Ельцин. Кремль. История болезни

Глава восьмая РУССКАЯ НЕДВИЖИМОСТЬ

Всю свою сознательную жизнь Ельцин провел на Урале: в момент переезда из Свердловска в Москву, было ему уже 54.

Урал – это стык Европы и Азии; уже не Европа, но еще и не Азия.

Если подавляющая часть российского населения были евразийцами, то Ельцин – точно – азиопом.

В его взбалмошном, противоречивом характере, словно в алкогольном коктейле, смешалось все сразу: крестьянское раболепие, бунтарство первопоселенцев, восточное коварство, славянское простодушие.

Когда Ельцин откалывал – перед всем миром – свои коленца , это и прорывалось из него азиопство…

Первое время, правда, об этом никто старался не думать: слишком глубоко засел в людях тот, горбачевской поры еще, иммунитет. Общество гнало от себя прочь крамольные мысли, уговаривая само себя, что президент у нас… непосредственный просто… по-ребячески искренний…

После того как в 1994 году Ельцин не вышел из самолета в Шенноне на встречу к ирландскому премьеру Рейнолдсу, журналисты и политологи на полном серьезе писали, что это был такой хитроумный дипломатический ход, исполненный особого, недоступного широким массам, значения. Никто и подумать не смел, что президент всего-навсего перебрал накануне лишку и не смог поутру встать с кровати…

Это еще вопрос – от чего он хмелел больше: от водки с коньяком или же от осознания собственного всесилия, вседозволенности, помноженной на совершенную безнаказанность.

Он точно мстил за прошлые свои унижения, стараясь побыстрее забыть, как вечерами, по-воровски, начальник охраны заходил к нему в горкомовский кабинет, пряча под полой пиджака бутылку. Это гнетущее ощущение собственного бесправия вызывало в Ельцине бессильную злобу, и от собственного бессилия неистовствовал он особо.

Власть в его понимании обязательно должна была сочетаться с самодержавным абсолютизмом. Но получалось, что он – Первый секретарь МГК, кандидат в члены Политбюро – властью обладал исключительно умозрительной. Да, он легко распоряжался человеческими судьбами и многомиллионными суммами, но при этом не мог позволить себе элементарно выпить на рабочем месте.

В Свердловске все было гораздо проще. Там он, действительно, былхозяином : до Москвы – далеко, до Бога – высоко. Директора местных заводов и по сей день с ужасом вспоминают выездные заседания обкома, заканчивавшиеся грандиозными театрализованными пьянками. Если кто-то отказывался пить наравне с Первым , он легко мог вылить за шиворот отступнику непочатый стакан.

Переехав в Москву, Ельцин с ужасом обнаружил, что власть его, несмотря на все формальные регалии, не только не увеличилась, но и, напротив, съежилась. Это была самая настоящая золотая клетка: пусть золотая, но клетка.

Михаил Полторанин рассказывает, что пить его патрону первые годы приходилось тайком, специально выбирая в собутыльники кого-нибудь одного, помолчаливее.

«Они в субботу вмажут, в воскресенье соберутся вечером, отдыхают, добавят еще, а утром перегаром и разит. Ельцин глушил запах, от него всегда какими-то духами пахло».

«Каждый вечер моего дежурства заканчивался одинаково, – свидетельствует в свою очередь Коржаков. – Ельцин приглашал меня в кабинет, я закрывал дверь изнутри, доставал заранее припасенную бутылку – коньяк “3 звездочки”. Бутылку мы приговаривали ровно за 3 минуты – я засекал – безо всякой закуски. Уже в лифте Ельцин клал в рот леденцы: от запаха».

Его знаменитый скандал с поездкой в Америку – что это, как не опьянение свободой. В Америке он больше мог не бояться ревностной опеки Горбачева, всевидящего ока КГБ, вот и повел себя, как муж-подкаблучник, впервые оказавшийся в командировке. (Откуда ж ему было тогда знать, что газетчиков нужно опасаться еще сильнее, чем агентов Лубянки.)

Став президентом, полноправным владыкой страны, по существу – царем, Ельцин сразу же отрешился от прежних догм и докучливых рамок.

У него не существовало больше никаких сдерживающих центров. Все представления о нормах приличия и этикете сводились у Ельцина к одному нехитрому принципу: власть – должна быть всласть.

В предыдущих главах я приводил уже немало примеров экстравагантных выходок первого президента. Но все это были еще цветочки.

А вот и ягодки .

В начале 1990 годов Борис Николаевич едет в Кемеровскую область к своим любимым шахтерам. Утром, когда стало ему по обыкновению скверно, он остановил кортеж, разделся и полез в какую-то окрестную речку. А потом, как свидетельствовал Жириновский, выбравшись на берег, снял трусы и преспокойно принялся их выжимать. Публика, в первую очередь женщины, обомлели. А Ельцин лишь ухмыльнулся и демонстративно потряс своим прибором : «Вот таким могучим предметом мы их всех, коммуняк, перебьем».[26]

1992 год. Президент приезжает в Дагомыс на встречу с главами СНГ. Друг Кравчук щедро потчует высокого гостя, и когда разомлел тот в конец, ему на глаза попадается какая-то безвестная девушка: скорее всего, из местной обслуги. Как рассказывал пресс-секретарь одного из президентов, Борис Николаевич, ни слова не говоря, схватил несчастную дивчину и столкнул ее в море: прямо как Стенька Разин. (Хотя нет: атаман, бросив княжну за борт, вряд ли гоготал потом и глупо ухмылялся.)[27]

И ведь ничего: сошло. Никто и слова не сказал поперек; даже вымокшая до нитки купальщица .

И пресс-секретарь его Вячеслав Костиков, когда точно так же, по команде начальника, скинули его с палубы в реку, – на потеху президенту – тоже не позволил себе проявить недовольства: напротив, даже хихикал и всячески демонстрировал верноподданство. (История эта случилась в 1994 году, когда Ельцин совершал прогулку по Енисею.)

Что ж тогда удивляться? Подобно всем партийно-советским бонзам, президент вел себя ровно настолько, насколько ему дозволялось. На него даже и обижаться за подобные выходки было бессмысленно.

Идеалом Ельцина был Петр Первый с его дикими ассамблеями и сонмом придворных клоунов . Президентское представление о природе смеха было каким-то провинциально-пещерным. Он искренне забавлялся, издеваясь над царедворцами, ибо свято полагал, что все окружающие должны быть счастливы уже хотя бы потому, что могут потрафить Его Величеству. Его упоение властью было бесконечным, даже к самым близким людям относился он безжалостно и жестоко.

Очень показательный эпизод услышал я от Светланы Сухановой, вдовы многолетнего ельцинского помощника Льва Суханова. (Впоследствии его дополнил недостающими деталями Коржаков.)

Осенью 1989-го Ельцин с Сухановым и Владимиром Михайловым, своим доверенным лицом, поехали на дачу Коржакова: проводить выходные. (Наина Иосифовна как раз укатила в Свердловск и Ельцин остался один.)

Вечером в субботу хорошо погуляли, а утром пошли в лес пострелять из ружья по бутылкам. (Ельцин не попал ни разу, чуть не убив Суханова: но это так, к слову.)

Как на грех, по пути им встретился мостик. Погода стояла уже довольно холодная, выпал снег, но разгоряченному Ельцину захотелось вдруг остудиться. Он схватил обомлевшего Суханова за руку и вместе с ним прыгнул в реку: Суханов даже понять ничего не успел; шапка уплыла, на голове – тина…

«Ельцин всегда вел себя так, как хотел, – свидетельствует вдова Суханова. – Никаких приличий для него не существовало. Сидим, например, пьем чай. Что-то ему не понравится. Возьмет и стукнет вдруг кулаком по столу со всей силы, чашки взлетают, переворачиваются, а ему – хоть бы что.

Он любил куражиться, демонстрировать свою власть над людьми. Но при этом, в любом состоянии, оставался артистом. Он мог хулиганить, творить черти что, но если чувствовал, что может получить отпор, мгновенно останавливался».

Все, кто близко работал с Ельциным, поначалу неизменно попадали под его обаяние. Он обладал редким качеством – умением влюблять в себя окружающих.

