Экран наизнанку

Подарок новосибирцев подтолкнул меня: начало войны в неосуществленном, закрытом в производстве фильме "Отцовский пиджак", к которому я тогда приступал, захотелось решить на этой утесовской фонограмме. Но пластинка была ветхая, затертая, она с кем-то из эвакуированных ленинградцев двигалась в Новосибирск по военным дорогам, и я решил позвонить Леониду Осиповичу, с которым тогда еще не был знаком, и попросить хорошую запись. Он выслушал меня и в ответ на мои уверения, что песня, которую я хочу использовать в картине, прекрасно, как мне кажется, выражает предвоенное время, бросил раздраженно:

- У меня есть песни и получше!

Прошел пяток лет. Я никогда не напоминал Утесову о нашем первом, телефонном знакомстве, но не преминул пригласить его на просмотр фильма "Вылет задерживается", где эпизод фронтовой свадьбы решался на мелодии "Скажите, девушки" в утесовском исполнении.

После просмотра Леонид Осипович попросил:

- Ты мне фонограмму этой песни дай - у меня сейчас пластинка пойдет, а этой фонограммы нету.

Я собирал пластинки Утесова, слушал все программы его оркестра, и мне казалось - я знаю Утесова. Это было ошибкой. Личность актера далеко не полностью открывали его публичные выступления, где он, хорошо ли, плохо ли, работал по написанным для него и утвержденным текстам. Остроумие, искрометность, талант актера открывались в домашних утесовских рассказах, которыми он был наполнен до краев. В присутствии его смолкали лучшие рассказчики, а он в сотый, может быть, раз излагал историю актера из Теревсата (Театра революционной сатиры) Сускина, который в 19-м году утверждал, что он дворянин и ездил когда-то с графом Сумароковым-Эльстоном в Лондон на дерби. И перед нами возникал никому не известный суетливый Сускин и всем известный величественный его оппонент Смирнов-Сокольский.

В следующей новелле маленький мальчик при стечении всего города принимал Утесова за известного политического деятеля.

- Я приехал на два выступления в Бердянск, - заговорщически приступал Леонид Осипович, - до войны. Заметьте, тогда я был знаменит, как Алла Пугачева. Даже больше. В Бердянске у меня жил мой кровный родственник, и вот приходит он ко мне и приглашает пообедать.

- Я могу только с оркестром.

Он согласился. И сразу после завтрака мы идем к нему домой. Я, мои ребята и еще полгорода сзади. А другая половина висит на заборе у моего родича. Он подходит к калитке, распахивает ее, и я вижу накрытый во дворе стол, а у самой калитки маленького золотушного мальчика.

- Сюня! - говорит мой кровник. - Смотри, кто к нам пришел!

Сюня испуганно смотрит на меня, на людей за моей спиной, на народ, висящий на заборе, и молчит.

- Сюня! Как тебе не стыдно? Неужели ты его не узнаешь? - не унимается родственник.

Мальчик со страхом ворочает глазами.

- Сюня! - уже кричит родственник. - Подумай! Это самый знаменитый человек нашего времени! Ну?!

Во дворе - тишина.

И мальчик Сюня, показывая на меня, выдавливает:

- Это Ленин!

Я хохотал, а рассказчик уже смачно рисовал ситуацию, в которую попал режиссер Давид Гутман, приехавший ставить оперетту в Одессу...

- Первый раз его пригласили в двадцать шестом году. НЭП. На вокзале его встречает администратор Яша.

- Яша, где я буду жить? - спрашивает Додик.

- Конечно, в "Лондонской".

- А с кем я буду жить?

- Есть с кем, - отвечает Яша, и после репетиции он с Додиком идет к тете Хесе. У тети Хеси рояль, на рояле - салфеточки, на салфеточках слоники. И девочки танцуют кадриль под рояль.

Додик ставил спектакль и после репетиции заходил к тете Хесе.

В следующий раз его пригласили ставить в Одесской оперетке в 32-м году.

На дворе - индустриализация. Тем не менее на одесском вокзале - тот же Яша и те же вопросы:

- Яша, где я буду жить?

- О чем говорить, конечно, в "Лондонской".

- А с кем я буду жить?

- Вот это - не знаю.

- Что, тетя Хеся умерла?

- Нет, она жива, - грустно ответил Яша, - но дела нет.

Додик провел репетицию и пошел все-таки к тете Хесе. Рояль - в пыли. Слоников - нет. Салфеточек - нет.

- В чем дело, тетя Хеся? - спросил Додик.

- Вы не поверите, Додик, - ответила эта гостеприимная хозяйка, - но большевики убили любовь.

Снова возникал из глубины лет фельетонист Смирнов-Сокольский, составляющий список людей, которых он должен обругать. Потом в этот поток включался Всеволод Мейерхольд, разыгранный Утесовым и мстящий остроумно и зло...

Особый раздел составляли истории взаимоотношений рассказчика и начальника Главискусства Керженцева по поводу исполнений "Лимончиков" и "Гоп со смыком".

- До войны было принято гулять по Кузнецкому. Вот иду я как-то днем от Неглинной - снизу вверх, - озорно начинает Леонид Осипович, - а сверху вниз по противоположному тротуару идет Керженцев Платон Михайлович. Тот самый, который закрыл и разогнал театр Мейерхольда. Увидев меня, остановился и сделал пальчиком. Зовет. Я подошел. "Слушайте, Утесов, - говорит он. - Мне доложили, что вы вчера опять, вопреки моему запрету, исполняли "Лимончики", "С одесского кичмана" и "Гоп со смыком". Вы играете с огнем! Не те времена. Если еще раз я узнаю о вашем своеволии - вы лишитесь возможности выступать. А может быть, и не только этого", - и пошел вальяжно сверху вниз по Кузнецкому.

На следующий день мы работали в сборном концерте в Кремле, в честь выпуска какой-то военной академии. Ну, сыграли фокстрот "Над волнами", спел я "Полюшко-поле". Занавес закрылся, на просцениуме Качалов читает "Птицу-тройку", мои ребята собирают инструменты... Тут ко мне подходит распорядитель в полувоенной форме и говорит: "Задержитесь. И исполните "Лимончики", "Кичман", "Гоп со смыком" и "Мурку". Я только руками развел: "Мне это петь запрещено". - "Сам просил", - говорит распорядитель и показывает пальцем через плечо на зал. Я посмотрел в дырку занавеса - в зале в ряду вместе с курсантами сидит Сталин.

Мы вернулись на сцену, выдали все по полной программе, курсанты в восторге, сам, усатый, тоже ручку к ручке приложил.

Вечером снова гуляю по Кузнецкому. Снизу вверх. А навстречу мне сверху вниз - Керженцев. Я не дожидаюсь, когда подзовет, - сам подхожу и говорю, что я не выполнил его приказа и исполнял сегодня то, что он запретил. Керженцев побелел: "Что значит "не выполнили", как вы могли исполнять, если я запретил?" - "Не мог отказать просьбе зрителя", - так уныло, виновато отвечаю я. "Какому зрителю вы не могли отказать, если я запретил?" - "Сталину", - говорю.

Керженцев развернулся и быстро-быстро снизу вверх засеменил по Кузнецкому. Больше я его не видел.

Вполне естественно, в своих рассказах Утесов не мог обойти взаимоотношений со своей родной Одессой, которую он к тому времени не видел много лет. Причин для разлуки было несколько, и одна из них - характер его родного города, сохранившийся еще в ту пору.

- Я приехал в Одессу, - говорил он, - выступил в оперном театре. Триумф полный. Довольный и расслабленный выхожу с концерта к машине, сажусь рядом с водителем. Машина трогается. Вдруг в свете фар возникает женщина. Кричит: "Стойте! Стойте!" Мы останавливаемся. Женщина распахивает дверь машины с моей стороны, из темноты вытаскивает за руку маленького золотушного мальчика и, показывая на меня, говорит: "Сема, смотри - это Утесов, когда ты вырастешь, он уже умрет". Я захлопнул дверь и никогда больше не ездил в Одессу!

Раз десять я слушал этот рассказ, и всегда в нем золотушного мальчика "вытаскивали из темноты" разные женщины: с Привоза, с Дерибасовской, с Молдаванки; это были молодые мамы, домработницы из Мелитополя, бабушки с Ланжерона - целая галерея одесских женщин. Их лексический и интонационный строй был разнообразен и неповторим. Каждая обладала собственными социальными, национальными и профессиональными корнями.

Утесов рассказывал как-то о жанре в старой эстраде - "дамский имитатор", но никогда не говорил, что подвизался в этом жанре показа женских типов... Хотя... Сохранилась пленка с инсценировкой песни "Пароход", где Леонид Осипович в числе прочих ролей играет встречаемую на пристани даму.

Одесса и одесситы того старого одесского разлива были для артиста, как ни странно, и камертоном такта. Заседая в квалификационной комиссии, он наблюдал одну эстрадную пару, которая била чечетку, пела куплеты и разыгрывала скетчи.

Председательствующий просил Утесова высказать мнение, поскольку это было жанром его юности. Утесов долго отнекивался, а потом был вынужден сказать: "У нас в Одессе так все могут, но стесняются".

Наслушавшись утесовских новелл, я вспомнил реплику режиссера Леши Симонова, снявшего биографический фильм о Леониде Осиповиче:

- Слава Утесова-рассказчика сильно преувеличена.

И спросил артиста, как могло сложиться о нем такое мнение. Он лукаво улыбнулся и подмигнул мне:

- Он же хотел от меня песенок - он их и получил. Ты приходи ко мне завтра после обеда - с утра я на репетиции в оркестре, - кое-что услышишь.

Назавтра я давил кнопку звонка у дверей. "Как можно дольше", предупредил Леонид Осипович, и я добросовестно выполнял указание. Открыла Эдит Леонидовна и скоренько меня отчитала:

- Зачем так трезвонить?

Тут в коридоре появился Утесов.

- А, это ты! Пошли ко мне - там нами никто командовать не будет.

Хозяин усадил меня на диван в тесном кабинетике, а сам по-молодому выбежал в маленький коридор и вернулся с книгой в мягком переплете.

- Приблудный. Сатирические стихи. Двадцать седьмой год. Для меня он сделал шуточную "Бороду", а здесь... Вот, слушай... - И с упоением стал читать балладу о петухе, который жил в селе и, упиваясь властью над обожающими его курами, перестал будить на заре село. Конец баллады был неожиданным - автор из куриного мира переносил повествование в мир человеческий: из-за кордона пришла свора и порубила село - петух проспал.

- Ну что скажешь? Через десять лет поэта не стало.

- Не удивляюсь.

- Я очень дружил с Тухачевским, все свободное от концертов время проводил у него... - Утесов задумался, застыло расплывшееся лицо с дряблой бледной кожей.

- Вы не пробовали наговорить на магнитофон о своих встречах, друзьях?

Леонид Осипович засмеялся.

- Перестал выступать с оркестром - все вечера сижу в президиумах на разных юбилеях. А в перерывах книгу пишу. Надеюсь, что в ней будут пластинки-странички, которые я читаю и кое-что напеваю. Ну, например, утро в одесском дворе...

И он блестяще показал, как просыпается двор со всем его разноголосым населением.

- Это готовая пластинка!

- Э... У меня масса таких новелл. Грузинские, армянские, узбекские, русские. Есть цикл о Залмане Шраце.

- Кто это?

- Вымышленный персонаж.

И полились рассказы о провинциальном мудреце от лица его верного друга и почитателя:

- Ты знаешь Залмана Шраца? Нет?! А ты? И ты тоже нет?! Тогда я вам скажу - это великий человек. Вы приезжаете в Нью-Йорк и тихо-тихо говорите: "Залман Шрац". И знаете, что происходит? Вот ты знаешь? И ты тоже не знаешь? Движение останавливается. Его знают все. Его приглашали в ООН консультантом по еврейскому вопросу. Но он не поехал, и знаете почему? Я вам скажу - он не привык жить без прописки...

О находчивости Утесова ходили легенды, но с возрастом живость ума притупляется, и трудно рассчитывать на быструю искрометную реакцию восьмидесятилетнего человека. Трудно. Но, как выяснилось, можно.

На премьере картины "Вылет задерживается" Леонид Осипович сидел в зале. Я решил представить его, поскольку песня в утесовском исполнении должна прозвучать с экрана, и закончил это представление вежливой виньеткой, что де я считаю его членом нашего коллектива и надеюсь, что мы много-много раз еще будем сотрудничать. Я не успел еще закончить, когда Утесов встал и громко спросил:

- Можно анекдот?

- Пожалуйста.

Он повернулся к амфитеатру, сложил руки рупором и почти прокричал:

- Одного восьмидесятилетнего человека суд приговорил к двадцати пяти годам. В заключительном слове человек сказал: "Граждане судьи, благодарю за доверие".

Леонид Осипович не боялся проявить свой бойцовский характер, не отказывался от своей точки зрения, даже когда ситуация была явно не в его пользу, не заискивал перед молодежью.

Однажды на клубе джазовой музыки в Доме композиторов Утесов слушал выступление модного и известного джазового трио. После выступления Леонид Осипович сказал:

- Я вижу здесь прекрасную технику, но не вижу музыки.

Зал встретил эту реплику раздраженным гулом, выкриками:

- Конечно, только у вас музыка!

- Вы лучше всех понимаете!

- А вы поживите с мое - может, поймете! - ответил он.

- Ну да, вы первый в джазе? Да?

- Первых было много, - отрезал Утесов, - только слушали не всех!

Такое отношение к своей роли в истории советского джаза не мешало ему быть самоироничным. Меня все время подмывало спросить, почему в его доме элементарный дешевый проигрыватель "Аккорд". Во время одного из посещений уловил момент. Спросил.

- А мои пластинки можно слушать только на дешевой аппаратуре. Иначе несовпадение формы и содержания!

В последнюю нашу встречу Утесов показал карандашный рисунок Шаляпина, изображающий Глазунова. Рассказывал историю этой реликвии. Рисунок был сделан на бланке "Поставщик двора Его Величества Дидерихс". Сын поставщика роялей для двора Его Величества саксофонист оркестра Утесова нашел рисунок в бумагах отца...

Леонид Осипович поведал мне историю в духе Андроникова. Воспроизводить ее не стану, поскольку сомневаюсь в достоверности. Я собрался уходить. Утесов уже в дверях сказал:

- Ну а если нужно записать песню - пожалуйста, звони. Я готов. Голос тот же - как не было, так и нет!

