Ее святой

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

БРИАР

Полицейская машина стоит на подъездной дорожке, когда я возвращаюсь домой. Я надеюсь, что они здесь, чтобы расследовать дело моего обидчика-босса, но, конечно, они никак не могли узнать о докторе Барретте, поскольку администрация отшила меня, когда я сообщила о нем.

Хмурые лица обоих офицеров становятся еще мрачнее, когда они замечают меня.

Я вылезаю из машины и позволяю себе слегка вздохнуть. Все, чего я хотела, это прийти домой после долгого дня уклонения от нежелательных ухаживаний доктора Барретта и свернуться калачиком на диване с печеньем, бокалом вина и фильмом-слэшером о молодой женщине, которая кровожадно мстит всем мужчинам, причинившим ей зло. Я не слишком многого прошу?

— Я могу вам помочь? — Спрашиваю я.

Мужчина-полицейский первым делает шаг вперед и протягивает мне руку.

— Браяр Ши?

Я неохотно беру его за руку и пожимаю ее. Я не помню, можно ли не представляться офицеру полиции, но я знаю, что лгать о своей личности незаконно.

— Да, это я.

— Я офицер Росарио. — Он кивает женщине-офицеру рядом с ним. — Это офицер Смит. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов об Остине Эммонсе.

По крайней мере, теперь я наконец-то знаю полное имя Остина. Мне удается кивнуть и сказать:

— Конечно, — хотя температура моего тела поднимается. Мак была права — я могла быть последней, кто видел Остина живым, и теперь полиция хочет знать то, что знаю я. Так что это не займет много времени.

— Отлично, — говорит офицер Росарио, и офицер Смит открывает блокнот. — Итак, вы провели вечер с Остином в пятницу вечером. Это правда?

— Не весь вечер, — поспешно поправляю я. — Всего часа два или около того.

Черт. Это прозвучало виновато? Я могла бы просто сказать «да». Боже, ненавижу разговаривать с копами.

— Не могли бы вы рассказать нам немного подробнее о том, чем вы с Остином занимались в течение этого времени?

Я киваю, замечая, как Куки запрыгивает на подоконник позади офицеров, мяукая, требуя свой ужин.

— Эм, мы встретились в пабе в паре кварталов отсюда, вернулись сюда пешком, поболтали несколько минут внутри, а потом он ушел.

— Он сказал, куда направляется? — Спрашивает офицер Смит, не отрываясь от блокнота, в котором что-то записывает.

— Нет, он этого не делал, — признаю я, не осознавая этого до сих пор. Я просто предполагала, что Остин отправится домой, но на самом деле он никогда не говорил мне, куда направляется. — Вы уже выяснили, была ли передозировка случайной?

Смит наконец отрывает взгляд от блокнота и приподнимает скульптурно очерченную бровь.

— Вы думаете, это не так?

Черт. Это был неправильный вопрос.

— Э-э, нет. Я имею в виду — понятия не имею. Мы с ним буквально встретились той ночью. Мы не очень хорошо знали друг друга.

Теперь настала очередь Росарио приподнять брови.

— Вы не были хорошо с ним знакомы, но вы пригласили его в свой дом?

Отлично, теперь мне придется бороться со слатшеймингом со стороны полицейского.

— Послушайте. — Я упираю руки в бедра. — Я хотела потрахаться той ночью. Но я быстро поняла, что между нами нет никакой химии, и попросила его уйти. Он не был похож на насильника или серийного убийцу, поэтому я решила рискнуть.

Росарио краснеет, и Смит прочищает горло.

— Верно. Спасибо вам за вашу… честность. Употребляли ли вы и мистер Эммонс в тот вечер какие-либо рекреационные наркотики?

Я быстро качаю головой.

— Нет, я не употребляю наркотики. Я имею в виду, раньше я иногда курила травку, но я не курила ни с кем, кроме своей лучшей подруги, потому что она единственная, кому я доверяю, кто удержит меня от того, чтобы съесть всю еду в моем доме, когда я под кайфом. Честно говоря, я даже не знала, что Остин употреблял наркотики. Эта тема никогда не поднималась.

