Звезды стояли высоко. Солдаты перепроверяли оружие и боеприпасы. А потом они отправились в ночь. Уже не было так удушливо жарко, как в последние дни. Легкий ветерок обдувал лица и освежал воздух. Гул танков сгустился до монотонного грохота.
Ландшафт совсем не был идеальным для действий танков. Холмы, крутые овраги, складки, лесочки, непросматриваемый и изменчивый. На рассвете они начали окапываться. Эрнст, как всегда, чертыхался при этой работе, воткнул лопату в землю и проворчал:
— Все! С меня хватит!
Вдруг раздались выстрелы танковых пушек: громкие и резкие — немецкие и глухие раскатистые — русские. Гренадерам эти звуки были знакомы, и они разбирались в пушках. Русская самоходная артиллерия, «толстые чемоданы» калибра 122 и 152 мм.
Вдруг Эрнст заработал лопатой как аккордный рабочий, внутренне сдерживался, громко ругался, поглядывая на вздрагивающие ряды деревьев и на слегка полого понижающуюся равнину, и крича махал Блондину:
— Цыпленок! Вон та-а-а-ам!
Мимо пробежал Ханс, показал автоматом на отрытый Эрнстом новый окоп и позвал из лесочка Куно и Камбалу. Слева от них, на холмике, махал рукой их командир взвода. Ханс уже оказался рядом с ним и показал своим людям знак рукой, медленно опуская ее вниз, как бы прижимая к земле: «Ждите! Еще не началось!»
Они закапывались, как кроты!
Куно и Камбала, Фляжка и Пимпф сложили ящики с пулеметными лентами за двумя валами земли, за которыми Пауль и Петер заняли огневые позиции. Йонг и Парни-Парни отрывали следующий окоп для запасной позиции. Получилось, времени хватило. Они смогли оборудовать свои окопы так, как будто они были на войсковом полигоне в Деберице, а не на холмах у Прохоровки.
Они ждали.
Их кулаки сжимали рукоятки. Пальцы лежали на спусковых крючках. Глаза всматривались в поле.
Блондин бросил взгляд на соседний окоп, где залег Эрнст. Едва заметные, серые облачка дыма — больше ничего не было видно. «Сидит парень в окопе и смолит, а у нас от напряженного высматривания глаза почти вылезают из орбит», — но у Блондина больше не было времени удивляться спокойствию своего друга, потому что первые снаряды разорвались за их позицией в маленьком лесочке. Поэтому Эрнст перестал окапываться и пробрался дальше вперед. «Поэтому Ханс позвал остальных, чтобы занять новую, лучшую позицию! Надо иметь чутье — и это все. Потом можно улыбаться или выкурить сигарету, пока русская артиллерия обстреливает высоту и лесок, предполагая, что мы сидим там, потому что там лучше сектор обстрела. Неудача для ивана — счастье для нас».
Русские наносили главный удар левее. Моторы ревели, гусеницы лязгали, деревья трещали, разлетаясь в щепы. Через лесочек продирались «Тигры»! Блондин видел, как валились мелкие деревца. Показались стальные колоссы, поломали стволы деревьев в дрова и пошли в атаку!
Загремели пушки.
Фонтаны пыли от разрывов тяжелых снарядов взлетели между танками. «Будем надеяться, что они не раскатают нас в лепешки, — Блондин смотрел пока что только на немецкие танки, — как можно обмануться, кажется, что гусеницы лязгают у тебя прямо под носом. А они катятся в десятках метров мимо. „Тигры“ по очереди останавливаются и стреляют, едут, останавливаются и стреляют, потом снова едут дальше».
Когда он повернулся и посмотрел вперед, то от удивления забыл о том, что надо стрелять. Русских немецкие танки вряд ли могли вообще видеть. Холмы, возвышенности, низины, словно плоские миски, овражки и мелколесье их почти скрывали. Они подходили мелкими группами и тащили за собой противотанковые ружья. Они видели только немецкие танки, но не гренадеров, когда по ним ударили пулеметы. Действие первых очередей было подавляющим. Блондин видел, как русские разбегаются и падают. Видел, как их отметало от противотанковых ружей, как некоторые пытались бежать назад, как они искали укрытие, как они ползли или хотели ползти.
Вдруг воздух рассекло словно плетью. Блондин втянул голову, открыл рот, при взрыве крепко зажмурил глаза. «Проклятие!» — он бросил свою винтовку на бруствер и увидел завесу пыли. «Ничего не видно! Только пыль и дым! Да вон они. Черт возьми, как близко!» Он нажал на спуск и с облегчением услышал звуки выстрелов и почувствовал успокаивающие толчки отдачи приклада. «Медленно, — успокаивал он себя, — медленно, зато наверняка. Экономь патроны. Стреляй только тогда, когда можешь попасть. И нечего пробивать дырки в воздухе только для того, чтобы отделаться от собственного страха».
Это был сумасшедший фейерверк! Пулеметы вели огонь короткими очередями. Октавой выше слышались автоматы. Противотанковые ружья били в литавры, а танковые пушки и самоходная артиллерия — в турецкий барабан. К грохочущему концерту стали подмешиваться фальшивые тона, ослабленно-глухие, больше похожие на эхо. Он навострил уши. Глаза лихорадочно шарили по местности. Это тоже танковые пушки, только русские! Конечно же, иван послал не только пехоту против немецких «Тигров». Они показались на правом склоне перед позицией Пауля. Внезапно, хотя их ждали, по непросматриваемой местности им удалось подъехать необычайно близко. Т-34!
Один «Тигр» повесил хобот. В его левом борту зияла дыра. Башню охватили языки пламени, словно факел. Т-34 на полном газу неслись к «Тиграм» спереди слева. Первые «Тигры» дернули гусеницами и повернули. Один задымился, но продолжал еще стрелять. И первый Т-34 исчез в разлетающемся серо-черном облаке. Иваны мчались на полном ходу, чтобы не дать «Тиграм» воспользоваться преимуществом в дальности стрельбы и бронировании. Они мчались решительно, упрямо, ожесточенно. Масса против качества. Каждый попавший снаряд на сравнительно малом расстоянии проходил сквозь стальные стены, словно гвоздь через фанеру. И местность помогала русским.
«Спокойно, любитель спорта, спокойно. Оставь танки и следи за пехотой! Но мы лежим неправильно! До этого, при первом обстреле, скрытая позиция была хороша, но сейчас?» Холмики, на которых Петер и Пауль залегли со своими пулеметами, идеальны для обороны. Возвышенности — главные пункты. Стрелков в лощине очень много: «Значит, встать и вперед!» На бегу он что-то кричал. И он видел, что Эрнст тоже побежал.
Танковое сражение под Прохоровкой.
С возвышенности гренадеры увидели два разрушенных крестьянских дома. Для хутора — много, для деревни — мало. Руины лежали на возвышенности и были исходной позицией для атаки русской пехоты. Слева от обломков хат дымила дюжина подбитых танков Т-34. Перед ними стояло несколько подбитых «Тигров». Еще два стояли непосредственно у развалин и ждали новой атаки.
Между Паулем и Петером на позицию вышли два станковых пулемета. И когда они открыли огонь, гренадеры с холмов перешли в контратаку. Они хорошо продвинулись до двух подбитых «Тигров». Блондин задыхался. Эрнст сплюнул, выругался и показал на танк, стоявший ближе к хатам. За его кормой лежал танкист и махал обеими руками. В руинах домов поднимали пыль падающие снаряды. Станковые пулеметы стреляли не переставая.
— К танку! — крикнул Эрнст.
