Эпизоды будущей войны

На марше

…Полковник вышел на балкон. Было уже темно и тихо. Налево тянулась та самая гряда известковых холмов, о которой утром говорил комбриг, – похожая на караван верблюдов. Полоса тумана скрывала ее очертания. В деревне были закрыты все ставни, из садиков доносился запах акации и сладкий запах каких-то незнакомых цветов.

По плитам двора, еще мокрым от недавнего дождя, прошел караульный начальник, изредка посвечивая карманным фонарем. Кто-то спросил разрешения курить и не получил его. Было так тихо, что слышно было, как на дворе лошади артиллерийского дивизиона жевали овес и в палисаднике капала вода из трубки фонтана.

Тяжелый далекий гул артиллерии, доносившийся из-за холмов целый день пока полк находился на марше, внезапно затих. Противник не то маневрировал, не то готовился к ночному бою.

Полковник вошел в помещение штаба. Это было здание сельской школы, в которой долгое время помещались разные штабы противника. Видны были следы поспешного бегства. На полу ворох золы, жженой бумаги. На столе чашка остывшего кофе и прислоненная к ней сигарета. На стеке было старательно выведено карандашом стихотворение:

Дальше следовало непечатное выражение.

Полковник усмехнулся. С самого начала войны противник не занял ни пяди советской земли.

Вошел дежурный по части. Лицо у него было озабоченно, от носа к углам рта легли две глубокие складки. Он вытянулся и доложил:

– Еще смертный случай в деревне.

Полковник сделал шаг вперед.

– Кто?

– Двое детей.

– Те же признаки?

– Те же.

– Допросили родителей?

– Молчат, видимо, боятся.

Полковник прошелся по комнате.

– Еще больше усилить наблюдение за тем, чтоб никто не пил воды в ротах. За каждый глоток отвечает лично командир и медработники. Артдивизиону и конному взводу тщательно смотреть за лошадьми. Вызвать помполита. Пойдемте, я хочу посмотреть на этих детей.

Они нашли небольшом домик с черепичной крышей. Войдя, машинально сняли шлемы.

Дети лежали на кровати. Лица у них были синеватые, руки и ноги скрюченные. Пожилая крестьянка сидела у них в ногах и стонала, раскачиваясь и закрыв лицо руками. Отец молча курил трубку в углу.

– Давно? – спросил полковник.

– Два часа назад, – сказал отец и отвернулся.

– Долго это продолжалось?

– Полчаса.

– Пили?

Крестьянин пожат плечами.

Полковник еще раз взглянул на трупики. Белокурая девочка с веснушками на лице и мальчик лет восьми в деревянных сандалиях.

Полковник чуть вздохнул и сердито подергал усы.

– Надо смотреть за детьми, – сказал он, – вернуть вам их я не могу, но предупреждаю, что вода здесь в окрестностях отравлена фашистской армией. За помощью и советом в будущем обращайтесь лучше к нашим врачам. Быть может, я могу вам чем-нибудь помочь?

Крестьянин обернулся и пристально поглядел на полковника. Во взгляде его сквозила крайняя растерянность.

– Спасибо господин начальник, – сказал он удивленно, – нам уже кое-что дал господин врач. Мы очень благодарны. Вот только… табак у нас очень плох…

Полковник вынул из кармана пачку папирос «Казбек» и положил на стол.

– Спасибо, – еще раз сказал крестьянин, голос его дрогнул, – кланяюсь до ног… господин начальник…

Он низко поклонился.

– Ладно, ладно, – сердито пробормотал полковник, – ну, пошли…

Марш был трудный. Воду возили с собой в специальных цистернах-холодильниках, тщательно оберегая их от воздушных и танковых атак. Люди и кони пили определенное количество жидкости в день. За двое суток не было ни одного смертельного случая частях. Однако в деревнях умирали люди.

Один раз колонна внезапно была атакована с воздуха. Самолеты, с фашистской свастикой на крыльях, сбросили несколько бомб, начиненных странным бесцветным веществом, от которого через час пали две лошади в обозе. Из людей никто не пострадал. Колонна шла в противогазах.

Но это был не газ. Пытались найти разгадку в самих самолетах, из которых два были подбиты. Но летчики сожгли самолеты и сами застрелились. В грудах исковерканного металла, конечно, ничего нельзя было найти.

На обратном пути полковник сам обошел охранение и наблюдательные посты ВНОС. Завидев его высокую, тяжелую фигуру, бойцы выскакивали, улыбаясь. Полковника любили во всех подразделениях, любили его хитрые монгольские глаза, усы, повисшие червяками, и веселую иносказательную речь. В прожекторном взводе молодые москвичи из пополнения тихо спорили о преимуществах «3ИС» перед «Бюиком».