«Ельцин был удав, а все вокруг кролики, – свидетельствует Светлана Суханова. – Он мог загипнотизировать, подчинить своей воли любого».

Дмитрий Рюриков, проработавший без малого шесть лет помощником президента по международным делам – да и не он один – тоже рассказывал мне нечто подобное.

«Ельцин магнетически действовал на людей. Первые годы он показывал чудеса работоспособности и интеллекта. Выходишь от него – как будто зарядился энергией».

Когда Ельцин был трезв и бодр, это был сильный, цепкий и волевой человек с потрясающей работоспособностью и феноменальной памятью. Но стоило ему выпить первую рюмку, Ельцина точно подменяли. Какой-то бес вселялся в него, президент начинал куражиться, глумиться. И чем сильнее пьянел он, тем большее похмелье охватывало окружающих. Только тогда они воочию понимали, что представляет собой российский президент.

«Первый раз я посмотрел на Ельцина другими глазами в конце 1992 года, – продолжает свои откровения Рюриков. – Мы поехали в Бишкек, на саммит СНГ. Ничего сверхординарного там не произошло, но президент очень быстро дошел до соответствующей кондиции. Демонстративно при всех снял Егора Яковлева с должности руководителя центрального телевидения, якобы за неправильный сюжет.

Он топтал его, откровенно издевался на глазах у глав СНГ, и Яковлев в сердцах ушел с саммита, вернулся на борт и просидел в пустом самолете много часов, ожидая делегацию. Весь полет обратно он не подходил к первому салону. И вот тогда я впервые задумался: что же это такое происходит…»

В первые годы своего владычества Ельцин мог выпить очень много. Особой привередливостью в напитках он никогда не отличался: водка, коньяк, пиво и даже вино – в ход пускалось все, что было под рукой.

Его тогдашняя норма составляла от стакана до литра. Причем употреблять обычно он начинал прямо с утра.

Один из бывших президентских врачей доверительно рассказывает, что Ельцин нередко отправлялся в Кремль засветло: часов в семь утра, когда на работе никого еще, кроме уборщиц, не было. Но тлеющая жажда гнала его прочь из дома: в кругу семьи Борис Николаевич старался не расслабляться, у Наины Иосифовны его бдения вызывали истерики.

«Ельцина трудно назвать алкоголиком, – констатирует придворный лекарь. – Скорее, речь идет о бытовом пьянстве. Первые несколько лет он употреблял алкоголь постоянно, чуть ли не ежедневно. При этом от похмельного синдрома лечился традиционным способом: 150 граммами».

«Сколько лет я знаю Бориса Николаевича, – подтверждает Коржаков, – Он пил каждый день. Его обычное утро начиналось всегда одинаково:

Приезжаем в Кремль. “Дима, ланч!” – вызывает он повара Самарина. Тот на подносе несет сто грамм водки в аэрофлотовском стаканчике, яичницу, маленькую баночку икры и 4–5 кусков бородинского хлеба с обрезанной коркой».

Когда на Ельцина накатывало возбужденно-дурашливое состояние, подходить к нему с рабочими вопросами становилось бессмысленно. В такие дни Борис Николаевич напрочь забывал о делах. Он уезжал в свое любимое охотхозяйство в Завидово или на дачу в Барвиху: подальше от семейных сцен . Тревожить его даже по самым неотложным вопросам подчиненным строжайше было запрещено. (Именно так началась в 1991 году вакханалия в Чечне, когда из-за отсутствия Ельцина там провалилось введение чрезвычайного положения.)

Известно как минимум два примера, когда даже Клинтон не сумел связаться с «другом Борисом»: якобы тот не мог подойти к телефону.

«Нам, кто по долгу службы общался с Ельциным, его исчезновения доставляли массу неудобств, особенно когда они затягивались», – недвусмысленно пишет в мемуарах шеф его администрации Сергей Филатов, сообщая о «фантастической способности» президента «куда-то исчезать в самые критические и напряженные моменты».

Это отсюда, из его регулярных отлучек, уходов в астрал , во многом и брал свое начало развившийся при ельцинском дворе фаворитизм. Президент не терпел одиночества. В неотложных ситуациях он, конечно, мог выпить и сам с собой, но это было, скорее, исключением из правил. В обыденной жизни ему обязательно требовались собеседники .

(Александр Коржаков приводит, например, эпизод, как однажды, во время поездки в Германию, он решил погулять по ночному Кельну и ушел из гостиницы. Но посреди ночи президент вдруг проснулся, принялся искать неразлучного телохранителя, и даже приказал поставить на ноги всю местную полицию.)

Все ельцинские любимцы эпохи раннего фаворитизма – Баранников, Грачев, Коржаков, Барсуков, Тарпищев, Бородин, Шумейко – отличались одним общим качеством: они могли много выпить. Тех, кто не употреблял , президент в ближний круг не допускал: какие бы ключевые должности не занимали эти люди.

Алкоголь и доверие в понимании Ельцина – есть неразрывное целое. Он и фаворитов подбирал исключительно по образу своему и подобию: таких же высоких, здоровых, крупных. Нередко алкогольная устойчивость и умение говорить тосты становились главным критерием в кадровой политике.

Именно по такому принципу Виктор Баранников стал министром безопасности, а Владимир Шумейко – первым вице-премьером: никто лучше него не умел вести застолья…

Специально для того, чтобы душевно проводить время с любимыми наперсниками, Ельцин распорядился устроить на Воробьевых горах, в бывшем брежневском доме приемов, президентский клуб. Главным девизом клуба – он сообщает об этом сам, в мемуарах – стало одно только слово: «Соображай!».

Вот они и соображали : с завидным постоянством. После открытия клуба Ельцин чуть ли не каждый день уже в обед уезжал на Воробьевы горы и с концами…

Самое занятное, что семья президента – в первую очередь Наина Иосифовна – искренне считала, что это окружение разлагает Бориса Николаевича.

На отдыхе в Сочи Светлана Суханова невольно оказалась свидетельницей малопочтенной сцены, когда первая леди демонстративно отчитывала жену Коржакова.

«Она выговаривала ей как девчонке: “Почему твой муж спаивает Бориса Николаевича? Это все от его дурного воспитания. Немедленно повлияй на Сашу”. И Ирина стояла, вся красная, но молчала»[28].

Такие же точно претензии Наина Иосифовна предъявляла и другим ельцинским вассалам , хотя абсурдность их понятна всякому. Заставить Ельцина сделать что-либо против его воли – эта задача не под силу даже Дэвиду Копперфилду.

«Никто его не спаивал, – до сих пор возмущена Суханова. – Это он всех спаивал. Года до 1995-го к нему без бутылки зайти было просто нельзя. Муж постоянно жаловался, что Ельцин заставляет всех выпивать вместе с ним».

О регулярных уходах президента в астрал в Кремле знали все. Многие этим умело пользовались.

Один из тогдашних президентских помощников, утверждал, например, что Геннадий Бурбулис, пока не растерял своего влияния, вывел даже целую методу: в какое время и с какими бумагами лучше всего заходить к Ельцину.

Еще многоопытные соратники замеряли по часам, сколько времени должно пройти после первой рюмки, чтобы президент подписал нужную бумагу.

Когда Ельцин еще только начинал впадать в состояние утренней прелести , его охватывало чувство бескрайней щедрости и широты. Именно в такие минуты он отписал , допустим, Юрию Никулину московский цирк, а другому знатному весельчаку – Михаилу Задорнову – едва не подарил гостиницу «Метрополь»: под фонд помощи русским в Прибалтике. (Слава богу, Задорнов вовремя успел обнаружить, что дом № 1 по проспекту Маркса, который безвозмездно передавался фонду, это не что иное, как знаменитый памятник архитектуры с врубелевскими фресками на фронтоне. Уже подписанный указ был остановлен.)

Но эти ельцинские особенности были известны не только его окружению: о них хорошо были осведомлены и иностранные лидеры.

Дмитрий Рюриков рассказывал мне как-то, что во время поездок Ельцина на саммиты СНГ президенты братских республик специально подпаивали его, чтобы был податливей и мягче.