Силуэт кумира

Репетиция новой эстрадной программы в огромном эстрадном театре "Эрмитаж", что в Каретном ряду. На сцене - куплетист Афанасий Белов. В яме - оркестр, он невидим - торчит только освещенная лампой голова дирижера. Белов под оркестр напевает куплеты:

Хоть я не иллюзионист,

Не модная певица,

Но все ж хороший куплетист

В хозяйстве пригодится.

Номер не получается. То ли куплеты не смешны, то ли оркестр давит исполнителя, то ли исполнитель не слышит музыку... Из темного пустого зала на сцену поднимается среднего роста старый человек в синем линялом берете и коричневом китайском плащике поверх скромного серого костюмчика. Скрипя туфлями на желтой микропористой подошве, человек подходит к микрофону, у которого растерянно стоит Белов. Это Леонид Осипович Утесов. Нет, он не режиссер этой программы и не участник. Он просто завернул на любимую эстрадную площадку во время прогулки, благо живет он рядом: на углу Каретного и Садового кольца.

- Нужен удар в оркестре! - говорит он дирижеру.

- Где? - спрашивает тот.

- После слов "не модная певица".

- Так? - переспрашивает дирижер после удара в малый барабан.

- Нет, - крутит головой Утесов, - нужна "бочка".

Музыканты зовут "бочкой" большой барабан.

Ухает "бочка".

- Теперь как надо, - соглашается Утесов и, повернувшись к Белову, продолжает: - А ты, Афоня, после этого держи паузу и концовку давай - а капелла. И так - каждый куплет.

Номер "поехал", "покатился". Утесов прослушал и ушел продолжать прогулку, как может уходить человек, сделавший пусть маленькое, но доброе дело.

Конечно, не всегда он был добрым. Дирижер и композитор Вадим Людвиковский, долго работавший в оркестре Утесова, рассказывал, как конфликтовал с ним, не соглашаясь с утверждением Леонида Осиповича, что "зритель всегда прав". Утесов требовал от дирижера "музыки, а не усложненности".

- По молодости я сопротивлялся и огрызался, - говорил много лет спустя Людвиковский, - а ведь он был прав: джаз должен быть прост и ясен.

Утесов был скор на остроту, на мгновенную характеристику. Был мастером импровизации, устной зарисовки. Его рассказы не были заурядной актерской самодеятельностью. Недаром Райкин в одной давней, еще не цветной, передаче по телевидению рассказал, какое влияние на него оказал Утесов. "Он делал тогда (до работы с джазом и песней) то, что я сейчас делаю", - говорил Аркадий Исаакович.

Силуэт Утесова был бы расплывчатым, не появись в окрестностях женщины.

Первой женщиной в его жизни, естественно, была его одесская мама. Она своеобразно стимулировала энергию сына: если в доме было яблоко - ему выделялась половина, если пирожное - кусочек. И стимуляция удалась: сын, Ледя Утесов, брал. Брал приступом цирк, где работал гимнастом, брал театры миниатюр и фарсовые труппы... Взял штурмом фарсовую звезду Елену Ленскую, которая стала его женой. Драматург Иосиф Прут - друг Утесова - к одному из юбилеев артиста нашел рецензию в кременчугской газете, где было написано: "Блистала Елена Ленская, господин Утесов тоже не портил ансамбля". Утесов приступом взял и оперетту, дебютировав в "Прекрасной Елене", и влюбился в примадонну Невяровскую. Роман его клокотал, горел. Было это холодной зимой. А жена Утесова, боясь, что муж простудится и потеряет голос, возила на квартиру любовницы дрова. Она верила в возвращение мужа - и муж вернулся. Очевидно, дрова добавили тепла в их взаимоотношения.

Потом были и другие романы, в том числе и с известными артистками эстрады. Еще бы - довоенный кумир.

Романы романами, но Ледя Утесов всегда возвращался в семью. Известие о предсмертном состоянии жены застало его на гастролях в Ростове. Выступления были прерваны, и утром муж прилетел в Москву. Елена Иосифовна встретила Утесова на смертном одре словами: "Босяк, в такой день ты даже не мог побриться!"

После смерти Елены Ленской (она была старше мужа) Утесов решил жениться на балерине Антонине Ревельс, с которой его связывали искренние и пылкие многолетние отношения. Но этому категорически воспротивилась дочь артиста - эстрадная его партнерша Эдит. Роман продолжался, но отец вступил в новый брак только после смерти дочери.

Когда слушаю голос Утесова, произносящий "У меня есть сердце, а на сердце - тайна", я понимаю, о каких тайнах он поет!

Как поссорились Ян Абрамович

с Леонидом Осиповичем

Я сделал с композитором Френкелем достаточно фильмов, дружил с ним, бывал у него дома, он - у меня, но всегда, если речь заходила об Утесове, Ян Абрамович отмалчивался. Утесов тоже ни разу не упоминал Френкеля в разговорах и как бы не знал, что композитор пишет для меня музыку.

Иногда мне казалось, что они (невероятно!) не знакомы. Я даже робко представил их друг другу в Доме кино. Они обменялись холодными кивками, и я понял, что за этим отчуждением есть какая-то история. Ее раскрыли мне ветераны утесовского джаза и подтвердил свидетель композитор В. Шаинский.

В послевоенные годы безработный скрипач Ян Френкель пришел прослушиваться в Государственный джаз-оркестр РСФСР под управлением Леонида Утесова. Его послушали и взяли. Френкель был высок (за два метра) и носил огромные, торчащие в стороны черные усы. В нашем рассказе эти приметы сыграют роковую роль!

Джаз начал репетировать новую программу, Френкель разместился на втором от концертмейстера скрипок пульте. Все шло своим чередом, до тех пор пока на репетицию не пришла жена Утесова - Елена Иосифовна, неофициальный, но непререкаемый директор оркестра.

- Ледя, - спросила она мужа, - ты что, не видишь, кто сидит у тебя на третьем пульте?

- Френкель, - ответил Утесов.

- Да. Наверно. Но когда он зашевелит усами, смотреть будут только на него. Ты можешь не выходить на сцену.

Френкеля попросили сбрить усы. Он согласился: где тут думать о внешности, если можно потерять хорошую работу!

Репетиции программы близились к завершению, и снова посмотреть сделанное пришла Елена Иосифовна.

- Ледя, - снова спросила она мужа, - когда ты дирижируешь, ты смотришь на оркестр? Хоть иногда? Этот, который теперь без усов, он же коленями упирается в скрипку! У тебя цирк или оркестр? Если цирк, ставь на него программу и делай главным клоуном!

Жена Утесова была права: Френкель отвлекал внимание зрительного зала своей весьма нестандартной внешностью. Муж сдался, и Френкелю пришлось уйти.

Так и поссорились Ян Абрамович с Леонидом Осиповичем.

Мелодии, обращенные к сердцу

Судьба свела меня с Яном Френкелем неожиданно. То есть я был знаком с ним и раньше, слушал его очень личностное, будто предназначенное тебе одному, авторское исполнение, но о совместной работе не помышлял. Мне, молодому тогда режиссеру, он казался неприступной знаменитостью. Ну как же, его "Текстильный городок", что называется, "до дыр" затерло радио.

Я довольствовался работой с менее известными, но с абсолютно уверенными в собственной значимости композиторами. Один из них, писавший музыку к моей первой короткометражке "Арбузный рейс", отказался показать мне фортепьянные эскизы, он простучал что-то невероятное на крышке пианино и заявил: "Все, что надо, ты услышишь на записи!" И я услышал. И пришел в ужас. К счастью, не только я. Разрешили затраты на новую запись.

Композитор другой короткометражки настаивал, чтобы по радио вместо музыки Грига, обыгрываемой сюжетно, звучала его армейская симфония. Понятно, что больше мы вместе не работали.

И теперь - Френкель.

Наша встреча произошла по инициативе музыкального редактора "Мосфильма" М. Бланк.

Помню, я вжался в угол диванчика и бессвязно бормотал, какой мне слышится музыка к фильму "Про Клаву Иванову", а Ян Абрамович, как мне казалось, сочувственно смотрел на меня и одним-двумя словами конкретизировал мои нечеткие соображения.

Прекрасный твидовый пиджак, безупречный галстук, крахмальная сорочка и отутюженные брюки делали высокую, худую и весьма нескладную фигуру композитора предельно элегантной. Эта изысканность подавляла меня. Френкель встал, пригладил свои и без того расчесанные усы и, мурлыча что-то, незаметно переместился к роялю. Теперь он говорил языком музыки, показывал варианты или аналоги. Мою подавленность как рукой сняло. Музыкальный редактор неслышно ушла из кабинета, уловив, что контакт между композитором и режиссером состоялся.

Иногда Френкель замирал у инструмента, словно обдумывая что-то, и лишь кончики его усов чуть-чуть покачивались, а потом снова опускал на клавиши тонкие пальцы... К концу беседы мне казалось, что мы уже давно дружим и Френкель знает о музыке к фильму даже то, что я не успел ему рассказать.

Через неделю он пришел в студию, сел к инструменту и показал тему, которая должна была стать и песней фильма. Слов еще не было, и Френкель пел первые попавшиеся "рыбы", что-то вроде: "На руках у мальчика сорок восемь пальчиков". Уложенная в нежную, лирическую мелодию, эта нелепица казалась наполненной каким-то волнующим скрытым смыслом. Позже поэт И. Шаферан вложил в размеры мелодии слова: "Речка льдом закована, спит среди снегов она, но всегда ей снится ледоход..." Чистый голос певицы Аллы Иошпе стал как бы внутренним монологом юной героини фильма, девочки из "ремеслухи" Клавы Ивановой.

Запись музыки по фильму прошла весело, даже озорно. В бытовых кусках "Массовка", "Ресторан" Френкель скрещивал известную мелодию "Ссориться не надо, Лада" с "Коробейниками", а во время записи ресторанных кусков брал скрипку и импровизировал, вспоминая свое ресторанное прошлое.

- Приходилось осваивать любой инструмент. Играл и на скрипке, и на аккордеоне. Нужно было после войны кормиться, - говорил Ян Абрамович.

Он кормился - играл на аккордеоне в дневном составе оркестра ресторана "Метрополь" и на скрипке вечером в "Авроре" на Петровских линиях. Толстосумы заказывали любые мелодии.

- Оставалось говорить, - вспоминает композитор, - "Вы нам напойте, мы вам сыграем".

Фильмом "Про Клаву Иванову" началась наша долгая - в девять фильмов совместная работа, и для меня открылись удивительные грани кинематографического дара композитора.

Френкель мог все - ему по плечу патетика и лирика, юмор и драматизм. Умение создать музыку любого характера не мешало проявлению его собственной индивидуальности, его интонации. Для меня Френкель прежде всего был лириком, и не случайно его музыка так много дала кинокартине "Вылет задерживается". Его лирике свойственны психологизм, способность открывать глубину страсти, драму личности. В этом фильме композитор проявил себя как акварелист, владеющий прозрачными тонами, изяществом и непосредственностью восприятия. Одной из красок в "Вылете" стал голос композитора. Песню "Смотрю в твои глаза", что должна была звучать из транзистора в пустом багажном отделении аэропорта, пробовали записывать несколько певцов. Я вынужденно отказывался от записей. Исполнительская интонация разбивала атмосферу. Предложил напеть собственную песню Френкелю. Не могу сказать, что он долго отказывался. Ян Абрамович, пожалуй, ждал такого предложения. Записали. Доверительный, интимный говорок исполнителя определил строй всей сцены.

Казалось, наше профессиональное взаимопонимание будет безоблачным, но мне пришлось однажды изменить Френкелю. Я задумал фильм "Моя улица", где музыкальная драматургия должна была строиться на малоизвестной "песне из подворотни", как окрестил я искомую песню. Предлагать Яну Абрамовичу писать музыку на основе чужой песни я счел неэтичным и попросил музыкального редактора порекомендовать мне молодого композитора, который найдет в архиве старую песню и на ее основе разработает музыкальную структуру. Так на картине появился тогда совсем неизвестный композитор Евгений Птичкин. Я объяснил ему задачу и ушел снимать. А он обратился к архивам. За три дня до съемок эпизода с песней я спросил у Птичкина, что же он разыскал в архивах. "Ничего хорошего", - подытожил Женя и предложил свои услуги для сочинения оригинальной песни. Я понял, что попал в неприятную историю: трудно будет объяснить теперь Френкелю, почему я не привлек его. Но делать нечего, на картине уже был композитор Птичкин, и он с ходу показал мелодию песни на слова Шаферана, которая мне чрезвычайно понравилась; это была та самая искомая "песня из подворотни", открывающая юность пожилых героев. С удовольствием я несколько раз прослушал по телефону в исполнении Птичкина "Ромашки спрятались, поникли лютики", и вдруг мне стало казаться, что я эту песню знаю и слышал давно, со своей орехово-зуевской юности. Утром я понял, что это блатная песня "Цыганка с картами всю ночь гадала мне - дорога дальняя, казенный дом".

Я информировал Птичкина о своем открытии. Он высокомерно парировал: "Ты мою мелодию поешь на пошлые слова". Птичкин этой песней стал знаменитым, а я долго-долго потом оправдывался перед Яном Френкелем.

Есть композиторы, использующие кино как возможность для демонстрации собственных сочинений. Ян Френкель был не из их числа. Он умел уловить основу драматургического замысла, не иллюстрировал фабулу, а открывал свой, истинно музыкальный ракурс. При этом он не обгонял других создателей фильма, а шел с ними в ногу, участвуя в многоголосии всех выразительных средств.

Для фильма "Мое дело" как оркестровку его героя Друянова, эдакого короля Лира современности, я предложил композитору написать только фортепьянную музыку. Композитор опешил.

- Как? Без оркестра?

- Да.

- Будет ли это достаточно выразительно?

- У вас будет обязательно. Ведь бывало же, скажем, у Рахманинова.

Мне была понятна растерянность Яна Абрамовича. К этому периоду я уже знал, что он работал "негром" у многих наших знаменитых еще в пятидесятые годы композиторов, превращая их нотные строчки в партитуры балетов и опер, получавших затем Сталинские премии. Оркестровка была его коньком во все времена. Она кормила его до легализации композиторской деятельности. Многие популярные песни пятидесятых и сейчас звучат по радио без упоминания автора оркестровок. Он великолепно знал все прошлые приемы и ходы. Однажды на мою просьбу для фильма "День рождения" сделать ретропесню и записать с оркестром Френкель спросил:

- Под Кнушевицкого, под Утесова или под Цфасмана?

