Эгоист

Глава 6

План Густава был приведен в исполнение. Молодую иностранку приняли в доме так просто и свободно, что у Зандова не возникло ни малейшего подозрения. Однако Фрида, несмотря на все свои старания казаться благодарной, оставалась посторонней в этом чужом для нее доме. Быть может, ее подавлял непривычный комфорт, резко контрастировавший с непритязательной обстановкой ее предшествующей жизни. Она оставалась молчаливой, замкнутой, и даже любезность и дружелюбие Джесси не могли растопить лед ее сдержанности.

Напрасно мисс Клиффорд старалась разузнать подробности происхождения или прежней жизни Фриды. Последняя, видимо, намеренно избегала подобных разговоров, и даже сердечное участие Джесси не сделало ее откровенней. Само собой разумеется, такое поведение представлялось Джесси странным, особенно с того момента, когда она поняла, что юная девушка вовсе не принадлежала к тем мягким натурам, кто боязливо отступает перед трудными обстоятельствами. Наоборот, по некоторым невольно вырвавшимся у Фриды словам можно было судить о ее недюжинной воле и глубокой, хотя и подавляемой, силе чувств. И при всем этом налицо были рабская покорность и готовность подчиниться чужой воле. Такое поведение было непонятно Джесси.

Густав играл свою роль превосходно. В присутствии брата он держался в высшей степени вежливо, но вместе с тем вполне холодно по отношению к Фриде. Ни одним словом, ни одним знаком не обнаруживал он того, что они близко знакомы, ни на одно мгновение не терял он самообладания. При этом Густав был любезен и весел, как никогда до того, и всем попыткам Джесси заставить его почувствовать ее презрение противопоставлял такое остроумие и иронию, что она поневоле смирялась.

Франц Зандов почти не обращал внимания на молоденькую гостью. Он вообще очень мало интересовался домашними делами, проводя большую часть дня в городе, в своей конторе, а в утренние и вечерние часы, которые каждый человек обычно посвящает отдыху, удалялся в свой кабинет и там продолжал работать. Он видел Фриду только за едой и относился к ней с равнодушной вежливостью. Со своей стороны, она не делала ни одного шага к сближению, хотя именно ради этого и прибыла в этот дом. Либо она не обладала для того достаточной ловкостью, либо ее послушание отказывалось служить ей именно тогда, когда дело касалось выполнения ее задачи, — во всяком случае, Фрида и человек, в доме которого она жила, даже по истечении целой недели оставались так же чужды друг другу, как и при первой встрече.

Братья Зандовы только что вернулись из города, и все сидели за столом. Как обычно, Густав задавал тон беседе, удивительно весело рассказывал девушкам об одном случае, происшедшем в то утро в конторе. Франц Зандов, не любивший, когда что-либо, касавшееся дела, представлялось в смешном виде, сделал несколько недовольных замечаний, но его брат пропустил их мимо ушей и продолжал забавлять слушательниц рассказом о действительно комичном недоразумении.

— Уверяю вас, этот сверхусердный агент фирмы «Дженкинс и Компания», стремглав прилетевший из Нью-Йорка и думавший открыть во мне жаждущего поселиться на их землях фермера, был бесподобен! — воскликнул он. — Этот субъект во что бы то ни стало хотел навязать мне хоть какой-нибудь земельный участок на краю света и страшно разочаровался, когда в конце концов появился мой брат и недоразумение выяснилось!

— Но ведь ты сам довел до этого, — раздраженно бросил Франц Зандов. — Ты сам своими бесчисленными вопросами и справками загнал беднягу в такой тупик, что он безусловно мог ошибиться.

— Да неужели же меня можно действительно принять за фермера? — воскликнул Густав. — Впервые в жизни вижу, что мне можно приписать интерес к работе в сельском хозяйстве. Хотя, конечно, работа на земле стала бы, по крайней мере, совершенно новым поприщем, на котором я должен был бы испытать свои силы. Боюсь только, что здесь я оказался бы еще менее полезен, чем в твоей конторе.