Примерно то же происходило и на международных переговорах. Хорошо изучившие Ельцина коллеги знали, что если вовремя поднести стаканчик-другой, договориться с ним будет намного проще. Единственным, кто мешал обрабатывать Ельцина, был как раз Рюриков.

В своей нашумевшей книге «Рука Москвы» бывший заместитель госсекретаря США Строуб Тэлботт красочно описывает, на какие только ухищрения не приходилось идти американцам, дабы отсечь Ельцина от Рюрикова: целые комбинации проводили они.

Вот один лишь такой пример. В октябре 1995 года на саммите в Гайд-парке Клинтон пытался убедить Ельцина не выходить из договора по ограничению обычных вооружений в Европе, как того требовали российские военные.

Сначала он пробует обработать его за обедом, подливая «русскому другу» калифорнийское вино – бокал за бокалом. («В прошлом он уже имел успех с захмелевшим Ельциным, так что он решил попробовать…») Но первая попытка закончилась неудачей. Выпив три бокала подряд, российский лидер резко потерял интерес к делам, и вернуть его в нужное русло уже не представлялось возможным.

Тогда хозяин Белого дома пускается на новую хитрость. После обеда он под благовидным предлогом отсылает из комнаты неуступчивого Рюрикова и быстро хватает Ельцина за рукав.

Цитирую дословно:

«Борис, посмотри на меня! Не важно, что говорит твой парень. Это касается только нас двоих… Мы должны сделать это быстро. Договорились?»

Ельцин мало что понимает, но доверительный тон «друга Билла», его апелляция к личным их отношениям заставляет президента согласно кивать головой. Когда вернувшийся Рюриков пытается что-то возразить, американцы мгновенно затыкают ему рот. «Ваш президент дал уже согласие на наши предложения».

Всякий раз, возвращаясь потом в Москву, Ельцин вместе с Козыревым неустанно рассказывали о новых внешнеполитических победах и неуклонности российского курса. А Клинтон со своим госсекретарем Кристофером только хихихали, глядя на эти показательные выступления.

«На пленарных заседаниях с большим числом присутствующих по обе стороны стола Ельцин играл решительного, даже властного лидера, который знает, чего он хочет, и настаивает на получении этого, – раскрывает Тэлботт самые страшные тайны американо-российской дипломатии. – Во время закрытых встреч он становился восприимчив к уговорам и увещаниям Клинтона. Затем во время заключительных пресс-конференций Ельцин из кожи вон лез, чтобы скрыть, как уступчив он был за закрытыми дверями».

И ладно бы президент сдавал позиции и соглашался на заведомо невыгодные для России условия по какой-нибудь отвратительной , но уважительной причине. Если б был он, например, агентом ЦРУ. Или получал от американцев миллиардные взятки.

Нет же. Самое обидное, что лидера сверхдержавы вербовали всякий раз за каких-то пару бокалов вина или виски; так забулдыги в качестве платы за утренний опохмел , регистрируют на свои паспорта фирмы-однодневки и ворованные машины.

Даже когда на переговорах обсуждались вопросы первостепенной важности – скажем, расширение НАТО на Восток – Борис Николаевич продолжал демонстрировать чудеса мазохизма. В сентябре 1994 года в Вашингтоне, по словам Тэлботта, Клинтон за один присест сумел переубедить Ельцина, что бояться НАТО не надо, Америка и Россия – братья навек, а их, двух президентов, до конца дней будет связывать «великая дружба».

«Я понял, – согласно кивнул он (Ельцин. – Авт .), сидя за столом. – Благодарю за то, что ты сказал».

Отныне все официальные заявления Москвы об «абсолютной неприемлемости» расширения НАТО воспринимались в Вашингтоне исключительно с ухмылкой.

Ради этого вполне можно было закрыть глаза на бесчисленные выходки русского царя. («По меньшей мере, он не агрессивен, когда пьян», – саркастически изрек как-то Клинтон.)

Кстати, и знакомство-то свое с российским коллегой Клинтон тоже начинал при известных обстоятельствах.

Еще когда Ельцин только позвонил поздравить Клинтона с победой на выборах, был он уже изрядно навеселе. Тэлботт пишет, что язык у Ельцина заплетался, и он никак не мог уразуметь, что же отвечает ему собеседник.[29]

А в апреле 1993 года на первом же их совместном саммите в Ванкувере, где Клинтон по неопытности додумался организовать морскую прогулку, Ельцин мгновенно осушил три стакана виски, потом хлопнул столько же вина: не закусывал он принципиально.

«Его речь становилась все более бессвязной… Его все больше нервничающие с каждой минутой помощники пытались отогнать официантов с напитками, но президент им не давал».

А как вам история с попыткой Ельцина уволить одновременно своего министра Козырева и его американского коллегу Кристофера?

Вновь – слово Тэлботту:

«Ельцин заметил госсекретаря Уоррена Кристофера и Мадлен Олбрайт как раз в тот момент, когда официант принес им шампанское. Он схватил один из фужеров на подносе. “Г-н президент, – сказал Крис, – на нем уже есть отпечатки пальцев!” Ельцин рявкнул, потребовал собственный стакан, осушил его одним глотком и вновь повернулся к Крису. “Давно вас не видел, – сказал он с настолько преувеличенным выражением угрозы на лице, что это казалось даже комичным. – Вы и Козырев – оба неудачники! Абсолютные неудачники!”»

Вообще, надо сказать, что с дипломатическим этикетом Борис Николаевич знаком был весьма и весьма приблизительно; оттого, что переодевали его во фрак, галантнее он не становился ничуть.

Вся Британия ахнула, увидев в новостях, как во время визита Елизаветы II в Москву Ельцин, вопреки традициям и протоколу, поцеловал августейшей особе руку.

А в ходе официальной поездки в Германию, когда супруга немецкого канцлера Гельмута Коля закурила на званом обеде, Борис Николаевич выхватил сигарету прямо из рук первой леди и затушил в пепельнице: табачного дыма он не переносил на дух.

Собственно, с Германией был связан один из самых громких и скандальных номеров , отколотых Ельциным. Я имею в виду приснопамятное дирижирование оркестром, случившееся в августе 1994 года, во время торжественного вывода ЗГВ.

Об эпизоде этом, впрочем, написано и сказано немало, а кадры с дурашливо улыбающимся Ельциным, размахивающим дирижерской палочкой, давно уже стали символом эпохи, поэтому повторяться смысла, думаю, нет.

Лишь кратко позволю себе напомнить, что 30 августа президент отправился с визитом в Берлин, где в первую же ночь пригласил к себе в номер в гостинице «Маритим» своего любимца – министра обороны Грачева.

В книге «Эпоха Ельцина», написанной группой бывших президентских советников, говорится без обиняков:

«Для “лучшего министра обороны всех времен” каждая выпитая с президентом рюмка водки была как звезда на генеральском погоне. Никогда не перечивший президенту, он не мог ни остановиться сам, ни намекнуть, что хватит».

Верховный главнокомандующий и военный министр соревновались в крепости духа до самого рассвета. Когда утром Ельцин вышел из своих покоев, всем стало ясно, что визит перестает быть томным. («Глядел неприветливо. Лицо бледное, одутловатое», – сообщается в той же книжке.)

Придворный лекарь, правда, попытался кое-как привести его в чувство, но выпитое вскоре для утоления жажды душевное немецкое пиво напрочь свело на нет все врачебные ухищрения.

Конфузы начались в первые же минуты официальных мероприятий. Сначала Ельцин, выступая на уличном митинге, при скоплении тысяч берлинцев объявил, что «в войне России с Германией не было ни победителей, ни побежденных». Потом он чуть не рухнул кубарем, когда поднимался на холм в Трептов-парке, к памятнику воину-освободителю.

А затем, поправившись за обедом красным вином, отправился в берлинскую ратушу, где и узрел на свою беду духовой оркестр, играющий бравурные марши. Недолго думая, президент отобрал у дирижера палочку и принялся размахивать ею, приплясывая в такт и издавая при этом нечленораздельные звуки.

Еле-еле его увели в ратушу, но когда через полчаса он снова вышел на улицу, на месте оркестра стоял уже детский хор и юный солист лет десяти старательно вытягивал дискантом «Калинку».

