Его уже не ждали

Глава тринадцатая БЕГСТВО

На рассвете лакея разбудил грохот подводы и чьи-то приглушенные голоса. Он приподнял край занавески и увидел, как фрейлен Марта спрыгнула с мешков, лежащих на подводе, и без оглядки проскочила в дверь черного хода.

«Вещи куда-то дели. — В душе Шенке снова вспыхнула злоба. — Ну, погодите! Теперь вы в моих руках! Фрау Баумгартен, наконец-то, убедится в моей преданности».

Шенке утром едва не хватил удар. Когда он поджидал у конторы фрау Баумгартен, прибежала фрейлен Марта и позвала его к Калиновскому.

Ехидно улыбнувшись, Шенке подумал: «Вот бесстыдная, ведет себя как ни в чем не бывало! Она и не подозревает, что мне все известно. Подожди, кошечка, я тебе покажу, как царапаться!»

Настроение у Шенке еще больше испортилось, когда он вошел в кабинет Калиновского и тот недовольно пробормотал, что уже больше десяти минут ждет его. В свое оправдание лакей готов был все рассказать, но сдержался.

«А как же на это посмотрит фрау Баумгартен? Захочет ли она, чтобы клиенты знали, какие у нее слуги? И кто-кто, а Шенке уверен: фрау Баумгартен сумеет оценить его верность. Нет, ничего не скажу. Хотя… Герр Калиновский тоже щедро вознаграждает за услуги».

— Шенке, — хмуро сказал Калиновский, — немедленно выезжайте в загородную виллу барона фон Рауха и передайте баронессе это письмо. Лично. Ответа не надо.

Шенке поклонился. С удовольствием взял пакет и новенькую кредитку «на расходы». Столько он получал у фрау Баумгартен за целый месяц.

Убрав со столика посуду, лакей вышел из кабинета.

Когда он появился на кухне, Дарина сразу же заметила. каким холодным блеском светились волчьи глаза лакея. Он покосился в ее сторону, но ничего не сказал. «Видно, зол за ту пощечину», — подумала женщина.

Шенке уехал на вокзал, когда Дарина сварила кофе и, поставив небольшой никелированный кофейник на поднос, где стояли хрустальная сахарница, наполненная квадратиками рафинада, вазочка с печеньем, красивая фарфоровая чашечка, поспешила наверх к Анне. Она знала, что Анна беспокоится, ожидая ее.

Как и каждый человек, Дарина имела свои слабости. При всей смелости и решительности, она была очень суеверна. И вот надо же, чтобы на лестнице ей перебежал дорогу огромный пушистый ангорский кот пани Барбары.

— Ой, беда! — испуганно прошептала Дарина и несколько раз перекрестилась. Ноги ее словно приросли к ступенькам, она никак не могла сдвинуться с места.

Анна, встревоженная задержкой Дарины, нервничала.

«Неужели я ошиблась в ней? Нет, нет! Что-то ее задержало… Придет, непременно придет», — думала Анна.

Несколько раз она подходила к двери и прислушивалась, не слышно ли шагов, но за дверью было тихо.

Анна склонилась над кроваткой сына. Ребенок спокойно спал. Но вот мальчик проснулся, улыбнулся, и Анна вся затрепетала: как похож он на отца!

— Сегодня же мы покинем ненавистный дом, мой мальчик, — прошептала Анна. — Я примусь работать, учить детей… А если мне не дадут этим заняться, стану прачкой, буду мыть полы людям, тебя воспитывать. Ты вырастешь честным, как твой отец, как твой дед…

Анна подошла к камину, поворошила угли и села на пуф. Отблески огня, падающие на устилавший пол мягкий ковер, тепло и уют наводили на грустные мысли. Где она с ребенком приклонит голову этой ночью? У Дарины дети… Может быть, Василь побоится, не позволит жене помочь ей, Анне. В конце концов, кто она Дарине? Зачем Омелькам рисковать своим личным счастьем ради нее и ее ребенка?

