Елена, любовь моя, Елена!

Глава VI,

в которой Зевс, вначале рассердившийся на Афродиту, Афину и Геру за их вмешательство в Троянскую войну, сменяет гнев на милость и выслушивает мольбы своей супруги. Попутно мы узнаем и о причинах, побудивших Ахилла отказаться от сражений.

В тот день Зевс был в дурном расположении духа. С самого утра на землю – от «царства семи островов»[40] до последней бухты Геллеспонта – обрушилась страшная гроза с громом, молниями и ливнями, повсеместно сея ужас и смятение. Ветер со скоростью 150 километров в час носился над Грецией, с корнем вырывая деревья. Перед самым рассветом запыхавшийся Гермес обежал весь Олимп и стащил богов с их позлащенных лож: отец богов потребовал их к себе, и немедленно.

– А что случилось? – спросил Дионис, еще не вполне проснувшись (он был из тех, кто ложился спать поздновато).

– Понятия не имею, – ответил посланец богов. – Только лик у него грозен, как в тот раз, когда Прометей подсунул ему полтуши быка с костями.[41] Но тебе нечего беспокоиться, похоже, на сей раз мужчины ни при чем и гневается он только на женщин.

– Почему ты так решил?

– Потому что уходя я слышал, как он пробормотал себе под нос: «Она у меня еще получит!»

– А «она» – это кто? – снова спросил Дионис.

– Точно сказать не могу, но раз «она» – значит, либо богиня, либо какая-нибудь смертная! – вполне логично заметил Гермес. – Ну, я пошел: нужно позвать еще Афину, Ареса и Деметру. Не хватало, чтобы Зевс обрушил свой гнев и на меня!

Вряд ли стоит считать Зевса деспотом, просто он был эгоистом-жизнелюбом. Надо заметить также, что возможности отца богов были в известном смысле ограниченными: ведь он, как и все прочие, подчинялся Фатуму – единственному носителю абсолютной власти в мире. Хобби Зевса были женщины: незамужние, замужние, смертные и бессмертные – все ему годились, если были недурны собой и в теле; тут уж, добиваясь своего, он мог прибегнуть к самым недостойным трюкам. Не зря ведь его прозвали Geleios, то есть Всемогущим, а вернее – «дарующим зачатие»: где бы он ни проявлял свою прыть, через девять месяцев рождался ребенок. Чтобы перечислить все случаи насилия, отягощавшие совесть нашего Всемогущего, не хватило бы этой книги. Единственный известный нам «нормальный» супружеский акт был у него с Герой во время их свадебного путешествия: он начался на Самосе и длился целых триста лет (говорят, без перерыва).

Читая мифы, сразу же убеждаешься, что древние греки создали богов по образу и подобию своему, сделав их сплетниками, мздоимцами, эгоистами, завистливыми и злопамятными. Богини в их представлении были и того хуже (если это только возможно), то есть не отличались от неаполитанских простолюдинок, которых никак не назовешь образчиком человеческих добродетелей. Сам Зевс относился к богиням довольно терпимо, за исключением тех случаев, когда какая-нибудь из них переходила все допустимые границы приличия. Тут он мог разозлиться не на шутку.

Первой из сонма явилась Афродита: богиня любви только что встала с постели и накинула длинный до пят легчайший льняной пеплум, на сей раз распахнутый спереди – да так, что можно было видеть ее знаменитый пояс.

– Прикройся! – повелел ей Зевс, и Афродита тотчас сообразила, что момент для подобных вольностей не очень подходящий.

Вскоре прибыли и остальные: кто бегом, кто не успев как следует одеться, кто еще не окончательно проснувшись. Слух о том, что Зевс накричал на одну из богинь, уже облетел Олимп, и все – в первую очередь нимфы, – скромно потупив взоры, расселись на ступенях амфитеатра. Даже появление Гефеста, вызывавшего обычно приступ веселья своей нелепой походкой, в это утро прошло незамеченным. Каждый занял надлежащее место в Долине Совета (то есть в седловине между двумя вершинами Олимпа) и молча ждал, когда отец богов сообщит о причинах своего гнева.

– О отпрыски Великой Матери, – начал Зевс, – я велел созвать вас на симпосий, чтобы вы раз и навсегда запомнили, кто командует на Олимпе. Скажу яснее. Я хочу, чтобы вы знали: один только Зевс имеет право решать, виновен или не виновен какой-нибудь смертный в том или ином проступке, и лишь Зевс может установить ему меру наказания. Все остальные, даже если они считают себя обиженными, в крайнем случае могут пожаловаться мне, и опять-таки я, только я, вынесу свой приговор! Любая инициатива, проявленная без предварительного совета со мной, отныне и навсегда будет рассматриваться как оскорбление, нанесенное лично мне, и потому строжайшим образом караться.