Эта «Калинка» окончательно его и добила. Ельцин ринулся к микрофону, оттолкнул солиста и дурным голосом протяжно затянул свою любимую песню на потеху хохочущей публике.

Большего позора Россия на немецкой земле никогда еще не переживала… Но «друг Гельмут» ни словом, ни намеком не показал «другу Борису», сколь шокирован произошедшим. Что, в общем, легко объяснимо: в те дни Россия досрочно выводила из Германии свои войска. Никаких серьезных контрибуций Ельцин за это не требовал. Полчаса отвратного зрелища – совсем неплохая цена за сэкономленные миллионы…

Шестью годами позже, в своей третьей книге мемуаров «Президентский марафон», Борис Николаевич, с присущей ему виртуозностью, так примется объяснять берлинские казусы :

«Это были тяжелые для меня дни. Со стороны такое поведение могло показаться диким, нелепым. Но я-то знал, чего не знали ни мои помощники, ни журналисты, ни все яростные обличители. Стресс, пережитый в конце 93-го года, во время путча и после него, был настолько сильным, что я до сих пор не понимаю, как организм вышел из него, как справился. Напряжение и усталость искали выхода. Там, в Берлине, когда вся Европа отмечала вывод наших последних войск, я вдруг почувствовал, что не выдерживаю. Давила ответственность, давила вся заряженная ожиданием исторического шага атмосфера события. Неожиданно для себя не выдержал. Сорвался…

Я помню, что тяжесть отступила после нескольких рюмок. И тогда, в этом состоянии легкости, можно было и оркестром дирижировать».

Аргументация, прямо скажем, малоубедительная. Путч, на который ссылается Ельцин, завершился 4 октября. В Берлин же он приехал – 30 августа. То есть времени прошло уже с избытком: без малого год. Срок более чем достаточный, дабы выйти из стресса (если он, конечно, был вообще, этот стресс).

Да и рюмок, после которых «тяжесть отступила», Борис Николаевич употребил явно не несколько.

Хотя – смотря, что подразумевать под словом «рюмки»…

С момента берлинского позорища не и прошло месяца, как в мире запахло новым скандалом.

В сентябре 1994 года Ельцин отправился на переговоры в США. Уже в первое же утро окружение заметило, что президент пребывает в приподнятом настроении. Во время совместного завтрака он целиком сосредоточился на вине, почти забыв о еде. Клинтона такая прыть немного смутила, но виду он не подал. Ельцин же с каждой минутой веселел все сильнее. Он беспрерывно и глупо шутил, громко хохоча над собственными остротами.

Но, по счастью, в этот раз обошлось без дебошей: с грехом пополам Ельцин отбыл, наконец, в аэропорт, где без особых инцидентов был загружен на борт личного самолета.

(Заместитель госсекретаря Строуб Тэлботт вспоминает, что в аэропорт он должен был отправиться в одном лимузине с Ельциным, но российский посол Воронцов объявил, что президент очень устал и хотел бы ехать вместе с супругой.

«Моя догадка о настоящей причине вскоре подтвердилась. Спускаясь по трапу, он крепко держался за перила и сосредоточивался на каждом шаге. На последнем, оступившись, он схватил за руку Наину».)

Следующим пунктом назначения должен был стать ирландский аэропорт Шеннон, где Ельцину предстояло встречаться с премьер-министром Рейнолдсом. Однако в полете он устроил новый банкет и разошелся так, что посреди ночи рухнул в салоне без чувств.

Насмерть перепуганная Наина Иосифовна растолкала верного Коржакова. С трудом тот сумел поднять Ельцина с пола и переложить на кровать. Сбежавшиеся врачи пытались реанимировать бездыханного президента. Кое-как тот пришел в себя, но был еще очень плох: почти не говорил и с трудом мог шевелить руками.

Похоже, это был очередной микроинсульт (первый случился годом раньше, в Китае, но об этом – чуть дальше).

Идти в таком состоянии на встречу с ирландским премьером было верхом безумия, но Борис Николаевич, даже стоя одной ногой в могиле, оставался верен себе.

Он раздраженно шипел на врачей, требуя привести в чувство, «сделать нормальным». Тем временем самолет приземлился уже в Шенноне, и премьер Рейнолдс в окружении сонма журналистов подошел к трапу. Назревал новый международный скандал.

Бедный ирландский премьер! Он так ничего и не смог понять. Сначала минут сорок Рейнолдс, как бедный родственник, переминался с ноги на ногу. Потом, без каких-либо объяснений к нему спустился вдруг совсем не Ельцин, а никогда прежде не виденный им первый вице-премьер Олег Сосковец. Впрочем, ирландец тоже был человеком воспитанным, а посему сделал вид, что ничего странного не случилось…

Истинная подоплека инцидента стала известна далеко не сразу. Какие только головокружительные версии не выдвигали поначалу журналисты. Впрочем, на это и делался расчет.

«Что будем делать, как объясним случившееся?» – напряженно спросил Ельцин у Коржакова перед тем, как приземлились они в Москве.

«Борис Николаевич, скажите, что очень сильно устали. Перелет тяжелый, часовые пояса меняются. Крепко заснули, а охрана не позволила будить. Нагло заявила, что покой собственного президента дороже протокольных мероприятий. И вы нас непременно накажете за дерзость».

«Он согласился и все это повторил перед журналистами, – пишет Коржаков. – Вид у президента в Москве после сна был более или менее свежий, и мысль о том кошмаре, который на самом деле пришлось пережить, журналистам в голову даже не пришла».

Ельцинское окружение сделало все возможное, чтобы навести тень на плетень. Шеф президентского протокола Владимир Шевченко убеждал, например, журналистов:

«Была очень напряженная программа всего визита. Слишком много часовых поясов… А что в итоге получилось? После большого напряжения человек провалился в сон. (Может быть, вам знакомо это чувство?)»

И ведь, действительно: с кем не бывает. Ну, устал человек. Переутомился. Все-таки страной руководить – не кукурузу охранять…

О том, что президентские соратники – то есть те же самые люди, которые наперебой уверяли страну, что ничего сверхъестественного ни в Шенноне, ни в Берлине не произошло, – только что написали Ельцину конфиденциальное и будто бы очень гневное письмо, журналисты узнают намного позднее.

Идея этого послания родилась у ельцинского окружения по пути из Берлина в Москву: когда все еще находились под впечатлением его дирижерства .

«Многие члены команды президента были просто в отчаянии, испытывали чувство стыда и досады, – пишут они о себе сами в книге “Эпоха Ельцина” почему-то в третьем лице. – Бездействовать в этой ситуации, делать вид, что ничего не произошло, было невозможно. Первое, что пришло в голову, – подать в отставку. Но эта идея была отвергнута, в том числе и из-за категорического несогласия С. Филатова: “Это ничего не изменит. Ситуация только ухудшится”. После некоторых размышлений решили поступить иначе».

По общему решению, пресс-секретарь Вячеслав Костиков – тот, что плавал уже в Енисее, – подготовил Ельцину специальный дайджест прессы, где особо подчеркнул массовость критических публикаций.

Ничего подобного президенту никогда еще не докладывали: главный читатель страны негатива не терпел по определению. Все доклады пресс-секретаря делались обычно в розовых, восторженных тонах.

Реакция последовала незамедлительно. Приехав на другой день в Кремль, президент демонстративно прошел мимо Костикова, не подав ему руки. «Много развелось советчиков», – процедил он сквозь зубы.

Казалось бы, выводы напрашиваются сами собой. Но свита успокаиваться не желала. Чтобы довести до Ельцина свои тревоги, она (свита) выбрала совсем уж нетрадиционный путь: написала коллективное письмо.

Соратники рассуждали примерно так: говорить с Ельциным напрямую – бессмысленно, ничьих советов он не слушает, а критики не признает и подавно. Письмо же, тем паче отправленное сонмом помощников, он прочитает наверняка…

Подписали его, как утверждается в «Эпохе Ельцина», семеро ближайших президентских сподвижников: Коржаков, Барсуков, Костиков, Илюшин, Рюриков, Шевченко, спичрайтер Пихоя.

На самом деле среди подписантов значился еще и министр обороны Грачев, но об этом «коллективный автор» почему-то умалчивает: либо слишком нравится ему волшебная цифра семь, либо не желает он отождествлять себя со столь одиозной фигурой.