А Дарина все стояла на лестнице, словно приросла к перилам, и кто знает, как долго длилось бы это, если бы в застекленных дверях вестибюля не показалась фрау Баумгартен.

«Боже милый, она ушлет меня куда-нибудь», — подумала Дарина и, быстро перекрестившись, перешагнула ступеньку, по которой пробежал кот. Не вошла, а вбежала в комнату.

— Заждались? — спросила, запыхавшись, Дарина и поставила на круглый столик поднос.

— Дарцю, золотая моя, я думала, вы не придете.

— Стояла на лестнице… Пират дорогу перебежал. Примета плохая: быть беде.

Анна обняла Дарину, усадила рядом с собой на кушетке.

— Не нужно верить в предрассудки, Дарцю…

— Ой, пани Анна, кого хотите спросите — к беде. Что и говорить! Там, внизу, пришла наша фрау, а это не к добру. Что ей с утра понадобилось от пана адвоката?

Дарина приблизилась к кроватке. Славик спал, выпятив нижнюю губу и безмятежно раскинув ручонки. Лицо женщины посветлело, но в голосе зазвучала грусть:

— Голубчик ты мой ненаглядный, красавчик мой! Признаешь ты меня, когда вырастешь? Дай же тебе, боже, большого счастья в жизни, сиротка моя…

— Зачем же плакать, Дарина?

— Что вы, что вы, пани Анна! Привыкла, будто к родному дитю… И с вами в разлуке, ой, как трудно будет, — вздохнула Дарина, утирая передником слезы. — Бог даст, может, и приведется когда-нибудь нам в жизни встретиться…

Они помолчали, думая каждая о своем.

Проснулся Славик и начал усердно ловить свою ножку, а поймав, сунул в рот большой палец.

— Медвежонок ты мой, нельзя сосать ножку! — Анна взяла сына на руки. — Сейчас пять часов, — она взглянула на маленькие ручные часики. — Когда же мы поедем, Дарина?

— Рано утром. За сорок минут вы дойдете через парк к лесной дороге. Под старой липой, около летнего кафе, вас подождет Василь с лошадьми. Не минет и часа, как вы будете у матери нашей Марты. Когда же получим телеграмму от пани Барбары, отправим вас в Прагу.

Славик потянулся к кормилице, и Дарина, взяв мальчика на руки, дала ему грудь.

— Еще раз приду, накормлю малютку, приготовлю на дорогу молоко, и с богом, — шептала Дарина, передавая Анне Славика.

День был холодный, ветреный. В такой день вряд ли Анна вышла бы со Славиком на прогулку, боясь простудить ребенка. Однако сейчас Славику угрожает куда большая опасность, и мать сделает все, чтобы его спасти.

Будто прогуливаясь, Анна приблизилась к чугунной ограде, отделяющей сад от соседнего большого парка. Через широкую щель в ограде она проникла в заснеженный парк, поросший старыми соснами. С трудом выбралась из глубокого снега и, не оглядываясь, побежала.

На минуту остановилась, перевела дыхание и только теперь оглянулась. Вокруг — ни души. Это не успокоило Анну. Судорожно прижимая к груди сына, она еще быстрее побежала прочь от ненавистного дома, который виднелся на холме.

Выбравшись из парка, Анна побежала по дороге через лес.

Остановилась, чтобы немного передохнуть, утереть краем одеяльца пот с лица, и снова побежала… Проваливалась но колени в снег. В висках стучало. А мысль подгоняла:

«Скорее, скорее от мест, где подстерегало несчастье… Подальше от страшного человека, который хочет погубить тебя и твоего ребенка. Торопись! Беги! Побори усталость!»

Анна не знала, что давно идет по замерзшему пруду, запорошенному снегом. Вдруг лед под ногами женщины треснул, и в то же мгновенье она почувствовала, что куда-то проваливается. Инстинктивно прижала к себе ребенка. Ноги обожгла ледяная вода.

С трудом выбралась на берег, хотя был он очень близко.

Дважды поскользнулась, едва не выронив ребенка. Не заметила, как потеряла муфту, где хранились две бутылочки — с молоком и водой для сына.