По рядам собравшихся пробежал ропот. Боги недоуменно переглядывались: кто это осмелился вершить правосудие самолично? И кто сорвал планы Тучегонителя?

– Вчера на троянской равнине, – продолжал Зевс, – Афродита бессовестно вмешалась в поединок грека и троянца. Она прервала единоборство, которое, по моему замыслу, должно было положить конец бессмысленной войне, и сделала все возможное, чтобы погубить отважного Менелая. Она согнула ему копье, сломала на тысячу осколков меч, а под конец, когда бедняга, несмотря на помехи, уже чуть было не одержал победу, буквально увела у него из-под носа противника, прибегнув к старому фокусу с темным облаком.

– Я никогда не осмелилась бы на такое, – сказала, поднимаясь с места Афродита, – если бы не видела собственными глазами, как Гера и Афина вышли на поле битвы и стали – одна по правую, другая по левую руку Атрида. Спроси сам у Афины, не она ли первая замедлила полет Парисова копья!

– Если бы копье метал сам троянец, я бы его не тронула, – тотчас же парировала ее выпад Афина. – Но поскольку копье это направляла ты, я сочла возможным вмешаться – хотя бы для того, чтобы восстановить равновесие сил!

– Зевс только что сам назвал эту войну бессмысленной, – уточнила Афродита, а ты и вон та, вторая, которая прикидывается сейчас глухой, хотите, чтобы она обязательно продолжалась. Не вмешайся ты вчера, война бы уже окончилась: Менелай потерпел бы поражение, а Елена, к своей радости, преспокойно осталась бы в Трое.

– Я прекрасно все слышу, о самая бесстыжая из богинь! – вскричала возмущенная Гера. – А молчу потому, что не нахожу твои слова заслуживающими внимания!

– Не достаточно иметь уши, чтобы не быть глухой, – тут же нашлась Афродита. – Так и коровы могут гордиться тем, что они слышат!

От сравнения с коровами Гера утратила последние остатки self-control.[42] Царица Олимпа набросилась на соперницу, как фурия, – Геракл и тот не смог бы ее удержать.

– Да кто ты такая?! Ты же хуже pornai.[43] Такие ошиваются возле военных лагерей и отдаются солдатам за просяную лепешку. Да что я, глупая, говорю?! Теперь pornai возненавидят меня за сравнение с тобой: их, бедняжек, толкает на это голод, а ты отдаешься просто так, вернее, тебе доставляет удовольствие отбивать мужей у других женщин.

– О благородная Гера, прости, если я тебя обидела, – с притворным раскаянием воскликнула Афродита. – Но не могу не заметить, что если бог ищет любви на стороне, значит, жена его больше не волнует. Не веришь, спроси у Зевса!

Ослепительная молния прервала эту перепалку.

– Умолкните, вы, женщины! – рявкнул Зевс, которому совсем не понравился пример с богом, ищущим любви где-то на стороне. – Стыдись, Гефест, неужели ты не можешь урезонить свою жену?

Гефест вздрогнул от неожиданности, но тотчас нашелся и вежливо запротестовал:

– О Кронид,[44] сколько раз я пытался сделать это, но ты сам не пожелал мне помочь. Помнишь, однажды ночью, когда она спала с Аресом, я даже поймал эту парочку в бронзовую сеть! И какому наказанию ты, наш господин, подверг ее? Никакому. А как защитили мою честь остальные боги, когда я продемонстрировал им пойманных в сеть голых любовников? Они только посмеялись. Ведь я же застал их на моем брачном ложе! И потому, памятуя о таком прецеденте, могу только сказать: перед вами, о боги, Афродита – такая, какая уж есть и какой она вам нравится!

Последние слова Гефеста потонули в смехе (как вы сами понимаете, олимпийском). Историю с бронзовой сетью все действительно считали ужасно смешной. Вот как передавали ее на Олимпе злые языки.

Однажды сплетник Мом сказал Гефесту:

– Я слышал, твоя жена изменяет тебе с Аресом.

– Это невозможно, – ответил Гефест. – Афродите ненавистна война, а Арес ведь бог войны.

– Она ненавидит войну, но любит воителя.

– Ты клевещешь на нее, о Мом. Впрочем, все знают, какой ты лгун.

– Если не веришь, сделай вид, будто отлучаешься, и надолго, а сам проследи за своим брачным ложем.

– Я бы поверил тебе, – сказал Гефест, – но ты-то откуда знаешь, что делается в моей постели, когда меня нет дома?

