Елена, любовь моя, Елена!

Глава V,

в которой мы присутствуем при битве между ахейцами и троянцами, при поединке между Менелаем и Парисом и при встрече последнего с Еленой в их опочивальне.

Гемонид беспокоился: в то утро юный Леонтий решил тоже участвовать в битве, которая должна была вскоре начаться на троянской равнине. Встав на рассвете, юноша надел на себя плотную льняную кирасу, полностью покрытую бронзовой чешуей, медные оплечья, пару фессалийских поножей, а на голову водрузил korys – гигантский микенский шлем с подложенными под него кожаными подушечками. С одной стороны, шлем защищал голову, но с другой, был таким тяжелым, что чуть ли не каждые две минуты его приходилось снимать и давать голове отдых. Ко всему этому прилагались еще копье, щит и узкий меч с рукоятью из слоновой кости. В таком облачении Леонтий выглядел довольно внушительно, и тому, кто не знал юношу, он мог показаться настоящим воином.

Пока наш отважный Леонтий прилаживал свои доспехи, Гемонид собрал группу крепких юношей с Гавдоса и приказал им оберегать царевича в бою.

– Ваше дело – образовать вокруг него живую ограду, – сказал учитель. – Что бы ни случилось, трое из вас должны находиться впереди Леонтия, а остальные четверо – прикрывать его с боков и сзади: он наше знамя, а значит, должен вернуться домой живым и невредимым. Что мы скажем матери, если его вдруг убьют?!

Наконец маленький отряд критских воинов присоединился к колонне ахейцев. Шли молча, слышны были лишь скрип повозок да бряцание оружия. Вдали показалось облако густой пыли, и ветер донес до ахейцев громкие крики: приближались троянцы. В отличие от ахейцев, солдаты Приама подняли страшный шум – стучали мечами по щитам, издавали пронзительные вопли, размахивали пиками, словно бросая вызов самому небу, и были похожи на чаек, заметивших косяк рыбы.

– Чего это они так орут? – спросил Леонтий.

– Чтобы нагнать на нас страху, – строго ответил Гемонид.

– А мы что должны делать?

– Не обращать внимания.

Легко сказать! Троянцы бежали вприпрыжку и выкрикивали что-то непонятное. Они были крепкие, коренастые, грозные. В общем, с такими врукопашную вступать не очень-то хотелось. В отличие от них, вояки Агамемнона походили на стадо бычков, которых гонят на бойню.

Подойдя на достаточно близкое расстояние, ликийские лучники, союзники троянцев, стали для начала осыпать ахейцев стрелами, а потом камнями, так что греки и вовсе растерялись.

– Поднимай щит повыше! – наставлял Гемонид царевича. Потом, заметив, что мальчишка продолжает прикрывать щитом только грудь, закричал ему прямо в ухо: – Держи повыше, болван! Я же сказал, повыше! Грудь-то закрывать не нужно, голову береги!

– Но тогда я ничего не увижу, – запротестовал Леонтий.

– А на что тебе смотреть? – снова закричал Гемонид. – Не на что! Вот засветят тебе камнем в лоб, тогда узнаешь.

Но смотреть-то как раз было на что: впереди троянской рати выступал сам Парис, похититель Елены. Он принимал воинственные позы и выпячивал грудь, чтобы всем были видны его новые доспехи. Поверх кирасы он накинул на плечи шкуру черной пантеры, свисавшую почти до щиколоток. В руках у Париса были изогнутый лук, короткий меч и пара ясеневых копий с бронзовыми наконечниками.

– Эй, проклятые ахейцы, выходите помериться силой! Выходите! Пусть Зевс видит! И не поодиночке, а все вместе, все до единого! – кричал Парис и размахивал копьями, как бы взывая к небу.

Крики хвастуна долетели до слуха Менелая, как раз в тот момент подкатившего на своей колеснице. При одном только взгляде на соперника в Атриде вспыхнула жажда страшной мести: кровь бросилась ему в голову, вены на шее вздулись. Вот он, смертельный враг, отнявший у него жену, гнусный мерзавец, презревший священный закон гостеприимства! Всем, кто видел перекошенное от ярости и в то же время сияющее лицо Менелая, трудно было понять, что в данный момент перевешивает: обида или радость от того, что он встретился наконец с ненавистным соперником. Одним махом Менелай спрыгнул с колесницы и, обнажив огромный меч, словно фурия бросился на Париса.