— Ну, это вряд ли возможно, — сухо отрезал Франц Зандов.

Однако Густав только засмеялся в ответ и стал говорить Джесси о том, что не понимает, почему это его конторская деятельность решительно нигде не встречает одобрения.

Последней фразой Фрида явно заинтересовалась, она вдруг стала внимательно слушать. Обычно она никогда по собственной инициативе не включалась в разговор, на этот же раз ловила каждое слово Густава с напряженным интересом и внезапно обратилась к нему:

— «Дженкинс и Компания»? Крупная нью-йоркская фирма, которая всюду печатает объявления и рассылает агентов для организации немецкой эмиграции в Америку?

— Совершенно верно, мисс Пальм, — ответил тот. — А разве вам знакома эта фирма?

— Мне нет — ведь я провела лишь несколько недель в Нью-Йорке, но в немецкой семье, где я жила, о ней часто шла речь. Говорили с большим опасением и считали несчастьем, что этот Дженкинс в сферу своих спекуляций включил также и переселение.

— Как так? Разве этот господин не пользуется хорошей репутацией? — будто бы невзначай спросил Густав.

— По-видимому, так. Говорили, что он — один из самых бессовестных спекулянтов, что разбогател при помощи самых дурных приемов и ни на мгновение не задумается принести в жертву своей алчности благосостояние тех, кто доверяется ему.

Джесси стало неловко, когда она услышала это откровенное замечание своей гостьи. Как ни далека она была от деятельности своего опекуна, все же из случайных разговоров знала о его деловых связях с фирмой Дженкинса. Франц Зандов закусил губу и намеревался изменить тему разговора, но в этот момент Густав с нажимом произнес:

— Очевидно, вы обладаете совершенно неправильными сведениями, мисс Пальм. Фирма «Дженкинс и Компания» принадлежит к числу наших самых близких деловых партнеров; мы уже долгие годы сотрудничаем с ней.

Фрида побледнела, но не от смущения — ее лицо выражало глубокий испуг, как будто она не хотела и не могла верить только что услышанному.

Вдруг Франц Зандов не выдержал и взорвался:

— Вы видите, мисс Пальм, в какую иногда можно попасть неприятную ситуацию, если веришь подобным злонамеренным слухам и повторяешь их. Мой брат прав: мистер Дженкинс уже давно мой близкий деловой партнер.

— Тогда простите меня! Я не имела об этом никакого понятия, — тихо промолвила Фрида.

Она еще больше побледнела, и вдруг ее глаза расширились и она прямо взглянула на человека, перед которым обычно робко опускала взор. В ее темных глазах появилось какое-то странное выражение, нечто вроде смущенного сомнения или боязливого вопроса.

Франц Зандов — гордый, упрямый делец, не выносивший никаких возражений и властно разбивавший доводы своего брата, видимо, почувствовал это; он не смог вынести прямой и открытый взгляд Фриды. Раздраженно отвернувшись, он схватил стоявший перед ним бокал вина и одним глотком осушил его.

Наступило тяжелое молчание, длившееся несколько минут. Наконец Джесси попыталась перевести разговор на новую тему, Густав всеми силами поддерживал ее, но говорили они почти одни. Франц Зандов, видимо, никак не мог побороть свое дурное расположение духа, а Фрида сидела молча и смотрела куда-то вдаль, за террасу. Когда обед кончился, все с видимым облегчением встали из-за стола.

Девушки ушли из столовой; Густав тоже намеревался последовать их примеру, но брат остановил его вопросом:

— Какого ты, собственно, мнения об этой мисс Пальм?

— Трудно сказать. Я еще недостаточно хорошо узнал ее; она кажется очень робкой и сдержанной.

— Да, внешне, но я предпочитаю не доверять внешнему виду людей, который часто бывает обманчив, гораздо важнее полагаться на интуицию. Во всяком случае, в ее глазах видно нечто иное, нежели робость. Удивительные, редкие глаза! Сегодня я в первый раз как следует разглядел их и тщетно стараюсь вспомнить, где я уже встречался с ними. Ты не знаешь, эта девушка в Америке недавно?