– Мне сказал Гелиос. Каждое утро проезжает он по небу на своей солнечной колеснице, и ему сверху все видно.

Подозрение – кому это неведомо – точит человека, как червь: западает в душу, и от него уже не избавиться, а Гефест, хоть он был и бог, в этом смысле мало чем отличался от смертных. Слова Мома лишили его сна: Афродита так красива, а у этого бесноватого Ареса в довершение всего была кличка «бог с торчащим членом». И вот однажды, измученный сомнениями Гефест с помощью своих механических ассистенток[45] выковал из бронзы тончайшую, но очень прочную сеть и растянул ее под простыней на своем ложе.

– Афродита, любовь моя, – сказал он жене, – я отправляюсь на Лемнос доделывать механическую колесницу для Зевса и вернусь только завтра к вечеру.

А вернулся он, естественно, среди ночи и застал Афродиту в постели с богом войны – оба они, голые, запутались в ужасной бронзовой сетке. Афродита билась в истерике, а Арес грозился все разнести, если его сию же минуту не освободят. Но прежде, чем распутать сеть, бедный Гефест созвал в опочивальню всех богов, чтобы они могли убедиться de visu[46] в факте измены. На призыв Гефеста с восторгом откликнулись одни лишь боги: богини отказались лицезреть голого Ареса.

Собрание, как вы догадываетесь, было весьма бурным. Аполлон, например, не упустил случая и поддел юного Гермеса:

– Бьюсь об заклад, ты охотно сам согласился бы оказаться в этой сети – лишь бы побыть вместе с Афродитой.

– Конечно, согласился бы, – ответил, краснея, Гермес. – И если наш добрый Гефест не возражает, я сейчас же готов занять место разгневанного Ареса.

– Да и я с радостью влез бы в ловушку, – признался Посейдон. – Просто не понимаю, почему Арес так рвется на свободу!

– Умолкните же! – вскричал Гефест, которому в этот момент было не до шуток. – Я не выпущу Ареса, пока он не даст мне столько золота, сколько я заплатил Зевсу за разрешение взять в жены Афродиту. И пусть Зевс, который сейчас все это видит, заставит Ареса выполнить мое условие.

– Золото дам тебе я, – вскричал взволнованный Гермес. – Я, я тебе дам золото!

– Нет, это я тебе его дам! – перебил его Посейдон, но тут же осмотрительно добавил: – Если, конечно, Зевс позволит.

Однако Зевс не пожелал вмешиваться. Он понимал, что Гефест слишком некрасив и потому недостоин прекрасной Афродиты. Можно понять бедняжку, иногда позволявшую себе некоторые вольности. Если уж на то пошло, он и сам едва не оказался в этой проклятущей сетке.

В общем, скандал окончился без всяких последствий для любовников и вынужденным смирением Гефеста. Позднее у Афродиты была любовь еще и с Гермесом, и с Посейдоном – она отблагодарила их таким образом за то, что в тот день они сумели по достоинству оценить ее красоту. От первого у нее родился сын по имени Гермафродит. Был он наполовину мужчина, наполовину женщина. А от второго – еще два сына.

Но вернемся к симпосию. Вторым запротестовал Аполлон.

– О Кронид-тучесгуститель! – воскликнул он. – Я отказываюсь тебя понимать! Этой ночью усердный Гермес вдруг разбудил меня словами: «Ну-ка, вставай, Аполлон, да поскорее, Зевс желает с тобой говорить». И я примчался в надежде, что смогу быть здесь полезен. Теперь выяснилось, что нуждаешься ты вовсе не во мне, а в Гере, Афине и Афродите, притом по делу, которое меня совсем даже не касается. Позволь же спросить: зачем ты велел поднять меня в такую рань? Известно ли тебе, что по твоей вине солнце сегодня встанет на час позже?

– Не я помешал Аполлону, – вскричал вконец разгневанный Зевс. – Это Аполлон своим постоянным вмешательством препятствует нормальному ходу Троянской войны. Может, ты забыл о своих кознях против ахейцев? И о моровой язве, которая на протяжении многих дней косила их войско?

Тут я (хотя у меня нет под боком музы-вдохновительницы, помогавшей Гомеру, когда он писал первую песнь «Илиады») не могу не рассказать и об Ахилле Пелиде, о его гневе, «который ахеянам тысячи бедствий содеял».[47] Так что уж не взыщите, если мне придется вторично прервать свой рассказ о ходе генеральной ассамблеи богов.

