Еще один баловень судьбы

Глава шестьдесят восьмая. Дипломатические страсти

10 апреля в Неаполь пришли вести об одновременной высадке французских войск под командованием генерала Бонапарта на Мальте и в Египте, возле Александрии. «Ну, придурки! — разозлился Антон. — В прошлый раз эта авантюра кончилась уничтожением Средиземноморской эскадры Франции и сдачей Египетской армии туркам и в этот раз не будет ничего хорошего. Вряд ли правители европейских государств будут равнодушно взирать на экспансию Франции».

И точно: после известия о пленении мальтийских рыцарей (которых вскоре отпустили на все четыре стороны) и о разгроме мамелюков при Абукире король Неаполя (а вернее, королева) тотчас призвали во дворец французского посла и почему-то его атташе. Де Шовелен и де Фонтенэ явились и выслушали от Каролины (Фердинанд предпочел помалкивать) речь, полную возмущения и недоумения. Бернар попытался оправдать явную французскую агрессию против Османской империи и Мальтийского ордена, но не вполне уклюже (плетя слова о высших политических соображениях Директории, по которым послам еще не дано разъяснение), так что Антон решил вмешаться. Он сказал:

— Ваши королевские Величества! Позвольте мне добавить несколько слов к речи господина посла. Египет формально является частью Османской империи, но фактически им давно владеют мамелюки, которые даже не скрывают своих сепаратистских намерений. Султаны неоднократно пытались их свергнуть силой оружия, но им это не удалось. А сейчас после победы наших войск султан Селим будет обязан поблагодарить генерала Бонапарта за низвержение его недругов. Что касается Мальты, то мы наслышаны о жалобах коренных мальтийцев на орден Госпитальеров, узурпировавший власть на острове и жестоко подавивший несколько восстаний мальтийцев. Соответственно и в этом случае французские войска просто восстановили справедливость и вернули мальтийцам свободу. А рыцарей этих, кажется, готов принять к себе на жительство император России Павел Петрович…

— Ну, если дело обстоит именно так… — заулыбалась своему любимчику Каролина, — и если на обратном пути во Францию генерал Бонапарт не вздумает завернуть к нам для восстановления какой-нибудь справедливости, то мы снимем свои претензии к правительству Франции.

— Несомненно, это так, Ваше Величество, — поспешил восстановить свой статус де Шовелен.

— Хорошо, — подытожила встречу королева. — Вы можете быть свободны, мсье посол, а мсье де Фонтенэ я попрошу задержаться на некоторое время.

— Я тоже могу быть свободен, дорогая? — шутливо спросил Фердинанд.

— Как ветер, мой дорогой, — отдарилась шуткой Каролина. — Мы с Антуаном хотим обсудить личные дела одной моей подруги…

— То есть Эммы Хамильтон, — усмехнулся король. — И что ты нашла в этой простолюдинке?

Тем не менее, когда двери за послом и королем закрылись, Каролина вовсе не об Эмме стала говорить, а о себе.

— Ну, вот мы и одни, милый Антуан. Помнишь, что ты мне обещал на балу?

— Конечно, белла донна. Но прежде чем поднять Вас на руки, я спрошу: Вы уверены, что у этих стен нет глаз, а у дверей нет ушей?

— Конечно, есть, но это глаза и уши моих доверенных людей. И в данный момент они направлены в окрестности этой комнаты, а не внутрь ее.

Офигевая от внезапно сложившейся ситуации, Антон взял кисти Каролины в свои ладони и, глядя ей в глаза, стал их нежно поцеловывать и меж поцелуями говорить, говорить, говорить. Потом он обратил свои губы к ее векам, вискам, ушкам, перешел на нежную шею, а затем подхватил на руки драгоценную тушку и понес к единственной в комнате кушетке — где и сотворил тот акт, которого от него ждала венценосная особа. А через несколько минут по ее настоятельной просьбе еще один. И еще…

— Mein Gott! — горячо зашептала Каролина на языке детства. — Ich bin im siebten Himmel! (Я нахожусь на седьмом небе) Es ist wunderschon! (Это прекрасно) Du hast mir meine Yugend zuruckgebracht! (Ты вернул мне мою юность)…

Меж тем волнение среди европейских государей все разрасталось. Павел 1-й действительно принял у себя делегацию госпитальеров во главе с Великим Магистром и торжественно поклялся восстановить их в своих правах. Турецкий султан сменил статус извечного врага России на временного друга и разрешил проход Черноморской эскадре под командованием Ушакова в Средиземное море. Франц 2-й, властитель Священной Римской империи выразил послу Франции резкий протест и был на грани разрыва недавно подписанного мирного договора. Уильям Питт тоже посуровел, так как контроль Франции над Мальтой резко сузил операции флота Великобритании в Средиземноморье.