— Около месяца, как я слышал от мисс Клиффорд.

— Да, да, припоминаю, Джесси говорила мне об этом. И все-таки в ее чертах я улавливаю что-то близкое, будто знакомое, хотя и не могу разгадать, что именно.

Густав долгим, испытующим взглядом впился в лицо брата и с деланым равнодушием произнес:

— Может быть, это просто какое-нибудь легкое, беглое сходство, бросившееся тебе в глаза.

— Сходство? С кем? — рассеянно спросил Франц Зандов. Он оперся головой об руку и в глубокой задумчивости смотрел перед собой отсутствующим взором. Вдруг он выпрямился и, видимо, не желая развивать навязанную ему мысль, с раздражением произнес:

— Ее замечание за столом было в высшей степени бестактно.

— Но ведь она не виновата, — возразил Густав. — Очевидно, она не догадывалась о твоем договоре с Дженкинсом, иначе, наверное, промолчала бы. Девушка просто повторила то, что слышала. Видишь, какой репутацией пользуется твой «деловой друг»!

Франц Зандов презрительно пожал плечами:

— У кого именно? У некоторых сентиментальных немцев, притащивших сюда из Европы свои ограниченные мещанские понятия и не желающих понять, что вся деловая жизнь здесь у нас основана на совершенно иных принципах. Тот, кто хочет здесь преуспеть, должен рисковать, и притом не так, как в Европе, рисковать, не стесняя себя мелочными соображениями. Клиффорд тоже принадлежал к числу боязливых, долго раздумывающих. Мне часто приходилось тратить немало усилий, чтобы подталкивать его вперед. Поэтому-то до моего приезда он и жил в довольно скромных условиях и лишь после того, как управление его делом перешло в мои руки, сделался богатым человеком, а наша фирма стала первоклассной. Кстати, раз мы говорим о Дженкинсе... У тебя было достаточно времени обдумать мои требования, теперь я ожидаю твоего согласия написать ту статью, о которой мы говорили.

— Так ты все еще не изменил своего решения провернуть это дело вместе с Дженкинсом?

— Ну, конечно! Неужели ты думаешь, что я с каждым новым днем меняю свои деловые интересы? Или ты полагаешь, что детская болтовня, которую мы слышали, в состоянии сбить меня?

— Так я не думаю, но именно потому был удивлен, увидев, что ты потупил взор при этой «детской болтовне».

— Густав, берегись! — воскликнул Франц Зандов, с трудом сдерживая раздражение. — Я позволяю тебе больше, чем кому-либо иному, но теперь мы можем всерьез поссориться. Я отлично видел, что ты намеренно запутал агента Дженкинса, чтобы разузнать, какие ему даны инструкции, точно так же я знаю, чьим ушам предназначалось замечание, которое ты сделал мисс Пальм. Но таким путем ты ничего не добьешься у меня. Что я однажды решил, то непременно исполню, и я еще раз предоставляю тебе выбор: «да» или «нет»! Если ты откажешь мне в содействии...

— Ты ошибаешься! — прервал его Густав. — Я уже несколько дней тому назад написал в «Кельнскую газету» и попросил место для длинной статьи, которую, конечно, как вышедшую из-под моего пера, примут очень охотно. По всей вероятности, она появится в следующем месяце.

Зандов изумился. Неожиданная покорность брата удивила его:

— Ты, разумеется, покажешь мне свою статью, перед тем как отослать ее?

— Несомненно! Ты должен прочесть ее от слова до слова.

Омрачившееся лицо Франца Зандова стало проясняться:

— Это мне очень приятно, очень приятно! Мне было бы крайне тяжело, если бы твой отказ привел к разрыву между нами.

— Из-за меня лично или из-за клиффордского состояния, которое ты хочешь закрепить за собой? — спросил Густав с внезапно вырвавшейся горечью.