За первые девять лет осады Трои ахейцы сожгли и разграбили почти все селения в округе. В двух из этих селений – а именно в Фивах[48] и Лирнессе – были похищены две прекрасные девушки – Хрисеида и Брисеида, соответственно дочери Хриса и Бриса. При разделе добычи первая – настоящая красавица – досталась Агамемнону, а вторая (и по красоте занимавшая второе место) – Ахиллу. Несчастный Брис с горя покончил жизнь самоубийством, что же до отца Хрисеиды, то этот настойчивый жрец храма Аполлона пришел к шатру Агамемнона с богатыми дарами и с твердым намерением вернуть свою дочь. К сожалению, у Агамемнона в то утро было отвратительное настроение.

– Пошел прочь, старик! – закричал Агамемнон. – И не показывайся больше возле наших кораблей! Если я еще раз увижу, что ты здесь бродишь, тебя не спасет даже твоя жреческая повязка.[49] Я никогда не отпущу Хрисеиду, разве что прогоню ее, когда она состарится и будет уже негодна ни для тканья, ни для постели.

Напуганный и обиженный Хрис ушел, но найдя уединенное местечко, пал на колени и обратился к Аполлону с такой молитвой:

– О бог сребролукий, покровитель городов Хрисы, Киллы и Тенедоса, разве не на твоем алтаре сжигал я всегда самые тучные стегна быков и коз? Отомсти же ахейцам за мои слезы!

Аполлон не заставил себя упрашивать: схватил он уже упомянутый серебряный лук и на протяжении девяти дней осыпал стрелами ахейский лагерь. Сначала стрелы поразили мулов, потом – собак, за ними – женщин и под конец – мужчин. Это, конечно, метафора, ибо дело было не в стрелах, а в моровой язве, косившей и войско, и стада.

На десятый день Ахилл по совету Геры созвал совет вождей и предложил Агамемнону обратиться за помощью к прорицателю.

– О Атрид, – сказал он, – война и мор губят ахейцев! Мы должны позвать человека, умеющего гадать по внутренностям животных: пусть скажет, за что боги прогневались на нас.

Позвали Калханта – официального прорицателя ахейского воинства, того самого, что за девять лет до описываемых событий повелел принести в жертву Ифигению. Хмуро смотрел на него Агамемнон:

– О Калхант, надеюсь, больше ты не напророчишь мне несчастий?

– Не моя вина, что ты постоянно совершаешь ошибки! – молвил прорицатель, тыча в него указательным пальцем. – Ты нанес оскорбление сребролукому богу. Ты грубо вытолкал жреца, отвергнув его дары и мольбы. Ты не захотел вернуть дочь отцу и отца дочери. Так знай же, что Аполлон не перестанет чинить вред ахейскому войску до тех пор, пока длиннокудрая Хрисеида не вернется в объятия родителя своего, а в городе Хрисе не будут принесены Аполлону обильные жертвы.

– О гнусный предатель![50] – возмутился Агамемнон. – Ни разу из твоих уст я не слышал доброго слова! А теперь ты болтаешь еще о каких-то обидах, будто бы нанесенных мною богу, и требуешь, чтобы я возвратил лилейногрудую рабыню. Без обиняков скажу: Хрисеида нравится мне больше самой Клитемнестры – законной моей супруги, дожидающейся меня в Аргосе. Мне нравятся ее гладкая кожа, ее умелые руки. И все же я готов отказаться от девушки, но при условии, что ахейцы возместят мне столь большую утрату. Не оставаться же мне одному без добычи, захваченной в Фивах, где я больше всех рисковал жизнью!

– О чем ты говоришь, бесстыжий?! – изобличил его во лжи Ахилл. – Он рисковал жизнью! Да ведь я собственными глазами видел, что ты наблюдал за сражающимися ахейцами издали! Как же ты можешь требовать от нас часть добычи? С какой стати мы должны тебе ее отдать? Уж не за то ли мы обязаны тебе, что ты смотрел, как мы сражались? И кто же из нас, по-твоему, должен отказаться от своей доли?

В общем, возвращай дочь отцу, а в день, когда мы возьмем великую Трою, ты будешь щедро вознагражден. Клянусь честью, ты получишь втрое, а то и вчетверо больше того, что стоит эта рабыня.

– Нет, сын Пелея! – зло отозвался Агамемнон. – Не думай, что тебе удастся провести меня своими туманными обещаниями. Если ты так настаиваешь на возвращении Хрисеиды отцу, то знай, что я сумею возместить утрату: приду в твой шатер и заберу себе розовощекую Брисеиду.

Что ответил ему Ахилл, представить себе нетрудно. Мы не приводим здесь его слов лишь потому, что не хотим снижать эпический строй повествования. Достаточно сказать, что самыми мягкими выражениями в его устах были: «мешок с дерьмом», «ублюдок» и «сучья морда».

