Елена, любовь моя, Елена!

Глава IX,

из которой мы узнаем о том, как Нестор допрашивал Эвания; об охоте на калидонского вепря, о внезапном нападении троянцев на собравшихся ахейцев и о том, как по просьбе Нестора Патрокл облачился в доспехи Ахилла.

Леонтий жаждал немедленного отмщения. Уже одного того, что Эваний носил ожерелье его отца, было более чем достаточно, чтобы приговорить предателя к смерти. Теперь оставалось только схватить критца и заставить его признаться в преступлении. Но осмотрительный Гемонид посоветовал Леонтию сначала хорошенько подумать, чтобы не наделать ошибок.

– Ведь мы стремимся не к кровной мести, о Леонтий, а к установлению истины. У меня же история с отравлением Неопула вызывает немало сомнений. Так, например, хотелось бы знать, кто был организатором убийства. Не твой ли дядюшка Антифиний? И почему это Эваний без смущения носит при себе вещи, казалось бы, явно выдающие его вину? Почему тело твоего отца так и не было найдено?

Я тоже хочу это знать, Гемонид, – ответил юноша, – но не вижу иного способа установить истину: по-моему, надо любыми средствами заставить открыть ее человека, которому она ведома. А разве вежливыми расспросами можно добиться от убийцы полного признания?

– Да, если спрашивать будет уважаемый человек, которому он не сможет солгать.

– И кто же это?

– Ну, хотя бы Нестор, Агамемнон или Феникс, а то и все они вместе. Публичное признание в присутствии всеми почитаемого царя или его приближенных само по себе может стать нравственным приговором твоему дяде Антифинию, а это в политическом отношении тебе выгоднее, чем кровная месть – поспешная и уж во всяком случае бессмысленная.

– Ты твердишь о политических выгодах, – воскликнул вконец раздосадованный Леонтий, – а я вспоминаю, как в детстве, сидя на руках у отца, всегда хватался за эти подвески, словно только они одни и не позволяли мне упасть. Ты продолжаешь верить, будто на убийцу могут произвести впечатление седины уважаемого всеми царя, а я считаю, что лишь острый меч, приставленный к горлу негодяя, может заставить его признаться!

Жилище Нестора Геренского считалось самым большим и самым богатым во всем ахейском лагере – в отличие от многих других, оно было сложено воинами из камня на манер микенских домов. Шесть маленьких комнат располагались вокруг мегарона, прямоугольного помещения с жаровней посередине. В центре его крыши, сплетенной из тростника и соломы и обмазанной глиной, было квадратное отверстие, через которое выходил дым.

Старый царь молча и очень внимательно выслушал Леонтия и Гемонида. Ничего не сказал он и тогда, когда Гемонид поведал ему об ответе оракула. А затем послал гонца в лагерь критцев позвать Эвания и передать, чтобы тот прихватил с собой нагрудную цепь с клыками вепря. Между тем пришла девушка-фракийка и поставила на стол большую медную чашу, украшенную двумя парами золотых целующихся голубков. Налив в нее прамнейского вина, девушка добавила туда золотистого меда, горсть ячменной муки и немного тертого козьего сыра.[71] Нестор собственноручно разлил напиток по кубкам и предложил гостям отведать его.

– Выходит, ты единственный сын благородного Неопула? – спросил старец, когда Леонтий окончил свой рассказ.

– Да. У меня есть только сестра – Ланикия, годом старше меня.

– Я знавал Неопула еще до твоего появления на свет. В то время ему было столько, сколько тебе сейчас, а может, даже меньше. Ты так на него похож! Увидев тебя под портиком моего дома, я даже решил, что это его призрак явился ко мне из Аида.

– О благородный геренец, – воскликнул Леонтий, осмелев от ласковых речей царя, – я был мал, когда отец покинул Гавдос, и, конечно же, плохо его помню. И потому очень прошу тебя рассказать мне о нем. Как он выглядел? Какой у него был нрав? Действительно ли он был так мудр, как говорят люди? Я думаю, что если все до сих пор так хорошо его помнят и называют Честным, значит, он того заслуживал.

