Древнегреческое искусство
Крито-микенское искусство
В художественной культуре древности крито-микенскому[15] искусству принадлежит одно из самых почётных мест. Два его виднейших центра — остров Крит и город Микены в Южной Греции (полуостров Пелопоннес) — дали название этому искусству, но оно включало в себя творения большого региона, от Балканской Греции и островов Эгейского моря до побережья Малой Азии. Творцами критской (или, как её иначе называют, минойской) цивилизации были народы не установленного пока происхождения. Их культура зародилась примерно в начале II тысячелетия до н. э. Основными её центрами были сам остров Крит с его процветавшими тогда городами и острова Эгейского моря. Историки называют эту цивилизацию минойской, по имени мифического критского царя Миноса, а её создателей — минойцами.
Ахейцы (или, как их стали именовать по названию столицы — Микены, микенцы) пришли в Грецию из Северной Европы. Народ этот был индоевропейского происхождения. Микенцы являлись прямыми предками будущих эллинов (греков). Около середины II тысячелетия до н. э. их власть распространилась на весь Эгейский мир, они проникли на многие острова, захватили и Кносс — столицу державы Миноса.
Микенцы жили бок о бок с минойцами до XII в. до н. э. Микенские правители широко пользовались услугами одарённых минойских мастеров, так что в конечном счёте микенское и минойское искусства образовало некий сложный сплав.
Крито-микенский мир на протяжении нескольких столетий играл роль образцовой художественной мастерской для огромного региона. Тогда были созданы прекрасные памятники архитектуры: грандиозные, украшенные настенной живописью, рельефами и разного рода символами дворцы со священными садами; изящные расписные вазы; искусно выполненные атрибуты сложного религиозного культа. Этот мир знал письменность: Крит оставил после себя так называемое «линейное письмо А», ещё не расшифрованное учёными, архивы Микен — «линейное письмо В», которое в 50-х гг. XX в. удалось расшифровать англичанам Дж. Чедвику и М. Вентрису. Своеобразие крито-микенского искусства — в особом понимании жизни природы и места в ней человека, а также в свободе обращения со старинными традициями и предписаниями религиозных ритуалов. Кроме того, оно уделяло огромное внимание внутреннему миру человека.
Достижения эгейских мастеров в I тысячелетии до н. э. стали наследием эллинов. Можно с уверенностью сказать, что без этого не было бы создано классических памятников древнегреческого искусства, которые прославились на весь мир.
Кувшин с изображением летящего журавля. Около 1500 г. до н. э. Остров Фера.
Искусство Крита
В начале II тысячелетия до н. э. на Крите строили много дворцов. Каждый из них представлял собой большую группу построек, возведённых вокруг внутреннего двора и предназначенных как для религиозных (сакральных), так и светских надобностей. Дворец мог служить резиденцией правителя города и центром управления всей областью. Он был одновременно и городом, и крепостью, а существовал за счёт сельской округи и труда ремесленников, живших в самом дворце.
В первой половине II тысячелетия до н. э. дворцы и сложные постройки дворцового типа существовали на Крите в пяти городах: Кноссе, Фесте, Гурнии, Маллии и Като-Закро. Все эти комплексы совершенно разные: где-то, как в Кноссе, усилена северная, как правило парадная, часть и выделяются мощным блоком «магазины» (склады) западной; где-то, как в Като-Закро, большая площадь отведена под ритуальные бассейны. В некоторых городах дворцовые постройки мало обособлены от окружающих кварталов и словно срастаются с ними. Но везде, несмотря на разницу масштабов, местоположение и качество отделки стен, дворов и помещений, сохранились общие черты. Это прямоугольная форма внутреннего двора, размеры которого везде одинаковы: пятьдесят два метра в длину и двадцать восемь в ширину. Кроме того, почти все дворцы ориентированы по сторонам света: их внутренний двор вытянут с севера на юг. И наконец, учёные установили, что дворцы были связаны с горными святилищами, устроенными в пещерах. Каждый дворец ориентирован на «священную гору», хорошо видимую из него. Так, дворец в Кноссе связан с горой Юкта, на которую непосредственно выходят его «магазины», в Фесте — со знаменитой горой Ида, где, согласно греческим мифам, родился бог Зевс, вскормленный божественной козой Амалфеей.
Дворцы существовали, пока действовали горные святилища. Очевидно, последние считались земным отражением мест обитания небожителей: к ним причисляли богинь, которым поклонялись в святилищах. Там археологи обнаружили многочисленные свидетельства религиозных церемоний. В святилищах совершали жертвоприношения, устраивали обрядовые трапезы, божествам преподносили дары в виде посуды и терракотовых статуэток.
Это проливает свет на сущность дворцов. Возможно, они были предназначены для царя, правителя, но считались собственностью богинь, почитавшихся в горных святилищах Правитель, происхождение которого мыслилось божественным, выступал в роли сына или супруга (а чаще — сына-супруга) богини. Супруга правителя была жрицей и представляла богиню в важнейших ритуалах.
Кносский дворец на Крите. II тысячелетие до н. э.
Кносский дворец. Панорама раскопок.
Об этом говорят памятники критского искусства. Среди них изображения божественных младенцев и подростков — сыновей. Фигура женщины всегда наделена чертами матроны, матери: у неё подчёркнуто тяжёлый бюст, обнажаемый по ходу важных ритуалов; она выше ростом и сильнее выступающего рядом паредра — супруга. Женщина (жрица или богиня) — ведущее лицо всех совершаемых действ, юноша — пассивный, ведомый ею персонаж. Так, в Кносском дворце главный вход, Коридор Процессий, был украшен росписью, на которой богине подносят дары и новое одеяние. Праздники, которые устраивались в связи с началом нового года, были очень популярны в древности. В Кноссе в шествии дароносцев принимали участие в основном юноши; они несли драгоценные сосуды и специальный дар — критскую юбку-брюки для «новорождённой» богини. Жрица-богиня принимала дары стоя, держа в обеих руках критские символы власти — двойные секиры (лабрисы), от которых, видимо, и произошло название дворца — Лабиринт (Дворец Лабрисов). Сам праздник предполагал «священный брак» богов, без которого критяне не представляли себе продолжения жизни.
Критскую богиню могли олицетворять гора или же дерево. Гора и дерево связывались в умах людей не с конкретными горами и деревьями, а с универсальными, вселенскими символами. Археологи обнаружили золотые перстни-печати, на которых персонажи выдёргивают священное дерево из почвы или срывают его плоды. То и другое расценивалось в древности как смерть богини — дерева, наступавшая в определённые моменты календарного года. Это был очень важный праздник, приуроченный к середине лета: с этого момента силы солнца начинают убывать.
Кносский дворец. Нижний ярус светового дворика. Частично реконструирован.
Минойские вазы
Критские вазописцы достигли редких высот мастерства. Они изготовляли сосуды, различные по форме и размерам, — от маленьких чашечек с тонкими, почти прозрачными стенками (их называют «яичной скорлупой») до громадных глиняных яйцевидных сосудов — пифосов, достигавших двух метров в высоту, в которых хранили зерно, вино, воду. У минойских ваз нет тяжёлых широких поддонов. Они тяготеют к объёмным, сферическим формам. Аля устойчивости их иногда полностью или частично закапывали в землю. Вазы раскрашивали ярко и смело, применяя красную, белую, синюю и чёрную краски. Композиции включали в себя как геометризованные формы, так и образы живой природы. Весьма часто на вазах изображали моллюсков, коралловые рифы, осьминогов, оплетающих щупальцами весь сосуд. Особенно были любимы цветы — лилии, тюльпаны, нежные и хрупкие крокусы. Их изображали как в вазонах, так и на грядках. Но более всего поражают цветы, склоняющие головки под порывами сильного ветра. Самые красивые вазы минойской эпохи найдены в пещере Камарес близ Феста, откуда происходит их название — вазы «камарес».
Ваза «камарес». Старый дворец в Фесте. Около 1850–1700 гг. до н. э. Археологический музей, Гераклион.
Ваза «камарес». Около 1900–1700 гг. до н. э. Археологический музей, Гераклион.
На Крите в этот день правитель-жрец, считавшийся парой богини, выдергивал из кадки особое священное дерево, которое росло в храме. С гибелью дерева прекращалась и жизнь самой богини: её ритуальную смерть изображала супруга правителя (жреца), представая в исступлённой позе — с ниспадающими локонами, обнажённой грудью и упёртыми в бока руками. Но закончив свой цикл бытия, она возрождалась: на некоторых перстнях богиня изображена миниатюрным, парящим в небесах видением. В одном случае она, со щитом и копьём, напоминает греческую богиню-воительницу Афину Палладу. В другом — появляется в небе, когда на цветущем лугу четыре женщины-жрицы совершают культовый танец. Жрицы кружились и вертелись в танце, обращаясь к небесам, благодаря чему наступала эпифания («богоявление»), и, более того, они воспроизводили нисхождение божества в мир людей. Цветы лилии на лужайке в росписи являются образом богини, но уже старым, отжившим своё на земле.
Роль деревьев, трав и цветов в этом мире была настолько велика, что без них не мыслилось никакое человеческое деяние. Их изображения встречаются на Крите повсюду, окружённые ореолом неприкосновенного, тайного, божественного. Растительное царство выступало в двух формах: естественной — природной, пребывающей под опекой богов, и культурной — взращённой человеком в условиях города-дворца. Так, на одной из древнейших кносских фресок «Собиратель крокусов»[16] цветы показаны растущими на естественных горах и холмах. Их звёздчатые кустики населяют и другие росписи, например дивную «Синюю птицу» или «Обезьяну и птицу». Это природный, заповедный мир, где человек всего лишь гость.
В росписях так называемой виллы из Агиа Триады, близ дворца в Фесте, огромные стройные лилии величественно высятся на ухоженных газонах, явно принадлежащих дворцу. Эти белые лилии «мадонна» прекрасны и чисты, они как божество, они, собственно, и символизируют божество, но в скрытом, дочеловеческом облике.
Другие народы той эпохи относились к природе иначе. Для одних она была символом победы над смертью (в изображениях, где египетский фараон охотится в болотах одновременно на птиц и рыб и здесь же срывает папирусы), для других — воплощением идей сотворения Вселенной (Мировое Дерево). Для критян природа была священна по причине её божественности. Всё божественное — совершенно, но природа полна особой красоты. Вот почему критяне часто изображали вместо богов цветущие луга и дикие скалы, поросшие цветами и кустарником. Их населяют обезьяны и птицы — такие же боги, но в другом обличье. Однако человек может войти в этот мир исключительно в момент исполнения ритуала.
Лилии в саду. Фреска. Около 1600 г. до н. э. Крит.
Синяя птица. Фреска. XVI в. до н. э. Кносский дворец.
Священные сады
В критских дворцах, например в Фесте, разбивали священные сады. Обычно сад находился в юговосточном углу дворцового комплекса. Там росли не только годичные и сезонные цветы, но и высаживаемые в специальных горшках. В Кносском дворце перед его западным фасадом устраивали многолюдные праздники. Там располагались «театральная площадка» для ритуальных сценических действ и замощённый участок с обложенными камнем ямами; одни исследователи предполагают, что эти ямы предназначались для хранения зерна, другие считают, что в них высаживали священные деревья. Такие деревья росли в каждом критском святилище, но внутри дворцов, где были сплошь мощёные дворы, для них не оставалось места.
Критского бога в отличие от богини представляло зооморфное[17] существо, воплощённое в образе быка. Его знаками и символами буквально наполнен Кносский дворец. По представлениям позднейших греков, он был связал с дворцом — Лабиринтом — и живущим в нём чудовищным человеко-быком Минотавром. Легенда гласила, что Пасифая, супруга царя Миноса, воспылала страстью к быку, от которого родила необычное дитя — Минотавра. В этой легенде сохранились глухие отзвуки сказаний о древнем «священном браке» критских богов в образах быка и коровы. Ещё задолго до эпохи расцвета критской культуры богиня уже приобрела человеческий (антропоморфный) облик. Её супруг оставался в образе животного, вероятно воплощавшего бога, который периодически рождался, достигал зрелости и погибал. Критского бога-быка ежегодно приносили в жертву на торжественном празднике. Бог-бык был изображён во входном вестибюле кносского Коридора Процессий мчащимся, в типично критской позе «летучего галопа». Он представлен также то в играх с «тореадорами», то умирающим, например на одном из раскрашенных рельефов[18].
Смысл таврокатапсии — ритуального боя с быком — можно понять благодаря сохранившимся фрагментам росписи, изображавшим эту сцену. Любопытно, что с быком борются не только мужчины, как на корриде в современной Испании, но и женщины. Более того, богиня-женщина и была главным противником бога-быка, своего сына-супруга. Она ежегодно приносила его в жертву на подобном празднике, чтобы он, отживший годичный цикл, мог вновь родиться. Мышление людей доисторической эпохи было цикличным: всё возвращалось на круги своя благодаря божественным ритуалам.
Таврокатапсия — ритуальный бой с богом-быком. Фреска. Около 1500 г. до н. э. Реконструкция. Кносский дворец.
Фреска с таврокатапсией показывает, насколько динамичным и живым было минойское искусство. Ему были чужды застывшие позы, остановившиеся взгляды, самоуглублённость — всё, что было так дорого египтянам и обитателям древнего Двуречья (Месопотамии). Для критян был важен момент, верно схваченное действо, трепет настоящего. Вот юноша делает сальто над спиной быка, вот бык уже пронзил рогами одну противницу… Пусть громадный — он массивнее всех борцов, вместе взятых, — бык тем не менее обречён. Он летит в пространстве, отрываясь от земли, но борцы проворнее, ловчее: они успевают одолеть бога-быка до того, как им нанесены смертельные рапы. Отличительной чертой критской живописи является «двойная перспектива». На фреске бык изображён летящим в некой средней зоне: он не касается земли ногами, а сверху дальний план будто падает на него. Нет линии горизонта, как будто не существует и границы между землёй и небом — зритель видит одну опрокинутую землю. Во фреске «Собиратель шафрана» аналогичная картина: кусты цветов разбросаны двумя рядами перед и за «собирателем» — синей обезьяной, живописным пятном выделяющейся на фоне буроватых холмов.
Критское искусство избегает неподвижности, тяжёлых опор, подчёркнуто стабильных конструкций. Несмотря на громадные размеры дворцов (площадь Кносского дворца составляет шестнадцать тысяч квадратных метров) и будто бы простую конструкцию (квадратный блок с двором в центре), они очень сложны. Разнообразные внутренние помещения соединяются самым причудливым образом, а длинные коридоры внезапно заводят в тупики. С этажа на этаж ведут лестницы, и посетитель вдруг попадает то в световой дворик, возникший во тьме дворца, расцвеченный ярко-красными полосами, то на лоджию, то в большой парадный зал для пиров. Неожиданно он мог оказаться и в ванной комнате, помещённой в восточной части Кносского дворца. Ванна, сделанная из обожжённой глины и похожая формой на современную, не соединялась с канализационными трубами, которые шли по ступеням дворца снаружи, «сами по себе». Вероятно, они воспроизводили образ водного мира. Сам путь посетителя по дворцу — с его контрастами света и тьмы, замкнутости и открытости, сумрака и звучных, сочных красок, постепенных подъёмов и спусков — напоминал плавание на корабле. Человека как будто раскачивало из стороны в сторону, не было устойчивости. И вместе с тем в этом чувствовалась настоящая жизнь с её безостановочным движением.
Образы критян вполне соответствуют их представлениям о мире. Фигуры на изображениях всегда хрупкие, с осиными талиями, словно готовые переломиться. Участники священного шествия в Коридоре Процессий идут, гордо запрокинув голову и отклоняя торс назад. Мужские фигуры окрашены коричневатой краской, женские — белой. Даже поза молящегося (статуэтка с острова Тилос), всеми помыслами обращённого к божеству, лишена застылости. Сильно отклонённый назад торс, рука, прижатая ко лбу, мгновенная остановка движения — как это непохоже на статуи восточных мужей, глядящих огромными глазами в надчеловеческий мир!
Особым очарованием дышит образ «Парижанки» (так её назвали историки) — изящной девушки, изображённой в одном из помещений второго этажа Кносского дворца. Там был представлен ритуальный пир, участники которого сидели напротив друг друга с чашами в руках. Сохранился лишь фрагмент головы и большого ритуального узла на одежде сзади. Хрупкость, изящество, тонкий изыск сочетаются в образе с асимметрией, разного рода преувеличениями, «стихийностью» кисти. Почерк беглый, живой, моментальный. Некрасивое личико с длинным, неправильным по форме носиком и полными красными губами лучится жизнью. Копна чёрных кудрявых волос придаёт «Парижанке» элегантность, а тонкая, будто акварельная живопись с просвечивающим фоном наделяет её воздушностью и грацией.
«Парижанка». Фреска. Середина II тысячелетия до н. э. Кносский дворец.
Трон богини
Учёным удалось реконструировать один из важнейших критских обрядов, связанных с эпифанией («богоявлением»). Он совершался в знаменитом Тронном Зале, расположенном в западной части Кносского дворца. Этот зал был перестроен микенцами в середине II тысячелетия до н. э. Он назван по известняковому трону чрезвычайно любопытной, типично критской формы — без подлокотников, с высокой волнистой спинкой. Трон как бы включён в нарисованную на стенах среду: по сторонам его, в напряжённой красной зоне, изображены пальмы и лежащие грифоны. Обладателем трона была женщина — богиня или исполнявшая её роль жрица. Во время праздника жрица представляла невидимо являвшуюся богиню. Она уходила в одно из смежных помещений, где для неё готовили специальный наряд, затем перемещалась в комнату, соединявшуюся с Тронным Залом, в котором был особый ритуальный бассейн для омовений. Внезапное явление божества должно было ошеломить его почитателей, стоявших перед «святая святых». На скамьях были расставлены сакральные вещи. В полной темноте внезапно зажигались светильники, и взорам молящихся представало само божество. Такое зрелище, должно быть, надолго оставалось в памяти обитателей дворца, оно было настоящим чудом.
Невероятными для древности кажутся кносские фрески «Тройное Святилище» и «Танец среди деревьев». Миниатюрные фрески изображают множество присутствующих на двух разных праздниках в Кносском дворце. Одна фреска представляет Тройное Святилище в западной части дворца, вход в которую был со двора. Здесь, по-видимому, показано действо во внутреннем дворе. На другой фреске изображён праздник, который совершается явно за пределами дворца, предположительно перед западным фасадом. Там, среди священных деревьев, жрицы совершают культовый танец в честь богов. Примечательно, что росписи делятся на большие, в натуральную величину, как в Коридоре Процессий, и малые — они обычно помещались в верхней части стен или над окнами и в виде массы кудрявых голов изображали толпу. Создаётся впечатление живого многолюдного сборища, и это необычно. Подобный принцип изображения уникален не только для древности, но и для классической Греции, где всегда преобладали отдельные, персональные образы.
«Мистерия», «таинство» — понятия, усвоенные позднейшими эллинами у их предшественников-критян. Все жанры критского искусства — архитектура, скульптура, живопись, даже религиозный театр, музыка и танец — были сплавлены воедино, чтобы добиться необходимого воздействия на зрителя. Поражающие воображение чудеса — «эффекты» — оставались главной темой критского искусства и после покорения острова микенцами, Возможно, это было не традиционное завоевание, а вживление северного микенского элемента в минойскую систему жизни. Ведь микенская культура впитала в себя и использовала достижения островных народов, чтобы воплотить свои идеи в искусстве.
Искусство Феры
Открытый греческим археологом С. Маринатосом в 1968–1976 гг. на острове Фера (ныне Санторин) древний город Акротири, погибший от землетрясения, поразил всех своим цивилизованным видом. В уцелевшем квартале дома располагались вдоль дороги, названной Дорогой Тельхинов — древних кузнецов-чародеев из греческих мифов. Дорога вела с севера на юг к морю, плескавшемуся всего в сотне метров от последнего дома. Здесь были очень большие дома, возведённые на прекрасных фундаментах. Для II тысячелетия до н. э. такая архитектура не менее совершенна, чем для итальянского Возрождения виллы, построенные архитектором Палладио[19]. Однако в основном это были большие особняки. Дворцов в Акротири не нашли, равно как колонн и световых двориков. Очевидно, здесь был город иного типа, чем Кносс и Фест.
«Собиратель шафрана» Фрагмент фрески. 1700–1600 гг. до н. э. (Реконструкция ошибочна: цветы срывала обезьяна.) Киосский дворец.
Открытая часть города представляла священный квартал. Почти в каждом особняке, стоявшем по обе стороны улицы, находились помещения для отправления культа, как свидетельствуют найденные там ритуальные вещи (например, особые сосуды) и конструкция комнат с кухней и окном, выходящим в помещение, где устраивался ритуальный пир. В таких комплексах стены были украшены живописными, прекрасно сохранившимися фресками с изображениями обрядов.
В доме, названном археологами Святилищем Дам (по изображению на стенах элегантно одетых женщин), в двух комнатах на втором этаже, вероятно, совершался праздник подношения богине нового одеяния. На одной из стен комнаты изображена склонившаяся в поклоне, очень нарумяненная и нарядная дама, явно пожилая. Она протягивает другой, сидящей, женщине — очевидно, богине — новую складчатую юбку. С другой стороны к ним наплавляется третья женщина, которая несёт «новорожденной» ещё один подарок — ожерелье. Весь обряд происходил под небесным пологом ночи, который изображён на стене стилизованно и декоративно: синие ромбики звёздочек подвешены на шнурах, унизанных красными бусинками.
В этой фреске обращает на себя внимание сходство персонажей с изящной минойской «Парижанкой» — та же подчёркнутая элегантность, грация жестов и поз. И конечно, соответствие изображаемого действа тому, что происходило здесь в реальности (как в кносском Коридоре Процессий). Однако нельзя не заметить и отличий. У ферейских «дам» движения не стремительны, а медленны и плавны. Они протягивают руки или медленно шествуют, совершая действа в присутствии зрителя, в его реальном времени. Изображённые почти в натуральный рост, изящные дамы как бы участвуют в событиях, происходящих в помещении.
Однако мир их условен. Стена с изображением разделена на зоны, ограниченные сверху и снизу широкими, абсолютно прямыми цветными полосами — красножёлтыми, сине-голубыми, белыми. Структура росписи логична и чётко продумана. Фреска выглядит не живописным осколком натуры, а тщательно срежиссированным сценическим представлением. Важно, что не красочная масса, не цветовое пятно, не среда господствуют в такой композиции, а силуэт — выразительный, с проработанным рисунком внутри его и затем раскрашенный. Три горизонтальных уровня росписи подчинены представлению о трёх мирах — подземном, земном и небесном.
Святилище Дам. Реконструкция росписей. Середина II тысячелетия до н. э. Акротири, Фера.
Жрица с фимиатерием — сосудом для воскурений. Фреска. Святилище Дам. Акротири, Фера.
Ближе к морю находился замечательный Западный Дом — здание, стоящее углом к Дороге Тельхинов и образующее Треугольную площадь. Святилищем служили две смежные комнаты на втором этаже, богато украшенные фресками на морские темы, из-за чего первоначально здание называли Домом Капитана. В помещениях Западного Дома совершался торжественный обряд возрождения богини. Видимо, как и на Крите, её представляла жрица. В меньшей комнате имелась странная расселина, похожая на трещину в скале, из которой выходила богиня. Она появлялась «из подводного мира», где переживала временную смерть, о которой возвещали изображённые в простенках окон букеты срезанных лилий. Сама богиня представлена тоже в «переходном состоянии» — в простенке у двери, соединяющей обе комнаты. Обритая наголо (оставлен только локон-змея, обращённый «в прошлое»), жрица торжественно шествовала в угол комнаты, где на одном из восьми окон помещался алтарь. К этому алтарю, по-критски украшенному дельфинами, ныряющими среди коралловых рифов, юноши-жрецы несли связки рыб.
Тесное переплетение действительного и условного, жизни и искусства на Фере совершенно удивительно. Но ещё удивительнее миниатюрные фризы (горизонтальные полосы с изображениями), шедшие поверху стен большой комнаты. На фрагменте одного из них, помещённом прямо над алтарём, представлен ряд вполне эпических сцен, достойных упоминания Гомером: пастухи в полдень гонят стадо на водопой, под сень тенистых смоковниц; девушки несут в сосудах на головах воду из источников; неизвестные чужеземцы тонут в море во время кораблекрушения; воины микенского типа со щитами и шлемами стройной чередой направляются в город.
Морская экспедиция. Фреска. Западный Дом. Акротири, Фера.
Все сюжеты этого маленького шедевра живописи взаимосвязаны. В древности справлялся главный годичный праздник летнего солнцестояния — смерти-возрождения в море солнечного бога, и все сюжеты этого фрагмента развились из него. Вот почему на фреске всё представлено двойным: стада, пастухи, деревья, девушки с кувшинами, отряды воинов. Одни мифически умирают, другие — возрождаются. Важно, что ритуал уже скрыт под очень развитой повествовательной формой. Длинный узкий фриз, тянувшийся во всю стену, представлял ту же идею, но в иной форме. По концам фриза размещались малый и большой города, показанные художником как «город смерти» и «город жизни». Малый город — это город мужчин, который стоит на болоте, в трясине, словно в преисподней; он отправляет семь кораблей с мужчинами к большому городу. Большой город, роскошный и богатый, пышный и священный, с массой женщин в изящных одеяниях, раскинулся на горе. В нём готовятся к жертвоприношению. Юноши выходят из города-дворца с жертвенным быком и ведут его к морю на заклание.