Мак бы сейчас выбила из меня все дерьмо локтем. Я определенно перегибаю палку. Плохая привычка всякий раз, когда я чувствую какое-либо напряжение в социальном взаимодействии.

— Значит, вы не видели, чтобы мистер Эммонс принимал или приобретал какие-либо запрещенные вещества в тот вечер? — Спрашивает Росарио.

— Нет, определенно нет.

— Отлично. Что ж, мы очень сожалеем о вашей потере, — говорит Росарио, заставляя меня поежиться и прикусить губу, прежде чем я могу случайно ляпнуть: Не стоит. Мы не были близки.

— Эм. Спасибо.

— Спасибо, что нашли время поговорить с нами, Браяр. — Росарио снова протягивает мне руку, когда Смит заканчивает писать и захлопывает свой блокнот.

— Без проблем. О! Вообще-то, у меня до сих пор его часы. Я предложила отправить это его семье, но, может быть, вы могли бы отдать это им?

Полицейские переглядываются, и я тут же жалею, что открыла свой большой рот.

— Как к вам попали часы мистера Эммонса? — Спрашивает Смит.

— Должно быть, он уронил их, когда уходил. На следующий день я нашла их у себя на крыльце.

Еще один взгляд, и мне хочется закричать, что нет необходимости в их безмолвном разговоре, потому что я не давала Остину наркотики перед тем, как он ушел из моего дома, если это то, что они думают.

Они кивают и позволяют мне нырнуть в дом. Мои щеки горят, когда я беру часы из вазы у двери. Когда я возвращаюсь, Смит уже открывает пластиковый пакет и бросает часы внутрь, как будто это какая-то улика.

Они явно относятся ко мне с подозрением. Все, что у меня было, — дерьмовое первое свидание, а теперь я втянута в расследование потенциального убийства.

— Хорошего дня, Браяр, — говорит Росарио, в то время как Смит даже не удосуживается оглянуться на меня.

Я жду, пока патрульная машина скроется из виду, прежде чем выдыхаю задержанный воздух и направляюсь внутрь, чтобы покормить Куки. Это не должно было походить на допрос, но это было так. Если они еще не признали смерть Остина случайной, возможно, они просто ставят все галочки.

Я направляюсь в кладовку, где храню корм для кошек Куки, но ее больше нет рядом, и она уже хрустит. Либо у нее все еще остались остатки еды после завтрака — неслыханное дело, — либо она снова полезла в мусорное ведро.

— Черт возьми, Куки… — Я сворачиваю за угол на кухню только для того, чтобы обнаружить высокого мужчину, маячащего в углу, небрежно скрестив руки на груди и со зловещей улыбкой на лице.

Крик вырывается из моего горла, и Куки вылетает из комнаты, когда я бросаюсь за сковородой. Я держу ее как биту, прекрасно осознавая, какой ужасной я была, когда мы играли в бейсбол на физкультуре, и что я месяцами не была в спортзале. Я почти уверена, что в последний раз я вспотела, когда в Центре Рэмси на территории кампуса вышел из строя лифт и мне пришлось подниматься пятнадцать пролетов на верхний этаж.

Но теперь мне нужно как-то отбиться от незваного гостя на моей кухне.

Сейнт де Хаас.

Этот засранец вел себя в тот первый день занятий так, будто он меня не преследовал, и теперь он здесь, в моем доме. Определенно преследует меня.

— Какого хрена ты здесь делаешь? — Кричу я.

Он не сдвинулся ни на дюйм, ничуть не испугавшись сковороды, занесенной над моей головой. От его беззаботной улыбки мне хочется вырвать ему волосы.

— Я задавался тем же вопросом об Остине Эммонсе.

— Ч-что? Остин? — Мой мозг пытается сложить кусочки этой безумной головоломки вместе. Две секунды назад даже я не знала полного имени Остина. — Откуда ты его знаешь?

Может быть, они друзья. Родственники. Может быть, он думает, что я каким-то образом ответственна за смерть Остина, как и копы. Что я та, кто дал Остину наркотики, которые убили его.

