Эркюль Пуаро

СОН The Dream

Эркюль Пуаро рассматривал особняк с явным одобрением. Его глаза небрежно скользнули по соседствующим с ним магазинам, по большому фабричному зданию справа, по обшарпанному многоквартирному дому напротив и снова остановились на особняке.

Нортвэй был истинным детищем прошлого века, в котором не имели обыкновения экономить ни времени, ни пространства Это был породистый и надменный дом, привыкший, чтобы его окружала только бескрайняя зелень полей. Теперь же он оказался анахронизмом, затерянным в бушующем море современного Лондона и давно всеми забытым. И, спроси вы хоть пятьдесят человек подряд, вряд ли кто указал бы к нему дорогу.

И лишь совсем немногие ответили бы, кому он принадлежит, хотя, назови вы имя владельца, вам тотчас бы сообщили, что это один из богатейших людей в мире. Однако с помощью денег можно унять самое жгучее любопытство, равно как и раздразнить его. Бенедикт Фарли, этот эксцентричный миллионер, предпочитал не афишировать выбор своей резиденции. Его вообще редко видели на людях. Изредка он появлялся на совете директоров, где его высокая худая фигура, резкий голос и хищно загнутый нос тут же наводили на собравшихся страх. Если бы не эти редкие появления, он вполне мог бы считаться персонажем, пусть хорошо всем знакомым, но вымышленным. Согласно слухам, он был то чудовищно скуп, то невероятно щедр, неизменно ходил в старом заштопанном халате – которому, по некоторым оценкам, шел уже двадцать восьмой год, – питался исключительно икрой и постными щами и ненавидел кошек. Все это было общеизвестно.

Ровно столько же об этом человеке, к которому он сейчас направлялся, знал и Эркюль Пуаро. Письмо, лежавшее в кармане его пиджака, ситуации не меняло.

Посвятив несколько минут молчаливому созерцанию этого памятника веку ушедшему, Пуаро поднялся по ступеням парадного и позвонил в дверь, одновременно сверяясь с наручными часами, заменившими наконец безнадежно устаревшую, хоть и горячо любимую луковицу с цепочкой. «Да-да, ровно двадцать один тридцать», – подтвердили часы. Пуаро, как всегда, был точен до минуты.

После выверенной годами паузы дверь отворилась, и на фоне освещенного холла возник великолепный образчик потомственного дворецкого.

– Мистер Бенедикт Фарли? – осведомился Пуаро.

В ответ его окатили ледяным – вполне вежливым, но достаточно красноречивым – взглядом.

«En gros et en détail»[165], – с уважением подумал Пуаро.

– Вам назначено, сэр? – учтиво спросил дворецкий.

– Да.

– Ваше имя, сэр?

– Мосье Эркюль Пуаро.

Дворецкий наклонил голову и посторонился. Эркюль Пуаро вступил в дом, и дверь за ним закрылась.

Однако прежде чем умелые руки приняли у Пуаро шляпу и трость, была улажена еще одна маленькая формальность.

– Прошу извинить меня, сэр. Я должен попросить у вас письмо.

Пуаро неторопливо извлек письмо из кармана и протянул его дворецкому. Тот только бросил на него взгляд и тут же с поклоном вернул. Эркюль Пуаро сунул письмо обратно в карман. Оно гласило:

Дворецкий ловко избавил Пуаро от шляпы, пальто и трости.

– Не будете ли вы так любезны пройти в комнату мистера Корнворси? – не то спросил, не то предложил он и двинулся вверх по широкой лестнице.

Пуаро последовал за ним, одобрительно кивая при виде самых вычурных и пышных objets d'art[166]. Вкусы Пуаро всегда отдавали некоторой буржуазностью.

На втором этаже дворецкий остановился и постучал в дверь.

Брови Эркюля Пуаро едва заметно приподнялись. Это была первая фальшивая нота за вечер, ибо хороший дворецкий никогда не станет стучать в дверь, а перед Пуаро несомненно стоял не просто хороший, а самый что ни на есть лучший.

Пуаро почувствовал, что эксцентричность миллионера уже начинает действовать ему на нервы.

Изнутри что-то выкрикнули, и дворецкий, отворив дверь, объявил: «Тот самый джентльмен, сэр!»

Пуаро молча отметил очередное попрание приличий и вошел внутрь. Он оказался в просторной комнате, обставленной просто, но на редкость деловито. Картотечные шкафы, бесконечные справочники, пара кресел и внушительных размеров рабочий стол, покрытый стопками аккуратно подшитых бумаг, – вот, пожалуй, и все, что там было. Углы комнаты терялись в полумраке – по той простой причине, что единственный источник освещения, а именно настольная лампа с зеленым абажуром, установленная на журнальном столике возле одного из кресел, была развернута таким образом, чтобы освещать любого, кто появлялся в дверях. Эркюль Пуаро зажмурился, поморгал и определил, что лампочка как минимум стопятидесятиватная. В кресле рядом с лампой покоилась худая фигура в заштопанном халате – сам Бенедикт Фарли. Его голова была по-птичьи выдвинута вперед; крючковатый нос только усиливал сходство. Ото лба поднимался белый пушистый хохолок, очень бы подошедший какаду. Глазки Бенедикта Фарли, лихорадочно блестевшие за толстыми стеклами очков, так и впились в посетителя.

– Ну, – проговорил он наконец пронзительным резким голосом, периодически переходящим в какой-то скрип, – так это вы, что ли, Эркюль Пуаро?

– К вашим услугам, – учтиво отозвался Пуаро и поклонился, держа одну руку на спинке кресла.

– Садитесь. Да садитесь же! – раздраженно бросил старик.

Эркюль Пуаро сел – и оказался прямо в центре ослепительного круга света, отбрасываемого лампой. Где-то там, в тени, старик, казалось, внимательно его рассматривал.

– Ну, и откуда же это видно, что вы именно Эркюль Пуаро, а не кто-то еще? – раздраженно осведомился он. – Объясните, сделайте одолжение!

Пуаро снова вытащил из кармана письмо и протянул его Фарли.

– Да, – ворчливо согласился миллионер, – вижу. Оно самое. Так я все и велел Корнворси написать.

Он сложил листок и отдал его Пуаро.

– Стало быть, вы и впрямь тот, за кого себя выдаете?

