Эгоист

Глава 10

Перед железной оградой виллы остановился экипаж. Это возвратился домой Франц Зандов. Он прошел прямо в сад и, коротко поздоровавшись с братом, сказал:

— А, ты уже здесь? А где же дамы?

— Мисс Клиффорд только что покинула меня.

— А мисс Пальм?

— По всей вероятности, она на берегу. С момента своего возвращения я еще не видел ее.

Франц Зандов нетерпеливо огляделся, ему, видимо, было неприятно, что Фрида против обыкновения не вышла встретить его.

— Я с самого утра не видел тебя, — недовольно обратился он к Густаву. — Ты заявил, что должен уйти по важным делам, но я все же рассчитывал, что ты через несколько часов покажешься в конторе. Что за дела заняли тебя на целый день?

— Во-первых, я был у банкира Гендерсона.

— Вот как? Наверное, по поводу нового займа, на который теперь в М. открыта подписка? Мне приятно, что ты сам переговорил с ним об этом.

— Ну, конечно, по поводу займа, — подтвердил Густав, не чувствуя никаких угрызений совести от того, что обманывал брата, выставляя себя усердным дельцом, хотя на самом деле, любуясь картинной галереей банкира, не обменялся с тем ни одним словом об этом займе. Однако, не испытывая ни малейшего желания подвергаться экзамену о своем дальнейшем «полезном» времяпровождении, быстро добавил:

— Кроме того, пришлось заняться одним делом частного характера. Во время своего последнего визита к нам миссис Гендерсон познакомилась с мисс Пальм и прониклась к ней сильнейшей симпатией. Удивительно, как это тихое, робкое дитя всюду успевает одерживать победы! Они с мисс Клиффорд тоже очень быстро стали подругами.

— О, мисс Пальм вовсе не так тиха и робка, как ты думаешь, — возразил Франц Зандов, взоры которого все еще искали хрупкую фигурку на берегу. — За ее внешней сдержанностью скрывается натура страстная, далеко не заурядная. Я сам этого не предполагал, пока случай не открыл мне.

— И с тех пор ты тоже покорен ею. Откровенно говоря, Франц, я совершенно не узнаю тебя. Ты обращаешься с молоденькой, к тому же посторонней тебе девушкой с такой деликатностью, а порой даже нежностью, какую никогда не встречал от тебя твой единственный и притом превосходный брат.

Франц Зандов сел и в задумчивости оперся головой на руку.

— В этой юной девочке так много свежести, наивной чистоты! — объяснил он. — Она невольно напоминает мне о моей собственной юности. Эта девушка еще так твердо держится своих принципов и романтических идей, своих грез о счастье и светлом будущем и не в состоянии понять, что мир-то совсем другой. Ах, эти детские идеи безрассудны и разрушатся сами собой, как только столкнутся с реальной жизнью, но когда слушаешь их, в памяти постепенно оживает все то, чем когда-то сам владел и что потерял.

Голос Франца Зандова опять приобрел своеобразное, мягкое звучание, которого никогда прежде не слышали его близкие. Фрида, очевидно, и в самом деле сумела затронуть потаенные струны его души, которых вообще никто не знал. То, что Франц Зандов отвергал в Джесси, беспощадно клеймя как мечтательность и экстравагантность, открыло Фриде путь к сердцу этого обычно сухого и замкнутого в себе человека.

Густав почувствовал, что Франца раздирают противоречия, и с легкой усмешкой ответил брату:

— Ну, какая же это новость? Ведь ты всегда был членом семьи Клиффордов. И Джесси выросла на твоих глазах.

