Эпоха Красной Звезды

Глава 4

15 мая 1979, вторник

Москва, Крылатское

Выездное заседание Политбюро проходило на стройке. Утренний туман рассеялся, на небе появилось яркое солнце. Чиновники, в белых касках с надписью СССР, в сопровождении журналистов, телекамер, охраны и толпы рабочих осматривали новые стены и крышу велодрома в Крылатском. Впереди делегации, забегая вперед и широко жестикулируя, шли двое. Пожилой, седой архитектор Воронин и низкий, с залысинами первый секретарь Московского горкома КПСС Виктор Гришин.

— … таким образом, получился сложный многоплановый силуэт с размером пролетов по осям — 168 на 138 метров — вещал Воронин тыкая указкой в сторону крыши

— Похоже на бабочку — хмыкнул Романов, глядя вверх

— Все построено в соответствии с требованиями Международного олимпийского комитета — подхватил эстафету Гришин — Полотно трека имеет длину 333,33 м, ширину 10 м. Шесть тысяч мест для зрителей. Трек будет покрыт уникальной мембраной из стали толщиной 4 мм.

— А что товарищи — Генеральный повернулся к членам Политбюро — Можем рассчитывать при таком покрытии на новые рекорды наших спортсменов?

— Можем — дружно ответили шагающие позади Романова Суслов, Устинов и Щелоков

— Вон в Кельне как наша сборная хорошо выступила — добавил министр МВД, протискиваясь вперед — Сколько медалей привезли

— Привезли бы еще больше золота, если бы немцы не зассали — засмеялся Устинов, толкая в бок хмурого Суслова — Правда, Михаил Андреевич?

— Товарищи, я давно хотел поднять этот вопрос — взвился Суслов — То, что вытворяет этот так называемый певец Селезнев…

— Товарищи, товарищи! — Романов предостерегающе поднял руку — Мы сейчас стройку инспектируем, давайте отложим этот вопрос на полчаса, час если уж он такой срочный

Спустя сорок минут члены Политбюро, уже без сопровождающих собрались в достроенном кабинете директора трека. Отсюда из панорамных окон открывался вид на монтажные работы, что велись внизу. В кабинете был накрыт стол, к которому тут же уселись Черненко, Кунаев и Щербицкий. Романов, Пельше и Косыгин встали у окон и принялись о чем-то тихонько переговариваться. Суслов ходил вдоль стены, потирая рукой грудь. Последними в комнату зашли Гришин с Устиновым. Задерживался лишь Щелоков. Наконец, и он вошел.

— Товарищи! — хмурый министр МВД посмотрел на бумагу, что держал в руках — Сотрудники девятки утверждают, что кабинет хоть и проверен на подслушивающие устройства, но комната до конца не защищена. Вот даже официальную бумагу дали

— Они теперь после провала Цинева с Громыко и Цвигуна с Лондоном — перестраховываются — Косыгин покачал головой — Ну кому придет в голову подслушивать на стройке?

— Очень даже легко — Пельше подошел к столу, налил себе Боржоми — Направленный лазерный микрофон в окна и все наши секреты в Белом Доме

— Тогда назначение председателя Комитета Госбезопасности мы обсудим в Кремле — улыбнулся Романов — Пусть это хотя бы несколько дней побудет секретом

Мужчины засмеялись, задвигались. Некоторые потянулись к тарелкам с закусками, звякнули вилки

— Но раз уж мы все собрались, то давайте дадим слово Михаилу Андреевичу — Генеральный сел во главе стола и приглашающе махнул рукой — У него прямо какой-то пунктик насчет Селезнева. И вот это совсем не секрет.

Члены Политбюро опять заулыбались.

— Спасибо, Григорий Васильевич — похоже, что Суслов совсем не понял юмора и мысленно забрался на трибуну — Я долго размышлял о феномене Селезнева. И последние новости помогли мне полностью раскрыть его сущность

Суслов сделал паузу, в комнате воцарилась тишина. Пельше закрыл глаза и потер веки. Романов нахмурился.

— Это враг! Самый настоящий враг. Вот посмотрите, какую служебную записку мне передал глава 5-го управления КГБ товарищ Бобков

Бумага пошла по рукам, последней ее прочитал Щелоков и презрительно отбросил прочь.

— Первый отдел 5-ки — это те, что курируют творческую интеллигенцию — поинтересовался Кунаев, вытирая рот салфеткой

— Они — кивнул Щелоков — Доносы и прослушка. Послушайте, ну рассказал Селезнев неудачный анекдот. Мой генерал не в том месте и не в то время посмеялся. Я ему вынесу предупреждение. Но неужели мы должны на Политбюро чьи-то доносы обсуждать?

— А мы знаем чей протеже Селезнев! — Суслов схватил со стола документ и потряс им — Это не первый сигнал и не второй. Тут складывается о-очень интересная картина.

— Вы, Михаил Андреевич, к чему подводите? — усмехнулся министр — Говорите прямо

— А я и говорю. Тут целый заговор. Один подрывает основы нашего государства, другой его покрывает. И это в тот момент, когда Политбюро ослаблено после убийства Андрей Андреича Громыко и смерти товарища Брежнева. В КГБ тоже не все гладко. Второй месяц не можем назначить Председателя

— Ну ты, Михаил Андреевич махнул — покачал головой Устинов — Нам от Селезнева пользы больше чем от всей группы советских войск в Германии. Польшу нам спас? С Италией подружил? Слышал, что и в Англии хорошо поработал

— А его выходки в ФРГ? — тут же повернулся к министру обороны Суслов — А антисоветские анекдоты? А эти песни с душком?