Они побежали под свист пуль. Танкист, обгоревший дочерна, как суданский негр, улыбнулся им, вращая глазами:
— Я уже думал, что вы не придете!
— Что случилось? — спросил Эрнст.
— Нашего старшенького задело. Лежит впереди у гусеницы.
— Да, а почему ты не прополз вперед и не помог ему?
Танкист блеснул зубами:
— Потому что потому.
Его штанина на левом бедре была разорвана. Повязка на нем грязная, темноокрашенная.
Метрах в двадцати перед «Тигром» взлетел столб пыли.
— Цыпленок!
Тот кивнул.
— Копай окоп в стороне от танка. Если в него попадет, он взлетит на воздух!
Блондин пробрался к неглубокой лощинке. Низкий кустарник и сорная трава. Он отдернул руку и выругался. «Крапива! Вот дрянная трава! Растет по всему миру!» Он стал бросать лопатой выкопанную землю в крапиву. Потом перекатился и бросил четыре-пять лопаток пыли перед собой. Перевернулся на живот, довольно улыбнулся и посмотрел на «Тигр».
— Ты не ранен? — У Камбалы были очень озабоченные глаза.
— Ложись, Пимпф! — крикнул Блондин, увидев, что Длинный задержался на бегу, чтобы глянуть на Камбалу. Пулеметная очередь затрещала по кустам и подняла фонтанчики пыли на бруствере.
— Все в порядке, Камбала! Эрнст притащит сюда командира из подбитого танка. Давай, вперед! Мы сейчас догоним.
У хат ударили автоматные очереди, раздались взрывы ручных гранат.
— Проваливай, Камбала! Мы уже у хибарок. — И, когда Камбала уже вскочил, вдогонку ему крикнул:
— Следи за Пимпфом!
Танкист снова показал белые зубы и сказал:
— Поторопись, приятель, иди, помоги!
Эрнст был у танка. Какой-то человек приподнялся перед мюнхенцем на локте и улыбнулся Блондину. Тот постучал себя по каске и сказал:
— И вам тоже доброго дня. — И подумал в тот же момент: «Странно, как я дошел до того, чтобы пожелать доброго дня, когда он такой дрянной. И, кроме того, я должен был сказать что-то военное: или „Хайль Гитлер!“, или еще что-то…»
— Бери здесь, Цыпленок, ранение в плечо.
Сильно пригнувшись, они потащили стонущего от танка, и успели вовремя! Рядом с «Тигром» разорвался еще один снаряд. Танкист-роттенфюрер блеснул зубами:
— Привет, шеф, все в порядке?
Тот молча кивнул. Ручьи пота блестели на бледном лице. Коротко стриженные светлые волосы облепили голову. Рыцарский крест висел косо. Он попытался улыбнуться, сказав:
— Спасибо, парни!
Мощный взрыв прервал его. Башня «Тигра» отлетела в сторону, и командир танка сухо констатировал:
— Был на волоске.
При этом он посмотрел на Блондина:
— Мы с тобой раньше не встречались?
Блондин улыбнулся: Рыцарский крест, «ты», так это тот женоподобный танкист из…
— Так точно, оберштурмфюрер! Мы с вами разговаривали после оборонительного рубежа с дотами.
— Так это был ты? — усмехнулся командир танка. — Йохен угостил еще тебя шоколадом из сухого пайка, да?
— Йохен? — переспросил Блондин.
— Был наш механик-водитель. — Лицо роттенфюрера стало серьезным, он движением головы указал в сторону останков танка.
Эрнст крепко завязал повязку и улыбнулся:
— В порядке, оберштурмфюрер. На плечо наложат гипс, а голень заживет. Даже еще сможете водить.
Командир танка рассмеялся:
— Пока все вылечат, будем уже в Курске, и война кончится!
Еще смеясь, он сказал:
— Ваши фамилии и рота?
Эрнст и Блондин взяли оружие, осмотрели, проверяя, окопчик, назвали свои фамилии и подразделение. Роттенфюрер снова улыбнулся своей прежней сверкающей улыбкой:
— Момент, вы, двое! — Он порылся в своей танкистской куртке. — Здесь, приятели, одна пачка от шефа и одна от меня! Счастливо вам, и — спасибо!
Они спрятали сигареты, и Эрнст проворчал:
— Давай, Цыпленок, а то еще получим по заднице за дезертирство!
Когда они выпрыгивали из укрытия, оберштурмфюрер улыбнулся.
Между остатками стен огонь пехоты был слабее. Эрнст доложил командиру отделения, и тот отправил его сразу к самому дальнему дому справа, где санитары перевязывали раненых. Сильный огонь танковых пушек слышался слева и справа от их новой позиции. Солдаты сидели в руинах между кучами щебня и трупами, снаряжая ленты и магазины. Первые артиллерийские снаряды легли далеко. Гренадеры подыскивали себе укрытия, секторы стрельбы и ждали. Следующий снаряд разбил в пыль угол дома.
— Пауль, слева!
Ханс поспешил к Йонгу, который взял две пулеметные ленты из ящика и повесил себе на шею. Пауль бросил свой пулемет на бруствер. Раздался тонкий свист и грохот взрыва. Пауль выпустил из рук приклад и повалился назад.
— Проклятие! Этого еще не хватало! — Ханс оттащил его назад и обратился к Йонгу:
— Посмотри, что с ним!
Потом поставил прямо покосившуюся сошку и открыл огонь.
Йонг ощупал своего друга, ничего не нашел, только на крае каски справа была вмятина. Когда Пауль открыл глаза, Йонг вздохнул.
— Черт, голова…
Пауль ощупал свою голову, взял каску, задумчиво посмотрел на вмятину, молча опять надел ее и пополз к Хансу.
— Очухался? — усмехнулся тот.
Пауль улыбнулся в ответ:
— В черепе так гудит или это танки? Танки!
Один, два, три, четыре Т-34 клином один за другим, пять — целое стадо стальных колоссов. А «Тигры»? Где «Тигры»?
— Эрнст!
Тот в грохоте взрывов ничего не слышал.
— Эрнст! — Голос длинного командира отделения перекрыл шум. Мюнхенец, наконец, понял.
— Противотанковые мины и кумулятивные заряды на магнитах!
Эрнст понимающе поднял руку и, пригнувшись, побежал к Камбале, который с Пимпфом и Шалопаем лежал между остатками стен, что-то крикнул им, берлинец кивнул и постучал пальцами по своему шлему, махнул Шалопаю, и оба исчезли позади за руинами дома, где лежали боеприпасы.
— Пропускайте танки! Следите за пехотой!
Русские танки медленно шли к развалинам, сразу за ними, словно привязанные к ним гроздья винограда, бежала пехота. Даже Ханс побледнел. Только Пауль улыбался, но это скорее был оскал, и он, как всегда, был единственный.
— Всех срежешь, Пауль? — Ханс знает, что сейчас за винтовками и пулеметами бесчувственных не осталось, и довольно кивнул, когда Пауль ему показал кулак с отогнутым вверх большим пальцем, прижал приклад и первой очередью освободил один из танков от сопровождавшей его пехоты.
Первый Т-34 проехал мимо остатков стены крайнего дома. Петер побежал с Парнем-Парнем и Фляжкой ко второму дому. Пауль стрелял, а танк ехал без пехоты дальше.