Это – далеко не единственная неточность, обнаруженная мной в помощничьи-спичрайтерских воспоминаниях.

Самое главное: письмо, которое воспроизводят они на страницах книги, имеет к подлинному историческому документу примерно такое же отношение, как одеколон «Саша» к французском парфюму.

Читаем в воспоминаниях:

«История письма, получившего название “письмо семерых”, весьма интересна. Ни разу не публиковавшееся, оно вызвало бурную реакцию прессы, общественности и чуть было не привело к коллективной отставке помощников президента…

Письмо носило не морализаторский, а сугубо политический характер и лишь в незначительной мере затрагивало тему “вредных привычек”».

Выходит, самого письма никто никогда не видел. Впервые – как было заявлено – оно появилось только в этой книге. Соответственно, возможности сравнить копию и оригинал ни у кого, кроме авторов его и читателя – нет.

Очень удобно.

Еще, когда я только первый раз прочитал его (в той самой «Эпохе Ельцина»), показалось оно мне весьма странным. Ну, во-первых, объем: 31 абзац – это не послание, а чуть ли не диссертация, хотя общеизвестно, что документы больше, чем на полутора листах, Ельцин никогда не читал.

И второе – самое, пожалуй, важное: его содержание.

Для примера – несколько цитат:

«Налицо снижение активности президента… Утрачивается постоянный и стимулирующий контакт с политической средой, президент оказывает все меньшее воздействие на политическую ситуацию. Политическое планирование, столь необходимое для поддержания стабильности в стране, все в большей мере подвержено иррациональным факторам, случайности, даже капризу…

…пренебрежение своим здоровьем, известное русское бытовое злоупотребление. Имеет место и некоторая успокоенность, даже переоценка достигнутого. Отсюда – высокомерие, нетерпимость, нежелание выслушивать неприятные сведения, капризность, иногда оскорбительное поведение в отношении людей».

Каково?

Прямо хоть сейчас бери и печатай в газете «Завтра»: в 1994-м даже свободная пресса подобных вольностей себе еще не позволяла.

Вы что, хотите всерьез убедить меня, что помощники – Шевченко, Илюшин, Пихоя – осмелились бы в открытую указывать президенту на «известное русское бытовое злоупотребление»? Укорять его за высокомерие и нетерпимость?

Ни за что не поверю.

«Это было наимягчайшее письмо, – укрепляет мои подозрения один из подписантов, генерал Коржаков. – О пьянстве ничего и близко не было. Текст примерно такой: “Дорогой Борис Николаевич! Мы очень просим, чтобы вы поберегли здоровье, снизили нагрузки в работе, потому что вы очень нужны России”».

Оригинала письма у Коржакова не сохранилось. Как, впрочем, ни у кого из других соавторов. Они и писали-то его, в чем признаются и сами, по кускам: «решили, что каждый помощник даст “элементы” по своему профилю, а сводить все в единый текст будет пресс-секретарь».

Откуда же взялось оно теперь? Итоговый документ Ельцину передал его первый помощник Илюшин – в самолете, пока летели они в Сочи на отдых.

Да очень просто. Каждый, видно, взял свои черновики, добавил для эффектности по паре новых фраз, и готово.

Я охотно допускаю, что именно так и хотели бы они его написать, будь их воля. Но выдавать желаемое за действительное – как-то это не комильфо.

Впрочем, даже в выхолощенном варианте помощничье послание вызвало у высокого адресата истерику. (Существует даже версия, что он швырнул Илюшину папку с бумагами прямо в лицо.)

«Извиняться перед помощниками не стал, – между делом смиренно сообщает в своих мемуарах Ельцин. – Вряд ли кто-то из них мог помочь мне. Дистанция между нами была слишком велика».

Господи, о чем это он? Какие, к лешему, извинения? Все происходило совсем наоборот: президент по одному выдергивал потом каждого из подписантов, грозил страшными карами, требовал покаяться и признать ошибки. Еще и от первой леди досталось им на орехи: за то, что испортили, дескать, Борису Николаевичу отпуск; он у нас такой впечатлительный…

В следующую свою поездку – в Америку; ту самую, окончившуюся Шенноном, – Ельцин демонстративно не взял с собой трех подписантов. Фамилии Костикова, Пихои и даже помощника по международным делам Рюрикова он собственноручно вычеркнул из утвержденного уже списка делегации. Два месяца спустя Костиков – как самый активный и злостный клеврет – был отправлен в почетную ссылку: послом в Ватикан. С Пихоей Ельцин не разговаривал еще полгода: до своего дня рождения…

Больше всего президента возмутило даже не то, что челядь осмелилась делать ему, самодержцу, какие-то упреки (Как там у него в мемуарах? «Дистанция между нами была слишком велика».), а сам факт коллективного написания петиции.

Это что же получается? Сегодня, понимаешь, за спиной президента они строчат подметные письма. А завтра, сговорившись, и заговор какой-нибудь организуют…

К любой критике Борис Николаевич всегда относился удивительно болезненно. Еще с партийных времен он не терпел никаких жалоб, особенно письменных. Достаточно было кому-то накатать хоть одну кляузу – пусть даже совершенно обоснованную – к этому человеку доверие исчезало у него враз.

А еще он не выносил постороннего вмешательства в вопросы своего здоровья. Здоровье – было самым уязвимым его местом, истинной ахиллесовой пятой.

Когда в начале 90-х годов впервые пошли разговоры о плохом его самочувствии, министр печати Михаил Полторанин на правах старинного товарища осмелился дать журналистам некие комментарии. Дескать, у Ельцина, как и у всех сибиряков, в организме ощущается нехватка йода; отсюда и корень большинства проблем.

Ельцина эта вольность здорово разозлила.

«Вы что, доктор? – раздраженно спросил он у Полторанина при первой же встрече. – Кто вам дал право комментировать мое здоровье?»

Полторанин принялся объяснять, что хотел, мол, как лучше; он и сам сибиряк, и у него тоже пошаливает сердце, но президент и слушать его не желал.

«Вы это бросьте. Вот о себе и рассказывайте».

И дело здесь заключалось даже не в природном ельцинском высокомерии; он сам чувствовал уже, как постепенно покидают его силы, и это осознание бессилия душило Ельцина, вызывало в нем бешенство и злобу. Он пытался забыться, уйти от проблем, но от расслабления становилось ему только хуже и хуже.

Как и у всех физически крепких от природы людей, мысль о том, что силы могут однажды оставить его, просто не укладывалась в президентском сознании.

«Сколько лет я сохранял в себе самоощущение десятилетнего мальчишки: я все могу! – сокрушается он в мемуарах. – Да, я могу абсолютно все! Могу залезть на дерево, сплавиться на плотах по реке, пройти сквозь тайгу, сутками не спать, часами париться в бане, могу сокрушить любого противника, могу все, что угодно. И вот всевластие человека над собой внезапно кончается. Кто-то другой становится властен над его телом – врачи, судьба».

Все болезни Ельцина, его недуги и хворобы – были исключительно следствием его образа жизни. Он не щадил ни себя, ни окружающих, изнурял непомерными нагрузками.

Его проблемы с сердцем – это не что иное, как последствие подхваченной еще в институте ангины: лечиться не желал, всю болезнь перенес на ногах.

Он не слышал на одно ухо, потому что, застудив его в Свердловске, вместо того чтобы ставить компрессы, в ту же ночь помчался на совещание в Нижний Тагил, а потом еще и регулярно нырял в ледяную воду.

Там же, в Свердловске, Ельцин посадил и печень – от чрезмерного употребления алкоголя, особенно 30-градусной «Можжевеловой», которую любил он в то время больше всего.

И радикулит, который время от времени разбивал его, делая недвижимым и беспомощным (этакая, прости господи, русская недвижимость), тоже был результатом перенесенных в молодости травм.

До тех пор, пока Ельцин был просто Ельциным, его здоровье являлось сугубо личной его проблемой. Но, став президентом страны, он перестал принадлежать самому себе. Здоровье президента превратилось в дело государственной важности. (Неслучайно после каждой его госпитализации цены на акции российских компаний резко падали вниз.)