— Песни то вам чем не угодили? — тяжело вздохнул Романов

— Вот, послушайте — Суслов вытащил из внутреннего кармана пиджака еще один документ

— Нет мы не будем слушать! — Пельше не выдержал и ударил рукой по столу. Посуда жалобно зазвенела.

— Сколько можно таскать нам эти доносы? Партийный контроль проверял ситуацию в музыкальной студии МВД.

Щелоков удивленно посмотрел на Пельше.

— Там абсолютно здоровая, рабочая атмосфера. Такая атмосфера, Михаил Андреевич, что и вашим сотрудникам надо бы поучиться трудится с такой отдачей. Вы знаете, что у Селезнева в 15 лет уже четыре медали! Причем одна от иностранного государства

— Две медали — поправил Пельше Щелоков — И два ордена. За спасение дочери итальянского премьер-министра. И орден "Октябрьской Революции". За Каллагена.

Суслов сдулся. Суетливо поправил очки, убрал документ обратно в пиджак.

— А Бобкову этому, которого вы в председатели метите — мстительно произнес Щелоков — Напомните, что партия и органы у нас не няньки, а наставники общества!

---

— М…Что?

— Да просыпайся уже!

Я открыл глаза и увидел маму в халате. Зевнул. За окном еле-еле проклевывался рассвет, в доме же и вовсе было темно. Позади мамы стоял заспанный Леха, натягивая на себя джинсовую куртку

— Что случилось? Приехали югославы провести финал?

— Очень смешно — мама протянула мне темно синие вельветовые джинсы и серый свитер — Одевайся скорее, тебя Юрий Михайлович ждет

— Где ждет?

— На кухне

Я подскочил с кровати, быстро оделся. На кухне, действительно сидел хмурый Чурбанов и пил чай.

— Юрий Михайлович?

— Ну здравствуй, звезда бокса — министр встал, крепко пожал мне руку — Еле нашел вас. Пришлось Веверсу звонить, узнавать точный адрес

— Витя, что же ты не сообщил Юрию Михайловичу, где мы живем — мама стала доставать из шкафа печенье, пряники… В дверях маячил «мамонт», не зная куда себя деть.

— Людмила Ивановна, я буквально на секунду заскочил — Чурбанов смутился, глотком допил чай и продолжил — Тут Вить вот какое дело. Надо срочно съездить на Котельническую набережную.

— Куда??

— Ну в высотку.

— А зачем? — я недоуменно переглянулся с Лехой

— По дороге расскажу — Чурбанов скосил глаза на маму

Ага, понятно. Не хочет ее тревожить.

— Мам, мы быстро слетаем по делам и вернемся — я чмокнул опешившую маму в щеку и метнулся в прихожую. Там уже ждали охранники, которые судя по понимающим взглядам были в курсе ситуации. Мы вышли наружу и сели с Лехой в министерскую Чайку. Следом рядом приземлился Юрий Михайлович. Ворота открылись и мы кортежем с Волгами сопровождения рванули по проспекту маршала Жукова. Министр поднял трубку Алтая и коротко переговорил с кем-то: «Ну как там? Все по-прежнему? Передайте ей, что мы уже едем. Да, минут через сорок. Все, отбой». Я терпеливо ждал, глядя на мелькающие за окном сосны и елки. Леха зевал, тер глаза. Наконец, Чурбанов закончил разговор, негромко выругался

— Да что случилось то? — я резко потер уши, чтобы кровь прилила к голове. Хороший способ быстро проснуться.

— Одна дура на студенческой вечеринке вылезла на подоконник и грозится спрыгнуть — Чурбанов мрачно посмотрел в окно.

— И ради этого целый министр едет в Серебряный Бор??

— Дело в том, что это не простая студентка. Внучка первого заместителя главы Госплана Байбакова.

Леха удивленно качает головой, я тоже моргаю в недоумении.

— Наше министерство только создано — продолжает Чурбанов — Валят пока все что попало. Самоубийц-прыгунов мне ещё только на новом посту не хватало, да ещё такого уровня, вот я решился тебя побеспокоить.

— Там же милиция должна разбираться, нет? — Мамонт ткнул меня в бок — Может Щелокову позвонить?

— Он уже тоже в курсе. Милиция, врачи, все там… Но ей ты, Витя, нужен.

— Зачем? — я уже догадывался, но предпочел услышать это от министра

— Фанатка твоя. «Привезите сюда Селезнева, только с ним буду говорить» — Юрий Михайлович явно процитировал девушку — Сидит на карнизе, слезы ручьем, ревет… Врачи пытались поговорить, но какое там..

Министр махнул рукой и замолчал. Так в тишине мы и доехали до высотки на Котельнической, где снимали ‘’Москва слезам не верит‘’. Там уже стояло немало мигающих автомобилей — две милицейские, скорая, пожарная. Ступив на тротуар, я задрал голову вверх и попытался разглядеть самоубийцу. Бесполезно.

На входе в здание к Чурбанову подошел подполковник из моей охраны.

— Юрий Михайлович — почтительно обратился он к министру — Имант Янович запрещает Виктору вылезать к ней на карниз.

— Я это учту — сухо ответил Чурбанов — Поговорит с ней из квартиры.

Скоростные лифты нас быстро вознесли на 31-й этаж. В квартире жили явно не бедные люди. Об этом свидетельствовали картины, иконы, да и вся обстановка. Всех участников вечеринки видимо уже разогнали, но в одной из комнат ещё работал видеомагнитофон. Шел «Пьяный мастер» с Джеки Чаном. Ах, как же мы его в молодости любили! Собирались в компаниях, махали руками и ногами в боевых стойках. А сейчас… Смотрю и лишь зеваю.