Сейнт пожимает плечами.

— Мы с ним познакомились после твоего… свидания. — Улыбка, наконец, сползает с его лица, губы скисают.

Моя хватка на сковороде усиливается.

— Послушай, я не имею никакого отношения к тому, что он оказался мертв, ясно?

Сейнт смеется, все его лицо искажается от восторга, когда он запрокидывает голову. Несмотря на страх, бурлящий у меня внутри, музыкальный звук заставляет мое сердце трепетать. Мое глупое, глупое сердце.

— Я знаю. Разве ты не получила мой подарок?

Я замираю.

— Какой подарок?

— Часы. На твоем крыльце.

У меня кровь стынет в жилах. Часы Остина не упали, когда он выходил из моего дома.

Сейнт снял его с тела Остина и оставил там. Для меня.

Мой желудок переворачивается, нарастает тошнота.

— Почему ты оставил их на моем крыльце?

Теперь он делает шаг вперед, и я поднимаю сковороду повыше, но он ни в малейшей степени не съеживается.

— На память. Чтобы напомнить тебе о том, на что я готов пойти ради тебя. На что я готов пойти. На какие жертвы я пойду.

Мои глаза щиплет от охватившего меня ужаса. Этот человек и близко не похож на святого. И гораздо опаснее, чем я думала.

— Ты что-то сделал с Остином?

Еще шаг. И еще. Теперь он посреди комнаты, становясь выше с каждым дюймом расстояния, которое сокращается, между нами. Возможно, он самый высокий мужчина, которого я когда-либо видела. Намного выше шести футов. Его темные волчьи глаза танцуют, прикованные ко мне, как будто в комнате больше ничего нет.

— Я дал ему только то, чего он больше всего желал, — мурлычет Сент. — В свою очередь, он дал мне то, чего я желал — его несуществование. Его постоянная разлука с тобой.

— Ты… — мой пульс эхом отдается в ушах, голова кружится так сильно, что я едва могу произносить слова. — Ты знал, что он умрет?

— Конечно. Как еще я мог гарантировать, что ты будешь полностью принадлежать мне?

Желчь подступает к моему горлу. Смерть Остина не была несчастным случаем.

Сейнт знал, что наркотики, которые он дал Остину, убьют его. Сейнт убил его.

— Почему? — Я задыхаюсь, сковорода падает, руки слабеют. — Зачем ты это сделал? Он мне даже не нравился. Он был невиновен. — Мой голос срывается на последнем слове.

Я живу в настоящем криминальном кошмаре. Этот мужчина разыгрывал скромника, когда я обвинила его в преследовании меня, заставил меня думать, что я слишком остро реагирую, а теперь он у меня на кухне признается в убийстве человека.

И я собираюсь стать следующей.

Сэйнт сокращает расстояние, между нами, слишком быстро, чтобы я успела отреагировать, проводит большим пальцем по моей щеке и вытирает слезу. У меня перехватывает дыхание от его прикосновения, от его близости. Вкусный запах его одеколона наполняет мой нос.

— Не плачь из-за него. Этот ублюдок не был невинным. Он лгал тебе с самого начала. Он скрывал от тебя темные секреты. Его подружки, которых у него много, служат ему поставщиками наркотиков, если только он не сможет заработать больше денег, продавая их тела тем, кто предложит самую высокую цену. Я уверен, что он также не сообщил тебе о своих чрезвычайно заразных венерических заболеваниях. Уверяю тебя, муза, это открытие на следующее утро после его смерти было бы гораздо хуже.

Я не могу переварить все, что он мне говорит. Он мог лгать об Остине. Но я едва ли разговаривала с Остином больше пары часов. Может быть, он действительно был безупречным юристом, которому предстояло возглавить фирму своего отца, как он хотел, чтобы я поверила. Или, может быть, он был опасным секс-торговцем, как утверждает Сейнт.

Это слово Сейнта против слова Остина, и у меня нет причин верить ни тому, ни другому.

Каждое слово, которое я шепчу, выходит дрожащим.