– Уверяю вас, здесь нет никакого обмана, – ответил Пуаро, всплеснув руками.

Бенедикт Фарли неожиданно захихикал.

– Именно так и говорят фокусники перед тем, как вытащить кролика из шляпы. Это, понимаете ли, входит в программу.

Пуаро промолчал.

– Думаете небось: выживший из ума, подозревающий всех и вся старикашка? Правильно думаете. Не доверяй никому! Такое мое правило. Никому нельзя доверять, если вы богаты. Ни в коем случае!

– Вы, кажется, хотели проконсультироваться со мной? – мягко напомнил Пуаро.

Старик кивнул.

– Да-да, все фокусники заранее предупреждают, прежде чем начать вынимать что-то из шляпы: «Хотите получить по максимуму – платите по максимуму». Заметьте, я еще не спросил, сколько вы берете. И не спрошу! Просто пришлете мне счет – как-нибудь переживу. Эти чертовы идиоты, поставщики то есть, думают, что могут впарить мне яйца по два и девять, когда на рынке им красная цена два и семь! Шайка мошенников! Со мной этот номер не проходит. Но лучший в своем деле – это совсем другое. Он своих денег стоит. Я, кстати, тоже лучший.

Эркюль Пуаро не ответил. Он внимательно слушал, слегка склонив голову набок. Хотя лицо его оставалось бесстрастным, он чувствовал, что разочарован. Он не мог бы назвать причину. Бенедикт Фарли оправдывал все ожидания; он полностью соответствовал тому, что о нем говорили, и, однако, Пуаро был разочарован.

«Фигляр! – с некоторой грустью подвел он итог своим наблюдениям. – Самый обыкновенный фигляр».

Он общался со многими миллионерами, и с эксцентричными тоже, и почти всегда чувствовал скрытую в них силу, внутреннюю энергию, которую нельзя было не уважать. Если они носили старый халат, то делали это единственно потому, что им так нравилось. Халат же Бенедикта Фарли, как решил Пуаро, был только частью сценического образа. Да и сам Фарли был сплошным сценическим образом. Пуаро был совершенно уверен, что любое сказанное здесь слово говорилось исключительно для того, чтобы произвести эффект.

– Вы хотели проконсультироваться со мной? – ровным голосом повторил он.

Внезапно все поведение миллионера изменилось. Он подался вперед, его голос превратился в карканье.

– Да! Да, я хочу знать, что вы можете сказать, хочу знать, что вы думаете! Всегда обращаться к лучшим! Это мое правило. Лучший врач – лучший детектив, это где-то посередине.

– Пока, мосье, я еще не совсем улавливаю...

– Естественно, – отрезал Фарли. – Я еще ничего и не рассказал.

Он снова наклонился вперед и резко спросил:

– Что вы знаете о снах, мосье Пуаро?

Брови маленького человечка удивленно поднялись. Если он чего и ожидал, то уж точно не этого.

– По этому вопросу, мистер Фарли, советую вам обратиться к «Книге снов» Наполеона – или к какому-нибудь модному психологу с Харли-стрит.

– Я пробовал и то и другое, – тихо ответил Бенедикт Фарли.

Последовала пауза. Потом миллионер снова заговорил. Сначала почти шепотом, потом все громче и громче:

– Все тот же сон – ночь за ночью. Говорю вам, я боюсь... Он всегда тот же. Я у себя в комнате – это следующая дверь по коридору. Сижу за столом и что-то пишу. Там есть часы. Я смотрю на них и вижу, что они показывают двадцать восемь минут четвертого. Понимаете? Всегда то же самое время. И тогда, мосье Пуаро, я понимаю, что должен сделать это. Я не хочу – я боюсь это делать – но я должен.

Его голос поднялся уже почти до визга.

– И что же именно вы должны сделать? – невозмутимо спросил Пуаро.

– В двадцать восемь минут четвертого, – хрипло ответил Бенедикт Фарли, – я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем... затем...

– Да?

– Стреляю себе в висок, – прошептал Бенедикт Фарли.

Повисла тишина.

– Это и есть ваш сон? – спросил Пуаро.

– Да.

– И он повторяется каждую ночь?

– Да.

– А что происходит после выстрела?

– Я просыпаюсь.

Пуаро медленно и задумчиво кивнул.

– Любопытства ради: вы и вправду держите револьвер в том самом ящике?

– Да.

– Зачем?

– Я привык. Всегда следует быть готовым.

– К чему?

– Человек в моем положении должен быть начеку, – раздраженно сказал Фарли. – У богатых много врагов.

Пуаро оставил эту тему. Помолчав немного, он сказал:

– И все же, почему вы послали именно за мной?

– Я скажу вам. Сначала я обратился к врачу – к трем, если уж быть точным.

– И?

– Первый сказал, что все дело в диете – этот был пожилой. Тот, что помоложе, представлял современную школу. Он уверял меня, что причина кроется в реальном событии, случившемся со мной в раннем детстве в двадцать восемь минут четвертого. И я настолько не хочу вспоминать это происшествие, что ассоциирую его с собственной смертью. Таково было его объяснение.

– А третий? – поинтересовался Пуаро.

Голос Бенедикта Фарли сорвался на злобный визг:

– Молокосос! Он развил нелепейшую теорию. Утверждает, что я – да, да, я! – устал от жизни, и она так мне ненавистна, что я сплю и вижу, как бы с ней покончить. Однако, поскольку признать это означало бы признать полное свое фиаско как личности, в момент пробуждения я отказываюсь взглянуть правде в глаза. Во сне же мое истинное «я» прорывается наружу и делает то, чего мне действительно хочется, – убить себя.

– Он считает, что в глубине души вы действительно хотите совершить самоубийство?

– Но это чушь! Чушь! – яростно выкрикнул Бенедикт Фарли. – Я абсолютно счастлив! Я получил все, что хотел, все, что можно купить за деньги. Невозможно, невероятно даже представить себе такую дикость!

Пуаро с интересом взглянул на Фарли. Что-то в его трясущихся руках и пронзительном срывающемся голосе говорило, что он протестует слишком уж яростно, словно пытаясь разубедить себя в том, в чем сам подозревает.

Однако Пуаро ограничился только деловитым вопросом:

– И зачем же вам я?