Едва ли это сцены из реальной истории. Такой образ мышления вообще был чужд древним мастерам, тем более эгейским. Здесь скорее представлен миф о совершении «священного брака» двух городов, малого и большого. Заклание быка означает праздник, торжество, священное событие. Вся сцена — живая, непосредственная, полная чудесных наблюдений и к тому же многолюдная и шумная — близка по духу минойским изображениям. В ней есть то же чувство среды и дыхания моря, та же критская «двойная перспектива» с её «опрокинутыми» холмами и текущими снизу вверх реками.
Ещё один великий праздник, или, скорее, мистерия, совершался в Святилище Крокусов, как называли самый южный, стоящий близ моря особняк. Он отличался от прочих не только тем, что завершал улицу и поэтому именно в нём выполнялись самые важные обряды. Священная процессия, воспроизводившая ход солнечного светила, заканчивала в нём свой путь. В Святилище Крокусов было много расписанных комнат (и даже рельефов), расположенных в два этажа, в помещениях, смежных с улицей, причём росписи были связаны не только ритуально, но и тематически. Почти все росписи посвящались теме срывания крокусов.
Цветы играли огромную роль в жизни древних людей. На Фере они также наделялись особой святостью, в них видели воплощения божеств. В Святилище Дам, где был изображён обряд дарения божеству нового платья, смежная комната была расписана цветами папируса — огромными, с белоснежными венчиками и удлинёнными листьями, — которые символизировали неприкосновенность цветов-богов. Древнегреческий миф гласил, что, как только Персефона[20] сорвала цветок нарцисса, земля разверзлась, явился бог подземного мира Аид и похитил её. Вероятно, с подобным мифом был связан и ферейский ритуал.
Воины. Девушки у источника. Пастухи со стадом. Фреска. Западный Дом. Акротири, Фера.
В Святилище Крокусов показаны девушки, срывающие цветы и подносящие их в корзинках богине. Богиня торжественно восседает на тройной платформе в верхней зоне, а в нижней представлена «смерть»: здесь изображены усыпанный цветами и залитый кровью алтарь и девушка, ранившая ногу до крови во время собирания крокусов. Подразумевается, что девушка мертва, принесена в жертву; она скорбно склонилась над раненой ногой. Под этой сценой находится особое углубление в полу — «преисподняя», куда, очевидно, должны были спускаться проходившие посвящение девушки. Подобные действа — срывание цветка, похищение дочери Деметры, Персефоны, её брак с Аидом и воцарение в преисподней — разыгрывались на знаменитых Элевсинских мистериях классической Греции, и там уже не только девушки, но и весь народ совершал прижизненное посвящение в тайны потустороннего бытия и воскрешения.
Своеобразен стиль исполнения этих замечательных фресок Он близок минойскому, поскольку передаёт волнующее человека событие тайного, скрытого смысла. И передает живо, многопланово, красочно. Девушки бродят по скалам среди разбросанных крокусов, как минойские собирательницы лилий на фресках в вилле из Агиа Триады. Однако, подобно росписи из Святилища Дам, здесь всё более логично, стройно, упорядочению; богатейшая природная среда сводится к нейтральному, чуть окрашенному цветом белому пространству. Основную роль и здесь играют линия, контур, силуэт — более трепетные и живые, чем в Святилище Дам. Профили девушек, их причёски становятся однообразными.
Та же «переходность» заметна и в цветовом решении. Теперь цветовое пятно — голубое, синее, чёрное или коричневое — намного важнее контуров. Художник стремится передать красоту светлого, покрытого тонким узором одеяния и прозрачность ткани, просвечивающей золотистыми кружочками (её девушка держит над головой).
Таким образом, трудно признать, что искусство Феры относится к XVII в. до н. э., на основании предполагаемой даты гибели острова (1729 г. до н. э.). Искусство Феры, видимо, современно критскому — эпохе новых дворцов (XVI–XV вв. до н. э.) — и сопоставимо с ним как один из ведущих вариантов живописи. Проявляя целый ряд черт, родственных минойскому искусству, оно вместе с тем имеет иную структуру и отражает систему мышления, более близкую микенской. Это искусство подчинено мифам и ритуалам, не отражает жизненных событий. Однако оно уже настолько богато, сложно, многосюжетно, что выходит на уровень эпоса. Вероятно, Фера играла в Крито-Микенском мире значительную роль, но достоверно установить это учёным ещё не удалось.
Девушка, срывающая крокусы. Фреска. Святилище Крокусов. Акротири. Фера.
Микенское искусство
Замкнутый, воинственный характер микенцев сказался на выборе мест для основания их городов — уединённых крепостей в горах. В отличие от критских суров и образ самих городов, которые обнесены мощными стенами, превратившими их в настоящие твердыни. Таковы Микены и Тиринф на полуострове Пелопоннес (Южная Греция), сложенные из огромных глыб природного камня великанами-циклопами, как думали позже греки. В Тиринфе одна из стен крепостной стены с галереей внутри — так называемая «каземата» — имеет толщину семнадцать метров. За пределами цитадели, у подошвы холмов, располагался «нижний город» с домами и постройками обычных людей. На акрополе селились лишь правители города, жрецы и, возможно, верховная знать. Микенские дворцы, многое заимствовав у критских — торжественные портики с колоннами, убранство центральных помещений типа кносского Тронного зала, пристенные скамьи, — были уже совершенно иными. Они отнюдь не напоминали лабиринты: их формы были строги и просты, а главное — дворцовое здание всегда представляло собой мегарон. Это было вытянутое в длину сооружение, ориентированное по сторонам света, не имевшее внутреннего двора. Оно делилось на три основных помещения, нанизанных на единую ось. Сначала посетитель входил в преддверие — вестибюль с обрамлённым колоннами портиком. Далее он попадал в центральный зал с очагом посередине, вытяжным отверстием для дыма в потолке и троном у правой боковой стены (как в критских дворцах). Здесь происходили все важнейшие события в жизни обитателей акрополя — праздники, военные советы, заседания вождей. Далее находилось ещё одно помещение, возможно служившее хранилищем дворцовой казны или священных вещей для отправления культа.
Микенский акрополь.
Некоторые цитадели имели по два дворца — большой и малый. Для кого они предназначались, пока неизвестно. Предположительно, большой — для царя-анакта (светского правителя) или василевса[21] (правителя-жреца), малый — для царицы.
Несмотря на внешнюю простоту, здания были роскошно отделаны. Реконструкция дворца в Тиринфе, легендарной родине Геракла, показывает, как выглядел такой интерьер. Полы были расписаны шахматным орнаментом с включёнными в клетки фигурами подводных богов — тунцов, осьминогов. Во дворце Пилоса, где, согласно Гомеру, некогда царил мудрый старец Нестор, к тропу вёл напольный жертвенный канал, видимо предназначенный для отправления в «море» особых жидкостей. Стены были сплошь покрыты фресками, на которых встречались сцены с грифонами, сфинксами и львами, подобными представленным в Тронном Зале Кносса. В живописи чувствуется островная эгейская школа, но в целом росписи совершенно иные.
Эгейское искусство III тысячелетия до новой эры
В III тысячелетии до н. э. высокого расцвета достигло искусство Эгеиды (островов Эгейского моря и побережья Малой Азии). Особую известность приобрели мастера островов Кикладского архипелага, расположенного в южной части Эгейского моря (Фера или Санторин, Милос, Парос, Наксос, Делос, Сифнос, Сирос и др.).
Всеобщую известность приобрели так называемые кикладские идолы. Это мраморные статуэтки, найденные в погребениях не только Киклад, но и на Крите, и в Балканской Греции. Идолы — иногда миниатюрные, а порой достигавшие полутораметровой высоты (крупные фигуры, помещаемые в могилу, разбивались), представляют собой фигуры обнажённых людей. Они изображены обычно стоящими в скованных позах, с прижатыми к груди руками. Эти «озябшие» боги помогали умершим обрести новую жизнь. По теории известного учёного Ю. Тимме, богини, некогда произведшие на свет людей, должны были совершить акт «обратного рождения». Статуэтки с соединёнными ногами, слабо намеченными руками и грудью завершаются весьма условным изображением головы, на которой всегда выделяется только нос и редко, на невидимых спереди боковых гранях, показаны сильно стилизованные уши. Исследователи предполагают, что остальные черты лица наносили красками. Однако их следов нет. Лучшие кикладские идолы, поражающие лаконизмом формы и тщательностью обработки мрамора, хранятся в Афинском Национальном музее.
В середине III тысячелетия до н. э. переживала расцвет и древняя Троя (Илион), основанная ещё в IV тысячелетии до н. э. «Священный город», прославленный древнегреческим поэтом Гомером в поэме «Илиада», был раскопан немецким археологом-самоучкой Генрихом Шлиманом (1822–1890) в последней трети XIX в. в Гиссарлыке, на северо-западе Турции. Он считал, что на месте города, погибшего в грандиозной Троянской войне, должен был остаться мощный слой со следами пожара. Такой слой был действительно обнаружен и датируется 2600–2450 гг. до н. э.
Город казался бедным и маленьким, но в 1873 г. Генрих Шлиман нашёл в нём богатейший клад (всего сто восемьдесят три вещи), названный им «кладом Приама». В другие сезоны раскопок он обнаружил ещё несколько «кладов». Состоявшие порой всего из нескольких вещей «клады» не прятали от врагов, как историки полагали раньше. Скорее их приносили в жертву богам — может быть, во имя спасения города. Это объясняет, почему в них были изношенные, поломанные, чинёные, горелые и недрагоценные вещи. Вероятно, в Трое серебро ценили дороже золота (оно встречается реже) и перед захоронением «кладов» часть серебряных вещей ритуально сжигали. Шедеврами троянского ювелирного искусства считаются две золотые диадемы — большая и малая. Обе изготовлены из многих тысяч деталей: колечек, собранных в цепочки, ромбических бляшек, символических фигурок Великой богини, листиков, покрывающих цепочки снаружи. Малая диадема — ажурная и лёгкая, у неё нечётное число височных подвесок (по семь с каждой стороны). Нечётное число в древности считалось мужским — у греков оно посвящалось богу света Аполлону. Большая диадема, напротив, более массивная, с длинными подвесками, число которых чётное (по восемь с каждой стороны). Она предназначалась для женщины. Диадему устилают крошечные золотые листики, образующие плотный покров. Кроме того, у неё нет собственно ленты, повязываемой вокруг головы. Её заменяет цепочка. Вероятно, эти две диадемы надевали в торжественных случаях троянские царь и царица. Золотые диадемы, поблёскивавшие многочисленными бляшками и подвесками, обрамляли лица правителей, чета которых представала отражением небесной пары — Солнца и Луны. По-видимому, их носили на высоких шапках-коронах.
Четыре топора-молота, найденные Шлиманом, в древности насаживались на деревянные стержни. Они использовались в ритуальных церемониях — очевидно, во время жертвоприношения, как о том свидетельствуют греческие мифы. Один топор, имеющий следы износа, сделан из афганского лазурита: он тёмно-синий, с изящными бежевато-золотистыми прожилками. Другие три выточены, вероятно, из местных камней — разновидностей нефрита и жадеита благородного зелёного тона, с вкраплениями. Все четыре предмета очень большие, в длину достигают четверти метра, на двух найдены следы обкладки золотым листом. Строгость форм и совершенство пропорций кажутся невероятными. Однако ещё более загадочны способы, которые применялись в III тысячелетии до н. э., чтобы столь идеально отшлифовать и отполировать изделия, — топоры из «кладов» сверкают, как зеркало. Этим великолепным троянским находкам нет аналогов в искусстве древности.
Золотые серьги. Найдены Г. Шлиманом во время раскопок Трои. Копия.
Топор-молот. Найден Г. Шлиманом во время раскопок Трои.
Малая диадема. Найдена Г. Шлиманом во время раскопок Трои в 1873 г.
Арфист. Кикладский идол. Мрамор. Около 2800–2200 гг. до н. э. Национальный музей, Афины.
Великая богиня. Кикладский идол. Мрамор. 2700–2300 гг. до н. э. Национальный музей, Афины.
Микенская псевдоамфора из гробницы на острове Кос. XII в. до н. э.
Так, во дворце Пилоса на стенах комнаты, смежной с центральным залом, была изображена священная процессия, ведущая на заклание быка. Огромное животное подавляет маленькие фигуры людей. Приёмы такого рода, используемые на ранних этапах развития живописи, на Крите уже не встречались. Здесь же чувствуется грубоватая и менее искусная, даже отчасти «варварская» рука.
В другой знаменитой фреске из дворца в Тиринфе — «Орфей» — заметно несоответствие маленькой фигуры музыканта и огромной тяжеловесной птицы. Могучий летящий голубь кажется фантастическим гигантом, музыкант же мал и беспомощен. Реальные соразмерности вещей нарушены из-за их смыслового неравенства. Голубь, очевидно воплощающий небесное божество (Афродиту, как позднее у эллинов), для художника значительно важнее смертного человека. Диспропорции такого рода тем более заметны, что в росписи отсутствует природная среда — тот пейзаж, полный звуков и запахов трав, который был так любим в искусстве критян. Нейтральный одноцветный фон, на котором разворачивается сюжет, остаётся немым и непроницаемым. Персонажи росписи — охотники или воины, герои новых, микенских тем, отсутствовавших у минойцев, показаны неловкими, застывшими.
Ведущая тема критских росписей — изображение священной процессии — продолжает существовать и в микенское время. Однако прежде богиню-жрицу чествовали юноши, а теперь только девушки несут дары своей владычице. Мужское начало резко усилилось в искусстве микенского времени. В соответствии с традицией, донесённой «Илиадой» Гомера, в этом обществе господствовал мужчина, отец, глава рода. У минойцев же был, судя по всему, матриархат — власть женщины в роду.
Образ женщины, внешне следующий минойской традиции, тоже понимается иначе. Одна из фигур в тиринфском дворце, так называемая «Тиринфянка», — отдалённое эхо кносской «Парижанки». Сохранились постановка фигуры в профиль, одежда и даже причёска. Однако трепет жизни совершенно исчез из росписей. Плотные, словно эмалевые краски заполняют участки рисунка, подчёркнутые контурами. Вместо живых и чувственных образов, ещё недавно царивших в минойской живописи, на фресках появились застывшие, подчёркнуто декоративные, стилизованные формы.
Тиринфянка. Фрагмент фрески из дворца в Тиринфе. XIII в. до н. э. Национальный музей, Афины
Микенянка. Фрагмент фрески из Микен. Около 1300 г. до н. э. Национальный музей, Афины.
Ещё сильнее различия в минойской и микенской живописи выражены в фигуре «Микенянки» — фрагменте фрески, найденной в одном из домов «нижнего города» Микен. Это изображение гораздо больше отличается от критского, чем «Тиринфянка». Компактная головка, крутые, сильно развёрнутые плечи и совершенно иной профиль, с коротким носиком и тяжёлым подбородком, создали образ микенской аристократки, яркий и резковатый. Голубовато-синие, насыщенные краснопорфировые, нежные серебристые и палевые тона сменились горячими жёлтыми, ярко-красными, глухими чёрными.
Это иной почерк, иной взгляд на мир, иная художественная система, постепенно развитая микенцами в изобразительном искусстве. Но при всей статичности, порой даже неуклюжести и робости микенские образы гораздо жизнеспособнее минойских. Критские герои отличаются исключительной хрупкостью, они как бы не выдерживают натиска природных стихий, подчиняются их воле. Талии критян готовы надломиться, пушистые кудри — скрыть целиком лицо, ноги парят над землёй в неслышном грациозном шаге. Напротив, микенские герои массивны, тяжеловесны, прочно стоят на земле. Их уверенность в себе и внутренняя сила таковы, что они способны сопротивляться любым внешним воздействиям. Каждый из них имеет в мире своё место, законность которого продиктована богами. Каждый из них «тектоничен», т. е. находится в строго определённых весовых отношениях с окружающим миром. Как застывают мелькающие цветные стёклышки в калейдоскопе, так во второй половине II тысячелетия до н. э. все вещи, рассыпанные неведомой божественной рукой, уверенно занимают свои места — в соответствии с чёткой логикой и жёстким порядком. Если критское искусство выражает стихийность неопределённых ощущений, то микенское — силу разума и организованность интеллекта. Иной подход, иное видение мира заметно во всех микенских вещах, нередко исполненных критскими мастерами, — от шкатулок из слоновой кости, головок воинов в шлемах из клыков вепря и до росписей ваз, которые совершенно утратили критскую праздничность и превратились в стереотипные, беглые, часто схематичные сценки. Однако они пользовались огромной популярностью на Балканах, островах, в Малой Азии и на Кипре.
Львиные ворота. Середина II тысячелетия до н. э. Микены.
Так называемая сокровищница Атрея, или гробница Агамемнона. XIV в. до н. э. Интерьер. Микены.
К числу самых великих проявлений микенского духа принадлежат памятники погребального искусства. Вход в город был оформлен в XIV в. до н. э. так называемыми Львиными воротами, украшенными сценой поклонения львов божеству, воплощённому в критской колонне. Рядом с микенским дворцом находился царский некрополь (гробница). Он был устроен гораздо ниже уровня дороги и имел вид обнесённого каменным кольцом круга. Это так называемый «могильный круг А», открытый в 1876 г. Позднее, в 1952 г., был обнаружен «могильный круг В», уже за пределами цитадели. В этих некрополях, датируемых XVI в. до н. э., хранились все богатейшие сокровища микенских царей.
В каждом «круге» устроено по нескольку глубоких шахтовых гробниц прямоугольной формы, очень грубых и даже без обкладки стен камнем. На их дне были погребены члены царского рода, что должно было увековечить их в памяти потомков. На лицах мужчин — золотые маски, сильно стилизованные, но ясно передающие черты микенских василевсов. Ярко выраженные индоевропейские черты иногда по-настоящему благородны («маска Агамемнона»), В отличие от критян правители Микен носили усы и бороду, чему станут подражать и их греческие преемники.
«Маска Агамемнона» XVI в. до н. э.
Золотые маски, не будучи новостью в Древнем мире — они встречались уже в V тысячелетии до н. э. на территории Болгарии, — тем не менее загадочны. Их предназначение — сохранять нетленными черты смертных царей. У женщин маски заменялись диадемами с очень широкой лентой и громадными высокими лучами. Стилизованный орнамент диадем говорит об их связи с богами-светилами, воплощением которых считались микенские царицы. Вероятно, женщины носили диадемы на высоких шапках — тиарах, истлевших со временем подобно пышным нарядам, от которых остались только золотые бляшки со штампованным изображением крито-микенских богов — бабочек, осьминогов, пчёл, звёзд и т. п.
Здесь же были найдены богатые бронзовые кинжалы с рукоятками из горного хрусталя и инкрустированными рисунками — сценами охоты, бегущими львами, водоплавающими птицами, звёздным небом. Сценки исключительно живописны и дышат критской свободой исполнения. В шахтовых гробницах обнаружен и целый ряд прекрасных золотых перстней-печатей, о которых уже говорилось (тоже минойской работы). К числу самых богатых даров относились сосуды из серебра, золота и электра (сплава золота с серебром): в «Одиссее» царь Менелай дарит на прощание своему гостю, сыну Одиссея Телемаку, богатый кратер — сосуд для смешивания воды и вина. По смерти владельца такие сосуды клали в могилу, они были, как тогда верили, залогом возрождения умершего. Некоторые сосуды имеют форму того или иного животного или оформлены в виде рога быка. Они использовались для ритуальных возлияний. В их исполнении различают критский почерк (живой, натуралистический, образный) и микенский (схематический, стилизованный, использующий крупные формы и цельные фрагменты).
Если в XVI в. до н. э. такие сокровища отправляли в захоронения — грубые земляные шахты, то в XIV в, до н. э. в тех же Микенах были построены величественные тóлосы — круглые в плане купольные гробницы. Купол был украшен серебряными золочеными розетками, имитирующими небесный свод. К гробнице вели длинный узкий коридор-дромос и высокий, красиво оформленный портал, полуколонны которого были богато расписаны длинными зигзагами. Выше колонн шёл аттик — стенка над венчающим сооружение карнизам, на которой изображена сцена поимки дикого быка. Перед этим порталом были найдены фрагменты разбитых чаш, видимо оставшихся от тризны — поминального пиршества. Внутри, справа от входа, перекрытого огромным, «циклопическим» камнем, была устроена отдельная погребальная камера. Она некогда тоже могла быть богато украшена, как показали раскопки гробницы в Орхомене (Беотия, область в Центральной Греции), выполненные Генрихом Шлиманом. Там был найден фрагмент потолка со схематичным — в бегущих спиралях и стрелах — изображением звёздного неба. Найденные гробницы оказались совершенно пустыми.
Микенская гробница — толос.
Купольные гробницы небольшого размера, предназначенные для захоронения членов целых родов, известны на Крите. Но такой тип богатого погребального сооружения с длинным дромосом (около тридцати шести метров) в Эгеиде и на Балканах прежде не встречался. Он появится в Северном Причерноморье в V в. до н. э. Царский курган под Керчью является прямым наследником микенского толоса.
Дворцовая жизнь, длившаяся в Минойско-Микенском регионе несколько столетий, начала постепенно затухать к XIII–XII вв. до н. э. Намечавшийся кризис выражался во многом: в истощении дворцовых богатств, редком появлении дорогих изделий, отсутствии перестроек и переделок разрушенных или приходящих в запустение зданий, определённой замедленности пульса бытия. Он чувствовался и в «усталости искусства», которое было сведено к нескольким бесконечно повторяющимся основным типам.
Около 1250 или 1190 г. до н. э. произошла какая-то катастрофа. Ослабевший, деградировавший Крито-Микенский мир, по-видимому, исчерпал к тому времени свои силы и прекратил существование. Возможно, вторгшиеся северные племена ускорили его падение. На долгие столетия героический мир умолк, но он жил в памяти потомков, в устной и фольклорной традиции, в песнях греческих певцов — аэдов. В VIII в. до н. э. он будет сохранён Гомером на века в поэмах «Илиада» и «Одиссея».
Золотой перстень печать из гробницы в Микенах. Около 1500 г. до н. э. Национальный музей, Афины.
В художественной культуре древности крито-микенскому[15] искусству принадлежит одно из самых почётных мест. Два его виднейших центра — остров Крит и город Микены в Южной Греции (полуостров Пелопоннес) — дали название этому искусству, но оно включало в себя творения большого региона, от Балканской Греции и островов Эгейского моря до побережья Малой Азии. Творцами критской (или, как её иначе называют, минойской) цивилизации были народы не установленного пока происхождения. Их культура зародилась примерно в начале II тысячелетия до н. э. Основными её центрами были сам остров Крит с его процветавшими тогда городами и острова Эгейского моря. Историки называют эту цивилизацию минойской, по имени мифического критского царя Миноса, а её создателей — минойцами.
Ахейцы (или, как их стали именовать по названию столицы — Микены, микенцы) пришли в Грецию из Северной Европы. Народ этот был индоевропейского происхождения. Микенцы являлись прямыми предками будущих эллинов (греков). Около середины II тысячелетия до н. э. их власть распространилась на весь Эгейский мир, они проникли на многие острова, захватили и Кносс — столицу державы Миноса.
Микенцы жили бок о бок с минойцами до XII в. до н. э. Микенские правители широко пользовались услугами одарённых минойских мастеров, так что в конечном счёте микенское и минойское искусства образовало некий сложный сплав.
Крито-микенский мир на протяжении нескольких столетий играл роль образцовой художественной мастерской для огромного региона. Тогда были созданы прекрасные памятники архитектуры: грандиозные, украшенные настенной живописью, рельефами и разного рода символами дворцы со священными садами; изящные расписные вазы; искусно выполненные атрибуты сложного религиозного культа. Этот мир знал письменность: Крит оставил после себя так называемое «линейное письмо А», ещё не расшифрованное учёными, архивы Микен — «линейное письмо В», которое в 50-х гг. XX в. удалось расшифровать англичанам Дж. Чедвику и М. Вентрису. Своеобразие крито-микенского искусства — в особом понимании жизни природы и места в ней человека, а также в свободе обращения со старинными традициями и предписаниями религиозных ритуалов. Кроме того, оно уделяло огромное внимание внутреннему миру человека.
Достижения эгейских мастеров в I тысячелетии до н. э. стали наследием эллинов. Можно с уверенностью сказать, что без этого не было бы создано классических памятников древнегреческого искусства, которые прославились на весь мир.
Искусство Крита
В начале II тысячелетия до н. э. на Крите строили много дворцов. Каждый из них представлял собой большую группу построек, возведённых вокруг внутреннего двора и предназначенных как для религиозных (сакральных), так и светских надобностей. Дворец мог служить резиденцией правителя города и центром управления всей областью. Он был одновременно и городом, и крепостью, а существовал за счёт сельской округи и труда ремесленников, живших в самом дворце.
В первой половине II тысячелетия до н. э. дворцы и сложные постройки дворцового типа существовали на Крите в пяти городах: Кноссе, Фесте, Гурнии, Маллии и Като-Закро. Все эти комплексы совершенно разные: где-то, как в Кноссе, усилена северная, как правило парадная, часть и выделяются мощным блоком «магазины» (склады) западной; где-то, как в Като-Закро, большая площадь отведена под ритуальные бассейны. В некоторых городах дворцовые постройки мало обособлены от окружающих кварталов и словно срастаются с ними. Но везде, несмотря на разницу масштабов, местоположение и качество отделки стен, дворов и помещений, сохранились общие черты. Это прямоугольная форма внутреннего двора, размеры которого везде одинаковы: пятьдесят два метра в длину и двадцать восемь в ширину. Кроме того, почти все дворцы ориентированы по сторонам света: их внутренний двор вытянут с севера на юг. И наконец, учёные установили, что дворцы были связаны с горными святилищами, устроенными в пещерах. Каждый дворец ориентирован на «священную гору», хорошо видимую из него. Так, дворец в Кноссе связан с горой Юкта, на которую непосредственно выходят его «магазины», в Фесте — со знаменитой горой Ида, где, согласно греческим мифам, родился бог Зевс, вскормленный божественной козой Амалфеей.