— Джесси всегда была любимицей своих родителей, — холодно возразил Франц Зандов. — Ее буквально боготворили, осыпали ласками, она купалась в любви, и всякого, кто был более сдержан, как, например, я, боялась и избегала. Я всегда оставался чужим для нее — белокурого, мягкосердечного, изнеженного ребенка, — и с тех пор, как она выросла, мы окончательно отдалились и перестали понимать друг друга. Но в этой Фриде с ее суровой замкнутостью, которую необходимо сперва преодолеть, чтобы добраться до сущности, нет ничего мягкого и робкого. Когда удастся надломить ее твердую внешнюю оболочку, ты увидишь внутри немалую жизненную силу. Я люблю такие характеры, возможно, потому, что чувствую в них много родственного. Иной раз меня поражает, даже устрашает, когда из уст этой девушки я слышу суждения, а главное, вижу выражения чувств точно такие же, какие были у меня в ее возрасте.

Густав ничего не возразил ему, но взглядом напряженно следил за лицом брата. Тот заметил это и, словно рассердившись на себя за мягкосердечие, тотчас же переменил тему разговора, заговорив холодным, деловым тоном:

— Но ты все же должен был зайти на несколько часов в контору. Нам предстоят важные дела, я снова получил письмо от Дженкинса. Он теперь серьезно настаивает на исполнении твоего обещания, касающегося статьи в «Кельнской газете», да и самое время для этого. Вероятно, статья уже давно готова?

— Я вовсе не думал, что дело столь спешно, — возразил Густав, — ведь ты уже в течение нескольких дней ни словом не напоминал о нем.

— Необходимо было еще многое обсудить и подготовить. По этому поводу я вел очень оживленную переписку с Нью-Йорком.

— Но не давал мне ее на просмотр, как делал с прежней корреспонденцией.

— Тогда я хотел ввести тебя в курс дела, теперь же речь идет об одном очень неприятном вопросе, который я должен разрешить лично.

— Я знаю: ты попытался развязаться со всем этим делом.

Франц Зандов приподнялся и посмотрел на брата с таким же безмолвным удивлением, как тогда, когда узнал о самовольной поездке Густава на его земли.

— Я? — воскликнул он. — Кто это сказал тебе?

— Никто, я сделал такой вывод по различным признакам и вижу теперь, что не ошибся в своих предположениях.

Франц Зандов мрачно и злобно посмотрел на брата, стоявшего перед ним как ни в чем не бывало, и продолжил:

— У тебя прямо-таки опасная наблюдательность: все у тебя под контролем, сомневаюсь, что мне удалось от тебя утаить даже самые сокровенные мысли. Ну, если говорить правду — да, я захотел отказаться! Обдумав все еще раз, изучив, убедился, что эта операция оказалась очень сомнительной, по-видимому, она даже приблизительно не будет столь выгодной, как мы рассчитывали. Я сделал попытку нарушить уже принятые обязательства и предложить вместо себя в дело другого участника, но оказалось, это невозможно. Дженкинс настаивает на исполнении договора, я связал себя по рукам и ногам. Поэтому все должно остаться на прежних условиях.

Он говорил отрывисто, раздраженно, с нервной поспешностью перелистывая вынутую из кармана записную книжку. Весь его вид доказывал, что он сильно волнуется и с большим трудом сдерживается.

Густав, похоже, не замечал этого, он спокойно и четко произнес:

— Ну, должно быть, найдется какое-то средство отказаться от подобного договора.

— Нет! Большие деньги уже вложены мной в это предприятие. Я могу потерять все средства, если отступлюсь от дела. Дженкинс вполне способен удержать меня и использовать против меня каждую букву договора с того момента, как его выгода перестанет соответствовать моей. Таким образом, приходится предоставить события их естественному ходу... Ах, мисс Фрида, наконец-то мы видим вас!

Последние слова оратор с явным облегчением обратил к девушке, только что вошедшей в беседку.

Фрида тоже изменилась в последнее время, но иначе, нежели Джесси. Ее прежде бледное детское личико приобрело легкий румянец, в темных глазах, правда, глядевших еще сурово, уже не было мрачной тени. В них вспыхнула радость, когда она заметила хозяина дома и поспешила к нему.