Бенедикт Фарли успокоился так же внезапно, как только что вышел из себя. Он выразительно постучал пальцем по столу.

– Есть и другая возможность. И если это так, вы должны знать. Вы знамениты, у вас были сотни случаев – самых невероятных, фантастических случаев, – и вы должны знать.

– Знать что?

Фарли снизил голос до шепота.

– Предположим, кто-то хочет меня убить. Может ли он сделать это таким способом? Может он заставить меня видеть этот сон ночь за ночью?

– Вы имеете в виду гипноз?

– Да.

Эркюль Пуаро задумался.

– Думаю, это возможно, – сказал он наконец. – Но, опять же, подобный вопрос следует задавать скорее врачу.

– В вашей практике не встречалось подобных случаев?

– Боюсь, они слишком уж отличались от вашего.

– Но вы понимаете, о чем я? Меня заставляют смотреть все тот же сон – ночь за ночью, ночь за ночью, – и однажды внушение оказывается сильнее меня – и я ему подчиняюсь. Делаю то, что мне так часто снилось: убиваю себя!

Эркюль Пуаро медленно покачал головой.

– Вы сомневаетесь, что такое возможно? – спросил Фарли.

– Возможно? – переспросил Пуаро. – Я не стал бы употреблять этого слова.

– Стало быть, вы считаете, что это невозможно? – настаивал Фарли.

– Решительно невозможно.

– Доктора говорят то же самое, – тихо пробормотал Фарли. – Но почему тогда я его вижу? Почему? Почему? – спросил он, снова переходя на крик.

Эркюль Пуаро только покачал головой.

– И вы совершенно уверены, что не сталкивались ни с чем подобным в своей практике? – снова спросил Бенедикт Фарли.

– Никогда.

– Это я и хотел узнать.

Пуаро деликатно откашлялся.

– Вы позволите мне один вопрос?

– Что такое? Что еще? Спрашивайте что хотите.

– Кого вы подозреваете в намерении убить вас?

– Никого, – выкрикнул Фарли. – В том-то и дело, что никого.

– Однако идея все же пришла вам в голову, – настаивал Пуаро.

– Я только хотел узнать... возможно ли это.

– Что ж, весь мой опыт говорит: «Нет». Кстати, вас когда-нибудь гипнотизировали?

– Разумеется, нет. Вы же не думаете, что я позволю ставить над собой какие-то дурацкие опыты?

– Тогда, думаю, можно сказать, что ваша версия совершенно беспочвенна.

– Но сон, глупец вы эдакий, сон!

– Сон, конечно, удивительный, – задумчиво проговорил Пуаро и, помолчав, продолжил: – Я бы хотел осмотреть декорации этой драмы: стол, часы, револьвер...

– Разумеется. Я провожу вас.

Запахнув полы своего халата, старик приподнялся в кресле, но неожиданно, словно что-то внезапно вспомнив, рухнул обратно.

– Нет, – сказал он. – Нечего там смотреть. А все, что можно было рассказать, я уже рассказал.

– Но я бы хотел увидеть лично...

– В этом нет необходимости, – отрезал Фарли. – Я выслушал ваше мнение. Этого достаточно.

– Как вам угодно, – согласился Пуаро, пожимая плечами и поднимаясь. – Сожалею, мистер Фарли, что не смог оказаться вам полезен.

Бенедикт Фарли сосредоточенно смотрел куда-то в сторону.

– Хватит с меня мошенников, – угрюмо проговорил он. – Я дал вам факты, вы не сумели ими воспользоваться, и кончим на этом. Можете прислать чек за консультацию.

– Не премину сделать это, – сухо ответил Пуаро и направился к двери.

– Погодите, – окликнул его миллионер. – Мне нужно письмо.

– Письмо от вашего секретаря?

– Да.

Пуаро поднял брови. Сунув руку в карман, он вынул сложенный лист бумаги и протянул его старику. Тот внимательно осмотрел его, кивнул и положил рядом с собой на стол.

Эркюль Пуаро снова повернулся к двери. Он был озадачен. Его деятельный ум снова и снова прокручивал услышанную историю. Однако теперь какое-то смутное беспокойство мешало течению его мысли. Что-то было не так, причем не с Бенедиктом Фарли, а именно с ним, Эркюлем Пуаро.

Когда его рука уже касалась дверной ручки, он вспомнил. Он – Эркюль Пуаро! – совершил ошибку. Он повернулся.

– Тысяча извинений! Я задумался над вашей проблемой и допустил оплошность. Это письмо, которое я вам отдал, – я по ошибке сунул руку в правый карман вместо левого...

– Что? Что такое?

– Письмо, которое я вам сейчас дал, – оно из моей прачечной по поводу испорченных воротничков.

Пуаро с извиняющейся улыбкой сунул руку в левый карман.

– Вот ваше письмо.

Бенедикт Фарли выхватил его из протянутой руки Пуаро.

– Какого черта? Вы вообще когда-нибудь думаете, что делаете? – взорвался он.

Пуаро взял свою записку из прачечной, еще раз вежливо извинился и вышел из комнаты.

Выйдя, он ненадолго задержался на лестничной площадке. Место для нее было отмерено на редкость щедро. Прямо перед Пуаро стояли большая старая деревянная скамья и длинный узкий стол, на котором лежали журналы. Чуть дальше были два кресла и столик с цветами. Все это немного напоминало приемную дантиста.

Внизу в холле его ожидал дворецкий.

– Вызвать вам такси, сэр?

– Нет, благодарю вас. Вечер такой теплый, что я, пожалуй, пройдусь.

На тротуаре Эркюль Пуаро постоял, выжидая, когда схлынет поток машин, и двинулся через оживленную улицу.

Его брови были сосредоточенно сдвинуты.

– Нет, – сказал он себе, – решительно ничего не понимаю. Во всем этом нет ни малейшего смысла. Печально признаваться себе в этом, но я, Эркюль Пуаро, совершенно сбит с толку.

Так закончилось то, что можно бы было назвать первым актом драмы. Второй последовал через неделю и начался с телефонного звонка от некоего Стиллингфлита, районного врача.

С поразительной – тем более для врача! – развязностью он заявил:

– Пуаро, это вы, старый плут? Стиллингфлит на проводе.