Дворцы существовали, пока действовали горные святилища. Очевидно, последние считались земным отражением мест обитания небожителей: к ним причисляли богинь, которым поклонялись в святилищах. Там археологи обнаружили многочисленные свидетельства религиозных церемоний. В святилищах совершали жертвоприношения, устраивали обрядовые трапезы, божествам преподносили дары в виде посуды и терракотовых статуэток.
Это проливает свет на сущность дворцов. Возможно, они были предназначены для царя, правителя, но считались собственностью богинь, почитавшихся в горных святилищах Правитель, происхождение которого мыслилось божественным, выступал в роли сына или супруга (а чаще — сына-супруга) богини. Супруга правителя была жрицей и представляла богиню в важнейших ритуалах.
Об этом говорят памятники критского искусства. Среди них изображения божественных младенцев и подростков — сыновей. Фигура женщины всегда наделена чертами матроны, матери: у неё подчёркнуто тяжёлый бюст, обнажаемый по ходу важных ритуалов; она выше ростом и сильнее выступающего рядом паредра — супруга. Женщина (жрица или богиня) — ведущее лицо всех совершаемых действ, юноша — пассивный, ведомый ею персонаж. Так, в Кносском дворце главный вход, Коридор Процессий, был украшен росписью, на которой богине подносят дары и новое одеяние. Праздники, которые устраивались в связи с началом нового года, были очень популярны в древности. В Кноссе в шествии дароносцев принимали участие в основном юноши; они несли драгоценные сосуды и специальный дар — критскую юбку-брюки для «новорождённой» богини. Жрица-богиня принимала дары стоя, держа в обеих руках критские символы власти — двойные секиры (лабрисы), от которых, видимо, и произошло название дворца — Лабиринт (Дворец Лабрисов). Сам праздник предполагал «священный брак» богов, без которого критяне не представляли себе продолжения жизни.
Критскую богиню могли олицетворять гора или же дерево. Гора и дерево связывались в умах людей не с конкретными горами и деревьями, а с универсальными, вселенскими символами. Археологи обнаружили золотые перстни-печати, на которых персонажи выдёргивают священное дерево из почвы или срывают его плоды. То и другое расценивалось в древности как смерть богини — дерева, наступавшая в определённые моменты календарного года. Это был очень важный праздник, приуроченный к середине лета: с этого момента силы солнца начинают убывать.
Критские вазописцы достигли редких высот мастерства. Они изготовляли сосуды, различные по форме и размерам, — от маленьких чашечек с тонкими, почти прозрачными стенками (их называют «яичной скорлупой») до громадных глиняных яйцевидных сосудов — пифосов, достигавших двух метров в высоту, в которых хранили зерно, вино, воду. У минойских ваз нет тяжёлых широких поддонов. Они тяготеют к объёмным, сферическим формам. Аля устойчивости их иногда полностью или частично закапывали в землю. Вазы раскрашивали ярко и смело, применяя красную, белую, синюю и чёрную краски. Композиции включали в себя как геометризованные формы, так и образы живой природы. Весьма часто на вазах изображали моллюсков, коралловые рифы, осьминогов, оплетающих щупальцами весь сосуд. Особенно были любимы цветы — лилии, тюльпаны, нежные и хрупкие крокусы. Их изображали как в вазонах, так и на грядках. Но более всего поражают цветы, склоняющие головки под порывами сильного ветра. Самые красивые вазы минойской эпохи найдены в пещере Камарес близ Феста, откуда происходит их название — вазы «камарес».
На Крите в этот день правитель-жрец, считавшийся парой богини, выдергивал из кадки особое священное дерево, которое росло в храме. С гибелью дерева прекращалась и жизнь самой богини: её ритуальную смерть изображала супруга правителя (жреца), представая в исступлённой позе — с ниспадающими локонами, обнажённой грудью и упёртыми в бока руками. Но закончив свой цикл бытия, она возрождалась: на некоторых перстнях богиня изображена миниатюрным, парящим в небесах видением. В одном случае она, со щитом и копьём, напоминает греческую богиню-воительницу Афину Палладу. В другом — появляется в небе, когда на цветущем лугу четыре женщины-жрицы совершают культовый танец. Жрицы кружились и вертелись в танце, обращаясь к небесам, благодаря чему наступала эпифания («богоявление»), и, более того, они воспроизводили нисхождение божества в мир людей. Цветы лилии на лужайке в росписи являются образом богини, но уже старым, отжившим своё на земле.
Роль деревьев, трав и цветов в этом мире была настолько велика, что без них не мыслилось никакое человеческое деяние. Их изображения встречаются на Крите повсюду, окружённые ореолом неприкосновенного, тайного, божественного. Растительное царство выступало в двух формах: естественной — природной, пребывающей под опекой богов, и культурной — взращённой человеком в условиях города-дворца. Так, на одной из древнейших кносских фресок «Собиратель крокусов»[16] цветы показаны растущими на естественных горах и холмах. Их звёздчатые кустики населяют и другие росписи, например дивную «Синюю птицу» или «Обезьяну и птицу». Это природный, заповедный мир, где человек всего лишь гость.
В росписях так называемой виллы из Агиа Триады, близ дворца в Фесте, огромные стройные лилии величественно высятся на ухоженных газонах, явно принадлежащих дворцу. Эти белые лилии «мадонна» прекрасны и чисты, они как божество, они, собственно, и символизируют божество, но в скрытом, дочеловеческом облике.
Другие народы той эпохи относились к природе иначе. Для одних она была символом победы над смертью (в изображениях, где египетский фараон охотится в болотах одновременно на птиц и рыб и здесь же срывает папирусы), для других — воплощением идей сотворения Вселенной (Мировое Дерево). Для критян природа была священна по причине её божественности. Всё божественное — совершенно, но природа полна особой красоты. Вот почему критяне часто изображали вместо богов цветущие луга и дикие скалы, поросшие цветами и кустарником. Их населяют обезьяны и птицы — такие же боги, но в другом обличье. Однако человек может войти в этот мир исключительно в момент исполнения ритуала.
В критских дворцах, например в Фесте, разбивали священные сады. Обычно сад находился в юговосточном углу дворцового комплекса. Там росли не только годичные и сезонные цветы, но и высаживаемые в специальных горшках. В Кносском дворце перед его западным фасадом устраивали многолюдные праздники. Там располагались «театральная площадка» для ритуальных сценических действ и замощённый участок с обложенными камнем ямами; одни исследователи предполагают, что эти ямы предназначались для хранения зерна, другие считают, что в них высаживали священные деревья. Такие деревья росли в каждом критском святилище, но внутри дворцов, где были сплошь мощёные дворы, для них не оставалось места.
Критского бога в отличие от богини представляло зооморфное[17] существо, воплощённое в образе быка. Его знаками и символами буквально наполнен Кносский дворец. По представлениям позднейших греков, он был связал с дворцом — Лабиринтом — и живущим в нём чудовищным человеко-быком Минотавром. Легенда гласила, что Пасифая, супруга царя Миноса, воспылала страстью к быку, от которого родила необычное дитя — Минотавра. В этой легенде сохранились глухие отзвуки сказаний о древнем «священном браке» критских богов в образах быка и коровы. Ещё задолго до эпохи расцвета критской культуры богиня уже приобрела человеческий (антропоморфный) облик. Её супруг оставался в образе животного, вероятно воплощавшего бога, который периодически рождался, достигал зрелости и погибал. Критского бога-быка ежегодно приносили в жертву на торжественном празднике. Бог-бык был изображён во входном вестибюле кносского Коридора Процессий мчащимся, в типично критской позе «летучего галопа». Он представлен также то в играх с «тореадорами», то умирающим, например на одном из раскрашенных рельефов[18].
Смысл таврокатапсии — ритуального боя с быком — можно понять благодаря сохранившимся фрагментам росписи, изображавшим эту сцену. Любопытно, что с быком борются не только мужчины, как на корриде в современной Испании, но и женщины. Более того, богиня-женщина и была главным противником бога-быка, своего сына-супруга. Она ежегодно приносила его в жертву на подобном празднике, чтобы он, отживший годичный цикл, мог вновь родиться. Мышление людей доисторической эпохи было цикличным: всё возвращалось на круги своя благодаря божественным ритуалам.
Фреска с таврокатапсией показывает, насколько динамичным и живым было минойское искусство. Ему были чужды застывшие позы, остановившиеся взгляды, самоуглублённость — всё, что было так дорого египтянам и обитателям древнего Двуречья (Месопотамии). Для критян был важен момент, верно схваченное действо, трепет настоящего. Вот юноша делает сальто над спиной быка, вот бык уже пронзил рогами одну противницу… Пусть громадный — он массивнее всех борцов, вместе взятых, — бык тем не менее обречён. Он летит в пространстве, отрываясь от земли, но борцы проворнее, ловчее: они успевают одолеть бога-быка до того, как им нанесены смертельные рапы. Отличительной чертой критской живописи является «двойная перспектива». На фреске бык изображён летящим в некой средней зоне: он не касается земли ногами, а сверху дальний план будто падает на него. Нет линии горизонта, как будто не существует и границы между землёй и небом — зритель видит одну опрокинутую землю. Во фреске «Собиратель шафрана» аналогичная картина: кусты цветов разбросаны двумя рядами перед и за «собирателем» — синей обезьяной, живописным пятном выделяющейся на фоне буроватых холмов.
Критское искусство избегает неподвижности, тяжёлых опор, подчёркнуто стабильных конструкций. Несмотря на громадные размеры дворцов (площадь Кносского дворца составляет шестнадцать тысяч квадратных метров) и будто бы простую конструкцию (квадратный блок с двором в центре), они очень сложны. Разнообразные внутренние помещения соединяются самым причудливым образом, а длинные коридоры внезапно заводят в тупики. С этажа на этаж ведут лестницы, и посетитель вдруг попадает то в световой дворик, возникший во тьме дворца, расцвеченный ярко-красными полосами, то на лоджию, то в большой парадный зал для пиров. Неожиданно он мог оказаться и в ванной комнате, помещённой в восточной части Кносского дворца. Ванна, сделанная из обожжённой глины и похожая формой на современную, не соединялась с канализационными трубами, которые шли по ступеням дворца снаружи, «сами по себе». Вероятно, они воспроизводили образ водного мира. Сам путь посетителя по дворцу — с его контрастами света и тьмы, замкнутости и открытости, сумрака и звучных, сочных красок, постепенных подъёмов и спусков — напоминал плавание на корабле. Человека как будто раскачивало из стороны в сторону, не было устойчивости. И вместе с тем в этом чувствовалась настоящая жизнь с её безостановочным движением.
Образы критян вполне соответствуют их представлениям о мире. Фигуры на изображениях всегда хрупкие, с осиными талиями, словно готовые переломиться. Участники священного шествия в Коридоре Процессий идут, гордо запрокинув голову и отклоняя торс назад. Мужские фигуры окрашены коричневатой краской, женские — белой. Даже поза молящегося (статуэтка с острова Тилос), всеми помыслами обращённого к божеству, лишена застылости. Сильно отклонённый назад торс, рука, прижатая ко лбу, мгновенная остановка движения — как это непохоже на статуи восточных мужей, глядящих огромными глазами в надчеловеческий мир!
Особым очарованием дышит образ «Парижанки» (так её назвали историки) — изящной девушки, изображённой в одном из помещений второго этажа Кносского дворца. Там был представлен ритуальный пир, участники которого сидели напротив друг друга с чашами в руках. Сохранился лишь фрагмент головы и большого ритуального узла на одежде сзади. Хрупкость, изящество, тонкий изыск сочетаются в образе с асимметрией, разного рода преувеличениями, «стихийностью» кисти. Почерк беглый, живой, моментальный. Некрасивое личико с длинным, неправильным по форме носиком и полными красными губами лучится жизнью. Копна чёрных кудрявых волос придаёт «Парижанке» элегантность, а тонкая, будто акварельная живопись с просвечивающим фоном наделяет её воздушностью и грацией.
Учёным удалось реконструировать один из важнейших критских обрядов, связанных с эпифанией («богоявлением»). Он совершался в знаменитом Тронном Зале, расположенном в западной части Кносского дворца. Этот зал был перестроен микенцами в середине II тысячелетия до н. э. Он назван по известняковому трону чрезвычайно любопытной, типично критской формы — без подлокотников, с высокой волнистой спинкой. Трон как бы включён в нарисованную на стенах среду: по сторонам его, в напряжённой красной зоне, изображены пальмы и лежащие грифоны. Обладателем трона была женщина — богиня или исполнявшая её роль жрица. Во время праздника жрица представляла невидимо являвшуюся богиню. Она уходила в одно из смежных помещений, где для неё готовили специальный наряд, затем перемещалась в комнату, соединявшуюся с Тронным Залом, в котором был особый ритуальный бассейн для омовений. Внезапное явление божества должно было ошеломить его почитателей, стоявших перед «святая святых». На скамьях были расставлены сакральные вещи. В полной темноте внезапно зажигались светильники, и взорам молящихся представало само божество. Такое зрелище, должно быть, надолго оставалось в памяти обитателей дворца, оно было настоящим чудом.
Невероятными для древности кажутся кносские фрески «Тройное Святилище» и «Танец среди деревьев». Миниатюрные фрески изображают множество присутствующих на двух разных праздниках в Кносском дворце. Одна фреска представляет Тройное Святилище в западной части дворца, вход в которую был со двора. Здесь, по-видимому, показано действо во внутреннем дворе. На другой фреске изображён праздник, который совершается явно за пределами дворца, предположительно перед западным фасадом. Там, среди священных деревьев, жрицы совершают культовый танец в честь богов. Примечательно, что росписи делятся на большие, в натуральную величину, как в Коридоре Процессий, и малые — они обычно помещались в верхней части стен или над окнами и в виде массы кудрявых голов изображали толпу. Создаётся впечатление живого многолюдного сборища, и это необычно. Подобный принцип изображения уникален не только для древности, но и для классической Греции, где всегда преобладали отдельные, персональные образы.
«Мистерия», «таинство» — понятия, усвоенные позднейшими эллинами у их предшественников-критян. Все жанры критского искусства — архитектура, скульптура, живопись, даже религиозный театр, музыка и танец — были сплавлены воедино, чтобы добиться необходимого воздействия на зрителя. Поражающие воображение чудеса — «эффекты» — оставались главной темой критского искусства и после покорения острова микенцами, Возможно, это было не традиционное завоевание, а вживление северного микенского элемента в минойскую систему жизни. Ведь микенская культура впитала в себя и использовала достижения островных народов, чтобы воплотить свои идеи в искусстве.
Искусство Феры
Открытый греческим археологом С. Маринатосом в 1968–1976 гг. на острове Фера (ныне Санторин) древний город Акротири, погибший от землетрясения, поразил всех своим цивилизованным видом. В уцелевшем квартале дома располагались вдоль дороги, названной Дорогой Тельхинов — древних кузнецов-чародеев из греческих мифов. Дорога вела с севера на юг к морю, плескавшемуся всего в сотне метров от последнего дома. Здесь были очень большие дома, возведённые на прекрасных фундаментах. Для II тысячелетия до н. э. такая архитектура не менее совершенна, чем для итальянского Возрождения виллы, построенные архитектором Палладио[19]. Однако в основном это были большие особняки. Дворцов в Акротири не нашли, равно как колонн и световых двориков. Очевидно, здесь был город иного типа, чем Кносс и Фест.
Открытая часть города представляла священный квартал. Почти в каждом особняке, стоявшем по обе стороны улицы, находились помещения для отправления культа, как свидетельствуют найденные там ритуальные вещи (например, особые сосуды) и конструкция комнат с кухней и окном, выходящим в помещение, где устраивался ритуальный пир. В таких комплексах стены были украшены живописными, прекрасно сохранившимися фресками с изображениями обрядов.
В доме, названном археологами Святилищем Дам (по изображению на стенах элегантно одетых женщин), в двух комнатах на втором этаже, вероятно, совершался праздник подношения богине нового одеяния. На одной из стен комнаты изображена склонившаяся в поклоне, очень нарумяненная и нарядная дама, явно пожилая. Она протягивает другой, сидящей, женщине — очевидно, богине — новую складчатую юбку. С другой стороны к ним наплавляется третья женщина, которая несёт «новорожденной» ещё один подарок — ожерелье. Весь обряд происходил под небесным пологом ночи, который изображён на стене стилизованно и декоративно: синие ромбики звёздочек подвешены на шнурах, унизанных красными бусинками.
В этой фреске обращает на себя внимание сходство персонажей с изящной минойской «Парижанкой» — та же подчёркнутая элегантность, грация жестов и поз. И конечно, соответствие изображаемого действа тому, что происходило здесь в реальности (как в кносском Коридоре Процессий). Однако нельзя не заметить и отличий. У ферейских «дам» движения не стремительны, а медленны и плавны. Они протягивают руки или медленно шествуют, совершая действа в присутствии зрителя, в его реальном времени. Изображённые почти в натуральный рост, изящные дамы как бы участвуют в событиях, происходящих в помещении.
Однако мир их условен. Стена с изображением разделена на зоны, ограниченные сверху и снизу широкими, абсолютно прямыми цветными полосами — красножёлтыми, сине-голубыми, белыми. Структура росписи логична и чётко продумана. Фреска выглядит не живописным осколком натуры, а тщательно срежиссированным сценическим представлением. Важно, что не красочная масса, не цветовое пятно, не среда господствуют в такой композиции, а силуэт — выразительный, с проработанным рисунком внутри его и затем раскрашенный. Три горизонтальных уровня росписи подчинены представлению о трёх мирах — подземном, земном и небесном.
Ближе к морю находился замечательный Западный Дом — здание, стоящее углом к Дороге Тельхинов и образующее Треугольную площадь. Святилищем служили две смежные комнаты на втором этаже, богато украшенные фресками на морские темы, из-за чего первоначально здание называли Домом Капитана. В помещениях Западного Дома совершался торжественный обряд возрождения богини. Видимо, как и на Крите, её представляла жрица. В меньшей комнате имелась странная расселина, похожая на трещину в скале, из которой выходила богиня. Она появлялась «из подводного мира», где переживала временную смерть, о которой возвещали изображённые в простенках окон букеты срезанных лилий. Сама богиня представлена тоже в «переходном состоянии» — в простенке у двери, соединяющей обе комнаты. Обритая наголо (оставлен только локон-змея, обращённый «в прошлое»), жрица торжественно шествовала в угол комнаты, где на одном из восьми окон помещался алтарь. К этому алтарю, по-критски украшенному дельфинами, ныряющими среди коралловых рифов, юноши-жрецы несли связки рыб.
Тесное переплетение действительного и условного, жизни и искусства на Фере совершенно удивительно. Но ещё удивительнее миниатюрные фризы (горизонтальные полосы с изображениями), шедшие поверху стен большой комнаты. На фрагменте одного из них, помещённом прямо над алтарём, представлен ряд вполне эпических сцен, достойных упоминания Гомером: пастухи в полдень гонят стадо на водопой, под сень тенистых смоковниц; девушки несут в сосудах на головах воду из источников; неизвестные чужеземцы тонут в море во время кораблекрушения; воины микенского типа со щитами и шлемами стройной чередой направляются в город.
Все сюжеты этого маленького шедевра живописи взаимосвязаны. В древности справлялся главный годичный праздник летнего солнцестояния — смерти-возрождения в море солнечного бога, и все сюжеты этого фрагмента развились из него. Вот почему на фреске всё представлено двойным: стада, пастухи, деревья, девушки с кувшинами, отряды воинов. Одни мифически умирают, другие — возрождаются. Важно, что ритуал уже скрыт под очень развитой повествовательной формой. Длинный узкий фриз, тянувшийся во всю стену, представлял ту же идею, но в иной форме. По концам фриза размещались малый и большой города, показанные художником как «город смерти» и «город жизни». Малый город — это город мужчин, который стоит на болоте, в трясине, словно в преисподней; он отправляет семь кораблей с мужчинами к большому городу. Большой город, роскошный и богатый, пышный и священный, с массой женщин в изящных одеяниях, раскинулся на горе. В нём готовятся к жертвоприношению. Юноши выходят из города-дворца с жертвенным быком и ведут его к морю на заклание.
Едва ли это сцены из реальной истории. Такой образ мышления вообще был чужд древним мастерам, тем более эгейским. Здесь скорее представлен миф о совершении «священного брака» двух городов, малого и большого. Заклание быка означает праздник, торжество, священное событие. Вся сцена — живая, непосредственная, полная чудесных наблюдений и к тому же многолюдная и шумная — близка по духу минойским изображениям. В ней есть то же чувство среды и дыхания моря, та же критская «двойная перспектива» с её «опрокинутыми» холмами и текущими снизу вверх реками.
Ещё один великий праздник, или, скорее, мистерия, совершался в Святилище Крокусов, как называли самый южный, стоящий близ моря особняк. Он отличался от прочих не только тем, что завершал улицу и поэтому именно в нём выполнялись самые важные обряды. Священная процессия, воспроизводившая ход солнечного светила, заканчивала в нём свой путь. В Святилище Крокусов было много расписанных комнат (и даже рельефов), расположенных в два этажа, в помещениях, смежных с улицей, причём росписи были связаны не только ритуально, но и тематически. Почти все росписи посвящались теме срывания крокусов.
Цветы играли огромную роль в жизни древних людей. На Фере они также наделялись особой святостью, в них видели воплощения божеств. В Святилище Дам, где был изображён обряд дарения божеству нового платья, смежная комната была расписана цветами папируса — огромными, с белоснежными венчиками и удлинёнными листьями, — которые символизировали неприкосновенность цветов-богов. Древнегреческий миф гласил, что, как только Персефона[20] сорвала цветок нарцисса, земля разверзлась, явился бог подземного мира Аид и похитил её. Вероятно, с подобным мифом был связан и ферейский ритуал.
В Святилище Крокусов показаны девушки, срывающие цветы и подносящие их в корзинках богине. Богиня торжественно восседает на тройной платформе в верхней зоне, а в нижней представлена «смерть»: здесь изображены усыпанный цветами и залитый кровью алтарь и девушка, ранившая ногу до крови во время собирания крокусов. Подразумевается, что девушка мертва, принесена в жертву; она скорбно склонилась над раненой ногой. Под этой сценой находится особое углубление в полу — «преисподняя», куда, очевидно, должны были спускаться проходившие посвящение девушки. Подобные действа — срывание цветка, похищение дочери Деметры, Персефоны, её брак с Аидом и воцарение в преисподней — разыгрывались на знаменитых Элевсинских мистериях классической Греции, и там уже не только девушки, но и весь народ совершал прижизненное посвящение в тайны потустороннего бытия и воскрешения.
Своеобразен стиль исполнения этих замечательных фресок Он близок минойскому, поскольку передаёт волнующее человека событие тайного, скрытого смысла. И передает живо, многопланово, красочно. Девушки бродят по скалам среди разбросанных крокусов, как минойские собирательницы лилий на фресках в вилле из Агиа Триады. Однако, подобно росписи из Святилища Дам, здесь всё более логично, стройно, упорядочению; богатейшая природная среда сводится к нейтральному, чуть окрашенному цветом белому пространству. Основную роль и здесь играют линия, контур, силуэт — более трепетные и живые, чем в Святилище Дам. Профили девушек, их причёски становятся однообразными.
Та же «переходность» заметна и в цветовом решении. Теперь цветовое пятно — голубое, синее, чёрное или коричневое — намного важнее контуров. Художник стремится передать красоту светлого, покрытого тонким узором одеяния и прозрачность ткани, просвечивающей золотистыми кружочками (её девушка держит над головой).
Таким образом, трудно признать, что искусство Феры относится к XVII в. до н. э., на основании предполагаемой даты гибели острова (1729 г. до н. э.). Искусство Феры, видимо, современно критскому — эпохе новых дворцов (XVI–XV вв. до н. э.) — и сопоставимо с ним как один из ведущих вариантов живописи. Проявляя целый ряд черт, родственных минойскому искусству, оно вместе с тем имеет иную структуру и отражает систему мышления, более близкую микенской. Это искусство подчинено мифам и ритуалам, не отражает жизненных событий. Однако оно уже настолько богато, сложно, многосюжетно, что выходит на уровень эпоса. Вероятно, Фера играла в Крито-Микенском мире значительную роль, но достоверно установить это учёным ещё не удалось.
Микенское искусство
Замкнутый, воинственный характер микенцев сказался на выборе мест для основания их городов — уединённых крепостей в горах. В отличие от критских суров и образ самих городов, которые обнесены мощными стенами, превратившими их в настоящие твердыни. Таковы Микены и Тиринф на полуострове Пелопоннес (Южная Греция), сложенные из огромных глыб природного камня великанами-циклопами, как думали позже греки. В Тиринфе одна из стен крепостной стены с галереей внутри — так называемая «каземата» — имеет толщину семнадцать метров. За пределами цитадели, у подошвы холмов, располагался «нижний город» с домами и постройками обычных людей. На акрополе селились лишь правители города, жрецы и, возможно, верховная знать. Микенские дворцы, многое заимствовав у критских — торжественные портики с колоннами, убранство центральных помещений типа кносского Тронного зала, пристенные скамьи, — были уже совершенно иными. Они отнюдь не напоминали лабиринты: их формы были строги и просты, а главное — дворцовое здание всегда представляло собой мегарон. Это было вытянутое в длину сооружение, ориентированное по сторонам света, не имевшее внутреннего двора. Оно делилось на три основных помещения, нанизанных на единую ось. Сначала посетитель входил в преддверие — вестибюль с обрамлённым колоннами портиком. Далее он попадал в центральный зал с очагом посередине, вытяжным отверстием для дыма в потолке и троном у правой боковой стены (как в критских дворцах). Здесь происходили все важнейшие события в жизни обитателей акрополя — праздники, военные советы, заседания вождей. Далее находилось ещё одно помещение, возможно служившее хранилищем дворцовой казны или священных вещей для отправления культа.