В другой комнате был накрыт стол. Количество опустошённых бутылок впечатляло. В квартире находилось большое количество народа.

В одной группе стояли милиционеры, о чем-то переговариваясь по рациям. В другой —

сотрудники нового министерства. Их я опознал по необычным синим беретам и полувоенной форме. Третья группа состояла из врачей в белых халатах. От них отделился представительный, пожилой мужчина с бородкой клинышком и подошел к нам.

— Профессор Самохвалов — представился он, пожал нам руки — Глубокое депрессивное расстройство, аффект. Склонна к аутоагресси. Пытался несколько раз с ней поговорить, успокоить, заболтать, но бесполезно. Нужно хотя бы пять-шесть часов. Она устанет и тогда…

— Где родители? — Чурбанов обернулся к моложавому милицейскому полковнику — Тремасов, кажется?

— Так точно, товарищ министр — полковник подтянулся — Дежурный по городу, лично выехал, чтобы контролировать ситуацию. Родителям позвонили. Мать на водах в Кисловодске, отец в командировке. Включили их по телефону, через мегафон, но она закричала, что сейчас спрыгнет и врачи…

— Релизором аутоагрессии может стать любое неосторожное слово родных — начал объяснять профессор — Мы полагаем…

— Все понятно — министр отстранил врача и подошел к окну. Я с Лехой встал позади. За нами толпились напряженные охранники.

— Мирослава! — Чурбанов выглянул наружу — Мы привезли Селезнева. Поговори с ним.

Пришла моя очередь выглядывать из окна. Там находился широкий карниз 31-го этажа, на краю которого сидела шмыгающая носом девушка лет 19-ти — 20-ти. Тощая, в черном, измятом платье. На голове воронье гнездо, лицо бледное, заплаканное. Впрочем, глаза голубые, яркие. Рассматривает меня внимательно и даже мечтательно.

— Точно, Селезнев — кивает сама себе — Иди сюда, поговорим. Смотри какой рассвет!

Я взглянул на небо. Рассвет действительно впечатлял. Кроваво-красное солнце уже показало из-за горизонта свой краешек.

— Хороший день, чтобы умереть — девушка шмыгнула носом

Я еще раз осмотрел карниз. До самоубийцы было метра 3. Ее ноги с острыми коленками болтались в воздухе. Стоит лишь чуть-чуть съехать попой вниз и все, сто метров полета. Или даже планирования — ветер достаточно сильный. Я с трудом сглотнул ставшую вязкую слюну.

— Ну что стоишь, ждешь? Давай сюда! Когда еще такую красивую Москву увидишь? Может песню еще напишешь — Мирослава мелодично пропела — «Дорогая моя столица, дорогая моя Москва…»

— Она провоцирует — из-за спины раздался голос профессора — И заодно себя накручивает

Я повернулся к напряженным мужчинам, поискал глазами полковника

— Тремасов

Милиционер протиснулся вперед.

— Слушаю, товарищ Селезнев

— Кто из оперов у вас с собой тут есть? Или постовых

— Вить, зачем тебе они? — удивился Чурбанов

— Раз спрашиваю, значит надо — я поискал глазами людей в милицейской форме. Тремасов махнул рукой и к нам подошел рыжий парень, на портупее которого висели… кобура с наручниками. То что надо. Я быстрым движением открыл кобуру, вытащил наручники, застегнул одно кольцо себе на запястье и хлопнув оторопевшего милиционера по плечу, прыжком перескочил на карниз. Сзади раздался двойной крик Чурбанова и Лехи «Куда?!». Мне вслед сунулась рука охранника, но тут же отпрянула назад. Мамонт дернул гэбэшника назад, с воплем «Столкнешь».

— А ты смелый! — Мирослава внимательно меня осмотрела с ног до головы. Я же мелкими шажками, стараясь не смотреть в пропасть, начал придвигаться к ней. В горле стоял ком, ноги дрожали. Так страшно мне не было даже в Савое. Там от меня ничего не зависело — здесь же один неверный шаг и я даже успею вспомнить всю свою жизнь, пока буду планировать на асфальт мостовой.

— Давай ко мне сюда — девушка похлопала рукой по карнизу. Я медленно уселся рядом, спустил ноги в бездну. Сзади раздался еще один громкий синхронный вздох или выдох мужчин.

— Трясутся за тебя — Мирослава наклонилась и посмотрела вниз. От этого движения меня чуть не вывернуло наружу. Хорошо, что не успел позавтракать — Знают, что им будет, если Селезнев навернется вниз. Как думаешь, если прыгну — попаду на крышу вон той пристройки или сразу на пешеходную мостовую?

Вот же дрянь! Я осторожно посмотрел вниз. Что-либо различить там было сложно.

— А если на деревья? — предположил я

— Тогда хреново — покачала головой девушка — Проткнет сучьями, еще пара суток в реанимации помучаюсь, пока папаша с мамашей будут орошать койку слезами

— Не любишь ты родителей

— А за что их любить? Дерьмо номенклатурное. Не жизнь, а бесконечные интриги, мещанские разговоры — «а у Байбаковых второй видеомагнитофон» — передразнила родителей дочка — Только и делают, что хапают, хапают… Вся квартира забита шмотками, дача — бытовой техникой. Два видика, три холодильника! Представляешь? Зачем советскому человеку три холодильника?

Девчонка явно завелась, а я не знал, как ее успокоить. Обернулся назад. Увидел в окне белые лица Чурбанова с Лехой. Они мне делали какие-то знаки.

— Покажи простым рабочим эти богатства — продолжала девушка — Так они заново Зимний возьмут.