– Да, друг мой. Что случилось?

– Я звоню из Нортвэй – ну, особняка Бенедикта Фарли.

– Да? – Пуаро сразу оживился. – И как он?

– Так себе. Мертв. Застрелился сегодня днем.

Последовало молчание.

– Ага, – выдавил наконец Пуаро.

– Не слышу удивления. Успел уже что-то пронюхать, старый плут?

– С чего вы взяли?

– Обошлось, слава богу, без дедукции, телепатии и прочей ерунды. Мы нашли записку недельной давности, в которой Фарли просит вас зайти.

– Понятно.

– Да, и еще тут у нас имеется чудовищно нудный полицейский инспектор... Ну, это-то понятно: приходится проявлять бдительность, когда какой-нибудь из этих денежных мешков простреливает себе башку. Так вот он очень интересуется, не можете ли вы пролить свет на это несчастье. Так что, если можете, чего бы вам не приехать?

– Выезжаю немедленно.

– Везет же вам, старина. Откуда ни возьмись – грязная работенка, а?

Пуаро сдержанно повторил, что скоро будет.

– Не желаете откровенничать по телефону? Ну и правильно. До скорого.

Через пятнадцать минут Пуаро уже сидел в библиотеке особняка Нортвэй, расположенной в глубинах первого этажа. В комнате находились еще пятеро: инспектор Барнетт, доктор Стиллингфлит, миссис Фарли – вдова миллионера, Джоан Фарли – его единственная дочь, и Хьюго Корнворси, его личный секретарь. Инспектор Барнетт выглядел как человек военный – и рассудительный. Доктор Стиллингфлит, манеры которого разительным образом отличались от его стиля вести телефонные разговоры, был высок, длиннолиц, на вид ему было лет тридцать. Миссис Фарли оказалась много моложе своего мужа. Это была привлекательная темноволосая женщина. Держалась она превосходно. Губы ее были твердо сжаты. А по выражению черных глаз совершенно нельзя было догадаться о том, какие чувства она сейчас испытывает. У Джоан Фарли были светлые волосы, веснушчатое лицо и – явно доставшиеся от отца – крупноватые нос и подбородок. Глаза умные и пытливые. Наружность Хьюго Корнворси была вполне заурядной, но одет он был безупречно. Этот молодой человек, похоже, был очень неглуп и энергичен.

После полагающихся приветствий Пуаро рассказал собравшимся об обстоятельствах своего визита к покойному и услышанной от него истории. Едва ли его рассказ мог показаться кому-то из них неинтересным.

– Вот так история, никогда не слышал ничего подобного, – заявил инспектор. – Сон, значит? Вы что-нибудь знаете об этом, миссис Фарли?

Та чуть наклонила голову.

– Муж как-то упоминал об этом. Он был сильно встревожен. Я... я сказала тогда, что это, видимо, несварение, и посоветовала сходить к доктору Стиллингфлиту.

Стиллингфлит замотал головой.

– Он не обращался ко мне. Насколько я понял из рассказа мосье Пуаро, он предпочел отправиться на Харли-стрит.

– Кстати, я хотел проконсультироваться с вами, Стиллингфлит, – сказал Эркюль Пуаро. – Мистер Фарли говорил, что обращался к трем специалистам. Что вы думаете об их выводах?

Стиллингфлит нахмурился.

– Трудно сказать... Приходится учитывать, что в интерпретации Фарли выводы эти наверняка оказались существенно искажены. Он не был специалистом.

– Вы хотите сказать, он неверно употребил термины?

– Не совсем. Я имею в виду, что они объясняли ему свою точку зрения на профессиональном языке – он же, уловив общий смысл, излагал вам все уже своими словами.

– Таким образом то, что он рассказал мне, некоторым образом отличалось от того, что говорили врачи?

– Именно так все и обстоит. Он просто не совсем правильно их понял, если уж быть точным.

Пуаро задумчиво кивнул.

– Известно, к кому именно он обращался?

Миссис Фарли отрицательно покачала головой.

– Никто из нас и понятия не имел, что он вообще к кому-то обращался, – заметила Джоан Фарли.

– А вам он рассказывал о своем сне? – спросил Пуаро.

Девушка тоже покачала головой.

– А вам, мистер Корнворси?

– Нет, ни слова. Я, правда, написал под его диктовку письмо, но представления не имел, зачем ему понадобилась ваша консультация. Я думал, может, это связано с затруднениями в бизнесе.

– Что ж, давайте перейдем к обстоятельствам смерти мистера Фарли.

Инспектор вопрошающе посмотрел на миссис Фарли, потом на доктора Стиллингфлита и, поскольку те безмолвствовали, взял эту задачу на себя:

– Мистер Фарли имел обыкновение во второй половине дня работать у себя в комнате. Я так понимаю, предстояло серьезное слияние капиталов...

Он вопросительно посмотрел на Хьюго Корнворси.

– «Объединенные перевозки», – туманно пояснил тот.

– В связи с этим мистер Фарли согласился даже дать интервью двум представителям прессы. Он крайне редко делал нечто подобное – не чаще одного раза в пять лет, как я понял. Соответственно, в назначенное время, а именно в пятнадцать минут четвертого, прибыли два журналиста, один от «Ассошиэйтед Пресс», другой – от «Объединенных изданий». Им пришлось подняться на второй этаж и подождать прямо у дверей комнаты мистера Фарли – обычное место ожидания для посетителей. В пятнадцать двадцать прибыл курьер из «Объединенных перевозок» с какими-то неотложными бумагами. Его провели в комнату мистера Фарли, где он передал документы – из рук в руки. Затем мистер Фарли проводил его до дверей и с порога переговорил с репортерами.

– Сожалею, джентльмены, что заставляю вас ждать, – сказал он, – но появились дела, не терпящие отлагательства. Я постараюсь управиться с ними как можно скорее.

Джентльмены, мистер Адамс и мистер Стоддарт, заверили его, что прекрасно всё понимают и подождут, сколько потребуется. Мистер Фарли вернулся в комнату, закрыл за собой дверь – и это был последний раз, когда его видели живым.

– Продолжайте, – попросил Пуаро.