– А, центральный шоферский клуб, – сказал полковник, внезапно появляясь из темноты, – ну, как настроение? Кто боится?

Никто не боялся.

– Может быть, кому-нибудь охота спать?

Никто не хотел спать.

– Курить? Есть? Пивка холодного?

Курсанты засмеялись.

– Что ж это, – искренно сказал полковник, – выходит, на войне все в порядке?

– Сами удивляемся, товарищ полковник, – заметил кто-то из темноты.

– Ну-ну, ладно, – сердито сказал полковник, – я еще на вас погляжу. Это вам не «Бюик».

Хотя не было понятно, что именно не «Бьюик», но курсанты еще больше рассмеялись.

– Молодежь в порядке, – задумчиво сказал полковник помполиту, возвращаясь в штаб, – и почему это москвичи всюду говорят об автомобилях?

В 13.20 вернулся конный дозор. Он привел с собой двух пленных.

Лейтенант Аверьянов, смуглый, сухой, серьезный, «пронзительный» человек, как о нем говорили красноармейцы, отрапортовал и ступил в сторону.

Перед полковником стояли двое людей. Один высокий, с длинным худым костлявым, лицом, с огромной нижней челюстью. На загорелой щеке у него белел короткий рубец Глубокие глаза оловянного цвета холодно и высокомерно были устремлены на полковника. Казалось, в этом лице не было ничего человеческого. Только иногда под стальным шлемом, похожим на миску, в глубине узких глаз вспыхивал на секунду истерический огонек.

Полковник осмотрел его с головы до ног.

– Так-с, – промычал полковник с видом доктора, ставящего диагноз, – очень приятно… говорите по-русски?

Пленный отрицательно покачал головой.

– Тогда будем говорить по-вашему, – небрежно сказал полковник. – Куда девали погоны?

Пленный чуть вздрогнул, услышав родной язык, но ничего не ответил. Зато его спутник поднял голову. Этот второй пленный был одет в крестьянскую куртку и широкие складные брезентовые брюки навыпуск.

– Вы знаете этого человека? – спросил полковник, показывая на первого пленного.

Второй заморгал бесцветными ресницам и пробормотал, запинаясь:

– Я… я ничего… не знаю.

– Ага, – удовлетворенно заметил полковник, – должно быть, вы не местный уроженец?

Их обнаружили в разных местах: первого на опушке ближнего леса второго – в овраге у речки. При втором нашли длинный металлический ящичек с черным крестом на крышке.

Полковник вскрыл ящичек. В нем лежали шесть тоненьких нумерованных ампул, аккуратно переложенных искусственной древесной ватой.

Полковник взял одну из ампул. Второй пленный сделал невольное движение. Полковник спокойно посмотрел на него и перевел взгляд на высокого. Потом взглянул на ампулу.

– Вы еще не успели усовершенствовать это дело, – проговорил он, – что вы окажете, господин начальник отряда?

Полковник посмотрел ампулу на свет и потряс ею над столом.

– Осторожнее, – сказал второй пленный дрожащим голосом, – осторожнее, это «БЗ».

И мгновенно замолчал, съежившись пол пристальным взглядом своего спутника.

– Так, – хладнокровно продолжал полковник, – а вас как зовут?

Никто не отвечал.

– Зачем у вас эта коробка?

Человек в крестьянской куртке хотел что-то сказать, но не решался.

– Вы рядовой?

Нет ответа.

– Вы можете расстреливать нас, – сказал высокий резким, квакающим голосом, – мы все равно ничего не скажем.

Полковник внимательно посмотрел на него, подумал и сказал:

– Напрасно вы нас пугаете. Где караульный начальник?

– Здесь, товарищ полковник.

– Взять его под стражу, приставить двух бойцов. Утром доложить мне.

Высокого увели.

– Ну, теперь, – сказал полковник, поворачиваясь ко второму пленному, – ваше имя?

Пленный переступил с ноги на ногу.

– Ян Борн, – сказал он тихо.

Полковник переглянулся с помполитом.

– Рядовой?

Молчание.

– Назовите часть, род оружия?

Пленный покачал головой.

– Не могу. Прошу меня расстрелять.

– Мы не расстреливаем пленных, – резко сказал полковник, – и вы это прекрасно знаете.

– Но я не могу ничего сказать.

Полковник покачал головой.

– Неужели, Ян Борн, – сказал он, – вам не надоело жить в вечном страхе?