— Как ты меня только что назвал?

Сейнт ухмыляется.

— Ты моя муза.

Его рука убирает прядь волос мне за ухо, и я отдергиваюсь, размахивая сковородкой в его направлении.

Он с легкостью ловит ее и вырывает у меня из рук, с грохотом отправляя за спину.

Я съеживаюсь от этого звука, но он даже не вздрагивает. Не позволяя своей ужасающей ухмылке, сойти с лица.

— Я не мог писать снова, пока не встретил тебя. Ты — мое вдохновение, Браяр. Ты — чернила в моей ручке, слова на моей странице, голос в моей голове, имя, вытатуированное на моем сердце. — Он снова подходит ближе, и на этот раз у меня нет оружия, чтобы целиться ему в голову. — Вот почему я не могу позволить кому-то другому заполучить тебя. Теперь ты принадлежишь мне.

— Я никому не принадлежу, ты, больной ублюдок, — выплевываю я, отступая за пределы его досягаемости. — Убирайся из моего дома. Я вызываю полицию.

Если бы только я вошла в дом секундой раньше, я могла бы выбежать обратно за дверь и остановить их. Добилась, чтобы его арестовали на месте, чтобы я не жила в этом кошмаре.

Его улыбка по-прежнему не дрогнула.

— Ты не собираешься этого делать, потому что у тебя нет никаких доказательств. — Каким-то образом он полностью уверен в себе. — Не говоря уже о том, что я оказал тебе услугу. Он бы уничтожил тебя, если бы у него был шанс. Я остановил его — защитил тебя. Я твой святой. — Он хватает меня за бедро, удерживая на месте, пока я безуспешно пытаюсь вывернуться из его хватки. — А ты моя грешница.

Я толкаю его в грудь, но он не сдвинулся с места. Скала шести футов пяти дюймов по сравнению со мной — пятифутовой малышкой.

— Ты меня даже не знаешь.

— Напротив… — Он достает свой телефон, показывая мне экран блокировки. У меня сводит живот. Моя фотография. Селфи, улыбающееся в камеру, в кафе во времена моей диссертации, когда кофеин заменял мне сон. Он, должно быть, перерыл несколько месяцев постов, чтобы найти это. — Ты для меня — все.

Он лезет в задний карман и открывает бумажник. Еще одна моя фотография, на этой я в маленьком черном платье во время редкой ночной прогулки с подругами, когда я получала степень магистра. Он вырезал моих друзей, оставив меня единственным объектом своей одержимости.

Я прижимаю руку ко рту, пытаясь сдержать дикий звук, который так и норовит вырваться наружу. Что-то среднее между криком ужаса и кровожадным воплем.

Наконец, мне удается выдавить:

— Ты хранишь… мои фотографии?

Я едва его знаю, а он уже ведет себя так, словно я его девушка. Нет, как будто я его собственность.

Его следующие слова текут, как теплый жидкий шоколад.

— Если бы я мог запечатлеть тебя в своем мозгу, я бы это сделал.

Глупо, но от этих слов у меня сжимается сердце. То же самое признание в любви, которое С.Т. Николсон написал в «Эта книга, будет преследовать Вас». Он знал, что это моя любимая книга, и запомнил одну из лучших ее строк. Одну я выделила и подчеркнула.

Я одергиваю себя. Он преследователь. Он только что вломился в мой дом. Хуже того, он убийца. Возможно, он и не убивал Остина голыми руками, но он намеренно дал Остину смертельную дозу наркотиков. Он сознательно покончил с жизнью. Каким-то болезненным, извращенным образом он думает, что убивал ради меня.

— Это ты был у меня во дворе той ночью. В маске.

— Да.

У меня голова идет кругом от того, с какой готовностью он признается в своих преступлениях. Незаконное проникновение, преследование, убийство. Как будто он гордится. Как будто его преступления каким-то образом доказывают его преданность мне, а не его безумие.

— 8793506.

Я хмурюсь.

— Что это, черт возьми, такое?

Он ухмыляется.

— Номер твоего водительского удостоверения.