– Немногим позже четырех присутствующий здесь мистер Корнворси вышел из своей комнаты, соседствующей с покоями мистера Фарли, и был весьма удивлен, увидев, что репортеры все еще ждут. Поскольку ему все равно требовалась подпись мистера Фарли на некоторых письмах, мистер Корнворси решился зайти к нему, чтобы заодно напомнить о назначенной встрече. Однако, зайдя в комнату, он, к своему удивлению, не сразу заметил мистера Фарли и даже подумал сначала, что его там нет. Потом он увидел ботинок, видневшийся из-за ножки стола (который расположен прямо перед окном). Он поспешно подошел ближе и обнаружил на полу мертвого мистера Фарли и лежащий поблизости револьвер.

Мистер Корнворси выбежал из комнаты и приказал дворецкому вызвать доктора Стиллингфлита. По совету последнего, он также известил полицию.

– Кто-нибудь слышал выстрел? – спросил Пуаро.

– Нет. Движение на этой улице очень оживленное, а окно на лестнице было открыто. Совершенно невероятно, чтобы за всем этим шумом можно было различить выстрел.

Пуаро задумчиво кивнул.

– Когда, предположительно, он умер?

– Я осмотрел тело, сразу как пришел, – сообщил Стиллингфлит. – Это было примерно в шестнадцать тридцать две. К тому времени мистер Фарли был мертв по меньшей мере час.

Пуаро помрачнел.

– В таком случае, можно допустить, что его смерть наступила именно в то время, которое показывали часы из преследовавшего его сна, то есть в двадцать восемь минут четвертого?

– Несомненно, – согласился Стиллингфлит.

– Отпечатки на револьвере? – спросил Пуаро.

– Только его собственные.

– А сам револьвер?

– Тот самый, что он действительно держал во втором справа ящике стола, – вмешался инспектор. – Он все точно вам рассказал. Миссис Фарли опознала этот револьвер. И еще: в комнате только одна дверь – та, что выходит на лестницу. Репортеры, сидевшие прямо против нее, клянутся, что с того момента, как мистер Фарли разговаривал с ними, и до того, как немногим позже четырех в комнату вошел мистер Корнворси, туда не заходил никто.

– Таким образом, есть все основания полагать, что мистер Фарли совершил самоубийство?

Инспектор Барнетт ответил слабой улыбкой:

– Были бы, если бы не одно маленькое обстоятельство.

– И какое же именно? – осведомился Пуаро.

– Письмо, адресованное вам.

Теперь уже улыбнулся Пуаро.

– Понимаю... Раз в деле замешан Эркюль Пуаро, сама собой напрашивается мысль об убийстве.

– Разумеется, – сухо отозвался инспектор. – Но после того, что вы нам рассказали...

– Одну минуточку, – прервал его Пуаро. – Ваш муж когда-нибудь подвергался гипнозу? – неожиданно спросил он, повернувшись к миссис Фарли.

– Никогда.

– Но он изучал природу этого явления, не так ли?

– Не думаю, – покачала головой миссис Фарли и, неожиданно теряя выдержку, разрыдалась. – Этот чудовищный сон! Какой ужас! Видеть его – ночь за ночью – а потом... Как будто его вынудили к этому.

Пуаро вспомнил слова Бенедикта Фарли: «...делаю то, чего мне действительно хочется. Убиваю себя».

– Вам никогда не казалось, что муж стремился уйти из жизни? – спросил он.

– Нет... разве... иногда он вел себя так странно...

Звонкий презрительный голос Джоан Фарли перебил ее:

– Отец никогда бы не сделал этого. Он слишком себя любил.

– Знаете, мисс Фарли, – заметил доктор Стиллингфлит, – чаще всего с собой кончают совсем не те люди, которые угрожают это сделать. Потому-то самоубийства порой и кажутся настолько необъяснимыми.

Пуаро встал.

– Вы позволите мне осмотреть комнату, где случилась трагедия?

– Конечно. Доктор Стиллингфлит...

Доктор проводил Пуаро наверх.

Комната Бенедикта Фарли оказалась гораздо больше комнаты его секретаря и была обставлена с исключительной роскошью. Тут были и глубокие кожаные кресла, и мягкие ковры с густым ворсом, и великолепный письменный стол поистине необъятных размеров.

Пуаро обошел его и остановился там, где возле самого окна на ковре виднелось темное пятно. Он снова вспомнил слова миллионера: «В двадцать восемь минут четвертого я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем... затем... стреляю себе в висок».

Пуаро медленно кивнул.

– Окно было открыто как сейчас? – спросил он.

– Да. Но никто бы не смог уйти этим путем.

Пуаро высунул голову наружу. На стене не было поблизости ни карниза, ни выступов, ни водосточных труб. Даже кошка не сумела бы выбраться этим путем. Напротив возвышалась глухая фабричная стена без каких-либо окон или отверстий.

– Странный выбор обители для миллионера, – заметил Стиллингфлит. – Ну и вид! Точно смотришь на тюремную стену.

– Да, – согласился Пуаро, втягивая голову обратно. – Думаю, эта стена имеет большое значение, – добавил он, пристально изучая плотную кирпичную кладку.

Стиллингфлит с любопытством посмотрел на него.

– Вы имеете в виду: в психологическом смысле?

Пуаро, не отвечая, подошел к столу и рассеянно – по крайней мере, так казалось со стороны – взял со стола выдвижной захват, который обычно используется в черчении. Он нажал на ручку, и захват вышел на полную длину. Пуаро поднял инструментом обгоревшую спичку, лежавшую в нескольких футах от кресла, и бережно отправил ее в корзину для бумаг.

– Когда вы кончите баловаться этой штукой... – раздраженно начал Стиллингфлит.

– Какое хитроумное приспособление, – пробормотал Пуаро, аккуратно положив захват на место. – А где находились миссис и мисс Фарли в момент... смерти? – неожиданно спросил он.

– Миссис Фарли отдыхала в своей комнате этажом выше. Мисс рисовала у себя в студии. Это на последнем этаже.

Эркюль Пуаро принялся рассеянно постукивать пальцами по крышке стола. Он проделывал это довольно долго, после чего заявил:

– Мне нужно поговорить с мисс Фарли. Не могли бы вы пригласить ее сюда на пару минут?

– Если так нужно... – пожал плечами Стиллингфлит и, бросив на Пуаро пытливый взгляд, вышел из комнаты.