– Ты правильно думаешь, – подтвердил Нестор, гладя юношу по голове. – Насколько мне известно, твой отец никогда никого не обманывал, и ни у кого не было оснований обижаться на него. Мы с ним познакомились во время охоты на калидонского вепря: твой отец был самым молодым из собравшихся героев, но никому не уступал в храбрости.

Я слышал об этой охоте не от отца, а от других. Но, увы, каждый новый рассказчик добавлял и новые подробности, упоминал новых героев. А ты, о благородный государь, имевший счастье лично участвовать в этой охоте, можешь поведать нам всю правду и о ней, и, главное о том, как вел себя в Калидоне Неопул.

– Поскольку сам Зевс осчастливил меня, позволив участвовать в охоте вместе с благородными и отважными героями – а некоторые из них были даже сынами богов, я в ожидании прихода критца постараюсь вспомнить, как было дело. Надеюсь, память мне еще не изменяет.

Как и всегда когда Нестор начинал какой-нибудь рассказ, вокруг него тотчас собиралась жадная до интересных историй аудитория. Из соседних комнат вышли его многочисленные домочадцы, наложницы, старые слуги и воины. Все молча расселись у ног рассказчика. Историю о калидонском вепре всегда слушали с особым вниманием. Услышать же истинную правду из уст самого участника охоты – такое доводилось не каждому.

– Все началось с того, что не была принесена жертва Артемиде. Царь Калидона и мой близкий друг Ойней забыл внести эту богиню в список тех, кому приносились ежегодные жертвы, и обидчивая дочь Лето решила, как это ей свойственно, проучить обидчиков, наслав на этолийские поля вепря – огромного, высотой с доброго коня и весом с быка. Крестьяне Калидона стали приходить к царю с жалобами: у одного страшный зверь убил сына, пропоров ему клыком горло, у другого погубил целое стадо. Где бы ни прошло чудовище, повсюду оно оставляло за собой кровавый след: вырванные с корнем деревья, опустошенные поля и трупы животных. Тогда сын Ойнея Мелеагр решил устроить охоту на зверя и разослал по всей Элладе гонцов, чтобы они призвали в Калидон героев, особо отличившихся в копьеметании. На призыв откликнулись спартанцы Диоскуры, мессенские близнецы Идас и Линкей, а также Тесей, Ясон, Адмет, Теламон, Пирифой, Пелей и еще много других – всех сейчас и не перечислить.

– А мой отец?

– Твой отец прибыл из Аргоса в свите Амфиария. Это был смышленый юноша, веселый, но не легкомысленный. Да, уже тогда он отличался благоразумием, впоследствии принесшим ему славу человека мудрого и честного. Он явился в коротенькой тунике, без меча, лука и копья, а с одним только вертелом.

– Вертелом?

– Да, мой мальчик, с вертелом: в те времена настоящее оружие было редкостью, и главной защитой смельчаков считалась храбрость, а не бронзовая кираса.

– А что было потом?

– Много чего было потом, и не все складывалось для охотников благоприятно, ибо против нас выступала сама Артемида, и охота задерживалась из-за разных трудностей. Первую из них создала дева Аталанта, заявившая о своем желании участвовать в охоте наравне с мужчинами. Говоря по правде, Аталанта слыла женщиной необычной, если вообще можно назвать ее женщиной. Не потому, что она была некрасива, отнюдь: многие влюблялись в нее и… поплатились за это жизнью. Но ее повадки были такими неженскими, и крови она жаждала ничуть не меньше, чем герои-мужчины, так что уместнее было бы сравнить ее с Аресом, а не с Афродитой. Говорят, когда она родилась, отец ее, Иос, давно мечтавший о сыне, отнес девочку на пустынную гору, где ее вскормила своим молоком медведица.

– Но чем помешала вам Аталанта?

– Прежде всего, по мнению некоторых – например, Кенея, Анкея и Кефея, – не пристало героям отправляться на охоту вместе с женщиной.

– Но разве Кеней сам не был женщиной? – заметил Гемонид, всегда все знавший лучше других.