Ручные гранаты Парня-Парня и Фляжки опрокинули русских стрелков. Пауль молниеносно втянул пулемет в укрытие и поменял позицию. Через несколько секунд на его прежнем месте фонтаном взлетела земля. Эрнст спрятался за каменным обломком. Блондин мог бы добросить до Т-34 камень. Он только смотрел на гусеницы, слышал скрежет и позвякивание, видел, как входят в зацепление друг с другом стальные механизмы, хотел бежать прочь из этой ловушки, хотел, но оставался, сжавшись, неподвижно лежать.
— Здесь! Кумулятивные заряды!
Ханс хотел ответить и в тот же момент увидел солдата, ползущего по куче щебня, сбоку от прорвавшегося Т-34. Танк тяжело переваливался и покачивался с боку на бок.
Снова разрывы. Дым, пыль, камни.
Из башни блеснула вспышка пламени пулеметной очереди. Кто-то пронзительно и протяжно закричал. Блондин хотел позвать:
— Петер! Петер!
Раздалось несколько взрывов подряд. Пулемет из башни продолжал стрелять. Двигатель ревел с завыванием, гусеницы ползли, перемалывая все под собой, и тут столб пламени сорвал крышу башни.
— Черт, Цыпленок! — кричал и смеялся Эрнст. — Это Петер его подбил!
Он стрелял из автомата, не переставая смеяться и ругаться:
— Сюда, ко мне, вы, псы! Сейчас я отыграюсь на вашей заднице!
Прохоровка.
Второй Т-34 приближался слева. Его пушка изрыгнула огонь. Эрнст перестал ругаться, смеяться и втянул голову. Брызнули камни. Его русский автомат превратился в погнутые железяки и размочаленные щепки. Он посмотрел и выругался:
— Так же ни на что не годен, как и наши!
Парень-Парень вытаскивал хрипло кричавшего Фляжку из-под обвалившейся стены. Перед ними выскочили русские пехотинцы. Блондин замер. Парень-Парень бросил Фляжку и, словно пьяный, неверными шагами попытался укрыться за остатками стены. И как раз сюда Т-34 повернул башню. Из башни сверкнуло, гусеницы лязгнули, Фляжка вскрикнул. Танк дернулся, немного повернул и двинулся прямо на раненого.
— Стреляй! — крикнул Блондин. — Стреляй!
Фляжка попытался ползти. Гусеницы нависли у него над спиной. Снова этот сумасшедший отчаянный крик! Гусеницы настигли его, прокатились, размололи, раздавили. Верхняя часть туловища приподнялась. Голова темно-красная, круглая, большая.
Блондин зажмурился, чтобы не видеть, как останки Фляжки лопнут, словно воздушный шар.
«Где наши „Тигры“? Где?»
Пауль стрелял по Т-34. Тот продолжал ехать. «Поздно! Слишком поздно! — отчаянно ругался Блондин, — поздно для Фляжки». И снова Петер выпрыгнул из укрытия. Он бежал медленно, пригнувшись. В каждой руке — по кумулятивному заряду. К нему приближалась дорожка пыльных фонтанчиков. Но прежде чем она его настигла, он исчез за каменными обломками. Танк наехал на стену. Пауль ударил из пулемета по русским стрелкам, появившимся в дыму и пыли. Танк снова дернулся и попытался повернуть в сторону позиции Пауля. Гусеницы натянулись, толкнули перед собой кучу щебня, поднялись по ней, ствол пушки задрался далеко вверх. В этот момент Петер подскочил к борту танка. Укрепил один заряд. Пригнулся, укрепил другой, пригнулся опять и схватился одной рукой за бедро, а другой хотел опереться о борт танка, упал на колени, повернулся, попытался отскочить от стальной коробки. Он перекатился на бок, волоча ногу, увидел машущего рукой Эрнста, перебрался через обломок стены, обессиленный, остался лежать за ней. Он улыбался. Т-34 сотряс взрыв, и сразу после него — второй! Открылась крышка люка, показались голова и плечи. Пауль дал очередь. Танкист провалился в башню и исчез в дыму и вспышках пламени.
У Петера на лице застыла улыбка. Получилось! Получилось подбить второй танк. Он тянул воздух сквозь сжатые зубы, улыбался, видел, как Эрнст вдруг широко открыл глаза, замер в отчаянии. Петер уже не слышал, как гусеницы подминали за ним стену. Третий Т-34 чуть позже был подбит «Тигром». Перед развалинами остались стоять шесть русских танков. Три прорвавшихся дымили. Воняло нефтяной гарью.
Они нашли Парня-Парня между развалинами стен. Он лежал с изрешеченной спиной. Между руинами встали два штурмовых орудия. Третье штурмовое орудие — слева и четвертое штурмовое орудие — справа с секторами обстрела в направлении равнины.
Вторая атака танков последовала двадцатью минутами позже. На этот раз русские прорвались. Подбитые штурмовые орудия остались стоять между развалин. При подсчете подбитых Т-34 Блондин сбился на одиннадцати, так как русская пехота подошла очень близко. Видимость была плохая. По лощине ползли клубы дыма от подбитых танков, окутывали развалины и холмы. Дымка, клубы густого черного дыма, поднятая взрывами пыль, и постоянно появляющаяся из них пехота.
Блондин увидел русских только тогда, когда взорвались ручные гранаты и их осколки застучали о камни, за которыми он укрывался. Русские опять атаковали плотными кучками. Тем хуже для них, что они до сих пор не могут оставить эту дурную привычку. С плотной кучкой всегда легче расправиться, чем с солдатами, соблюдающими во время атаки большой интервал друг от друга. Их упрямство смешно или удивительно. Они доходят до определенного места. И всегда, после того как эту кучку людей сметает пулеметным огнем, появляется новая.
Неисчерпаемый арсенал людей. Что случилось с танками? Опять гренадерам приходится подбивать атакующие боевые машины с самого близкого расстояния. После грохота ручных гранат, после автоматных очередей — отвратительный лязг ударов саперными лопатками. Самое бесчеловечное из бесчеловечного! Если один линкор топит другой, то в первую очередь тонет корабль, во-вторых, уже думают о паре тысяч человек команды, а в-третьих — об обстоятельствах их смерти: сгорели, задохнулись, утонули. Подводная лодка топит торговый пароход, оценивающийся цифрами тоннажа. Истребитель сбивает вражеский истребитель или бомбардировщик. Всегда на первом месте — машина и ее тип. Только когда пилот видит своего противника, висящего на парашюте, он начинает думать о людях. За количество сбитых машин дают орден. Не за двадцать пилотов, бортрадистов или бортстрелков, сгоревших в своих самолетах, изуродованных до неузнаваемости во время удара о землю. То же самое у артиллеристов или танкистов. Так или иначе, подбивают много Т-34. Так или иначе, рисуют белые круги на стволах пушек. Считают уничтоженные машины, а не людей. И только в пехотном ближнем бою все по-другому. Там человек идет на человека. Там люди друг друга бьют, колют, стреляют. Естественно, за это тоже награждают орденами. Но не за количество солдат противника, которых кто-то один застрелил, забил или заколол, а за участие. Он там участвовал, был в экономколичестве ближних боев, за это полагаются такие-то и такие-то ордена. «Видеть белки глаз противника» — так гласит официальное глупое выражение. В солдатскую книжку вносят не половину и не целые ближние бои, а для упрощения — дни ближних боев! Кто хоть раз видел удары лопаткой, как они наполовину перерубают шею, плечо или ключицу, кто слышал свист и хряск лезвия лопаты, врубающейся в мясо, вскрики и булькающий хрип пораженных, тот знает, что значит «видеть белки глаз противника», тот никогда не забудет, что он забил насмерть человека!