— Мистер Зандов, вы уже возвратились? Я и не знала, иначе давно пришла бы, — сказала она, но взглянув на серьезные лица мужчин, сделала легкое движение, словно желая удалиться, заметив: — Но я, кажется, помешала?

— Нисколько! — остановил Франц Зандов. — Мы обсуждали здесь деловые вопросы, но я рад отложить их.

Он отбросил свою записную книжку в сторону и протянул руку Фриде. Этот холодный, строгий человек, суровость которого не смягчалась даже в кругу семьи, казался сейчас совсем другим. Очевидно, последние несколько недель многое изменили и в нем.

Густав поздоровался с Фридой вежливо, но холодно, как всегда делал это в присутствии брата, а затем добавил:

— Я должен передать вам, мисс Пальм, привет и приглашение. Миссис Гендерсон ожидает вас у себя в ближайшие дни, чтобы окончательно договориться о деле, которое она с вами уже обсуждала.

— Какое это дело? — спросил Франц Зандов, внимательно ловивший каждое слово брата.

Фрида взглянула на Густава вопросительно и даже как будто испуганно, но быстро овладела собой и ответила слегка неуверенно:

— Миссис Гендерсон... Ну, она отпускает свою компаньонку и предложила мне это место. По всей вероятности, я...

— Вы не займете его! — раздраженно прервал ее Франц Зандов. — К чему вообще такая спешка? Ведь наверняка для вас можно найти и другое, к тому же лучшее место?

— Дом банкира Гендерсона считается одним из лучших в городе, — заметил Густав.

— А миссис Гендерсон — одна из самых несносных женщин в городе, она мучает всех окружающих своими придирками и капризами, и каждая ее компаньонка становится ее жертвой. Нет, мисс Фрида, оставьте эти мысли, я ни за что не допущу, чтобы вы поступили на работу в подобный дом.

Почти незаметная, но торжествующая улыбка мелькнула на губах Густава. Фрида стояла безмолвная, потупив взор, похоже, этот разговор вернул ей прежнюю застенчивость.

Однако Франц Зандов, неверно истолковав ее молчание, испытующе посмотрел на девушку и медленно произнес:

— Конечно, я отнюдь не намерен стеснять вашу свободу. Если вы желаете уйти от нас...

— Нет, нет! — воскликнула Фрида столь страстно, что Густав счел нужным сделать ей предостерегающий знак, чтобы сдержать ее порыв. И действительно, она быстро исправилась и продолжала, понизив голос: — Я только очень боюсь быть вам и мисс Клиффорд в тягость.

— Ну, это совсем напрасный страх, — в шутку пожурил ее Франц Зандов. — Как вы можете быть нам в тягость? Моя племянница скоро убедит вас в обратном. Она сделает вам лучшее предложение, чем миссис Гендерсон. Джесси слишком много времени проводит в одиночестве, и ей нужна подруга; нехорошо, если девушка ее возраста остается без женского общества. Не желаете ли вы стать такой подругой, Фрида? Не желаете ли вы остаться у нас?

Девушка подняла на него взор, ее увлажненные слезами глаза словно молили о прощении:

— Если вы согласны на это, мистер Зандов, то я охотно и с благодарностью приму доброе предложение мисс Клиффорд, но, повторяю, если только вы позволите мне остаться здесь.

По лицу Франца Зандова скользнула улыбка. Беглая и почти незаметная, она, как солнечный луч, осветила его черты:

— Да разве я такая уж большая величина в доме? Значит, Джесси успела поговорить с вами об этом и вы боялись только моего несогласия? Напрасно, дитя! Я предоставляю своей племяннице полную свободу в этом и сейчас же побеседую с ней, чтобы выяснить дело. Миссис Гендерсон завтра же узнает, что ей следует поискать себе другую компаньонку.

Франц Зандов быстро встал и, приветливо кивнув, ушел из беседки.