Достаточно посмотреть на хронологию ельцинских болезней, чтобы увидеть, сколь глубинно отражались они на судьбе всей страны.

Июнь 1990 года. Принятие Декларации российской независимости. Накануне Ельцин переносит операцию на спине.

Осень 1993 года. Разгон парламента. Перед тем, как послать танки к Белому дому, президента разбивает паралич.

Декабрь 1994 года. Бесславный ввод войск в Чечню. Ельцин госпитализирован в ЦКБ.

О президентских выборах 1996 года – и упоминать даже не приходится…

Но все равно, стоило заговорить с Ельциным о его здоровье, как он мгновенно менялся в лице, замолкал, пунцовел от злости. Эту тему он не позволял поднимать даже самым близким соратникам, а уж политическим противникам и подавно…

Еще весной 1991 года, когда первая президентская кампания только-только набирала обороты, Ельцин сделал все, чтобы снести предложенную депутатами поправку об обязательном медосвидетельствовании всех кандидатов. С его подачи автор поправки – председатель парламентского Комитета по конституционному законодательству Федосеев – был заклеймен позором за попрание норм демократиихотя еще совсем недавно пел Борис Николаевич совсем по-другому. («В США есть президентский тест со времен Эйзенхауэра. Сдают его все… Я сейчас справляюсь с этими нормативами и активно занимаюсь спортом…» – это из его выступления перед слушателями Высшей комсомольской школы в ноябре 1988-го.)

Но уже через год депутаты вновь заговорили о здоровье гаранта .

Тревожный звонок прозвенел весной 1992 года. 15 мая на заседании Верховного Совета депутат Исаков заявил во всеуслышанье, что во время недавнего визита в Ташкент Ельцин был сильно нетрезв и, давая интервью, еле стоял на ногах. Исаков потребовал, чтобы парламент дал оценку случившемуся, и, вообще, настаивал на принудительном освидетельствовании президента…

Все-таки есть в истории какие-то неведомые нам магические пружины, которые заставляют время бежать по кругу.

Может быть, не случайно суета вокруг ельцинского здоровья началась именно с узбекской столицы. Ташкент – город не только хлебный, но и роковой для отечественных правителей.

Аккурат за 20 лет до этого скандала, как раз в Ташкенте навсегда оборвалось здоровье Брежнева. Когда в марте 1982 года генсек осматривал корпуса местного авиазавода, на него обрушились стропила. Престарелый вождь упал навзничь, до крови ободрал ухо, сломал ключицу. После этого ЧП оправиться Брежнев уже не смог и вскоре отошел в мир иной.

Для него Ташкент – стал концом. Для Ельцина – наоборот, началом.

Дело, конечно, прошлое, но в своих обвинениях Исаков был абсолютно прав. Участники той поездки (например, президентский фотограф Дмитрий Соколов) единодушно подтверждают, что Ельцин по дороге в Ташкент набрался порядочно. Это увидел летевший с ним корреспондент РИА «Новости» Лев Аксенов. С его подачи и разгорелся скандал.

Правда, серьезного развития он так и не получил. К тому времени разлад между парламентом и президентом подходил уже к отметке критической, поэтому обвинения депутата Исакова восприняты были исключительно как новый виток политической борьбы. (В одной газете Исакову порекомендовали даже устроиться на службу в ГАИ.)

Тем не менее репортера Аксенова из РИА «Новости» уволили: чтоб другим не повадно. А медицинское обследование все-таки вынуждены были провести. Не сразу, конечно, только летом. И вовсе не по требованию депутатов, а якобы по просьбам трудящихся, для чего и поместили документ в газетах:

«После 5-летнего перерыва проведено диспансерное обследование здоровья президента. В целом состояние здоровья президента признано хорошим. Его беспокоит ощущение переутомления, которому соответствуют умеренно выраженные вегетативно-сосудистые реакции. Частота пульса, малые колебания артериального давления, а также состояние сердца и крупных сосудов не выходят за пределы нормальных значений. Со стороны легких не обнаружено патологических симптомов. Клинико-рентгенологическое, ультразвуковое исследование почек, желудочно-кишечного тракта, печени, поджелудочной железы и биохимическое исследование крови не выявили патологических изменений.

Пробы с физическими нагрузками, в том числе спортивными, подтвердили высокую выносливость пациента.

Для коррекции самочувствия и поддержания высокой работоспособности рекомендовано использование физических нагрузок (велотренажер, теннис, плавание и др.)».

Под документом этим стояли подписи медиков довольно авторитетных: директора Института хирургии им. Вишневского академика Федорова, профессоров-однофамильцев Мартыновых (оба они были кардиологами), гастроэнтеролога профессора Минушкина, лечащего врача президента Григорьева. Впрочем, титулованность подписантов ни в коей мере не гарантировала объективности заключения: если такое обследование вообще проводилось.

Уверял ведь в декабре 1991 года другой ельцинский врач, Анатолий Зверев, что случаев злоупотребления алкоголем аж с 1985 года он «не отмечал, хотя осматривает его каждое утро».

«В случае переутомления Ельцину достаточно поиграть часа полтора-два в теннис, и он снова готов вести интенсивную государственную деятельность, – сообщал Зверев в интервью газете “Начало”. – Он восстанавливается гораздо быстрее даже, чем кое-кто из сотрудников службы его безопасности».

Полагаю, тезисы эти даже не требуют комментариев. Гораздо интереснее здесь другое.

Дело в том, что никакого Анатолия Зверева просто… не существовало в природе. В то время с Ельциным работало всего два эскулапа: Анатолий Григорьев и Генрих Овчинников. Человека же по фамилии Зверев ни в 4-м управлении Минздрава, ни в президентском медцентре отродясь не водилось. Ветеран кремлевской медицины Владлен Вторушин, который вскоре станет лечащим врачом Ельцина, утверждает это на все сто процентов.

Возвращаясь, кстати, к медицинскому заключению образца 1992 года, есть смысл обратить внимание на несколько весьма любопытных пассажей.

«Для коррекции самочувствия и поддержания высокой работоспособности рекомендовано использование физических нагрузок», – пишут медики.

Довольно странный способ лечения. Если учесть, что к середине 1992 года у Ельцина начались уже проблемы и с сердцем, и с позвоночником, любые нагрузки были для него вещью крайне опасной.

Американскому президенту Бушу доктора почему-то советовали, как можно больше отдыхать и соблюдать щадящий режим. Нашему – напротив: изнурять себя работой и спортом; это при том, что спал он ежедневно не больше 4–5 часов.

Какие-то просто врачи-вредители; натуральные убийцы в белых халатах…

Сдается мне – рекомендации эти были такой же липой , как и клятвы виртуального доктора Зверева.

Никаких врачебных советов Ельцин не соблюдал смолоду. Он даже с тех пор, как убрали его из московского горкома, не проходил ни одного обследования.

Это был тот редкий случай, когда не пациент следует предписаниям врачей, а как раз врачи – подстраивались под пациента; почти как в анекдоте о двух приятелях. «Мой доктор запрещает мне пить». – «А я дал своему сто долларов, и он разрешил».

Для того чтобы притупить бдительность и успокоить граждан – слухи-то о регулярных исчезновениях президента широко барражировали уже по стране, – Кремль усиленно лепил образ неуемной ельцинской энергии. После каждого отпуска или даже воскресного пикника пресс-служба непременно распространяла фотографии бодрого и энергичного президента: на корте, в бассейне.

Логика вполне понятная: дескать, алкоголь и спорт – как гений и злодейство – две вещи несовместные…

Но с каждым месяцем скрывать от страны правду становилось все сложнее и сложнее.

В декабре 1992 года Ельцин впервые слег на «бюллетень»: тогда это объяснили элементарной простудой.

Но летом 1993 года его уже разбил микроинсульт: динамическое нарушение мозгового кровообращения. Случилось это во время визита в Китай. Как вспоминал потом Коржаков, среди ночи Ельцин резко перестал чувствовать свои ноги и руки, плакал – что было для него совсем уж непривычно – и приговаривал: «Все, это конец».