Блондин сосредоточился, собрался и стрелял точно. Выложил перед собой две ручные гранаты, чтобы их можно было сразу пустить в дело. Вставил новую обойму и высматривал сквозь пыль и дым новые ряды атакующих. «Ждать, подпускать поближе, еще ближе, чтобы их можно было видеть и сразу в них попасть. Вот сейчас. Выстрел! Голову в сторону, ждать. Снова появляются русские. Укрыться от осколков гранаты, голову выше. Стреляй и меняй позицию!»
После того как у Эрнста кончились патроны, он ударил прикладом русского по голове. Дерево разлетелось в щепки. Достал пистолет, выстрелил, споткнулся, собрался, заспешил назад. Блондин продолжал стрелять.
— Все, мой дорогой. Надо сматываться. Дело дурно пахнет.
Блондин выстрелил между двумя русскими. Они прыгнули в разные стороны. Один набежал на пистолетный выстрел Эрнста. Слева трое вскочили на остатки стены. Эрнст и Блондин выстрелили. Русский остановился, пошатнулся, поднял автомат перед бедром Блондина. Тот отскочил ему за спину. Почти вертикальный удар лопатки оставил страшный след. Эрнст крикнул:
— Сзади!
И Блондин из наклона нанес удар по кривой снизу вверх, почувствовал сопротивление и услышал вскрик. Он выдернул ручную гранату, прыгнул назад через стену, повернулся вокруг, ударился о каменную глыбу, увидел, как пули высекают фонтанчики пыли из стены, заметил остатки следующей стены, проследил, как через нее перекатывается Эрнст, вытащил вторую гранату, побежал, споткнулся, прыгнул боком через остатки стены, схватил ртом воздух, услышал тяжелые частые удары у себя в груди.
— Цыпленок, туда!
Рядом с Блондином лежали убитые русские. Он испугался: «Они погибли при нашей контратаке или уже прорвались?»
— Автоматы, Цыпленок!
Конечно! Это самое важное! Буквально спотыкаешься об оружие и не видишь его. Он закинул свою винтовку СВТ за спину, схватил русский автомат, проверил дисковый магазин и довольно кивнул. Эрнст от сжатого кулака поднял большой палец, потом указательный. Когда поднялся средний, они вскочили и побежали в тыл.
Куно и Камбала лежали в самом дальнем левом разваленном доме. Они стреляли до тех пор, пока не кончились патроны. Тогда они стали бросать гранаты. Когда Камбала бросил последнюю, то сказал:
— Все, Куно, бежим назад!
Они одновременно выскочили из укрытия и по открытой местности побежали к следующему дому. Куно увидел русских первым. В карманах брюк у него были еще две гранаты — неприкосновенный запас. Он выхватил одну и бросил в группу русских, прыгнул вправо, к стене следующего дома, и позвал:
— Ты где, Камбала?
Между двух разрушенных хат Камбала вел свой первый и последний ближний бой. Один русский покачивался, раненный в бок. Другой громко закричал, когда приклад ударил его в лицо! Потом другие набросились на Камбалу. Куно зажмурил глаза. Когда он их открыл снова, то увидел нескольких русских, добивающих лежавшего на земле Камбалу. И он услышал его крики. Он достал последнюю гранату, выдернул чеку, подождал и бросил. Это был его лучший бросок, и он улыбнулся, когда она разорвалась, улыбнулся и упустил свой шанс, единственный, остававшийся у него. При взрыве он должен был бежать, должен, но не мог. Он должен был увидеть взрыв, видеть, как один из них схватился за живот и упал на колени, как другой прижал руки к лицу и как сумасшедший забегал кругами, крича при этом, как ребенок, как он свалится на другого, пытавшегося ползти, но в результате головой уткнувшегося в землю. Когда Куно, наконец, вскочил и захотел добежать до следующей стены, позади него раздалась очередь. Он почувствовал сильные удары в спину и уставился стекленеющими глазами в серую потрескавшуюся стену, надвигавшуюся на него. Очередь швырнула его на камни. Его широко растопыренные пальцы заскользили по швам кладки. Пули били его, пригвождая к стене, как распятого. Когда первые русские гвардейские стрелки перебегали через короткое пространство между руинами, он медленно сползал, перекатился на спину, широко раскинув руки, рот его растянулся в улыбке, как будто он был доволен.
Двое русских пробежали мимо, не обратив внимания на убитого. Третий на мгновение остановился и короткой очередью сбил улыбку с мертвого лица. Но мгновение было долгим. Очередью его развернуло вокруг собственной оси. Он свалился на Куно и накрыл своей грудью простреленное лицо.
— Покури, Цыпленок, это успокаивает.
Он сидел на корточках, привалившись боком к стене, лицо — между рук, глаза тупо устремлены в землю. Вытоптанная трава, мелкие камушки, комок земли… Эрнст, взявшись за стальной шлем, повернул его голову к себе, вставил прикуренную сигарету ему в губы, потом медленно поднялся, чтобы осмотреться вокруг укрытия. Блондин механически затянулся. Медленно он начал возвращаться к действительности. Он закашлялся от едкого табачного дыма, посмотрел вверх, медленно поднялся и встал рядом с мюнхенцем.
— Ну что, вернулся?
Блондин медленно кивнул, повернул голову, кивнул снова, когда его взгляд узнал укрытие. Это была извилистая траншея, глубиной не в полный рост человека, со слегка осыпавшимися краями. По переднему краю рос жидкий кустарник, у которого Эрнст обломал нижние ветки. В нескольких метрах позади лежал убитый. Маскировочная куртка разрезана, обнаженная грудь бело-желтого цвета. Шея обмотана окровавленной повязкой, лицо повернуто в сторону и полуприкрыто стальным шлемом. У ног лежали два ящика с пулеметными лентами.
— Возьми ящики, Цыпленок. Высыпи патроны. Эти штуки хороши для упора в окопе.
Молча Блондин подполз к убитому. Когда подтаскивал ящики к окопу, сказал:
— Штурмман, кажется — из третьего взвода.
Эрнст не ответил. Он тщательно установил ящики, для маскировки использовал обломанные ветки.
— Отличный окоп, — улыбнулся он Блондину. — И отличный сектор обстрела.
— А где остальные?
— Или на холме, или внизу, в балке.
— А кто еще остался?
— Не знаю. В любом случае мы двое.
Их прервал лязг танковых гусениц. «Тигр»!
Эрнст махнул рукой. Танк дернулся, проехал в нескольких метрах мимо их окопа, мотор взревел, потом еще раз, и стальная коробка остановилась. Вдруг у улыбавшегося Эрнста вытянулось лицо:
— Ты дурак. Вот идиот!
«Тигр» стал медленно крутить пушкой, как слон хоботом, когда не понимает, что ему дальше делать. Эрнст сдвинул каску на затылок и вытер пот со лба.
— Проезжай, придурок! — закричал он. — Езжай дальше! Проезжай!
Он кинул комком земли в борт танка. Наконец, он сдался, снова сел на корточки, в бешенстве швырнул свой стальной шлем на землю, а заметив непонимающее лицо Блондина, злобно крикнул ему:
— У тебя такой же дурацкий взгляд, как и у этой идиотской стальной коробки! Понял? Когда начнется, кроме заупокойной над нашим крестом, нам ничего не светит!
Он вскочил снова и закричал:
— Бараны! Идиоты! Я сейчас вам по заднице накостыляю!
— При весе?
— Что?
— При весе! — крикнул ему в ответ Блондин. — При таком весе ты себе только ноги вывихнешь.
— Ерунда, он услышал! Видишь — поехал!