— Мирослава, правильно? Послушай…

— И имя отстойное, мещанское — практически не слушая меня вещала соседка по карнизу — Под старину. А знаешь как меня в институте дразнят?

— Славик? — предположил я

— Точно — девушка вдруг заплакала, уткнулась мне в плечо.

— Ну-ну — я стал поглаживать ее за плечо — Ты из-за чего завелась то? Ведь не из-за родителей. И не из-за дебильного мужского имени

— Парень меня бросил — шмыгнула носом Мирослава — Зачет завалила в универе. Вокруг одни идиоты, сплетники… Жу-жу-жу, Славика поматросили и бросили… Ха-ха-ха … Так и надо этой шлюшке…

Девушка опять заплакала. А я снова погладил ее по хрупким плечам. Жалко девчонку. Попала под каток общественного мнения. Точнее травли. Пока Мирослава вытиралась платком, я тихонько протянул руку с уже надетым наручником и быстрым движением защелкнул второе кольцо на ее руке.

— Да ты что… — девушка дернулась и мы чуть не сверзлись с карниза. Сзади раздался еще один вздох.

— А ключика нет — я показал открытые ладони — Так что если прыгнешь — потянешь меня за собой. И станешь убийцей. Ты Славик готова стать убийцей?

Второй рукой я повернул к себе заплаканное лицо и уставился в синие глаза. Настоящий омут! Можно провалиться.

— А правда ты подрался с Кикабидзе за Веру? — вдруг ни с того ни с сего спросила Мирослава. Вот сдался им этот Буба!

— И еще говорят, ты ей песню написал. Она красивая!

— Ты красивее — максимально честно произнес я — Давай не будем лишать мир этой красоты. Будет у тебя еще нормальный парень. Поверь. Хочешь, прямо сейчас познакомлю?

— Да ладно! Так не бывает, чтобы прямо как в сказке

— Вон видишь Леху — я показал рукой на Мамонта — Сейчас мы с карниза слезем и я вас познакомлю. Давай, ножку сюда, обопрись здесь.

Мы аккуратно полезли по карнизу назад. Но тут взвыл ветер и….

---

— Знаешь, до сих пор руки трясутся — Леха подлил мне коньяку в чай и я залпом выпил содержимое чашки — Особенно, после того, как порыв ветра вас чуть вниз не сбросил. Я как представил, что буду говорить твоей матери…

— Но ты же молодец! — я похвалил мамонта, подвигая к себе бутылку, которую мы реквизировали наверху, порывшись в запасах Клаймича — Вцепился в меня так, что вся рука в синяках, смотри!

Я закатал рукав рубашки и продемонстрировал на запястье синие пятна.

— Вить, ты это, не злоупотребляй! — Мамонт взял бутылку и убрал ее под стол — Сегодня еще работать. Сейчас ребята подойдут, девчата, а от нас пахнет…

Мы с Лехой сидим на кухне студии и предаемся легкому пьянству. Ну как пьянству… снимаем стресс. После того, как я чуть не спикировал вниз с 31-го этажа этой чертовой высотки в компании с Мирославой, Чурбанов устроил мне настоящую взбучку. Кричал не только красный от гнева министр, но и начальник моей охраны. Мужики перенервничали, их можно было понять. Поэтому я стоял по стойке смирно, спокойно выслушивая упреки. Затем еще выслушивал матюги от Веверса и Щелокова по телефону.

Мирославу тем временем взяли в оборот врачи. Сделали укол успокаивающего, и зачем-то накинув белый халат, увели вниз. Она лишь крутила головой, выискивая меня и Леху.

— И что теперь? — спросил Мамонт включая чайник — Мне придется знакомиться с этой сумасшедшей?

— Ты все слышал?

— А то…

— Ну не знаю… Я ей обещал. Девочка хоть и резкая, но вроде хорошая, честная. Тебе же нужна порядочная?

— Еще как нужна — кивнул Леха, явно вспоминая Зою.

— Пойти, что ли подремать немного, пока наши все не подъехали…

— А сможешь заснуть-то?

— Попробую. Лех, только ты это… Про высотку не рассказывай никому, ладно?

— Могила!

То ли недосып сделал свое дело, то ли коньяк выступил в роли снотворного, но едва я примостился на диване в кабинете, как моментально вырубился. И проспал три часа, пока в дверь не ввалился сияющий Клаймич.

— Виктор, подъем! Смотри, что у меня есть!

Григорий Давыдович радостно размахивает красочным конвертом с виниловым диском. Сон с меня как рукой снимает.

— Ну, наконец-то! Никак разродились товарищи с Мелодии? Неужели лирическая? А где патриотическая?

— Пока вообще только сигнальный экземпляр. В печать диск пойдет через неделю, в продажу поступит в июне-июле.

Я с удовольствием рассматриваю конверт, пахнущий свежей типографской краской. Полиграфия, конечно, так себе, со штатовской не сравнить, и пленкой конверт не заламинирован, но для Союза уже и это огромное достижение. Скольких нервов мне стоило отбиться от всяких идиотских завитушек и виньеток в оформлении обложки, доказывая, что это не наш стиль. В результате название группы на конверте получилось крупным и «глазастым». «Ах-ах, как это не скромно, не по-советски!» Да, плевать на все причитания худсовета, главное — обложка первого альбома получилась запоминающейся и яркой, одни рубиновые звезды чего стоят. На обратной стороне лаконичное перечисление песен с диска, внизу всякие выходные данные, от которых никуда не деться, ибо этого требует очередной ГОСТ. Короче, компромисс между желаемым и возможным. Но все равно очень симпатично получилось.