– Совратитель жен, гнусный слизняк, проклятый вор чужого счастья, мерзкое насекомое! Ты недостоин смерти в поединке с настоящим воином! Посмотрим, хватит ли у тебя сил так же лихо расправляться с мужчинами, как с женщинами!

Менелай кипел такой ненавистью, что Парис счел за благо спрятаться в гуще троянцев.

– Ты где, презренный?! – кричал Менелай, который не мог разыскать Париса, укрывшегося за спинами своих воинов. – Убежал, мерзавец, да? Боишься показаться мне на глаза? Тебе бы только в постели сражаться!

Тем временем по всему лагерю происходили ожесточенные схватки между пешими воинами. Гемониду, защищавшему Леонтия, пришлось уложить троянца, который непонятно каким образом проник сквозь заслон телохранителей. Несмотря на свой преклонный возраст, учитель нанес противнику очень сильный удар и свалил его наземь. Когда юный царевич увидел, как кровь троянца обагрила землю, ему сделалось дурно. Его даже вырвало. Гемонид, воспользовавшись моментом, приказал своим людям немедленно перенести Леонтия в безопасное место.

Несмотря на то, что битва была в самом разгаре, Гектор заметил, как трусливо бежал Парис, и едва тот – такой красивый и элегантный в своей накидке из шкуры пантеры – приблизился, он окончательно вышел из себя и стал осыпать Париса ругательствами:

– О, проклятый Парис, о, глупый щеголь, о, неисправимый распутник, и зачем ты только на свет родился! Лучше умереть в утробе матери, чем так позорить свой народ! Посмотри, как смеются над нами длинноволосые ахейцы! Будь же мужчиной, сразись с Менелаем: может, испуская дух, ты поймешь наконец, у кого похитил жену!

Слова Гектора глубоко уязвили Париса: самый избалованный на свете красавчик вдруг почувствовал себя оскорбленным. Никогда еще никто так его не унижал, и вот теперь приходится сносить подобное от собственного брата! На какое-то мгновение в Парисе закипела кровь, и он снова стал тем отважным юношей, который спустился с горы Иды, чтобы победить всех в дарданских играх. Подойдя к Гектору, он с обидой сказал:

– А ты, брат, все такой же бессердечный. Твоя душа непреклонна, как топорище в руках дровосека, обтесывающего бревна для кораблей. Ты говоришь о моей красоте и любовных чарах так, словно один ты все решаешь. А ведь это дар богов: я ничего не просил, боги сами меня ими наградили, как тебя они наградили силой и отвагой. Чего же ты от меня требуешь? Чтобы я сразился с Менелаем? И сразу погиб? Этого ты хочешь? Так знай, я и сам жажду того же. Скажи троянцам и ахейцам, чтобы они прекратили сражение и освободили нам площадку. Мы с сыном Атрея – любимцем Ареса – будем биться с оружием в руках до последнего вздоха. Победителю достанется Елена, а погибшему его соратники устроят достойное погребение. Все остальные, заключив мир, смогут вернуться к родным очагам и обнять своих детей и жен.

Я понимаю: вряд ли в самый разгар битвы, под градом стрел, камней и палочных ударов какой-нибудь воин, даже мифический, мог вести столь пространные речи. И все же именно так описывается эта сцена в «Илиаде» Гомера. А я лишь излагаю его стихи своими словами.

Гектор и Агамемнон, не теряя времени, прекратили сражение. С полчаса еще длилась неразбериха, отменялись и отдавались приказы, улаживались споры и оповещались передовые посты. Наконец ахейцы и троянцы отложили оружие и освободили площадку, чтобы оба мужа Елены могли оспорить свое право на нее в поединке на копьях.

– Что тут происходит? – спросил Леонтий.

– Царь Спарты и троянец Ахилл будут биться до последней капли крови, – ответил Гемонид. – Тому, кто победит, достанется и женщина, и все добро убитого.

– А что будет с нами?

– Если верить вождям, чем бы ни кончился поединок, мы вернемся на Гавдос.

– Надо же! – воскликнул Леонтий искренне огорченный. – Как раз теперь, когда мне так хочется повоевать!

Гемонид промолчал, хотя мог бы напомнить своему воспитаннику о далеко не героическом финале его первой схватки с врагом. Старик пощадил самолюбие юноши.

– Скажи мне, о Гемонид, – снова спросил Леонтий, – кто, по-твоему, победит – Атрид или подлый Парис?

