Его уже не ждали

Глава четырнадцатая ЕЩЕ ОДИН УРОК

Катря сварила картофель и начала гладить белье, которое к двенадцати часам должна была отнести в кафе.

Ромка сбегал в лавочку и принес квашеной капусты.

— Сынок, нарежь в тарелочку кружочками цыбулю, — попросила мать. — Мне самой нельзя, а то белье провоняется, пани хозяйка потребует все перестирать.

Вошел Гнат с незнакомым парнем. Катря отставила утюг, собрала белье в круглую плетеную корзину и вынесла в кухню.

Она поставила на стол чайник, нарезанный хлеб, сахар, — все, что имела. Наконец, появились те, кого ждал Гнат.

Катря усадила на самое почетное место, около чайника, Кузьму Гая, Богдан, Казимир и Гнат разместились на топчане, потому что стульев на всех не хватало.

Гай шутил, высмеивал барона Рауха и полицию, которых рабочие оставили в дураках.

Еще до прихода гостей к Ромке забежали Гриць и Давидка. Сейчас они под окном играли с Жучком. Хотя щенок очень вырос, но по-прежнему оставался худым — кожа да кости.

— Дай лапу!

Жучок, будто гордясь тем, что обращаются и к нему, охотно протягивал лапу.

— Служи!

Жучок служил.

— Лови! — Ромка хватал щенка за хвост, и тот начинал кружиться как волчок, вызывая смех мальчиков.

Не смеялся только Давидка.

— Ты почему сегодня скучный? — спросил Ромка, пристально поглядев на Давидку.

— Его Любаш тоже вытурил из барака, — ответил за товарища Гриць.

Помолчали.

— Где правда на свете? — горько вздохнул Давидка. — Все нары пустые, а ему жалко, чтобы я там переночевал. Зашел утром с каким-то чужим паном, увидел, палкой своей меня, сонного, растолкал и как гаркнет: «Пся крев! Вон отсюда, бродяга! Вон!»

Давидка утер нос рукавом, снова вздохнул и задумчиво добавил:

— А я думал — пан управитель добрый…

Давидка разделял людей на добрых и злых. Он не подозревал, что на свете существуют фальшь, неписаные волчьи законы, по которым сильные угнетают слабых. Мальчик искренне удивлялся: если пан управитель злой, так зачем же он устроил на рождество такую красивую елку в бараке? Там одних свечек горело не меньше чем на гульден. А игрушки! Их наверняка делали из чистого золота и серебра. Не зря сразу после рождества жена и дочка управителя поснимали игрушки с елки, укутали ватой и, сложив в продолговатые картонные коробки, унесли. Зачем пан управитель велел своей жене и дочке раздавать разноцветные кульки с подарками всем детям, которые работали на тартаке? Зачем? Давидке тогда досталось три пряника и два красненьких яблочка. Ромке и Грицю — по одному, а Давидке — целых два! Пряники и одно яблоко он тут же съел. А другое и длинную конфету, обкрученную голубой бумажной ленточкой, мальчик спрятал, чтобы подарить пани Мартынчуковой.

На следующий день утром хотел бежать на улицу Льва. Но за тонкими дощатыми стенами барака, залепляя снегом окошечки, завывал такой лютый ветер, что Давидка не отважился носа высунуть на улицу. Ждал, когда утихомирится вьюга. Да где там! Уже стемнело, а ветер завывал, как дикий зверь. И, сам не зная, как случилось, Давидка съел яблоко. А потом и конфету…

Из задумчивости Давидку вывел голос Гриця.

— Надо подстеречь, когда пан управитель на фаэтоне покатит, и положить под колесо заряженный патрон! — азартно сказал Гриць. — Пусть взорвется, холера!

— С ними не так надо, — солидно пробасил Ромка. — Для хозяев страйк — хуже патрона под колесами. Понял?

До смерти не любил Гриць, когда Ромка произносил свое «понял». Но терпел. А тут взорвался, как порох.

— Много ты понимаешь! Всех их, кровопийц, надо уничтожать! Всех до единого!

И Гриць умолк, насупив брови.

— Знаешь, Ромка, дедушка мне всегда говорил, что еврей еврея в беде не оставит, бог не велит, — тихо заговорил Давидка. — Вот я и пошел к пану Соломону, ну, знаешь, к аптекарю. Думаю: может, возьмет меня бутылочки, баночки мыть. «Вон отсюда, босяк!» — закричал аптекарь на меня. — Давидка покачал головой. — «Чтоб я так жил, Сарра, — Соломон своей старой ведьме говорит, — не иначе, как полька с улицы Льва подослала ко мне своего шпиона».

Немного помолчав, Давидка спросил:

— Ромусь, а почему он меня шпионом назвал?

Ромка тоже не знал.