Разглядываю цену на обложке. Два рубля сорок копеек. Ну, в СССР несмотря на все реформы — плановая экономика, а это значит, что дешевые пластинки сметут моментально с прилавков и будут перепродавать уже по полтиннику. Впрочем, Мелодия не в накладе — заявленный тираж сто тысяч. Дальше будут допечатки. И уже на них цену могут поднять.

Мы обнимаемся с Клаймичем, хлопаем друг друга по плечу. Молчим. А что тут сказать? И он, и я прекрасно понимаем, что для молодой советской группы это неслыханное достижение. Впервые выйти на сцену в ноябре, а уже через полгода выпустить дебютный диск-гигант — об этом и мечтать было нельзя.

— Пойдемте наших порадуем?

Я уже готов бежать вниз, чтобы поделиться радостью с ребятами, но Григорий Давыдович останавливает меня, придерживая за локоть.

— Виктор, задержись, поговорить с тобой хочу.

Я снова плюхаюсь на диван, Клаймич проходится по кабинету, внимательно смотрит мне в глаза, а потом кивает мне на стол, где лежит лист с текстом двух новых песен для Пьехи

— Что происходит? Почему ты опять пишешь для Эдиты, вместо того, чтобы готовить новый репертуар для гастролей?

— Обещаете не ругаться?

— Обещаю.

Печально вздыхаю и вываливаю Клаймичу как на духу

— Мне нечем доплачивать сотрудникам. Канал, из которого я брал деньги на доплаты, перекрыли. Остались только авторские. Но я не хочу маму беспокоить. Стыдно.

— Поэтому ты писал песни и для Левы Лещенко?

— Да. В тот момент мне даже авторских не хватило бы. Вы не в курсе, но мама ведь не просто так все деньги перевела детскому дому. На меня тогда дело в Прокуратуре завели.

— О, боже… А я-то думал, что мне одному крупно досталось. Оказывается, вам с мамой тоже нервы потрепали?

— Ну, не так сильно, как вам, но…

— Послушай, это не дело — все авторские на студию тратить! Твоя мама, конечно, умница, но, сколько можно в семейный карман лазить? Ты же не можешь просто так, за спасибо работать?

— А куда деваться? У нас песен на русском чуть больше тридцати, из них десять отдано Сенчиной, и как вы понимаете, деньги я за них вряд ли увижу. Только авторские отчисления за их исполнение пойдут.

— Мне поговорить с Людой? Или лучше с Бивисом?

— Нет, нельзя. Получится, что мы вымогаем с них деньги. Не дай бог, дойдет до Романова.

— Подожди, но вот-вот наш диск-гигант на Мелодии выйдет!

— Выйдет. Но потиражные когда еще мне заплатят, а деньги нужны уже на днях.

Клаймич расстроено крутит головой и, не выдержав, начинает мерить кабинет шагами.

— Нет, так не годится! Надо поговорить с Калининым и обрисовать ему обстановку. Пусть повысит нашим людям зарплаты.

— Говорить нужно сначала с Щелоковым, без его указания Калинин ничего делать не станет. Но ввести Калинина в курс дела все равно нужно, здесь вы правы.

— Тогда так: я беру на себя Калинина. Подготовлю аргументы и с цифрами в руках объясню ему, как они не правы. А ты возьми на себя Щелокова. И не стесняйся — честно расскажи ему, как тратишь свои авторские на студию МВД. Понимаешь, он ведь может и не представлять реальной картины. Ты подарки дорогие им из-за границы привозишь, живешь вроде как на широкую ногу, вот у министра и может сложиться ложное впечатление, что у тебя все в полном ажуре.

— Все так — я снова вдыхаю — Но зарплату в конце месяца никто не отменял.

— Мне не к спеху, мою можешь задержать.

— Да одна ваша погоды не сделает, вопрос нужно кардинально решать.

Григорий Давыдович останавливается у окна, нервно постукивает пальцами по подоконнику

— Слушай, мне здесь один …деятель звонил, спрашивал: нельзя ли у нас разжиться песнями для ресторана? Хорошие деньги предлагал!

— Как вы себе это представляете? Комсомолец, руководитель студии МВД пишет песни в стиле тюремного шансона?! А дальше что? «Владимирский централ, ветер северный…»?!

— Какой централ? — Клаймич бледнеет прямо на глазах и испуганно хватается за сердце — Почему сразу централ?

— Да это я так, образно, не пугайтесь. Сначала про рюмку водки на столе напишем, а потом и до песен для воров докатимся. Те ведь еще больше нам заплатят, им только предложи. А Щелоков с Романовым мне потом люлей наваляют за подобное творчество, и будут абсолютно правы.

— Ну, давай тогда ресторанные песни на меня оформим что ли…

— Григорий Давыдович, вы совсем своей репутацией не дорожите?!

Он расстроено машет рукой и снова садится в кресло

— Да, чем там уже дорожить-то… Что от нее осталось после Лефортово?

— Ну, не скажите! Много вы знаете людей, которые сразу после выхода из Лефортова летят на гастроли в Лондон и потом организуют масштабный первомайский концерт в Москве с участием первых лиц страны? Поверьте, ваша репутация крепка сейчас, как никогда. Знаете, какую кличку вам уже завистники придумали? — Клаймич заинтересованно приподнимает бровь — «Непотопляемый».

Секунду мы молчим, а потом начинаем дружно хохотать. С кличкой я приврал, если честно, но Григорию Давыдовичу приятно такое услышать. Он со смехом переспрашивает меня

— Правда что ли? Непотопляемый Клаймич?!

И мы снова смеемся, сбрасывая напряжение после непростого разговора.