– Что касается силы, – ответил Гемонид, – то тут никаких сомнений нет: Менелай намного превосходит противника. Правда, он пониже ростом, чем Агамемнон, но все же на добрую ладонь выше Париса. Вопрос тут иной: если Менелай победит, согласятся ли троянцы выполнить условия договора? Сколько раз они клялись – я сам тому свидетель – богами, столько же раз изменяли своим клятвам.

– То, что троянцы не очень щепетильны в вопросах чести, было общеизвестно. А потому, прежде чем вступить в поединок, Атрид потребовал, чтобы соглашение было скреплено словом более авторитетного человека, чем юный Парис.

– О троянцы! – воскликнул царь Спарты, стоя на колеснице. – Я тоже считаю, что пора прекратить бессмысленное побоище. Принесите сюда двух агнцев – белого барана и черную овцу – в честь Солнца и Земли. Третью часть мяса жертвенных животных мы посвятим Зевсу. После этого пусть могучий царь Трои сам скрепит договор, ибо печальный опыт подсказывает мне, что нельзя полагаться на его спесивых и коварных отпрысков. У молодых людей головы горячие, все у них зависит от настроения, а сердца пожилых крепче скал: они умеют смотреть вперед, оглядываясь назад, и не нарушают клятв, данных перед богами.

Вскоре оповещенный об этом Приам в сопровождении совета старейшин[39] появился на одной из башен скейских ворот. Старый царь захотел, чтобы при поединке присутствовала его невестка – Елена, и велел позвать ее. Появление Елены придворные встретили гулом голосов – одни с восторгом говорили о ее величественной осанке (совсем как у богини), другие называли ее главной и единственной виновницей всех обрушившихся на Трою несчастий.

– Иди сюда, дочь моя, сядь со мной, – сказал Приам Елене, давая ей место на своей скамье. – Сейчас мы увидим поединок между твоими мужьями – прежним и нынешним, поединок не на жизнь, а насмерть – копье на копье, меч на меч, щит на щит. Думаю, ты будешь одинаково переживать и за того, и за другого.

– О, я, подлая сука! – воскликнула, рыдая Елена. – Лучше бы мне околеть в тот день, когда я убежала с твоим красавчиком сыном, покинув надежное супружеское ложе, малую дочь и милых сердцу подруг! Горе мне, несчастной: что я могу? Только надрывать свою душу слезами!

Слова Елены вызвали у придворных новые комментарии: любившие ее, растрогались, ненавидевшие – обвиняли в лицемерии.

– Не обращай внимания на завистников, оговаривающих тебя, моя любезная дочь, – ласково сказал Приам, притягивая Елену за шею к себе и гладя ей волосы. – Не ты, считаю я, повинна в наших бедах, а одни только боги: это они наслали на нас ахейцев, они сделали твое несчастье поводом к войне.

Из третьей песни «Илиады» сам собой напрашивается вывод, на который историки никогда не обращали достаточного внимания. Ясно же, что и Приам потерял голову из-за Елены! Старый волокита, привыкший иметь в своем распоряжении сотни наложниц, он, должно быть, смертельно завидовал Парису с того самого дня, как тот привез ему такую роскошную сноху. В общем, ответственность за войну (и притом серьезную) я возложил бы и на него, ибо когда Менелай явился в Трою вместе с Одиссеем, чтобы по хорошему забрать свою супругу, другой царь, не такой неисправимый бабник, на его месте не задумываясь удовлетворил бы требование законного мужа.

Между тем Менелай и Парис готовились к великому единоборству.

Атрид, чтобы чувствовать себя менее скованным в движениях, вместо бронзовых почти пятикилограммовых доспехов надел легкую кожаную безрукавку, обшитую, естественно, медными пластинками. Зато взял довольно увесистый круглый щит, украшенный сценами и узорами, прославлявшими бога войны Ареса.

Парис же, верный своему имиджу первого красавца, и на сей раз не смог отказаться от эффектного появления перед публикой и потому водрузил на голову великолепный шлем, украшенный черным лошадиным хвостом, доходившим ему до пояса. К тому же он облачился в одолженный у своего брата Ликаона двойной thorax, закрывавший его от шеи до паха: это была самая настоящая бронзовая кираса толщиной чуть ли не в палец, практически непробиваемая и, как говорят, принадлежавшая некогда отцу Приама – легендарному Лаомедонту. Конечно, весила она слишком много, да что поделаешь – в ней Парис мог не опасаться рубящих ударов Менелая. Ну, а вдобавок он надел еще и украшенные серебряными пряжками бронзовые поножи.