Некоторые цитадели имели по два дворца — большой и малый. Для кого они предназначались, пока неизвестно. Предположительно, большой — для царя-анакта (светского правителя) или василевса[21] (правителя-жреца), малый — для царицы.
Несмотря на внешнюю простоту, здания были роскошно отделаны. Реконструкция дворца в Тиринфе, легендарной родине Геракла, показывает, как выглядел такой интерьер. Полы были расписаны шахматным орнаментом с включёнными в клетки фигурами подводных богов — тунцов, осьминогов. Во дворце Пилоса, где, согласно Гомеру, некогда царил мудрый старец Нестор, к тропу вёл напольный жертвенный канал, видимо предназначенный для отправления в «море» особых жидкостей. Стены были сплошь покрыты фресками, на которых встречались сцены с грифонами, сфинксами и львами, подобными представленным в Тронном Зале Кносса. В живописи чувствуется островная эгейская школа, но в целом росписи совершенно иные.
В III тысячелетии до н. э. высокого расцвета достигло искусство Эгеиды (островов Эгейского моря и побережья Малой Азии). Особую известность приобрели мастера островов Кикладского архипелага, расположенного в южной части Эгейского моря (Фера или Санторин, Милос, Парос, Наксос, Делос, Сифнос, Сирос и др.).
Всеобщую известность приобрели так называемые кикладские идолы. Это мраморные статуэтки, найденные в погребениях не только Киклад, но и на Крите, и в Балканской Греции. Идолы — иногда миниатюрные, а порой достигавшие полутораметровой высоты (крупные фигуры, помещаемые в могилу, разбивались), представляют собой фигуры обнажённых людей. Они изображены обычно стоящими в скованных позах, с прижатыми к груди руками. Эти «озябшие» боги помогали умершим обрести новую жизнь. По теории известного учёного Ю. Тимме, богини, некогда произведшие на свет людей, должны были совершить акт «обратного рождения». Статуэтки с соединёнными ногами, слабо намеченными руками и грудью завершаются весьма условным изображением головы, на которой всегда выделяется только нос и редко, на невидимых спереди боковых гранях, показаны сильно стилизованные уши. Исследователи предполагают, что остальные черты лица наносили красками. Однако их следов нет. Лучшие кикладские идолы, поражающие лаконизмом формы и тщательностью обработки мрамора, хранятся в Афинском Национальном музее.
В середине III тысячелетия до н. э. переживала расцвет и древняя Троя (Илион), основанная ещё в IV тысячелетии до н. э. «Священный город», прославленный древнегреческим поэтом Гомером в поэме «Илиада», был раскопан немецким археологом-самоучкой Генрихом Шлиманом (1822–1890) в последней трети XIX в. в Гиссарлыке, на северо-западе Турции. Он считал, что на месте города, погибшего в грандиозной Троянской войне, должен был остаться мощный слой со следами пожара. Такой слой был действительно обнаружен и датируется 2600–2450 гг. до н. э.
Город казался бедным и маленьким, но в 1873 г. Генрих Шлиман нашёл в нём богатейший клад (всего сто восемьдесят три вещи), названный им «кладом Приама». В другие сезоны раскопок он обнаружил ещё несколько «кладов». Состоявшие порой всего из нескольких вещей «клады» не прятали от врагов, как историки полагали раньше. Скорее их приносили в жертву богам — может быть, во имя спасения города. Это объясняет, почему в них были изношенные, поломанные, чинёные, горелые и недрагоценные вещи. Вероятно, в Трое серебро ценили дороже золота (оно встречается реже) и перед захоронением «кладов» часть серебряных вещей ритуально сжигали. Шедеврами троянского ювелирного искусства считаются две золотые диадемы — большая и малая. Обе изготовлены из многих тысяч деталей: колечек, собранных в цепочки, ромбических бляшек, символических фигурок Великой богини, листиков, покрывающих цепочки снаружи. Малая диадема — ажурная и лёгкая, у неё нечётное число височных подвесок (по семь с каждой стороны). Нечётное число в древности считалось мужским — у греков оно посвящалось богу света Аполлону. Большая диадема, напротив, более массивная, с длинными подвесками, число которых чётное (по восемь с каждой стороны). Она предназначалась для женщины. Диадему устилают крошечные золотые листики, образующие плотный покров. Кроме того, у неё нет собственно ленты, повязываемой вокруг головы. Её заменяет цепочка. Вероятно, эти две диадемы надевали в торжественных случаях троянские царь и царица. Золотые диадемы, поблёскивавшие многочисленными бляшками и подвесками, обрамляли лица правителей, чета которых представала отражением небесной пары — Солнца и Луны. По-видимому, их носили на высоких шапках-коронах.
Четыре топора-молота, найденные Шлиманом, в древности насаживались на деревянные стержни. Они использовались в ритуальных церемониях — очевидно, во время жертвоприношения, как о том свидетельствуют греческие мифы. Один топор, имеющий следы износа, сделан из афганского лазурита: он тёмно-синий, с изящными бежевато-золотистыми прожилками. Другие три выточены, вероятно, из местных камней — разновидностей нефрита и жадеита благородного зелёного тона, с вкраплениями. Все четыре предмета очень большие, в длину достигают четверти метра, на двух найдены следы обкладки золотым листом. Строгость форм и совершенство пропорций кажутся невероятными. Однако ещё более загадочны способы, которые применялись в III тысячелетии до н. э., чтобы столь идеально отшлифовать и отполировать изделия, — топоры из «кладов» сверкают, как зеркало. Этим великолепным троянским находкам нет аналогов в искусстве древности.
Так, во дворце Пилоса на стенах комнаты, смежной с центральным залом, была изображена священная процессия, ведущая на заклание быка. Огромное животное подавляет маленькие фигуры людей. Приёмы такого рода, используемые на ранних этапах развития живописи, на Крите уже не встречались. Здесь же чувствуется грубоватая и менее искусная, даже отчасти «варварская» рука.
В другой знаменитой фреске из дворца в Тиринфе — «Орфей» — заметно несоответствие маленькой фигуры музыканта и огромной тяжеловесной птицы. Могучий летящий голубь кажется фантастическим гигантом, музыкант же мал и беспомощен. Реальные соразмерности вещей нарушены из-за их смыслового неравенства. Голубь, очевидно воплощающий небесное божество (Афродиту, как позднее у эллинов), для художника значительно важнее смертного человека. Диспропорции такого рода тем более заметны, что в росписи отсутствует природная среда — тот пейзаж, полный звуков и запахов трав, который был так любим в искусстве критян. Нейтральный одноцветный фон, на котором разворачивается сюжет, остаётся немым и непроницаемым. Персонажи росписи — охотники или воины, герои новых, микенских тем, отсутствовавших у минойцев, показаны неловкими, застывшими.
Ведущая тема критских росписей — изображение священной процессии — продолжает существовать и в микенское время. Однако прежде богиню-жрицу чествовали юноши, а теперь только девушки несут дары своей владычице. Мужское начало резко усилилось в искусстве микенского времени. В соответствии с традицией, донесённой «Илиадой» Гомера, в этом обществе господствовал мужчина, отец, глава рода. У минойцев же был, судя по всему, матриархат — власть женщины в роду.
Образ женщины, внешне следующий минойской традиции, тоже понимается иначе. Одна из фигур в тиринфском дворце, так называемая «Тиринфянка», — отдалённое эхо кносской «Парижанки». Сохранились постановка фигуры в профиль, одежда и даже причёска. Однако трепет жизни совершенно исчез из росписей. Плотные, словно эмалевые краски заполняют участки рисунка, подчёркнутые контурами. Вместо живых и чувственных образов, ещё недавно царивших в минойской живописи, на фресках появились застывшие, подчёркнуто декоративные, стилизованные формы.
Ещё сильнее различия в минойской и микенской живописи выражены в фигуре «Микенянки» — фрагменте фрески, найденной в одном из домов «нижнего города» Микен. Это изображение гораздо больше отличается от критского, чем «Тиринфянка». Компактная головка, крутые, сильно развёрнутые плечи и совершенно иной профиль, с коротким носиком и тяжёлым подбородком, создали образ микенской аристократки, яркий и резковатый. Голубовато-синие, насыщенные краснопорфировые, нежные серебристые и палевые тона сменились горячими жёлтыми, ярко-красными, глухими чёрными.
Это иной почерк, иной взгляд на мир, иная художественная система, постепенно развитая микенцами в изобразительном искусстве. Но при всей статичности, порой даже неуклюжести и робости микенские образы гораздо жизнеспособнее минойских. Критские герои отличаются исключительной хрупкостью, они как бы не выдерживают натиска природных стихий, подчиняются их воле. Талии критян готовы надломиться, пушистые кудри — скрыть целиком лицо, ноги парят над землёй в неслышном грациозном шаге. Напротив, микенские герои массивны, тяжеловесны, прочно стоят на земле. Их уверенность в себе и внутренняя сила таковы, что они способны сопротивляться любым внешним воздействиям. Каждый из них имеет в мире своё место, законность которого продиктована богами. Каждый из них «тектоничен», т. е. находится в строго определённых весовых отношениях с окружающим миром. Как застывают мелькающие цветные стёклышки в калейдоскопе, так во второй половине II тысячелетия до н. э. все вещи, рассыпанные неведомой божественной рукой, уверенно занимают свои места — в соответствии с чёткой логикой и жёстким порядком. Если критское искусство выражает стихийность неопределённых ощущений, то микенское — силу разума и организованность интеллекта. Иной подход, иное видение мира заметно во всех микенских вещах, нередко исполненных критскими мастерами, — от шкатулок из слоновой кости, головок воинов в шлемах из клыков вепря и до росписей ваз, которые совершенно утратили критскую праздничность и превратились в стереотипные, беглые, часто схематичные сценки. Однако они пользовались огромной популярностью на Балканах, островах, в Малой Азии и на Кипре.
К числу самых великих проявлений микенского духа принадлежат памятники погребального искусства. Вход в город был оформлен в XIV в. до н. э. так называемыми Львиными воротами, украшенными сценой поклонения львов божеству, воплощённому в критской колонне. Рядом с микенским дворцом находился царский некрополь (гробница). Он был устроен гораздо ниже уровня дороги и имел вид обнесённого каменным кольцом круга. Это так называемый «могильный круг А», открытый в 1876 г. Позднее, в 1952 г., был обнаружен «могильный круг В», уже за пределами цитадели. В этих некрополях, датируемых XVI в. до н. э., хранились все богатейшие сокровища микенских царей.
В каждом «круге» устроено по нескольку глубоких шахтовых гробниц прямоугольной формы, очень грубых и даже без обкладки стен камнем. На их дне были погребены члены царского рода, что должно было увековечить их в памяти потомков. На лицах мужчин — золотые маски, сильно стилизованные, но ясно передающие черты микенских василевсов. Ярко выраженные индоевропейские черты иногда по-настоящему благородны («маска Агамемнона»), В отличие от критян правители Микен носили усы и бороду, чему станут подражать и их греческие преемники.
Золотые маски, не будучи новостью в Древнем мире — они встречались уже в V тысячелетии до н. э. на территории Болгарии, — тем не менее загадочны. Их предназначение — сохранять нетленными черты смертных царей. У женщин маски заменялись диадемами с очень широкой лентой и громадными высокими лучами. Стилизованный орнамент диадем говорит об их связи с богами-светилами, воплощением которых считались микенские царицы. Вероятно, женщины носили диадемы на высоких шапках — тиарах, истлевших со временем подобно пышным нарядам, от которых остались только золотые бляшки со штампованным изображением крито-микенских богов — бабочек, осьминогов, пчёл, звёзд и т. п.
Здесь же были найдены богатые бронзовые кинжалы с рукоятками из горного хрусталя и инкрустированными рисунками — сценами охоты, бегущими львами, водоплавающими птицами, звёздным небом. Сценки исключительно живописны и дышат критской свободой исполнения. В шахтовых гробницах обнаружен и целый ряд прекрасных золотых перстней-печатей, о которых уже говорилось (тоже минойской работы). К числу самых богатых даров относились сосуды из серебра, золота и электра (сплава золота с серебром): в «Одиссее» царь Менелай дарит на прощание своему гостю, сыну Одиссея Телемаку, богатый кратер — сосуд для смешивания воды и вина. По смерти владельца такие сосуды клали в могилу, они были, как тогда верили, залогом возрождения умершего. Некоторые сосуды имеют форму того или иного животного или оформлены в виде рога быка. Они использовались для ритуальных возлияний. В их исполнении различают критский почерк (живой, натуралистический, образный) и микенский (схематический, стилизованный, использующий крупные формы и цельные фрагменты).
Если в XVI в. до н. э. такие сокровища отправляли в захоронения — грубые земляные шахты, то в XIV в, до н. э. в тех же Микенах были построены величественные тóлосы — круглые в плане купольные гробницы. Купол был украшен серебряными золочеными розетками, имитирующими небесный свод. К гробнице вели длинный узкий коридор-дромос и высокий, красиво оформленный портал, полуколонны которого были богато расписаны длинными зигзагами. Выше колонн шёл аттик — стенка над венчающим сооружение карнизам, на которой изображена сцена поимки дикого быка. Перед этим порталом были найдены фрагменты разбитых чаш, видимо оставшихся от тризны — поминального пиршества. Внутри, справа от входа, перекрытого огромным, «циклопическим» камнем, была устроена отдельная погребальная камера. Она некогда тоже могла быть богато украшена, как показали раскопки гробницы в Орхомене (Беотия, область в Центральной Греции), выполненные Генрихом Шлиманом. Там был найден фрагмент потолка со схематичным — в бегущих спиралях и стрелах — изображением звёздного неба. Найденные гробницы оказались совершенно пустыми.
Купольные гробницы небольшого размера, предназначенные для захоронения членов целых родов, известны на Крите. Но такой тип богатого погребального сооружения с длинным дромосом (около тридцати шести метров) в Эгеиде и на Балканах прежде не встречался. Он появится в Северном Причерноморье в V в. до н. э. Царский курган под Керчью является прямым наследником микенского толоса.
Дворцовая жизнь, длившаяся в Минойско-Микенском регионе несколько столетий, начала постепенно затухать к XIII–XII вв. до н. э. Намечавшийся кризис выражался во многом: в истощении дворцовых богатств, редком появлении дорогих изделий, отсутствии перестроек и переделок разрушенных или приходящих в запустение зданий, определённой замедленности пульса бытия. Он чувствовался и в «усталости искусства», которое было сведено к нескольким бесконечно повторяющимся основным типам.
Около 1250 или 1190 г. до н. э. произошла какая-то катастрофа. Ослабевший, деградировавший Крито-Микенский мир, по-видимому, исчерпал к тому времени свои силы и прекратил существование. Возможно, вторгшиеся северные племена ускорили его падение. На долгие столетия героический мир умолк, но он жил в памяти потомков, в устной и фольклорной традиции, в песнях греческих певцов — аэдов. В VIII в. до н. э. он будет сохранён Гомером на века в поэмах «Илиада» и «Одиссея».
Искусство древней Эллады
Искусство Древней Греции — одно из самых значительных явлений мировой художественной культуры. Погребённые Средневековьем древнегреческие руины открыли мастера эпохи Возрождения и дали высочайшую оценку произведениям классической древности. Античность[22] провозгласили непревзойдённой и совершенной. Она вдохновляла едва ли не всех великих художников — от Рафаэля и Микеланджело до Пикассо. В Древней Греции было создано совершенное по форме искусство. В то время как творения Египта, Шумера, Китая или Ассирии глубже выражали умонастроения и идеалы только этих конкретных стран и народов, Эллада (Древняя Греция) вышла далеко за пределы национальных границ, создав искусство, понятное не только одним эллинам, но и всем другим народам. Как и почему им удалось этого достичь, навсегда останется тайной. Однако красота и глубокий смысл эллинских творений продолжают пленять человечество на протяжении двух тысячелетий.
Искусство Древней Греции не явилось неизвестно откуда, оно выросло из крито-микенских корней[23], создав на их основе новую художественную традицию. Культурные достижения греческих городов во II тысячелетии до н. э. были переосмыслены в I тысячелетии до н. э. После так называемой эпохи «тёмных веков», которая длилась от заката Микенского мира вплоть до VIII в. до н. э., началось стремительное, мощное возрождение культуры. Это было время «греческого Возрождения», создавшее почву для дальнейшего расцвета искусства. На пути своего развития это искусство миновало несколько основных фаз (стилей): геометрику (IX–VIII вв. до н. э.), архаику (VII–VI вв. до н. э.), классику, которая делится на раннюю (490–450 гг. до н. э), высокую (450–400 гг. до н. э.) и позднюю (400–323 гг. до н. э.). III–I вв. дон. э. заняты эпохой эллинизма — временем после смерти Александра Македонского (323 г. до н. э.), когда благодаря завоевательным походам великого полководца был впервые объединён пёстрый и разнородный мир — от Греции через Персию и Среднюю Азию до Индии. Тогда эллинский стиль, в разных местностях принимая различные облики, распространился на огромном пространстве. Во II в. до н. э. Греция подпала под владычество Римской республики и стала провинцией под названием Ахайя, но эллинское искусство продолжило своё существование уже на почве Рима, став самой блестящей составляющей в очень сложном и многонациональном художественном мире империи.
Юноша, черпающий вино из кратéра. Краснофигурный килик. V в. до н. э. Лувр, Париж.
Пракситель. Эрот. IV в. до н. э. Римская копия.
Кратер. VII в. до н. э.
Амфоры. VII в. до н. э.
Геометрика
Эпоха геометрики (IX–VIII вв. до н. э.) долгое время недооценивалась учёными; её считали небогатой типами вещей, которые были однообразно украшены. Действительно, основой геометрического искусства стали схематичные бронзовые статуэтки и большие расписные сосуды. В росписях преобладал геометрический стиль, названный так по чётким, логическим формам основных декоративных приёмов: ромб, квадрат, прямоугольник, круг, зигзаг, линия. Изделия самых разных центров — от острова Феры (ныне Санторин), пелопонесского города Аргоса и до Афин — были выполнены в едином духе.
Однако однообразными эти изделия назвать нельзя: большие и стройные, они напоминают фигуру богини — владычицы подземного мира. Отдельные части сосудов строго отделены друг от друга: тулово (основная часть), горло, шейка, венчик, ручки и ножки. В каждом таком сосуде заключена большая информация о мире, закодированная не только в его внешней форме, но и в росписи. Каждый символ росписи сосуда являлся деталью условного изображения устройства мира.
Вероятно, язык геометрических символов — это некое универсальное явление, которое всплывало в истории культуры разных стран и народов в особенные моменты, когда возникали новые художест — венные системы.
Такая роль была отведена греческой геометрике. Позади неё находилось отделённое несколькими веками великое крито-микенское прошлое. Впереди — новое, ещё неизвестное будущее. Связующим звеном для передачи традиции стала керамика — производство сосудов, окрашенных очень скромно, бегло и часто небрежно. Конец Микенского мира дал жизнь субмикенскому вазописному стилю (XII–X вв. до н. э.), который сменился протогеометрическим (X–IX вв. до н. э.), а затем и геометрическим (IX–VIII вв. до н. э.). Форма ваз и характер их росписей становятся всё монументальнее и строже, а их декор от схематической волнистой горизонтали, передающей образ первостихии — воды, переходит ко всё более продуманным, сложным и строго выстроенным образам. Мастера геометрической эпохи опирались на две главные традиции — минойскую силу чувств и микенскую логику. Однако в геометрике явно преобладало второе.
Стиль эпохи великолепно передаёт амфора VIII в. до н. э. из Афин, некогда служившая надгробием. Впервые у греков громадный сосуд оказался связанным с захоронением, но оставался на земле как памятник человеку. Возможно, усиленное стремление сделать форму сосуда человекоподобной (его высота составляет полтора метра) связано с необходимостью видеть в нём увековеченный образ, хотя и условный. Любопытно, что у такой вазы есть скромный двойник в виде другой амфоры, хранящей пепел усопшего и зарытой в землю. Эти сосуды стояли на одной оси и сообщались: по особым памятным дням в такую амфору могли наливать жертвенную жидкость (скорее всего, разбавленный водой мёд), которая просачивалась в могилу; для этого перед установкой у большого сосуда-памятника отбивали ножку и частично дно. Значит, большая амфора имела ритуальный смысл — служила алтарём. Впервые загробный мир был чётко отделён от земного — ничего подобного в крито-микенскую эпоху не было. Такая разделительная грань другими народами (например, древними египтянами, этрусками) так никогда и не была проведена, и их искусство до конца оставалось «загробным». Большая амфора всецело связана с ритуалом перехода. В сплошном поле геометрических узоров-знаков особенно выделяется ленточный орнамент, образованный изломанной под прямым углом линией, — меандр. Обращает на себя внимание фигурная сцена, исполненная очень схематично. Это оплакивание лежащего на ложе человека. Оплакивание — один из важнейших ритуалов, исполнявшихся после смерти человека, чтобы снова вернуть его к жизни. Идея «вечного возвращения», свойственная древности вообще, нашла здесь особое признание. Она выразилась в двух основных темах для украшения геометрических ваз: оплакивание или траурный выезд к некрополю. Появление фигурных композиций в сложной системе геометрических сосудов — среди них наиболее популярны амфоры и кратеры — было признаком нового стиля. На геометрический сосуд возлагалась универсальная духовная нагрузка. Он был одновременно и архитектурным созданием, и произведением пластики.
Амфора с росписью геометрического стиля. VIII в. до н. э. Национальный музей, Афины.
В VIII в. до н. э. в Греции ещё не было ни развитых архитектурных стилей, ни монументальной скульптуры, ни картин. Поэтому язык памятников был знаковым, родственным идеографическому письму, использующему условные письменные знаки, фигуры. Отдельные знаки символизировали определённые «космические» состояния: лежащая фигура — смерть, стоящая — жизнь, со склонённой вниз головой — готовность к жертвоприношению. Силуэты знаков-фигур не нарушали поверхности памятника, органично взаимосуществуя с фоном. Главное в геометрических сосудах — их необычайная устойчивость (статуарность), т. е. чувство внутренней весомости, подчёркнутой опоры, то, что называют тектоникой.
Именно это качество стало неотъемлемым свойством архитектуры, которая зародилась в VIII в. до н. э., но начала бурно развиваться лишь в эпоху архаики (VII–VI вв. до н. э.).
Архаика
Типы архитектурных сооружений в то время представлены преимущественно храмами. Все они являются архитектурным наследием II тысячелетия до н. э. Сооружения того времени повторяли идею критского мегарона — прямоугольного здания с входом на узкой торцевой стене с колоннами, которые или обрамляли вход, или делили вдоль внутреннее пространство, или стояли у стен. Геометрика приучила древних художников мыслить строго логически. Архаика продвинулась ещё дальше, создав единый архитектурный язык — ордерную систему.
Колонны дорического (1), ионического (2) и коринфского (3) ордеров.
Самой древней разновидностью ордера является дорический. Он назван по одной из главных ветвей эллинской народности — дорийцам, обитателям Пелопоннеса; другой основной ветвью были ионийцы, которые населяли Центральные Балканы, в том числе Афины, а затем переселились на Малоазийское побережье и частично на острова. Дорика традиционно связывалась с мужественным, суровым стилем, ионика — с женственным, мягким и изнеженным. Так и в ордере: дорические постройки были низкие, тяжеловесные и приземистые, ионические — лёгкие, стройные и изящные. Однако ионический ордер распространился лишь в V в. до н. э., а дорический использовался очень широко уже в VII–VI вв. до н. э. До сих пор уцелели фундаменты и семь стоящих колонн храма Аполлона в Коринфе. Они свидетельствуют о том, что в дорическом ордере колонны ставили прямо на стереобат без подставок, эти колонны резко сужались кверху и обычно имели утолщение в центре — энтазис (чтобы подчеркнуть неимоверную тяжесть, которую приходится нести опорам здания); колонны также имели обычно двадцать желобков — каннелюр. Зрительно каннелюры облегчали вес массивных опор и подчёркивали устремлённость их кверху.
Ордерная система
Ордер (от лат. ordo — «порядок», «строй») предполагал при строительстве зданий использовать единый модуль (мерку) — пяль, локоть или ступню. Это придавало постройкам особую законченность. Благодаря ордерной системе в архитектурном сооружении уравновещивались противодействующие силы роста вверх и давления вниз. Несущими частями были основания (стереобат) и его верхняя платформа (стилобат), а также стоящие на нём опоры (колонны). Несомые части — вся верхняя часть здания, кровля с антаблементом — перекрытием, лежащим непосредственно на колоннах. Антаблемент состоял из трёх соподчинённых частей: архитрава, фриза и карниза. Колонна в свою очередь имела основание (базу), которым опиралась на стереобат — ствол, состоявший из нескольких поставленных друг на друга барабанов, и завершалась «главой» — капителью, в которой выделялись «подушка» — эхин и лежащая на нём сверху квадратная плита — абак.
В Южной Италии, куда с VIII в. до н. э. выселялись греческие колонисты, чтобы основывать новые города, сохранилось несколько дорических храмов. Они находятся в Пестуме (греческое название — Посейдония). У них сохранились не только обходные колонны — птеромы, но частично и стены храмов, а также огромные, тяжелейшие перекрытия, готовые, кажется, разрушить опоры.
Греческие мастера с удивительным мастерством вписывали храмы, посвящённые разным богам, в природный ландшафт в соответствии с их функциями и образами: одни строили на равнинах, другие — на возвышенностях, третьи — на опушках лесов, недалеко от рек или священных ущелий.
Чернофигурная гидрия. V в. до н. э.
Так называемый храм Посейдона. V в. до н. э. Пестум.