Ухватившись, наконец, за обледеневшую ветку ивы, склоненную над льдом, Анна напрягла все силы и выбралась на берег.

С одежды стекала вода. Женщина положила ребенка на снег и принялась отжимать с одежды воду. Славик проснулся и тихо заплакал. Анна хотела его покормить и только теперь обнаружила, что муфты нет.

— Ну, не плачь, мой маленький… Не плачь…

Боясь, чтобы Славик не простудился, Анна взяла ребенка на руки и, насколько позволили силы, побежала к дороге, ведущей из Вены в Клангенфурт.

Не зря люди говорят, что сироте и ветер в лицо. В этих краях большие морозы редкость, обычно в марте всегда начиналась оттепель. Теперь март тоже был сравнительно теплым, и люди ждали, что вот-вот начнет таять снег. Но, к несчастью Анны, погода неожиданно изменилась. Второй день дул северный ветер, изредка сыпала снежная крупа. Снова наступила зима.

Пока Анна шла, она не ощущала холода, по только добралась до старой липы и остановилась, сразу промерзла.

«Где же Василь с лошадьми?» — тревожно оглядывалась Анна.

Прошло около часа, а Василя не было. Мокрое платье на Анне смерзлось и мешало двигаться, подошвы сапожек обледенели и скользили, а голенища будто сковывали задубевшие ноги.

Анна, едва переставляя ноги, вышла на дорогу. Сбила с сапожек лед. Вдруг заметила вдали приближающуюся к ней подводу. Медленно пошла навстречу, до боли напрягая глаза, чтобы разглядеть возницу.

«Да, конечно, это он, Василь. И венгерка, отороченная белой овчиной, и шапка его».

Подвода приблизилась настолько, что можно было разглядеть лицо возницы. Нет, это не Василь. Анна решила воспользоваться подводой, как ей показалось, попутной, чтобы добраться до Зоммердорфа. Но, не доезжая до Анны ста метров, лошади свернули влево и вскоре исчезли за деревьями.

«Нет, ждать больше нельзя… Замерзну с ребенком… Пойду… Василь меня догонит».

И пошла. Ее подгонял ветер. Часто оглядывалась, не видно ли на дороге Василя с подводой. Но напрасно. Никто не догонял ее.

Анна не могла сказать, сколько прошло времени: час или два. Двигалась, едва переставляя ноги.

Смеркалось, когда Анна остановилась возле дорожного знака. Стрелка, направленная влево, указывала: «Зоммердорф — 3 км».

Анна свернула на проселочную дорогу. Славик все время плакал, но у матери не было сил даже разжать губы, чтобы успокоить ребенка. Шла как в тумане.

Ветер швырял в лицо колючий снег, слепил глаза…

Анне почему-то вспомнилось, как в детстве она становилась на деревянные ходули…

«Боже, до чего я стала неловкой, все время спотыкаюсь. Странно, я ведь здорово умела бегать на ходулях… Неужели разучилась? Ой, упала».

— Доченька, ты разбила зеркальце! — испуганно вскрикивает мать Анны. — Быть несчастью… Непременно кто-нибудь умрет.

И синеглазая девочка с мягкими светлыми кудряшками серьезно спрашивает:

— Мамуся, а если люди спрячут все зеркала, чтобы они не разбились, тогда никто не будет умирать?

…Вот маленькая Аннуся с подругами бултыхается в прозрачной воде озера. Девочка жмурит глаза, потому что ослепляют искрящиеся на солнце брызги.

— Уходи прочь отсюда, уходи! — толстая черноглазая Зоська выталкивает Аннусю из воды. — Мне мама не позволяет с тобой играть. Твой папа арестант!

…Как приятно шуршат под ногами опавшие листья…

Ярослав и Анна остановились на лесистом склоне горы.

— Ты устала, Анночка, я понесу тебя. — И Ярослав хочет взять ее на руки.

— Нет, любимый мой, разве я маленькая? Я сама, — протестует Анна, вырывается из объятий, бежит, громко смеясь.