Борн опустил голову.

– Кто вы? Рабочий?

– Да, – пробурчал Борн.

– Из Оберланда?

– Откуда вы это знаете?

– По вашему выговору. Я два года провел у вас на родине.

– Вы были в Оберланде? – удивленно спросил Борн.

– Я был военнопленным во время мировой войны.

– А… – сказал Борн и вздохнул.

– Сколько ночей вы не спали?

– Четыре, – ответил Борн.

– Работаете у нас на тылах?

Борн не отвечал.

– Где вы работали до войны?

– На химическом заводе.

– На каком?

– Детаг-Фарберейн в Гертингере.

– И не стыдно вам, Борн, убивать крестьянских детей?

– Детей? Я не убивал детей.

– Сегодня в деревне умерли двое маленьких детей – брат и сестра, от неизвестной болезни.

– Я ничего не знаю, – быстро проговорил Бори, опуская голову.

– Да тут и знать нечего. Они пили воду, которую вы заразили.

Борн молчал.

– Я все знаю, – продолжал полковник, – вас спустили с самолета вчера, под прикрытием воздушной атаки. Я так понимаю, что это опыт?

– Опыт, – вяло сказал Борн.

– Безнадежный опыт. Ни один красноармеец не пострадал. Зато было несколько смертных случаев среди населения. Хотите убедиться? Товарищ дежурный, покажите ему детей. Стойте, я сам пойду.

Борна почти насильно втолкнули в домик с черепичной крышей. Дети лежали на столе рядышком, прикрытые простыней. У изголовья горела свеча.

– Простите, – сказал полковник, – мы пришли снова. Вот убийца ваших детей.

Мужчина с трубкой приподнялся и, тяжело шагая, подошел к пленному.

– Что он сделал? – медленно сказал он.

– Он заразил воду в окрестностях.

Борн молчал.

– Послушайте, Борн, – сказал полковник, – может быть вы объясните, заразительно ли это через воздух?

– Я сам не знаю, – тихо сказал Борн, – мы работали только на кроликах.

– Мерзавец! – раздельно сказал мужчина с трубкой и отошел к стене.

– Можно идти, – проговорил полковник.

Пленного вывели на улицу.

– Посадить его отдельно от первого и дать ему карандаш и бумагу. Утром приготовить наряд для отправки обоих в штаб бригады.

– Что со мной будет? – тяжело дыша, спросил Борн.

– Ничего. Вы рабочий. Я надеюсь, что в вас проснется хоть капля совести. Я сам бывший красильщик. Но я ничего от вас не требую.

В середине ночи снова за холмами загудели пушки. Наступало самое напряженное время суток – вторая половина ночи. Летучая почта доставила новое задание комбрига. Полковник сидел с начальником штаба над картами, когда запел полевой телефон и дежурный связист принял сигнал «воздушная тревога».

Сигнал был мгновенно передан по полку. Не прошло и трех минут, как с черного беззвездного неба донесся рокот моторов. Небо на секунду озарилось яркой вспышкой и ослепительная звезда стала медленно спускаться вниз, бросая дрожащий мертвенно-белый круг света на безмолвные крыши и огороды.

Это был осветительный снаряд. За ним последовали два других. Они медленно падали на парашютиках. В деревне все было тихо.

Молодые москвичи из пополнения сидели у прожекторов наготове. Они знали все оттенки в гуле моторов. Они знали, что самолеты пошли ниже. И тут вдали что-то тяжко грохнуло. Дрогнула земля, с криком взвились где-то птицы. Упала бомба.

Полковник приказал не отвечать. Гул моторов нарастал, наблюдатели сообщили о второй группе самолетов.

Одновременно с гулом моторов со стороны холмов донеслась далекая тяжелая дробь бронебойных пулеметов второю эшелона. По-видимому там шли танки.

Еще раз полыхнуло и грохнуло где-то за деревней. Следующий снаряд ударил прямо в деревенскую площадь и поднял огромную тучу земли, досок и черепицы. Противник обстреливал деревню не по наблюдению, а по плану. Предполагалось, что здесь расположена красная часть.