Затем к дорическому («мужественному») ордеру присоединился ионический («женственный»), а в конце V в. до н. э. и коринфский («девический»), пропорции которого уподоблялись девическому телу. Тогда зодчие стали выбирать ордер для храмов в зависимости от пола, духа и олимпийского авторитета божества. Так впоследствии будет предписывать древнеримский архитектор Витрувий в своём труде «Десять книг об архитектуре», который он напишет в конце I в. до н. э.
В эпоху архаики стали строить большие греческие святилища: Аполлона (бога света и искусств) — в Дельфах, Геры (супруги верховного бога Зевса) — в Олимпии. Святилища занимали важное место в жизни древних греков, поскольку они являлись средоточием древнейших ритуалов и постепенно превращались в крупные центры искусств.
Например, дельфийский комплекс, подобно всем другим святыням эллинов, возник на освящённом месте. Об этом говорит и легенда древнегреческого поэта Гомера.
Так называемый храм Цереры. VI в. до н. э. Пестум.
Дельфы были основаны критянами. Французские археологи, начавшие раскопки в 1907 г., нашли терракотовые ритуальные предметы, посвящённые богине Афине. Там был отстроен храм Аполлону, победителю чудовищного змея Пифона, который являлся воплощением хаотических вод. Святилище было ограждено и ориентировано таким образом, что в него входили с востока, а к храму поворачивали с запада. По представлениям архаики, запад был местом смерти, и потому храм Аполлона рассматривался как гробница божества (Пифона). В ней он и возрождался благодаря творившей ритуал богине-птице. В дельфийских мифах это Коронида, супруга Аполлона и мать бога-врачевателя Асклепия. Однако в религии древних греков богини-женщины уступают место богам-мужчинам. Так и Коронида (Ворона) была убита в мифах Аполлоном.
Зигзагообразный, трудный подъём в святилище воспроизводил ночной путь бога Солнца, его драматическую борьбу с силами преисподней и выход из тьмы на восток. Это был не просто путь с востока на запад и вновь на восток, но одновременно и подъём вверх по высокой, крутой скале; буквально — восхождение к свету. Мрачные Дельфы, где, по свидетельствам древних, селились лишь коршуны и звучало многократное, жуткое эхо, были святилищем борьбы смерти и жизни, тьмы и света — и победой вторых.
В Дельфах кроме храма Аполлона, от которого до наших дней дошли только руины, было ещё несколько зданий: небольшие сокровищницы разных городов, в которых под опекой бога хранилась их казна (они стояли перед храмом вдоль священной дороги), стадион, театр и знаменитая Лесха (здание для собраний) книдян, которую в V в. до н. э. расписал величайший греческий художник Полигнот с острова Фасоса. Его прославленные фрески «Разрушение Илиона» и «Преисподняя» не сохранились, как и всё его творчество, но их детально описал прекрасный знаток греческих древностей Павсаний. Его книга «Описание Эллады» (II в. н. э.) до сих пор остаётся непревзойдённым трудом по истории эллинской старины.
Скульптура эпохи архаики входила в силу так же стремительно, как и архитектура. Она тесно связана с ней, поскольку обычно была предназначена для религиозных комплексов и украшала фронтоны зданий. Живопись по традиции тоже была очень близка и к архитектуре, и к скульптуре, потому что скульптуру раскрашивали, иногда в невероятно яркие, фантастические цвета.
Композиции архаических храмов, которые помещались на фронтонах[24] (в частности, замечательные фрагменты афинского Акрополя), также связывались с идеей происхождения мира, и потому их главной героиней часто выступала Горгона Медуза.
В древнегреческой мифологии герой Персей обезглавил её, что означало сотворение мира. В скульптуре того времени этот подвиг выглядит наивно, празднично: фигуры обращают головы к зрителю, а превышающая их размерами Медуза кажется сказочным монстром. Статуи уменьшались соответственно склонам фронтона, и если Горгону изображали в центре, то в углах помещали каких-либо зверей или крошечных человечков-героев. Архаический мир был насквозь мифичен, но он уже лишён «страха и ужаса», которым наполнен мир Древнего Востока. Он драматичен по содержанию, но ярок и светел по духу. Отдельные статуи вначале слишком напоминают колонны: руки тесно прижаты к телу, ступни ног стоят на одном уровне. Фигуры будто только вышли из каменного блока, из которого поочерёдно обрабатывались четыре фасада здания. У мужских и женских фигур сходные пропорции: тонкие талии и широкие плечи, с той лишь разницей, что мужские статуи очень часто предстают обнажёнными, а женские — в одеяниях. Вместе с тем фигуры ранней поры удивительно органичны; они словно живут внутри камня и сохраняют в нём свою божественную душу. Таковы, например, знаменитые статуи Геры Самосской или Артемиды с острова Делос.
Храм Аполлона в Дельфах. VII в. до н. э. Перестраивался в VI–IV вв. н. э.
Статуя куроса. VI в. до н. э. Национальный музей, Афины.
Статуя коры. VI в. до н. э. Музей афинского Акрополя.
Однако со временем фигуры стали отделяться от каменного блока и «выходить» в реальное пространство. К концу VI — началу V в. до н. э. пропорции женских фигур, называемых статуями кор (от греч. «кора» — «девушка»), и мужских фигур, называемых статуями куросов (от греч. «курос» — «юноша»), становятся более естественными, а их движения более свободными. Выходя из состояния неподвижности, они радостно ступали навстречу зрителю. Куросы оставались обнажёнными, коры были одеты в богатые сложные одеяния, как показывают удивительные памятники, найденные археологами на афинском Акрополе.
Девушки кокетливо поддерживают сбоку свои пышные тонкие гофрированные хитоны. На их лицах сияет радостная архаическая улыбка. Сложные одеяния, принадлежностью которых был короткий косой хитончик[25], наброшенный на грудь, скрывают пластику тела, но уже в 30-х гг. VI в. до н. э. у кор появились строгие дорийские уборы — пеплосы, которые станут основным одеянием классической эпохи. Формы тела становятся более крепкими, реальными, а к началу греко-персидских войн улыбка сбегает с архаических лиц. Позднее статуи куросов, например Аристодика, служившего надгробным памятником, приобретают свободный пластический объём.
Архаическая скованность значительно дольше сохранялась в рельефе. Мемориальная стела воина Аристиона, выполненная скульптором Аристоклом (как начертано на памятнике), создана около 510 г. до н. э. Его образ ещё очень условен, лишён индивидуальных черт. Изображённая в профиль фигура скованна, силуэтна и по-архаически богато раскрашена. Однако появилось новшество, которое состоит в том, что рельеф не представляет жестокую сцену охоты или войны, как на стелах Микен. Он просто изображает человека в его торжественном воинском обличии. Фигура является частью узкой высокой стелы (такие стелы иногда оставались без фигур, и на них могло быть высечено только имя). В дальнейшем фигура будет стремиться «выйти» из каменного блока. Так низкий (по высоте изображения над плоскостью каменного блока) рельеф — барельеф — постепенно становился высоким — горельефом.
В эпоху архаики одной из самых высокоразвитых областей искусства стала вазопись. Были созданы тысячи мастерских для формовки и росписи разнообразных сосудов: амфор для масла или вина, кратеров для смешивания вина с водой (как было принято на греческих пирах), скифосов и киников для вина, пиксид для женских украшений.
В первой половине VI в. до н. э. вазопись процветала в Коринфе, в котором были популярны росписи в восточном стиле. Этот стиль казался похожим на восточную манеру украшать изделия рядами фризов животных или фантастических существ. Вазы этого стиля сменили геометрические, и символы-знаки уступили место образам. Для коринфской керамики, изготовленной из красивой глины кремоватого цвета, характерны фризы животных — львов, леопардов и пантер. На светлом фоне глины чёрные фигуры не выделяются слишком резко: их контуры процарапаны, силуэты подцвечены пурпуром (природным красящим веществом красно-фиолетового цвета), а по фону разбросаны многочисленные пятна-розетки.
Во второй половине VI в. до н. э. Коринф уступил место Афинам, которые с этого времени постепенно становятся своеобразной столицей эллинского мира. В Аттике — области, в которую входили Афины, — приобрели особую популярность сосуды, исполненные в так называемом чернофигурном стиле: чёрные фигуры располагались на светлом фоне. Однако в них появился ряд новшеств, таких, как удивительный, блистающий, словно зеркало, лак, новые типы сосудов (среди которых особо ценились большие амфоры) и украшения росписью — не сосуда целиком, а только выделенного участка в самом широком месте, который назывался «клеймом». В моду вошёл обычай, по которому гончар и вазописец ставили свои подписи на вазах — так высоко ценился труд ремесленника.
Древнегреческие сосуды
Евфроний. Пирующие гетеры. Краснофигурный псиктер. VI в. до н. э.
Амфора, на которой изображён «Геракл[26], выводящий Кербера[27] из подземного мира», хранится в Московском государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Она даёт представление об этом искусстве. У неё стройные, строгие пропорции. На сияющем фоне чёрного лака выделяется светлое клеймо с изображением одного из последних подвигов Геракла. Герой показан склонённым к двуглавому псу Керберу, стражу подземного мира, с вьющимися над его лбами змеями.
Кербер чувствует силу героя: он видит приготовленную для него цепь и беспомощность владычицы мира мёртвых Персефоны, потому готов смириться со своей участью. Сзади стоит Гермес, бог-проводник, в петасе (шляпе путешественников) и крылатых сандалиях. В руке он держит магический жезл, с помощью которого можно усмирить любое существо. Сцена настолько тщательно продумана и так живо воспроизведена, что передать её может только длинный подробный рассказ.
Однако уже около 30-х гг. VI в. до н. э. блестящая плеяда вазописцев, в числе которых самыми выдающимися были Евфроний и Евтимид, стала работать в так называемом краснофигурном стиле. Фигуры теперь стали светлыми, а фон — тёмным.
Ранняя классика
Особого расцвета вазопись достигла в период строгого стиля, как именуют сейчас всю раннюю классику (490–450 гг. до н. э.). Эта эпоха, связанная с борьбой Греции против могучей Персидской державы, была периодом становления демократии в греческих городах-государствах (полисах). Эпоха архаики, отмеченная правлением тиранов, уходила в прошлое. На историческую сцену выходил независимый гражданин, человек. Для строгого стиля характерен драматический накал борьбы: большинство тем связано с битвами, напряжёнными динамичными действами, строгостью наказания, выносимого врагам.
Среди мастеров того времени особо отличались Онесим, Дурис, вазописец Клеофрада, вазописец Брига и др. Одному из них, вазописцу Клеофрада, принадлежит знаменитая гидрия (сосуд для воды) из Нолы со сценой «Гибель Трои». Круговое изображение в верхней части сосуда насыщено настоящим трагизмом: в центре изображена святыня троянцев — священный палладий (деревянная статуя Афины Паллады, хранительницы города Трои), — к которой припала дочь царя Приама, пророчица Кассандра. Греческий вождь Аякс, попирая тело павшего врага, с силой оторвал от палладия спасающуюся около него Кассандру. Это было неслыханным доселе святотатством, за которое на народ Аякса будет наложена особая кара на целую тысячу лет. Крутом смерть и насилие, и даже пальма печально склоняет свои ветви, а за ней, прямо на алтаре, убивают самого старца Приама, обагрённого кровью своего маленького внука Астианакта.
Тема искоренения произвола, неуправляемости и воцарения здравомыслия проходит сквозь все памятники той эпохи. В 60-е гг. V в. до н. э. был заново отстроен храм Зевса в Олимпии — важнейшее общеэллинское святилище, где раз в четыре года справлялись всемирно известные Олимпийские игры. Оба фронтона в храме, выстроенном архитектором Либоном из известняка, имели мраморные скульптурные группы (ныне хранятся в музее Олимпии). Композиция на западном фронтоне здания представляла страстную, патетическую сцену: кентавры нападали на женщин и мальчиков во время брачного пира царя Пирифоя. Динамичные и напряжённые фигуры словно сливаются в группы, которые постепенно понижаются к углам, и вместе с тем действие становится всё более напряжённым. Всё изображение оказалось связанным и по форме, и по сюжету. Оно исполнено духовной силы: стоящий в центре бог Аполлон поднимает правую руку, предвещая победу людям.
На другом, восточном, фронтоне представлена статическая композиция, на которой Эномай и Пелопс готовятся к состязаниям. Миф о первом беге колесниц был положен в основу Олимпийских игр. Пелопс некогда прибыл из Малой Азии просить в жёны Гипподамию — дочь Эномая. Тот, предчувствуя смерть от руки жениха, всё же вызвал его, как и прежних претендентов, на состязания. Пелопс хитростью погубил старого царя, подговорив на предательство возничего.
Спокойствие героев иллюзорно, они все напряжены в ожидании исхода. Эномай подбоченился, Пелопс как победитель одет в золотой панцирь. Женщины стоят рядом с ними, а далее — загадочные статуи жрецов, мальчиков и возлежащие мужские фигуры, символизирующие реки Алфей и Кладей, в долине которых проходили состязания.
Образы строгого стиля действительно строгие. Статуя возничего из Дельф глубоко отражает идеалы эпохи. Она была посвящена Аполлону одним из правителей Южной Италии. Фигура до половины закрыта колесницей, но все видимые детали отработаны с величайшей тщательностью: и пальцы ног, и вздувшиеся вены, и каннелюры — вертикальные желобки, покрывающие одеяния. Один исследователь удачно сказал, что фигуры строгого стиля стоят подобно трубам органа. Выражение их так же сурово. Обращает на себя внимание новый тип лица с гладкой, низко закрывающей лоб причёской, правильными чертами и сильным, тяжёлым подбородком.
Битва лапифов[28] с кентаврами. Скульптуры западного фронтона храма Зевса в Олимпии. V в. до н. э.
Приам просит отдать ему тело Гектора. Краснофигурный скифос. V в. до н. э.
Святилище Зевса в Олимпии. V в. до н. э.
Вотивы
Все святилища, в том числе и дельфийское, были настоящими музеями под открытым небом. Эллинские города, выборные правители Дельфийского союза, куда входили сильнейшие из них (Афины, Спарта, Аргос, Фокида и т. д.), и отдельные граждане преподносили им самые ценные дары — обычно по обету. Их называют вотивами (от лат. votivus — «посвященный богам»); памятники посвящались богу, если были обещаны ему в особой ситуации. Подобные вотивные предметы ставили вдоль священной дороги и, очевидно, во всех доступных местах, поскольку древнегреческий писатель II в. н. э. Павсаний в своём произведении «Описание Эллады» упоминал о семидесяти тысячах памятников, увезённых из Дельф одним только римским императором Нероном.
Все они — групповые и одиночные, конные и пешие, изображавшие людей, животных и демонов, изготовленные из драгоценных материалов (золота) и простые — не нарушали гармонии комплекса, а находились с ним в сложной смысловой и эстетической связи. Сейчас её трудно восстановить, потому что очень многое погибло. Однако уцелевшие вотивные предметы показывают, что среди них были удивительные, прекрасные работы.
В то время творил один из величайших ваятелей V в. до н. э. Мирон. Им была создана знаменитая статуя метателя диска — «Дискобол», не сохранившаяся до наших дней, но реконструированная благодаря римским копиям. Она была бронзовой, как и большинство других статуй строгого стиля, что вполне соответствовало духу времени.
«Дискобол» замечателен остроумием замысла: он и стремительно движется, и одновременно неподвижен. Мирон вообще любил изображать человека в крайних ситуациях и даже изготовил статую воспетого в стихах бегуна Лада, умершего на самом финише. Отличительной чертой этой статуи является не гармоничность сложной фигуры, а диспропорции, специально внесённые в неё с учётом оптических поправок: лицо юноши, если его рассматривать анфас (спереди), асимметрично, однако голова расположена в сильном наклоне, и в результате всех этих оптических эффектов у зрителя создаётся удивительно цельное восприятие лица. Такой же необычностью замысла отмечена его бронзовая[29] скульптурная группа «Афина и Марсий», стоявшая на афинском Акрополе. Она была тоже в духе времени: богиня наказывала лесного бога Марсия, осмелившегося, нарушив запрет, найти и поднять сё тростниковую флейту. Инструмент этот изобрела сама Афина, но заметив, что игра на нём искажает прекрасные черты её лица, выбросила флейту, прокляв её и запретив к ней прикасаться.
Мирон. Дискобол. V в. до н. э. Римская копия с бронзовой статуи. Национальный музей, Рим.
Мирон. Афина (из композиции с двумя фигурами «Афина в споре с Марсием»), V в. до н. э. Мраморная римская копия. Либигхаус, Франкфурт-на-Майне.
Высокая классика
К середине V в. до н. э. острота раннеклассического стиля постепенно изжила себя. Искусство Греции вступило в полосу расцвета. Повсюду после персидских разрушений отстраивали города, возводили храмы, общественные здания и святилища. В Афинах с 449 г. до н. э. правил Перикл, высокообразованный человек, объединивший вокруг себя все лучшие умы Эллады: его друзьями были философ Анаксагор, художник Поликлет и скульптор Фидий. Заново отстроить афинский Акрополь, ансамбль которого сейчас считается красивейшим, выпало именно Фидию.
Афинский Акрополь стоял на высокой отвесной скале, вздымающейся над городом. Акрополь был средоточием всех высших святынь афинян. При Перикле он был переосознан как уникальный архитектурный комплекс. По замыслу архитектора Мнесикла возвели великолепный входной портик в святилище, оформив его ионическими колоннами. Слева к Пропилеям (парадным воротам) примыкало здание пинакотеки — картинной галереи, в которой находились изображения главнейших героев Аттики, а при входе стояли статуи богов-охранителей: Гермеса и Гекаты — трёхтелой, трёхликой богини ночи и призраков. Справа, на самом уступе скалы, приютился крошечный, очень изящный храм Ники Аптерос (Бескрылой). Горожане шутили, что бескрылой богиню именовали, чтобы она не покинула их. Храм Ники был обнесён балюстрадой — ограждением, состоящим из невысоких рельефных плит со сценами жертвоприношений. Балюстрада приобрела всемирную известность из-за украшавших её рельефов. Среди них находилась знаменитая «Ника, развязывающая сандалию» с её тончайшим струящимся одеянием. Но эти рельефы были сделаны позднее, так как Акрополь отстраивался несколько десятилетий.
Мнесикл. Пропилеи афинского Акрополя. 437–432 гг. до н. э.
Храм Ники Аптерос. Афинский Акрополь. V в. до н. э.
Иктин и Калликрат. Парфенон. Афинский Акрополь. V в. до н. э.
Пройдя Пропилеи, посетитель оказывался на удлинённой площади, разделённой в древности на множество священных участков, где почитали Артемиду-медведицу, змееногого бога Кекропса и его трёх дочерей — богинь росы. При Перикле в южной части площади стали строить большой дорический храм — Парфенон, посвящённый Афине Парфенос (Деве). Напротив него, в северной части, стали возводить Эрехтейон, хранивший самые древние реликвии и во II тысячелетии до н. э. посвящённый Афине Полиаде (Матери) и её супругу Посейдону Эрехтею. В Эрехтейоне находился архаичный ритуальный бассейн (Эрехтеево море), по преданию, высеченный из скалы Посейдоном в споре с Афиной. Рядом росла священная олива, якобы посаженная богиней.
Иктин и Калликрат. Парфенон. Афинский Акрополь. V в. до н. э.
Храм Парфенон, выстроенный в середине V в. до н. э. архитекторами Иктином и Калликратом, стал одним из прекраснейших эллинских храмов. Он, огромный и могучий, стоял на возвышающемся участке голой серой скалы. Однако человеку, поднимавшемуся по ступенькам к храму, скала казалась ровнее, а храм — доступнее и человечнее. По торцевым фасадам у него было восемь колонн, по боковым — семнадцать. Храм воспринимался и не слишком удлинённым, и не слишком коротким. Он был в высшей степени гармоничным благодаря объединению в нём свойств двух ордеров — дорического и ионического. Наружные колонны Парфенона были дорического ордера. Стены собственно храма — целлы — венчал непрерывный ионический фриз. Если снаружи Парфенон украшали сцены жестоких сражений, в стиле которых ещё весомо звучал строгий стиль, то внутренний фриз изображал мирное событие — торжественное шествие афинян на празднике Великих Панафинéй (празднества в честь богини Афины; проходили один раз в четыре года; Малые Панафинеи — ежегодно). На Панафинеях везли на корабле новое одеяние для Афины — пеплос. Этот дар был знáком её воскресения. Всеафинское шествие было представлено здесь в мерном, праздничном ритме: и знатные старцы с ветвями в руках, и девушки в новых хитонах и пеплосах, и музыканты, и жрецы, и всадники на вздыбленных, волнующихся конях. Рельеф имел высоту всего один метр и был высечен уже на самом здании, но по гармоничности, сплавленности форм и красоте ритма он не имеет равных в мировом искусстве. Фронтоны храма были заполнены скульптурой, прославившей эллинов на все времена; ваятели работали под наблюдением Фидия и по его программе. На западном фронтоне, обращённом к Пропилеям, был представлен миф о споре Афины с Посейдоном за обладание греческой областью Аттикой с Афинами. Афиняне, как известно, предпочли богиню, даровавшую им оливковую рощу. Оба бога были изображены в центре на колесницах со вздыбленными конями. За ними сидели боги и герои Аттики, присутствовавшие во время спора Афины и Посейдона. Главный (восточный) фронтон представлял миф о рождении Афины из головы Зевса в присутствии богов и богинь, но уже вселенского, мирового уровня. К сожалению, скульптуры Парфенона были сильно повреждены в XVII в. н. э., когда в нём произошёл взрыв. Остатки уцелевших фигур, а также ряд плит фриза выломал в 1801 г. лорд Эльджин, благодаря которому они попали в Британский музей. Строгий стиль вплотную подошёл к портретному видению людей. В то время был создан один из редких памятников — портрет героя греко-персидских войн Фемистокла (сохранился в плохой копии). Впрочем, и герои Мирона имеют индивидуальные, неповторимые черты. Фидий же нивелирует всё особенное, мешающее воплощению общего. Красивые овальные лица приобретают идеальные черты: большие, с подчёркнутыми веками глаза, выразительный рот, высокий, сливающийся с линией носа лоб — то, что получило название классического греческого профиля. Такое же стремление к общему происходит и в теле: формы, обладающие идеальными пропорциями, наливаются силой и мощью и, сливаясь в единый сложный организм, начинают звучать, как музыка. Эпоха классики, особенно высокой (450–400 гг. до н. э.), не терпела моделей с изъянами — в человеке всё должно быть совершенным. Даже на Перикла, блиставшего умом и красотой, а также благородством духа, скульптор Кресилаи надел шлем, чтобы скрыть слегка удлинённую форму его черепа.
Фидий и его ученики. Богини с восточного фронтона Парфенона. V в. до н. э.
Битва кентавров с лапифами. Одна из метоп Парфенона. V в. до н. э. Афинский Акрополь.
Кресилай. Перикл. V в. до н. э. Мраморная римская копия. Пергамон-музей, Берлин.
Скульптуры фронтонов Парфенона обладают удивительной, невиданной ранее жизненной силой. Сохранились лишь фрагменты, но и они исполнены сверхчеловеческой красоты. Прекрасен лежащий в углу Тезей, но не менее выразительна голова коня Селены. Многие композиции Фидия были обрамлены фигурами Гелиоса, восходившего из вод Океана на своей колеснице, и Селены, погружавшейся в них. Это на языке мифа означало рассвет. Так передать в искусстве время и пространство космоса мог только Фидий. Тела сидящих, полулежащих, откинувшихся назад богинь с их прекрасными формами и невероятной элегантностью не имеют равных. В их одеждах трепещет каждая складочка.
Внутри Парфенона стояла колоссальная статуя Афины Парфенос работы Фидия. Она была из слоновой кости и золота на деревянном каркасе (такая техника называлась акролитной), причём золото составляло неприкосновенный запас афинской казны. Статуя сохранилась лишь в римских копиях, среди которых наиболее достоверна мраморная статуэтка из Варвакиона. Богиня представлена как средоточие всех духовных сил Парфенона; она воплощает идеи и образы храма. На пьедестале статуи изображена сцена рождения первой женщины — Пандоры, перекликавшаяся с рождением Афины. На рёбрах её сандалий — битва греков с кентаврами (которая изображена на южном фризе храма), на гребне шлема — сфинкс и пегасы, на внешней стороне огромного щита — битва греков с амазонками (западная стена), на внутренней поверхности щита, полузакрытой свернувшейся фигурой змея, брат Фидия Панен написал сцену битвы богов с гигантами, вышитую на панафинейском пеплосе богини (восточный фриз). В руке Афина держала подпираемую массивной колонной двухметровую статую богини победы Ники.
Так удивительно сплавил Фидий весь образный смысл грандиозного святилища в единой фигуре. В тёмном пространстве Парфенона статуя Афины, ограждённая двухъярусной колоннадой, излучала магический свет, который гасился нежной синевой храмовых штор, служивших фоном для этой блистательной статуи.
Поликлет
Младший современник Фидия, аргосский скульптор Поликлет, прославился статуями атлетов[30]. Учёные нашли в массе римских копий вещи, известные в описаниях древних авторов под названиями «Дорифор» и «Диадумен». Обе статуи, замечательные своей совершенной пластической красотой, были отлиты из бронзы. Дорифор, представлявший, возможно, героя Троянской войны Ахилла, показан спокойно стоящим. В то же время он кажется шагающим: правая нога выдвинута вперёд, левая отставлена. На плече его копьё. Фигура героя не только могуча, но и отмечена печатью особой, почти математической логики. При построении её, как и при создании ордерных храмов, принимался во внимание модуль (т. е. мерка). Благодаря сложным расчётам все части тела и даже каждая деталь подчинялись единому принципу. Поликлету среди классических скульпторов в этом не было равных. Итог своим теоретическим изысканиям он подвёл в трактате «Канон». В последние годы, уже после смерти Фидия, погибшего, очевидно, по навету в конце 30-х гг. V в. до н. э., Поликлет стал вносить в свои образы ноту лиризма. Его Диадумен широко раскинул руки в пространстве, ритм движений более лёгкий, стремительный, текучий. Завязывая диадему вокруг головы, этот юноша — возможно, это был сам бог Аполлон — весь ушёл в своё занятие, замкнувшись в сфере самосозерцания.
