Еще больше записок сумасшедшего анимешника

Глава 5 Макото

POV Коу

Что такое потеря?

Коу этого не знал.

У него, как и большинства людей его возраста, были очень смутные представления о том, что представляет собой утрата. Они воображали себе пасмурную пагоду, людей в чёрных костюмах, священника, читающего проповедь и серый могильный камень.

Всё то, что они видели в кино.

Последнее может показать, но не может передать истинное чувство. Такова природа искусства. Оно действует по принципу напоминания. Книги не передают ощущения — они про них напоминают. Именно поэтому прочитанное в детстве почти всегда раскрывается иначе в более зрелом возрасте. Дело даже не в понимании, что хотел сказать автор, но в том, чтобы это припомнить.

…Впрочем, всё это едва ли касалось теперь Коу, который сидел на кровати в своей комнате и смотрел в пустоту.

Вот его взгляд повернулся. Обратился на телефон и наушники, которые лежали на белом покрывале. Он задумался о том, чтобы включить музыку. Какую? Грустную? Стоило об этом подумать, и на него нахлынул приступ сильнейшего отвращения; он повернулся и снова уставился на стену.

Опять и опять он прокручивал у себя в голове судьбоносный момент. Что он мог сделать иначе? Где совершил ошибку? Ведь это была его вина, определённо; мастер Роши говорил иначе, но лишь потому, что хотел его утешить. Коу был уверен в своей вине. Возможно, для него это был единственный выход. Ведь если он перестанет себя винить, им завладеет другое чувство, даже не грусть, но безмерное, невыносимое опустошение.

Неизвестно, как долго пребывал он в этом вязком, летаргическом состоянии, пока не заметил тихий звон.

Что это?

Он поднялся и стал возле окна.

Звон доносился снизу.

Он посмотрел на детскую площадку и понял, что звенели голоса: дети резвились, играли в песочнице, качались на качелях… Они были совершенно беззаботными. Вернее, нет, у них были свои, глупые и совершенно бессмысленные заботы, которым они предавались, пока их родители сидели на скамейках и залипали в свои телефоны.

Никто из них ничего не знал.

Не знал о том, что совсем недавно все они находились в смертельной опасности.

Что совсем недавно великий человек пожертвовал своей жизнью, чтобы они могли и дальше бегать, кричать, веселиться, ругаться, заниматься всей это бессмысленной кутерьмой; тратить свои бесполезные жизни на весь этот бред, в то время как он потратил свою, необычайно важную, на них.

Коу стиснул зубы.

Он злился.

Злился на всех этих людей за то, что они не знали про жертву, которую принёс Сенсей.

Злился на то, что они вообще существуют. Что ему пришлось пожертвовать своей жизнью ради них — этих бессмысленных созданий.

Неужели всё это было бесполезно?

Неужели Сенсей был жертвенным ягнёнком на алтаре человеческой праздности?

И теперь они, все эти опарыши человечества будут медленно сгрызать его труп?

Коу смотрел на происходящее стеклянными глазами, в которых отражалось чистое небо.

В один момент взгляд его зацепился за маленькую девочку, которая снова и снова поднимала на красную горку свою собачку и скатывала её вниз. В один момент она попыталась затащить бедное животное по горке за его поводок. Пёс брыкался, скользил, его лапы расходились в разные стороны. Никто не обращал на это внимания. Все были заняты своими делами. Несколько детей с пустующим видом просто наблюдали за всем происходящим.

Коу и сам не заметил, как надел ботинки и вышел на лестницу.

Когда он прибыл на место, девочка продолжала с пустым и немного скучающим выражением на лица мучать своё животное. Она стояла на горе и обеими руками тащила за поводок собаку, которая напоминала безвольную тушку.

— Эй, — сказал Коу.

Девочка не обратила внимания.

Никто не обратил.

Даже не заметил.

Он постоял на месте, посмотрел по сторонам, а затем резко поднялся на горку, схватил безвольное животное и одним движением забрался на вершину.

Всё это он проделал настолько стремительно, что девочка не успела осознать произошедшее.

Лишь погодя она растерянно посмотрел на пустую горку, вздрогнула и повернулась.

— Так нельзя, — сказал Коу, задумчиво разглядывая собачку, на шее которой появилась небольшая натёртость. — Ей больно.

Девочка сморгнула.

Секунду спустя её немного загорелое личико приняло рассеянное, а затем откровенно виноватое выражение.

Дети жестоки, но не по природе.

Иной раз они просто не понимают, чем занимаются. Они делают это бездумно.

— Не будешь больше? — спросил Коу приглушённым голосом.

Она помотала головой.

Коу кивнул, поставил собачку, фокстерьера, который немедленно стал вертеться в ногах своей хозяйки, и спрыгнул с горки на землю.

Снова поднимаясь по лестнице, он то и дело пытался перепрыгивать две или три ступеньки за раз. Не ради веселья, но чтобы проверить состояние своего тела. Если раньше он испытывал сильную скрипучую боль при каждом движении, то теперь на смену ей пришла неприятная, но терпимая ломка.

Ещё совсем немного, и он сможет вернуться к тренировкам.

Коу ждал этого момента…

…с нетерпением.

…

…

…

POV Макото

В Японии существовала смертная казнь.

Некоторые были против, некоторые были за, некоторые стремились её отметить, другие — сохранить любой ценой. Тем не менее, как это всегда бывает, в исполнение смертельный приговор приводился чрезвычайно неторопливо. Иной раз преступник успевал состариться и умереть собственной смертью, прежде чем его отправляли в белую комнату.

Макото Такимия это вряд ли грозило.

Ведь ему было всего двадцать лет, когда его отправили в камеру вечного ожидания.

Тем не менее, мысли о том, что просидеть здесь придётся довольно долго, несколько преуменьшали тягостную ношу неминуемого конца.

Тем паче, что его адвокат собирался подавать апелляцию; тем паче, что его семья была богатой и располагала политическим влиянием; тем паче, что прокурор, который засадил его за решётку, решительная молодая девушка, которая не захотела брать положенную взятку, уже совсем скоро пожалеет о своём решении, когда за ней придут люди его отца.

Поэтому Макото Такимия особенно не волновался.

Он был оптимистом.

Собственно, если бы не это, вряд ли он решился бы изнасиловать и убить всех этих девушек.

Ах да, ещё один приятный момент: никто не станет отправлять его в белую комнату, пока он не расскажет, где были спрятаны трупы. Казалось бы, какая разница? И всё же некоторым родителям неприятна самая мысль, что их тринадцатилетняя дочка, — впрочем, теперь ей было бы уже четырнадцать, — которую они растили, воспитывали, кормили грудным и козьим молоком, наряжали в розовые платья и юкату, на щёчках которой рисовали звёздочки и сердечки во время детского утренника, которая училась на отлично, любила кататься на велосипеде и у которого вся жизнь была впереди — что теперь она, голая, с перерезанным горлом гниёт в сырой земле.

Да, некоторым это неприятно.

Сам же Макото находил в этом огромное удовольствие.