В этих условиях Талейран выслал послам Франции предписание о проведении приемов для послов других государств, которым неназойливо следовало внушить мысль о полной пушистости французов по отношению к европейцам, а что до мамелюков и давних морских разбойников госпитальеров, то стоит ли жалеть о явных отщепенцах?

Достойный прием в маленьком представительстве Франции в Казерте был невозможен и потому послы были приглашены в палаццо Караманико в Неаполе. По инициативе Антона в одном конце обширного зала бельэтажа был организован стол с закусками, разнообразными бутербродами и напитками а ла фуршет (он привлек для его оформления Эрминию и Анриетту), а в другом было поставлено фортепьяно, где жены послов могли показать свое искусство игры или пения (при этом Антон имел ввиду прежде всего Эмму, которую, оказывается, за чудный голос приглашал к себе в труппу директор Неаполитанского оперного театра — еще до того как Уильям Хамильтон предложил ей статус своей жены). Здесь же расположился струнный квартет для создания элегического музыкального фона из творений Моцарта, Гайдна и Вивальди (нотные записи его забытых пьес Антон разыскал в том самом оперном театре и заставил музыкантов разучить несколько фрагментов из «Времен года»).

И вот наступил назначенный вечерний час, когда к подъезду французского посольства стали съезжаться кареты с дипломатами и их женами. Торжественные Бернар и Эрминия встречали их стоя на первой площадке широкой мраморной лестницы, а ла Крабер и прочие дипломаты вводили гостей в зал и провожали либо к фуршетному столу, либо на кресла и кушетки. Надо ли пояснять, что вскоре сидеть вдоль стен остались только женщины, а мужчины быстро переместились к столу и, снабдив своих дам тарелочками с бутерами и бокалами, опять к нему вернулись? Лишь чопорный Хамильтон презрительно покосился на бесплатное жорево и сел вместе с женой вблизи оркестра, игравшего «Маленькую ночную серенаду»..

Эмма, однако, покосилась на стол с другим чувством, что было замечено внимательным Антоном. Он взял поднос, уложил на него самые пикантные мини-бутеры прихватил пару бокалов с шампанским, подошел к Гамильтонам и сказал по-английски:

— Простите мою навязчивость, леди энд сэр, но я просто обязан предложить вам эти произведения кулинарного искусства, родившиеся в головках жен наших дипломатов. Надеюсь, что в течение вечера этот поднос окажется пустым. Ну а шампанское в бокалах является розовым и производится пока только одним французским виноделом — Клико-Муироном.

— Вы что же юноша, местный сомелье? — спросил брюзгливо старый британский сноб.

— Уильям! — склонилась поспешно Эмма к уху мужа и стала ему что-то горячо шептать.

— Ну, не сомелье, так миньон, велика ли разница — все одно прислуга, — пробурчал британец вполне разборчиво.

«Вот же пес! — вскипела волна гнева в голове Антона, но он тотчас ее погасил и даже нашел в себе силы горько улыбнуться. — В сущности, он прав и к тому же слишком стар: гневаться на него бессмысленно. Такого даже званьем рогоносца не испугаешь. Скажет: сегодня я рогоносец, а завтра — ты. Черт меня дернул к ним подойти!». Вслух же сказал:

— Я хотя и говорю по-английски, но многие выражения не понимаю, особенно на сленге. Увы. Ну, теперь я должен Вас покинуть, посол взвалил на меня сегодня много обязанностей.

Но на отходе он успел услышать заключительные слова Гамильтона:

— Миньон — французское слово, тупица…

«Ну, хрен старый, с тобой пусть общается только Бернар! Которому вдувать мысли в голову буду все же я. И Эмму я просто обязан теперь дернуть — для поправки душевного равновесия».