— Состояние Джесси вовсе не причастно к моему предприятию, — коротко и решительно заявил Франц Зандов. — Оно в основном обращено в надежные ценности, да, кроме того, Клиффорд в своем завещании запретил вкладывать в спекуляции долю наследства Джесси до ее совершеннолетия или замужества. Таким образом, если это успокаивает твою щепетильную совесть, я могу заверить тебя, что твоя будущая супруга ни одним долларом не причастна к затеянному мной делу. Я предпринял его на собственные деньги и на свой риск, а следовательно, и выигрыш, и потери касаются лишь меня одного.

Он встал, чтобы уйти, Густав тоже поднялся:

— Еще один вопрос, Франц: ты участвуешь в этом деле очень большими суммами?

— Половиной своего состояния. Следовательно, тебе должно быть ясно, что успех крайне необходим мне, поэтому меня радует, что в главном вопросе мы согласны друг с другом. Повторяю тебе еще раз: принципиальные люди здесь не выживают, ну, да ты и сам, наверное, скоро уяснишь себе это и согласишься со мной.

— Половиной своего состояния, — пробормотал Густав, следуя за уходящим братом, — это скверно, брат, очень скверно! Значит, нужно действовать очень осторожно!

В гостиной никого не оказалось, когда братья вошли туда, но на террасе стояла Фрида. Она, очевидно, не заметила вошедших, по крайней мере, когда Франц Зандов направился к ней и она обернулась, было заметно, что она только что плакала. Как ни быстро провела она платком по лицу, все-таки ей не удалось скрыть слезы.

В общем, не в обычаях Франца Зандова было проявлять большую деликатность, однако в данном случае он, по-видимому, приписал слезы девушки неприятному эпизоду, разыгравшемуся за столом, и в приливе участия попытался успокоить ее.

— Не смущайтесь своих слез, мисс Пальм, — произнес он. — Вы, наверное, здесь, на чужбине, скучаете по своей родине?

По-видимому, вопреки ожиданию, он угадал истину; во всяком случае, слова Фриды, произнесенные ею дрожащим голосом, прозвучали искренно и трогательно:

— Да, я испытываю невыносимую тоску по родине и дому.

— Ну, это вполне естественно, ведь вы лишь несколько недель здесь, — равнодушно отмахнулся бизнесмен. — Те же самые чувства мучают всех ваших соотечественников, но, поверьте, это скоро пройдет. Если только человеку выпадет на долю счастье в Новом Свете, он охотно забывает Старый и, в конце концов, даже радуется тому, что покинул его. Не смотрите на меня с таким изумлением, словно я сообщил вам нечто невероятное! Я говорю по собственному опыту.

Фрида действительно взглянула на него с недоумением. В ее глазах, еще влажных от слез, засверкали гнев и досада, когда она горячо воскликнула:

— Неужели вы говорите это всерьез, мистер Зандов? Я должна забыть свой родной дом, отказаться от родины даже в воспоминаниях? Никогда! Никогда!

Франц Зандов, очевидно, был несколько удивлен этим страстным возгласом девушки, обычно тихой и робкой, однако на его губах заиграла полупрезрительная-полусострадательная усмешка, когда он произнес:

— Из самых лучших побуждений я советую вам научиться этому. Несчастье большинства немцев здесь состоит именно в том, что они упрямо держатся за прошлое и в результате часто упускают и настоящее, и будущее. Кроме того, тоска по родине — одно из тех болезненных, искусственно вызываемых чувств, которые считаются очень поэтичными и высокими, но в сущности являются обузой в жизни, бесполезным грузом. Тот, кто хочет добиться успеха в Америке, должен иметь ясную голову и зоркие глаза, чтобы не упустить ни одного подвернувшегося благоприятного случая тотчас же использовать его. Посмотрите на себя: вы вынуждены самостоятельно искать средства к существованию, а в таких обстоятельствах вам лучше рассуждать здраво и не позволять себе поддаваться чувствам, не опускать руки.

