Если совершено убийство

Глава 2

Женщины еще не вернулись. Борясь с усыпляющей тропической жарой, обрушившейся на него, как только он вошел в дом, Уэксфорд сел, достал свои новые очки и прочитал подпись под фотографией: «Детектив-суперинтендент Говард Форчун, руководитель уголовно-следственного отдела Кенберн-Вейл, которому поручено расследование случая, произошедшего на Кенберн-Вейлском кладбище, где было обнаружено тело девушки».

Фотограф запечатлел Говарда выходящим из машины. Снимок был сделан анфас. Ниже помещалась другая, совершенно жуткая фотография с изображением глаз. Уэксфорд, вовсе не собираясь ни во что ввязываться, стал внимательно читать статью, описывающую это дело. Читал он медленно.

«Сегодня утром в одном из склепов на Кенберн-Вейлском кладбище (Западный Лондон) было обнаружено тело девушки. Его удалось идентифицировать: это мисс Лавди Морган, возраст — около двадцати лет, проживает по адресу: Гармиш-Террас, Вест, 15.

Тело обнаружил мистер Эдвин Траппер, служитель кладбища, когда пришел в склеп с ежемесячной проверкой. Детектив-суперинтендент Форчун сказал: «Совершенно определенно, что это — умышленное убийство. Пока больше ничего сказать не могу».

Мистер Траппер рассказал мне: «Склеп принадлежит семейству Монфортов, которые когда-то были очень важными людьми в Кенберне. В свое время были выделены деньги, чтобы оплачивать постоянный уход за этим склепом, но много лет назад замок на его двери сломался.

Этим утром я, как всегда в последний вторник месяца, отправился вымести мусор из склепа и положить цветы на гроб миссис Виолы Монфорт. Открыв его, я спустился по ступенькам и увидел тело этой девушки: оно лежало между гробами миссис Виолы Монфорт и капитана Джеймса Монфорта.

Я был страшно потрясен — ведь это такое место, где меньше всего ожидаешь увидеть тело».

Прочитав это, Уэксфорд хихикнул, но фотография склепа охладила его. Этот громадный и довольно уродливый мавзолей был, очевидно, возведен в стиле возрождения готической архитектуры в XIX веке. На крыше его лежали две огромные фигуры убитых львов, а над ними стоял грозный воин-победитель. Все они были выполнены из черного металла. Вероятно, кто-то из Монфортов был охотником на хищных зверей. Ниже этой композиции находилась полуоткрытая дверь, вся украшенная фресками, изображавшими героические сцены; за дверью была непроглядная темнота. Падубы, которые так любят кладбищенские архитекторы, опустили свою запыленную листву на склеп, окутав голову воина.

Это была хорошая фотография. Собственно говоря, обе фотографии были хороши, и та, на которой был запечатлен Говард, тоже, особенно его глаза, в которых светились те самые проницательность и страстная решимость, которые непременно должны быть у каждого хорошего полицейского и которые Уэксфорд никогда не видел в своем племяннике. «И никогда не увижу», — подумал он, со вздохом отложив газету. Ему не хотелось дочитывать статью. Уэксфорд был готов держать пари, что, когда Говард придет обедать, он поцелует жену, спросит, что купила тетя, и справится о здоровье дяди, словно ничего не произошло. Если бы никто не прочитал эту вечернюю газету, так оно и было бы: все прошло бы незамеченным, статус-кво не был бы нарушен, и жизнь шла бы своим чередом.

Но теперь дело обстояло иначе: Говард больше не сможет делать вид, что ничего не произошло, и тогда его дальнейшее молчание будет означать именно то, о чем и думал Уэксфорд: дядюшка — старый конченый человек, пригодный разве что для того, чтобы ловить воришек в деревенских магазинах или ликвидировать банду головорезов, организующих тайком от полиции петушиные бои где-нибудь на юге графства Даун.

Он, наверное, заснул и проспал довольно долго. Проснувшись, обнаружил, что газета куда-то исчезла, а перед ним сидит Дора с обедом на подносе: холодным цыпленком, кучей этого проклятого сухого печенья, сладким сырком со сливками и двумя белыми таблетками.

— Где Говард?

— Он только что вошел, дорогой. Сейчас пообедает и зайдет сюда выпить с тобой кофе.