Выпивка и вкусняшки сделали свое подспудное дело, и дипломаты развязали языки. Французы сымитировали выпивание и теперь лавировали меж гостями, вставляя в их разговоры нужные фразы. Антону как опытному женоведу Бернар поручил преимущественное общение с дамами. Но дамы вскоре скучковались около фортепьяно, за которым стали между собой соревноваться: вот жена прусского посла бойко отыграла «Шутку» Баха, жена посла Саксонии продолжила веселуху «Турецким маршем» Моцарта, но жена венского дипломата предложила мрачноватую пьесу нового гения, Бетховена и всех сразила поразительной техникой игры. Тут за фортепьяно села Эмма Гамильтон, сделала простенький проигрыш и запела звучным глубоким голосом «Санту Лючию». Вскоре публика была полностью заворожена ее пением, притихли даже самые говорливые дипломаты, а голос ее все ширился и одновременно высился, достигнув в припеве невероятной силы и проникновения в души слушателей.

Антон был просто сражен этим пением, а когда блуждающий по залу взгляд Эммы встретился внезапно с его взглядом, то он мгновенно устыдился, вспомнив, как собирался походя «дернуть» эту великолепную женщину. Им овладела мрачная меланхолия, в которой он и пребывал, когда леди Гамильтон вдруг подошла к нему и спросила:

— Что с Вами, Антуан? Куда исчез самый куртуазный мужчина Неаполя и появился этот унылый персонаж?

Антон поднял голову к миледи и совершенно неожиданно для себя раскаянно признался:

— Полчаса назад я представлял себе, как овладеваю Вами вот на этой кушетке…

Лицо леди Гамильтон вмиг стало пурпурным, и она пролепетала:

— Я возмечтала о том же, когда во время пения встретила Ваш взгляд…

Антон на мгновенье окаменел, потом оживился и, понизив голос, сказал:

— Вы идете сейчас из зала, спускаетесь по лестнице и ожидаете меня внизу. Я подойду к Вам со стороны и мы пойдем в мою комнату…

— Хорошо, — кивнула Эмма и направилась фланирующей походкой к выходу.

— Мне надо уже идти, но я не могу, — сказала она спустя час и перебросила свое роскошное тело на торс любовника.

— А я совершенно никуда не спешу, — сообщил Антон и стал оглаживать ладонями оказавшиеся в пределах доступности восхитительно нежные, объемные ягодицы.

— Ты хочешь скандала, — заявила Эмма и чуть пошевелилась в поисках волшебного жезла.

— Я хочу тебя! — возразил любовник и помог ей найти потерю.

— А-ах! — простонала она.

— Да, да, да, да, — стал убеждать он…

Вновь вернувшись в Казерту (увы, на Луизу-Монику Антон не нашел времени), он стал почти все время проводить в компании королевы или леди Гамильтон, причем тайну свиданий обеспечивали, в основном, дамы. Правда, Каролина вскоре раскусила природу хорошего настроения Эммы, но ревновать не стала: Антон сумел ее убедить, что только Эмма может обеспечить лояльность британского посла к Франции (ну и планы Британии были у него как на ладони). Что касается самой Каролины, то она твердо противостояла (под влиянием ласк и разумных доводов Антона) попыткам Вены втянуть Неаполитанское королевство во вторую коалицию против Франции.

Однако общая ситуация вокруг Франции продолжала ухудшаться, и в конце апреля Антон получил вдруг письмо от Сен-Сира. Тот сообщил, что Рейнская и Самбро-Маасская армии начали скрытную мобилизацию, и место начальника штаба корпуса ждет Антуана Фонтанэ. На миг Антон дрогнул и размечтался, но тут же опамятовался и написал следующее:

— Мон женераль! Я страшно польщен, что Вы продолжаете оказывать мне свое доверие. Но в настоящее время я нахожусь в плену. Плен этот, признаюсь, сладок, но совершенно реален. Сбежать из него я могу, но это обернется для Франции тем, что под знамена ее врагов встанет еще от 40 до 80 тысяч солдат, а также немалый флот. Так что отдайте эту прекрасную вакансию другому достойному воину — их у нас, слава богу, появилось много. А меня не поминайте лихом. Впрочем, обстановка может настолько ухудшиться, что всех дипломатов попрут отсюда метлой — вот тогда я непременно появлюсь перед Вами и буду рад даже доле лейтенанта егерей. Ваш друг Антуан Фонтанэ.