Едва он отдалился на достаточное расстояние, Густав, подойдя к девушке, прошептал:

— Он опасается, что Гендерсоны заполучат тебя, а потому хочет как можно скорее получить гарантию, что ты остаешься в его доме. Отчего ты тогда так испуганно взглянула на меня? Неужели подумала, что я вознамерился отправить тебя отсюда к миссис Гендерсон, которую так верно охарактеризовал мой брат? Хотя она действительно просила меня сегодня сделать тебе такое предложение. Нет, мне лишь непременно требовалось узнать, как он отнесется к моему сообщению. Ты видела, он был вне себя. Браво, девочка моя! Ты ведешь свое дело превосходно, и теперь я очень доволен тобой.

Фрида не слышала этих похвал. Ее глаза следили за Францем Зандовым, который только что скрылся за кустами. Затем она повернулась и с усилием вымолвила:

— Но я не могу больше обманывать его! Пока он был суров и холоден, у меня еще хватало сил играть мою роль, теперь же... ложь сокрушает меня.

— Тогда свали всю ответственность на меня! — воскликнул Густав. — Я навязал тебе эту ложь, я затеял «интригу», как выражается мисс Клиффорд, ну, я и буду вести игру, пока дело не дойдет до разъяснений. Теперь же следует неустанно продвигаться вперед и не отступать ни на шаг. Находясь столь близко от цели, мы не смеем колебаться. Подумай сама об этом и обещай мне еще потерпеть.

Фрида наклонила голову; она ничего не возразила, но и не дала никакого обещания.

Тогда Густав продолжал более серьезным тоном:

— Джесси тоже подталкивала меня сегодня к решительному шагу-объяснению, и я вижу, что она никак не понимает моей медлительности. Но ведь она не знает всего. Пока это только наша тайна. Джесси думает, что для ее опекуна ты совершенно посторонняя, которую он полюбил и которой без сопротивления открывал свои объятия. Но мы, — тут он крепко сжал руку девушки, — знаем это лучше нее, мое бедное дитя!.. Мы знаем, что тебе приходится бороться с мрачной ненавистью, которая уже отравила целую жизнь и так пропитала ее, что несколько приветливых слов не в состоянии ничего изменить. Я хотел отвоевать тебе твое право быть здесь, когда мой брат покинул Европу. И позже делал попытки к этому, но понял, как глубоко коренится в нем его злосчастное заблуждение. Для того чтобы злоба не возродилась в нем и не разлучила вас опять, вы должны еще больше сблизиться. Или ты думаешь, что я преувеличиваю и зря возлагаю на тебя подобную ответственность?

— О, нет, конечно, нет!.. Я безусловно повинуюсь тебе, но только мне становится бесконечно тяжело лгать!

— А мне так вовсе нет! — заявил Густав. — Я никогда не думал, что иезуитское правило «цель оправдывает средства» является таким прекрасным лекарством против угрызений совести. Я вру, так сказать, с полным душевным спокойствием, даже с возвышающим меня в своих глазах ощущением. Но тебе совершенно незачем брать с меня пример. Такое чистое дитя, как ты, и не может обладать моей бесстрастностью. Наоборот, неправда должна быть тяжела для тебя, и я испытываю большое удовлетворение, что это действительно так на самом деле.

— Но как же Джесси? — воскликнула Фрида. — Могу ли я наконец довериться ей? Она относится ко мне с такой любовью, она мне, чужой, открыла свои объятия как сестра...

— Чтобы избавиться от меня! — перебил ее Густав. — Да, только из-за этого она раскрыла тебе свои объятия. Чтобы избавиться от моего сватовства, она позволила бы мне ввести в дом кого угодно, лишь бы только это существо освободило ее от нежелательного жениха. Поэтому ни слова ей! Джесси не исключается из игры! Мне доставляет особое удовольствие позволять ей презирать меня, и я должен еще какое-то время наслаждаться ее отвращением.