Дар оркестровщика помог ему получить звание народного артиста РСФСР. Тогдашний начальник всего искусства в ЦК КПСС Шауро решил, что оркестровка Гимна СССР сделана солдафонски, ее, идя в ногу со временем, надо смягчить. Был объявлен закрытый конкурс на новую оркестровку. Ян Абрамович победил на конкурсе: он с гордостью показывал мне диск без этикетки, пробный. Который понравился членам Политбюро! Мягкая оркестровка Гимна СССР не смягчила положения в стране, но композитор оказался признанным в верхах, получил звание, стал секретарем Союза композиторов РСФСР.

Греясь в лучах популярности - а популярность была: песни "Журавли" и "Русское поле" по праву стали песенной классикой, - композитор, думается, не забывал о годах нужды в крошечной комнатке на Трубной площади, о годах пошлых ресторанных общений и тянулся к общению с власть имущими, представляющими так называемый "советский свет". В его квартире на проспекте Мира, а затем и на улице Готвальда с удовольствием, радушием и вкусом принимали генералов, председателей всяческих комитетов, внешторговцев, мининдельцев... Он с удовольствием откликался на предложения посетить прием, банкет, фуршет даже не в качестве автора-композитора, а в качестве высокопоставленного тапера.

Как-то летним вечером мы поджидали гостей на банкет по одной из наших общих с ним картин у ресторана "Арагви". Подошел метрдотель, спросил Яна Абрамовича:

- Как жена, дочка, внучек?

- Нормально, - ответил тот, щелкая зажигалкой.

- Как ваша поездка?

- Хорошо. - Френкель только-только вернулся из-за границы.

Метрдотель отошел, я спросил весьма удивленно:

- Откуда он так хорошо о вас все знает?

- К этому обязывает его положение... И мое...

- Вы его знаете?

- А мне его знать совсем не обязательно.

Но все имеет свой финал. Наступил финал и популярности композитора. Я приехал в новое здание МГУ, что на Воробьевых горах, с картиной "Дорогое удовольствие", к которой прелестную озорную музыку написал Френкель.

Соло баритон-саксофона, сопровождающее метание героя, усиливало комедийность, а вкрапления цитат из Вивальди как нельзя лучше аккомпанировали иронии повествования. Пока шла картина, я, готовясь к выступлению, бродил по фойе и наткнулся на афишу: "Концерт Яна Френкеля отменяется". "Почему?" - поинтересовался я у директора Дома культуры. "За две недели продано семь билетов", - последовал ответ. Мне стало тоскливо.

Последний раз Ян Абрамович позвонил мне после поездки в Америку, рассказал о впечатлениях, пообещал дать видеокассету "Скрипача на крыше", уехал отдыхать в Прибалтику. И не вернулся оттуда - жестокий недуг свалил его на отдыхе.

Картину "Враг народа Бухарин" я делал уже без Френкеля.

Два приза за взятки

Работа над фильмом началась с неприятностей.

Прежде всего драматург Исидор Шток, по пьесе которого "Ленинградский проспект" был написан сценарий, потребовал изменить название, так как боялся, что после показа картины пьеса сойдет с театральных подмостков. На помощь случайно пришел режиссер Владимир Басов. "Назови фильм "Моя улица", - предложил он, - ты ведь на этой самой улице живешь".

Я кинулся исправлять название и менять предварительную рекламу.

Но неприятности после этого не кончились. На роль Маши - дочери Скворца - была утверждена юная и трепетная студентка Вахтанговского училища Наташа Сайко. Ей было с кем потягаться - в театре ее роль с успехом играла Ия Саввина. После двух начальных съемочных дней Наташа исчезла. Как выяснилось потом, родители ее тогдашнего мужа потребовали, чтобы она провела с юным супругом лето где-то на Валдае. Второй режиссер Некляева, как сыщик, лучше всякого всесоюзного розыска определила местопребывание Наташи. Была срочно снаряжена экспедиция для извлечения из глубинки юной исполнительницы. Сайко, по-моему, к ее же радости, перенеслась на студийном "рафике" прямо к западному входу стадиона "Динамо". Но - со сломанной ногой, результатом дачных прогулок. И, естественно, не могла двигаться.

Исполнитель роли Семена Семеновича - Слава Шалевич - на репетиции в родном театре Вахтангова рассадил бедро и временно тоже стал недвижим. Пришлось выкручиваться: я придумывал мизансцены так, что вокруг Сайко ходил ее партнер Гена Сайфулин, а уходила на общем плане вместо актрисы срочно найденная дублерша. С Шалевичем было сложнее: его персонаж, Семен Семенович, - человек живой, контактный. В сцене застолья он должен был постоянно двигаться, но я вынужден был плотно усадить его на стул и обложить подушками, замаскировав неуклюжее нагромождение высоким столом.

По ходу работы возникли неприятности с шеей Сайфулина. Да. С шеей. Его персонаж по роду деятельности - футболист. "Где вы видели такого футболиста? Сайфулина прутиком перешибешь. Его на поле сомнут", - говорили редакторы, посмотрев первую сцену в материале. И то правда: Гена ростом не велик и сложением не могуч. "Исправим эти минусы костюмом", - пытался выкрутиться я. Не подействовало. "А как вы будете декорировать шею артиста?" - не унимаются редакторы. Шею артиста не назовешь борцовской. Вижу, кандидатура артиста шатается, и попросил дать мне возможность снять еще один эпизод на натуре. Мне снисходительно разрешили. Перебрав в памяти внешность игравших в то время футболистов, я понял, что помочь может только Гиля - так ласково звали болельщики знаменитого спартаковского нападающего Галимзяна Хусаинова. Рядом с ним Сайфулин должен казаться гигантом с бычьей шеей. Хусаинов пришел на съемку. Я поставил актера и футболиста рядом профиль в профиль, - и они повели диалог. Когда на экране при просмотре этого эпизода возникло изображение, редактор с телевидения спросил:

- Ты специально нашел дохляка с шеей тоньше, чем у твоего артиста?

- Специально, - с вызовом ответил я. - Это знаменитый нападающий Хусаинов со своей собственной шеей!

Возражений не последовало: Сайфулин продолжал сниматься.

Неожиданно "засбоила" замечательная Нина Афанасьевна Сазонова, с которой раньше никаких творческих сложностей не было. Она точно почувствовала перспективу роли, ее женское чутье безошибочно определяло отношение к событиям сценария, и роль складывалась. Приближалась съемка сцены застолья с песней "Ромашки спрятались", в которой "песня из подворотни" должна была звучать а капелла - без аккомпанемента. В ее безыскусном звучании, как мне казалось, читалась сугубо личностная биография пожилых героев картины. Однако композитор Е. Птичкин сумел внушить исполнительнице необходимость пусть хоть гитарного, если не оркестрового, сопровождения. Думается, не верил в вокальные возможности актрисы и опасался, что она сольно провалит песню, лишит ее последующей жизни. Пришлось применить режиссерский диктат: "Если не хотите петь без сопровождения, песню исполнит вокалистка, а вам придется работать под фонограмму". Аргумент подействовал, Нина Афанасьевна проникновенно спела, и ее исполнение заставило мелодию перешагнуть границы экрана, надолго поселившись в русских семьях.

Когда же я ввел в картину тему взяток при поступлении в институт (ее и близко не было в пьесе; официально считалось, что со взятками у нас в стране давно покончено), тотчас отреагировало телевизионное начальство. 26 февраля - в день моего рождения - кинематографистов принял председатель Гостелерадио Лапин и заявил, что фильм "Моя улица" "нам не нужен". Фильм отправился на полку - отлеживаться.

Только через несколько месяцев он был отправлен на Международный фестиваль в Праге - очевидно, подтверждать возможность свободомыслия в нашем кино. И подтвердил, получив два серьезных приза.

Переходящий бюст

На Минском всесоюзном фестивале телефильмов наступил выходной день, и делегации студий двинулись по разнарядке на периферию республики общаться с народом. Мощную делегацию телеобъединения "Мосфильма" отрядили в какой-то военный городок километров за сто от столицы.

Руководитель мосфильмовцев - директор объединения С.М. Марьяхин предпочел уклониться и, пригласив меня к себе в номер, наказал:

- Главой в поездке будете вы, Леня. Я остаюсь в Минске - Ираклий Андроников пригласил меня в филармонию. Ему я не могу отказать. Но учтите, все подарки зрителей - ко мне в номер. Это подарки нашему объединению!

И вот я за сценой гарнизонного Дома офицеров, а на сцене режиссер Е. Ташков и "адъютант его превосходительства" Ю. Соломин рассказывают о создании ленты. Долго. Но деваться некуда, я жду финала, мне закрывать это действо - я конферансье. От скуки заглядываю в открытую дверь какой-то клубной комнаты и вижу: солдат бронзовой краской покрывает гипсовый, грязно-белого цвета бюст Ленина. Ну, думаю, это нам, в подарок! И правда не успел я завершить свой финальный пассаж на сцене, как рядом со мной появился подполковник, а за ним - два солдата, держащие побронзовевший бюст Ленина, покрытый целлофаном, перевязанный красной лентой над головой вождя и образующий таким образом полупрозрачный букетик на макушке.

Подполковник горячо поблагодарил нас за военно-шефскую работу. Солдаты вручили в дар "Объединению "Телефильм" киностудии "Мосфильм" (так было напечатано на приклеенной к бюсту табличке) бюст в целлофане. Надо заметить, тяжеленный. Я с помощью тех же солдат снес его в ожидавший нас автобус.

Как только мы прибыли в Минск, я поволок подарок в номер к Марьяхину.

- Вот вам! - поставил бюст на стол его номера.

- Больше ничего не дарили? - уточнил Семен Михайлович.

- Можете проверить у Ташкова.

- Так. Я улетаю из Минска самолетом. С бюстом будет перегруз. Так что повезете его с собой, поездом.

- У меня - грыжа, - срезал я директора, - через неделю операция.

На самом деле операция была у меня в десятилетнем возрасте. Но Марьяхина тема моего недуга никак не интересовала: ему надо было решать, кому поручить или вручить бюст. Я незаметно удалился.

Марьяхин позвонил мне:

- Леня, мне необходима ваша помощь!

- Нет, - отрезал я.

- Вы еще не знаете, в чем дело...

- И не хочу знать...

- Послушай, черт возьми! Сегодня в семнадцать мы дарим бюст коллективу гостиницы за отличное обслуживание. Будут все мосфильмовцы.

- Хорошо, я буду.

В кабинете директора гостиницы "Минск" собрались горничные, коридорные в белых халатах и заместители директора. Бюст в целлофане с бантиком покоился на столе кабинета. На прежнюю дарственную табличку была наклеена новая.

Марьяхин произнес соответствующую речь, и я облегченно вздохнул: все, больше не будет приставать с просьбами поработать грузчиком.

Но не тут-то было!

Опять зазвонил телефон.

- Леня, идите и заберите бюст обратно! - кричал Марьяхин.

- Зачем?

- Я попал в сложное положение: о том, что мы передарили бюст, узнал представитель Гостелерадио! У меня будут большие неприятности. И по партийной линии - тоже. Помогите мне!

- Что я скажу директору гостиницы?

- Скажите: я не знал, что бюст подарок нам.

Я хмыкнул:

- Напишите!

- Хорошо.

Директор гостиницы прочитал письмо Марьяхина, презрительно усмехнулся и бросил мне:

- Забирайте!

Я снова таранил бюст в целлофане к директору объединения "Телефильм".

И хотя все картины "Мосфильма" возвращались домой с призами, Марьяхин ходил мрачный, добывал картонные коробки, пенопласт, шпагат для упаковки...

Он вернулся в обычное самоуверенное состояние, только когда испуг прошел и бюст был установлен за спиной в его кабинете.

Где бюст сейчас?

В канун женского дня

Новое лицо на экране - это режиссерская мечта и режиссерская голгофа. В новом актерском лице возможность обнаружить свежие, незатертые качества, насытить персонаж индивидуальностью исполнителя, возможность петь новую мелодию молодым голосом... Новое лицо на экране - это опасность безвестности фильма, страх кричащего в пустоте - зритель может отторгнуть новое лицо... Новое лицо - это и хорошо забытое старое лицо, которому грозят опасности нового. И все-таки, в результате, новое лицо - это радость.

Как появлялись в моих фильмах новые актерские лица? Почему одни исчезали с экрана, другие оставались? Чья в этом вина, чья заслуга? Однозначного ответа не будет.

Готовясь к съемкам фильма "Двое в пути", я пришел посмотреть курсовую работу мхатовского училища по повести "А зори здесь тихие". Лирическую героиню играла крепко сбитая, предрасположенная к полноте студентка. Что-то неуловимо звучащее в ее исполнении дало мне возможность почувствовать божий дар. "Что же будет с этой студенткой через два года после окончания училища, когда природа возьмет свое и никакие ухищрения в костюме и гриме не позволят ей играть лирических героинь?" - подумал я и дал задание своей ассистентке предложить студентке вторую, характерную роль в нашем фильме. Но студентке, фамилия которой была Крючкова, к роли предстояло еще пробиться: она еще не владела арсеналом средств характерной актрисы. Из чувства самоутверждения я стал работать со Светланой, заставил ее жестко и конкретно действовать, не окрашивать действие умильностью, тогда свойственной ей, быть резче, уверенней. Родилась роль - я был доволен работой Крючковой, она, как говорила потом, до поступления в театр Товстоногова, научилась у меня быть характерной. Я не сетую, я понимаю: работая с самим Товстоноговым, говорить о каком-то другом учителе рискованно.