Как ни жестко и бессердечно звучали эти слова, все же в них чувствовалось желание дать добрый совет. Неосторожное высказывание Фриды о «деловом друге», которое по логике вещей должно было бы рассердить бизнесмена Зандова, по-видимому, только возбудило в нем интерес к девушке.

Фрида ни словом не ответила на его поучение, своей холодностью поразившее ее до глубины сердца. Да и что могла бы она возразить на это? Но серьезный, вопрошающий, полный упрека взгляд ее темных глаз говорил красноречивее слов и, похоже, оказывал странное воздействие на Зандова-старшего, этого обычно неприступного человека. Теперь он не отвел глаз и, смело посмотрев в лицо девушки, внезапно добавил, невольно смягчив тон:

— Вы еще очень молоды, мисс Пальм, да, очень молоды, чтобы выйти в мир совершенно одинокой. Разве там, в Германии, у вас не было никого, кто мог бы позаботиться о вас, дать вам приют?

— Нет, никого, — тихо, почти неслышно, слетело с губ девушки.

— Ах, правда, ведь вы — сирота. А родственник, вызвавший вас в Нью-Йорк, умер, пока вы еще совершали путешествие? Так я, по крайней мере, слышал от племянницы.

Легкий наклон головы Фриды, очевидно, должен был служить утвердительным ответом, но при этом лицо девушки густо покраснело, и она потупила свой взор.

— Это действительно очень печально, — продолжал Зандов. — Но как же вам вообще удалось найти в Нью-Йорке подходящее убежище, раз вы были совсем одиноки там?

Краска на лице молодой девушки стала еще гуще, и она, запинаясь, ответила:

— Мои спутники по путешествию приняли участие во мне. Меня отвезли к землякам, к пастору одной немецкой общины, где мне оказали самый сердечный прием.

— И этот пастор рекомендовал вас моей племяннице? Да, да, я знаю, у ее матери были большие связи и знакомства в Нью-Йорке. Джесси продолжает поддерживать переписку с некоторыми из них. Впрочем, моя племянница покровительствует вам, так что не беспокойтесь за свое будущее. Располагая рекомендациями дома Клиффордов, вы легко найдете в нашем городе какое-нибудь подходящее место.

Фрида, видимо, была еще менее опытна во лжи, нежели Джесси. Правда, перед последней ей не было нужды притворяться, так как они обе с самого начала заключили негласное соглашение не врать друг другу. Но перед хозяином дома Фрида должна была как следует сыграть свою роль, тем более теперь, когда он, очевидно, заинтересовался ею. Однако всем своим видом девушка невольно выдавала себя, насколько тяжело ей давалась эта игра. Она не могла произнести ни слова.

Франц Зандов, правда, знал, что она робка и молчалива, но теперешнее ее упорное молчание, похоже, раздражало его. Не дождавшись ответа, он резко повернулся и спустился в сад.

Фрида облегченно вздохнула, словно избавившись от тяжкого страдания, и быстро возвратилась в гостиную. Но здесь она наткнулась на Густава, который, делая вид, что не проявляет никакого интереса к разговору, не упустил ни одного слова.

— Послушай, Фрида, я недоволен тобой, — с укором начал он. — Собственно, ради чего ты приехала сюда? Как понимать, что ты избегаешь встреч с моим братом, прямо-таки бежишь от него? Ты не делаешь никаких попыток к сближению с ним, никак не используешь редкие приступы радушия, когда он становится хоть сколько-нибудь доступным, и упорно молчишь, когда он заговаривает с тобой. Я проторил тебе путь, и теперь пора сделать хотя бы шаг по нему.

Фрида, молча выслушав этот выговор, помедлила и коротко произнесла:

— Я не могу!

— Чего ты не можешь?

— Сдержать обещание, которое дала тебе. Ты знаешь, ты почти силой принудил меня. В душе я сопротивлялась, но все-таки последовала за тобой. С какой неохотой приняла на себя роль, которую ты заставил меня разыграть! Но я не в состоянии продолжать эту трагедию, это выше моих сил. Отпусти меня домой, на родину, здесь я все равно ничего не добьюсь.