Визит пришлось резко сворачивать. Китайцам было сказано, будто президенту надо срочно возвращаться домой: политическая ситуация накалилась до предела. Против обыкновения отлет Ельцина из Китая проходил без участия прессы и почетного караула. Еле-еле его удалось поднять по трапу, не прибегая к носилкам, но во «Внуково» – обойтись без них было уже невозможно.

Что делать? Как объяснить случившееся стране? Сказать правду? Но тогда Хасбулатов с Руцким непременно воспользуются остротой момента; их противостояние как раз перешло в эндшпиль.

Если бы оппозиция узнала, что Ельцин – пусть даже на время – оказался парализован – депутаты, несомненно, отрешили бы его от должности, передав всю власть усатому вице-президенту.

Между прочим, в «Записках президента» Ельцин краем бока касается того, летнего недуга.

«Летом 93-го, – пишет он, – снова пронесся слух о моей болезни, о мифическом приступе. Мне снова звонят, снова волнуются…

Ну что ж, и это, наверное, хорошо. А тем, кто волнуется за меня – большое спасибо».

Вы что-нибудь поняли из этого пассажа? Я – лично нет, кроме того, что приступ – «мифический».

Очень удобная, филигранная тактика. Точно как в детской считалке: да и нет – не говорить, черное и белое – не надевать…

В итоге решено было вообще не городить огород. Факт болезни попросту скрыли от народа, благо вскоре больной отошел и вернулся на рабочее место. Он раздухарился до того, что вышел даже на теннисный корт. В первых числах сентября президентская прессслужба с придыханием сообщила, что гарант принял участие в теннисном матче между парами Ноткин – Караченцов и Ельцин – Тарпищев.

Вот и доигрался. Спортивная бравада привела к острым болям в спине, которые при ходьбе отдавались в ногу. Ельцин опять оказался на больничной койке с диагнозом «радикулит».

10 сентября кремлевская пресс-служба распространила срочную информацию:

«Группа врачей из Барселоны, ранее оперировавшая Б. Н. Ельцина, прибыла в Москву и совместно с врачами медицинского центра при правительстве РФ приняла участие в обследовании состояния здоровья президента России. Результаты обследования подтвердили диагноз радикулита и не имеют прямой связи с ранее перенесенной операцией. Других отклонений в состоянии здоровья Б. Н. Ельцина не выявлено. Президент продолжает работать».

Вообще, если хорошенько вдуматься в смысл – звучит это как полнейшее безумие. Какой смысл выписывать из-за границы врачей лишь для того, чтобы осмотрели они высокого пациента? Понятно, если б речь шла о самых лучших в мире специалистах; но ведь госпиталь в Барселоне, где в 1989 году Ельцину делали операцию позвоночника, был самым обычным, городским: он сам подчеркивал это тысячу раз – там, мол, и миллионеры лежат, и простые испанские граждане.

Причина этой несуразности может быть только в одном: испанских хирургов позвали для того, чтобы обсудить последствия сделанной ими операции.

Неровен час – боли в монаршей спине спровоцированы той, испанской аварией.

Журналистам об этом не сообщалось. Чтобы не вызывать излишнего ажиотажа, в ход была пущена история с мнимым радикулитом, не имеющим «прямой связи с ранее перенесенной операцией»…

Очень скоро кремлевской пресс-службе придется регулярно распространять подобные успокоительные заявления. Постоянные нагрузки и неумеренность в питии делали свое дело. Ельцину становилось все хуже и хуже.

В феврале 1994 года президент отменил заранее назначенное оглашение послания Федеральному Собранию. Поскольку даже ребенку было ясно, что послания сам он не пишет, причиной переноса могло быть только его некондиционное состояние.

Однако ельцинский пресс-секретарь Костиков на голубом глазу увещевал журналистов: «Капитал здоровья Б. Н. Ельцина вполне позволяет ему надежно и уверенно осуществлять руководство страной». По официально озвученной версии, президента вновь свалила простуда.

В декабре 1994 года – новая госпитализация. На этот раз ему делали операцию на носовой перегородке.[30]

Уже с начала 1994 года Ельцин практически не занимается текущими делами. Теперь он уезжает с работы сразу после обеда, ломая все графики и отказываясь от встреч. Все хозяйственно-экономические вопросы полностью перепоручены отныне премьер-министру Черномырдину.

«Приходя к нему в кабинет, я нередко заставал его за пустым столом в глубокой и грустной задумчивости», – вспоминает пресс-секретарь Костиков.

Если раньше за здоровьем президента следили всего-навсего двое врачей, причем основной из них – Анатолий Григорьев – по специальности был терапевтом, то теперь в медцентре вынуждены были сколотить целую бригаду из восьми человек: для постоянного контроля и наблюдения. Был создан и научный консилиум, куда вошли крупнейшие медицинские светила: академик Воробьев, профессора Мартынов, Гогин, Шмырев.

Ведущим лечащим врачом стал зам.главврача ЦКБ Владлен Вторушин. Он находился с президентом постоянно, каждый день. Кроме того, остальные врачи и медсестры должны были работать посменно – сутки через трое.

К приходу Вторушина состояние Ельцина было уже изрядно подорвано. Его мучили непрекращающиеся головные и сердечные боли, перепады давления. Президент плотно сидел на лекарствах. Ежедневно он пил горстями таблетки: клофелин и коренфар.

Все увещевания врачей, однако, на президента не действовали. Он не желал ломать привычный образ жизни, продолжая, как ни в чем ни бывало, выпивать чуть ли не каждый день.

Доходило до того, что Коржаков прятал от него в Кремле спиртное, а потом раздобыл даже специальное приспособление для закручивания водочных пробок и нещадно разбавлял напитки, подаваемые к столу. (Это называлось «Операция “Закат”».) Ельцина такой «Закат» очень удивлял. Он искренне возмущался тем, что современная водка пьется, оказывается гораздо легче, чем стародавняя, советская.

«Разучились, что ли, делать?» – сокрушался Борис Николаевич…

В массовом сознании словосочетание «Ельцин и алкоголь» стали такой же идиомой, как, к примеру «Ленин и печник».

Если Сталина мы представляем исключительно с трубкой, а Горбачева с Раисой Максимовной под ручку, то Ельцина – непременно с рюмкой.

Кажется, он и сам в какой-то момент это понял, потому и перестал гневно отметать упреки в дружбе с зеленым змием.

В румяной агитационной брошюре, отпечатанной миллионными тиражами к президентским выборам (она называлась «57 вопросов избирателей Президенту»), я обнаружил дивный пассаж.

«Правда ли, что вы злоупотребляете алкоголем?» – задается как будто Борису Николаевичу вопрос.

Ответ:

«Скажу “да” – это будет неправдой. Скажу просто “нет” – тоже покажется неубедительным, у нас ведь пока сами не проверят, все сомневаться будут да еще скажут: “Какой же ты русский мужик, если выпить не можешь?” Так что скажу одно: выпить могу, но не злоупотребляю”».

Этот гениальный по своей изворотливости тезис напоминает мне формулировку, изобретенную много лет назад многоопытными кадровиками КГБ. Брать на службу в органы людей непьющих – считалось зазорным (либо больной, либо придуривается). Пьющих – подавно. Тогда и родилось блестящее определение: выпить может много, но с отвращением и не пьянеет…

Говорили старому Билли Бонсу: «Ром – это смерть!» Билли не слушал мудрого доктора, поэтому и хватил его удар.

Борис Николаевич чем-то неуловимо походил на знаменитого пирата. У него тоже были проблемы и с сердцем, и с ромом…

Если бы не постоянное присутствие врачей, Ельцина давно бы не было уже в живых. Факт этот – никаких сомнений не вызывает. Именно своим придворным экскулапам Борис Николаевич обязан жизнью, о чем, правда, никогда он теперь не вспоминает.

Летом 1995 года у Ельцина случился первый инфаркт. Точнее, первый президентский инфаркт, ибо, как рассказывает его земляк, экс-премьер Николай Рыжков, еще в Свердловске эта беда поражала Ельцина дважды.

Об этом страна, правда, так и не узнала. Как не суждено ей было узнать и о том, что случилось летом 1995 года.

В тот день, 10 июля, Ельцин пригласил на обед в Кремль двух ближайших соратников – Коржакова и Барсукова, – чтобы объявить последнему о принятом решении: назначить его директором ФСБ. (Замечу в скобках, что Барсуков назначению этому долго и упорно противился.)