Ну да, конечно, в детстве Кенея даже звали Кенидой, – подтвердил Нестор, – но, повзрослев, дева, спасаясь от страсти Посейдона, умолила богов сделать ее мужчиной и действительно превратилась в непобедимого воина. Он-то и участвовал в калидонской охоте. Лапифы рассказывают, что после смерти тело Кенея внезапно вновь приобрело женские очертания.

– Тогда почему же именно он с такой нетерпимостью отнесся к Аталанте? – не сдавался Гемонид.

Очень часто больше всех шуму поднимают те, кому следовало бы помалкивать! Но в данном случае самыми непримиримыми оказались Анкей и Кефей, потребовавшие, чтобы женщина охотилась в одиночку, то есть чтобы ей никто не оказывал помощи даже в случае крайней необходимости. Потом произошел прискорбный случай: два пробегавших мимо кентавра – Илей и Рек, – увидев Аталанту в глухом лесу одну, попытались овладеть ею силой, и она была вынуждена убить их. Но предварительно оскопила обоих своим топором…

– А как выглядел вепрь? – перебил Нестора Леонтий, не любивший описания кровавых сцен.

– Вепрь был ужасен с виду, – уточнил Нестор. – Из пасти у него текла желтая пена, глаза были налиты кровью. Когда нам после долгой погони удалось выгнать его из густого ивняка, он с необычайной яростью набросился на нас. Первым от его клыков пал Анкей, сын Актора; одним движением головы зверь подбросил несчастного вверх, поразив в самый пах, а потом превратил его в кровавое месиво. Я спасся чудом, уцепившись с помощью твоего отца за ветку дерева. Потом мы решили напасть на зверя сообща, двигаясь полукругом, но сумятица была такая, что некоторые охотники невольно ранили или даже убили своих товарищей. Пелей, метнув копье, убил Эвритиона, Пирифой и Линкей одновременно ранили друг друга.

– А мой отец?

– Твой отец, сидя на дереве, первым метнул свой вертел и ранил зверя в лопатку. Тотчас же, но с другой стороны поразили вепря Ификл и Аталанта. Амфиарию двумя ловко пущенными стрелами удалось ослепить чудовище, а Мелеагр прикончил его своим копьем. Тут начались споры из-за трофеев: кому достанется шкура, кому копыта, кому клыки? Мелеагр, тайно питавший нежные чувства к Аталанте, предложил отдать все ей: «Первой поразила зверя Аталанта, – твердил он, – и не вмешайся мы, она, конечно, и одна бы с ним справилась».

Это правда?

– Нет, неправда! И потому, что первым вепря поразил твой отец, и потому, что по закону шкура зверя достается не ранившему его, а убившему. Еще больше запутали дело вмешавшиеся в спор дядья Мелеагра: старший из них – Плексипп – вырвал из рук Аталанты только что снятую шкуру, утверждая, что она по праву принадлежит ему как самому старшему из участников охоты. Тут Мелеагр, недолго думая, набросился на дядю с мечом и пронзил его. В общем, в тот день много чего случилось, и слишком долго пришлось бы перечислять погибших из-за этого чудовища.[72] Да, проклятье Артемиды было не пустым словом!

– Но как же вышло, что при стольких прославленных претендентах, превосходивших отца и по возрасту, и по силе, клыки достались именно ему?

– Да просто все, не желая облагодетельствовать кого-нибудь из соперников, решили отдать этот трофей безвестному юноше. Воспротивился этому решению только…

Но кто именно воспротивился решению, Леонтий так и не узнал, ибо в этот самый момент в дом вошел Эваний. За ним на почтительном расстоянии следовала группа островитян. Критец с обиженным видом вышел на середину помещения. На его груди позвякивала цепь, украшенная клыками вепря.