— Смотри, Славик, красота какая вокруг! — Анна показывает рукой на подножье горы, где, словно морской прибой в час заката, шелестит на деревьях густая листва, кое-где зеленая, но большей частью багряная.

…Внезапно Анна очутилась по колени в смрадном болоте, где кишат змеи. На руках у нее ребенок…

Что-то холодное, скользкое обвило Анне ноги.

— Змея! Помогите! — протянув одну руку, а другой крепко прижимая к себе сына, Анна пытается освободиться из пут.

— Спаси-и-те! — исступленно кричит она и чувствует, как силы покидают ее.

Вырвалась, побежала.

— Стой! — зловеще шипит змея голосом Калиновского. — Сына твоего отниму! Отниму! Отниму!

— Нет, нет, нет! — кричит женщина, и холодный пот выступает на лбу.

…Теперь дорога ведет вгору. Подкашиваются ноги… Но Анна бежит, падает…

Кто высится там, на вершине горы?

— Ярослав! Любимый мой!.. Ты жив! Тебя освободили! Я не узнала тебя, — задыхается от счастья Анна.

— Дай руку, Анночка, я помогу тебе сюда взобраться, — протягивает ей свою руку Ярослав. — Ну, будь смелее, вот так, умница ты моя… Не надо бояться…

Ярослав нежно обнимает Анну, долго и ласково смотрит ей в глаза и молчит.

— Не нужно молчать, — едва слышно, каким-то чужим голосом умоляет она…

Она открывает глаза. Маленькая комната залита утренним зимним солнцем.

— Где я? Сыночек…

— Не надо тревожиться, дитя, — склоняется над ней седая старушка в крестьянской одежде. — Я мать вашей горничной Марты.

— Пить, — просит Анна и снова впадает в беспамятство.

…Очнулась только в комнате коттеджа на Клангенфуртерштрассе.

Анна протянула руку и позвонила. Вошла незнакомая горничная.

— Гнедиге фрау? — почтительно поклонилась она.

— Попросите фрейлен Марту.

— Фрейлен Марта больше здесь не служит, гнедиге фрау.

— Тогда… Дарину… кухарку…

— Вашу кухарку зовут Эмма, гнедиге фрау. Я не знаю, кто такая Дарина.

— А кто наш садовник?

— Отто Шустер, гнедиге фрау.

Анна поняла, что друзья, которые хотели помочь ей, выгнаны из дома, из-за нее лишились работы. Не знала она лишь одного: что виноват во всем лакей Фриц Шенке.

В ту самую минуту, когда Василь Омелько собирался выехать в условленное место и встретиться с пани Анной, на веранде появилась фрау Баумгартен и приказала ему немедленно заложить фаэтон и везти ее к сестре в совершенно противоположный конец города.

Что тут поделаешь? Василь успел шепнуть Дарине, чтобы та бежала к пани Анне, наняла фиакр и отвезла ее в Зоммердорф.

В условленном месте Дарина не нашла Анны и подумала, что та, не дождавшись Василя, ушла или уехала сама. Чтобы убедиться в этом, Дарина поспешила в Зоммердорф.

Стемнело, когда она заметила на краю дороги, недалеко от Зоммердорфа, что-то черное, похожее на человеческую фигуру.

Дарина выскочила из фиакра и увидела Анну, которая сидела, прислонившись к дереву, и шептала что-то непонятное, видно, бредила.

Кучер помог Дарине бережно усадить женщину с ребенком в фиакр, и вскоре они прибыли в дом матери Марты.

Когда фрау Баумгартен сообщила Калиновскому о доносе Шенке, адвокат понял, что это Анна отправила свой багаж и туда же поехала сама. Разузнав, где скрывается Анна, Калиновский привез ее с сыном обратно, пока никто не узнал об их исчезновении. Хозяйке он предложил немедленно удалить из коттеджа всю прислугу.

Фрау Баумгартен выгнала семью Омелько и Марту, выдав им такие рекомендации, которые навсегда закрывали перед ними двери во все дома Вены, где бы они попытались искать работу.