Поликлет. Дорифор. V в. до н. э. Мраморная римская копия с утраченного бронзового оригинала. Национальный музей, Неаполь.
Воинственный образ Афины Фидий представил в другом материале — бронзе. Эта огромная статуя стояла на акропольской площади. Речь идёт о знаменитой Афине Промахос (Путеводительницы в битвах), золочёный кончик копья которой был виден морякам, подплывавшим к Аттике.
Эрехтейон был достроен позднее, уже около 410 г. до н. э. Он неоднократно перекладывался в XX в. н. э. На фоне грандиозного Парфенона изящный Эрехтейон с тремя различными портиками и статуями кариатид (девушек, несущих перекрытие) кажется волшебной игрушкой. Великое и малое, архаичное и современное, грандиозное и интимное гармонично слилось в Акрополе Афин. Он и сегодня остаётся эталоном естественности, красоты и благородного вкуса.
Поздняя классика
В 30-х гг. Эллада переживала политический кризис: завязалась война Афин со Спартой, в которой Спарта одержала верх; в конце десятилетия, во время мора, погиб Перикл. Всё это не могло не отразиться на искусстве, которое в поздней классической фазе (400–323 гг. до н. э.) стало следовать двум основным направлениям. Традиция Фидия сохранялась до гибели античного мира под ударами варварских племён (IV в. н. э.). На её фоне наметился, с одной стороны, уход в патетическую героику, с другой — в индивидуальный, возвышенно-лирический мир. Выразителями двух направлений были великие мастера IV в. до н. э. — паросец Скопас и афинянин Пракситель.
Скопас родился на острове Парос, прославленном месторождением самого прекрасного, снежнобелого кристаллического мрамора. Духовно он тяготел к миру бурь и страстей — к «пафосу». Работал Скопас по заказам в разных уголках мира, в том числе и в Малой Азии, где трудился над фризом со сценой битвы амазонок — амазономахии, предназначенном для Галикарнасского мавзолея. Мавзолей в Галикарнасе воздвигал при жизни для себя и жены Артемисии правитель Карии Мавсол. Это чудо света не сохранилось, но по предположениям, гробница представляла собой многоярусное прямоугольное сооружение с захоронением внизу, героическими фигурами в центральном объёме-храме и статуями Мавсола и Артемисии, стоящих на колеснице. Рельеф Скопаса изображал поединки греков с амазонками, фигуры которых были насыщены особым драматизмом.
Голова раненого воина из храма Афины Алеи в Тегее показывает Скопаса глубинным реформатором концепции Фидия. Под его резцом прежде прекрасная форма искажается: страдание делает человека некрасивым, обезображивает его лицо.
Эрехтейон. Портик кариатид. Афинский Акрополь. V в. до н. э.
Галикарнасский мавзолей. Реконструкция.
Раньше греческая эстетика вообще исключала страдание. Например, греческая поэтесса Сафо (VII в. до н. э.) говорила: «Скорбь в доме любителя муз неуместна». Бесстрастие считалось чертой хорошего тона. Поэт Архилох (VII в. до н. э.) проповедовал: «Слишком в беде не горюй и не радуйся слишком ты в счастье. То и другое умей доблестно в сердце носить».
И вот фундаментальный нравственный принцип древнегреческого искусства оказался нарушен. Красота уступает место боли, боль изменяет облик человека, и из его груди вырывается стон. Пропорции лица искажены: голова становится почти кубической и сплюснутой. Такой выразительности образ скорби ещё не достигал.
Амазономахия. Фриз Галикарнасского мавзолея. IV в. до н. э. Британский музей, Лондон.
Знаменитая «Вакханка» — небольшая статуэтка служительницы культа Диониса — представляет Скопаса мастером новых пластических решений. Полуобнажённая, в дикой пляске, фигура уже не стоит, не поворачивается, а вращается вокруг оси в стремительном, бурном движении. Вакханка охвачена страстью — разрывает на части животное, в котором видит воплощение бога. На глазах зрителя совершается кровавый ритуал, который никогда прежде в греческой скульптуре таким образом не изображался.
Тогда же товарищ Скопаса по работе над Галикарнасским мавзолеем Леохар работал над статуей возносимого на небеса Ганимеда. Юноша, увлекаемый орлом в поднебесную высь, в целом был представлен обычно, но у него под ногами отсутствовала опора, фигура была лишена собственной тектоники, и применительно к ней становился бессмысленным стиль Поликлета — равновесие сил в человеческом теле, при котором противоположные части (правая рука — левая нога, и наоборот) взаимно связаны.
Ему приписывают знаменитую статую «Аполлон Бельведерский». Воспетый выдающимся немецким историком искусства И. Винкельманом, бог идёт, рассыпая вокруг — направо и налево, вперёд и назад, вверх и вниз — ослепительные лучи своей божественной славы. Несомненно, этот памятник, ставший хрестоматийным, принадлежит к лучшим творениям эллинов.
Пракситель был мастером лирических божественных образов. Сохранилось много римских копий его работ: «Сатир, наливающий вино», «Отдыхающий сатир», «Аполлон Сауроктон» (или «Аполлон, убивающий ящерицу»), «Эрот» и др. Наиболее известна его скульптура обнажённой Афродиты, сделанная по заказу острова Коса, но перекупленная жителями острова Книд, которая получила название «Афродита Книдская». Пракситель впервые обнажил Афродиту: только ей одной позволялось демонстрировать свою красоту без одежд. Она будто только что вышла из воды, прикрываясь руками. Сохранившиеся копии не передают красоту статуи богини, которая была изумительна, судя по элегантности работ этого мастера. Пракситель свои фигуры, высеченные обычно в тёплом, нежно светящемся мраморе, отдавал для подцветки Никию. Когда его спросили, какие статуи из своей мастерской он вынес бы первыми в случае пожара, Пракситель ответил: «Конечно, те, которые расписал Никий». Фигуры были мягко тонированы воском и оживлены лёгким цветом. Сейчас трудно вообразить их красоту.
Скопас. Вакханка. IV в. до н. э. Государственная художественная коллекция, Дрезден.
Леохар. Аполлон Бельведерский. IV в. до н. э. Римская копия. Ватиканский музей, Рим.
Пракситель.
Торс Афродиты Книдской. IV в. до н. э. Римская копия. Лувр, Париж. К счастью, одна из работ великого мастера дошла до наших дней в подлиннике. Это «Гермес с младенцем Дионисом». Группа была посвящена в храм Геры в Олимпии, где её и нашли при раскопках. Утрачены только ноги и кисть руки Гермеса, державшего виноградную гроздь. Гермес, несущий младенца на воспитание нимфам, отдыхает в пути. Фигура бога сильно наклонена, но это не делает скульптуру некрасивой. Она, напротив, овеяна атмосферой неги. Черты лица обозначены не слишком резко, они словно плавятся под действием полуденного солнца. Веки больше не подчёркиваются, и взгляд становится томным, как бы рассеянным. Часто Пракситель ищет для своих фигур дополнительную опору: стволы, пилоны или другие подпорки, как бы не надеясь на силу их собственной тектоники.
На рубеже греческой классики и эллинизма работал последний великий ваятель — Лисипп, придворный скульптор Александра Македонского. Как художник он был очень многогранен — создавал скульптурные группы (например, «Подвиги Геракла»), отдельные статуи и даже портреты, среди которых наиболее известен портрет самого Александра Македонского. Лисипп пробовал себя в разных жанрах, но более всего ему удавались изображения атлетов.
Главная его работа — «Апоксиомен» — изображает юношу, счищающего с тела песок после состязаний (греческие атлеты натирали своё тело маслом, к которому во время состязаний прилипал песок); она значительно отличается от творений поздней классики и, в частности, от работ Поликлета. Поза атлета свободна и даже несколько развинчена, пропорции совсем иные — голова составляет не одну шестую часть от всей фигуры, как в «квадратном» каноне аргосца, а одну седьмую. Фигуры Лисиппа более стройные, естественные, подвижные и независимые. Однако в них исчезает нечто очень важное: атлет уже не воспринимается героем, образ становится более приниженным, в то время как в высокой классике он был восходящим: людей героизировали, героев обожествляли, а богов ставили на уровень высшей духовной и природной силы.
Словно предчувствуя такой конец, греческое искусство поздней классики создало особый жанр мемориальных стел. Искусство надгробного рельефа, пресечённое греко-персидскими войнами, ожило в Аттике лишь после Фидия. Чем дальше, тем больше оно набирало силу и в IV в. до н. э. создало целый ряд первоклассных творений. В погребения клали изумительные по тонкости исполнения и выразительности средств белофонные лекифы, на которых были изображены встречи живых с умершими в ритуальные дни. А над захоронениями ставили мраморные надгробия со всё более высоким рельефом, приблизившиеся вплотную к скульптурным телам, помещаемым в эдикулы (от лат. aedicula — «маленький храм») — ниши, обрамлённые двумя небольшими колоннами или пилястрами с антамблементом и фронтончиком над ними. Такое оформление делало их похожими на храм, в котором происходит воображаемая встреча живых и умерших. Их союз подчёркивают рукопожатие и встреча взглядов.
В 1985 г. в России на полуострове Тамань был найден один из таких рельефов, сделанный в Афинах и представляющий традиционную сцену встречи-прощания. Греческое слово «хайре» («здравствуй») означало вместе с тем «прощай». То же было и с латинским «vale» («вале»). Изображены два воина в полном вооружении и в коринфских шлемах: слева — пожилой, бородатый; справа — юный с едва пробивающимися бакенбардами и «скопасовским» типом лица. Интересно, что голова бородатого воина исполнена в традициях высокой классики и даже внешне напоминает «Перикла» скульптора Кресилая. Голова юноши — другого, более позднего стиля. Чувствуется, что фигура бородатого должна была олицетворять прошлое, историю. Это умерший. Юноша вопрошает его о том, что в мире ином, но спутник безмолвствует. Он отводит взгляд, разворачивается к зрителю: он выключен из реальных событий. Идея подобных рельефов проста: все умершие живут в памяти близких, никто не покидает мир бесследно. Заботиться о мёртвых, хранить память о них в народных преданиях — священный долг всех людей. Именно этим благородным правилом был продиктован жестокий обычай древних греков в V в. до н. э.: полководца, выигравшего войну, но оставившего сотоварищей не погребёнными, казнили.
Пракситель. Гермес с младенцем Дионисом. IV в. до н. э. Музей в Олимпии, Греция.
* * *
В 317 г. до н. э. правитель Афин Деметрий Фалерский издал закон, запрещавший роскошь. Великолепные, полные мудрости и человечности рельефы сменились однообразным строем низких колонок, усеявших греческие кладбища. Истребление памяти, в какой бы форме оно ни происходило, было ещё одним знамением конца классического греческого искусства.
Тем не менее греческие художники не переставали творить — уже не для собственных потребностей, а для новых богатых заказчиков. Они продолжали традицию, повлиявшую на искусство стран и народов на огромном пространстве — от Рима до государств Средней Азии.
Искусство эпохи эллинизма
К концу IV в. до н. э. узость границ маленьких греческих городов-государств — полисов — ощущалась всё острее. Классический греческий мир, раздираемый внутренними войнами, практически изжил себя. Наступала новая эпоха: стирались границы, объединялись народы и культуры всей ойкумены (известного обитаемого мира). Этому способствовали великие завоевательные походы выдающегося греческого полководца — македонского царя Александра. Умерший совсем молодым (в двадцать восемь лет), Александр Македонский со своей армией покорил многие древние народы, дойдя вплоть до Индии и создав огромную империю.
Белый лекиф. Умерший воин сидит перед своим надгробием в присутствии пришедшего почтить его память родственника. Около 410 г. до н. э. Национальный музей, Афины.
После смерти Александра Македонского в 323 г. до н. э. колоссальная монархия распалась на несколько областей, которыми управляли сподвижники завоевателя — диадохи. К их числу принадлежали Сирия с центром в Антиохии на Оронте, Египет со столицей Александрией, Пергамское царство с центром в Пергаме. Сама Греция всё больше пустела и постепенно превращалась в провинцию: мастера находили заказы при дворах новых правителей. Однако она оставалась главным средоточием эллинизма — художественной системы восприятия мира, запёчатлённой в творчестве её великих мастеров. Искусство эпохи, наступившей после Александра Македонского, назвали эллинистическим, потому что местные традиции и школы в каждой стране во многом подражали общепризнанному эллинскому стилю.
Были общие черты, роднившие искусство разных областей в IV–I вв. до н. э. Оно воплощало новую идею величия мира, объединённого на громадном пространстве эллинской культурой. Осуществлялись фантастические проекты: горы превращались в города, создавались исполины вроде медного Колосса Родосского (бога солнца Гелиоса) в гавани острова Родос.
Стремление выйти за рамки человеческого и прорваться в мир богов — одна из характерных черт искусства той эпохи. Александр Македонский называл себя Новым Гераклом и Новым Дионисом, культ обожествлённых правителей и их жён был традиционно популярен на Востоке и в Египте. Повсеместно строились и пышно расцветали города, которые уже не следовали живописному принципу оформления старых акрополей. Новые города подчиняли местность регулярной планировке: их прорезали прямые и широкие улицы; площади украшали храмы, библиотеки, здания общественного назначения. Одним из самых красивых городов той поры был Пергам в Малой Азии (ныне Бергама в Турции). Главная святыня города — храм богини мудрости Афины имел весьма внушительный вид. Другие постройки прекрасно сочетались с уступами почти голой скалы и были рассчитаны на восприятие города со стороны моря.
Всемирную известность Пергаму принёс его алтарь (II в. до н. э.)[31]. Терраса алтаря находилась почти на двадцать пять метров ниже прочих зданий и была видна со всех сторон. Оттуда открывался прекрасный вид на нижний город с храмом бога врачевания Асклепия, святилищем богини Деметры и другими сооружениями. Новшество состояло в том, что алтарь был вынесен за пределы храмов и превращён в самостоятельное архитектурное сооружение. Его выстроили на высоком цоколе в виде прямоугольной ограды, замыкавшей жертвенное место со всех сторон, кроме передней. Ко входу вела широкая лестница, внутри алтарь был украшен рельефами на тему мифа о Телефе — сыне Геракла, который почитался царями Пергама как их родоначальник.
Маяк у входа в Александрийскую гавань на острове Фарос. III в. до н. э. Считался одним из семи чудес света.
Снаружи ограду алтаря опоясывал грандиозный фриз с изображением мифологической битвы олимпийских богов с их соперниками-гигантами за верховную власть.
Сплошное поле фриза с могучими рельефными фигурами, тела которых бугрятся мощными формами, обходило все стены ограды и поднималось вдоль ступеней, по которым шли участники ритуала. Гиганты, утратившие человекоподобные формы, наделены героическими торсами и змеиными хвостами — ведь они сыновья богини земли Геи. Сама она наполовину поднимается на поле, чтобы, ужаснувшись, увидеть страшное побоище и гибель своих детей. Вот непреклонная Афина хватает за волосы гиганта Энкелада. Богиня охоты Артемида в сопровождении зверей преследует врага. Богиня ночи Нюкс и богиня призраков Геката, с тремя телами и шестью руками, вступают в сражение с гигантами. Все божества поднимаются на этот страшный и последний бой. Сцена исполнена огромного напряжения и не знает себе равных в античном искусстве. То, что в IV в. до н. э. лишь намечалось у Скопаса как ломка классической идеальной системы, здесь достигает высшей точки. Искажённые болью лица, скорбные взгляды побеждённых, пронзительность муки — всё теперь показано с очевидностью. Раннеклассическое искусство до Фидия тоже любило драматические темы, но там конфликты не доводились до жестокого конца. Боги, как Афина у Мирона, лишь предупреждали провинившихся о последствиях их непослушания. В эпоху же эллинизма они физически расправляются с врагом. Вся их огромная телесная энергия, великолепно переданная ваятелями, направлена на деяние кары. Скульпторы стали показывать, как казнят Марсия, поднявшего, несмотря на запрет, флейту, чтобы выучиться на ней играть. Марсий вступил в музыкальное состязание с Аполлоном и потерпел поражение. Его вешают на дереве, и палач-скиф отвратительной наружности точит нож, чтобы содрать с него, уже повешенного, кожу. Известная скульптурная группа «Лаокоон» была создана греческими скульпторами уже в I в. до н. э. (или, возможно, даже в римское время, поскольку её нашли в термах[32] императора Тита).
Полиевкт. Демосфен. I в. до н. э. Мраморная копия.
Битва богов и гигантов. Фрагмент фриза алтаря Зевса в Пергаме. II в. до н. э. Пергамон-музей, Берлин.
Группа «Лаокоон»[33] рассчитана на восприятие анфас (спереди). Зритель видит сразу и бородатого троянского жреца Лаокоона, тщетно пытающегося сорвать с себя змеиные путы, и двух его детей, один из которых уже погибает. Яд разлился по телу жреца снизу вверх: бедро омертвело, но руки и торс ещё продолжают бороться, а в лице запечатлелась смертельная боль. Несмотря на тяжесть ситуации, Лаокоон сохраняет благородство и величие. Работа исполнена виртуозно. Анатомия человека передана с невиданной ранее тщательностью, доходящей почти до натурализма. Правда, фигуры сыновей не очень убедительны — греки всегда ценили красоту лишь зрелых людей; детей они изображали как уменьшенных взрослых.
Другим шедевром эллинистического искусства является скульптура богини победы — «Ника Самофракийская», созданная во II в. до н. э. Нисхождение божества в человеческий мир представлялось в искусстве и раньше[34]. Но «Ника» с острова Самофракия превосходит все ранее созданные творения. Богиня победы была представлена слетающей с постамента в форме кормы корабля. Её прекрасное мощное тело облегают намокшие одежды; винтообразный поворот, широко применявшийся со времён Скопаса, как бы прорезает воздух, наполненный брызгами солёного моря. Могучие крылья Ники тяжело трепещут за спиной, каждое перо на них показано отдельно. Образ стоит на грани «натурального», но в то же время остаётся величавым и поэтичным.
Воплощавшаяся в искусстве идея грандиозности мира и происходивших в нём катаклизмов — лишь одна сторона эллинизма. Другой стороной был уход в личный духовный мир. Появились камерные образы, главным содержанием которых стала духовная жизнь. Одним из лучших памятников такого рода является знаменитая «Венера Милосская» — статуя богини Афродиты (лат. Venus — «Венера»), найденная на острове Мелос (ныне Милос). Богиня изображена полуобнажённой, так что одеяние, закутывая ноги и низ торса, является постаментом для открытых рук, которые были показаны в движении. Возможно, в одной из них Афродита держала яблоко. В эпоху эллинизма она, несомненно, была одной из любимых богинь. Её представляли то кокетливой, то задумчивой, то шаловливой. Афродита с острова Мелос строга и сдержанна. У неё простая причёска с прямым пробором, лицо и фигура представлены довольно обобщённо. Вероятно, она стояла на высоком постаменте и смотрела на зрителя сверху вниз. Взгляд Афродиты ниспосылает покой.
Об интересе к духовному миру человека говорят портретные статуи, которые появились уже в IV в. до н. э. Однако теперь, менее скованные классической традицией, они стали более выразительными. Особенно выделяются портретные головы эллинистических правителей, часто показанные в необычных ситуациях и в некоторых случаях отличавшиеся подлинным психологизмом. К ним можно причислить портрет Евтидема Бактрийского. Отсутствие нарочитости и идеальности, а также глубина образа — новое слово в портрете. И всё же самые замечательные портреты — это статуи греческих философов, среди которых первое место по праву принадлежит фигуре Демосфена работы скульптора Полиевкта (III в. до н. э.). Демосфен стоит, бессильно соединив кисти рук и склонив голову. Его полуобнажённая фигура искусно выполнена мастером. Героика, прежде свойственная греческим портретам, отсутствует. Персонаж не молод, не красив — он просто исполнен достоинства. В его позе — отрешённость, горечь поражения в жизненной борьбе и безысходность. Однако сохраняется «благородная простота и тихое величие» — качество, присущее, согласно И. Винкельману, всем эллинским творениям.
Агесандр, Афинодор, Полидор. Лаокоон и его сыновья. I в. до н. э. Римская копия. Ватиканский музей, Рим.
Венера Милосская. II в. до н. э. Лувр, Париж.
Портреты философов знаменуют отход от классической системы, приверженной к героическим иде — алам, когда было принято изображать только «прекрасных и доблестных» граждан. Мир стареет, стареет и культура, чувствуется, что эпоха эллинизма — это «осень» всего древнегреческого мира. Тогда любили изображать то некрасивую натуру: жутких, морщинистых (но обнажённых!) старых рыбаков или пьяных старух, то впадали в слащавость, показывая женщин с томным выражением глаз и пухленькими губками. А иногда смешивали жанры, включая в игру фантазии прекрасных обнажённых богинь и старых рогатых сатиров. В Афинском музее хранится любопытная скульптурная группа «Афродита и Пан» (около 100 г. до н. э.). Козлоногий бог Пан, сын Гермеса, пытается ухаживать за прекрасной богиней. Шалун Эрот, бог любви, представленный в полёте, хватает его за рога, предупреждая о том, что он забыл меру. Однако Афродита и сама отбивается от уродливого поклонника, замахиваясь на него сандалией. Такие произведения уже стоят на грани жанрового искусства — сюжетных композиций, темы которых основаны на впечатлениях обыденной жизни.
Расписные капители. Северное Причерноморье. II в. до н. э. Керчь.
Афродита. III в. до н. э. Римская копия. Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Гражданские, философские и религиозные проблемы уже давно перестали волновать многих. Отходившие от полисной жизни люди имели кредо — живи незаметно. Постепенно древность III–I вв. до н. э. вживалась в новую среду. Побеждённая Римом ойкумена входила в новый, последний этап своего античного развития — в рамках древнеримской культуры.
Искусство Древней Греции — одно из самых значительных явлений мировой художественной культуры. Погребённые Средневековьем древнегреческие руины открыли мастера эпохи Возрождения и дали высочайшую оценку произведениям классической древности. Античность[22] провозгласили непревзойдённой и совершенной. Она вдохновляла едва ли не всех великих художников — от Рафаэля и Микеланджело до Пикассо. В Древней Греции было создано совершенное по форме искусство. В то время как творения Египта, Шумера, Китая или Ассирии глубже выражали умонастроения и идеалы только этих конкретных стран и народов, Эллада (Древняя Греция) вышла далеко за пределы национальных границ, создав искусство, понятное не только одним эллинам, но и всем другим народам. Как и почему им удалось этого достичь, навсегда останется тайной. Однако красота и глубокий смысл эллинских творений продолжают пленять человечество на протяжении двух тысячелетий.
Искусство Древней Греции не явилось неизвестно откуда, оно выросло из крито-микенских корней[23], создав на их основе новую художественную традицию. Культурные достижения греческих городов во II тысячелетии до н. э. были переосмыслены в I тысячелетии до н. э. После так называемой эпохи «тёмных веков», которая длилась от заката Микенского мира вплоть до VIII в. до н. э., началось стремительное, мощное возрождение культуры. Это было время «греческого Возрождения», создавшее почву для дальнейшего расцвета искусства. На пути своего развития это искусство миновало несколько основных фаз (стилей): геометрику (IX–VIII вв. до н. э.), архаику (VII–VI вв. до н. э.), классику, которая делится на раннюю (490–450 гг. до н. э), высокую (450–400 гг. до н. э.) и позднюю (400–323 гг. до н. э.). III–I вв. дон. э. заняты эпохой эллинизма — временем после смерти Александра Македонского (323 г. до н. э.), когда благодаря завоевательным походам великого полководца был впервые объединён пёстрый и разнородный мир — от Греции через Персию и Среднюю Азию до Индии. Тогда эллинский стиль, в разных местностях принимая различные облики, распространился на огромном пространстве. Во II в. до н. э. Греция подпала под владычество Римской республики и стала провинцией под названием Ахайя, но эллинское искусство продолжило своё существование уже на почве Рима, став самой блестящей составляющей в очень сложном и многонациональном художественном мире империи.
Геометрика
Эпоха геометрики (IX–VIII вв. до н. э.) долгое время недооценивалась учёными; её считали небогатой типами вещей, которые были однообразно украшены. Действительно, основой геометрического искусства стали схематичные бронзовые статуэтки и большие расписные сосуды. В росписях преобладал геометрический стиль, названный так по чётким, логическим формам основных декоративных приёмов: ромб, квадрат, прямоугольник, круг, зигзаг, линия. Изделия самых разных центров — от острова Феры (ныне Санторин), пелопонесского города Аргоса и до Афин — были выполнены в едином духе.
Однако однообразными эти изделия назвать нельзя: большие и стройные, они напоминают фигуру богини — владычицы подземного мира. Отдельные части сосудов строго отделены друг от друга: тулово (основная часть), горло, шейка, венчик, ручки и ножки. В каждом таком сосуде заключена большая информация о мире, закодированная не только в его внешней форме, но и в росписи. Каждый символ росписи сосуда являлся деталью условного изображения устройства мира.
Вероятно, язык геометрических символов — это некое универсальное явление, которое всплывало в истории культуры разных стран и народов в особенные моменты, когда возникали новые художест — венные системы.