Ну, а потом, уже на экстренном собрании коллектива мы гордо демонстрируем сотрудникам наш дебютный диск. Ребята толпятся, рассматривая его и выхватывая друг у друга из рук, девчонки обнимаются, чувствительная Ладка вытирает набежавшие слезы. Потом Завадский кричит: «Качать его». Первым меня хватает Роберт, дальше к нему присоединяются сотрудники. Народ стаскивает меня со сцены и начинает качать на руках, подбрасывая под самый потолок

— Убьете ведь Витьку, черти! И наш первый альбом станет еще и последним!

— Ребята, это нужно отметить! — кричит Коля — Давайте сегодня в Прагу завалимся?!

— Давайте! Давно за столом все вместе не сидели, пашем, а жизнь мимо проходит!

Мы с Клаймичем переглядываемся и дружно вздыхаем. Нет, конечно, коллективный поход в ресторан не нанесет огромного ущерба бюджету нашей студии, но если честно, то как-то неудобно будет потом заводить разговор в МВД о деньгах и зарплатах. Получится так, что нам именно на красивую жизнь и не хватает. Положение неожиданно спасает Мамонт

— А давайте лучше это в Серебряном Бору в выходные отметим? Свежий воздух, шашлыки, Витя заодно и свой новый дом вам покажет!

Коллектив с радостью подхватывает Лехину идею, и дальше уже начинается бурное обсуждение предстоящего сабантуя. Женщины тут же распределяют между собой готовку, парни естественно озабочены количеством необходимого алкоголя. Меня же пробивает на нервный смех. Бедный Веверс! Представляю его лицо, когда он увидит этот буйный десант на охраняемом объекте. А собственно кто обещал, что я там буду вести жизнь затворника? Я точно таких обещаний ему не давал!

---

Собрание заканчивается тем, что мы все дружно перемещаемся в столовую. Разгоряченный народ громко разговаривает, на ходу придумывая какие-то идеи для предстоящего праздника, за обедом царит эйфория, словно мы Госпремию получили. Ага, сталинскую… Клаймичу даже приходится призвать всех к порядку, чтобы народ после обеда отправился работать, а не продолжал митинговать. Вскоре в студии наконец-то воцаряется деловая атмосфера. Правда, ненадолго.

— Товарищ Селезнев — в дверях кабинета появляется дежурный милиционер — Там к вам приехали

В холле стоит наш старый знакомый — атташе по культуре Билл Прауд. Одет с иголочки, запонки, заколка для галстука… Этому-то чего у себя в посольстве не сидится?! Рядом маячит Сергей Сергеевич. Пристально на меня смотрит. Чуть ли не подмигивает. Шлет мне так сказать невербальный сигнал. КГБ бдит.

Здороваемся с атташе, приглашаю его пройти в кабинет. Проходя мимо новой фотографии на "стене славы", где я в образе Ильича толкаю речь с грузовичка перед американским консульством в Кельне, Прауд притормаживает:

— Виктор, в Кельне… это был экспромт?

— Полнейший! Я-то в этот день всего лишь хотел посмотреть на Кельнский собор.

Атташе несколько секунд смотрит на меня, не мигая, потом осторожно спрашивает

— Зачем тогда был этот призыв «янки гоу хоум»?

— Во-первых, это был единственный способ остановить начинающуюся драку демонстрантов с полицией. Ведь митинг мог закончиться совсем по-другому — кровью и арестами, а так все громко покричали, выпустили пар и мирно разошлись.

— А во-вторых?

— Во-вторых, я действительно считаю, что ваших военных баз в ФРГ многовато, и это еще мягко сказано. Так почему я не имею права высказать свое мнение публично? Или свобода слова только для американцев?

Прауд морщится, но молча проглатывает мой упрек.

— Меня-то как раз больше удивляет неадекватная позиция немецкого МИДа. С чего вдруг такая суета? Ну, высказал один советский спортсмен свое мнение, ну, не совпало оно с точкой зрения властей ФРГ. А высылать-то меня зачем было? Соревнования срывать? И кто в этой ситуации выглядел некрасивее?

— Не надо скромничать. Ты далеко не рядовой советский спортсмен. У тебя же и официальная должность есть?

— И что это принципиально меняет? Моя личная точка зрения в этом вопросе совпадает с официальной — Европу нужно освобождать от оружия. Подписывать договор ОСВ и приступать к делу.

— А хоть в чем-то твое мнение не совпадает с правительственным? — Атташе насмешливо смотрит на меня, видимо надеясь смутить своей подколкой. А я прямо пятой точкой чувствую, как шифрованная телеграмма отправляется в Вашингтон.

— Конечно. Я например считаю, что намечаемые масштабы сокращения вооружений не достаточны. Сокращать нужно все: и ракеты, и танки, и количество баз и личный состав. Хватит уже бряцать оружием в таком густонаселенном регионе, как Центральная Европа!

— И руководство страны в курсе твоих антивоенных настроений?

— Да. Я их и не скрываю — тут я решаю тоже поехидничать и, улыбаясь, интересуюсь у Прауда — А вы ко мне по делу заехали, или просто выразить свою обеспокоенность моим выступлением на митинге?

Американец театрально хлопает себя по лбу, делая вид, что совсем забыл, зачем он приехал, и протягивает мне пакет, в котором лежит видеокассета.

— Я здесь в роли почтового голубя! Майкл переслал для тебя кассету с диппочтой, просил передать ее как можно быстрее.

— А что на ней?

— Вроде бы музыкальный клип, но я не уверен.

Ага, так я тебе и поверил, что ты свой длинный нос туда не засунул. Уж, наверное, каждый кадр рассмотрел с лупой в руках.

— А, так это видимо наш клип «Почтальон», который мы снимали в Лондоне. Вот спасибо!