Через несколько минут дверь открылась, и в комнату вошла Джоан Фарли.

– Не возражаете, мадемуазель, если я задам вам несколько вопросов?

Девушка посмотрела на Пуаро твердым взглядом:

– Конечно. Спрашивайте что хотите.

– Вы знали, что отец держит в столе револьвер?

– Нет.

– А где находились вы и ваша мать – кстати сказать, она ведь вам не родная, не так ли?

– Да, Луиза – вторая жена отца. Она всего на восемь лет старше меня. Так вы хотели спросить...

– Где находились вы обе в прошлый четверг. Точнее, вечером прошлого четверга.

Джоан задумалась.

– В четверг? Дайте вспомнить... Ах да, мы ходили в театр. Смотрели «Смеющегося щенка».

– Ваш отец не захотел пойти с вами?

– Он никогда не ходил в театры.

– А чем он обычно занимался по вечерам?

– Сидел здесь и читал.

– Он был не очень общительным человеком?

Девушка посмотрела Пуаро прямо в глаза.

– Мой отец, – спокойно ответила она, – был исключительно отталкивающей личностью. Никто из знавших его близко не мог чувствовать к нему ни малейшей приязни.

– Это очень откровенное заявление, мадемуазель.

– Всего лишь пытаюсь облегчить вашу задачу, мосье Пуаро. Я отлично понимаю, к чему вы ведете. Моя мачеха вышла за отца только ради денег. Ну а я живу здесь только потому, что у меня нет возможности жить в другом месте. У меня есть молодой человек, за которого я хочу выйти замуж. Он беден: отец постарался, чтобы он потерял работу. Он, понимаете ли, хотел, чтобы у нас был равный брак. Ничего себе условие, учитывая, что я его наследница!

– Его состояние переходит к вам?

– Да. Точнее говоря, он оставил мачехе, то есть Луизе, не облагаемые налогом четверть миллиона, еще по мелочи разным людям, но остальное переходит ко мне.

Неожиданно она улыбнулась.

– Так что, как видите, мосье Пуаро, у меня были все основания желать его смерти.

– Я вижу только, мадемуазель, что вы унаследовали его ум.

– Да, – задумчиво протянула она, – в этом ему нельзя было отказать. В нем всегда чувствовалась сила – поистине неистовая энергия, – но она вся ушла в злость и горечь – в нем не осталось человечности...

– Grand Dieu[167], – тихо проговорил Пуаро, – но какой же я глупец!

Джоан Фарли посмотрела в сторону двери.

– Что-нибудь еще?

– Только два маленьких вопроса. Вот этот захват, – показал он на стол, – он всегда был здесь?

– Да. Отец пользовался им, когда брал что-нибудь с пола. Он не любил нагибаться.

– И последнее. У вашего отца было хорошее зрение?

Девушка удивленно посмотрела на Пуаро.

– Совсем нет, он вообще ничего не видел. Я имею в виду, без очков. Это у него с детства.

– А в очках?

– О, с ними он видел все превосходно.

– То есть читал газеты, и так далее?

– Да.

– Тогда у меня все, мадемуазель.

Джоан Фарли вышла из комнаты.

– До чего же я был глуп, – пробормотал Пуаро. – Оно все время находилось здесь, прямо у меня под носом. И именно поэтому я его проглядел!

Он снова высунулся из окна. Далеко внизу, в узком проходе между особняком и фабричной стеной, темнел какой-то небольшой предмет.

Пуаро удовлетворенно кивнул и вышел из комнаты.

Остальные все еще были в библиотеке. Пуаро обратился к секретарю:

– Попрошу вас, мистер Корнворси, подробно описать обстоятельства, при которых мистер Фарли обратился ко мне. Когда, например, он продиктовал вам письмо?

– В среду вечером – в половине шестого, насколько я помню.

– Были ли какие-нибудь особые распоряжения относительно его отправки?

– Мистер Фарли сказал только, чтобы я сделал это лично.

– Вы так и поступили?

– Да.

– Возможно, он просил вас передать какие-то распоряжения и дворецкому относительно моей персоны?

– Да. Он велел передать Холмсу (так зовут дворецкого), что в половине десятого явится джентльмен. У него следует спросить имя, а также убедиться, что у него с собой письмо.

– Весьма необычные предосторожности, вы не находите?

Корнворси пожал плечами.

– Мистер Фарли... – осторожно сказал он, – и был весьма необычным человеком.

– Какие-нибудь еще инструкции?

– Да. Он велел мне взять выходной на тот вечер.

– И вы взяли?

– Да, сэр, сразу после обеда я отправился в кино.

– И когда вернулись?

– Примерно в четверть двенадцатого.

– После этого вы еще виделись с мистером Фарли?

– Нет.

– А утром он не упоминал о нашей беседе?

– Нет.

Пуаро немного помолчал.

– Когда я пришел, – сказал он, – меня провели совсем не в комнату мистера Фарли.

– Да. Холмсу было предписано проводить вас в мою комнату.

– Но почему в вашу? Вы можете это объяснить?

Корнворси покачал головой.

– Я никогда не обсуждал распоряжений мистера Фарли, – сухо объяснил он. – Ему бы это совсем не понравилось.

– А обычно он принимал посетителей в своей комнате?

– Да, но, опять же, не всегда. Иногда и в моей.

– Видимо, в таких случаях это было чем-то вызвано?

Хьюго Корнворси задумался.

– Нет, едва ли – я как-то никогда не задумывался об этом.

– Вы позволите, я вызову дворецкого? – спросил Пуаро, поворачиваясь к миссис Фарли.

– Разумеется, мосье Пуаро.

На звонок явился Холмс, как всегда безупречно корректный – воплощение учтивости.

– Вы звонили, мадам?

Миссис Фарли кивком указала на Пуаро. Холмс вежливо повернулся:

– Да, сэр?

– Какие инструкции вы получили, Холмс, касательно моего визита в среду вечером?

Холмс откашлялся и сообщил:

– После обеда мистер Корнворси предупредил меня, что в девять тридцать прибудет джентльмен по имени Эркюль Пуаро. Мне следовало удостовериться, точно ли это тот джентльмен, спросив его имя и убедившись в наличии при нем письма. После чего я должен проводить его в комнату мистера Корнворси.