– Да принесет Зевс победу честнейшему и поражение сластолюбцу! – воскликнул Леонтий.

– Не могу не согласиться с тобой, – заметил Терсит, – но хочу только спросить: кто, по-твоему, из этих двух злодеев «честнейший», а кто – «сластолюбец»? Не лучше ли просто сказать: «Да принесет Зевс смерть Парису!» – ибо таким неопределенным пожеланием ты рискуешь сбить с толку отца богов!

– В чем ты хочешь меня убедить, о коварный Терсит? – возмутился Леонтий. – Что они оба одинаково грешны?

– Конечно! А где, по-твоему, находился Менелай в тот вечер, когда Парис похитил у него эту распутницу?

– Он был на Крите… охотился вместе с Идоменеем…

– Да, на Крите, но не с Идоменеем, а в постели с другой распутницей – Кноссией, отдававшейся ему исключительно за деньги.

– О Терсит, как я тебя ненавижу! – воскликнул возмущенный до предела Леонтий. – Не хочу больше верить твоим гнусным выдумкам: только и делаешь, что всех поносишь!

– Ты не хочешь даже, чтобы я помог тебе узнать, куда делся твой отец?

– Нет, хочу. Но прошу тебя, – взмолился юноша, едва не плача, – постарайся не отзываться о нем худо. Сделай такое исключение хотя бы для моего отца!

– Не мне рассказывать о Неопуле дурное или хорошее, сынок. Это сделает мой друг – торговец, как только вернется из Эфеса.

Гектор и Одиссей отмерили необходимое для поединка пространство широкими шагами, очертили концом мечей границы площадки, затем пометили деревянные плашки (на одной была изображена секира, на другой – двойная башня Илиума) и положили их в шлем, чтобы жребий указал, кому метнуть копье первым. Жребий начать бой выпал Парису.

Сын Приама взял длинное ясеневое древко как раз посередине, подержал его немного в горизонтальном положении, словно хотел проверить, хорошо ли оно уравновешено, а затем внезапно, даже не взглянув на Менелая, нанес удар, явно желая захватить противника врасплох. Копье, попавшее точно в цель, все же не смогло пробить щит: оно согнулось и стало непригодным к бою.

Наступил черед ахейца нанести удар. Прежде чем метнуть копье, царь Спарты вознес молитву богам. Молился он громко, так, чтобы все могли его слышать:

– О Зевс, владыка Олимпа, о Фемида, блюстительница правосудия, помогите мне наказать того, кто первым нанес мне обиду, чтобы и впредь все знали, какая кара ждет каждого, кто нарушает законы гостеприимства и злоупотребляет доверием ближнего своего!

Копье Менелая с необычайной легкостью пробило прекрасный троянский щит Париса, но пощадило его владельца, успевшего уклониться в молниеносном движении, которое могло бы сделать честь любому знаменитому тореро наших дней.

После такой неудачи грек набросился на ненавистного врага с мечом. Он готов был изрубить Париса на куски, но меч, наткнувшись на знаменитую кирасу Лаомедонта, сломался после первого же удара.

– О отец богов Зевс! – взмолился ахеец (даже во время поединка он не мог воздержаться от длиннейших тирад). – Ни один из богов сегодня не причинил мне такого вреда, как ты! Мне, надеявшемуся, что пробил час отомстить моему вечному недругу, приходится роптать на рок, сделавший меня еще более несчастным. В довершение всех бед у меня не осталось даже оружия, которым я мог бы поразить негодяя, обманом отнявшего у меня жену.

Выплеснув свою обиду па богов, Менелай схватил Париса за украшавший его шлем конский хвост и, ослепленный яростью, поволок врага к лагерю ахейцев. Таща Париса за собой и выворачивая ему шею, Менелай едва его не задушил, но тут вдруг ремень у шлема лопнул, и Парис с задранными вверх ногами остался на земле. Надо сказать, что упали оба: Менелай отлетел в одну сторону со шлемом противника в руках, Парис, полузадушенный и очумелый, – в другую. Первым вскочил на ноги ахеец. Подобрав с земли одно из копий, он нацелил свой смертельный удар прямо в грудь Париса, но в этот момент густое темное облако опустилось на поле брани и скрыло от Менелая его жертву.