Благодарность актера за совместные удачи и открытия - не главное, я давно привык к этому, жизнь научила. Но поначалу реагировал на короткую актерскую память болезненно. Искали юную исполнительницу на роль Алены в фильме "Вылет задерживается". Перебрали десятки студенток театральных вузов - возраст исполнительницы не позволял обращаться к профессиональным актрисам. Совпадения характеров претенденток и персонажа по имени Алена не было. Пришлось взять кандидатку первокурсницу - всего недели две в училище - Женю Симонову. На нее работала генетическая интеллигентность, нужная Алене. Правда, тогда Женя еще не знала, что такое действие, что такое пристройка, внутренний монолог. После занятий в училище она шла к нам на репетиции. Я наговаривал ей тексты, которые она должна "думать" между произносимыми репликами, она осваивала это дома и показывала освоенное. Затем мы перешли к осмысленному действию. Так за месяц прошли ускоренный курс актерского мастерства. Условились, что Симонова - Алена придумала себе образ и играет его. На съемках фильма Женя освоилась и достаточно уверенно сыграла роль. К концу съемок Симоновой стали поступать предложения: роль в кинооперетте, роль в комедии. Мама актрисы, бывшая одновременно ее менеджером, обратилась за советом. Я посоветовал пробоваться везде. Мне думалось, что киновек Жени не долог: невысокая, крепенькая, она могла выжить в кино только при условии строжайшей диеты. А кто из наших актрис это может? Таких я не знал. Женя смогла. Ее первый муж Саша Кайдановский спустя много лет жаловался мне, что реплика о диете переломила весь их семейный быт.

Съемки окончились. Женина роль была признана удачей. Я в награду получил от нее портрет с надписью "Моему первому учителю и режиссеру". Но позже пришли другие режиссеры - и актриса больше не вспоминала о первых уроках. Но меня радовало, что она многому научилась на картине "Вылет задерживается". И это прекрасно, что актриса прибавила к своим природным данным завидную способность работать, быть в режиме, творить на пределе отпущенного природой.

Иное дело Нина Зоткина, исполнившая главную роль - Оли Чумаковой - в фильме "Двое в пути", который назывался поначалу "Оля некрасивая". Перед группой стояла отнюдь не легкая задача - найти юную актрису с внутренними данными героини и характерной внешностью. Таких обычно в училище не принимают, и просмотры актрис на учебных сценических площадках ничего не дали. Мы решили вести длительное наблюдение. Приходили со вторым режиссером Сырцевой к училищам, садились на скамеечку и следили за поведением студенток в перерывах между лекциями. От перемены к перемене у нас выстраивалось представление о способах существования и характерах десятков студенток, обнаруживалось даже сокровенное. Но нужным нам парадоксальным несоответствием внешних и внутренних качеств обладала только Зоткина. Мы провели пробы, в которых подтвердили свои предположения, и картина не пошла, а понеслась. Природная органика Нины позволяла ей точно воплощать предложенный рисунок сцен. В результате Зоткина была триумфатором на Международном фестивале в Праге - получила приз за лучшую женскую роль, потом была премьера фильма с ее участием в Берлине. Из поездок она привезла кроме всего остального ворох восторженных рецензий. Затем - приз за лучшую женскую роль на всесоюзном фестивале в Донецке... Что дальше? Дальше предстояло ехать в родную Пензу, в театр, совершенствовать мастерство, нарабатывать профессию. Сделать такой шаг после триумфов - нелегко. Как-то Нина сказала мне: "Во всем виноваты вы! Теперь я не могу вернуться домой! Я должна остаться в Москве!" Пытаясь исправить свою "вину", я попробовал "пробить" актрису в Театр киноактера, но получил отповедь членов худсовета: "У нас полтеатра киноартисток на одну роль". Она уехала, исчезла из виду. Где теперь играет Нина? В каких фильмах снимается? Не знаем.

А я вернулся к Светлане Крючковой, приступив к работе над фильмом "Вас ожидает гражданка Никанорова" по сценарию В. Мережко. Твердо намеревался продолжить работу с актрисой - уже не в экспериментальном плане, экспериментов было достаточно и на картине "Вылет задерживается", где она тоже снималась. Хотелось с ее помощью вылепить характер нестандартный, но узнаваемый и импульсивный. Актриса ответила согласием. Пробы совпали с гастролями театра БДТ в Москве, где Крючкова играла Аксинью в "Тихом Доне". Первая проба не устроила директора студии: не понравилась открытая сексуальность сцены, и я был вынужден назначить вторую пробу. На эту вторую пробу актриса не явилась. Мы ждали ее на натуре под палящим солнцем все восемь часов. Я был взбешен: роль обещала в случае удачи превратить любую исполнительницу в звезду, а тут такое... "Агентура" из театра БДТ донесла, что после спектакля "Тихий Дон" где-то был затяжной банкет... Медлить и выжидать было нельзя - оборудование уже грузилось на платформы для отправки в экспедицию на съемки. Ассистенты принесли на выбор фотографии других актрис. Индивидуальных свойств многих я не знал. Отобрал троих и попросил пригласить на кинопробы. Подготовили три разнохарактерные сцены для каждой. Наташа Гундарева оказалась многокрасочней остальных. Ее и утвердили. Только в экспедиции пришло полное взаимопонимание и овладение ролью Катьки. Роль, воспринятая зрителями восторженно, утвердила Гундареву в звании звезды. А Светлана? Светлана шла к своей популярности без роли гражданки Никаноровой лишний десяток лет. Много снималась, мастерски работала, но то фильмы не имели зрительского успеха, то роли оказывались на периферии драматургического мастерства.

Можно сказать: "Но популярность - полбеды. Главное - интересная работа. Куда хуже забвение уже сложившегося таланта, его невостребованность". Забвение порождает неуверенность актера в себе, нервозность, плохое владение собственной психикой... Не могу лгать и утверждать, что Татьяна Лаврова, снискавшая известность у кинозрителей после фильма "Девять дней одного года", была уверена в себе на пробах моей картины "Вылет задерживается".

"Прошу Вас, Леонид Георгиевич, отнестись к моим пробам серьезно. Если у вас есть уже верная кандидатура - со мной шутить не надо", - заявила она, и я увидел такую актерскую скорбь в ее глазах, что стало ясно - в роли внутренне неустроенной женщины ее вряд ли кто сможет переиграть. И хотя две другие претендентки в быту вряд ли были благополучнее Лавровой, ее неустроенность переливалась через край. Оставалось получить самую малость добиться внешнего покоя ее персонажа Ольги Шеметовой.

Утвержденная актриса рвалась в бой, как спортсменка, готовая к рекорду, и... постоянно делала фальстарты. Но время, понимание задачи делали свое, и Татьяна Евгеньевна обрела актерский покой, нашла способ сдерживать бурные эмоции, давать им выход в определенных местах роли. Работа над ролью Шеметовой была буквально киновоскрешением актрисы. Фестиваль в Монте-Карло принес ей приз "Серебряная нимфа". Мне бы поддержать актрису на плаву, поставить на ее индивидуальность фильм, но не хотелось подчинять свои намерения ее интересам. Я занялся материалом, в котором для актрисы не было ничего. И Таня снова оказалась надолго невостребованной в кино. Грустно. Так же грустно, как и воспоминание о многолетнем киномолчании Нины Афанасьевны Сазоновой, проникновенно сыгравшей старую Забродину в "Моей улице", и отсутствие на экране трепетной Наташи Сайко, снискавшей приз за лучшую женскую роль в той же "Моей улице"!

Актерские судьбы не во власти одного режиссера, режиссер, помимо всего сказанного, - судьба.

Дай бог актрисам доброй судьбы!

Игра со спичками, или Последняя роль

Ночью зазвонил телефон. Не открывая глаз, я протянул руку к трубке, поднес ее к уху и услышал:

- Здорово. Это Витек.

- Какой Витек?

- Свиридов.

У меня не было друга с такой фамилией.

- Прекратите эти глупые шутки, - сказал я, окончательно проснувшись.

- Какие шутки! - донеслось из трубки, которую я уже клал на рычаг. Это я - твой незваный дружок.

Только теперь я узнал голос Олега Даля - он говорил от имени героя картины "Незваный друг" Виктора Свиридова. Подыгрывать актеру - прямая режиссерская обязанность, и я включился в его игру:

- Ну что ты хочешь, Витек?

- Мне сегодня что-то не хочется идти в это сборище, - нам предстояло снимать сцену посещения Свиридовым вечеринки, устроенной специально для продвижения его научных дел. - Я не перевариваю эти рожи!

- Придется терпеть, - унимал я своего героя. - Закрой эмоции. А на лицо - маску. Вежливую. Предупредительную.

- А глаза куда я дену? Тоже закрою?

- Не нужно. В твоих глазах мы все и прочтем, - сказал я, выходя из роли друга Виктора Свиридова и возвращаясь к режиссерским обязанностям.

- Договорились! - Даль повесил трубку - репетиция закончилась. К поведению его героя в этой сцене мы уже не возвращались на съемочной площадке: Олегу оказалось достаточно ночного разговора по телефону.

Появление Даля в нашей съемочной группе не планировалось - актер Саша Кайдановский, для которого писалась роль Свиридова, отказался ее играть, считая, что фильм либо изрежут, либо не выпустят на экран; долго мы перебирали сорокалетних актеров с амплуа, выражаясь старой театральной терминологией, "неврастеников", и второй режиссер назвал Даля. Предложение ввергло меня в растерянность: уж слишком широко стала известна неуживчивость актера - из театра ушел, поссорившись, с одной картины ушел в разгар съемок, на другой - до конца съемок не разговаривал с режиссером, делая роль по своему усмотрению. Было над чем задуматься! Но второго актера такой индивидуальности - я наблюдал работу Олега и в театре и в кино - не существовало. Послал ему свой сценарий в Ленинград, где он тогда снимался, с запиской: "Прошу читать роль за словами и между строк". Олег дал согласие пробоваться, приехал и во время первой же встречи сказал враждебно: "Я всегда читаю роль между строк. Но хотел бы знать, о чем вы будете делать картину".

Я начал рассказывать, а Олег слушал с непроницаемым лицом. Говорить было трудно. Моя экспликация, наверное, походила со стороны на отчет подчиненного у начальника. Я закончил и ожидал "приговора" Даля. Но он не стал долго разговаривать, открыл сценарий и с ходу сыграл сцену, точно поймав способ существования своего будущего героя - Свиридова.

- Если мы говорим про человека, который не верит, что доброе дело в его среде может совершиться, и последний раз пытается убедиться в этом, давайте пробоваться! Только вряд ли меня вам утвердят!

В своих опасениях Даль оказался прав - начальство не рассчитывало видеть этого актера героем моего фильма. Один из руководителей студии, посмотрев пробы, увещевал меня:

- Даль - неблагополучный герой, ты возьми... - он назвал актера, излучавшего оптимизм, - и получишь за эту картину сполна.

Мне была обещана Госпремия. Приманка не подействовала. Индивидуальность Даля была сильнее награды. Руководитель не ошибся - Олег был действительно неблагополучным героем, но такой мне и требовался взрывающий сытое благополучие среды своего друга, к которому прибывал за помощью.

Пользуясь тактическими ухищрениями, я утвердил все-таки Даля на роль Свиридова. Тут в мою комнату на студии начали приходить "доброжелатели", жалеющие меня:

- Что ты сделал?! Ты хочешь укоротить себе жизнь, работая с этим актером?

И рассказывались в подтверждение тезиса разные истории о его невыносимом характере.

Первого съемочного дня я ждал, как ждут, наверное, исполнения самого тяжкого приговора. Олег явился на съемку минута в минуту, независимый, подчеркнуто держащий дистанцию, образовывающий вокруг себя поле напряженности. Я подходил к актеру, как входят к тигру в клетку. Но тигр не нападал, постепенно ощущение неуюта прошло, и возникло немногословное, как мне показалось, понимание.

Даль оказался неожиданно очень отзывчивым партнером. На одну из ролей мы пригласили совсем юную актрису - выпускницу театрального института. Она робела перед Далем. И я решил, чтобы дать ей освоиться, назначить ее репетицию с Олегом у себя дома с чаем и печеньем. Олег согласился и, следуя своему правилу, явился точно. Юное дарование опаздывало. Чтобы занять Даля, я предложил ему послушать только что вышедший альбом записей Утесова. Он согласился.

- У отца было много утесовских пластинок, - Олег положил диск на проигрыватель и добавил: - Я люблю Утесова. И горжусь своим "плохим" хорошим вкусом.

Мы дождались актрису. Даль, понимая возложенную на него задачу, сбросил свою непроницаемость - превратился в веселого, разбросанного парня. Впрочем, все это он проделывал зря - актрису пришлось снять с роли, так как по своей недисциплинированности она сорвала нам съемку.

Когда нужно было снимать крупные планы любимой Свиридова, которую играла И. Алферова, и жены Грекова в исполнении Н. Белохвостиковой, я просил Олега посидеть спиной к камере или просто побыть на площадке. Нужно было видеть, как он старается помочь этим двум совершенно разным по характеру, манере игры и темпераменту актрисам. С одной стороны, надо было быть суше, чтобы вызвать ответную рациональность, с другой - активнее, чтобы провоцировать вспышку темперамента. В сцене объяснения в любви, которая не целиком, к сожалению, вошла в фильм, Олег буквально довел Алферову, по действию разумеется, до истерики, чего мне было трудно ожидать от ее спокойного и уравновешенного актерского характера. Это не назовешь привычным актерским словечком "подыгрывал", он затрачивал себя в этом закадровом партнерстве до предела.

Не нужно думать, что со всеми партнерами по картине у Даля складывались безоблачные отношения. Исполнитель другой главной роли в фильме - Олег Табаков - был директором театра "Современник" в то время, когда оттуда уходил Даль. Не мирно уходил. Я с тревогой ждал их первой совместной сцены. Актеры сошлись на площадке внешне корректно, но будто бы ожидая подвоха друг от друга. Меня это устраивало, это ложилось на отношения героев по сценарию. Возникло, однако, неудобство - ни Даль, ни Табаков не хотели воспринимать моих замечаний в присутствии партнера. Пришлось их парные сцены репетировать индивидуально.

Даль умел извлечь максимум выразительности из любой ситуации, мизансцены, умел превратить элементарный реквизиторский предмет в деталь, наполненную смыслом. Снималась сцена разговора Свиридова с его другом Алексеем Грековым, которого и играл Олег Табаков. Греков, давно и хорошо усвоивший, что компромисс - самая удобная в мире вещь, пытается внушить это Свиридову. Место действия сцены - гостиничный номер. Я положил на кровать соседа Свиридова по номеру - обувщика - сапожные колодки и бросил Далю между прочим: "Можешь взять одну, если хочешь". Повторять предложение не пришлось. Олег взял колодку и каскадом ее движений в руках передал отношение к позиции Грекова: она покачивалась из стороны в сторону, вертелась в обстоятельствах, скользила по поверхности, пока излагал свое кредо Алексей Греков. Даль использовал колодку даже как свисток, освистывая конформистские предложения друга.