Такая роль была отведена греческой геометрике. Позади неё находилось отделённое несколькими веками великое крито-микенское прошлое. Впереди — новое, ещё неизвестное будущее. Связующим звеном для передачи традиции стала керамика — производство сосудов, окрашенных очень скромно, бегло и часто небрежно. Конец Микенского мира дал жизнь субмикенскому вазописному стилю (XII–X вв. до н. э.), который сменился протогеометрическим (X–IX вв. до н. э.), а затем и геометрическим (IX–VIII вв. до н. э.). Форма ваз и характер их росписей становятся всё монументальнее и строже, а их декор от схематической волнистой горизонтали, передающей образ первостихии — воды, переходит ко всё более продуманным, сложным и строго выстроенным образам. Мастера геометрической эпохи опирались на две главные традиции — минойскую силу чувств и микенскую логику. Однако в геометрике явно преобладало второе.
Стиль эпохи великолепно передаёт амфора VIII в. до н. э. из Афин, некогда служившая надгробием. Впервые у греков громадный сосуд оказался связанным с захоронением, но оставался на земле как памятник человеку. Возможно, усиленное стремление сделать форму сосуда человекоподобной (его высота составляет полтора метра) связано с необходимостью видеть в нём увековеченный образ, хотя и условный. Любопытно, что у такой вазы есть скромный двойник в виде другой амфоры, хранящей пепел усопшего и зарытой в землю. Эти сосуды стояли на одной оси и сообщались: по особым памятным дням в такую амфору могли наливать жертвенную жидкость (скорее всего, разбавленный водой мёд), которая просачивалась в могилу; для этого перед установкой у большого сосуда-памятника отбивали ножку и частично дно. Значит, большая амфора имела ритуальный смысл — служила алтарём. Впервые загробный мир был чётко отделён от земного — ничего подобного в крито-микенскую эпоху не было. Такая разделительная грань другими народами (например, древними египтянами, этрусками) так никогда и не была проведена, и их искусство до конца оставалось «загробным». Большая амфора всецело связана с ритуалом перехода. В сплошном поле геометрических узоров-знаков особенно выделяется ленточный орнамент, образованный изломанной под прямым углом линией, — меандр. Обращает на себя внимание фигурная сцена, исполненная очень схематично. Это оплакивание лежащего на ложе человека. Оплакивание — один из важнейших ритуалов, исполнявшихся после смерти человека, чтобы снова вернуть его к жизни. Идея «вечного возвращения», свойственная древности вообще, нашла здесь особое признание. Она выразилась в двух основных темах для украшения геометрических ваз: оплакивание или траурный выезд к некрополю. Появление фигурных композиций в сложной системе геометрических сосудов — среди них наиболее популярны амфоры и кратеры — было признаком нового стиля. На геометрический сосуд возлагалась универсальная духовная нагрузка. Он был одновременно и архитектурным созданием, и произведением пластики.
В VIII в. до н. э. в Греции ещё не было ни развитых архитектурных стилей, ни монументальной скульптуры, ни картин. Поэтому язык памятников был знаковым, родственным идеографическому письму, использующему условные письменные знаки, фигуры. Отдельные знаки символизировали определённые «космические» состояния: лежащая фигура — смерть, стоящая — жизнь, со склонённой вниз головой — готовность к жертвоприношению. Силуэты знаков-фигур не нарушали поверхности памятника, органично взаимосуществуя с фоном. Главное в геометрических сосудах — их необычайная устойчивость (статуарность), т. е. чувство внутренней весомости, подчёркнутой опоры, то, что называют тектоникой.
Именно это качество стало неотъемлемым свойством архитектуры, которая зародилась в VIII в. до н. э., но начала бурно развиваться лишь в эпоху архаики (VII–VI вв. до н. э.).
Архаика
Типы архитектурных сооружений в то время представлены преимущественно храмами. Все они являются архитектурным наследием II тысячелетия до н. э. Сооружения того времени повторяли идею критского мегарона — прямоугольного здания с входом на узкой торцевой стене с колоннами, которые или обрамляли вход, или делили вдоль внутреннее пространство, или стояли у стен. Геометрика приучила древних художников мыслить строго логически. Архаика продвинулась ещё дальше, создав единый архитектурный язык — ордерную систему.
Самой древней разновидностью ордера является дорический. Он назван по одной из главных ветвей эллинской народности — дорийцам, обитателям Пелопоннеса; другой основной ветвью были ионийцы, которые населяли Центральные Балканы, в том числе Афины, а затем переселились на Малоазийское побережье и частично на острова. Дорика традиционно связывалась с мужественным, суровым стилем, ионика — с женственным, мягким и изнеженным. Так и в ордере: дорические постройки были низкие, тяжеловесные и приземистые, ионические — лёгкие, стройные и изящные. Однако ионический ордер распространился лишь в V в. до н. э., а дорический использовался очень широко уже в VII–VI вв. до н. э. До сих пор уцелели фундаменты и семь стоящих колонн храма Аполлона в Коринфе. Они свидетельствуют о том, что в дорическом ордере колонны ставили прямо на стереобат без подставок, эти колонны резко сужались кверху и обычно имели утолщение в центре — энтазис (чтобы подчеркнуть неимоверную тяжесть, которую приходится нести опорам здания); колонны также имели обычно двадцать желобков — каннелюр. Зрительно каннелюры облегчали вес массивных опор и подчёркивали устремлённость их кверху.
Ордер (от лат. ordo — «порядок», «строй») предполагал при строительстве зданий использовать единый модуль (мерку) — пяль, локоть или ступню. Это придавало постройкам особую законченность. Благодаря ордерной системе в архитектурном сооружении уравновещивались противодействующие силы роста вверх и давления вниз. Несущими частями были основания (стереобат) и его верхняя платформа (стилобат), а также стоящие на нём опоры (колонны). Несомые части — вся верхняя часть здания, кровля с антаблементом — перекрытием, лежащим непосредственно на колоннах. Антаблемент состоял из трёх соподчинённых частей: архитрава, фриза и карниза. Колонна в свою очередь имела основание (базу), которым опиралась на стереобат — ствол, состоявший из нескольких поставленных друг на друга барабанов, и завершалась «главой» — капителью, в которой выделялись «подушка» — эхин и лежащая на нём сверху квадратная плита — абак.
В Южной Италии, куда с VIII в. до н. э. выселялись греческие колонисты, чтобы основывать новые города, сохранилось несколько дорических храмов. Они находятся в Пестуме (греческое название — Посейдония). У них сохранились не только обходные колонны — птеромы, но частично и стены храмов, а также огромные, тяжелейшие перекрытия, готовые, кажется, разрушить опоры.
Греческие мастера с удивительным мастерством вписывали храмы, посвящённые разным богам, в природный ландшафт в соответствии с их функциями и образами: одни строили на равнинах, другие — на возвышенностях, третьи — на опушках лесов, недалеко от рек или священных ущелий.
Затем к дорическому («мужественному») ордеру присоединился ионический («женственный»), а в конце V в. до н. э. и коринфский («девический»), пропорции которого уподоблялись девическому телу. Тогда зодчие стали выбирать ордер для храмов в зависимости от пола, духа и олимпийского авторитета божества. Так впоследствии будет предписывать древнеримский архитектор Витрувий в своём труде «Десять книг об архитектуре», который он напишет в конце I в. до н. э.
В эпоху архаики стали строить большие греческие святилища: Аполлона (бога света и искусств) — в Дельфах, Геры (супруги верховного бога Зевса) — в Олимпии. Святилища занимали важное место в жизни древних греков, поскольку они являлись средоточием древнейших ритуалов и постепенно превращались в крупные центры искусств.
Например, дельфийский комплекс, подобно всем другим святыням эллинов, возник на освящённом месте. Об этом говорит и легенда древнегреческого поэта Гомера.
Дельфы были основаны критянами. Французские археологи, начавшие раскопки в 1907 г., нашли терракотовые ритуальные предметы, посвящённые богине Афине. Там был отстроен храм Аполлону, победителю чудовищного змея Пифона, который являлся воплощением хаотических вод. Святилище было ограждено и ориентировано таким образом, что в него входили с востока, а к храму поворачивали с запада. По представлениям архаики, запад был местом смерти, и потому храм Аполлона рассматривался как гробница божества (Пифона). В ней он и возрождался благодаря творившей ритуал богине-птице. В дельфийских мифах это Коронида, супруга Аполлона и мать бога-врачевателя Асклепия. Однако в религии древних греков богини-женщины уступают место богам-мужчинам. Так и Коронида (Ворона) была убита в мифах Аполлоном.
Зигзагообразный, трудный подъём в святилище воспроизводил ночной путь бога Солнца, его драматическую борьбу с силами преисподней и выход из тьмы на восток. Это был не просто путь с востока на запад и вновь на восток, но одновременно и подъём вверх по высокой, крутой скале; буквально — восхождение к свету. Мрачные Дельфы, где, по свидетельствам древних, селились лишь коршуны и звучало многократное, жуткое эхо, были святилищем борьбы смерти и жизни, тьмы и света — и победой вторых.
В Дельфах кроме храма Аполлона, от которого до наших дней дошли только руины, было ещё несколько зданий: небольшие сокровищницы разных городов, в которых под опекой бога хранилась их казна (они стояли перед храмом вдоль священной дороги), стадион, театр и знаменитая Лесха (здание для собраний) книдян, которую в V в. до н. э. расписал величайший греческий художник Полигнот с острова Фасоса. Его прославленные фрески «Разрушение Илиона» и «Преисподняя» не сохранились, как и всё его творчество, но их детально описал прекрасный знаток греческих древностей Павсаний. Его книга «Описание Эллады» (II в. н. э.) до сих пор остаётся непревзойдённым трудом по истории эллинской старины.
Скульптура эпохи архаики входила в силу так же стремительно, как и архитектура. Она тесно связана с ней, поскольку обычно была предназначена для религиозных комплексов и украшала фронтоны зданий. Живопись по традиции тоже была очень близка и к архитектуре, и к скульптуре, потому что скульптуру раскрашивали, иногда в невероятно яркие, фантастические цвета.
Композиции архаических храмов, которые помещались на фронтонах[24] (в частности, замечательные фрагменты афинского Акрополя), также связывались с идеей происхождения мира, и потому их главной героиней часто выступала Горгона Медуза.
В древнегреческой мифологии герой Персей обезглавил её, что означало сотворение мира. В скульптуре того времени этот подвиг выглядит наивно, празднично: фигуры обращают головы к зрителю, а превышающая их размерами Медуза кажется сказочным монстром. Статуи уменьшались соответственно склонам фронтона, и если Горгону изображали в центре, то в углах помещали каких-либо зверей или крошечных человечков-героев. Архаический мир был насквозь мифичен, но он уже лишён «страха и ужаса», которым наполнен мир Древнего Востока. Он драматичен по содержанию, но ярок и светел по духу. Отдельные статуи вначале слишком напоминают колонны: руки тесно прижаты к телу, ступни ног стоят на одном уровне. Фигуры будто только вышли из каменного блока, из которого поочерёдно обрабатывались четыре фасада здания. У мужских и женских фигур сходные пропорции: тонкие талии и широкие плечи, с той лишь разницей, что мужские статуи очень часто предстают обнажёнными, а женские — в одеяниях. Вместе с тем фигуры ранней поры удивительно органичны; они словно живут внутри камня и сохраняют в нём свою божественную душу. Таковы, например, знаменитые статуи Геры Самосской или Артемиды с острова Делос.
Однако со временем фигуры стали отделяться от каменного блока и «выходить» в реальное пространство. К концу VI — началу V в. до н. э. пропорции женских фигур, называемых статуями кор (от греч. «кора» — «девушка»), и мужских фигур, называемых статуями куросов (от греч. «курос» — «юноша»), становятся более естественными, а их движения более свободными. Выходя из состояния неподвижности, они радостно ступали навстречу зрителю. Куросы оставались обнажёнными, коры были одеты в богатые сложные одеяния, как показывают удивительные памятники, найденные археологами на афинском Акрополе.
Девушки кокетливо поддерживают сбоку свои пышные тонкие гофрированные хитоны. На их лицах сияет радостная архаическая улыбка. Сложные одеяния, принадлежностью которых был короткий косой хитончик[25], наброшенный на грудь, скрывают пластику тела, но уже в 30-х гг. VI в. до н. э. у кор появились строгие дорийские уборы — пеплосы, которые станут основным одеянием классической эпохи. Формы тела становятся более крепкими, реальными, а к началу греко-персидских войн улыбка сбегает с архаических лиц. Позднее статуи куросов, например Аристодика, служившего надгробным памятником, приобретают свободный пластический объём.
Архаическая скованность значительно дольше сохранялась в рельефе. Мемориальная стела воина Аристиона, выполненная скульптором Аристоклом (как начертано на памятнике), создана около 510 г. до н. э. Его образ ещё очень условен, лишён индивидуальных черт. Изображённая в профиль фигура скованна, силуэтна и по-архаически богато раскрашена. Однако появилось новшество, которое состоит в том, что рельеф не представляет жестокую сцену охоты или войны, как на стелах Микен. Он просто изображает человека в его торжественном воинском обличии. Фигура является частью узкой высокой стелы (такие стелы иногда оставались без фигур, и на них могло быть высечено только имя). В дальнейшем фигура будет стремиться «выйти» из каменного блока. Так низкий (по высоте изображения над плоскостью каменного блока) рельеф — барельеф — постепенно становился высоким — горельефом.
В эпоху архаики одной из самых высокоразвитых областей искусства стала вазопись. Были созданы тысячи мастерских для формовки и росписи разнообразных сосудов: амфор для масла или вина, кратеров для смешивания вина с водой (как было принято на греческих пирах), скифосов и киников для вина, пиксид для женских украшений.
В первой половине VI в. до н. э. вазопись процветала в Коринфе, в котором были популярны росписи в восточном стиле. Этот стиль казался похожим на восточную манеру украшать изделия рядами фризов животных или фантастических существ. Вазы этого стиля сменили геометрические, и символы-знаки уступили место образам. Для коринфской керамики, изготовленной из красивой глины кремоватого цвета, характерны фризы животных — львов, леопардов и пантер. На светлом фоне глины чёрные фигуры не выделяются слишком резко: их контуры процарапаны, силуэты подцвечены пурпуром (природным красящим веществом красно-фиолетового цвета), а по фону разбросаны многочисленные пятна-розетки.
Во второй половине VI в. до н. э. Коринф уступил место Афинам, которые с этого времени постепенно становятся своеобразной столицей эллинского мира. В Аттике — области, в которую входили Афины, — приобрели особую популярность сосуды, исполненные в так называемом чернофигурном стиле: чёрные фигуры располагались на светлом фоне. Однако в них появился ряд новшеств, таких, как удивительный, блистающий, словно зеркало, лак, новые типы сосудов (среди которых особо ценились большие амфоры) и украшения росписью — не сосуда целиком, а только выделенного участка в самом широком месте, который назывался «клеймом». В моду вошёл обычай, по которому гончар и вазописец ставили свои подписи на вазах — так высоко ценился труд ремесленника.
Амфора, на которой изображён «Геракл[26], выводящий Кербера[27] из подземного мира», хранится в Московском государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Она даёт представление об этом искусстве. У неё стройные, строгие пропорции. На сияющем фоне чёрного лака выделяется светлое клеймо с изображением одного из последних подвигов Геракла. Герой показан склонённым к двуглавому псу Керберу, стражу подземного мира, с вьющимися над его лбами змеями.
Кербер чувствует силу героя: он видит приготовленную для него цепь и беспомощность владычицы мира мёртвых Персефоны, потому готов смириться со своей участью. Сзади стоит Гермес, бог-проводник, в петасе (шляпе путешественников) и крылатых сандалиях. В руке он держит магический жезл, с помощью которого можно усмирить любое существо. Сцена настолько тщательно продумана и так живо воспроизведена, что передать её может только длинный подробный рассказ.
Однако уже около 30-х гг. VI в. до н. э. блестящая плеяда вазописцев, в числе которых самыми выдающимися были Евфроний и Евтимид, стала работать в так называемом краснофигурном стиле. Фигуры теперь стали светлыми, а фон — тёмным.
Ранняя классика
Особого расцвета вазопись достигла в период строгого стиля, как именуют сейчас всю раннюю классику (490–450 гг. до н. э.). Эта эпоха, связанная с борьбой Греции против могучей Персидской державы, была периодом становления демократии в греческих городах-государствах (полисах). Эпоха архаики, отмеченная правлением тиранов, уходила в прошлое. На историческую сцену выходил независимый гражданин, человек. Для строгого стиля характерен драматический накал борьбы: большинство тем связано с битвами, напряжёнными динамичными действами, строгостью наказания, выносимого врагам.
Среди мастеров того времени особо отличались Онесим, Дурис, вазописец Клеофрада, вазописец Брига и др. Одному из них, вазописцу Клеофрада, принадлежит знаменитая гидрия (сосуд для воды) из Нолы со сценой «Гибель Трои». Круговое изображение в верхней части сосуда насыщено настоящим трагизмом: в центре изображена святыня троянцев — священный палладий (деревянная статуя Афины Паллады, хранительницы города Трои), — к которой припала дочь царя Приама, пророчица Кассандра. Греческий вождь Аякс, попирая тело павшего врага, с силой оторвал от палладия спасающуюся около него Кассандру. Это было неслыханным доселе святотатством, за которое на народ Аякса будет наложена особая кара на целую тысячу лет. Крутом смерть и насилие, и даже пальма печально склоняет свои ветви, а за ней, прямо на алтаре, убивают самого старца Приама, обагрённого кровью своего маленького внука Астианакта.
Тема искоренения произвола, неуправляемости и воцарения здравомыслия проходит сквозь все памятники той эпохи. В 60-е гг. V в. до н. э. был заново отстроен храм Зевса в Олимпии — важнейшее общеэллинское святилище, где раз в четыре года справлялись всемирно известные Олимпийские игры. Оба фронтона в храме, выстроенном архитектором Либоном из известняка, имели мраморные скульптурные группы (ныне хранятся в музее Олимпии). Композиция на западном фронтоне здания представляла страстную, патетическую сцену: кентавры нападали на женщин и мальчиков во время брачного пира царя Пирифоя. Динамичные и напряжённые фигуры словно сливаются в группы, которые постепенно понижаются к углам, и вместе с тем действие становится всё более напряжённым. Всё изображение оказалось связанным и по форме, и по сюжету. Оно исполнено духовной силы: стоящий в центре бог Аполлон поднимает правую руку, предвещая победу людям.
На другом, восточном, фронтоне представлена статическая композиция, на которой Эномай и Пелопс готовятся к состязаниям. Миф о первом беге колесниц был положен в основу Олимпийских игр. Пелопс некогда прибыл из Малой Азии просить в жёны Гипподамию — дочь Эномая. Тот, предчувствуя смерть от руки жениха, всё же вызвал его, как и прежних претендентов, на состязания. Пелопс хитростью погубил старого царя, подговорив на предательство возничего.
Спокойствие героев иллюзорно, они все напряжены в ожидании исхода. Эномай подбоченился, Пелопс как победитель одет в золотой панцирь. Женщины стоят рядом с ними, а далее — загадочные статуи жрецов, мальчиков и возлежащие мужские фигуры, символизирующие реки Алфей и Кладей, в долине которых проходили состязания.
Образы строгого стиля действительно строгие. Статуя возничего из Дельф глубоко отражает идеалы эпохи. Она была посвящена Аполлону одним из правителей Южной Италии. Фигура до половины закрыта колесницей, но все видимые детали отработаны с величайшей тщательностью: и пальцы ног, и вздувшиеся вены, и каннелюры — вертикальные желобки, покрывающие одеяния. Один исследователь удачно сказал, что фигуры строгого стиля стоят подобно трубам органа. Выражение их так же сурово. Обращает на себя внимание новый тип лица с гладкой, низко закрывающей лоб причёской, правильными чертами и сильным, тяжёлым подбородком.
Все святилища, в том числе и дельфийское, были настоящими музеями под открытым небом. Эллинские города, выборные правители Дельфийского союза, куда входили сильнейшие из них (Афины, Спарта, Аргос, Фокида и т. д.), и отдельные граждане преподносили им самые ценные дары — обычно по обету. Их называют вотивами (от лат. votivus — «посвященный богам»); памятники посвящались богу, если были обещаны ему в особой ситуации. Подобные вотивные предметы ставили вдоль священной дороги и, очевидно, во всех доступных местах, поскольку древнегреческий писатель II в. н. э. Павсаний в своём произведении «Описание Эллады» упоминал о семидесяти тысячах памятников, увезённых из Дельф одним только римским императором Нероном.
Все они — групповые и одиночные, конные и пешие, изображавшие людей, животных и демонов, изготовленные из драгоценных материалов (золота) и простые — не нарушали гармонии комплекса, а находились с ним в сложной смысловой и эстетической связи. Сейчас её трудно восстановить, потому что очень многое погибло. Однако уцелевшие вотивные предметы показывают, что среди них были удивительные, прекрасные работы.
В то время творил один из величайших ваятелей V в. до н. э. Мирон. Им была создана знаменитая статуя метателя диска — «Дискобол», не сохранившаяся до наших дней, но реконструированная благодаря римским копиям. Она была бронзовой, как и большинство других статуй строгого стиля, что вполне соответствовало духу времени.
«Дискобол» замечателен остроумием замысла: он и стремительно движется, и одновременно неподвижен. Мирон вообще любил изображать человека в крайних ситуациях и даже изготовил статую воспетого в стихах бегуна Лада, умершего на самом финише. Отличительной чертой этой статуи является не гармоничность сложной фигуры, а диспропорции, специально внесённые в неё с учётом оптических поправок: лицо юноши, если его рассматривать анфас (спереди), асимметрично, однако голова расположена в сильном наклоне, и в результате всех этих оптических эффектов у зрителя создаётся удивительно цельное восприятие лица. Такой же необычностью замысла отмечена его бронзовая[29] скульптурная группа «Афина и Марсий», стоявшая на афинском Акрополе. Она была тоже в духе времени: богиня наказывала лесного бога Марсия, осмелившегося, нарушив запрет, найти и поднять сё тростниковую флейту. Инструмент этот изобрела сама Афина, но заметив, что игра на нём искажает прекрасные черты её лица, выбросила флейту, прокляв её и запретив к ней прикасаться.
Высокая классика
К середине V в. до н. э. острота раннеклассического стиля постепенно изжила себя. Искусство Греции вступило в полосу расцвета. Повсюду после персидских разрушений отстраивали города, возводили храмы, общественные здания и святилища. В Афинах с 449 г. до н. э. правил Перикл, высокообразованный человек, объединивший вокруг себя все лучшие умы Эллады: его друзьями были философ Анаксагор, художник Поликлет и скульптор Фидий. Заново отстроить афинский Акрополь, ансамбль которого сейчас считается красивейшим, выпало именно Фидию.
Афинский Акрополь стоял на высокой отвесной скале, вздымающейся над городом. Акрополь был средоточием всех высших святынь афинян. При Перикле он был переосознан как уникальный архитектурный комплекс. По замыслу архитектора Мнесикла возвели великолепный входной портик в святилище, оформив его ионическими колоннами. Слева к Пропилеям (парадным воротам) примыкало здание пинакотеки — картинной галереи, в которой находились изображения главнейших героев Аттики, а при входе стояли статуи богов-охранителей: Гермеса и Гекаты — трёхтелой, трёхликой богини ночи и призраков. Справа, на самом уступе скалы, приютился крошечный, очень изящный храм Ники Аптерос (Бескрылой). Горожане шутили, что бескрылой богиню именовали, чтобы она не покинула их. Храм Ники был обнесён балюстрадой — ограждением, состоящим из невысоких рельефных плит со сценами жертвоприношений. Балюстрада приобрела всемирную известность из-за украшавших её рельефов. Среди них находилась знаменитая «Ника, развязывающая сандалию» с её тончайшим струящимся одеянием. Но эти рельефы были сделаны позднее, так как Акрополь отстраивался несколько десятилетий.
Пройдя Пропилеи, посетитель оказывался на удлинённой площади, разделённой в древности на множество священных участков, где почитали Артемиду-медведицу, змееногого бога Кекропса и его трёх дочерей — богинь росы. При Перикле в южной части площади стали строить большой дорический храм — Парфенон, посвящённый Афине Парфенос (Деве). Напротив него, в северной части, стали возводить Эрехтейон, хранивший самые древние реликвии и во II тысячелетии до н. э. посвящённый Афине Полиаде (Матери) и её супругу Посейдону Эрехтею. В Эрехтейоне находился архаичный ритуальный бассейн (Эрехтеево море), по преданию, высеченный из скалы Посейдоном в споре с Афиной. Рядом росла священная олива, якобы посаженная богиней.