— Потому что для тебя все — лишь игра, — с упреком сказала Фрида. — Но ведь она-то страдает по-настоящему.

— Кто? Джесси? Нисколько!.. Она просто-напросто страшно злится на мою так называемую мерзость, и я желаю доставить себе по крайней мере хоть маленькое удовольствие наблюдать эту злость.

— Ты ошибаешься, ей чрезвычайно горько, что она вынуждена так плохо думать о тебе. Я знаю, она плакала.

Густав вскочил как ужаленный:

— Что? Правда ли это? Ты в самом деле видела? Она плакала?

Фрида была ошеломлена переменой в его лице: оно просияло.

— И ты этому радуешься? Как ты можешь упрекать ее за то, что она заставляет тебя расплачиваться за заблуждение, которое ты сам же вызвал? Неужели можешь быть столь мстительным и мучить ее?

— Ах ты шестнадцатилетняя мудрость! — воскликнул Густав, заливаясь смехом. — Ты хочешь взять свою подругу под защиту от меня... От меня!.. Правда, ты слишком умна для своих лет, моя маленькая Фрида, но в подобных вещах решительно ничего не понимаешь, да это вовсе и не нужно. Ты можешь спокойно подождать с наукой любви еще пару годков. Но говори же! Когда плакала Джесси? Откуда ты знаешь, что ее слезы были из-за меня? Да говори же! Ты видишь, я сгораю от нетерпения!

Лицо Густава выражало крайнее напряжение, и он читал слова девушки буквально по ее губам. Фрида, по-видимому, и на самом деле ничего не понимала в «подобных вещах», ибо все еще смотрела на Густава с огромным изумлением. Однако, уступив его настояниям, она начала говорить:

— Недавно Джесси с укором задала мне вопрос, неужели я действительно рискну доверить свое будущее такому бессердечному эгоисту, как ты? Я стала защищать тебя, правда, достаточно неловко, так как не смела ничего выдать и должна была молчаливо выслушивать каждый упрек тебе.

— Ну, дальше! — задыхаясь, торопил ее Густав. — Дальше!..

— И вот во время нашего разговора Джесси внезапно разразилась слезами и воскликнула: «Ты слепа, Фрида, ты рада обманываться, а я хочу, чтобы ты была счастлива! Ты не знаешь, как мне тяжело так унижать перед тобой этого человека, и Бог весть, сколько бы я дала за то, чтобы он представился и мне таким же чистым и стоял так же высоко, как в твоих глазах!» Сказав это, она убежала и заперлась в своей комнате. Но я знаю, что она там проплакала несколько часов.

— Это ни с чем не сравнимое, дивное известие! — в восхищении воскликнул Густав. — Ты даже представить себе не можешь, какая ты умница, что заметила это! Поди сюда, в награду я должен поцеловать тебя! — Обняв девушку, он сердечно поцеловал ее в обе щеки.

Какая-то тень упала на вход в беседку — там стоял Франц Зандов; он вернулся за своей записной книжкой и стал свидетелем этой сцены. Одно мгновение он стоял неподвижно и молча, но затем подошел ближе и возмущенно воскликнул:

— Густав!.. Мисс Пальм!..

Фрида испуганно вздрогнула. Густав тоже побледнел и выпустил ее из дружеских объятий. Катастрофа, которую он во что бы то ни стало хотел отдалить, надвинулась, стала неотвратимой, это он сразу почувствовал. Теперь необходимо было с достоинством встретить ее.

— Что здесь такое происходит? — спросил Франц Зандов, меряя брата гневным взором. — Как ты смеешь так приближаться к юной девушке, находящейся под покровительством моего дома? И вы, мисс Пальм? Как вы могли дозволить подобное обращение? Может быть, это случилось с вашего согласия? Видимо, между вами установились слишком доверительные отношения.

Фрида ничего не ответила на этот брошенный ей несправедливый упрек. Она глядела на Густава, словно ожидая от него защиты. А он уже овладел собой и, подойдя к брату, примиряюще произнес:

— Выслушай меня, брат! Ты заблуждаешься... я все объясню тебе...

— Мне не нужно никаких объяснений, — перебил его Франц Зандов. — Я сам видел то, что ты позволил себе, и, надеюсь, ты не попытаешься оспаривать свидетельство моих собственных глаз. Я всегда считал тебя человеком легкомысленным, но не настолько бесчестным, чтобы здесь, почти на глазах у Джесси, обещанной тебе невесты...

— Франц, прошу тебя, замолчи, пока не поздно! — Густав так внезапно и резко вмешался в речь брата, что тот, несмотря на весь свой гнев, сразу замолк. — Я не позволю тебе говорить мне подобные вещи, так далеко не простирается мое самопожертвование. Фрида, поди сюда! Ты видишь, мы обязаны открыться! Он должен узнать правду!

Фрида повиновалась, она подошла к нему и, словно защищая, положила руку ему на плечо. Франц Зандов, ничего не понимая, переводил взгляд с брата на девушку. Происходившее казалось ему дурным сном, ибо он не имел ни малейшего представления об истинном положении вещей.

— Ты несправедливо упрекаешь меня, — продолжал Густав. — Неправ ты также и по отношению к Фриде. Если я поцеловал ее, то она имела на это право. Ведь она с самой ранней юности находится под моим покровительством. Все отталкивали это бедное покинутое дитя — все те, кто должен был оказывать ей и защиту, и любовь. Я был единственным человеком, не отвернувшимся от нее по праву родства. И теперь я думаю, что имею право дружески обнять ее.

Было поразительно, какой глубокой серьезностью звучал теперь голос этого, казалось, легкомысленного насмешника. Франц Зандов уже при первых словах отступил назад, словно ужаснувшись какого-то предчувствия. Краска сбежала с его лица, оно становилось все бледнее и бледнее, и, устремив пристальный взгляд на Фриду, он беззвучно и почти механически повторил:

— Твое родственное право? Что... что это значит?

Густав поднял голову девушки, прислоненную к его плечу, и, повернув лицом к брату, произнес:

— Если ты не догадываешься ни о чем, то прочти по этому лицу, может быть, тогда тебе станет ясно, к кому относится то сходство, которое ты искал в нем. Правда, я виноват, потому что обманул тебя. Но я вынужден был так поступить, так как ты отклонял всякую возможность соглашения с тобой. Тогда я ухватился за последнее средство и сам привез Фриду сюда. Я надеялся, что в тебе постепенно разовьется чувство, которое опять согрело бы полузамерзшее сердце; я рассчитывал, что мне удастся в конце концов заронить в тебе мысль, что та посторонняя девушка, к которой тебя так властно влекло, имеет право на твою любовь. Увы! Этого не случилось, все раскрылось внезапно, неожиданно. Но посмотри на эти черты, ведь они — твои! Ты долгие годы страдал от тяжелого, мрачного безумия и заставил ни в чем не повинное дитя искупать прегрешения своей матери. Ну, так пробудись же наконец от своего безумия, открой объятия... своему единственному, своему отвергнутому ребенку!

За этими словами наступила долгая, тяжелая пауза. Франц Зандов пошатнулся; казалось, что он упадет, но он остался стоять. Его лицо страшно подергивалось, из груди со стоном вылетало порывистое дыхание, но он не сказал ни слова.

— Фрида! — мягко произнес Густав. — Пойди к своему отцу!.. Видишь, он ждет этого...

Он подтолкнул девушку вперед и намеревался подвести к своему брату, но к тому внезапно вернулся дар речи. Сделав движение, словно желая оттолкнуть от себя приближавшуюся к нему девушку, он глухо и отстраненно сказал:

— Назад! Так легко вам еще не дастся победа. Теперь я насквозь вижу вашу игру. Вы написали финал этого фарса.