— Вот как? — раздраженно воскликнул Густав. — Однако великолепная история! Так значит, ради этого разговора я переплыл с тобой океан и насмерть рассорился с издателем и редактором, которые не желали отпускать меня? Так значит, ради тебя я терпеливо просиживаю здесь, в конторе, и позволяю мисс Клиффорд выражать мне свое величайшее презрение, третировать меня и оскорблять, как человека без совести. Все жертвы сделаны для того, чтобы мисс Фрида, недолго думая, коротко заявила мне: «Я не желаю продолжать начатое!» Ну, нет, моя дорогая, тебе не удастся все испортить! Ничего не выйдет! Нет, ты останешься здесь и доведешь до конца то, что мы задумали.

Темные глаза девушки печально и серьезно остановились на лице говорившего, и в них можно было прочесть упрек — ее задел тон, избранный Густавом.

— Не называй меня неблагодарной! — воскликнула она. — Я знаю, что ты сделал для меня, но не представляла себе, что задача будет столь трудна! Я не чувствую абсолютно никакой нежности к этому суровому, холодному человеку и никогда не смогу понять его — предвижу это абсолютно ясно. Если бы я хоть раз заметила теплый огонек в его глазах, хоть раз услышала от него сердечное слово, то попыталась бы сблизиться с ним. Ледяная холодность всего его существа, которую ничто не может согреть и нарушить, каждый раз отвращает меня от него.

Вместо ответа Густав взял Фриду за руку и, посадив рядом с собой на диван, сказал:

— Да разве я говорил тебе, что твоя задача из легких? Она достаточно тяжела — тяжелее, чем я сам думал, но все же она исполнима. Конечно, прячась от Франца, ты ничего не добьешься. Ты должна рассуждать, как настоящий военный стратег, и совершить нападение на врага: он достаточно прочно окопался, значит, нужно брать крепость штурмом.

— Но я не смогу! — страстно воскликнула Фрида. — Повторяю тебе, он не задевает ни одной струнки в моей душе. А если я не в состоянии проявить и принять любовь, то зачем же мне тогда оставаться здесь? Тайком, хитростью создать себе родной дом и состояние? Я уверена, ты не можешь желать этого, а если бы и желал, то я отказываюсь и от того, и от другого, если твой брат предложит их мне с таким же бессердечным равнодушием, с каким дал мне приют в своем доме.

С этими словами Фрида вскочила, но Густав спокойно усадил ее на прежнее место, сказав:

— Ух, как ты опять взбушевалась, а в результате вновь упрямое «нет». Если бы я не знал, от кого унаследовала ты свое непоколебимое упрямство, свою глубокую страстность при внешней замкнутости, я прочел бы тебе совсем иную мораль. Но это у тебя наследственные недостатки, и против них ничего не поделаешь.

Взволнованная девушка обеими руками схватила руку Густава и взмолилась:

— Отпусти меня домой, прошу тебя! Ничего, что я бедна! Ты ведь не покинешь меня! Да и я молода, могу работать! Тысячи людей находятся в таком же положении, как я, и вынуждены бороться за свое место в жизни. Я в десять раз охотнее пойду работать на фабрику, нежели стану, как нищая, выклянчивать здесь то признание, в котором мне отказывают. Один раз подчинившись твоей воле, когда ты повез меня к своему брату, я не стану слушаться вас беспрекословно — не нуждаюсь ни в нем, ни в его богатстве!

— Но ему-то без тебя не жизнь! — с нажимом заметил Густав. — Ведь ему недостает твоей любви более, чем ты думаешь.