Актер не ограничивался "подброшенными" приспособлениями, сам активно искал их - так придумал он игру со спичками для своего героя. Сжигает спички и смотрит на огонь, снова сжигает и снова смотрит. Какой смысл вкладывал он в это, я не знаю, не спрашивал, но меня устраивала та ассоциация, которая пробуждалась при этом сгорании маленького факела. Казалось, герой ведет внутренний монолог о тщетности своих усилий. Осуществленная в поворотных местах роли, эта игра наполнила ее, как мне кажется, новым смыслом.

Олег приносил на съемочную площадку и свои литературные заготовки, которые помогали решать поставленные накануне задачи. В сцене свидания с Кирой ему не хватало текстового материала для выражения подъема, раскованности героя, и он дофантазировал его. Так появилась в фильме история некоего Кости Кошкина, который просит подать в ресторане батон хлеба и ведро горчицы.

Актер "обнаженных нервных окончаний", Даль мгновенно реагировал на меняющийся микроклимат сцены и, если среда, окружающая его, переставала нести необходимый для эпизода заряд, выключался из органического существования, начинал действовать формально. Тонко, но формально. Так же действовал он во втором и третьем дубле. Непосредственная острая реакция притуплялась, и он шел за собственной актерской памятью, повторяя найденное на первом дубле. Для себя я даже окрестил Олега "актером первого дубля".

Серьезное, даже дотошное отношение Олега к роли побудило меня спросить, всегда ли он так относится к своим работам в кино. Даль не ответил, а стал рассказывать о каждодневном общении с Юри Ярветом во время съемок "Короля Лира" и о том, как это непрерывное общение помогало ему сделать роль шута - он говорил, что не отделял уже Ярвета от Лира.

Я спросил:

- Если тебя так интересует классика, почему же ты ушел из театра на Бронной, где с тобой собирались делать "Гамлета"?

- Не захотел играть Гамлета в спектакле про Офелию, - ответил Олег.

Съемки подходили к концу, а неприятности, которые предрекали "знатоки" характера Олега Ивановича, не наступали. Наоборот, родилось желание продолжать сотрудничество, и я пригласил Даля преподавать актерское мастерство в режиссерскую мастерскую во ВГИКе, где и сам преподавал. Олег загорелся этой открывшейся для него возможностью передать свой опыт молодым, с увлечением приступил к занятиям. Много занимался со студентами по методике Михаила Чехова, которой он был увлечен. И готовился к режиссерскому дебюту в кино... Писал прозу... Прекрасно выступал в роли чтеца.

Мне удалось слышать его чтение рассказов Виктора Конецкого на шефском концерте в Аэрофлоте, который организовал прекрасный человек и руководитель Главагентства В.И. Жебрак, - это был спектакль одного актера во многих лицах, человека, наделенного недюжинным чувством юмора, выражаемым не банально, тонко и тактично.

- Мне скоро сорок, я двадцать лет в кино. У меня нет никаких званий, говорил Олег со сцены в Политехническом, когда мы показывали там фильм "Незваный друг". Говорил не без умысла, зная, что в кулисах стоит зампред Госкино СССР Н. Сизов, от которого во многом зависело его почетное звание.

Просмотр прошел успешно. Устроители выделили нам машину, чтобы развезти по домам, но Даль предложил заехать в ресторан ВТО (Всероссийского театрального общества). Мы с Ромашиным согласились. Он заказал безумно много выпивки, еды.

- Зачем?! - Я знал, что Олег "зашитый". На моей картине он не пил, чем изрядно грешил, как рассказывали, раньше. Да и я не собирался менять свой режим - годом раньше перенес инфаркт. Для одного Анатолия Ромашина заказанного было очень много.

- Сегодня - пью! - как-то многозначительно ответил Даль и пояснил: Зашивка кончилась!

- Но ведь после каникул - занятия во ВГИКе, - забеспокоился я.

- Переборю себя морально! - Он лихо перелил пиво в фужер. - А сейчас я хочу, чтобы все вспомнили, как я здесь гулял. Виторган! - обратился он к актеру, сидевшему за соседним столиком. - Помнишь, как я вышел на улицу через это вот окно?

Виторган помнил (ресторан помещался на первом этаже). Даль выпил фужер пива и больше ни к чему не притронулся. Мы говорили с Ромашиным о трудностях, с которыми снималась картина. Даль молчал, глядя мимо нас. И только через полчаса спросил Анатолия Ромашина:

- Толя, ты живешь там же?

Ромашин жил тогда у Ваганьковского кладбища.

- Да, - ответил Ромашин.

- Я скоро там буду, - сказал Даль.

На следующий день он поехал на кинопробы в Киев. Но так и не смог провести их... Его не стало.

Есть творческие личности, уходящие естественно, на излете собственной траектории. Даль, к несчастью, ушел на подъеме, не совершив многого из того, что мог бы сделать на радость нашему искусству.

Тореадор, смелее в бой!

Дрессуре меня не учили. Александр Александрович Музиль - потомок славной театральной династии Музилей-Рыжовых - пытался, мне представляется небезуспешно, выстроить в систему хаос моих киношных познаний, но было что-то в его преподавании близкое к природе натурального кино. Музиль, посмотрев ленинградскую премьеру моего "Незваного друга", рассмеялся: "Учу для театра, ну а известными ученики становятся в кино". И все-таки обучение "специалиста" для театра, несмотря на обилие специальных дисциплин, это не обучение для цирка. Специализация под названием "дрессура" отсутствует.

Но в кино, как в армии: "Не умеешь - научим, не хочешь - заставим". И заставили: стал лихорадочно думать, как взбесить корову. Не быка, а именно корову. В сценарии Виктора Мережко "Вас ожидает гражданка Никанорова", бывшем у меня в работе, существовала сцена, в которой главный герой ветеринар Дежкин укрощает взбесившуюся от переедания чего-то несъедобного корову. Но, прежде чем укрощать, нужно взбесить. Не ждать же в поле, когда какая-нибудь из коров взбесится самостоятельно. Я обратился к специалистам - выяснилось, что коровы дрессировке не поддаются. Сюрприз! Что же делать? Нужно решать проблему в научной сфере. Обратился к главному ветеринару страны: так, мол, и так, нужно взбесить для съемок! Главный ветеринар не думал ни минуты. Сказал: "Запросто. Я пропишу корове инъекцию двух кубиков морфина, и вы свою корову не узнаете!"

Но ввести эти два кубика оказалось не так просто: мы должны были снимать натуру в Ростовской области, а у тамошнего ветеринарного управления морфина не было. Пошла депеша из Москвы в Ростовское аптечное управление: "Выдать взаимообразно ветеринарному управлению Ростовской области шесть кубиков морфина". Москва подозревала, что мы одной бешеной коровой не обойдемся, и выделяла препарат сразу на три.

Ростовские ветеринары рьяно взялись выполнять задание московского руководства. Из солидного стада была отобрана жертва - худая костистая корова. Я поинтересовался у ростовского ветеринара, который руководил операцией: "Почему корова такая неказистая?" - "На такую морфин лучше подействует", - получил ответ.

Жертву поместили в загон, с трех сторон установили съемочные камеры, чтобы фиксировать этот неповторимый момент.

Ветеринар вошел в загон со шприцем, приблизился к корове и вогнал иглу под коровью шкуру. Корова вздрогнула, ветеринар рысью покинул загон, я крикнул: "Мотор!" Камеры застрекотали. Актеры-трюкачи, которые должны были пытаться отлавливать животное, стояли, готовые ринуться внутрь ограды. Корова тупо смотрела в землю, с губы ее стекала слюна. Камеры работали, а корова не двигалась.

Я обернулся, нашел глазами ветеринара.

- Не дошло до нее, - развел руками коровий эскулап.

- Стоп! - Я нервно остановил съемку.

- Дойдет, - успокоил меня ветеринар, - сейчас еще два кубика вкачу!

И вкатил. Слюна у коровы потекла щедрее - и только. "Мотор!" - я уже осмотрительно не кричал - пленка стоит дорого, а тут должны снимать сразу три камеры.

- Ничего, ничего, - ободряюще воскликнул ветеринар, - доведем до бешенства!

И всадил корове еще два кубика морфина.

Слюна была - что надо, но корова оставалась неподвижной.

Я, еле сдерживая крепкие слова, обернулся к ветеринару, но увидел только облако пыли за колесами его удаляющегося "газика".

На съемочной площадке воцарилась тишина. Все смотрели на меня и ждали решения. Что мне было решать? Только скомандовать: "Съемка отменяется". Облизнул пересохшие губы, собрался было произнести единственную сейчас возможную команду и вдруг за спиной услышал вопрос:

- А что нужно-то?

Обернулся и увидел мужика лет сорока пяти в линялой синей майке и кепочке-восьмиклинке.

- А вы, собственно, кто? - осведомился я.

- Я - пастух.

- Корову взбесить нужно! - рыкнул я, ожидая в ответ какую-нибудь глупую шутку.

- Можно! Поллитру дадите?

- Дадим.

Бутылку, как ни странно, заместитель директора нашел на съемочной площадке в степи мгновенно.

- Только бесить я буду другую животину, - заявил пастух, выглотав бутылку "из горла". Пошел в соседний загон, отобрал молодую телку, выломал из ограды дрын и заявил довольно:

- Я готовый!

- Давай!

Он перетянул телку дрыном по заду. Телка взвилась и пустилась вскачь.

- Мотор! - опомнился я.

Камеры застрекотали, и трюкачи дружно бросились на усмирение резвого животного. Все получалось! Я ликовал.

Пастух на мои возгласы отреагировал конкретно:

- Начальник, еще бутылку надо!

Я выложил ему свои рубли - на две бутылки. И с тех пор осознал, что народная мудрость и опыт выше науки.

Найти продюсера с валютой (инструкция)

Киношное начальство никогда не жаловало меня. И правда, не за что. Родственников в ЦК КПСС не было у меня, родичей в МИД СССР - тоже. Характер - вздорный. Профиль - сложного происхождения. В общем, режиссер без чиновного рода и партийного племени. Начальству толку от меня никакого. Не могу ни помочь, ни заступиться. Один крупный киношный функционер, узнав, что мы из одного города, земляки, очень огорчился. Ну как же, его вдруг тоже станут считать орехово-зуевской шпаной в кино, как меня.

Короче, сметы на картины мне давали самые ничтожные, а про съемку за границей и заикаться не смей. Тогда у пирога плотненько стояли другие люди. Не просунешься. Да я и не пытался. Снимал я по скромным сметам фильмы про людей, которых знаю, и для людей, которых тоже знаю.

Но задул, как говорится, ветер перемен. Даже не ветер еще, а так легкое колебание воздуха. И самый наш мощный (в прямом смысле этого слова) критик Демин подал идею: давай делать фильм о Бухарине. Интересно! Про человека, который пытался и капитал приобрести, и невинность соблюсти. Правда, не получилось у него.

- Витя! - говорю я критику. - А у Бухарина ключевые знакомства - со Сталиным, с Троцким - за рубежом. Где снимать будем? В Таллине?

- Никогда, - ответил Витя, поскольку Таллин тогда еще не был заграницей.

И решил я, памятуя об этом самом ветре перемен, обратиться к генеральному директору гигантского нашего киноконцерна. Он мне простенько так отвечает:

- В концерне студии теперь самостоятельны. Ты в какой снимаешь? В студии Наумова? Вот и обращайся к нему за валютой для съемок за рубежом.

Я запечалился. К В. Наумову обращаться бессмысленно. Он не зря свою студию сохранил после бурь Пятого съезда кинематографистов. У Наумова свой "Выбор", свой "Берег", свой "Закон". Пошли мы с критиком Деминым справить тризну по своему замыслу. И не в ресторан Дома кино, где все увидят скорбь, а в ресторан Дома литераторов - авось не все заметят наши печальные физиономии. Сидим. А когда совсем невмоготу стало, решили друг другу показать, как бы наш сценарий "Бухарин" оценил Леонид Ильич Брежнев.

- Напрашивается аналогия, - выдавливает Демин.

- Сиськимасиськи, - соглашаюсь я.

Тут перед нашим столиком возникает скромная женщина лет сорока. И говорит:

- Мистер Бадер интересуется, чем вы занимаетесь.

- А где этот мистер Бадер и чем он знаменит, чтобы интересоваться? возмутился я.

- А вон он стоит. - И показывает женщина на невзрачного, худощавого человечка у входа в зал. - По профессии бизнесмен.

Ну нас с Деминым бизнесменами в ресторане не запугаешь, и я гордо говорю мистеру Бадеру, который уже подошел к нам:

- Мы пародируем Брежнева.

- А кто вы?

- Я режиссер, а мой друг - критик и сценарист.

- А какой фильм вы поставили? - спрашивает этот самый мистер Бадер, естественно, через переводчицу. Он мне порядком надоел. Лезу я в карман, вынимаю мелочь, отсчитываю полтинник, протягиваю мистеру и вежливо предлагаю:

- Идите. Купите билет. И смотрите мою картину. "Дорогое удовольствие" называется. Идет в 23 кинотеатрах.

Мистер мой полтинник не взял. Сказал, что картину и на свои бабки посмотрит, и спрашивает:

- А сейчас вы что снимаете?

Тут включился критик и отвечает за меня:

- Фильм "Бухарин".

- Под "Бухарина" я дам деньги, - не задумываясь, реагирует мистер Бадер.

Видали мы таких ресторанных меценатов. Приехал откуда-то там и принимает нас за зулусов! Демин и врезал ехидно ему:

- У вас что, лишних пара тысяч валюты завелась?

- Завелась, - отвечает он через ту же переводчицу, а она добавляет от себя:

- Вы его обидели!

- Чем? - спрашиваю.

- Он не миллионер.

- Ну и что? У нас все не миллионеры, а кто миллионер - тот чаще помалкивает.

- Он миллиардер, - здесь очень значительно, с расстановкой замечает переводчица.

Мы переглянулись.

- Нам нужны деньги на съемки в Париже, - говорю.

- О'кей, - кивает рыжеватой головой мистер.

- В Вене, - говорит Демин.

- О'кей.

- В Нью-Йорке.

- О'кей!

- И вообще, - решил я проверить его, как говорят, на вшивость, - нам нужно пятьдесят тысяч метров валютной пленки "Кодак".