Молодые люди из пополнения, наконец, плучили возможность доказать свои способности. В их расположении запищал телефон, и командир приказал приготовиться. С поста управления включили прожекторную установку. За тяжелым сеточным стеклом раздалось шипение, которое затем перешло в глухой гул. Широкий сноп света метнулся на пять километров ввысь и уперся в обгоняющие друг друга облака, похожие на дым. Невдалеке лейтенант орудовал регулятором на доске звукоулавливателя. Четыре трубы двигались, как бы шаря и прислушиваясь. Вместе с трубами автоматически двигалось в стороне и неуклюже огромное блюдо прожектора. Зеркало-отражатель сияло нетерпеливым блеском. Световой столб, как нож, резал облака и, наконец, остановился, нащупав быстро летящие белые крылатые существа, похожие в столбе света на гигантских насекомых. «Искатель» выполнил свою работу. Теперь к нему присоединились «сопроводители», и еще четыре таких же белых столба взметнулись к мутному небу. Один из них задел еловые леса Гохвадьда.

Сразу же в полосе яркого света вспыхнуло длинное белое облако, за ним другое, третье… Зенитчики и прожектористы работали точно и быстро.

– Ишь ты, – проговорил полковник, опуская бинокль, – шоферский клуб как действует.

Немного пониже, в лощинке, наводчик, привалившись грудью к рычагам и не спуская глаз с концентрических кругов диоптра, с трудом сдерживал мощную вибрацию тройного зенитного пулемета.

Земля вздрагивала, в штабе мелко звене стекла, в конюшнях нервничали деревенские лошади и собаки, повизгивая, жались поближе к людям.

Наконец, на небе вспыхнуло пламя. Ярко горящий клубок, оставляя за собой огненный след, покатился к горизонту и там взорвался выбросив фонтан огня. За ним последовал другой, потом третий.

Полковник спокойно следил за этой феерической картиной. Его не волновали ни монотонный гул моторов, ни поспешное хлопанье зенитных пушек, ни густой, низкий, механический звук пулемета, ни яркие световые дуги трассирующих снарядов и метущиеся белые столбы прожекторов. Романтика ночного боя потеряла для него всякую привлекательность. Он привык драться по ночам. Он отдавал приказания и поднимал бинокль. Голос его стал сухим и жестким. Он распоряжался, как дирижёр огромного оркестра, механизм полка работал безотказно, и стоило этому большому усатому человеку поднять руку, чтоб заговорила или замолчала новая батарея.

В четыре часа утра ракета обозначила «отбой». Гул моторов смолк. Четыре самолета противника упали и сгорели, остальные ушли. Рыжая полоса зари поднялась над верхушками елей Гохвальда.

Полковнику принесли письмо, нацарапанное карандашом на обрывке бумаги. Он подошел к окну и при мутном свете наступающего дня прочел письмо:

«Господин полковник, я прошу вас уничтожить это письмо, как только прочтете. Я вовсе не член фашистской партии, я рабочий, Ян Борн меня зовут. Человек, с которым меня поймали, капитан Гальс, знаменитый Гальс, занимается опытами с бактериями, он называет это „черный крест“, не верьте ни одному его слову. У меня не было выхода, – если б я не пошел на это дело, меня послали бы в атаку и прикончили бы пулей в спину. Я сейчас боюсь, они все равно меня прикончат как прикончили четырех других из „специальной части № 3“. Они говорят, что человеческая жизнь ничего не стоит и кто боится умереть, тот не имеет права жить и может быть использован как „материал“. Когда кончит война, прошу вас передать привет вдове Ганне Борн из заводского поселка в Гертингере, в Оберланде, а я больше не могу так жт все равно он меня убьет. У меня есть ампула, зашитая в белье».

– Дежурный! – рявкнул полковник, – куда посадили пленного?

– В нижний этаж, товарищ полковник…

– За мной!

Было уже поздно. Белобрысый человек в крестьянской куртке лежал, уткнувшись головой в угол, нелепо разбросав ноги в тяжелых солдатских сапогах. Лицо его посинело. На полу чуть поблескивали кусочки тоненького чистого стекла.

Полковник посмотрел на него и прикоснулся пальцами к козырьку шлема.

– Бедняга, – сказал он, потом дернул себя за ус. – Товарищ помполит! Сейчас семнадцатый час. Время есть. Распорядитесь похоронит его как советского гражданина.

– Есть похоронить! – глухо отозвался помполит.

Полковник вернулся в штаб. Перед, тем как засесть за карты, где красным был отчеркнут рубеж, на котором следовало полку развернуться, он закурил, подошел к окну. Он снова увидел надпись карандашом на стене.

– Вам придется потанцевать, пока нас чума выдушит, – сказал он сквозь зубы. – Товарищ помполит, дайте я подпишу рапорт и отправьте пленного в штаб бригады. Коробочку тщательно упаковать и вручить под расписку лейтенанту, который будет его сопровождать. Вызвать сюда начальника штаба.

– Есть вызвать сюда начальника штаба! – как эхо откликнулся дежурный.