– О Эваний, сын Косинида, о славный возничий колесниц, – сразу же заговорил Нестор, – тебе конечно же ведом царь Гавдоса и мой дражайший друг Неопул. Так вот, он исчез: трупа его не нашли на поле брани, и оружие его не досталось троянцам. Одни говорят, будто, отправившись в дозор к стенам Трои, он был сражен стрелой какого-то дарданца, другие клянутся, что он пал от руки грабителя, позарившегося на его доспехи. Сейчас здесь с нами юный Леонтий, единственный сын Неопула, и он утверждает, что видел на тебе цепь, принадлежащую его отцу. Впрочем, я и сам могу засвидетельствовать, что клыки вепря, красующиеся сейчас у тебя на груди, – те самые, что в день благополучной охоты на калидонского вепря мы единодушно решили отдать Неопулу Честному.

– О благородный Нестор, – отвечал Эваний, едва тот договорил, – я не столь искусен в хитроумии и недомолвках, как Одиссей, и хотел бы услышать от тебя прямое обвинение. Ибо если меня обвиняют в том, что я убил Неопула, чтобы заполучить его доспехи, то моим ответом может быть только удар меча.

– Ты слишком горячишься, о Эваний, из-за простого вопроса, – сказал Нестор, ничуть не смущаясь реакцией критца. – Лучше бы тебе приберечь свою ярость до схватки с троянцами. Пока же ответь мне на один вопрос: как попала к тебе цепь Неопула?

– Ты знаешь, о Нестор, что я мог бы тебе не отвечать, так очевидно оскорбление, нанесенное мне твоими словами, – гневно воскликнул Эваний, – но поскольку я уважаю твои седины, то отвечу так, как мог бы ответить отцу моего отца, призвав на подмогу все свое терпение и смирение: эту цепь я выменял на бронзовые поножи и изукрашенный щит у Двух Источников вблизи Трои. Там, в месте, где сливаются две реки, стирают прачки. Принесла ее мне женщина редкостной красоты – с длинными белокурыми волосами и вроде бы голубыми глазами. Я говорю «вроде бы», потому что цвет глаз у нее переменчивый – то зеленый, то небесно-голубой. А кожа такая белая и бархатистая, что готов поклясться: она родом с Аргинусских островов. И если сын Неопула хочет получить эту цепь в память об отце, пусть возместит мне, честно купившему ее, а не снявшему с покойника, расходы и вернет то, что я отдал чужеземке с переливчатыми глазами: изукрашенный щит и бронзовые поножи.

В те времена, как вы сами догадываетесь, еще не существовало понятия «скупка краденого», и потому никто не мог бы обидеть Эвания больше, чем это сделал Нестор. Во всяком случае, Гемонид и, несколько менее охотно, Леонтий приняли слова критца за правду и попросили его поточнее указать место, где можно встретиться с таинственной красавицей. Насколько мне известно, южнее Трои действительно били Два Источника: в одном из них вода была ледяная, а в другом – обжигающе горячая.[73] Говорят также, что место это посещали только троянки, приходившие туда группами под охраной воинов – стирать белье своим мужьям.

Эваний посоветовал Леонтию и Гемониду, решившим отправиться к Двум Источникам, вести себя очень осторожно и обязательно переодеться ликийскими торговцами. Он еще не кончил рассказа о женщине с переливчатыми глазами, как донесшийся с улицы шум прервал их беседу. В мегарон вбежал запыхавшийся гонец.

– О укротитель коней Нестор, – закричал он, – ахейцам нужна твоя неотложная помощь: Гектор сломал стену в крайнем левом углу нашего лагеря, и множество троянцев с копьями переправились через оборонительный ров! Диомед ранен в пятку, у царя народов Агамемнона пронзена стрелой рука, а у Одиссея кровоточит жестокая рана. Прекрасный Эврипил, любимый сын Эвемона, распростерт на земле, и ему врачуют раны фессалийцы. К тебе, о Нестор, послал меня царь Махаон, сын Асклепия, тяжело раненный в плечо длиннокудрым Парисом: никто не может извлечь из его раны стрелу о трех наконечниках. Махаон просит, чтобы ты приехал поскорее на колеснице и привез с собой искусного целителя, умеющего обращаться с такими наконечниками, поскольку Подалирий, брат его, и тоже сын Асклепия, отбивается от дарданцев. Спеши же, сын Нелея, спеши, дорога каждая минута!