– Вы получили также и распоряжение постучать в дверь?

На лице дворецкого отразилось явное неудовольствие.

– Так было заведено. Я всегда должен был стучать в дверь, впуская посетителя. Пришедшего по какому-то делу, – уточнил он.

– Вот-вот, это меня и смущало. Вы получали еще какие-нибудь распоряжения на мой счет?

– Нет, сэр. Мистер Корнворси сообщил мне то, что я только что передал вам, а потом сразу ушел.

– Когда это было?

– Без десяти минут девять, сэр.

– После этого вы видели мистера Фарли?

– Да, сэр, в девять я, как обычно, принес ему стакан горячей воды.

– Мистер Фарли находился у себя или все еще в комнате мистера Корнворси?

– Он был в своей комнате, сэр.

– Вы не заметили там ничего необычного?

– Необычного? Нет, сэр.

– А где в это время находились миссис и мисс Фарли?

– В театре, сэр.

– Благодарю вас, Холмс, это все.

Дворецкий поклонился и вышел из комнаты. Пуаро повернулся к вдове миллионера:

– Еще один вопрос, миссис Фарли... У вашего мужа было хорошее зрение?

– Нет. Без очков – нет.

– Он страдал сильной близорукостью?

– О да, без своих очков он был практически беспомощен.

– У него, вероятно, их было несколько?

– Да.

– Ага, – проговорил Пуаро, откидываясь на спинку кресла. – Думаю, это решает дело...

В комнате царило молчание. Все смотрели на этого маленького человечка, самодовольно поглаживающего свои усы. На лице инспектора застыло недоумение, доктор Стиллингфлит нахмурился. Корнворси, вероятно, решительно ничего не понимал, миссис Фарли выглядела совершенно ошеломленной, а Джоан Фарли – заинтересованной.

Тишину нарушила миссис Фарли.

– Я не понимаю вас, мосье Пуаро, – раздраженно воскликнула она. – Этот сон...

– Да, – сказал Пуаро. – Этот сон имеет огромное значение.

Миссис Фарли поежилась.

– Я никогда не верила во все эти сверхъестественные вещи, но теперь... ночь за ночью видеть то, что потом...

– Невероятно, – подтвердил Стиллингфлит, – просто невероятно. Если бы я не знал вас, Пуаро, и если бы вы своими ушами не слышали про этот сон от старого осла...

Он смущенно закашлялся и поспешил загладить свою грубость:

– Прошу прощения, миссис Фарли. Если бы это рассказал не ваш муж...

– Именно, – подтвердил Пуаро, внезапно открывая прищуренные до того и оказавшиеся вдруг очень зелеными глаза. – Если бы это рассказал не Бенедикт Фарли.

Он остановился, оглядывая побледневшие лица своих слушателей.

– Видите ли, в тот вечер некоторые вещи меня крайне озадачили. Во-первых, почему меня так настойчиво просили принести письмо с собой?

– Чтобы удостовериться, что это вы, а не какой-то мошенник, – предположил Корнворси.

– Нет и еще раз нет, мой милый юноша. Это же просто нелепо. Должна была быть другая, более серьезная причина. Поскольку мистер Фарли не только попросил меня предъявить письмо, но и совершенно недвусмысленно потребовал, чтобы оно у него и осталось. Более того, он не уничтожил его, и сегодня оно обнаружилось среди его бумаг! Так зачем же он хранил его?

– Он хотел, чтобы, если с ним что-то случится, мы узнали об этом странном сне! – прозвенел голос Джоан Фарли.

Пуаро одобрительно кивнул.

– Вы проницательны, мадемуазель. Это объясняет – точнее, только это и может объяснить, – зачем он хранил письмо. После его смерти сон должен был быть рассказан! Этот сон крайне важен. Жизненно важен, мадемуазель!

Хорошо, – продолжил он, – пойдем дальше. Услышав рассказ мистера Фарли, я попросил его показать мне стол и револьвер. Он явно собирался сделать это, но неожиданно передумал. Почему же?

На этот раз никто не спешил с ответом.

– Я поставлю вопрос иначе. Что было в соседней комнате такого, чего я не должен был видеть?

И опять никто не ответил на его вопрос.

– Да, – сказал Пуаро, – это действительно трудно представить. И однако же, должна была быть причина, и причина серьезная, по которой мистер Фарли принял меня в комнате своего секретаря и наотрез отказался пустить в свою. Там было нечто, что он никак не мог позволить мне увидеть.

Теперь я перейду к третьему необъяснимому факту, имевшему место тем вечером. Перед моим уходом мистер Фарли потребовал, чтобы я отдал ему то самое письмо. По невнимательности я отдал ему послание от своей прачки, лежавшее в другом кармане. Мистер Фарли внимательно осмотрел его и, видимо удовлетворенный, положил на стол. Уже выходя из комнаты, я обнаружил свою оплошность и вернулся, чтобы поменять письма. После чего покинул дом – признаюсь – в полном недоумении. Всё вместе, и последнее происшествие в частности, казалось мне совершенно необъяснимым.

Он по очереди оглядел присутствующих.

– Вы не понимаете?

– Чего я не понимаю, так это при чем тут ваша прачка, Пуаро, – буркнул Стиллингфлит.

– Моя прачка, – сказал Пуаро, – сыграла огромную роль. Эта презренная женщина, портящая мои воротнички, вероятно, впервые в своей жизни совершила нечто полезное. Ну конечно, вы понимаете. Это же очевидно. Мистер Фарли разглядывал это письмо. Чтобы обнаружить ошибку, достаточно было одного взгляда! И однако, он не заметил, что ему дали не то. Почему? Да потому, что он плохо его видел!

– Так он был без очков? – догадался проницательный инспектор Барнетт.

– Нет, – улыбнулся Пуаро. – В том-то и дело, что он был в очках. Вот это-то и интересно.

Он наклонился вперед.

– Сон мистера Фарли имеет огромное значение. Как вы знаете, ему снилось, что он совершает самоубийство. И через некоторое время он действительно совершил его. Точнее говоря, он был в своей комнате один и затем его обнаружили мертвым, с револьвером под рукой, хотя все это время никто не заходил в его комнату и не выходил оттуда. Что же это означает? Это означает – это просто обязано означать – самоубийство.