Они легли на бруствер. «Тигр» проехал десять-двадцать метров, остановился, слегка повернулся. Застыл. Эрнст хотел что-то сказать, но тут выстрелила танковая пушка. Лежа рядом, они напряженно смотрели поверх ящиков из-под пулеметных лент. Впереди поднималось грибовидное облако дыма.
— Уже кого-то подбили! — улыбнулся Эрнст.
Блондин хотел ответить, но свалился назад и уткнул лицо в траву. Рядом с их укрытием взрывом высоко швырнуло землю. Эрнст продолжал как ни в чем не бывало наблюдать дальше. Блондин снова, чертыхаясь, полез вверх, твердо решив досмотреть представление до конца, даже если польет дождь из дерьма. Поскольку разговаривать из-за грохота было нельзя, они то и дело поворачивали друг к другу головы, подмигивали, морщили носы, лбы, улыбались, открывали от неожиданности рты, с пониманием кивали головой, как будто говоря: «Так ему и надо. Где следующий? Внимание, слева появились еще Т-34! Черт! Промазал! Отлично! Прямое попадание!» Эрнст хлопал своему другу ладонью по каске и улыбался как в кино. Только все кадры были сильно приправлены черно-коричневым соусом, запахом гари, а вместо музыкального сопровождения слышался постоянный треск и грохот, лязг гусениц и рев моторов. Час, два, три. Как долго продолжался этот ад? Подъехали новые «Тигры». Земля дрожала. Блондин зажал уши обоими указательными пальцами, а Эрнст показывал вперед, туда, где в дыму и пыли исчез его друг-танкист «дурак», «придурок» и «идиот». Эрнст махнул ему вслед рукой, довольно улыбнулся, сполз в укрытие, расстегнул сухарную сумку, пошарил в ней, нашел и протянул Блондину кусок хлеба. Тот кивнул и вытянулся, желая дальше наблюдать за происходящим поверх бруствера. Левая рука с поднятой вверх ладонью тянулась, пока не почувствовала корку. Оба с трудом жевали черствый хлеб. Один сидел в окопе, другой лежал на откосе бруствера. Один уже насытился тем, что происходило за укрытием, танковое сражение его уже не интересовало, потому что за пылью и дымом уже не было ничего видно. Другой пытался сопровождать взглядом шедшие вперед «Тигры», стараясь при этом не уронить ни крошки. Правой рукой он подносил ко рту хлеб, а левую ладонь держал под ней. Когда он проглотил последний кусок, то на минуту перестал жевать. Два «Тигра» дымились. Третий превратился в кучу металлолома. Несколько человек бежали через клубы дыма. Блондин хотел сказать об этом Эрнсту, но не стал, так как различил на них форму немецких танкистов. Он слизал крошки хлеба с ладони и снова услышал, как огонь танковых пушек снова приблизился. Увидел разрывы снарядов далеко впереди между последними «Тиграми», тщетно пытаясь разглядеть русские танки. Ничего не было видно.
— Видишь что-нибудь?
— Только наших.
Бой уже не гремел в непосредственной близости. Они снова слышали друг друга.
— Они стреляют лучше.
— Наши? — Да.
— А откуда ты это знаешь?
— Да вон по тому нашему придурку там, впереди.
— По тому, которому ты хотел отвесить пинка?
— По нему самому. По нему промазали пять раз.
— Ты что, считал?
— Считал. Пять выстрелов — пять промахов. Наши так плохо не стреляют. Понял? Значит, наши стреляют лучше.
— У наших и калибр побольше.
— Зато русские быстрее.
— Но вон тот, слева от нас, ты сейчас его опять видишь. Ему попали в бок, гусеница отлетела.
— «Выстрел на родину», — улыбнулся Эрнст. — Ему повезло.
— Ты думаешь, ему посчастливилось?
— А что еще, Цыпленок? Такое попадание повредило танк, да так, что он не взлетел на воздух. Это — «выстрел на родину». Идеальный! Они вылезли, смотались и будут ждать нового танка. А пока его не получат или пока не отбуксируют и не отремонтируют новый, они будут бить балду.
— И почему ты не записался в танковый полк?
— Во-первых, у меня рост великоват. Во-вторых, я не выношу долгого сидения, и, в-третьих, мне не по нраву вонь.
— Ну эту ведь ты переносишь? — Пахло нефтяной гарью.
— Это еще ничего, в этом пока никто не сгорел.
Гром пушек перед ними начал стихать. Но левее еще гремело как на кегельбане. Дым и пыль перед их укрытием поднимались, словно занавес.
— Тигры останутся стоять, Эрнст. Видишь дымы от подбитых иванов? Выглядит так, как будто это огромный лагерь пимпфов во время слета гау.
— Ну и сравнения у тебя. — Эрнст покачал головой. — Лагерные костры пимпфов! Черт, Цыпленок, почему всегда тебе приходит в голову такая глупость. Хорошо, что нашим удалось этого добиться. Перебили пару дюжин.
— Больше, Эрнст! Спорим?
— Спорить? На что? У тебя же ничего нет, даже сигарет.
— Нет, есть! — рассмеялся Блондин и прикурил две сигареты, не спуская глаз с «Тигров». — Здесь, Эрнст. Но почему они не пробиваются дальше?
И, когда не последовало ответа, он продолжил:
— Они просто стоят повсюду на местности, как будто не знают, что будет дальше.
— А мы знаем?
— Осторожно, Цыпленок!
Взрыв заставил их вздрогнуть. Эрнст разочарованно поправил стальной шлем. Он воткнул окурок в землю, проворчав:
— Вот свиньи, ни минуты отдохнуть не дают!
Медленно, как будто против своей воли, он приподнялся и посмотрел поверх ящиков из-под пулеметных лент. После долгого и внимательного осмотра местности он постучал Блондина по стальному шлему:
— Ханс там, внизу, в балке. Думаю, что я его видел.
Вдруг огонь из танковых пушек разыгрался с новой силой.
Они посмотрели друг на друга, закинули карабины за спину, надвинули каски поглубже на лицо, большой палец на кулаке Эрнста поднялся вверх, затем — указательный, безымянный — они побежали. На бегу Блондин увидел подъезжающие штурмовые орудия. Он выругался про себя из-за того, что они не использовали паузу в огне: «Если бы мы парой минут раньше увидели наше подразделение, это была бы прогулка. Если бы! Вот дерьмо! Это вечное если!» Ложись! Разорвались снаряды. Это из танковых пушек. Их совсем не слышно на подлете. А когда взрываются, падать уже поздно. Нет смысла залегать через каждые пять метров. Надо просто перебежать это место. Эрнст бежит в десяти-пятнадцати метрах перед ним, слегка пригнувшись — а все остальное — перестраховка. Эрнст оценил это расстояние в сто метров. Насколько длинными могут оказаться эти паршивые сто метров! Кругом гремело и свистело. «Боже мой! Дай мне пробежать эти паршивые сто метров!» Еще семьдесят. Дальше, быстрее, проклятые ноги в проклятых сапогах едва двигаются! Быстрее! Еще пятьдесят метров. Половина. Давай! К финишу, как раньше на спортплощадке. Но это не стадион и не гаревая дорожка, и на финише не стоит судья, а для победителя нет дубового венка и медали на геройскую грудь. Вместо них — каски и балка! Он спрыгнул в укрытие, скользя, перевернулся на бок, хотел выругаться, но ему не хватало воздуха.
Так и остался на некоторое время лежать в том же положении там, где упал.
— Мы бы стали неплохими спринтерами! Внимание!