И поговорить о погоде? Говард действительно начал с погоды:

— Самое неудачное то, что именно сейчас у нас холодный период, Рэдж. — Он никогда не называл дядю дядей, и это могло бы вызвать недоумение, если бы не тот факт, что в свои тридцать шесть Говард Форчун выглядел на все сорок пять. Люди чаще всего заблуждались относительно разницы в возрасте между ним и женой, не предполагая даже, что она составляла всего лишь шесть лет. Говард был очень высоким и невероятно худым человеком с вытянутым осунувшимся лицом, изборожденным морщинами, но, когда он улыбался, оно становилось обаятельным и даже симпатичным. Увидев их вместе, вы сразу же догадались бы, что это — дядя с племянником: у Уэксфорда было то же строение лица, но его отличал тяжелый подбородок и довольно полные щеки. Налив дяде кофе и поставив чашку рядом с ним, Говард улыбнулся и сказал:

— О, я вижу здесь «Утопию».

Не этих слов ждал Уэксфорд от человека, который весь день проводил предварительное расследование по делу об убийстве, но Говард в любом случае не походил на такового: его серый со стальным оттенком костюм и лимонного цвета сорочка от Била и Айнмана сверкали так, словно только что из чистки, хотя Говард, безусловно, надел их еще утром. Ухоженными тонкими пальцами он так касался кожаного переплета творения Мора, будто никогда в жизни не держал ничего более приятного, чем старые книги. Подложив подушку под голову дядюшки, Говард начал рассуждать о переводе «Утопии», выполненном Ральфом Робинсоном в 1551 году, о дружбе Мора с Эразмом Роттердамским, иногда вставляя в свою речь почтительные выражения типа «О чем, ты, безусловно, знаешь, Рэдж». Он говорил о других примерах идеального общества, описанных в литературе: «Христиапополисе» Андре, «Городе Солнца» Кампанеллы и «Едгин» Батлера. Речь его была приятной и блистала эрудицией; иногда он замолкал, давая возможность дяде вставить свой комментарий, но тот молчал.

Уэксфорд кипел от гнева. Его племянник оказался даже не снобом. Он был чудовищно жестоким — просто настоящим садистом! Устраивать здесь лекцию, как будто он доктор философии, в то время как его сердце должно быть наполнено совсем другим. Если бы он знал, что дядя принес домой не только «Утопию», но и самую что ни на есть антиутопию, то есть реальность, о которой распространялась газета! И это был тот самый маленький мальчик, которого он, Уэксфорд, учил когда-то снимать отпечатки пальцев!

Зазвонил телефон, и Дениз из холла ответила на звонок, однако Уэксфорд заметил, как насторожился Говард и напряглось его лицо, а когда Дениз вошла и сказала мужу, что спрашивают его, Уэксфорд заметил между ними безмолвный сигнал и легкий кивок головы Говарда, означавший, что и звонок, и все, что с ним связано, должно сохраняться в секрете от гостя. Конечно же звонил кто-то из подчиненных Говарда, чтобы сообщить ему новости о развитии событий. Несмотря на обиду и разочарование, Уэксфорду страшно хотелось знать подробности. Он прислушивался к бормотанию Говарда, но не мог разобрать ни слова. Единственное, что он мог сделать, — это, когда племянник вернется, прямо спросить его. Однако он заранее знал, каким будет ответ: «Ты не должен забивать себе этим голову».

В конце концов он не стал ожидать возвращения Говарда, а взял «Утопию» и стал подниматься по лестнице, пожелав спокойной ночи Дениз и кивнув проходившему мимо племяннику. Кровать была самым лучшим местом для такого отсталого старика, как он. Уэксфорд улегся в постель, надел очки и раскрыл книгу. Что-то было не так, глаза его не обманывали. Он пристально посмотрел на текст и с шумом захлопнул книгу. Она оказалась на латыни.

Этой ночью ему снилось бог знает что… Снилось, что Говард смилостивился и лично отвез его на Кенберн-Вейлское кладбище, чтобы вместе осмотреть склеп Монфортов, а когда проснулся, ему показалось невозможным, что он вернется домой, даже как следует не разглядев его. Убийство очень скоро может стать предметом обсуждения даже в Кингсмархеме. Как он тогда объяснит Майку, что его совершенно изолировали от всего, что касалось этого дела, и что он превратился в рядового читателя газет? Будет лгать? Говорить, что ему было неинтересно? Вся его натура восставала против этого. Придется сказать правду — что Говард отказал ему в доверии.