Разгневанный герой удалился в свой лагерь и отказался участвовать в военных действиях. Тщетно спустившаяся с Олимпа Афина пыталась уговорить Ахилла отказаться от своего решения.

Известие о его самоустранении было воспринято по-разному: троянцы возрадовались, ахейцев охватила паника. Одного только Терсита решение Пелида оставило равнодушным. Кто-то слышал, как он в ночной темноте вопрошал Афину.

– О богиня мудрости, – будто бы говорил он, – о светоносная и ясноглазая, скажи, кто, по-твоему, из ахейцев хуже: разбойник Ахилл, ворюга Одиссей или мздоимец Агамемнон? Не отвечаешь? Это значит, что все трое друг друга стоят!

Затеяв склоку с Афродитой и Ахиллом, Зевс допустил ошибку: дело в том, что все боги – кто в большей, кто в меньшей степени – «болели» за одно из двух воинств. Болельщиков, разбившихся на два лагеря, возглавляли Афродита и Аполлон (они стояли за троянцев), и Гера с Афиной (выступавшие за ахейцев). Были, правда, и такие, кто болел то за одних, то за других. Например, Посейдон сначала покровительствовал Идоменею и обоим Аяксам, а потом, когда Ахилл убил одного из его сыновей, перешел в лагерь противника. Гефест тоже поддерживал то Трою (когда он пребывал в мире с Афродитой), то греков (когда они с женой были в ссоре). И еще один пример непостоянства: Фетида помогала ахейцам, пока воевал Ахилл, но как только ее разгневанный сын укрылся в своем шатре, сразу переметнулась на сторону троянцев.

Наконец генеральная ассамблея закончилась, и все разошлись; остались только Гера и Афина.

– А вы чего сидите? – спросил Зевс. – Мне с вами не о чем больше толковать.

– Супруг мой и брат, – заговорила Гера, – я сама кое-что хочу тебе сказать. Ты самодур. Ведь все наши с Афиной старания пошли прахом! Неужели тебе угодно, чтобы подлый Парис, поправший священный закон гостеприимства, продолжал наслаждаться с Еленой?

– Да хватит этих разговоров о гостеприимстве! – взорвался Зевс. – Скажите просто, что вы все еще не можете ему простить историю с яблоком, предназначавшимся прекраснейшей!

– Какой пример ты показываешь смертным?! – воскликнула Афина, не поддаваясь на провокацию. – Ты, требующий, чтобы никто не смел желать жены ближнего!

– О зловредная Гера, о бездушная Афина, – возмущенно запротестовал Зевс, которому претили их нравоучения. – Чем вам насолила эта Троя, что вы так жаждете испепелить ее? Мне кажется, что если бы вам удалось проникнуть за ее высокие стены и съесть живьем Приама и его детей, вы не задумываясь сделали бы это. Знайте же, что я лично очень симпатизирую троянцам. Они ни разу не отказали мне в жертвоприношении, ни разу не поскупились на жертвенное возлияние или дым от жареного мяса. А что бы вы сказали, пожелай я сейчас уничтожить один из городов, которым покровительствуете вы?

– Мне дороже всего Аргос, Спарта и Микены, – невозмутимо сказала Гера. – Хочешь, уничтожь их, но тогда уничтожь и Трою!

Двое против одного! Даже хуже: две взбешенные женщины против одного мужчины, которому и ссориться уже расхотелось. В общем, Гера и Афина одержали победу, и Зевсу пришлось смириться с мыслью, что Троя должна пасть.

Прежде всего надо было решить вопрос, как возобновить сражения и сделать их еще более ожесточенными. Афине пришла в голову идея: в обличье троянского воина Лаодока она отправилась с визитом к вождю ликийцев Пандару.

О славный Пандар, – сказала преобразившаяся богиня, – почему бы тебе, искуснейшему из лучников на свете, тебе, пообещавшему Аполлону в жертву двух первородных агнцев, не выпустить одну из своих метких стрел в сердце тщеславного Менелая? Если ты поразишь эту цель, Парис сын Приама, будет тебе очень признателен!

Польщенный Пандар не стал долго раздумывать, а, выбрав из колчана новенькую стрелу, натянул тетиву, прижался щекой к воловьей жиле, прицелился в сына Атрея, все еще бродившего по лагерю в поисках Париса, и выстрелил. Но Афина, направляя удар, сознательно сделала так, чтобы стрела не попала Менелаю в сердце, а лишь слегка задела его бок. Светлоокая дочь Зевса