Эксперт № 46 (2014)

Ein Volk, ein Reich, ein Kanzler Максим Соколов

section class="tags"

Теги

На улице Правды

/section

9 ноября 1989 г. СССР отходил от праздничного похмелья по случаю 72-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. В Верховном совете СССР увлеченно дебатировался т. наз. абалкинский налог на фонд заработной платы, посредством которого академик — вице-премьер пытался притормозить инфляцию. То, что отныне на повестке дня уже не совершенствование советского хозяйственного механизма, а похороны мировой социалистической системы, еще не было в полной мере осознано ни руководством, ни народными депутатами, ни простыми гражданами. За внутренними неурядицами они не приметили, во всяком случае не придали должного значения громовому сообщению из Восточного Берлина о том, что новое руководство ГДР распорядилось снять караулы с Берлинской стены, открыв гражданам ГДР свободный выезд на Запад.

figure class="banner-right"

var rnd = Math.floor((Math.random() * 2) + 1); if (rnd == 1) { (adsbygoogle = window.adsbygoogle []).push({}); document.getElementById("google_ads").style.display="block"; } else { }

figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure

Стена, простоявшая 28 лет и ставшая зримым символом разделения Европы, перестала быть пугалом и вскоре по образцу Бастилии была снесена, граждане устремились в близкий, но долгие годы остававшийся запретным Западный Берлин, виолончелист М. Л. Ростропович, любивший лично присутствовать при звездных часах человечества, играл у Бранденбургских ворот «Обнимитесь, миллионы!», президент США Рейган дивился тому, как скоро сбылся его призыв 1987 г. «Господин Горбачев, откройте эти ворота! Господин Горбачев, разрушьте эту стену!». Новая власть ГДР быстро конституировалась как ликвидационная комиссия, и менее чем через год — 3 октября 1990 г. — состоялся окончательный аншлюс. Территория исчезнувшей ГДР вошла в состав ФРГ в качестве новых федеральных земель.

По справедливости именно 9 ноября подобало бы отмечать как день германского воссоединения — по образцу того, как французы празднуют 14 июля, день падения другой фортеции, ставшей символом старого режима. Но тут помешала немецкая история XX века: 9 ноября уже было праздником с 1933 по 1944 г., отмечалась годовщина мюнхенского пивного путча 1923 г. Рифма была совершенно некстати, и потому в национальные святцы вошло 3 октября, день аншлюса. Впрочем, сейчас, спустя четверть века, можно праздновать и 9 ноября, что с большой помпой и проделывается в Берлине.

Собственно, вся Европа была в Ялте и Потсдаме разделена на сферы влияния, на Восточную и Западную, и железный занавес далеко не ограничивался внутригерманской границей. Но именно граница между двумя германскими государствами, и даже не вся, но именно пограничные укрепления в Берлине, стала символизировать раскол континента. Отчасти это связано с географией. Румыния и Польша вообще не имели общих границ со странами Запада, граница с Югославией — особь статья. Болгария граничила с изрядным захолустьем (тем более оно было таким четверть века назад) — с греческими и турецкими провинциями, которые недостаточно годились для того, чтобы символизировать собой запретные свободу и богатство. Венгрия граничила с нейтральной Австрией, ведшей себя достаточно осторожно. Пожалуй, Чехословакия, граничащая с Баварией, годилась бы на символ рокового разделения, но довольно сложный характер немецко-чешских межнациональных отношений препятствовал тоске чехов по Германии как утерянном рае.

Куда острее все было в разделенной Германии. Немцы продолжали чувствовать себя одним народом — попытки восточногерманских идеологов сконструировать социалистическую немецкую нацию были не слишком успешны — и говорили на одном языке. За восточными немцами автоматически признавалось гражданство ФРГ. Богатство, достигнутое Западной Германией к 60-м гг., тоже влекло, и весьма. Анклав другого мира в ГДР, Западный Берлин, щедро поддерживался общегерманскими субсидиями и представлял собою наглядную витрину процветания. Причем такую, с бытом которой можно было знакомиться по телевизору: избирательно глушить западные телеканалы только на территории ГДР, а на территории Западного Берлина не глушить не было технической возможности. Наконец, линия стены была проведена со всей грубостью, как топором, разрубающим живой организм города на части. Представим себе сходным образом разделенные Западную Москву и Восточную Москву, Западный Петербург и Восточный Ленинград. Достойный сюжет для антиутопии.

Другое дело, что на этом грубом попрании естественных национальных стремлений немцев держался послевоенный миропорядок, та самая Ялтинская система, ныне весьма многими оплакиваемая. Если принимать, что несправедливость лучше беспорядка, надо принимать тогда и разделительные линии в Европе, и границы, обтянутые колючей проволокой, и никаких «Обнимитесь, миллионы!» — пограничная стража стреляет без предупреждения. Дополнительную сложность проблеме придает всеобщий характер Ялтинской системы, проявившийся как раз в 1989–1991 гг., когда падение стены повлекло за собой распад Варшавского договора и СЭВа, а он, в свою очередь, повлек за собой распад СССР, причем число жертв этого распада все еще не окончательно. См. сводки из Донбасса.

Ялтинская система была выстроена так, что, когда она рухнула, за удовлетворение во всех смыслах законного желания немцев жить в единой стране пришлось расплачиваться попранием не менее законных желаний других народов — в том числе народов СССР, не больно-то и знавших, где Берлин находится, — жить если не в благополучии, то хотя бы в мире. Разделительные линии исчезли в одном месте, чтобы вскоре появиться в другом.

Беда М. С. Горбачева была даже не в том, что он особенно не торговался с немцами о цене объединения Германии, хотя при большей настойчивости мог бы выторговать разные блага. Обозревая дальнейший ход событий, понимаешь, что все эти многие миллиарды, которыми он манкировал, все равно пошли бы псу под хвост — это мы умеем. Беда (и вина) последнего генсека — как, впрочем, и наша общая тогдашняя беда и вина — в том, что к вопросу разделительных линий и железного занавеса все тогдашнее общество подходило как к игре с ненулевой суммой: «Откроем эти ворота, и обнимутся миллионы, всем будет хорошо».

По прошествии четверти века выясняется, что тогдашнее справедливое и достойное действие повлекло за собой множество недостойных и несправедливых последствий. Одним стало хорошо, но другим плохо, а в итоге вся та же нулевая сумма. Как ни пытаются убедить в ее несуществовании, а она опять вылезает, и, что делать с нею, непонятно.