Фрида вздрогнула; она высвободилась из рук своего защитника и медленно стала отходить назад, к дальнему краю беседки.

— Фарса? — оскорбился Густав. — Франц, как можешь ты так говорить в подобный момент?

— А разве нет? — разразился Зандов-старший. — Как еще назвать ту пошлую скоморошью игру, которую ты инсценировал за моей спиной? Значит, в течение нескольких недель я окружен был в своем доме ложью и обманом? Наверняка и Джесси вовлекли в обман — ведь без ее согласия все это было бы невозможно провернуть! Все вы составили заговор против меня! Ты... — Он обернулся к Фриде, словно желая именно на нее излить весь свой гнев. Но в тот же момент, когда Франц встретился с глазами девушки, жестокие слова замерли на его устах. Он помолчал несколько секунд, а затем продолжал с горьким презрением:

— Наверное, тебе нарисовали целую картину. Как соблазнительно иметь отца, который может оставить тебе в наследство богатство и создать блестящее положение? Ради наживы ты обманом вторглась в мой дом. Но я не нарушу клятвы, которую дал самому себе и Богу, покидая Европу. У меня нет ребенка. Я не желаю иметь его, даже если людской закон десять раз присудит его мне! Тебе пора паковать вещи и поспешить назад за океан, туда, откуда ты явилась. Я не хочу быть жертвой лжи.

— Вот этого-то я и опасался! — пробормотал Густав и, расправив плечи и подняв голову, громко обратился к взволнованной девушке: — Фрида, разбуди же в нем отцовское чувство! Видишь, меня он не слушает, тебя же должен выслушать. Так говори же! Разве ты не чувствуешь, что все решается сейчас?

Но Фрида молчала, она даже не пыталась разомкнуть свои судорожно сжатые губы. Тоже мертвенно-бледная, она смотрела с тем же выражением мрачного упорства, которое искажало черты Франца Зандова.

— Оставь меня, дядя Густав! — наконец процедила сквозь зубы она. — Я не могу теперь просить и не стала бы делать этого, даже если бы на карту была поставлена моя жизнь. Я только намерена сказать отцу, что неповинна в том «обмане», в котором он меня упрекает.

Хрупкая фигура юной девушки выпрямилась, темные глаза вспыхнули, а вслед за тем, не в силах вынести нанесенные оскорбления, она дала волю своим чувствам.

Подойдя к отцу, Фрида резко и страстно воскликнула:

— Тебе незачем было так жестоко отталкивать меня. Ведь я сама ушла бы в тот момент, когда мне стало бы ясно, что то единственное, что я здесь искала, — отцовское сердце — останется для меня закрытым. Я никогда не ведала родительской любви. Мать была мне чужой, об отце я знала только, что он живет далеко, за океаном и отверг меня из ненависти к моей матери. Я прибыла сюда с неохотой: ведь я тебя не знала и не испытывала к тебе ничего, кроме страха. Но дядя убедил меня. Он постоянно твердил, что ты одинок и озлоблен на весь мир, что ты глубоко несчастен, несмотря на все свое богатство, что ты нуждаешься в любви и только я одна могу дать тебе ее. Последним доводом он заставил меня, несмотря на сопротивление, отправиться сюда за ним. Этим он укрощал меня каждый раз, когда я хотела вернуться в Германию. Но теперь он, вероятно, не станет удерживать меня, а если бы и попытался, то я все-таки вырвалась бы отсюда. Владей своими богатствами, отец, которые, по твоему мнению, только и влекли меня. Они не принесли тебе блага — это я давно поняла и убеждаюсь вновь из твоих слов. Если бы ты был беден и покинут, я попыталась бы все-таки полюбить тебя, теперь же я не смогу. Я уйду из этого дома сейчас же.