Застолье, как водится, сопровождалось усиленной выпивкой. По самым скромным прикидкам, президент в одиночку осушил литровую бутылку сорокаградусного ликера «Куантро», каковой попробовал тогда впервые, придя от напитка в восторг.

Результат не замедлил сказаться. Той же ночью, примерно в 3 часа, дежурный врач Андрей Котов подошел к президентской спальне в Барвихе, дабы проверить, все ли у пациента в порядке. Однако в постели Ельцина не оказалось.

Недолгие поиски привели врача к туалетной комнате. Взломав закрытую изнутри дверь, он обнаружил президента лежащим без чувств на кафельном полу. Кое-как Ельцина откачали: Котов вкачал ему «гепарин». (Антикоагулянт прямого действия. Применяется для предотвращения образования тромбов в коронарных артериях.). Померили давление: 90 на 60. Немолодой организм не смог справиться с таким объемом сахара и алкоголя.

Рано утром 11 июля с диагнозом «инфаркт» Ельцин был срочно эвакуирован в ЦКБ.

Как и прежде, официально об этом нигде не сообщалось. Прессе было стыдливо заявлено, что у президента обострилась ишемическая болезнь сердца. (Позже это откровенное вранье попытается оправдать один из личных его врачей, который разъяснит, что «инфаркт – это проявление ишемической болезни сердца…»)

Если раньше официальные источники вообще не спешили комментировать ельцинские недуги, то теперь действовали они прямо обратно: на опережение. Первая информация о госпитализации президента была обнародована еще до появления тревожных слухов. Всеми силами кремлевские пиарщики пытались убедить журналистов, что ничего страшного с Ельциным не случилось, а состояние его – вполне стабильное.

Для наглядности пресс-служба решилась даже на очевидный подлог. В газеты были разосланы фотоснимки, изображающие довольно бодрого и веселого Ельцина в «адидасовской» форме, сделанные якобы в больничной палате. Идея этой фальсификации принадлежала бессменному спецпропагандисту, гендиректору ИТАР-ТАСС Виталию Игнатенко, который еще в мохнатые советские годы был удостоен Ленинской премии за героическую сагу о Брежневе, а потом еще успел поработать пресс-секретарем Горбачева.

Но тут, как любил говаривать Глеб Жеглов, случилась промашка страшная. Дотошные журналисты с удивлением обнаружили, что июльские фото как две капли воды совпадают со снимками, отснятыми еще весной президентским фотографом Соколовым в Кисловодске. Разразился неприятный скандал. Кремлевская пресс-служба от объяснений благоразумно отказалась…

По науке, постинфарктный период должен составлять не менее пяти недель, а то и несколько месяцев. Но Ельцин пролежал в ЦКБ каких-то десять дней. Все доводы медиков, что лечение не завершено, на него не действовали. Едва только он начал приходить в себя, как тут же потребовал выписки.

«Я отлеживаться не намерен, – сурово объявил Ельцин врачам. – Мне надо работать».

В августе Борис Николаевич вышел на службу. Похоже, он вообще не верил, что перенес инфаркт, считая, что окружение специально сгущает краски.

(Максимум, в чем удалось его убедить – восстановить в спальне кнопку экстренного вызова врача: когда-то ее ставила еще Раиса Максимовна, но, въехав в резиденцию, президент распорядился тревожную кнопку убрать. «Вот еще, – бросил он подчиненным, – что я, больной, что ли!»)

В верности поставленного диагноза Ельцину пришлось убедиться уже очень скоро.

Октябрь 1995 года президент провел в Сочи. Вопреки рекомендациям врачей – «покой и только покой», – он по-прежнему жил в свое удовольствие. Играл в теннис, выпивал, расслаблялся.

Неудивительно, что к концу месяца состояние его резко ухудшилось. Начались периодические боли в сердце.

Когда Ельцин вернулся в Москву, незамедлительно был собран медицинский консилиум. 26 октября с новым инфарктом Ельцина снова отправили в ЦКБ.

Июльская ситуация повторялась до мелочей. Прессу опять принялись потчевать байками про мифическую ишемию сердца.

Вот, что писала, например, 28 октября (то есть через день после госпитализации) газета «Сегодня»:

«По сообщению президентской пресс-службы, вчера в Центральной клинической больнице состоялся врачебный консилиум, установивший, что у Бориса Ельцина “сохраняется нестабильное кровоснабжение сердечной мышцы, однако признаков сердечной недостаточности в настоящее время нет”. Артериальное давление и температура президента вчера были нормальными. Тем не менее медики прогнозируют, что до конца ноября президент “скорее всего, должен будет оставаться под их пристальным наблюдением”».

Кремлевские сановники наперебой упражнялись в изворотливости и красноречии.

«Самочувствие президента не вызывает никаких опасений… для выздоровления президента потребуется всего неделя», – клялся на всю страну премьер Черномырдин.

«Борис Ельцин полностью контролирует ситуацию в стране, получает полную оперативную информацию», – бил себя в грудь пресс-секретарь президента Медведев.

Оригинальнее всех оказался министр спорта Тарпищев. В те дни он рассказывал журналистам, что преспокойно продолжает рубиться в теннис с генералом Коржаковым. «Разве смог бы Александр Васильевич позволить себе играть в теннис, если бы была хоть малейшая угроза жизни президента!» – восклицал заботливый министр.

А в это время «неопасно болеющий» Ельцин лежал на больничной койке, опутанный проводами и датчиками…

Вскоре, однако, его перевели из ЦКБ в санаторий. На этом все лечение, по сути, и завершилось.Уже через пару недель Ельцин вышел на волю.

«Эх, если бы я своим сердцем занялся не в год выборов, а немного раньше!» – деланно сокрушается он в своих мемуарах. Нечто подобное заявляли потом и Наина Иосифовна с Татьяной Борисовной. Они якобы не знали, что Борису Николаевичу плохо и требуется операция; никто им об этом не говорил.

Все это – ложь. Кремлевские врачи много раз предупреждали семью об опасности, но они и слушать их не желали.

Еще в ноябре придворные медики впервые заговорили о необходимости сделать президенту коронарографию – сердечное исследование. Они всерьез опасались, что коронарные артерии у 64-летнего пациента сужены, и без операции дело может не обойтись.

Однако и президент, и его семья от коронарографии отказались наотрез. На носу был уже 1996-й, выборный год, и семья очень боялась, что как только «гарант демократии» окажется в кардиоцентре, информация об этом моментально просочится в прессу.

«Вот пройдут выборы и тогда делайте, что хотите; хоть режьте, – сказал Ельцин. – А пока отстаньте!»

(За дословность цитаты не ручаюсь, но смысл ее воспроизвожу предельно точно.)

И врачи – действительно, отстали. Но ненадолго. Потому что следующие инфаркты настигли Ельцина всего через несколько месяцев. К лету следующего года их – инфарктов – наберется уже пяток…

1 Я был в этой поездке в Кемерово. Ельцин тогда, действительно, раздевался догола, чтоб искупаться, но женщин вокруг не было. И никаким «прибором», а уж тем более «могучим» он не тряс.

2 И эта история – тоже из разряда баек. Как было дело? В Дагомысе, на волнорезе, хозяева накрыли столы. Не скажу, чтоб сильно Ельцин был пьян – так, навеселе. Мимо шла какая-то женщина, и он стал с ней заигрывать.

«Вы купаться идете?». – «Купаться». – «Ну, давайте, я вам помогу». И легонько подтолкнул ее в воду. А чтобы швырять ее, как Стенька Разин княжну – не было такого.

3 Впервые слышу, чтоб Наина выговаривала что-то моей жене. С тем же успехом она могла отчитывать и сухановскую жену: Лева пил с президентом не меньше моего.

4 У Ельцина, сколько б он не выпил, язык никогда не заплетался. Он просто начинал говорить громче и принимался нести всякую ерунду.

5 На эту операцию – по исправлению носовой перегородки – мы легли одновременно. Как только Ельцин стал отходить от наркоза, он улучил момент, когда Наина отвлеклась, явился ко мне в палату, и мы на радостях распили бутылку водки.