Блондин сел повыше, закивал обессиленно головой, с закрытыми глазами: «Вот и хорошо, уже лучше, Эрнст…» Он устало открыл глаза и посмотрел вокруг. Эрнст, обливаясь потом, улыбался. В правой руке у него была фляга, а левую он сунул за борт маскировочной куртки.
— По глотку, потом — выкурим по сигаретке. Ханс считает, что иван на подходе и сейчас опять начнется.
Они выпили и покурили. Блондин держал сигарету между большим и средним пальцами. Сквозь дым он поглядывал направо. Длинный овраг был почти как противотанковый ров, в два этажа, переходящих один в другой. Стены — глинистые и каменистые, поросшие осотом и кустарником. Заканчивался овраг кустарником, похожим на изгородь.
Блондин медленно перевел взгляд налево. Там балка была неглубокой и не такой длинной, дно ее было усеяно воронками. В балке стояли четыре ручных и два станковых пулемета. Солдаты снаряжали ленты и магазины. Кто-то раздавал винтовочные гранаты. Низкий кустарник в правом конце оврага зашевелился. Блондин видел, как из ветвей высунулся ствол противотанковой пушки. Он затушил окурок.
— Что с тобой? — Блондин только сейчас увидел белую повязку на запястье левой руки, которую его друг держал под курткой. — Что с рукой?
— Осколок! Рассек тыльную сторону руки. Ничего особенного.
Но Блондин захотел посмотреть на руку. Повязка была в крови, но сухая.
— Пальцами шевелить можешь?
— Для стрельбы — достаточно.
— Как стемнеет, иди в тыл, на перевязочный пункт.
— Там — бедные свиньи. — Мюнхенец с сомнением поднял плечи: — Хотят в тыл… Но под огнем?
Пауза между боями.
В самом глубоком месте балки в воронках сидели два гренадера в повязках на головах. Один из них подносил сигарету ко рту шарфюрера, лежавшего в стороне. Брюки у него были разрезаны от бедра до колена. Повязка во многих местах пропиталась кровью. Четвертый, унтерштурмфюрер, сидел прямо, прислонившись спиной к земляной стене, свесив голову на грудь. Волосы короткие, слипшиеся от пота. Стального шлема нет. Пятнистый брезент закрывает нижнюю часть туловища и ноги до голенищ сапог. Ноги слегка подвернуты в сторону. Рядом с ним лежали двое мертвых. Брезент прикрывал верхнюю часть их тел и лица.
— Мы застряли, — проворчал Ханс, подсев к Эрнсту и Блондину. — На другой стороне очень много танков. Местность тоже плохая, не годится для наших «Тигров». Нет возможности использовать дальнобойные пушки. Слишком короткие дистанции.
— А где танки Сухопутных войск, которые должны были бить ивана во фланг?
— Где-то, — Ханс разочарованно отмахнулся. — Наши «Тигры» расхлебали дерьмо, хотя при этом многих подбили, а у остальных кончились снаряды, осталась еще пара штурмовых орудий, которые как раз выезжают на передовую, и мы.
— Отлично, — пробормотал Эрнст. — А какие армейские дивизии мчатся к нам и до сих пор не доехали?
— Не знаю, Эрнст.
— А что знаешь?
— Что мы удержимся.
— Три полудивизии против целой свежей танковой армии?
— Как раз нам по горло, — попытался улыбнуться Ханс. Его улыбка вышла неубедительной. — Если нам это не удастся, то все наступление будет провалено. Это точно.
— Ясно. А если мы удержимся, — продолжил Блондин, — то провалимся сами.
— И очень даже просто, Цыпленок. Это чисто вопрос стратегии.
— А что ты называешь стратегией, Эрнст?
Тот улыбнулся Длинному:
— То, что у нас осталось парой дразнилок больше, чем у ивана. Кто тогда должен войти в Курск?
Ханс покачал головой, распечатал пачку «Юно» и предложил закурить:
— Сначала наступление с трехмесячным опозданием. Потом — позиции с дотами и резервы. А теперь — даже новая армия! Просто у ивана слишком много всего.
— А нас слишком мало.
— Только потерь достаточно.
— Что с рукой, Эрнст? Пальцы выглядят не очень хорошо. Вечером пойдешь в тыл, заберешь с собой раненых. Ясно?
Эрнст улыбнулся:
— Да, надо так надо. Но до этого еще пара часов.
Снова загремел и танковые пушки. Ханс кивнул обоим и поспешил наверх. Эрнст затушил сигарету и встал.
— Держи позицию, Цыпленок. Если что случится, сразу говори. Ну, счастливо.
Он спустился на дно балки, сел, положил карабин рядом, повернул к себе сухарную сумку и начал перекусывать. Блондин следил за ним и улыбался: «Пока у него есть аппетит, ему не так плохо». Его взгляд скользнул по раненым. Двое с перевязанными головами сидели, прислонившись друг к другу. Унтершарфюрер лежал тихо. Унтерштурмфюрер крутил головой, размахивал руками, открывал рот. Он кричал. Но из-за канонады ничего не было слышно.
Когда Блондин выглянул из-за края балки, то испугался. Жирный черный дым, фонтаны земли, стреляющие и горящие танки. Его глаза прижмуривались от ярких вспышек, сверкавших сквозь дым и пыль. «Русские! Т-34! Как они близко! Они просто прорвались. Что не успели подбить „Тигры“, проехало дальше! Ни на что не обращая внимание! Как самоубийцы!» Рядом с ним грохнуло, и он спрятал голову. Не услышав разрыва, он понял: это противотанковая пушка справа в конце балки. При втором выстреле он улыбнулся. При третьем он от удивления забыл закрыть рот. Там стреляет не одна пушка. Там их целый взвод! Что не добили «Тигры», приканчивают противотанковые пушки, вряд ли заметные для русских: все, что появляется у них перед стволами из всполохов нефти, дыма и пыли. Там все гремит, рвется и разлетается на куски. Все, что разыгрывалось перед его глазами, было адом, танковым сражением, бойней в полном смысле этого слова.
Невыносимо воняло. Было очень жарко. Солнце поблекло, его лучи с трудом пробивались сквозь дым и пыль.
Блондин замер, глядя на это неистовство. Он ничего не чувствовал, ни о чем не думал, не испытывал ни страха, ни радости, ни отчаяния. В голове лишь проскальзывали обрывки мыслей: «Так будет, когда наступит конец света. Именно так, когда пламя обрушится с небес и земля исчезнет в огне и дыму. Где это я слышал? Или читал? Кто это сказал? Библия! Прохоровка и Библия! И настанет день. Настанет? А это не он ли? Ведь земля уже дрожит, горит и дымится. Она ведь изрыгает уже камни, пыль, кусты и деревья. Разве не разлетается все с грохотом и треском? Это все еще война?» Сотни стальных чудищ мчатся друг на друга, словно древние ящеры. Сотни стальных коробок едут друг на друга, скрежеща гусеницами, стреляют, разлетаются на куски, взрываются без вариантов, без тактических ходов, одержимо, ожесточенно, подчиняясь лишь одной мысли: или я его прикончу, или он меня. Отправлю в ад этого или другого. Когда один танк разлетается на части, когда второй вздрагивает от удара и останавливается в искрах, языках пламени и клубах дыма, вперед выезжает следующий, следующий и следующий, пока они не превращаются в кучу дымящихся обломков. Немецкие танкисты сознают, что они лучше: лучше водят, стреляют и попадают. Русские — в отчаянном упрямом порыве, чтобы преодолеть превосходство массой, ожесточенно, фанатично, с ненавистью дерутся до последнего выстрела и, даже загоревшись, продолжают ехать с очевидным намерением таранить врага, взлететь на воздух вместе с «Тигром»! Почти ни один танк не стреляет с места. Они едут, поворачивают, пытаются сманеврировать на узком участке местности, получить противника перед пушкой, отправляют одного к черту, чтобы через несколько мгновений самим взлететь на воздух. Действенную помощь «Тиграм» оказывают противотанковые пушки из балки, в то время как русские танки видят только своих противников и бьют только по «Тиграм», артиллеристы противотанковой пушки отправляют в цель каждый снаряд.