— Дедушке теперь хорошо — он умер, — опять не по-детски тяжко вздохнул Давидка. — Ему не надо думать, где переночевать…

На худенькое плечо Давидки легла большая, ласковая рука Гната Мартынчука. Улыбаясь, каменщик подмигнул жене, которая только вошла в комнату, и посоветовал:

— Давидка, спроси у Катри, хочет ли она, чтобы ты у нас жил?

Мальчик покраснел, растерялся и почему-то боязливо втянул голову в плечи, словно ожидая удара.

— Ну, хочешь у нас жить? — поняв отца, спросил обрадованный Ромка.

— Да, да… — в счастливом замешательстве прошептал Давидка. Однако ему самому показалось, что он это крикнул громко, так громко, что даже воробьи за окном испуганно шарахнулись с голых веток акации. Солнце выглянуло из-за туч, и в комнате стало светло, как летом.

Не помня себя от радости, Давидка вдруг уткнулся пылающим лицом в полосатый ситцевый передник Ромкиной матери.

— Пани Мартынчукова… я буду вам воду носить… я… — захлебываясь слезами, он что-то говорил, говорил, как ему казалось, очень важное, а взрослые улыбались.

— Ну, хватит, хватит реветь, помощник мой, — ласково заговорила Катря. От ее одежды и больших натруженных рук пахло стиральным мылом. С детства знакомый запах напоминал Давидке о той, которой нет и никогда не будет на свете.

— Ма-ма, — всхлипывал Давидка, и слезы капали из его глаз.

Гриць был удивлен. До сих пор он знал: плачут от боли, холода, голода, конечно еще можно плакать от какой-то обиды, но чтобы плакать от радости? Дурень Давидка, и больше ничего.

Катря по-матерински погладила Давидку по черным курчавым волосам, которых давно не касался гребешок.

— Надо тебе, сынок, голову помыть. Бегите с Ромкой и принесите воды.

«Хорошие люди», — подумал Казимир, получив наглядный урок.

— Гнат, ты случайно не забыл, что должен идти к пекарям? — напомнил Гай.

— Действительно, забыл, — спохватился каменщик. — Извините, друзья, я побегу.

— Нам с Богданом надо хоть часок подремать, — встал из-за стола Гай. — Да и пану Казимиру не помешает отдохнуть.

— Казимир, друже, ты приляг вот тут, на топчане, — сказал Гнат. И, заглянув в кухню, попросил: — Катря, дай подушку.

Во дворе пекарни Бедлеровича Гнат Мартынчук увидел знакомого ему франта из ППС.[64] Собрав вокруг себя пекарей, вышедших на перекур, пепеэсовец что-то жарко им доказывал.

Гнат подошел ближе.

— Панове, прошу понять меня верно. Я есть социалист. Наша партия есть партия робуча. Я не могу равнодушно смотреть, когда рабочий страдает, когда его обманывают шарлатаны и проходимцы, как Кузьма Гай и его компания. Кто такой Гай? Никто. А кто есть мы? Мы есть польская партия социалистов. Мы — други ваши. А Кузьма Гай, Мартынчук, Ясень и эти недоучки-академики — все они шарлатаны! Прошу вас, панове, идите до Песковой горы и гляньте, что они натворили. Пильщики им поверили и объявили страйк..

Тут он заметил Гната Мартынчука, но не растерялся.

— О, пан Мартынчук, прошу вас, про волка речь, а волк и в хату! — с усмешкой произнес он. — Только здесь люди благоразумные, и вам не удастся их обдурить! Нет, нет, они вас не послушают! Хватит и тех несчастных, что остались без куска хлеба, без крова и сейчас по вашей милости замерзают на Песковой горе. И я…

— Прошу, пан Пшибек, — перебил его один из пекарей. — Скажите нам, просим, вы есть представитель нашей польской партии социалистов?

— Так! — торжественно изрек франт.

— Почему же эта партия не поможет тем, кто очутился на Песковой горе, вернуться в бараки? Почему вы не требуете от барона Рауха, чтобы тот лучше обращался с рабочими, как с людьми, а не как со скотом? Хороший хозяин в такую погоду и пса из дому не выгонит.

— Пан Пшибек, — спокойно обратился к франту Гнат Мартынчук. — Когда вы были на Песковой горе?

— Да вот сейчас! — солгал тот.

Тогда опять заговорил пекарь.

— Вы, пан Пшибек, верно заметили, мы люди благоразумные, ложью нас не опутаешь. На Песковой горе никого нет. Гай и его люди всем помогли. Рабочие дали приют бастующим. И советую вам, пан социалист, больше сюда не ходить.

Пан Пшибек побагровел.

— Ах так? Прошу бардзо… Тогда представитель нашей партии никогда не переступит порог вашего заведения! Пеняйте на себя.

Вдогонку ему летели насмешливые реплики:

— Осторожно, паночек, обойдите лужу!

— Не испачкайте лакированных сапожек!