В гневной вспышке юной девушки чувствовались одновременно отчаяние и упрямство — именно в этом проявилось сходство дочери с отцом. Ее дерзкие откровенные слова оказали неизмеримо более сильное действие, чем это могли бы сделать просьбы. Если бы она вспылила случайно, то никто не обратил бы внимания. Сейчас же, в момент крайнего возбуждения, противоречивые качества ее характера проявились с такой силой, что разрушилось всякое сомнение в родстве шестнадцатилетней девушки и этого сурового седовласого мужчины.

Франц Зандов невольно должен был заметить их семейное сходство. Ведь это его глаза горели перед ним, ведь это его голос звучал в его ушах, ведь это его собственное упрямство было теперь направлено против него. Все его черты до единой повторились в дочери. Голос крови и сходство характеров заявили о себе так громко и неопровержимо, что в нем стало постепенно исчезать мрачное чувство уязвленного собственного достоинства, владевшее им так долго.

Фрида обратилась к дяде:

— Через час я буду готова в дорогу. Прости, дядя Густав, что так плохо следую твоим указаниям и делаю бесплодным твое самопожертвование, но я не могу поступить иначе, не могу!

Она порывисто прижалась лбом к груди Густава, но это длилось лишь одно мгновение, затем она вырвалась из его объятий, проскользнула мимо отца и, словно за ней гнались, помчалась через парк к дому.

Франц Зандов, увидев свою дочь в объятиях брата, сделал было движение, словно хотел вырвать ее из них, но его рука бессильно опустилась, и он сам как подрезанный опустился на стул и закрыл лицо руками.

Густав же не сделал никакой попытки удержать племянницу. Скрестив на груди руки, он спокойно наблюдал за братом и, наконец, спросил:

— Ну, теперь ты веришь?

Франц Зандов выпрямился, он хотел ответить, но ему трудно было говорить.

— Я думал, что эта встреча должна была бы убедить тебя, — продолжал Густав. — Ведь сходство прямо-таки поразительное. Ты видел себя в своем ребенке, как в зеркале. Франц, если ты не веришь и этому свидетельству, тогда, конечно, все погибло.

Франц Зандов провел рукой по лбу, покрывшемуся холодным потом, а затем поглядел на дом, где исчезла Фрида.

— Позови ее назад! — тихо попросил он.

— Бесполезно, она все равно не послушается меня. Да разве ты сам вернулся бы, если бы тебя так оттолкнули? Фрида — дочь своего отца, она не приблизится к тебе, только ты сам сможешь привести ее обратно.

Опять наступило продолжительное молчание, затем Франц Зандов, хотя и медленно, с трудом, поднялся. Густав, положив руку на его плечо, произнес:

— Еще одно слово, Франц! Фрида знает о прошлом лишь то, что должна была знать в силу крайней необходимости, и ни слова больше. Она и понятия не имеет о том, из-за чего ты отверг ее и вследствие какого страшного подозрения долгие годы держал ее вдали от своего отцовского сердца. Я не нашел в себе сил открыть ей правду. Она думает, что ты возненавидел ее мать за то, что та разошлась с тобой после несчастного брака и повенчалась с другим человеком и что ты перенес эту ненависть на нее. Этой причины для нее достаточно, и она не спрашивает ни о какой другой. Поэтому и оставь ее при этой мысли. Думаю, ты поймешь, что я не позволил твоей дочери хоть сколько-нибудь проникнуть во всю глубину твоего семейного несчастья и умолчал о самом страшном подозрении. Если ты не коснешься этих обстоятельств, то Фрида никогда не узнает о них.

— Б... благодарю тебя! — И Франц Зандов схватил руку брата.

Тот крепко пожал ее и, когда Франц повернулся и быстро зашагал к дому, со вздохом произнес:

— Он пошел к ней. Слава богу! Ну, пусть они теперь одни разбираются. Моя миссия почти завершена.