Блондин смотрел, и вдруг ему в голову пришла мелодия: «И если целый мир развалится, то мы не испугаемся». Он ударил кулаком по земле, положил голову, чтобы больше ничего не видеть, и стал кричать: «Дерьмо, дерьмо!..»
Это нечеловеческое взаимоуничтожение позднее в исторических книгах получит дату, количественные измерения и описание. Блондин повернул голову и снова посмотрел на позицию противотанковых пушек. «Идеальная, — подумал он, — стволы — почти на уровне земли и укрыты густым кустарником. Так как балка в этом месте неглубокая, артиллеристы по переду срезали откос и отбросили землю в кустарник. А потом поставили четыре орудия на позицию. Закопаны так, как русские танки в первый день наступления. Ну и нервы у этих артиллеристов! Стреляют, как на полигоне: спокойно, сосредоточенно…» Тут раздался взрыв, и прямо перед огневой позицией взлетела земля. Блондин притянул верхнюю губу. Справа приближались три Т-34, обстреливая противотанковые пушки. «Черт возьми! Сейчас они поимеют канониров в задницу!» Блондин испугался, когда позади него раздался резкий, разрывающий уши пушечный выстрел. Повернувшись, он сполз немного вниз по склону балки, поднял голову и увидел «Тигр». Его пушка снова выплюнула пламя. Блондин тут же повернулся и посмотрел за верхнюю кромку своего укрытия на русские танки. Первый повесил пушку. Второй поворачивал башню в поиске новой цели. Бах! Башня поднялась, словно сорванная невидимой рукой, отлетела назад и упала набок. Третий танк дал задний ход. Он хотел отвернуть. Он дернулся, но башня осталась на месте и больше не вращалась. Снова раздался резкий звук. Танк опять вздрогнул, пошел серый дым, мотор взревел, и вдруг вспышка пламени рванула вверх крышки люков.
Блондин смотрел, замерев. Три попадания за пару моментов! Три Т-34 за несколько секунд! Он пошарил под курткой в поисках сигарет. После первых затяжек он немного успокоился и как зачарованный стал смотреть на картину ада. Перед ним были танки, дым и пыль. Справа от него — едущие, стреляющие, дымящие и горящие стальные гробы. Слева смотреть было не на что, а позади него — «Тигр», но уже не один. К нему медленно присоединился другой.
«Дерьмо, — проворчал он, — проклятое дерьмо эта свинская война. А я сижу буквально посреди этого дерьма. Зритель и слушатель». И вдруг он перестал чувствовать себя солдатом «ЛАГа», одетым в маскировочную куртку, стальной шлем, держащим в руках винтовку. Он превратился в безучастного наблюдателя, нейтрального свидетеля, корреспондента из Гонолулу. И в этот момент сражения под Прохоровкой он принял решение: «Как только я выберусь из этого дерьма, запишу события каждого дня и каждого часа, каждой минуты и каждого мгновения этого убийственного сумасшествия. Нет, не как писатель для неверящего читательского сообщества, а для себя. Это будет дневник коротких и длинных дней битвы под Курском с приземленной точки зрения солдата. Если, даст Бог, после войны я смогу вести нормальную жизнь, этот дневник станет для моих сыновей и внуков большим, чем краткое, сухое сообщение в исторической книге. Они должны будут, по крайней мере, узнать, что видел обершарфюрер-танкист с Рыцарским крестом, который стоит в балке, смеясь как сумасшедший и одновременно вытирая слезы с закопченного лица. Что пережил роттенфюрер, который лежит перед ним в обгоревшей форме и с прожженным нефтью мясом, с обугленной головой, без бровей и ресниц, с безгубым ртом на сгоревшем лице, прежде чем его командир, вытащивший его из подбитого танка, затушил горящую одежду собственным телом и, почти сошедший с ума от боли, дотащил до балки, чтобы там понять, что все это было напрасно. И это только двое! Другие даже до балки не добираются. Лежат там, наверху. Их разрывает в их стальных гробах, они сгорают в них, кричат раненые между крутящимися и стреляющими танками, расставаясь с душой, покидающей тела, и никто их не слышит. И никто не может им помочь. Или они тщетно пытаются найти укрытие, обезумев от страха. Их давят гусеницы, разрывают снаряды, давят обломки железа».
Один экипаж целым выбрался из своей разбитой снарядами духовки, до того как она взорвалась. Танкисты бежали сквозь взрывы, град камней, по горящей нефти, под пулеметными очередями, бившими в стальные борта без направления, потеряв всякие ориентиры. Они пытались найти где-нибудь укрытие в этом сумасшествии, искали путь между взрывами и пожарами. Их накрыло взрывом, двое споткнулись и упали, двое бежали дальше, пытаясь вырваться из грохота и скрежета и спрятаться от осколков.
На другом танке радист попытался вытащить наводчика с его места. Он тащил, задыхаясь, просунув руки под мышки друга и сцепив их замком у него на груди. Голова била затылком ему в лицо. Он тащил, а пронзительные крики раненого резали его как бритва. Когда он увидел разбитые в кровавую кашу ноги, и сам закричал от ужаса, но продолжал тащить, а кровавая каша продолжала тянуться вверх и обрываться. Он ударился затылком о броню, закашлялся от едкого густого дыма, увидел плечи механика-водителя, с которых была сорвана голова, раздавленные и размазанные по стальным обломкам остатки тела командира. Он вытащил раненого из погнутого сплющенного металлолома, дотянул его до щитка гусеницы, вскочив, вскрикнул, согнулся, попытался ползти, хотел найти горящим взглядом своего безногого приятеля на танке — два метра отделяли их — две вечности.
Метрах в пятнадцати от балки подбили «Тигр». Пушка отказала и повисла. Экипаж вылез. Из башни один выскочил, словно прыгун-фигурист. Остальные тащились, спотыкались, зацеплялись, падали с корпуса танка, словно дохлые мухи. Их окутало клубом пыли от взрыва. Лишь один появился из осыпающейся земли, сделал, качаясь, несколько шагов, упал и остался лежать. Гренадеры в балке между взрывами слышали его крики.
Блондин прижал голову: «Черт возьми, мы сидим в нашем укрытии, как у Христа за пазухой, в полной безопасности или почти в полной. Потому что даже прямое попадание не причинит особого вреда. Слишком далеко друг от друга мы лежим. Наше укрытие хорошее, только раненые и Эрнст, сидящий рядом с теми двумя, у которых повязки на головах, и уничтожающий сигареты одну за одной, образуют группу. Если попадет в них, то прикончит сразу пятерых? Унтершарфюрер лежит тихо, а унтерштурмфюрер с вывернутыми, прикрытыми брезентом ногами перестал кричать и болтать головой. Пятерых? Нет, только троих. Мы смотрим из укрытия на битву, как на недельное кинообозрение, а там они подыхают».
