

Впервые: Подгаевский Сергей. Шип. Зеньков: тип. Г. Н. Подземского, [1913]. Тираж 200 экз. Публикуется по первоизданию.

Цитаты из книги были включены Подгаевским в некоторые произведения «живописной суммистской поэзии», экспонировавшиеся на полтавской выставке 1916 г.

…разжижж – Ср. с заглавием более позднего сборника поэтов-фуистов Н. Лепока и Б. Перелешина «Мозговой ражжиж» (М., мартобря год первый [1921]).

…руши – от укр. рухатися: двигаться, шевелиться, шагать.

…пищик – зуммер, также охотничья дудочка для подманивания птиц.

…взир – возможно, от укр. Взip: образец, пример.

Бисер

Впервые: Подгаевский Сергей. Бисер. Зеньков: тип. [А. А.] Василевского, 1913. Тираж 110 экз. Публикуется по первоизданию.

Формат книги необычен: 310×110. Текст напечатан на одной стороне листа.

…страннаго / дома – Очевидно, подразумевается гроб (и в целом юдоль смерти), т. к. в части II именно из «странного дома» появляется пронзенный колом вампир-обыватель.

…мазаю / гарчичицей / пуп – Мазать горчицей пуп – народное средство, призванное отучить ребенка ковыряться в пупке. Здесь в переносном смысле – попытка отвлечься от горестных размышлений.

…кулю – от укр. куля: шар, но также и пуля; отсюда далее «в бок, / куля» (с. 34).

…смотреть / вперед /раскосыми / мокрыми/ очами – Хотя знакомство Ал. Блока с этим текстом сомнительно, строки разительно напоминают «с раскосыми и жадными очами» из «Скифов» (1918).

…пурпурнаго /яду – «Пурпурный яд» упоминается в древних западноевропейских заговорах.

…дзвины – от укр. дзвш: звон, колокол.

…эли-эли / умертынны – аллюзия на слова Иисуса на кресте: «Или, Или! лама савахфани?» (Мф. 21:46), восходящие к Пс. 21:2 («Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня?» – на древнеевр. «Эли, эли, лама азавтани?»). Ср. выше в газетных отчетах описание использованного в одной из работ Подгаевского распятия и высказываний художника по этому поводу.

…рот / из пасти / дико, / злобно / глянул / <…> кот – Образ, предвосхищающий мандельштамовскую «кошачью голову во рту» («За Паганини длиннопалым…», 1935) и, как позднее у Мандельштама, имеющий дьявольские коннотации.

…тарантанолы – Произведено от тарантеллы, танца, связанного в итальянских народных поверьях с безумием, вызываемым укусом тарантула.

…дики / футур- / маляры / жырыбу – Намек на знаменитые строки Маяковского из стих. «А вы могли бы?». Впервые – в сб. «Требник троих», тогдашней новинке (вышел в марте 1913): «На чешуе жестяной рыбы / Прочел я зовы вещих губ». См. в том же сб. стихотворение Д. Бурлюка «Закат маляр широкой кистью…»

…что же, / в могилы / вбиваются / колья – Здесь начинается вампирическая тема, см. далее: «Затхлый / обыватель / <…> в сердце / безкровном / дырявом / торчит / истлевающий / клин!»

…ана- / нашца – Как можно судить, автор был знаком с анашой в том или ином ее виде. Ср.: «…„анашисты“ – люди, одурманивающие себя особой пастой из макового сока, очень распространенной на северном Кавказе» (Кавеев Н. Анаша // Аргус. 1913. № 4).

…зыраю – от укр. зиркати: посматривать, бросать взгляды.

…кигти / спрутны – от укр. кiгтi спритнi, букв. «когти быстры, проворны», с учетом также рус. спрут.

…вилоальное – Такое название Подгаевский дал одной из работ (№ 139), представленных в Москве на выставке «№ 4» (март-апрель 1914).

Эдем

Впервые: Подгаевский Сергей. Эдем. Зеньков: тип. Г. Н. Подземского, [1913]. Тираж 200 экз. Публикуется по первоизданию.

Текст поэмы напечатан на одной стороне листа.

…издыхаю- / щую беременную свинью / <…> женщи- / ну, нагую – Сочетание этих образов близко напоминает чрезвычайно известную – и часто репродуцировавшуюся в начале XX в. – работу бельгийского художника Ф. Ропса (1833–1898) «Порнократия» (1878), изображающую нагую куртизанку со свиньей на поводке.

…почему хочу быть / во что бы то ни стало / сумасшедшим – Как и другие футуристы, Подгаевский вызывающе берет на вооружение часто адресовавшиеся футуристам (и ему лично – к примеру, одна из статей о его выставке 1916 г. была озаглавлена «Выставка работ дома для умалишенных») обвинения в безумии. Ср. у К. Олимпова: «Для толпы навсегда, навсегда / Я хочу быть душевно-больным» («Я хочу быть душевно-больным», 1912).

Писанка футуриста

Описание книги принадлежит В. Полякову и взято из указанной в предисловии биографии Подгаевского. Фотографии с сайта www.raruss.ru.

Сие посвящается закоренелому обывателю

За исключением вводных ремарок, приведенное описание и фотографии книги принадлежат Государственному музею А. С. Пушкина (Москва) и взяты из письма директора музея Е. А. Богатырева.

Суммизм

Впервые: Суммизм: Каталог выставки картин новейших течений в живописи художника-новатора Сергея Подгаевского. Импрессионизм, пуантилизм, плоскостный стиль, романтическая фаза стиля, кубизм, рунд, кубо-рунд, футуризм, кубо-футуризм, лучизм, суммизм: – живописный суммистский барельеф, живописная суммистская скульптура, живописная суммистская поэзия. Полтава, 1916.

В. Г. Короленко. Суммистские ребусы

Впервые: Полтавский день. 1916. № 865, 25 февраля, за подписью «W». Публикуется в последней авторской ред. по: Короленко В. Г. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 8: Литературно-критические статьи и воспоминания. Исторические очерки. М., 1955. Комментарии взяты из данного изд.

В письме к дочери Короленко писал: «Вчера мы сделали большую экскурсию на выставку некоего „суммиста“ Подгаевского. Чушь и вздор даже не любопытный, но… производит свою долю шарлатанского шума… „Полтавский день“ поддался на удочку приятельской рекламы и напечатал вздорную статью». В следующем письме (10 марта 1916) Короленко сообщал: «Вчера послал вам „Полтавский день“ с фельетоном „Суммистские ребусы“. Это le dernier cri [последний крик – фр.] новаторских глупостей. Глупее, кажется, и не бывало… Фельетон этот – моя первая проба пера после болезни. Пока только пустяки и могу писать». Несмотря на такой отзыв о своей статье, Короленко считал ее удавшейся, впоследствии сделал в ней небольшие поправки и в 1918 г. включил в дополнительный, десятый том полного собрания сочинений в изд. А. Ф. Маркса. Этот том в свет не вышел, и «Суммистские ребусы» более в печати не появлялись.

А. Крусанов. Суммизм

Впервые: Крусанов А. Русский авангард 1907–1932. Исторический обзор: В трех томах. Том 2. Футуристическая революция 1917–1921. Кн. 2. М., 2003. Публикуется по этому изд.

Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т. п.