Переговариваясь, мы поднимаемся наверх и заходим в приемную. Полина Матвеевна на удивление спокойно реагирует на появление американца. Сдержанно здоровается с ним, предлагает кофе. От кофе я сейчас не откажусь, в присутствии этого американского господина голова должна быть ясной, с ним нужно быть начеку. Пока мы ждем напитки, ставлю кассету в видак. С ностальгией смотрю присланную запись. Ощущение, что с ее момента сто лет прошло — таким далеким и каким-то нереальным кажется все происходящее в клипе. А всего-то месяц минул. Оказывается, Горовские сотрудники смонтировали аж два варианта. И оба не плохи. Просто в одном побольше английского антуража, а в другом весь акцент на массовку. Безоговорочно выбираю первый — на мой взгляд, он намного интереснее получился, во втором слишком мельтешат люди, и получается сумбур. Думаю, и Клаймич поддержит меня, мы с ним «смотрим в одну сторону».

После просмотра клипов, мы с Праудом пьем кофе и болтаем. Атташе все пытается выехать на тему Магнуса и теракта в Лондоне. Ходит кругами. Я осторожно сливаюсь с подобного разговора. Да, у Красных Звезд есть фанаты. Теперь и в высшем эшелоне американского истеблишмента. Пишем хорошую музыку. Людям нравится. А уж какие у нас песни!

— Кстати, о песнях — Прауд достает из кейса несколько наших зарубежных пластинок — Тебя не затруднит подписать? Это для сотрудников посольства… Точнее для посла и его детей. Они уже взрослые…

Вижу, что дипломат смущен. Выпрашивать автографы ему не по статусу, а куда денешься? Я с улыбкой расписываюсь. Выглядываю из кабинета и прошу Полину Матвеевну подписать конверты у "звездочек" тоже.

— Ты, Виктор, просто не представляешь размеров своей известности на Западе. У нас в какой кабинет в посольстве не зайди — играет либо Мы мир, либо Почтальон. Итальянские песни тоже очень популярны. Ты кстати, не подумал над нашим предложением? — Прауд обводит кабинет глазами и театрально прикладывает указательный палец к губам. Явно намекает на разговор с Гором и Вебером. Тот самый разговор, в ходе которого мне предложили "выбрать свободу".

Вот тварь!

Возвращается Полина Матвеевна, отдает конверты.

— Подумал. Мой ответ нет!

Я резко перекидываю пластинки Прауду. Тот их ловко ловит, встает.

— Ну что ж… Очень надеюсь на дальнейшее сотрудничество. Ах да, вот официальное приглашение от посла на праздник Дня Независимости. На всех членов группы — атташе протягивает мне красивый конверт с американским гербом — Мы были бы очень рады, если Красные Звезды выступили в ходе фуршета. Исполнили… как у вас говорят? Пару-тройку? Да, точно. Пару-тройку своих песен. Это бы послужило делу разрядки.

Дипломат тонко улыбается.

— О таких вопросах надо договариваться в отделе ЦК по культуре — я тоже встаю и все-таки жму руку атташе. Хотя очень и не хочу.

---

Иду провожать Прауда. На выходе дипломат раскланивается с двумя мужчинами. Первый — все тот же наш куратор от Комитета — Сергей Сергеевич. Второй… Станислав Говорухин! Собственной персоной. Режиссера трудно спутать с кем-то другим, и трубка, которую он нервно покусывает — неизменная часть его привычного образа. Но вот вид у него не столько гневный, сколько усталый. Похоже, не просто дается мастеру создание одного из самых любимых зрителями телефильмов. Читал где-то, что Лапин у него кровушки попил немало, придираясь то одному, то к другому.

Знакомимся. Мэтр смотрит на меня с легким прищуром, словно пытается понять, что перед ним за фрукт. Ага… недозрелый такой. И зеленый совсем после приключений на крыше сталинской высотки. Но зато уже с шипами.

— Виктор — Говорухин подходит ближе, тыкает в меня мундштуком трубки — Что такого случилось срочного, что меня выдергивают с Мосфильма, везут в ЦК, берут подписки…

— Надо сказать, я тоже в недоумении — к нам присоединяется Сергей Сергеевич — Был звонок от товарища Веверса с просьбой оказать максимальное содействие. А такие просьбы у нас выполняются как приказы.

— Товарищи, поверьте — я прижимаю руки к груди — Сам в недоумении. Я поделился с Арвидом Яновичем своей идеей совместного советско-британского фильма. По истории в Савое.

Мужчины синхронно кивнули и посмотрели на меня с интересом.

— А там ведь образ КГБ задействован, подключился генерал Веверс, ну и все завертелось. Прежде чем рассказать вам так сказать концепцию, может быть посмотрим студию? Станислав Сергеевич у нас первый раз.

Еще два кивка. Я облегченно перевожу дух. Рассматривая фотографии на стене достижений, Говорухин не выпускает изо рта трубку, хотя она и не дымит. Потом усмехается мне как-то по-доброму и указывает трубкой на изображение, где заснято, как мы прорываемся сквозь строй фанатов, осаждающих вход в лондонский Савой.

— Ну что, Виктор, не сладкое оно — бремя славы?

— Не сладкое! Но это еще цветочки на фоне того, что учудили там ирландские террористы.

Я неделикатно тыкаю пальце в фото, где мы с Магнусом стоим лестнице после пресс конференции. Видок у нас там еще тот. И не смотря на то, что мы успели привести себя в порядок, выглядим мы довольно потрепанно. Но не сломлено! Морды вон какие у обоих геройские, особенно у конгрессмена. Говорухин внимательно вглядывается в фотографию, словно хочет вобрать в себя атмосферу той бурной ночи. Переводит взгляд на другие, где я скачу по сцене на стадионе Уэмбли, и где Альдона в черном смокинге, прикрыв глаза, проникновенно поет про любовь.