– Ну да, – подтвердил Стиллингфлит.

Эркюль Пуаро покачал головой.

– Ничего подобного, – сказал он. – Это было убийство. Весьма необычное и очень умно задуманное убийство.

Он снова наклонился вперед, барабаня пальцами по столу. Его глаза сияли, и в них вспыхивали зеленые искорки.

– Почему же мистер Фарли не позволил мне зайти в его комнату тем вечером? Что там было такого, чего мне нельзя было видеть? Так вот, друзья мои, я уверен, что там был сам Бенедикт Фарли!

Он улыбнулся, глядя на вытянувшиеся лица слушателей.

– Да-да, я не оговорился. Почему тот мистер Фарли, с которым я беседовал, не сумел различить два абсолютно разных письма? Да потому, mes amis[168], что это был человек с совершенно нормальным зрением, вынужденный надеть очки с сильными линзами. Человека с хорошим зрением такие очки превращают в почти что слепца. Я прав, доктор?

– Ну, да. Разумеется, – пробормотал Стиллингфлит.

– Откуда еще в разговоре с мистером Фарли могло появиться у меня чувство, что я имею дело с фигляром, с актером, играющим свою роль? Представьте себе декорации. Полутемная комната, ослепляющая меня лампа с зеленым абажуром, мужская фигура... Что я вообще видел? Старый халат в заплатках, крючковатый нос (подделанный с помощью воска – удивительно все-таки полезная штука), хохолок седых волос и мощные линзы, скрывающие глаза. Откуда мы знаем, что мистер Фарли вообще видел этот сон? Только из разыгранного передо мной спектакля и со слов миссис Фарли. Какие есть основания полагать, что он держал в столе револьвер? Опять же рассказанная мне история и подтверждение миссис Фарли.

Они сделали это вдвоем: миссис Фарли и Хьюго Корнворси. Это он написал мне письмо, проинструктировал дворецкого, вышел – якобы в кино, – тут же вернулся, открыв дверь своим ключом, прошел в свою комнату, переоделся и сыграл роль Бенедикта Фарли.

И вот мы подходим к сегодняшнему вечеру. Возможность, которой давно уже ждет мистер Корнворси, наконец подворачивается. У дверей комнаты Бенедикта Фарли дожидаются двое свидетелей, готовых поклясться, что никто не заходил внутрь и не выходил оттуда. Корнворси, выждав, когда на улице станет особенно шумно из-за проезжающих машин, высовывается из окна своей комнаты и захватом, который заранее взял со стола хозяина, дотягивается до окна его комнаты. В захвате зажат некий предмет. Бенедикт Фарли подходит к окну рассмотреть его. Тогда Корнворси втягивает захват обратно и, когда Фарли высовывается из окна, стреляет в него из револьвера. Шум транспорта заглушает звук выстрела. Кроме того, вспомните: окно выходит на заводскую стену. Свидетелей просто не может быть. Потом Корнворси выжидает примерно полчаса, берет какие-то бумаги и, спрятав между ними револьвер и сложенный захват, выходит из своей комнаты и заходит в соседнюю. Там он кладет захват на стол, оставляет на полу револьвер – предварительно прижав к нему пальцы покойника – и спешит наружу с известием о «самоубийстве» Бенедикта Фарли.

Он же позаботился и о том, чтобы письмо было найдено и, как следствие, появился я со своей историей – историей, услышанной от самого мистера Фарли – о навязчивом сне, подталкивающем его к самоубийству. Он понимает, что кто-нибудь легковерный непременно вспомнит про гипноз. Но его расчет только лишний раз подтверждает, что рука, нажавшая на спусковой крючок, была рукой Бенедикта Фарли!

Эркюль Пуаро перевел глаза на вдову и с удовлетворением обнаружил на ее смертельно побледневшем лице страх – и не просто страх, а самый настоящий ужас.

– И в скором времени, – мягко закончил он, – неизбежно наступил бы счастливый финал... Четверть миллиона долларов и два сердца, бьющиеся в унисон.

Доктор Джон Стиллингфлит и Эркюль Пуаро обошли особняк Нортвэй и остановились. Справа от них возвышалась фабричная стена, слева и высоко над их головами находились окна комнат Бенедикта Фарли и Хьюго Корнворси. Пуаро нагнулся и поднял с земли небольшой предмет – чучело черной кошки.

– Voilà[169], – сказал он. – Вот это и поднес Корнворси к окну Бенедикта Фарли. Вы помните, тот ненавидел кошек? Естественно, он тут же ринулся к окну.

– Но почему, ради всего святого, Корнворси не вышел и не подобрал это?

– А как он мог это сделать? Это значило бы навлечь на себя подозрения. И потом, наткнувшись на эту кошку, любой подумает, что какой-нибудь ребенок бродил здесь и просто ее бросил.

– Да, – вздохнул Стиллингфлит. – Вероятно, любой так и подумает. Но только не старый добрый Эркюль! Да знаете ли вы, старый плут, что я до самого последнего момента считал, будто вы собираетесь поразить нас какой-нибудь претенциозной «психологической» версией «подсказанного» убийства. Клянусь, эти двое думали так же! Однако и штучка же эта Фарли! Боже, как ее проняло! Корнворси вполне мог бы отвертеться, не случись у нее истерики и не попытайся она попортить вашу красоту своими коготками. Хорошо еще, я успел вовремя.

Он помолчал и добавил:

– А вот девушка мне понравилась. И характер есть, и ум. Подозреваю, меня сочтут охотником за приданым, если...

– Вы опоздали, друг мой. Место уже занято. Смерть ее отца открыла ей прямую дорогу к счастью.

– И это напоминает мне о том, что как раз у нее-то были все мотивы избавиться от своего непривлекательного папаши.

– Мотив и возможность, знаете ли, далеко не всё, – возразил Пуаро. – Нужны еще преступные наклонности.

– Эх, старина, и почему только вы сами не совершаете преступлений? – мечтательно проговорил Стиллингфлит. – Готов поклясться, вам бы все отлично сошло с рук. Собственно говоря, это было бы даже слишком для вас просто. Я имею в виду, что дело оказалось бы немедленно закрыто ввиду явной и абсолютной безнадежности.

– Такое, – сказал Эркюль Пуаро, – может прийти в голову только англичанину.