Если дорога каждая минута, мог бы возразить ему Нестор, то ты не болтал бы так долго, а просто попросил меня как можно скорее привезти достойного врачевателя. Махаон, один из самых близких друзей Нестора, сам был искуснейшим лекарем. И он, и брат его Подалирий переняли искусство врачевания у отца – Асклепия, обученного некогда кентавром Хироном. Первый специализировался в хирургии, второй слыл знатоком внутренних болезней.

Прибыв на поле боя, Нестор сразу же понял, что положение весьма серьезное: враг наступал со всех сторон и порядки ахейцев вот-вот могли быть смяты. В нескольких местах троянским колесницам удалось проникнуть в ахейский лагерь, и через образовавшиеся проломы хлынули, как река в половодье, толпы громко орущих людей с копьями. Они все ближе подступали к шатрам. Аякс Теламонид и Одиссей яростно отбивались от наседавших на них десятков троянцев. Следуя за Гомером, мы можем сравнить эту сцену с битвой ветвисторогих оленей против стаи кровожадных шакалов.[74] Но несмотря на отвагу ахейцев, враг захватывал все новые позиции.

Между тем Парис, опьяненный радостью победы над Диомедом, всячески издевался над ним.

– О спесивый Тидид, – кричал он, – наконец-то я в тебя попал! Не зря потрачена моя стрела. Ах, попасть бы тебе пониже живота: ты, наглый, был бы уже сейчас на пути в Аид!

– О сын Приама, – отвечал ему Диомед. – Да ты просто лучник, вот кто! Хвалишься своей прической, перемигиваешься с девчонками, но, будь у тебя, хилый франт, хоть немного мужества, ты отбросил бы лук – оружие трусов – и, как воин с воином, сразился бы со мной на мечах. Ты похваляешься, что поразил меня, хотя и задел-то только пятку! А мне это все равно, что царапина, нанесенная ревнивой женщиной или неосторожной служанкой.

Нестор не терял времени зря: с помощью возничего Эвримедонта, он подхватил раненого друга и быстро увез его к себе домой. Здесь Махаон, превозмогая боль, сумел объяснить поджидавшему раненых молодому хирургу, как надо извлекать трехглавый наконечник стрелы. Сын Асклепия не издал ни единого стона: одной рукой он вцепился в плечо Нестора, а другой поднес ко рту волшебную траву с болеутоляющими свойствами.

Минут через десять явился Патрокл, ближайший друг Ахилла. Едва завидев героя, Нестор пригласил его в мегарон, где собрались и остальные.

– Присаживайся, о сын Менетия, – сказал он, – и испей с нами прамнийского вина.

– Благодарю тебя, о потомок Зевса, – ответил Патрокл, – но не время сейчас мешкать. Я послан тем, кто, как тебе известно, легко впадает в гнев и накидывается, бывает, даже на меня, ни в чем не повинного. А сюда я пришел, чтобы узнать имя раненого героя, которого ты привез на колеснице. Благодаря тебе я могу видеть его собственными глазами: это Махаон, искуснейший наш врачеватель. Мы, правда, узнали его издалека, но Ахилл хотел убедиться, что предположения его верны. А теперь я бегу, чтобы сообщить ему обо всем.

– Неужели Ахилла только сейчас обеспокоила судьба ахейцев? – проворчал возмущенный Нестор. – Разве не видит он, что самые отважные герои уже выведены из строя и что очень скоро всем нам придет конец на этом троянском берегу? Слишком близко подошли враги к черным кораблям, с минуты на минуту можно ждать рокового для нас окончания войны. Увы, нет у меня былой силы. Ах, если бы можно было снова стать молодым, как в пору войны с элеянами из-за каких-то жалких коров.[75] А теперь, сын Менетия, вся моя надежда на то, что ты, возглавив мирмидонцев, придешь с ними к нам на помощь. Если быстроногий Ахилл не желает сражаться, облачись в его доспехи ты: пусть враг думает, будто сын Пелея снова воюет.