И опять:

- О'кей!

- А что же ему надо взамен? Только переведите точно!

Переводчица пошепталась с мистером Бадером и формулирует:

- Ему нужно, чтобы вся заграница снималась в Голливуде и чтобы фильм был хорошим!

- О'кей, - говорю теперь я, - а вдруг я плохой режиссер - плакали ваши денежки!

- Раньше, чем деньги давать, я все-таки ваши фильмы прежние посмотрю. - И мистер Бадер полез в карман, вытащил свои центы и начал спокойно так отсчитывать себе свой собственный полтинник на билет.

Мое ресторанное сидение не прошло даром - фильм "Враг народа Бухарин" был снят, пленка "Кодак" куплена на валюту, студия "Уорнер Бразерс" в Голливуде испытала присутствие нашей группы. В результате я сидел в кресле на пляже легендарного курорта Акапулько, что в Мексике, слушая дыхание Тихого океана и гадая, где найти деньги для съемок эпизодов трагедии "Троцкий". Как ни странно, тянуло с берега океана на сушу ресторана Дома литераторов - авось снова возникнет какой-нибудь мистер с переводчицей! Но мистера не было. Были разносчики прохладительных напитков, по-испански предлагавшие мне свой товар. Я отвечал:

- Компромисса сеньор, - единственное выражение по-испански, которое я знал после просмотра "Веселых ребят" с детства. И вдруг сквозь испанское воркование боев в белых шортах и шлемах уловил русскую фразу:

- Вчера была пыльная буря.

- Где это? - автоматом отреагировал я. Повернулся. И увидел трех женщин за сорок и мужика - по виду боксера - рядом с ними, поросшего от груди до пяток седеющей шевелюрой. Мой вопрос без ответа не остался:

- Возле Сан-Франциско.

"Не у нас", - подумал я и отвернулся к океану. Но поросший шевелюрой тут же заслонил мне всю перспективу:

- Простите, вы не из России?

- А что, заметно? - поинтересовался я.

- Заметно. Вас не трогает буря в Сан-Франциско.

- Не в Сан-Франциско, а возле! - Я возмутился: не надо передергивать. Не хватает мне обвинений в равнодушии!

Но шевелюрный не унимался:

- Простите, а вы кто?

Я услышал этот вопрос и вздрогнул: а вдруг это мистер Бадер из ресторана Дома литераторов? Но в другом обличии! И как можно ласковей выдавил:

- Кинорежиссер.

- Какой фильм вы сняли?

Ну что может знать этот житель Сан-Франциско о моих картинах! Здесь, в Акапулько, я смогу дать ему шесть тысяч песо на билет. Чтобы пошел смотреть мои фильмы. Но их здесь до пенсии не найдешь. Что делать? Еще мгновение - и интерес ко мне пропадет. Я напрягся. В критических ситуациях у меня реле памяти срабатывает. Врубился! И вспомнил, что когда-то шла в Сан-Франциско моя "Гражданка Никанорова", и назвал ее. Шевелюрный расплылся. Удивительно!

- Ваш фильм - в моей фильмотеке, - сказал он.

- Не может быть. Наверное, не в фильмотеке, а в видеотеке, - возразил я, прикинув, что шевелюрный стал забывать русское значение слов.

- Нет. В фильмотеке.

- Не может быть. Копия есть только в фильмотеке компании "Руссарт", которая прокатывала картину.

- А я и есть "Руссарт", - сказал шевелюрный.

Все дальнейшее пересказывать было бы банальностью. Так что, если вам нужно снимать за границей, не обращайтесь к руководителям студий: они сами любят там снимать.

Ходите лучше в ресторан Дома литераторов и посещайте почаще курорт Акапулько.

Мое суеверие

Почему я не снимаюсь в своих фильмах? Вопрос этот возникал неоднократно. Актеры, с которыми я работал, наблюдая мои показы на репетициях, удивлялись: почему-де я сам не "прихвачу" себе какую-нибудь характерную роль и не запечатлею себя на пленке? Не скрою, соблазн действовал, и я уже был близок к тому, чтобы выйти на экран, но после трезвых размышлений решил, что моя съемка в моем же фильме не что иное, как желание остаться во времени или, как говорят, "плевок в вечность". А, с другой стороны, значит, я готовлюсь уйти, умереть. Этот вывод засел во мне прочно, я возвел в правило: у себя буду сниматься, только если нет другого выхода и работа срывается. Вот если пригласят коллеги-режиссеры или телевидение - другое дело: значит, я им нужен.

Но факт съемки все-таки состоялся. Мы снимали одну из сцен фильма "Враг народа Бухарин" на натурной площадке студии "Уорнер Бразерс" в Голливуде. Действовали в сцене Бухарин, которого играл А. Романцов, и Сталин в исполнении С. Шакурова. Декорации изображали Венский зоопарк. Наши герои на фоне клеток со зверьем затевали борьбу. Причем побеждал Бухарин. Обстановка натурной площадки была настолько чинной, а лужайка у клеток такой ухоженной, что я решил: "Борьба в такой обстановке не может остаться без внимания блюстителя власти". И придумал на ходу эпизод: борцам строго грозит австрийский полицейский. Попросил американского продюсера Франца Бадера вызвать на роль полицейского недорогого американского актера. Но Франц, хоть и не исповедовал веру в плановые расходы, сказал: "Эпизод в смете не запланирован". И отказал в просьбе. Пришлось мне одеться, загримироваться и играть - урезонивать этих взрослых шалунишек.

Приехали в Москву. Я сел за монтажный стол, смонтировал сцену в Венском зоопарке. Все складно выстроилось, но... после нескольких просмотров мне подумалось, что полицейский в моем исполнении при окончательной сборке не обязателен. И я слукавлю, если забуду о своем суеверии. Решительно вырезал себя из картины. Осталась от эпизода одна-единственная фотография.

Коллега-режиссер, который захотел меня видеть на экране своего фильма, все-таки обнаружился. Им стал Володя Зайкин. Для ленты "Любовь зла" нужен был исполнитель небольшой роли падишаха. Почему выбор пал на меня - не знаю. Может быть, в моем облике есть что-то барственное и руководящее. Моя дочь Таня, работавшая в этой группе художником по костюмам, позвонила мне в качестве посредника по переговорам: "Папа, не сыграешь ли ты у нас?" Я вынужден был согласиться, боясь, что мой отказ принесет дочери неприятности: Зайкин осерчает на нее за недостаточную активность и утверждать костюмы ей станет сложнее.

Съемки пошли на пользу - я отвлекся от грустных "простойных" мыслей, посещающих режиссеров между картинами и создающих творческую неуверенность. Именно они - эти непременные спутники нашего брата - и подталкивают снимать бог знает что! Находятся даже оправдания для съемок случайных картин. Женя Карелов, "налудивший" кучу неважных фильмов (в эту кучу не укладывается потрясающая по глубине и таланту его лента "Служили два товарища") изрекал:

- Один плохой поставленный фильм лучше семи хороших - непоставленных!

Его величество консультант

"Рассмотрим это понятие с точки зрения кинорежиссера" - так начал бы я свой доклад на каком-нибудь теоретическом собрании, но осилить докладов я никогда не мог и, наверное, не смогу, поэтому запросто вспомню штришок из биографии Михаила Ильича Ромма: сценаристы Маклярский и Исаев принесли ему сценарий "Секретная миссия" - о нашей разведчице в тылу у фашистов. Они клялись, что история подлинная, что они просто записали все, как было. Сценарий послали высокому консультанту куда-то в органы, и он начертал на титульном листе по диагонали: "Снимать можно, поскольку история, изложенная в сценарии, ничего общего с методами советской разведки не имеет". Консультант решил вопрос существования фильма.

Это был высокий консультант. Гораздо чаще бывали консультанты, я бы сказал, территориальные. Начальник ведомства, области или края не может решить судьбу картины, но его "добро" открывает двери завода, колхоза или ворота воинской части с ее вооружением и личным составом.

Съемочной группе предоставляют все, что требуется, а взамен - договор на мифическое освещение сложных проблем бытия в картине и упоминание фамилии консультанта в титрах - как можно крупнее и с нижайшей благодарностью. Мой американский продюсер Франц Бадер тоже требовал, чтобы в титрах "Бухарина" я благодарил начальника полиции города Лос-Анджелеса.

Но спустимся ближе к производству. Обозначенные выше территориальные консультанты в принципе могли даже и не читать сценария, а брали на веру заклинания режиссеров о благих намерениях замысла. Иное дело - консультанты на объектах, где конкретно ведутся съемки: их ответственность растет, именно им, бедолагам, начальство может сказать:

- А ты куда смотрел, когда шли съемки? Плохо показали твое производство, а позор всей отрасли!

Такие консультанты вынуждены быть соглядатаями, мешать. Не случайно, как исключение, я ценю по сей день сотрудничество с Валерием Ибрагимовичем Жебраком - бывшим начальником Главагентства Воздушных сообщений СССР, который что есть мочи помогал съемкам "на вверенной ему территории" фильма с криминальным для Аэрофлота названием "Вылет задерживается". Исключение, подтверждающее правило!

Иногда консультанты самообразуются. Никто их не звал - они сами пришли! И щедротам их нет предела: и гостиницы по дешевке, и еда для группы бесплатная. Тут - ищите женщину! Председатель колхоза в селе Самбек, где снимали "Гражданку Никанорову", проявлял в обеспечении съемочной группы такую прыть, что Наташа Гундарева часто была вынуждена останавливать его возгласом:

- Белоконь (фамилия председателя), стоять!

Консультантом по фильму "Враг народа Бухарин" предполагалось пригласить историка Ю. Афанасьева, отлично знающего нужный нам период истории. Он долго раздумывал и в результате задал решающий для него вопрос: буду ли я неукоснительно выполнять его замечания? Пойти на такой диктат значило превратить художественное, как я надеялся, произведение в историческую справку. Рабочий контакт не состоялся. Хуже, когда консультантами вызываются состоять родственники прототипов. Так заявила о себе третья жена Бухарина - Ларина. Не желая обижать ее, показал весь свой отснятый, вчерне подобранный материал и получил уйму категорических замечаний по фактам, свидетелем которых Ларина быть не могла из-за младенческого возраста, знала она их понаслышке или из тех же архивов, что и мы с соавтором Деминым. Смысл этих поправок: мой муж Бухарин всегда прав. Пришлось ответить, что Бухарин принадлежит нашей истории, а не его последней жене. Что было бы, если бы до просмотра дожили бы и две предыдущие?

Это из недалекого прошлого, а нынче как? С консультантами?

Я решил идти иным, неизведанным мною путем.

В моем сценарии "101-й километр", написанном по личным, но достаточно давним воспоминаниям, есть изрядный криминальный пласт. Информацию нужно обновлять. И если раньше, в прежние времена, попросил бы рассказать мне о лагерном мире опытного муровца, то нынче я начал искать человека с другой стороны решетки. Случай свел меня с бывшим вором-домушником по кличке "Клещ" - Борей Кулябиным. Он сделал, как говорят "там", четыре ходки общей длительностью в восемнадцать лет. Его знания из первых рук для меня находка. Но еще большая находка - его проявления по второй кличке "Великий лагерный поэт".

И поскольку ему не чуждо образное мышление, надеюсь - будет толк!

"КИНО, ВИНО И ДОМИНО..."

Сказка - ложь, да в ней намек.

Добрым молодцам - урок.

Партийный рояль

В эпоху борьбы с космополитами, когда у нас в джазе "разгибали саксофоны", согнувшиеся под гнетом буржуазного влияния, когда Россия была признана "родиной слонов" и выяснилось, что на Урале создан первый в мире паровоз, а в Рязани - первая в мире ложка, в эту самую эпоху кинорежиссер не из последних - Абрам Матвеевич Роом снимал фильм о том, как у них там, в Америке, негров бьют и травят. Актуальная тема! Настала пора принимать эскизы музыки у композитора. Абрам Роом пришел в зал, где за роялем, разложив ноты на пюпитре, уже восседал композитор. Роом одним движением руки сдвинул листочки клавира, и его взору крупно, белым по черному, открылось название фирмы, изготовившей этот рояль: "Блютнер". Абрам Матвеевич напрягся и, картавя, скомандовал: "Уберите этот рояль и привезите "Красный Октябрь". Команды режиссеров в те времена выполняли. Прикатили "Красный Октябрь". Композитор снова разложил ноты, взял первый аккорд и взмолился:

- Абрам Матвеевич, "Блютнер" звучал гораздо лучше!

И Абрам Матвеевич так, чтобы слышали все, заявил:

- "Блютнер" - непартийный рояль, он не может звучать лучше партийного!

Попугай Меламеда

Великий режиссер В. Мейерхольд ставил в своем театре "Даму с камелиями". И каждая репетиция начиналась с его возгласа:

- Где Меламед?

Так звали преданного ассистента. Исаак Меламед появлялся, получал указания мастера и уносился исполнять их.

Однажды, для того, как объяснил постановщик, чтобы подчеркнуть мещанскую сущность героини спектакля Маргариты Готье, понадобился на сцене огромный попугай в клетке. Меламед отправился на Арбат в зоомагазин. Попугай был куплен. И с того дня присутствовал на всех репетициях реквизитор выносил его в клетке на сцену, подвешивал к конструкциям; зажигался свет на сцене, раздавался крик Мейерхольда:

- Где Меламед? - и работа начиналась.

Наконец наступил день премьеры. Попугая в темноте зала вынесли на сцену, подвесили к конструкции. (Как известно, занавесом великий режиссер не пользовался, поэтому декоративные элементы и реквизит устанавливались задолго до того, как зрители попадали в зал.) Зажегся свет. Секунда, другая... Попугай не услышал привычного мейерхольдовского "Где Меламед?" и гортанно завопил сам:

- Где Меламед? Где Меламед? Где Меламед?

Дали занавес, и попугая навсегда изъяли из спектакля.

Это был единственный случай в театре Мейерхольда, когда пришлось воспользоваться занавесом.

Магия заграницы

В середине пятидесятых Михаил Ильич Ромм поехал выбирать "французскую" натуру под Ригу в Сигулду. Латвия воспринималась тогда почти как заграница. В дороге режиссер задремал, а когда открыл глаза, увидел на лобовом стекле такси буквы наизнанку и обратился к таксисту-латышу:

- Тут у вас написано: ТЕХОС, а дальше МОТР. Это, очевидно, ТАКСОМОТОР по-латышски?

- У нас, - не очень дружелюбно ответил водитель, - все теперь по-русски. Это ТЕХОСМОТР.

Очередь у Смирнова-Сокольского

Эстрадный фельетонист, собиратель книг Смирнов-Сокольский был человеком крутого нрава и соленой шутки.

Однажды к нему обратился достаточно известный деятель эстрады В. Коралли:

- Николай Павлович! Это возмутительно: мне передали, что вы меня послали подальше. Во-первых, я популярный артист. Во-вторых, я муж Шульженко, в-третьих, я руководитель джаза! А вы - меня послали...

- Я? Вас? - удивился Сокольский, полез в карман, вытащил солидную записную книжку, нашел нужную страницу, внимательно изучил ее и в качестве свидетельства протянул деятелю:

- Вот здесь очередь из ста двенадцати человек. Все дожидаются, чтобы я их послал. Вас даже в очереди нет!

Версия Зощенко

В Москву из Ленинграда ненадолго приехал еще тогда не избитый Ждановым, в зените популярности Михаил Зощенко. Пришел в кафе "Националь" посидеть со своим другом Юрием Олешей. Беседуют за столиком в углу. Вдруг подходит кто-то из общих знакомых и трагическим шепотом сообщает:

- Только что умер величайший актер нашей эпохи, гениальный исполнитель роли Ленина - Борис Щукин.

За столиком воцаряется молчание, а подошедший продолжает:

- И знаете, как он умер?

- Как? - спрашивает Олеша.

- С томиком Ленина в руках!

Снова возникает молчание, и через паузу Зощенко резюмирует:

- Подложили!

Повод для соавторства

Два кинорежиссера, И. Хейфиц и А. Зархи, много работали вместе, фильмы их были широко известны. Но за одним - который Xейфиц - ходила слава вдумчивого, тонкого, талантливого человека, а за другим - тем, что Зархи, слава позера и болтуна. И как-то после очередного бездарного и конформистского выступления Зархи на многолюдном кинематографическом совещании к Xейфицу подошел старый оператор Кальцатый и спросил:

- Еся, почему ты работаешь с Зархи? Он что, видел, как ты кого-то убил?

Одесский урок

После войны Аркадий Райкин с театром гастролировал в Одессе. На концерт пришел оказавшийся в родном городе Утесов. Одесситы были удовлетворены: за одни и те же деньги можно видеть и Райкина, и Утесова. Райкин был в ударе, много импровизировал, в конце спектакля вышел на просцениум и сказал:

- Я устал, вы тоже устали, давайте встанем и пойдем по домам.

Он спустился в зал, пошел по проходу. И весь зал поднялся и проводил Райкина до гостиницы "Лондонская". Демонстрация славы!

На следующем спектакле Райкин снова в финале вышел на просцениум, снова сказал:

- Я устал, вы тоже устали, давайте встанем и пойдем по домам.

Он спустился в зал, но зал не последовал за артистом. У самой гостиницы двенадцатилетний одесский шпаненок окликнул артиста:

- Дядя Райкин, старая хохма уже не хохма!

Пароль: "Вий"

По обязанности ассистента режиссера я провожал по Невскому проспекту явно нетрезвого, с потухшим взглядом актера Сергея Филиппова из Театра комедии на съемку фильма "Две жизни". Возле подвальчика "Советское шампанское" артист остановился:

- Здесь я задержусь ненадолго.

Он, осторожно ступая и стараясь не шататься, спустился на три мраморные ступеньки вниз, оперся о буфетную стойку и произнес:

- Поднимите мне веки!

Тонкий стакан коньяка через мгновение зажег его взгляд.

Универсальный ответ

Во время одной встречи со зрителями мне передали записку. Разворачиваю и вижу два вопроса:

1) Что вас волнует?

2) Ваше семейное положение?

Я ответил сразу:

- Меня еще волнует, но я уже женат.

Очевидцы

На киностудии "Ленфильм" был закончен фильм "Чапаев". Художественный совет принял картину кисло. Режиссеры - братья Васильевы - попросили руководство студии собрать на обсуждение людей, лично знавших Чапаева. Друзья, соратники полководца, его жена и дети, посмотрев картину, в один голос заявили:

- Чапаев таким не был, это искажение образа героя. Заявляем как очевидцы!

Тут же в "Ленинградской правде" появилась огромная статья критика Херсонского, не оставившая от фильма камня на камне.

Но какова бы ни была оценка картины на студии, ее, по обычаям тех лет, повезли показывать лично Сталину.

В полной тишине вождь посмотрел фильм, и, когда после титра "конец фильма" медленно зажегся свет в зале, руководитель Кинокомитета Б. Шумяцкий робко выдавил:

- Товарищ Сталин, картину мы показали соратникам и членам семьи Чапаева... Они признали ее неправдивой.

Повисла пауза.

Наконец Сталин поднял палец вверх и медленно заключил:

- Они врут, как очевидцы!

Месть

Сергей Бондарчук неприязненно относился к критику Демину. И понятно почему: Демин устно и письменно разносил последние работы режиссера. Я с Деминым дружил и пригласил сыграть в фильме "Дорогое удовольствие" роль мафиозо по двум причинам: во-первых - друг, во-вторых - неповторим в своей огромности. Его штучные формы могла прикрывать одежда только очень штучных размеров.

В сцене разгула мафиози на даче мимо Демина, одетого в нечто белоснежное и безразмерное, прогуливались, играя попками, обнаженные девицы. Генеральный директор "Мосфильма" встревожился - по тем временам сцена была весьма смелой. Было созвано правление студии. Явился и Бондарчук. Посмотрел на своего "друга" Демина в соответствующем окружении и на вопрос "Не нужно ли в этой сцене какие-либо кадры вырезать?" - ответил:

- Ничего вырезать не нужно! Но для большего впечатления я бы доснял один кадр.

- Какой? - спросил "правленец" драматург Валя Черных.

- Голую жопу Демина!

Шитье-бытье

Профессия везде профессия. В 40-м году, после присоединения Латвии, Утесов приехал в Ригу. Пришел к знаменитому портному и попросил сшить костюм.

- Но учтите, я в Риге всего три дня, - уточнил он.

- Вы получите костюм завтра, - абсолютно равнодушно ответил портной.

- Как вы успеете? - удивился Леонид Осипович.

- У нас еще нет планового хозяйства, - объяснил портной.

- Я хотел бы, чтобы новый костюм выглядел не хуже этого. - И Утесов показал на свой, лучший, надетый по случаю "заграничного" вояжа.

Портной обошел вокруг артиста, осматривая каждый шов, каждую складку:

- Кто вам шил это?

- Зингер, - гордо ответил Утесов.

- Меня не интересует фамилия, - отрезал портной, - я спрашиваю, кто он по профессии?

Соотношение величин

К знаменитому мхатовскому актеру Борису Ливанову в гримуборную заглянул помощник режиссера.

- Вас просили зайти в художественную часть.

- И не подумаю, - отрезал Ливанов, продолжая снимать грим.

- Меня же спросят: почему? Что мне сказать? - робко добивался ответа помреж.

- Скажи: целое не может ходить к части.

Творческое лицо

Праздновался юбилей драматурга Иосифа Прута. Обладателя ряда призов, постановок, солидной фигуры и огромных вислых щек.

Первый оратор начал:

- В вашем лице мы приветствуем смелость и новаторство.

Второй:

- В вашем лице мы приветствуем открытие новых тем и горизонтов.

Композитор Н. Богословский был конкретнее. Он заявил:

- В вашем лице мы приветствуем ваши щеки.

Урок русского языка

Сергей Михайлович Эйзенштейн работал в павильоне после очередной накачки по "Ивану Грозному". На съемку зашел очень популярный Николай Крючков, покровительственно похлопал режиссера по плечу и подбодрил:

- Ты, Сережа, не тушуйся, все будет как надо.

После ухода киногероя кто-то из окружения мастера в тишине выдавил:

- Сергей Михайлович, а почему он с вами на "ты"?

- "Вы" - для него множественное число, - пожал плечами Эйзенштейн.

Затирка кое-что знал

Кинорежиссеру Ивану Пырьеву в сталинские времена выдали отрез синего бостона на костюм. Известный кинематографический портной Затирка почему-то отказался шить костюм из предложенного материала, и прекрасную двубортную пару соорудил Пырьеву другой портной.

В какой-то день время съемок у Пырьева наползло на время приема в Кремле, и режиссер, с утра облачась в прекрасный новый костюм, сразу после съемок поехал в Кремль. Прием уже затухал, но Пырьев нашел за столом свободное место и с аппетитом намазывал черную икру на хлеб, когда услышал за своей спиной голос:

- Начальник сказал - икрой не увлекаться! Для наших - пирожки в углу.

Пырьев обернулся: за его спиной стоял человек в синем бостоновом костюме. Пырьев обвел глазами стол - каждый четвертый за столом тоже был в синем бостоне.

Поклоны за Кутузова

С одним исполнителем роли в моем фильме я приехал на гастроли в Нижний Новгород, тогда еще Горький. Успех наших выступлений и фильма превзошел ожидания: приходилось назначать дополнительные сеансы, и к концу дня мы здорово выдыхались. Особенно тяжело было исполнителю роли - человеку весьма тучному. На пятом вечернем выступлении я, стоя у микрофона, заметил, что женщина в первом ряду делает мне какие-то знаки. Пришлось прерваться:

- Я что-нибудь не то говорю?

- То, то! - И женщина, с которой я не спускал теперь глаз, принялась за записку, переданную мне ее спутником тотчас же. В записке значилось: "Разбудите исполнителя".

Я повернулся в сторону моего коллеги-гастролера, и, естественно, теперь весь зал смотрел на него. Исполнитель, разогретый прожекторами, и не только ими, спал, конечно, похрапывая.

Нужно было срочно выходить из положения, и я уверенно заявил:

- Кутузов тоже спал на военных советах, но победил Наполеона!

В зале засмеялись и зааплодировали.

Исполнитель открыл глаза, встал и с большим достоинством поклонился.

При звании

Оба артиста писали. Один - фельетоны для собственного исполнения (Н. Смирнов-Сокольский). Другой - куплеты (И. Набатов). Оба работали в одной эстрадной программе. Фельетонисту присвоили звание заслуженного артиста, а куплетист долго ходил без звания. Вообще-то оно было - звание лауреата Сталинской премии за участие в "великом" фильме "Клятва", но в ту пору говорить об этом было неприлично, и куплетист мучился от собственной ущербности. Документы на звание засылали в инстанции не раз, однако инстанции тянули. И наконец куплетист прочитал указ о присвоении ему звания "Заслуженный деятель искусств". Он примчался к фельетонисту и гордо заявил:

- Ты всего-навсего заслуженный артист, а я, - куплетист воздел руку к небу, - заслуженный ДЕЯТЕЛЬ искусств.

- Правильно, - парировал фельетонист, ничуть не обидевшись, - ты и есть деятель, мы тебя никогда за артиста и не держали.

Долг Моргунова

Моргунов не сразу стал "Бывалым". Он был и Стаховичем в "Молодой гвардии" С. Герасимова, и одноглазым офицером в "Двух жизнях" Л. Лукова. В бытность "одноглазым офицером" Моргунов в час ночи постучался ко мне в номер гостиницы "Московская" в Питере, где жила съемочная группа.

- Очень нужно, Леня. Открой.

Я открыл дверь. Моргунов выложил на тумбочку три пончика стоимостью по пять копеек каждый и заявил:

- Ты будешь третьим. Ты, я и Жора Петров. Давай рубль - и я иду за бутылкой! Это, - он показал на пончики, - закуска!

- Не хочу! - отнекивался я, но Моргунов был неутомим в уговорах.

Пришлось дать рубль.

Прихода Моргунова с бутылкой я не дождался - уснул.

Утром выяснил, что Моргунов собрал взамен пятикопеечных пончиков по рублю со всей мужской части группы, человек с тридцати.

Место для веселья

За столик Юрия Олеши в кафе "Националь" попал американский турист, что было нечасто в хрущевские времена.

Юрий Карлович сидел нахохлившись, а американец, при помощи разговорника, спрашивал:

- Скажите, где в Москве можно весело провести время?

- В парткабинете, - безапелляционно отрезал Олеша.

Не по карману

В конце двадцатых в Мариуполе ходили по "буржуазным" кварталам красноармеец и работница в красной косынке с кружкой - собирали средства на строительство социализма. Заглянули они и к местному конферансье.

- Внесите на построение социализма! - потребовал красноармеец.

И тотчас получил ответ:

- Если нет денег, то не строятся!

Цена каждого слова

Театральный администратор с юга России приехал в Москву и решил посетить знаменитый МХАТ, руководимый Станиславским и Немировичем-Данченко. Мхатовский вальяжный администратор небрежно взял из ящика карточку, начертал на ней "на свободное" и подал своему провинциальному коллеге. Тот в знак признательности хотел было пожать руку своему благодетелю, но взамен получил только два пальца.

- Я встречался с самим Львом Толстым, - удивленно покрутил головой провинциал, - он написал всю "Анну Каренину" и подавал целую руку, а вы только два слова и за каждое - по пальцу!

Мой диагноз

После инфаркта я поехал долечиваться в привилегированный санаторий. Рассчитывал прожить там положенный срок келейно и без волнений. Но не тут-то было. Меня извлек на свет божий местный клубный работник и заставил перед партийно-советским руководством средней руки (было межсезонье, когда путевки достаются "второму составу") прочесть лекцию о положении нашего кино. Отказаться не удалось, и я начал:

- Я считаю... мне кажется... я вижу... я думаю...

Из зала на сцену поднялась дама с хорошо уложенной на голове "халой" и заявила проработанным тоном:

- Что вы все - "я" да "я"! Вы от скромности не умрете.

- Верно, - отвечаю, - я приехал сюда лечиться от других болезней.

Воспитание режиссеров

Леонид Луков привез в Москву сдавать начальству фильм "Я люблю". Киноруководитель Шумяцкий, похвалив картину, потребовал вырезать эпизод, где девочка-подросток в исполнении известной Гули Королевой, резвится в березовой роще под напором пробуждающейся плоти. Луков гордился этой сценой и вырезать отказался.

- Смотри, - сказал Шумяцкий, - сейчас ведущим режиссерам автомобили выдают!

- Сцена мне дороже, - непреклонно заявил Луков.