Один штурман снял снаряжение, выскочил за край балки и побежал туда, откуда доносились крики. Когда он не вернулся, Пауль расстегнул ремень. Ханс схватил его за куртку и оттащил назад:
— Одного достаточно.
Крики становились тише и тише.
Блондин выругался, уткнувшись в сухую, пахнущую гнилью и горящей нефтью землю, зажмурил глаза, снова открыл, посмотрел поверх укрытия. Первые Т-34 стали пугающе заметны. Он понял: «Иван почти прорвал противотанковый рубеж, сейчас он снесет его и двинется дальше!» Когда он захотел отползти назад, противотанковые пушки снова открыли частую стрельбу. Он выпрямился и снова посмотрел поверх кромки. Несколько «Тигров» стояли полукругом слева от балки, словно стадо взбесившихся слонов, вытянув свои хоботы. Кулак сосредоточенной силы. Стальная стена, извергающая огонь. Один из них слегка дымился, но продолжал стрелять. У другого был пробит бок и разбиты катки и гусеница, но он тоже продолжал стрелять. По сторонам от этого последнего рубежа подползали другие танки — плоские и незаметные. Блондин улыбнулся: «Штурмовые орудия! Это штурмовые орудия, которые мы видели до этого далеко в тылу. Они подошли как раз вовремя, когда иван подумал, что уже прорвался». За несколько секунд Т-34 испустили грибовидные облака дыма. Резкий грохот противотанковых пушек и глухие удары штурмовых орудий были музыкой для его ушей.
— Вот у них ничего и не получилось.
Блондин не заметил, как Эрнст залег рядом с ним. Он улыбнулся мюнхенцу, а тот показал ему кулак с поднятым вверх большим пальцем.
— А мы смогли, Эрнст.
Тот попытался улыбнуться. Залитое потом лицо под стальным шлемом было бледным. Перевязанная рука лежала на земле. Бинты были грязными. Пальцы распухли и были зеленовато-синими. Блондин посмотрел на руку, как будто она была его собственной. Он подумал, что надо сказать мюнхенцу.
— Еще немного, и начнет вечереть.
Он перекосил лицо и стиснул зубы.
— Болит?
— Тянет до самых мозгов.
— «Выстрел на родину», Эрнст. Ты же всегда хотел такой. И кривишь лицо, как перед прокисшим молоком.
— Надо еще быть осторожным, чтобы еще доехать.
— Почему?
— Потому что позади такой же обстрел, как и на передовой.
— Для тебя это пустяки. У тебя все получится. — Блондин снова посмотрел на руку. — Правой!
— Да. Но что будет с тобой? Если меня не будет, затянет тебя под колеса. Это так же точно, как «аминь» в церкви.
Блондин хотел ответить. Вдруг он снова почувствовал проклятое тянущее чувство в желудке, чувство неопределенности, скрытый страх. Его пробил пот, холодный пот. Хотя он вспотел, на этот раз он знал причину, знал, почему тянущее чувство в желудке лишило его дара речи. Его правая рука поползла вверх. Осторожно, почти нежно она легла на руку друга, покрытую запекшейся кровью. Молчаливый, трогательный беспомощный жест. Они молчали, ничего не делали, их закрытые глаза были направлены туда, где продолжалась сумасшедшая бойня. И им не надо было ничего говорить, ничего делать и даже смотреть — они поняли друг друга.
Танковое сражение под Прохоровкой бушевало целый день. И вечер был таким же, как день, а ночь — такой же, как вечер. Горящие танки освещали местность призрачным колеблющимся светом. Остовы танков стояли близко друг к другу, в некоторых местах — кучами, так же, как погибшие гвардейцы и гренадеры, так как в танковое побоище русские загнали и свою пехоту. Они шли под прикрытием своих танков, висели, как обычно, на броне, и, как обычно, их скашивали оттуда очереди немецких пулеметов. По упавшим проезжали шедшие сзади Т-34, а когда в них попадал снаряд, гвардейские стрелки разлетались в стороны. Часто они потом суетились, словно пчелы вокруг лежащего жука-носорога. Блондин взял пример с артиллеристов. Он стрелял спокойно и точно. С каждым его взглядом в прицел и отдачей приклада он освобождался от тянущего ощущения в желудке и страха перед неопределенностью в своей душе. Эрнст помогал ему и считал попадания. И снова было похоже на противотанковую пушку, которой восхищался Блондин, потому что она стреляла как на стрельбище и каждый раз попадала.
Командир роты погиб ранним вечером или, как уточнил Эрнст, в начале сумерек. Их командир взвода погиб перед ужином. Ханс принял командование взводом, парой оставшихся горемык. Через этот ад Дори три раза подвозил боеприпасы и три раза невредимым возвращался назад. Четвертую поездку предпринял техник. До передовой он не доехал и назад не вернулся. Тогда Дори взял новый мотоцикл, нагрузил полную коляску боеприпасами и порулил на передовую. Перед самой балкой он увернулся от двух непрестанно стрелявших «Тигров», подбивших перед самым носом у гренадеров пять Т-34. Шестой случайно успел выстрелить. Дори вышибло с сиденья, и он, удивленный, но невредимый, приземлился в кустах. Оттуда, чертыхаясь и обливаясь потом, он пробрался к балке. Вздохнув, посмотрел на озабоченное лицо Эрнста и стрельнул сигарету.
— Что, теперь заделался партерным акробатом?
Дори осмотрелся:
— Где здесь передовая, а где тыл?
Эрнст улыбнулся:
— Там, где стреляют, — там передовая, где не стреляют — там тыл.
— А где не стреляют? — спросил Дори.
Вечер был удушающе жарким. Русские уже не атаковали широким фронтом, а пытались прорваться на узких участках группами Т-34. За ними ехали бронемашины с гвардейскими стрелками. Артиллерия молчала и с той, и с другой стороны. Артиллеристы не могли определить, куда стрелять, так как все перемешалось. Авиация тоже держала долгую паузу. Поле боя было покрыто дымом, пылью и пожарами. Оставались только маршруты выдвижения резервов. По ним еще работали немецкие бомбардировщики. Русским не надо было и подниматься, потому что у немцев резервов не было.
Рядом с балкой было относительно тихо, если не считать взрывающихся в подбитых танках боекомплектов и небольших дуэлей между группами из двух-трех русских танков, пытающихся проводить отвлекающие маневры, двумя «Тиграми» и противотанковыми пушками. При этом русские всегда оставались в проигрыше, так как видимость из-за многочисленных пожаров была хорошей, и передвижение между многочисленными остовами танков легко и быстро можно было заметить. Через пару минут к танковому кладбищу добавилось три или четыре остова.
Танковое кладбище под Прохоровкой.
Блондин тщательно вычистил винтовку и осторожно протер оптический прицел. Эрнст и Дори сидели
в нескольких метрах рядом и беседовали. При этом Дори был ведущим в разговоре и курившим больше сигарет. Пауль и Йонг колдовали над своим разобранным пулеметом, Пимпф и Шалопай снаряжали ленты. Ханс в сотый раз оценил огневые позиции пулеметов, постоянно бегая кругами, как собака, не находящая себе места.
Довольный, Блондин отложил в сторону свою винтовку, прикурил окурок сигареты и откинулся назад. «Странно все это, — он попытался пустить колечки дыма, — в голове — никаких мыслей, ни дурацких, ни разумных. Ничего. И тянущее чувство в желудке прошло. Что со мной случилось?» Он загасил окурок. «Чувствую себя опустошенным. Выжатым, словно мокрая тряпка». Он вытер пот со лба, перевернулся на грудь, закрыл глаза и забыл притянуть губу к носу.