Губы юной девушки дрогнули в горькой усмешке:

— Ну, как же ты можешь так ошибаться! Конечно, я еще очень мало знаю свет Божий и людей, но даже я чувствую, что мистер Зандов не нуждается в любви и не требует ее. Он вообще ничего в мире не любит — ни Джесси, которая ведь выросла на его глазах почти как дочь, ни тебя, своего единственного брата. Не надо быть экстрасенсом, чтобы почувствовать, как холодны, как чужды вы и далеки друг от друга. Твой брат одержим лишь жаждой наживы, выгоды, а ведь он уже достаточно богат! Правда ли, что он и этот Дженкинс деловые партнеры? Неужели субъект с подобной репутацией принадлежит к числу его друзей?

— Дитя, ты этого не понимаешь, — уклончиво ответил Густав. — Человек, который, подобно моему брату, стал свидетелем крушения всех своих жизненных надежд, у которого счастье превратилось в горе, а благословение — в проклятие... Так вот, слабый человек либо гибнет в подобной катастрофе, либо оставляет в ней свое «я» и выходит из нее совершенно другим существом. Я знаю, каким сильным характером обладал мой брат двенадцать лет тому назад, и то, что жило тогда в нем, не может умереть. Ты должна воскресить Франца, ради этого я и привез тебя сюда. По крайней мере, попытайся сделать это, ладно?

Слова, сказанные Густавом с неподдельным чувством, не могли оставить Фриду безучастной, но она тихо покачала головой и возразила:

— Ведь я — чужая для него, такой и останусь. Ты ведь сам запретил мне хоть словом намекнуть ему о наших отношениях.

— Ну да, я запретил! Ведь если бы он уже теперь узнал правду, то, по всей вероятности, холодно оттолкнул тебя. Да и ты, упрямица, не выдержала бы здесь ни минуты, не стерпела бы стыда — и тогда все было бы потеряно. Но ты должна, по крайней мере, приблизиться к нему. Вы ведь почти не разговаривали друг с другом. Ты утверждаешь, что в тебе не задета ни одна струнка; нет, она должна зазвучать как в тебе, так и в моем брате, и зазвучит, если вы научитесь смотреть друг другу в глаза.

— Я попытаюсь, — глубоко вздохнув, согласилась Фрида. — Но если я ничего не добьюсь, если он будет суров и придирчив...

— Тогда ты подумаешь, — прервал ее Густав, — что, значит, немало зла сделано против этого человека — столько, что он имеет право отстраниться с недоверием и ожесточением тогда, когда другой человек с любовью открыл бы свои объятия. Ты в этом неповинна, ты страдаешь за чужую вину, и вся тяжесть его страданий досталась тебе.

Девушка ничего не ответила, лишь прислонилась головой к плечу Густава, а из ее глаз выкатилось несколько горячих слезинок.

Густав, успокаивая, стал тихо гладить ее по голове, твердя:

— Бедное дитя! Да, в твоем нежном возрасте все еще должно казаться светлым и радостным. Тяжко так глубоко погружаться в темные стороны человеческой жизни. В свое время мне было достаточно трудно открыть тебе все тайны нашей семьи, но это было неизбежно. Несчастья одно за другим ворвались в твою жизнь — не зная правды, ты могла сломаться. Ну а ведь ты, Фридочка, не из разряда слабых и робких, у тебя есть кое-какая воля и даже, к сожалению, некоторая доля суровости характера одного известного тебе человека. Поэтому смело вперед! Мы еще добьемся своего.

Фрида вытерла слезы и заставила себя улыбнуться:

— Ты прав! Веду себя как неблагодарный ребенок и упорно не желаю слушаться тебя, моего благодетеля. Ты...

— Лучший и благороднейший человек в мире, — прервал ее Густав. — Конечно, я — именно такой и чувствую себя глубоко оскорбленным, что мисс Клиффорд не желает признать моих достоинств, хотя ты уже трогательно расписала их во всех красках. Давай прогуляемся, тебе не помешает выйти на свежий воздух. Ты раскраснелась и заплакана, нужно скорее стереть соленую влагу с твоих щек. А впрочем, иди одна. Я подожду здесь Джесси. Сегодня мы еще ни разу не побранились, а это стало для меня такой насущной необходимостью, этого удовольствия я не могу лишиться.