Храм Парфенон, выстроенный в середине V в. до н. э. архитекторами Иктином и Калликратом, стал одним из прекраснейших эллинских храмов. Он, огромный и могучий, стоял на возвышающемся участке голой серой скалы. Однако человеку, поднимавшемуся по ступенькам к храму, скала казалась ровнее, а храм — доступнее и человечнее. По торцевым фасадам у него было восемь колонн, по боковым — семнадцать. Храм воспринимался и не слишком удлинённым, и не слишком коротким. Он был в высшей степени гармоничным благодаря объединению в нём свойств двух ордеров — дорического и ионического. Наружные колонны Парфенона были дорического ордера. Стены собственно храма — целлы — венчал непрерывный ионический фриз. Если снаружи Парфенон украшали сцены жестоких сражений, в стиле которых ещё весомо звучал строгий стиль, то внутренний фриз изображал мирное событие — торжественное шествие афинян на празднике Великих Панафинéй (празднества в честь богини Афины; проходили один раз в четыре года; Малые Панафинеи — ежегодно). На Панафинеях везли на корабле новое одеяние для Афины — пеплос. Этот дар был знáком её воскресения. Всеафинское шествие было представлено здесь в мерном, праздничном ритме: и знатные старцы с ветвями в руках, и девушки в новых хитонах и пеплосах, и музыканты, и жрецы, и всадники на вздыбленных, волнующихся конях. Рельеф имел высоту всего один метр и был высечен уже на самом здании, но по гармоничности, сплавленности форм и красоте ритма он не имеет равных в мировом искусстве. Фронтоны храма были заполнены скульптурой, прославившей эллинов на все времена; ваятели работали под наблюдением Фидия и по его программе. На западном фронтоне, обращённом к Пропилеям, был представлен миф о споре Афины с Посейдоном за обладание греческой областью Аттикой с Афинами. Афиняне, как известно, предпочли богиню, даровавшую им оливковую рощу. Оба бога были изображены в центре на колесницах со вздыбленными конями. За ними сидели боги и герои Аттики, присутствовавшие во время спора Афины и Посейдона. Главный (восточный) фронтон представлял миф о рождении Афины из головы Зевса в присутствии богов и богинь, но уже вселенского, мирового уровня. К сожалению, скульптуры Парфенона были сильно повреждены в XVII в. н. э., когда в нём произошёл взрыв. Остатки уцелевших фигур, а также ряд плит фриза выломал в 1801 г. лорд Эльджин, благодаря которому они попали в Британский музей. Строгий стиль вплотную подошёл к портретному видению людей. В то время был создан один из редких памятников — портрет героя греко-персидских войн Фемистокла (сохранился в плохой копии). Впрочем, и герои Мирона имеют индивидуальные, неповторимые черты. Фидий же нивелирует всё особенное, мешающее воплощению общего. Красивые овальные лица приобретают идеальные черты: большие, с подчёркнутыми веками глаза, выразительный рот, высокий, сливающийся с линией носа лоб — то, что получило название классического греческого профиля. Такое же стремление к общему происходит и в теле: формы, обладающие идеальными пропорциями, наливаются силой и мощью и, сливаясь в единый сложный организм, начинают звучать, как музыка. Эпоха классики, особенно высокой (450–400 гг. до н. э.), не терпела моделей с изъянами — в человеке всё должно быть совершенным. Даже на Перикла, блиставшего умом и красотой, а также благородством духа, скульптор Кресилаи надел шлем, чтобы скрыть слегка удлинённую форму его черепа.
Скульптуры фронтонов Парфенона обладают удивительной, невиданной ранее жизненной силой. Сохранились лишь фрагменты, но и они исполнены сверхчеловеческой красоты. Прекрасен лежащий в углу Тезей, но не менее выразительна голова коня Селены. Многие композиции Фидия были обрамлены фигурами Гелиоса, восходившего из вод Океана на своей колеснице, и Селены, погружавшейся в них. Это на языке мифа означало рассвет. Так передать в искусстве время и пространство космоса мог только Фидий. Тела сидящих, полулежащих, откинувшихся назад богинь с их прекрасными формами и невероятной элегантностью не имеют равных. В их одеждах трепещет каждая складочка.
Внутри Парфенона стояла колоссальная статуя Афины Парфенос работы Фидия. Она была из слоновой кости и золота на деревянном каркасе (такая техника называлась акролитной), причём золото составляло неприкосновенный запас афинской казны. Статуя сохранилась лишь в римских копиях, среди которых наиболее достоверна мраморная статуэтка из Варвакиона. Богиня представлена как средоточие всех духовных сил Парфенона; она воплощает идеи и образы храма. На пьедестале статуи изображена сцена рождения первой женщины — Пандоры, перекликавшаяся с рождением Афины. На рёбрах её сандалий — битва греков с кентаврами (которая изображена на южном фризе храма), на гребне шлема — сфинкс и пегасы, на внешней стороне огромного щита — битва греков с амазонками (западная стена), на внутренней поверхности щита, полузакрытой свернувшейся фигурой змея, брат Фидия Панен написал сцену битвы богов с гигантами, вышитую на панафинейском пеплосе богини (восточный фриз). В руке Афина держала подпираемую массивной колонной двухметровую статую богини победы Ники.
Так удивительно сплавил Фидий весь образный смысл грандиозного святилища в единой фигуре. В тёмном пространстве Парфенона статуя Афины, ограждённая двухъярусной колоннадой, излучала магический свет, который гасился нежной синевой храмовых штор, служивших фоном для этой блистательной статуи.
Младший современник Фидия, аргосский скульптор Поликлет, прославился статуями атлетов[30]. Учёные нашли в массе римских копий вещи, известные в описаниях древних авторов под названиями «Дорифор» и «Диадумен». Обе статуи, замечательные своей совершенной пластической красотой, были отлиты из бронзы. Дорифор, представлявший, возможно, героя Троянской войны Ахилла, показан спокойно стоящим. В то же время он кажется шагающим: правая нога выдвинута вперёд, левая отставлена. На плече его копьё. Фигура героя не только могуча, но и отмечена печатью особой, почти математической логики. При построении её, как и при создании ордерных храмов, принимался во внимание модуль (т. е. мерка). Благодаря сложным расчётам все части тела и даже каждая деталь подчинялись единому принципу. Поликлету среди классических скульпторов в этом не было равных. Итог своим теоретическим изысканиям он подвёл в трактате «Канон». В последние годы, уже после смерти Фидия, погибшего, очевидно, по навету в конце 30-х гг. V в. до н. э., Поликлет стал вносить в свои образы ноту лиризма. Его Диадумен широко раскинул руки в пространстве, ритм движений более лёгкий, стремительный, текучий. Завязывая диадему вокруг головы, этот юноша — возможно, это был сам бог Аполлон — весь ушёл в своё занятие, замкнувшись в сфере самосозерцания.
Воинственный образ Афины Фидий представил в другом материале — бронзе. Эта огромная статуя стояла на акропольской площади. Речь идёт о знаменитой Афине Промахос (Путеводительницы в битвах), золочёный кончик копья которой был виден морякам, подплывавшим к Аттике.
Эрехтейон был достроен позднее, уже около 410 г. до н. э. Он неоднократно перекладывался в XX в. н. э. На фоне грандиозного Парфенона изящный Эрехтейон с тремя различными портиками и статуями кариатид (девушек, несущих перекрытие) кажется волшебной игрушкой. Великое и малое, архаичное и современное, грандиозное и интимное гармонично слилось в Акрополе Афин. Он и сегодня остаётся эталоном естественности, красоты и благородного вкуса.
Поздняя классика
В 30-х гг. Эллада переживала политический кризис: завязалась война Афин со Спартой, в которой Спарта одержала верх; в конце десятилетия, во время мора, погиб Перикл. Всё это не могло не отразиться на искусстве, которое в поздней классической фазе (400–323 гг. до н. э.) стало следовать двум основным направлениям. Традиция Фидия сохранялась до гибели античного мира под ударами варварских племён (IV в. н. э.). На её фоне наметился, с одной стороны, уход в патетическую героику, с другой — в индивидуальный, возвышенно-лирический мир. Выразителями двух направлений были великие мастера IV в. до н. э. — паросец Скопас и афинянин Пракситель.
Скопас родился на острове Парос, прославленном месторождением самого прекрасного, снежнобелого кристаллического мрамора. Духовно он тяготел к миру бурь и страстей — к «пафосу». Работал Скопас по заказам в разных уголках мира, в том числе и в Малой Азии, где трудился над фризом со сценой битвы амазонок — амазономахии, предназначенном для Галикарнасского мавзолея. Мавзолей в Галикарнасе воздвигал при жизни для себя и жены Артемисии правитель Карии Мавсол. Это чудо света не сохранилось, но по предположениям, гробница представляла собой многоярусное прямоугольное сооружение с захоронением внизу, героическими фигурами в центральном объёме-храме и статуями Мавсола и Артемисии, стоящих на колеснице. Рельеф Скопаса изображал поединки греков с амазонками, фигуры которых были насыщены особым драматизмом.
Голова раненого воина из храма Афины Алеи в Тегее показывает Скопаса глубинным реформатором концепции Фидия. Под его резцом прежде прекрасная форма искажается: страдание делает человека некрасивым, обезображивает его лицо.
Раньше греческая эстетика вообще исключала страдание. Например, греческая поэтесса Сафо (VII в. до н. э.) говорила: «Скорбь в доме любителя муз неуместна». Бесстрастие считалось чертой хорошего тона. Поэт Архилох (VII в. до н. э.) проповедовал: «Слишком в беде не горюй и не радуйся слишком ты в счастье. То и другое умей доблестно в сердце носить».
И вот фундаментальный нравственный принцип древнегреческого искусства оказался нарушен. Красота уступает место боли, боль изменяет облик человека, и из его груди вырывается стон. Пропорции лица искажены: голова становится почти кубической и сплюснутой. Такой выразительности образ скорби ещё не достигал.
Знаменитая «Вакханка» — небольшая статуэтка служительницы культа Диониса — представляет Скопаса мастером новых пластических решений. Полуобнажённая, в дикой пляске, фигура уже не стоит, не поворачивается, а вращается вокруг оси в стремительном, бурном движении. Вакханка охвачена страстью — разрывает на части животное, в котором видит воплощение бога. На глазах зрителя совершается кровавый ритуал, который никогда прежде в греческой скульптуре таким образом не изображался.
Тогда же товарищ Скопаса по работе над Галикарнасским мавзолеем Леохар работал над статуей возносимого на небеса Ганимеда. Юноша, увлекаемый орлом в поднебесную высь, в целом был представлен обычно, но у него под ногами отсутствовала опора, фигура была лишена собственной тектоники, и применительно к ней становился бессмысленным стиль Поликлета — равновесие сил в человеческом теле, при котором противоположные части (правая рука — левая нога, и наоборот) взаимно связаны.
Ему приписывают знаменитую статую «Аполлон Бельведерский». Воспетый выдающимся немецким историком искусства И. Винкельманом, бог идёт, рассыпая вокруг — направо и налево, вперёд и назад, вверх и вниз — ослепительные лучи своей божественной славы. Несомненно, этот памятник, ставший хрестоматийным, принадлежит к лучшим творениям эллинов.
Пракситель был мастером лирических божественных образов. Сохранилось много римских копий его работ: «Сатир, наливающий вино», «Отдыхающий сатир», «Аполлон Сауроктон» (или «Аполлон, убивающий ящерицу»), «Эрот» и др. Наиболее известна его скульптура обнажённой Афродиты, сделанная по заказу острова Коса, но перекупленная жителями острова Книд, которая получила название «Афродита Книдская». Пракситель впервые обнажил Афродиту: только ей одной позволялось демонстрировать свою красоту без одежд. Она будто только что вышла из воды, прикрываясь руками. Сохранившиеся копии не передают красоту статуи богини, которая была изумительна, судя по элегантности работ этого мастера. Пракситель свои фигуры, высеченные обычно в тёплом, нежно светящемся мраморе, отдавал для подцветки Никию. Когда его спросили, какие статуи из своей мастерской он вынес бы первыми в случае пожара, Пракситель ответил: «Конечно, те, которые расписал Никий». Фигуры были мягко тонированы воском и оживлены лёгким цветом. Сейчас трудно вообразить их красоту.
Торс Афродиты Книдской. IV в. до н. э. Римская копия. Лувр, Париж. К счастью, одна из работ великого мастера дошла до наших дней в подлиннике. Это «Гермес с младенцем Дионисом». Группа была посвящена в храм Геры в Олимпии, где её и нашли при раскопках. Утрачены только ноги и кисть руки Гермеса, державшего виноградную гроздь. Гермес, несущий младенца на воспитание нимфам, отдыхает в пути. Фигура бога сильно наклонена, но это не делает скульптуру некрасивой. Она, напротив, овеяна атмосферой неги. Черты лица обозначены не слишком резко, они словно плавятся под действием полуденного солнца. Веки больше не подчёркиваются, и взгляд становится томным, как бы рассеянным. Часто Пракситель ищет для своих фигур дополнительную опору: стволы, пилоны или другие подпорки, как бы не надеясь на силу их собственной тектоники.
На рубеже греческой классики и эллинизма работал последний великий ваятель — Лисипп, придворный скульптор Александра Македонского. Как художник он был очень многогранен — создавал скульптурные группы (например, «Подвиги Геракла»), отдельные статуи и даже портреты, среди которых наиболее известен портрет самого Александра Македонского. Лисипп пробовал себя в разных жанрах, но более всего ему удавались изображения атлетов.
Главная его работа — «Апоксиомен» — изображает юношу, счищающего с тела песок после состязаний (греческие атлеты натирали своё тело маслом, к которому во время состязаний прилипал песок); она значительно отличается от творений поздней классики и, в частности, от работ Поликлета. Поза атлета свободна и даже несколько развинчена, пропорции совсем иные — голова составляет не одну шестую часть от всей фигуры, как в «квадратном» каноне аргосца, а одну седьмую. Фигуры Лисиппа более стройные, естественные, подвижные и независимые. Однако в них исчезает нечто очень важное: атлет уже не воспринимается героем, образ становится более приниженным, в то время как в высокой классике он был восходящим: людей героизировали, героев обожествляли, а богов ставили на уровень высшей духовной и природной силы.
Словно предчувствуя такой конец, греческое искусство поздней классики создало особый жанр мемориальных стел. Искусство надгробного рельефа, пресечённое греко-персидскими войнами, ожило в Аттике лишь после Фидия. Чем дальше, тем больше оно набирало силу и в IV в. до н. э. создало целый ряд первоклассных творений. В погребения клали изумительные по тонкости исполнения и выразительности средств белофонные лекифы, на которых были изображены встречи живых с умершими в ритуальные дни. А над захоронениями ставили мраморные надгробия со всё более высоким рельефом, приблизившиеся вплотную к скульптурным телам, помещаемым в эдикулы (от лат. aedicula — «маленький храм») — ниши, обрамлённые двумя небольшими колоннами или пилястрами с антамблементом и фронтончиком над ними. Такое оформление делало их похожими на храм, в котором происходит воображаемая встреча живых и умерших. Их союз подчёркивают рукопожатие и встреча взглядов.
В 1985 г. в России на полуострове Тамань был найден один из таких рельефов, сделанный в Афинах и представляющий традиционную сцену встречи-прощания. Греческое слово «хайре» («здравствуй») означало вместе с тем «прощай». То же было и с латинским «vale» («вале»). Изображены два воина в полном вооружении и в коринфских шлемах: слева — пожилой, бородатый; справа — юный с едва пробивающимися бакенбардами и «скопасовским» типом лица. Интересно, что голова бородатого воина исполнена в традициях высокой классики и даже внешне напоминает «Перикла» скульптора Кресилая. Голова юноши — другого, более позднего стиля. Чувствуется, что фигура бородатого должна была олицетворять прошлое, историю. Это умерший. Юноша вопрошает его о том, что в мире ином, но спутник безмолвствует. Он отводит взгляд, разворачивается к зрителю: он выключен из реальных событий. Идея подобных рельефов проста: все умершие живут в памяти близких, никто не покидает мир бесследно. Заботиться о мёртвых, хранить память о них в народных преданиях — священный долг всех людей. Именно этим благородным правилом был продиктован жестокий обычай древних греков в V в. до н. э.: полководца, выигравшего войну, но оставившего сотоварищей не погребёнными, казнили.
В 317 г. до н. э. правитель Афин Деметрий Фалерский издал закон, запрещавший роскошь. Великолепные, полные мудрости и человечности рельефы сменились однообразным строем низких колонок, усеявших греческие кладбища. Истребление памяти, в какой бы форме оно ни происходило, было ещё одним знамением конца классического греческого искусства.
Тем не менее греческие художники не переставали творить — уже не для собственных потребностей, а для новых богатых заказчиков. Они продолжали традицию, повлиявшую на искусство стран и народов на огромном пространстве — от Рима до государств Средней Азии.
Искусство эпохи эллинизма
К концу IV в. до н. э. узость границ маленьких греческих городов-государств — полисов — ощущалась всё острее. Классический греческий мир, раздираемый внутренними войнами, практически изжил себя. Наступала новая эпоха: стирались границы, объединялись народы и культуры всей ойкумены (известного обитаемого мира). Этому способствовали великие завоевательные походы выдающегося греческого полководца — македонского царя Александра. Умерший совсем молодым (в двадцать восемь лет), Александр Македонский со своей армией покорил многие древние народы, дойдя вплоть до Индии и создав огромную империю.
После смерти Александра Македонского в 323 г. до н. э. колоссальная монархия распалась на несколько областей, которыми управляли сподвижники завоевателя — диадохи. К их числу принадлежали Сирия с центром в Антиохии на Оронте, Египет со столицей Александрией, Пергамское царство с центром в Пергаме. Сама Греция всё больше пустела и постепенно превращалась в провинцию: мастера находили заказы при дворах новых правителей. Однако она оставалась главным средоточием эллинизма — художественной системы восприятия мира, запёчатлённой в творчестве её великих мастеров. Искусство эпохи, наступившей после Александра Македонского, назвали эллинистическим, потому что местные традиции и школы в каждой стране во многом подражали общепризнанному эллинскому стилю.
Были общие черты, роднившие искусство разных областей в IV–I вв. до н. э. Оно воплощало новую идею величия мира, объединённого на громадном пространстве эллинской культурой. Осуществлялись фантастические проекты: горы превращались в города, создавались исполины вроде медного Колосса Родосского (бога солнца Гелиоса) в гавани острова Родос.
Стремление выйти за рамки человеческого и прорваться в мир богов — одна из характерных черт искусства той эпохи. Александр Македонский называл себя Новым Гераклом и Новым Дионисом, культ обожествлённых правителей и их жён был традиционно популярен на Востоке и в Египте. Повсеместно строились и пышно расцветали города, которые уже не следовали живописному принципу оформления старых акрополей. Новые города подчиняли местность регулярной планировке: их прорезали прямые и широкие улицы; площади украшали храмы, библиотеки, здания общественного назначения. Одним из самых красивых городов той поры был Пергам в Малой Азии (ныне Бергама в Турции). Главная святыня города — храм богини мудрости Афины имел весьма внушительный вид. Другие постройки прекрасно сочетались с уступами почти голой скалы и были рассчитаны на восприятие города со стороны моря.
Всемирную известность Пергаму принёс его алтарь (II в. до н. э.)[31]. Терраса алтаря находилась почти на двадцать пять метров ниже прочих зданий и была видна со всех сторон. Оттуда открывался прекрасный вид на нижний город с храмом бога врачевания Асклепия, святилищем богини Деметры и другими сооружениями. Новшество состояло в том, что алтарь был вынесен за пределы храмов и превращён в самостоятельное архитектурное сооружение. Его выстроили на высоком цоколе в виде прямоугольной ограды, замыкавшей жертвенное место со всех сторон, кроме передней. Ко входу вела широкая лестница, внутри алтарь был украшен рельефами на тему мифа о Телефе — сыне Геракла, который почитался царями Пергама как их родоначальник.
Снаружи ограду алтаря опоясывал грандиозный фриз с изображением мифологической битвы олимпийских богов с их соперниками-гигантами за верховную власть.
Сплошное поле фриза с могучими рельефными фигурами, тела которых бугрятся мощными формами, обходило все стены ограды и поднималось вдоль ступеней, по которым шли участники ритуала. Гиганты, утратившие человекоподобные формы, наделены героическими торсами и змеиными хвостами — ведь они сыновья богини земли Геи. Сама она наполовину поднимается на поле, чтобы, ужаснувшись, увидеть страшное побоище и гибель своих детей. Вот непреклонная Афина хватает за волосы гиганта Энкелада. Богиня охоты Артемида в сопровождении зверей преследует врага. Богиня ночи Нюкс и богиня призраков Геката, с тремя телами и шестью руками, вступают в сражение с гигантами. Все божества поднимаются на этот страшный и последний бой. Сцена исполнена огромного напряжения и не знает себе равных в античном искусстве. То, что в IV в. до н. э. лишь намечалось у Скопаса как ломка классической идеальной системы, здесь достигает высшей точки. Искажённые болью лица, скорбные взгляды побеждённых, пронзительность муки — всё теперь показано с очевидностью. Раннеклассическое искусство до Фидия тоже любило драматические темы, но там конфликты не доводились до жестокого конца. Боги, как Афина у Мирона, лишь предупреждали провинившихся о последствиях их непослушания. В эпоху же эллинизма они физически расправляются с врагом. Вся их огромная телесная энергия, великолепно переданная ваятелями, направлена на деяние кары. Скульпторы стали показывать, как казнят Марсия, поднявшего, несмотря на запрет, флейту, чтобы выучиться на ней играть. Марсий вступил в музыкальное состязание с Аполлоном и потерпел поражение. Его вешают на дереве, и палач-скиф отвратительной наружности точит нож, чтобы содрать с него, уже повешенного, кожу. Известная скульптурная группа «Лаокоон» была создана греческими скульпторами уже в I в. до н. э. (или, возможно, даже в римское время, поскольку её нашли в термах[32] императора Тита).
Группа «Лаокоон»[33] рассчитана на восприятие анфас (спереди). Зритель видит сразу и бородатого троянского жреца Лаокоона, тщетно пытающегося сорвать с себя змеиные путы, и двух его детей, один из которых уже погибает. Яд разлился по телу жреца снизу вверх: бедро омертвело, но руки и торс ещё продолжают бороться, а в лице запечатлелась смертельная боль. Несмотря на тяжесть ситуации, Лаокоон сохраняет благородство и величие. Работа исполнена виртуозно. Анатомия человека передана с невиданной ранее тщательностью, доходящей почти до натурализма. Правда, фигуры сыновей не очень убедительны — греки всегда ценили красоту лишь зрелых людей; детей они изображали как уменьшенных взрослых.
Другим шедевром эллинистического искусства является скульптура богини победы — «Ника Самофракийская», созданная во II в. до н. э. Нисхождение божества в человеческий мир представлялось в искусстве и раньше[34]. Но «Ника» с острова Самофракия превосходит все ранее созданные творения. Богиня победы была представлена слетающей с постамента в форме кормы корабля. Её прекрасное мощное тело облегают намокшие одежды; винтообразный поворот, широко применявшийся со времён Скопаса, как бы прорезает воздух, наполненный брызгами солёного моря. Могучие крылья Ники тяжело трепещут за спиной, каждое перо на них показано отдельно. Образ стоит на грани «натурального», но в то же время остаётся величавым и поэтичным.
Воплощавшаяся в искусстве идея грандиозности мира и происходивших в нём катаклизмов — лишь одна сторона эллинизма. Другой стороной был уход в личный духовный мир. Появились камерные образы, главным содержанием которых стала духовная жизнь. Одним из лучших памятников такого рода является знаменитая «Венера Милосская» — статуя богини Афродиты (лат. Venus — «Венера»), найденная на острове Мелос (ныне Милос). Богиня изображена полуобнажённой, так что одеяние, закутывая ноги и низ торса, является постаментом для открытых рук, которые были показаны в движении. Возможно, в одной из них Афродита держала яблоко. В эпоху эллинизма она, несомненно, была одной из любимых богинь. Её представляли то кокетливой, то задумчивой, то шаловливой. Афродита с острова Мелос строга и сдержанна. У неё простая причёска с прямым пробором, лицо и фигура представлены довольно обобщённо. Вероятно, она стояла на высоком постаменте и смотрела на зрителя сверху вниз. Взгляд Афродиты ниспосылает покой.
Об интересе к духовному миру человека говорят портретные статуи, которые появились уже в IV в. до н. э. Однако теперь, менее скованные классической традицией, они стали более выразительными. Особенно выделяются портретные головы эллинистических правителей, часто показанные в необычных ситуациях и в некоторых случаях отличавшиеся подлинным психологизмом. К ним можно причислить портрет Евтидема Бактрийского. Отсутствие нарочитости и идеальности, а также глубина образа — новое слово в портрете. И всё же самые замечательные портреты — это статуи греческих философов, среди которых первое место по праву принадлежит фигуре Демосфена работы скульптора Полиевкта (III в. до н. э.). Демосфен стоит, бессильно соединив кисти рук и склонив голову. Его полуобнажённая фигура искусно выполнена мастером. Героика, прежде свойственная греческим портретам, отсутствует. Персонаж не молод, не красив — он просто исполнен достоинства. В его позе — отрешённость, горечь поражения в жизненной борьбе и безысходность. Однако сохраняется «благородная простота и тихое величие» — качество, присущее, согласно И. Винкельману, всем эллинским творениям.
Портреты философов знаменуют отход от классической системы, приверженной к героическим иде — алам, когда было принято изображать только «прекрасных и доблестных» граждан. Мир стареет, стареет и культура, чувствуется, что эпоха эллинизма — это «осень» всего древнегреческого мира. Тогда любили изображать то некрасивую натуру: жутких, морщинистых (но обнажённых!) старых рыбаков или пьяных старух, то впадали в слащавость, показывая женщин с томным выражением глаз и пухленькими губками. А иногда смешивали жанры, включая в игру фантазии прекрасных обнажённых богинь и старых рогатых сатиров. В Афинском музее хранится любопытная скульптурная группа «Афродита и Пан» (около 100 г. до н. э.). Козлоногий бог Пан, сын Гермеса, пытается ухаживать за прекрасной богиней. Шалун Эрот, бог любви, представленный в полёте, хватает его за рога, предупреждая о том, что он забыл меру. Однако Афродита и сама отбивается от уродливого поклонника, замахиваясь на него сандалией. Такие произведения уже стоят на грани жанрового искусства — сюжетных композиций, темы которых основаны на впечатлениях обыденной жизни.
Гражданские, философские и религиозные проблемы уже давно перестали волновать многих. Отходившие от полисной жизни люди имели кредо — живи незаметно. Постепенно древность III–I вв. до н. э. вживалась в новую среду. Побеждённая Римом ойкумена входила в новый, последний этап своего античного развития — в рамках древнеримской культуры.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги