Эксперт № 28 (2013)

Девять дней одного года

Максим Соколов

Максим Соколов

Девять (или сколько там) летних дней 2013 года, когда эффективной правды молот громил, дробил ветхозаветный храм Академии наук, породили у меня странный оптический эффект: «Was ich besitze, seh' ich wie im weiten, // Und was verschwand, wird mir zu Wirklichkeiten», «Все, чем владею, вдаль куда-то скрылось, // Все, что прошло, восстало, оживилось».

Вновь с явностью предстала отделенная уже полувеком и более молодость моих родителей. То время, когда папа молод и мать молода, когда в кино кажут лидера проката «Девять дней одного года», когда из старинного (тогда самоновейшего) катушечного «Грюндига» звучит песня физтеховской самодеятельности: «Тропы еще в антимир не протоптаны, //Ну, как на фронте держись ты! // Бомбардируем мы ядра протонами, // Значит, мы — артиллеристы» — и звучит искренне и весело, когда наука захватывает людей, а дети мечтают стать учеными, в особенности физиками, когда будущее не кажется катастрофическим, даже несмотря на Тайваньский, Берлинский и Карибский кризисы, когда производятся оживленные дебаты на тему «Что-то физики в почете, // Что-то лирики в загоне» (если рубеж 1950–1960-х гг. — это загон для лириков, как назвать состояние словесности сегодня?), когда бр. Стругацкие еще грезят о коммунизме, фрондирующая общественность всерьез рассуждает о социализме с человеческим лицом, когда сам Солженицын, дописывая «Архипелаг» в своем укрывище, еще вполне сочувственно пишет о социалистах и кадетах, — это и есть полдень, XX век, когда молодость науки совпала с молодостью родителей, и я всех, кто жил в тот полдень лучезарный, опять воспоминаю благодарно.

Но кроме личного, кроме естественной сыновней благодарности, есть и общественное. Мои родители и их круг, среди которого иных уж нет, а те далече, и круг академических старцев, ныне изображаемых в лучшем случае маразматиками, но чаще алчными Гарпагонами, заедающими эффективную молодежь, — принадлежат к одному и тому же поколению. Вместе учились на одних и тех же факультетах, вместе были юными мэнээсами, пели одни и те же песни, ходили в одни и те же походы, вместе защищали кандидатские, и если потом пути разошлись, так что ж? — не все юнкера одного выпуска становятся генерал-аншефами, иные так и уходят в отставку штабс-капитанами, что, однако, не отрицает общности поведенческих черт поколения и сословной общности. Разумеется, бывало разное, во всякой семье не без урода (хотя в контексте действующих лиц конфликта уродов лучше бы не поминать), но наблюдая нынешний погром академии, поневоле вспоминаешь давний погром старого инженерства (уж восемьдесят с лишним лет прошло, а стилистика та же, да и активисты-разоблачители сильно похожи) и защитительную фразу (не сильно, впрочем, повлиявшую на суд) на процессе Промпартии: «Вредительство чуждо внутренней конструкции инженерства». Все-таки социальные пороки — в существенной мере поколенческая черта (хотя бы уже потому, что старого пса новым штукам не выучишь, тем более в совершенстве) и эффективное менеджерство, оно же казнокрадство, — тоже. И веры в страшные разоблачения вредительства академической верхушки у меня не больше, чем в страшные преступления инженеров-вредителей с дореволюционным стажем. Более уместным представляется психологическое объяснение: «Как ненавистны такие люди, как хочется поскорее от них избавиться!»

Возвращаясь к теме лучезарности, конечно, надо понимать то, что полвека назад было недоступно ни физикам, ни лирикам, ни вольнодумцам, ни партийным вождям. То, что лучезарный полдень в действительности был тихим и теплым солнечным закатом. Причем отнюдь не только в масштабе СССР и отнюдь не только по причине специфических черт социального устройства СССР — хотя, конечно, советский сциентизм сильно напоминал (и чем далее, тем больше напоминал) непомерно большую голову на рахитичном теле. Диспропорция между количеством ученых и состоянием хозяйства была слишком сильна, и не случайно после падения СССР произошел обвал.

Но сциентизм погиб и во всем мире: «Дело не в простом подсчете, дело в мировом законе». Практически все горячащие кровь и возбуждающие ученый дух фундаментальные открытия и решительные прорывы были сделаны полвека назад и более. С тех пор и правительства перестали носиться с ядерными физиками (тем более с неядерными и нефизиками) как с писаной торбой, и в глазах общества наука ушла на периферию внимания. Открытия перестали волновать (да и где они, те открытия?), а ученые неуклонно превращались в ремесленников, изготовляющих хитроумные гаджеты подобно тому, как их средневековые предшественники изготовляли не менее хитроумные кубки. Что также изощряет ум, но в ином роде. К былому миропознавательному «Нам тайны нераскрытые раскрыть пора, // Лежат без пользы тайны, как в копилке» это отношения уже не имеет.

Тенденция сильная, но полностью поддаться ей, специально делая все, чтобы быстрее плыть по течению, вряд ли разумно, особенно когда неизвестно (с иной точки зрения, слишком хорошо известно), куда течение приведет. Когда с концом эпохи модерна пытливый дух ученого угашается сам по себе во всепобеждающем эффективном потребительстве, усилия по дополнительному его угашению — вместо посильного поддержания — большого разумного смысла не имеют.

Тот золотой век отечественной и мировой науки, который был в 1950–1960-е гг., причем успехи далеко не ограничивались ядерной физикой и ракетостроением, был обеспечен как раз тем, что руководство нашей страны — и других стран — не просто говорило о великой важности науки. Руководители про это всегда говорят, нынешнее руководство РФ тоже говорит так хорошо, что заслушаешься. Но в золотой век они не просто говорили, а еще и делали. Много полезного и относительно немного вредного. А главное — не угашали духа. Даже пытались его поддерживать. Что и было оплачено сторицей.

Золотого века, конечно, не вернуть, но при наличии минимальной воли и разума, можно было что-то улучшить, и даже существенно, и уж, во всяком случае, осуществлять мероприятия по улучшению дел с наукой не в жанре монголо-татарского набега. Есть и другие жанры, и даже более пригодные. Ибо сейчас оптимистическая песня физтеховцев «Тропы еще в антимир не протоптаны» приобрела довольно макабрическое звучание. Протоптаны, да еще как эффективно.