Красноармейцы шли по сухой осенней проселочной дороге. Ровно стучали сапоги пехоты, гремели повозки артиллерии. Население – старики, старухи, дети – встречали и провожали все новые и новые отряды, направлявшиеся на фронт.
Недалеко от дороги находился детский дом. Двухэтажное здание было обнесено садом. Радиомачта возвышалась над верхушками деревьев. По двору разбегались мягкие от опавших листьев дорожки. В доме жили, учились и работали сорок семь человек – двенадцатилетние и четырнадцатилетние парни.
Воспитанники выходили на дорогу, встречали идущих красноармейцев.
Детдомовский духовой оркестр играл походные марши. В такие минуты воинские оркестры и гармошки умолкали, а маленькие оркестранты, терявшиеся среди больших труб, дули изо всех сил, совершенно счастливые от оказанного им внимания и доверия. В такие минуты особенно вдохновлялся дирижер. Стоя на бугорке, он дирижировал обеими руками, притоптывая ногой в такт музыке. Он понравился красноармейцам, остановившимся отдохнуть.
Воспитанник, одетый в короткую черную курточку, в серой кепке, оттенявшей его свежее чистое детское лицо, в длинных выглаженных брюках, прикрывавших ботинки, деловито спрашивал у бойцов: «Как дела?»
Он жаловался на директора дома, не отпускавшего его на фронт.
Кроме противогаза, который был у всех воспитанников, на его плече висел самодельный бинокль из картона и фотоаппарат, полученный в премию за успешную учебу и общественную работу. Дирижер деловито рассматривал в бинокль бесконечную перспективу дороги, вздыхал и по-взрослому говорил «да-а».
Бойцы ходили по-двое, по-трое, разговаривали с ребятами, шутили.
– Ну как, этого возьмем на фронт?
– Этого? Этот, по-моему, несмелый.
– Чего не смелый, а кто лазил на крышу антенну ставить?
– Ну хорошо, смелый. Возьмем.
– А меня возьмем, – спрашивал маленький хитренький паренек, нарочито подчеркивая слово «возьмем». Зная, что это шутка, что его не возьмут, он указывал на себя и говорил улыбаясь: – Давайте его возьмем.
Боец присел на краю дороги, вынул из походной сумки конверт, бумагу, карандаш и начал писать. Это привлекло внимание дирижера, все время бегавшего и расспрашивавшего красноармейцев. И когда все вопросы – «а что это?», «а вот неправда», «а я это знаю?», – были выяснены, он подошел к пишущему и спросил.
– Вы кому пишете?
– Домой.
– А можно я вас сниму, пошлете домой карточку?
– Сними.
Мальчик вынул из кармана газету, встал на колени и попросил пишущего не шевелиться.
– Готово! Скажите, а по какому адресу, кому послать?
Боец рассмеялся.
– Ну, ладно-ладно – не мешай, видишь пишу.
Раздалась команда: стройся! Дирижер издали махнул рукой, и маленькие оркестранты заиграли походный марш.
– Товарищ красноармеец, – не отставал дирижер, – скажите адрес… А то давайте я все письмо отправлю.
– Отправишь?
– Честное пионерское…
Заиграл воинский оркестр. Ребята замолчали и посерьезнели. По сухой осенней дороге отряд ушел на фронт.
Вечером в детдомовской фотолаборатории воспитанник проявил и отпечатал два снимка. Один он оставил себе на память, другой отправил утром вместе с письмом.
На обороте снимка написал крупными буквами, какими он писал в тетради по косым линейкам: «Моя дорогая Катя! Прости за плохую фотографию, снимался в походе. Помню тебя и твою просьбу – буду смело сражаться и метко стрелять. Целую и целую, твой Петя».