Фокус с облаком (это же совершенно ясно!) был делом рук Афродиты, вовремя укрывшей землю, чтобы спасти жизнь своему любимчику Парису. Как утверждает Гомер, уже через минуту этот тип оказался в опочивальне Елены, готовый к любовным схваткам. По мнению других авторов, сын Приама, увидев, какой оборот принимает дело, просто-напросто смылся. Мы, люди романтического склада, конечно же, за первый вариант.

Кто-то сообщил Елене, что Парис ждет ее в опочивальне. Этот «кто-то» был, разумеется, Афродитой, прикинувшейся старой пряхой. Елена, только что наблюдавшая за поединком с высокой башни, вряд ли имела основание гордиться поведением своего второго (или третьего, если считать Тесея) мужа.

– О дочь Зевса, – сказала ей, подмигнув, старая пряха, – твой Парис ждет тебя на позлащенном ложе: он так и сияет в своих чудесных одеждах, пропитанных благовониями. До чего хорош! И не скажешь, что ему пришлось участвовать в изнурительном единоборстве с таким могучим героем. Можно подумать, что он либо собирается на танцы, либо сию минуту вернулся с них!

Елена, приглядевшись хорошенько к старухе, заметила, что шея у нее гладкая и нежная, как шелк, и сразу поняла, с кем имеет дело.

– Ты снова совращаешь меня, о зловредная богиня! – возмутилась бедняжка. – Мало тебе убитых, которых по твоей вине оплакивают троянцы? Атрид же, одержавший победу, увезет меня в Спарту, хотя я ему теперь ненавистна. Я не желаю больше спать с Парисом. Иди к нему сама, если он тебе мил!

– Как смеешь ты разговаривать со мной таким тоном? – вскричала старая пряха и резко выпрямилась. – Может, ты хочешь, чтобы я перестала тебе покровительствовать? Чтобы моя любовь к тебе обратилась смертельной ненавистью? Ты уверена, что тебя это устроит? Ах, нет! Тогда следуй за мной, и чтоб слова я от тебя больше не слышала!

Парис ждал Елену. Благодаря волшебным чарам Афродиты он уже ничего не помнил о поединке.

– Твое ли место сейчас в супружеской постели? – накинулась на него Елена, не скрывая своего презрения. – Почему ты не на поле брани, где тебе должно защищать землю отцов своих и мою честь, которую сам ты и запятнал, заставив меня покинуть детей и мужа?

– Ты о чем, Елена? – удивился Парис, словно очнувшись от долгого сна. – Какие битвы, честь, земля отцов? Совершенно тебя не понимаю; ложись скорее со мной!

– Лучше бы ты погиб от руки врага своего! – запричитала сквозь всхлипывания бедняжка. – И он еще хвастался! Он, видите ли, сильней и лучше всех. Так знай, что в эту минуту доблестный Менелай разыскивает тебя по всей равнине. Иди и убей его, если ты действительно самый сильный!

– О женщина, умолкни! Не тебе рассуждать о делах ратных. Будь тем, чем сотворила тебя мать-природа!

Она сотворила тебя для того, чтобы ты лежала здесь, рядом! Менелай победил меня в первой схватке лишь потому, что ему помогала Афина. Но есть богиня, способная защитить и меня, и уж в следующий раз победа обязательно будет за мной. В общем, хватит этих пустых разговоров, выполняй свой долг: люби меня и не задавай лишних вопросов!

– О Парис, как же ты несправедлив и как груб со мной! – воскликнула Елена. – Постарайся, любимый, понять: меня раздирают противоречия. Я люблю тебя, но чувствую, с каким презрением относятся к нашим чувствам троянки. А хуже всего то, что я сама разделяю их презрение.

– Елена, любимая, – отозвался Парис с неожиданной нежностью. – Признаюсь, я тоже испытываю некоторую неловкость. Но поверь, никогда еще ты не была для меня столь желанной – даже в ту нашу первую ночь.

– Значит, ты меня любишь? – спросила Елена, тоже оказавшаяся во власти чар богини.

– Да, Елена, любимая, обожаю тебя! – воскликнул Парис. – И сгораю от нетерпения обладать тобой: ни минуты не могу жить, не ощущая на своем лице твоего дыхания!

И они бросились друг другу в объятия. Афродита вновь одержала победу.