В десять утра он спустился по лестнице, и снова была разыграна привычная пантомима, только на этот раз на завтрак была крученая соломка с апельсиновым соком, а внизу лестницы его ожидала Дениз. В остальном — как обычно.

Хотя Уэксфорд не сказал Доре, что «Утопия» на латыни, она сама обнаружила это, и теперь обе женщины планировали, где раздобыть для него английский перевод. Родственница Дениз работала в книжном магазине и, вероятно, могла достать эту книгу в мягком переплете; сама же Дениз для полной уверенности собиралась сходить в библиотеку и заказать перевод Ральфа Робинсона.

— Тебе совершенно не стоит беспокоиться из-за меня, — сказал ей Уэксфорд.

— Куда ты пойдешь гулять сегодня утром, дядя Рэдж?

— На вокзал Виктория, — ответил он, не добавив, что собирается узнать расписание поездов, и в наступившей тишине слушал, как они вздыхали о том, что ему будет трудно пройти пешком такое расстояние.

На самом же деле он и не собирался идти туда пешком. Кажется, до вокзала ходил одиннадцатый автобус, но, как всегда, когда тебе не нужен одиннадцатый — они ходят десятками, а когда он тебе нужен — нет ни одного. Сегодня одиннадцатый и двадцать второй тоже, кажется, бастовали, тогда как другие автобусы направлялись в парк через Кингс-роуд и до Гантер-Гроув.

Ему было совершенно необходимо увидеть это кладбище. Люди Говарда, наверное, уже закончили там осмотр, и вход, должно быть, открыт для всех желающих. Теперь, когда он вернется к себе домой, он сможет описать Майку этот склеп и сказать, что, к сожалению, именно в этот момент ему необходимо было уехать. Вокзал Виктория подождет. В конце концов, почему бы туда не позвонить по телефону?

На переднем стекле следующего автобуса было написано: «СТАНЦИЯ „КЕНБЕРН-ЛЕЙН“. Уэксфорд не хотел спрашивать улыбающегося кондуктора, уроженца Вест-Индии, сколько стоит билет до кладбища, чтобы тот не посчитал его за какого-то любителя достопримечательностей, над которыми он сам насмехался. Однако в Лондоне он чувствовал себя не очень уверенно, поэтому произнес: „До конечной, пожалуйста“ — и откинулся на сиденье, делая вид, что решил последовать банальному совету, который дают каждому туристу, и заключающемуся в том, что Лондон лучше всего рассматривать с империала автобуса.

Маршрут проходил до Холланд-парк-авеню, потом по Ледброк-Гроув, но когда автобус свернул на Элджин-Крессент, Уэксфорд потерял ориентиры: он не представлял, как теперь сможет узнать, что они уже проехали Норт-Кенсингтон, или Ноттинг-Хиллз, или что-то там еще, и въехали в Кенберн-Вейл. По полуразрушенным террасам, которые по описанию Крокера должны находиться по соседству с кладбищем? Но ведь за тридцать лет на этом месте наверняка построили многоэтажные башни и целые жилые микрорайоны.

Тут он увидел надпись: «ЛОНДОН, КЕНБЕРН. КОПЛЕНД-ХИЛЛЗ». На всех табличках с названиями улиц — Копленд-Террас, Хейделберг-роуд, Борнемут-Гроув — было указано почтовое отделение: «Вест-15».

Значит, уже совсем близко. Ощущение оскорбленного достоинства сменилось волнением. Автобус описал что-то вроде круга и въехал на Кенберн-Лейн — широкую оживленную улицу без единого деревца с азиатскими продуктовыми магазинами, маленькими пабами времен королей Эдуардов VI и VII, лавками ростовщиков и табачными лавочками. Уэксфорд задумался было, как он сможет найти кладбище, как вдруг, после того как автобус достиг вершины холма, слева от него возник огромный портик с колоннами из желтого песчаника. Отделанные металлом ворота, огромные, как ворота какой-нибудь крепости на Востоке, были открыты. На их фоне рабочий, красивший черной краской почтовый ящик, казался карликом.