На премьере в Доме кино Луков ждал любимой сцены, как ждал и аплодисментов после нее. Но мелькнуло только начало первого ее кадра. Сцены в фильме не оказалось. Рядом с режиссером сидел тот же Шумяцкий, и Луков, наклонившись к нему, спросил:

- Значит, мне дадут автомобиль?

- Нет. Нужно было самому вырезать!

Телеграфная дуэль

Утесов был на долгих гастролях в столице соседней республики, только вернулся домой - и снова гастроли. Жена Утесова сразу после его нового отъезда получила телеграмму. Неизвестная ей женщина из столицы соседней республики обращалась к актеру: "Я беременна зпт сообщи что делать вопрос".

Жена актера пошла на почту, послала телеграфом тридцать рублей и сделала приписку: "Делайте аборт восклицание". И подписалась.

На следующий день она получила телеграфный перевод на тридцать рублей и, соответственно, словесное дополнение: "Я беременна не от вас зпт а от вашего мужа тчк".

Традиции новатора!

Театральный режиссер, новатор времен хрущевской оттепели, поставил спектакль, о котором много говорили. Посмотреть его пришел старинный зритель, еще заставший расцвет нашего театра в период НЭПа. После спектакля он резюмировал:

- Это Мейерхольд, но шепотом.

Главная утрата

Знакомый кинозрителям по фильму "Антон Иванович сердится", где исполнял куплеты "По улицам ходила большая крокодила", легендарный опереточный комик Александр Александрович Орлов, семидесяти пяти лет, рассказывал, как когда-то на ночной пирушке на пари с самим Григорием Распутиным он сплясал вприсядку на полированном столике красного дерева и выиграл десять золотых десяток. Я усомнился в возможности танца на такой площадке. Орлов полез в карман, вытащил пригоршню крупной соли, посыпал ею прикроватную тумбочку, чтобы не скользить, и выдал на ней русского с присядкой. Я был посрамлен и мямлил грустно, что где, мол, теперь пирушки, туалетные столики красного дерева, пари, золотые десятки.

- Ну, ты неправ, - перебил меня Александр Александрович, - все это можно организовать, а вот крупной соли - не достанешь!

Их нравы

Маститый детский кинорежиссер купил новую машину.

- Где ты ее будешь держать? - поинтересовалась жена.

- У нас чудный двор.

- У нас полный двор шпаны, - уточнила жена.

- У нас полный двор подростков, - не согласился со спутницей жизни кинорежиссер, - а я, как никто, знаю их нравы. Все будет тип-топ.

И назавтра подозвал к себе самого крутого подростка.

- Тебя как зовут?

- Саня, а что?

- Вот что, Саша, каждый день будешь иметь от меня на мороженое, но чтобы никто мою машину пальцем не тронул. Понял?

- Понял, - кивнул Саня.

Утром режиссер вышел к своей машине и остолбенел. Крупно, гвоздем, во всю длину кузова было нацарапано:

Попробуй тронь Саня.

Его формула

Незадолго до смерти Довженко мечтал уйти с "Мосфильма" и образовать свою студию. Я, юный, влюбленный в мосфильмовский гигант, был ошарашен.

- Чем вам не нравится "Мосфильм"? - робко спросил я у Александра Петровича.

И получил многозначительный ответ:

- На "Мосфильме" везде далеко и нигде прямо!

Аргумент антисемита

Антрепренер, известный от Ростова до Харькова, послал сразу после революции администратора - "передового" - готовить гастроли в какой-то городок центра республики. Через пару недель поехал проверять его работу. Поезда ходили уже нерегулярно, и антрепренер смог проверить работу своего служащего не скоро. Собственно, проверять было нечего - на улицах не оказалось ни одной афиши о гастролях его театра.

- Френкель, - спросил он у подчиненного, - почему в городе нет афиш?

- В городе нет клея.

- Прибей афиши гвоздями.

- Здесь теперь военный коммунизм - гвоздей нет тоже.

- А когда вы нашего Христа распяли - гвозди нашлись?

С позиции летописца

Поэт Михаил Светлов приехал в Сочи. Вышел на пляж, окинул лежбище цепким взглядом, увидел множество старых друзей и подруг и изрек:

- Тела давно минувших дней.

Не высовывайся

Алексей Толстой стоял в кругу своих почитателей в вестибюле Дома кино и вещал:

- Каждый человек похож на какого-нибудь зверя. Вот идет слон, вот бегемот, этот - волк, этот - лань, этот похож на зайца, вот тот - еж.

Случившийся рядом вездесущий композитор-песенник решил обратить на себя внимание Толстого:

- А на кого похож я?

- Ты, - Толстой окинул его взглядом сверху вниз и снизу вверх, - а ты похож... на горжетку.

Освоение пространства

Моего друга и соавтора по фильму "Бухарин" Виктора Демина и меня продюсер Франц Бадер встретил радушно. Сам приехал на "кадиллаке" в аэропорт Лос-Анджелеса и покатил по ночной неведомой дороге куда-то, где, как он выразился, "люди живут, если приезжают в Голливуд работать". Мы приехали туда выбирать натурные декорации, что можно было считать работой, и не возражали против формулировки продюсера. В дороге хозяин "кадиллака" предложил мне позвонить в Москву.

- Откуда? - спросил я.

- Отсюда. - Он протянул мне телефонную трубку, что по нашим меркам в то время считалось чудом: машина летит по другой стороне планеты и - звонок в Москву...

Я согласился, набрал номер и, услышав "алле" жены, спросил:

- Как дела?

- Какие дела? Мы же только вчера виделись. Ты откуда звонишь? удивилась она.

- Из Лос-Анджелеса. Еду в гостиницу.

- Ну, счастливо.

На этом мой разговор оборвался, но на заднем сиденье заворочался Витя Демин.

- Я тоже хочу позвонить.

Франц через плечо передал Вите трубку. Он набрал свой московский домашний номер. Никто не подходил к телефону - оно и понятно, разница во времени, в Москве утро, жена могла уже уехать на работу. И тогда он набрал рабочий телефон жены. Подошла сотрудница.

- Вам кого? - услышал я в машине, так силен был передающийся звуковой сигнал.

- Таню.

- Она еще не пришла. Что ей передать?

- Передайте, что звонил муж.

- Хорошо, передам. Куда вам позвонить?

- В Лос-Анджелес, - гордо произнес Демин и получил в ответ:

- Проспитесь, - и гудки в трубке.

Виктор обиженно засопел, но ненадолго. Вилла, куда нас привезли, находилась в пальмовой роще на берегу океана, наши комнаты рядом, на втором этаже, вход через открытую веранду, прямо с улицы. В номерах - французское шампанское, разовые фужеры под хрусталь, постели засыпаны конфетками, жвачками и еще какими-то симпатичными пакетиками, которые на поверку оказались презервативами.

Выпили "с приездом", и продюсер, перед тем как покинуть нас, строго предупредил:

- На ночь обязательно закрывайте дверь на цепочку.

- Почему? - удивились и встревожились мы.

- Могут прийти девочки, а вам нечем платить.

Мы разошлись по спальням, и я пунктуально выполнил инструкцию шефа спал, закрывшись на цепочку.

Едва в комнате начал рассеиваться мрак, я повернул жалюзи и увидел, как светится океан. Вскочил, отбросил цепочку и вышел на веранду любоваться восходом солнца. Но, повернув голову влево, отвлекся. Дверь в комнату Демина была распахнута настежь. "Вот так всегда - я опаздываю, а он уже видел самое начало рассвета, самое зарождение этой красоты", - подумал я и заглянул в комнату. Витя лежал на широченной кровати, разметав свое огромное тело, и мирно похрапывал.

- Витя! - позвал я друга.

Он открыл глаза.

- Ты так и спал с открытой дверью?

- Ну да, жду девочек, а они не приходят.

Безграничное признание

В свое время, когда фильм Татьяны Лиозновой "Семнадцать мгновений весны" только начал шествие по экранам мира, группа кинорежиссеров, работавших на телевидении: В. Жалакявичус, С. Колосов, Т. Лиознова и я, выехала в Венгрию для встреч с коллегами и обсуждения творческих проблем. Чего было больше на таких симпозиумах - обсуждений или возлияний, сказать трудно. Но по обязательному обычаю той поры в один из дней тусовка в Будапеште была прервана и нас вывезли встречаться с венгерскими трудящимися. Ими оказались почему-то пограничники на границе с Австрией. Естественно, на встрече в местном клубе каждый режиссер, что называется, "хвалил свой товар" - собственные фильмы. Но поскольку пограничники их не видели, речи наши отзвука не имели. Иное дело у Лиозновой - ее фильм шел по венгерскому телевидению.

После выступлений был, как водится, банкет в офицерской столовой. И я, разгоряченный напитками, задал командиру заставы "нетабельный" вопрос:

- А что, много народу бежит сейчас из народной Венгрии в капиталистическую Австрию?

- Сейчас - нет.

- Почему сейчас?

- Сейчас все смотрят "Семнадцать мгновений весны".

- И ни одного случая перехода границы? - усомнился я.

- Подчиненные мне не докладывают, - развел руками командир.

- Может, они смотрят фильм вместо того, чтобы смотреть за границей?

Командир заставы согласился:

- Я тоже смотрю.

Это было поистине безграничным признанием фильма в самом прямом смысле слова.

Гимн "хамству"

Снимаем перед выездом на площадь пригородного ростовского вокзала начальную сцену по фильму "Вас ожидает гражданка Никанорова". Актриса Гундарева стоит спиной к площади у расписания поездов, установленного нашим художником, я стою лицом к актрисе, спиной к проезжей части. За мной камера. Я активно жестикулирую, объясняя актрисе свои соображения по следующему кадру. Она вроде бы внимательно слушает, потом на мгновение отвлекается и резко дергает меня за руку. Гундарева - женщина плотная, сильная, и я, не удержавшись, лечу в кювет. А в полете уже мелькает мысль: "Что за хамство! Так обращаться с режиссером. Не прощу".

Через минуту я понял, что Наташа Гундарева спасла мне жизнь. На площадку с проезжей части врезалось такси, сбивая зрителей и съемочную камеру. Следующим должен был сбит я...

С тех пор я многое прощаю актрисам.

Урок классика

Лет двадцать пять назад я назначил свидание симпатичной мне девушке. Торжественный, с цветами, пришел на место встречи. Ждал двадцать минут, полчаса, сорок минут... Безрезультатно. Бросил с досады цветы в урну, побрел по улице Горького - ныне Тверской - и на углу у ВТО встретил своего старшего друга, классика нашего кино, педагога, писателя, одного из создателей ФЭКСа (фабрики эксцентрического актера), трилогии о Максиме и, что немаловажно для меня, большого знатока женщин - Трауберга.

- Леонид Захарович, - обратился я к нему, - скажите, на сколько прилично даме опаздывать на свидание?

- Опаздывать прилично на пятнадцать минут, - моргнул раскосыми глазами Трауберг, - но ждать прилично - только десять.

Сравнялись

Звезда экрана пятидесятых годов - "Мексиканец" и "Овод" - тогда еще первого разлива, Олег Стриженов пришел на день рождения к не менее известному красавцу актеру Владимиру Гусеву. За столом произносились тосты согласно ритуалу, и наконец черед дошел до Стриженова. Тот поднялся и произнес:

- Я хочу выпить стоя за моего талантливого друга!

- Нет, - возразил Гусев, - я не могу сидеть, когда стоит великий Стриженов.

И встал.

- Нет, - в свою очередь не согласился Стриженов, - я не могу быть вровень с Володей, я должен быть ниже.

И стал на колени.

Теперь настала пора Гусева.

- Я не имею права возвышаться над Олегом!

И тоже стал на колени.

Но Стриженов настаивал:

- Я должен быть ниже тебя!

И лег на пол.

- В таком случае я буду рядом с тобой, Олег! - Гусев лег возле Стриженова.

Пили лежа.

Профессия "худрук"

Один из моих американских продюсеров по фильму "Враг народа Бухарин" Франц Бадер перед нашей поездкой на съемки в Голливуд на студию "Уорнер Бразерс" должен был в Москве утвердить список лиц, нужных для дела там, в Америке. Я с трепетом ждал этого часа. Еще бы, каждый член группы надеялся на это прибыльное (платят долларами) и познавательное путешествие в "кинематографическую Мекку". Любой отказ - драма, глубокая обида на меня, выяснение отношений и еще куча неприятностей, которые будут всплывать по ходу работы, невесть откуда взявшись.

Час настал. Я оглашал кандидатов на поездку.

- Соавтор сценария Виктор Демин...

Целесообразность Витиной поездки не вызвала сомнений продюсера.

- Может быть, придется поправить какие-то сцены на ходу, - согласился он.

- Режиссер-постановщик...

Продюсер счел обсуждение моей кандидатуры пустой тратой времени и махнул рукой:

- Дальше...

Я робко спросил:

- Нельзя ли взять в Лос-Анджелес мою супругу?..

- Режиссер, - поучительно заявил Бадер, - может брать с собой свою супругу, чужую супругу, свою девочку, своего мальчика. Мне все равно. Я оплачу.

- Почему? - удивился я щедрости американца, до этого считавшего каждый цент.

- Мне выгодно, чтобы режиссер чувствовал себя комфортно, а не бегал по ночным клубам Голливуда. Быстрее будешь работать.

Дальше в списке шли: оператор, художник, гример, костюмер... Все они и механики съемочной аппаратуры, и ассистенты оператора, и даже помреж - не вызвали возражений.

Я зачитал последнюю строчку списка:

- Худрук Владимир Наумов.

- Что такое "худрук"? - спросил продюсер.

Я попытался объяснить:

- Это человек, который объясняет, как нужно снимать, как трактовать сцену, как собрать, смонтировать фильм...

Бадер перебил меня:

- Если ты сам этого не умеешь, я вызову другого режиссера, - и вычеркнул Наумова из списка.

Наумов поехал в Голливуд, но уже в качестве актера эпизода, который показался продюсеру нужнее худрука.

Что такое хорошо

Леонид Утесов рассказывал:

- Одесса в очередной раз занята красными. В дождь и слякоть, по лужам и колдобинам, поеживаясь от холода, солдат ведет расстреливать интеллигента, подталкивает его прикладом в спину и ворчит: "Иди быстрей, сволочь. Тебе хорошо, тебе только туда идти, а мне - туда и обратно".