— Интересная девушка. Фактурная.

— Вы даже не представляете, до какой степени!

— Как ее зовут? Она же из Красных Звезд?

— Да. Это Альдона Веверс. Она дочь Иманта Яновича.

— Хм… Не знал…

Ну, да… Это в 90-е имена эстрадных звезд знали наизусть даже в глухих деревнях, а сейчас каждый варится в своей кастрюльке. Кинематограф и эстрада — это пока две разные планеты, орбиты которых редко пересекаются, если конечно фильм не музыкальный. И поющие артисты кино только-только начали массово появляться на эстраде и в телевизионных передачах.

— Наша Альдона не только красавица, у нее еще и черный пояс по тхэквондо. Она мне когда-то в Сочи так наваляла, что я еле до гостиничного номера дополз.

— И что вы с ней не поделили? — смеется Сергей Сергеевич. Говорухин тоже оттаивает, улыбается.

— Да мы только тогда познакомились, выясняли, у кого… короче говоря: кто из нас круче.

— Кто победил?! — мэтр заинтересованно смотрит

— Дружба! А если серьезно, то равных ей по уровню подготовки в Союзе мало. А может, и вообще нет.

— Слушай, Виктор, …а нельзя с ней договориться, чтобы она снялась в новом фильме по моему сценарию.

— А про что фильм?

— Про современных пиратов из Юго-Восточной Азии. Хотя бы в эпизоде, а? С людьми, владеющими восточными единоборствами, в Союзе действительно беда, а нам по сюжету нужен не один и не два таких персонажа.

Это что же он мне намекает на «Пиратов 20-го века»?

— Ну, если только в эпизоде. У нас сейчас плотный график, мы к гастролям готовимся, так что на полноценные съемки ее никто не отпустит. Слушайте, Станислав Сергеевич — на ум мне неожиданно приходит идея, которую я спешу озвучить — а у меня для вас есть еще один кандидат. Виктор Цой — парень из Питера, наполовину кореец. У него и внешность подходящая, и каратэ он вроде бы владеет. Про уровень его спортивной подготовки я, правда, не знаю, но внешность у него точно фактурная, азиатская. Хотите, подкину телефончик?

— Буду премного обязан! Ты даже не представляешь, как сложно подобрать актеров и каскадеров с восточной внешностью. А он учится или работает?

— Он вроде бы учится в училище, так что летом у него должны быть каникулы.

Воодушевленный Говорухин просит разрешения позвонить своему режиссеру, а я вдруг задумываюсь: а был ли вообще Говорухин знаком с Цоем? То, что они оба снимались у Соловьева в его культовой «Ассе», вовсе не говорит об их личном знакомстве. Хотя… Вот теперь и познакомятся лет на семь раньше.

После экскурсии по студии, мы рассаживаемся в кабинете и возвращаемся к теме каратэ. Здесь у нас со Станиславом Сергеевичем царит полное согласие — боевые искусства это то же оружие, которое в преступных руках может принести много бед. А если учитывать, что постовые милиционеры у нас сейчас зачастую ходят по улице без пистолетов, оно вдвойне опасно. Физическая подготовка у рядового состава откровенно слабая. Если в Уголовном розыске еще как-то уделяют ей внимание, то в отделениях милиции с этим беда полная. Плавно перевожу наш разговор на Савой. Сетую на то, что там моя спортивная подготовка роли не сыграла, перед автоматом террориста все равны. Говорухин внимательно слушает рассказ, делает какие-то пометки в записной книжке. От рюмки коньяка отмахивается, а вот на кофе соглашается с большим удовольствием.

Итак, наша задача сначала набросать тритмент — это своего рода такая реклама что ли нашего будущего сценария. Он необходим, прежде всего, чтобы заинтересовать потенциальных спонсоров. Там прописывается не только краткий пересказ сюжета, но и более живой в отличие от синопсиса текст. Можно дать характеристику некоторым главным персонажам, иногда привести наиболее яркие фрагменты важных диалогов. Описать места развития сюжета или даже отдельные декорации. Что-то описывается подробно, что-то только скупыми набросками. В общем, это вольное изложение будущего сценария на нескольких страницах, и мы его должны написать. Желательно по-быстрому. А еще перевести на английский. Я мысленно хватаюсь за голову.

Говорухина тема уже захватила, я вижу это по его глазам. Он как гончая, которая взяла след и не собирается с него сворачивать. Выспрашивает какие-то подробности, щурится задумчиво, потирает длинными пальцами подбородок. По рассеянности он засунул зажженную трубку в нагрудный карман своего твидового пиджака, и теперь оттуда вьется дымок, на который Станислав Сергеевич не обращает абсолютно никакого внимания. Наблюдать за работой его ума мне очень интересно, и в таланте задавать правильные вопросы ему не откажешь. Эх, показать бы ему еще фотографии интерьеров Савойя, да где ж их взять? Может, у Веверса что-нибудь найдется?

К одиннадцати вечера, обсудив основную идею и некоторые подробности, мы наконец, расстаемся. У «стены Славы» Говорухин снова задерживается и как-то по-новому всматривается в фотографии. Я думаю о том, что надо бы отпечатать снимки со всех негативов, сделанных в Англии, лишней информации не бывает — глядишь, да что-нибудь нам пригодится. Прощаемся, договорившись встретиться в пятницу. К этому моменту режиссер обещает набросать черновик, изложив сюжет фильма так, как видит его он.