Уэксфорд позвонил в колокольчик и вышел из автобуса, остановившегося по требованию. Место было открытое, и холодный ветер сразу же обхватил его. Уэксфорд поднял воротник пальто. Тяжелое, свинцовое небо казалось наполненным снегом. Вокруг не было видно ни туристов, ни полицейских машин, ни рабочих и ни одного хоть какого-нибудь служителя, к примеру того же Траппера, который стоял бы у входа в сторожку и с которым можно было бы перекинуться словечком, проходя под аркой.

Оказавшись на территории кладбища, Уэксфорд вспомнил слова Крокера о том, что оно огромное и странное, и это не было преувеличением. Однако доктор забыл упомянуть, что оно, возможно из-за размеров и нехватки персонала, было страшно запущенным. Уэксфорд продолжал стоять, созерцая раскинувшуюся перед ним дикую панораму.

Прямо напротив него было одно из тех сооружений, которыми гордятся большие кладбища и назначение которых вызывает сомнения. Это была не часовня и не крематорий; здесь, вероятно, находились служебные помещения и туалеты для присутствующих на похоронах. По стилю это напоминало собор Святого Петра в Риме. Нет, конечно же это сооружение не было таким грандиозным, но все же довольно большим. К несчастью для обитателей Кенберн-Вейл, воздвигший его архитектор не был Берини[6]: купол казался слишком маленьким, колонны — слишком толстыми, а само сооружение сделано из того же желтого песчаника, что и портик у входа.

Этот же материал пошел и на изготовление двух рядов колони, стоящих справа от этого «собора Святого Петра», словно две обхватывающие руки, которые встречались через несколько сотен метров у арки, увенчанной фигурой крылатой богини Победы. Между ними и внешними стенами кладбища, за которыми виднелась больница Святого Биддалфа, тянулись две полосы заброшенной земли — настоящие джунгли из кустарников и деревьев, среди которых то тут, то там проглядывали верхушки надгробных памятников.

Были предприняты попытки привести в порядок территорию между колоннами: густую траву скашивали, кусты подстригали, очищали загрязненные памятники — ангелов с мечами, лафеты, разрушенные колонны, плачущих Ниоб[7], египетские обелиски и еще две гробницы размером с небольшой дом, стоявшие рядом с «собором». Напрягая зрение, Уэксфорд прочитал, что в одной из них была захоронена принцесса Адальберта Мекленбург-Штрелиц, а в другой — его светлость великий князь Вальдемар Рец.

Место было каким-то нелепым: грандиозный некрополь, поглотивший огромное количество земли, на которой лучше было бы приютить бездомных Кенберна. Вид его был очень зловещим и внушал благоговейный ужас.

Никогда раньше — ни в морге, ни в домах, где происходили убийства, — Уэксфорд так сильно не ощущал гнетущего холода смерти. Крылатая богиня сдерживала коней, рвущихся в почти черное небо, а между арками колоннады стояла стена мрака. Он почувствовал, что ни за что на свете не пройдет между этими арками, чтобы прочитать надписи на бронзовых табличках, прикрепленных к влажным желтым стенам. Даже если бы ему посулили вернуть здоровье и молодость, он не согласился бы провести здесь ночь.

Уэксфорд поднялся по ступенькам, чтобы осмотреть кладбище. Он его увидел, и этого было довольно. К счастью, склеп Монфортов должен был находиться где-то между стеной и колоннадой. Он сразу понял это, потому что только там росли падубы, и страшно обрадовался, что ему не придется обследовать внутреннюю часть кладбища, где находились чудовищные, причудливо украшенные надгробия и где над всем этим, словно зловещий падший ангел, царила крылатая Ника.

Но как только Уэксфорд спустился по ступенькам и вышел на тропинку, которая вела в правую часть кладбища, он обнаружил, что внизу было так же неприятно, как и наверху. Крылатая богиня и колоннада были скрыты за деревьями, да и самих деревьев здесь было так много (казалось, были собраны все существующие вечнозеленые разновидности) и росли они настолько бесконтрольно, что представляли собой даже некоторую угрозу: из-за них на тропинке было очень темно. Их стволы до высоты плеч были скрыты плющом и густыми кустами ежевики, из-за которых вначале стали проглядывать очертания могильных камней, а затем, когда тропинка пошла параллельно внешней стене, появились очертания все более крупных гробниц.