Я хватаюсь за сумочку, роюсь в ней, пока не нахожу права. Конечно, моего чертового телефона здесь нет. Вероятно, я оставила его в машине, отвлекшись на полицейскую машину на подъездной дорожке и копов у моей двери.

Я изучаю свои права. 879⁠…

Дерьмо. Он запомнил номер моих гребаных водительских прав. Я поворачиваюсь к нему.

— Ты пытаешься украсть мою личность или что-то в этом роде?

— Только твое сердце, муза.

— Не называй меня так, — шиплю я.

— Я буду называть тебя как захочу, грешница. Ты моя. Теперь ты принадлежишь мне.

Меня тошнит от его слов. Я для него не какая-то собственность. Чтобы он просто решил взять, как будто у меня нет собственного разума или воли.

— Прекрати так говорить, — рычу я.

Сэйнт снова сокращает расстояние, между нами, и меня тошнит от этого танца, так что на этот раз я не отступаю. Я не отстраняюсь. Я высоко поднимаю подбородок, вытягиваю шею, чтобы заглянуть ему в глаза. Темный, сверкающий взгляд, который не должен расплавить мою сердцевину.

— Почему ты здесь, Сейнт? — Повторяю я. — Какого черта ты вломился в мой дом? Чтобы убить меня?

Несмотря на то, что я вкладываю силу и ярость в свой голос, на последних словах он срывается.

Он качает головой, скользя большим пальцем вниз от линии роста моих волос к подбородку. Я стараюсь не показывать эффект, который производит на меня его прикосновение, надеюсь, он не замечает мурашек на моей коже.

— Нет, Браяр. Я бы никогда не причинил тебе боль. Никогда. — Его низкий баритон звучит так решительно, что я почти верю ему.

Если бы он не был злоумышленником в моем доме, который только что признался в убийстве, я бы могла.

— Тогда почему… Ты. Здесь? — Каждое мое слово пропитано яростью.

Его голос понижается, когда он наклоняется, пока его дыхание не касается моей кожи с каждым словом.

— Потому что теперь твоя очередь получить то, чего ты больше всего желаешь.

Дрожь пробегает по моей спине.

— Откуда, черт возьми, тебе знать, чего я больше всего желаю? — Я бросаю вызов.

— Потому что, муза, я знаю тебя. Я собираюсь узнать тебя до глубины души.

Я не двигаюсь, когда его чернильные глаза, острый подбородок, пухлые губы приближаются. Слишком близко, пока мои глаза непроизвольно не закрываются, а его рот не касается моего, отчего у меня перехватывает дыхание и сердце подскакивает к горлу.

От его мягких губ по моим венам разливается электрический ток, желудок делает сальто от неистовой смеси адреналина, нервов и, невероятно, похоти.

Его губы остаются нежными, гладкая огромная рука обхватывает мой подбородок, большой палец проводит по щеке.

Пока я не задыхаюсь и не прихожу в себя, отталкивая его изо всех сил. Неожиданный удар отбрасывает его назад. Но только на шаг.

— Убирайся.

На его лице появляется улыбка, от которой становятся мокрыми трусики. Звук, сорвавшийся с его губ, был чем-то средним между тихим стоном и хриплым смехом, прежде чем он прошептал:

— Трахни.

Мой желудок переворачивается. Когда он направляется к двери, моя грудь наполняется сбивающей с толку смесью облегчения, тоски и разочарования, губы все еще покалывает, а сердце бешено колотится.

Срань господня. Это только что произошло? Мой преследователь поцеловал меня.

И я позволила ему. После того, как он вломился в мой дом.

Я была в шоке, вот и все. Реакция страха — бороться, бежать или замереть. Я замерла.

Сейчас я в боевом режиме.

Я пытаюсь схватить сковороду, которую он бросил на пол, как будто она была картонной, и снова поднять ее над плечом на случай, если у него сложится неправильное представление об этом бессмысленном поцелуе.

— Когда-нибудь, — обещает он, поджав губы, — ты позволишь себе уступить тому, чего хочешь, муза. Всему этому.