Уэксфорд хотел было посмеяться над одной из высокопарных надписей, но смех застрял у него в горле: нелепость надписи пересилило ощущение чего-то мрачного и зловещего. Оно возникало от фигур из бронзы и камня, казавшихся таинственными и какими-то уродливыми из-за проросшего в них мха и глубоко въевшейся грязи. Они будто бы притаились под стелющимися усиками растений, и, когда ветер проникал сюда сквозь разрушенную каменную кладку и шелестел глянцевыми листьями, казалось, что фигуры оживали. Над головой была лишь узкая полоса совершенно тернеровского неба — грозового и черного. Уэксфорд пошел дальше, глядя только вперед.

В тот момент, когда он начал ощущать, что его плоть и кровь начинают стынуть, Уэксфорд очутился у склепа Монфортов. Это было сооружение размером с небольшой коттедж и еще более отвратительное, чем на фотографии: она не могла передать этот запах плесени, которым веяло из полуоткрытой двери, и особенно неприятное впечатление, которое оставлял отвратительный зеленый мох, ползущий по лицу воина и лапам убитых львов.

То же самое можно было бы сказать и о надписи, появившейся в газете. Она совершенно не была похожа на другие эпитафии, встречавшиеся Уэксфорду на кладбище, так как в ней ничего не было сказано о тех, кто покоился в этом склепе. Медная табличка позеленела, однако сама надпись, сделанная из какого-то нетускнеющего металла — может быть, золотой фольги? — оставалась совершенно четкой:

«Безумец тот, кто задаст вопросы. Безумец дважды — отвечающий на них. Что истина есть? То, что сам считаешь верным. А красота? Лишь то, что видят очи. Что правда и неправда? Одна сегодня, завтра, может стать, другая. А истинна лишь смерть».

Последний из Монфортов призывает:

Эта эпитафия, если ее можно было так назвать, настолько заинтересовала Уэксфорда, что он достал из кармана клочок бумаги, карандаш и записал ее, затем толкнул дверь, ожидая услышать скрип, но ни звука не последовало. Наверное, мистер Траппер смазал петли маслом. И все же скрип, наверное, подействовал бы успокаивающе. Внезапно Уэксфорд понял, что этот благоговейный страх и тревога, которые он испытывал, были от глубокой тишины: войдя на кладбище, он не слышал ничего, кроме шуршания мертвой листвы под ногами и шелеста ветра.

Внутри склепа было не так уж темно — абсолютная темнота была бы не так неприятна. Слабый сероватый свет падал на ступени сквозь узкое окно на задней стене. Уэксфорд спустился по ступеням и оказался в помещении размером около десяти квадратных метров. Покойные Монфорты покоились не в гробах, упоминавшихся мистером Траппером, а в каменных саркофагах, лежавших на специальных постаментах. В центре располагался почти полностью высохший бассейн, до смешного напоминающий ванночку для купания. Он не мог себе представить, для чего был нужен этот бассейн. Приблизившись к саркофагам, Уэксфорд увидел, что они стоят в два ряда, а между ними узкий проход. Именно в этом проходе на сыром каменном полу и было обнаружено тело.

Уэксфорд слегка вздрогнул: в склепе ощущался запах разложения. Он не был уверен, что это был запах мертвых Монфортов — они уже давно превратились в пыль. Это был запах цветов, застоявшейся воды и веками не проветривавшегося помещения. Отвратительное место! «Ей было двадцать», — подумал Уэксфорд, надеясь, что девушка умерла быстро и не здесь. «Что правда и неправда? Одна сегодня, завтра может стать другая, а истинна лишь смерть».

Он повернулся к ступенькам и вдруг услышал над головой шум шагов по тропинке, посыпанной гравием. Конечно, это кто-то из служителей. Поставив ногу на нижнюю ступеньку, Уэксфорд стал смотреть на прямоугольник тусклого света, проникавший через дверь. Когда он был уже готов заговорить, чтобы сообщить о своем присутствии, в проеме появилось изможденное и суровое лицо его племянника.